От Клавдия Агриппе привет.
Дружище! Поздравляю с первенцем! Наследник – великое дело! Мой поклон и пожелания здоровья Кипре.
Твой отъезд из Ромы наделал много шума. Кредиторы твои просто взбеленились. Особенно Сенека. Этот пройдоха грозился до Кесаря дойти. С огромным трудом удалось с ним договориться. Отдали ему твой дом в Кампании вместе со всем имуществом и рабами в пользование, то есть оформили на него узуфрукт. За это он согласился не начислять тебе проценты по долгу и отсрочить выплату самого долга до твоего возвращения из Палестины. По-моему, Сенека сделкой остался доволен, хотя и кричит на каждом углу, что не видит никакого прока от этого своего нового владения, где ни пашни нет хорошей, ни луговины. Думаю, хитрит по своему обыкновению. Во всяком случае, управляющего своего он туда тут же направил. Остальным кредиторам достались деньги, вырученные от продажи твоего имущества из дома в Роме. Денег хватило в обрез, поскольку продавать всё пришлось спешно, а, сам знаешь, спешка в таком вопросе совсем не на пользу делу. Так что всё вроде бы уладилось, живи себе спокойно в своей Палестине, но возвращаться теперь тебе в Рому без денег нет никакого резона. На службе ты, конечно, денег таких никогда не заработаешь (знаю я твои дырявые руки!), но есть у меня по этому поводу одна интересная мысль. Впрочем, об этом после.
А сейчас новости!
Сразу предупреждаю: если стоишь, лучше сядь. Потому, что...
Моя сестрица Ливилла – любовница Сеяна! Каково?! И полгода ещё не прошло со дня смерти бедняги Друза, как говорится – пепел ещё не остыл, а эта волчица почти в открытую живёт со злейшим врагом своего (почившего, между прочим, при весьма странных обстоятельствах) мужа. Нет, кто бы что ни говорил, а я теперь знаю твёрдо: к смерти Друза наш досточтимый префект претория руку, определённо, приложил. И скорее всего, дело не обошлось без участия и «безутешной вдовы». Со своей Апикатой Сеян развёлся. А точнее, попросту сослал её в деревню. Говорят, он её бил и даже грозился убить. Впрочем, теперь много что говорят.
И ещё одна сногсшибательная новость. Мой безумный шурин в конце концов докатился до убийства. Клянусь небом, я не раз предупреждал Ургуланиллу, что до добра его вечные пьянки не доведут. Так оно и случилось. Этот урод в очередной раз напился до беспамятства и в припадке бешенства выкинул свою Апронию из окна. Что он там себе вообразил, какая дурная мысль пришла в его больную голову – никто теперь уже не узнает. Бедняжка Апрония отбила и переломала себе всё, что можно, и к утру, напоследок изрядно помучившись, скончалась. Марка, разумеется, арестовали. Бабка Ургулания (вот где кремень-старуха!), дабы не запятнать род судом бесчестья, прислала ему кинжал. Так этот недоделок даже заколоться подобающим образом не смог – истыкал только себя всего и всё вокруг перемазал кровью. Дежурил тогда при арестанте Паул Персик – брат его первой жены Нумантины. Он-то и доделал дело. Думаю, не без некоторого удовольствия. Всё это произошло как раз накануне Луперкалиев, так что, сам понимаешь, праздники для нас оказались безнадёжно испорченными.
Ну, что ещё? Если говорить о делах сенатских, то консулами на этот год избраны Сервий Корнелий Кетег и Лукий Висселий Варрон.
Начало года не обошлось без скандала. Наши бравые понтифексы в приступе безудержной лести, вознося молитвы о благополучии Кесаря, не нашли ничего лучше, как препоручить попечению тех же самых богов и Нерона с Друзом Третьим. Тиберия это, конечно, задело. Он и так-то в сторону детей Германика неровно дышит. А тут такое! Короче, на следующий день Кесарь выступил в Сенате с разгромной речью. Сказал, что, мол, негоже уравнивать неоперившихся юнцов с заслуженными и зрелыми людьми и предупредил сенаторов, чтобы впредь «никто возданием преждевременных почестей не распалял честолюбия в восприимчивых душах юношей». Вот так! Агриппина же, узнав об этой речи Кесаря, высказалась в его адрес столь непочтительно, что я её слов даже приводить здесь не буду. А Тиберий, кроме того, дабы ущипнуть побольнее провинившихся понтифексов, при распределении денег на сакральные нужды приказал квесторам выплатить из сумм, причитающихся жрецам, 2 000 000(!) сестертиев некой Корнелии, ставшей в этом году весталкой. Понтифексы зубами, конечно, поскрипели, но эту «фигу» от Кесаря проглотили. В общем, мой милый Агриппа, как видишь, у нас тут довольно весело.
Помнишь ли ты, мой друг, Кассия Севера? Помнишь, как мы, будучи ещё безбородыми юнцами, заслушивались его речами на Форуме? Пока его Кесарь Август за длинный язык на Крету не отправил. Так вот. Примерно в декабре месяце появилась в Роме рукопись, якобы принадлежащая перу неугомонного старика. Те, кто её читал, говорят, что неслабо в ней досталось богатеям, особенно некоторым из всаднического сословия. Наши толстосумы возмутились. Дело дошло до Сената. Действительно ли статью написал Север, разбираться никто, разумеется, не стал. Старику припомнили старые грехи, влепили конфискацию и, лишив «огня и воды», сослали на остров Сериф. Как остроумно заметил Косс Лентул: «туда, где даже лягушки немеют». Честно говоря, старика немного жаль. Оратором он, и в самом деле, был замечательным.
Ну что я ещё забыл из новостей? Да! О твоём «ненаглядном» Такфаринасе. Этот разбойник оказался живее всех живых. Где-то в конце октября он вновь потрепал наши войска в Нумидии. Выполз из песков, осадил какую-то нашу крепостёнку, взял с неё немалую дань и опять был таков. Долабелла примчался туда уже в пустой след. Зря Тиберий вывел из Африки Девятый «Испанский» легион! Теперь это совершенно всем ясно. Но никто ведь и не подумает сейчас сказать Кесарю по этому поводу хоть слово. Все засунули языки в задницы и сидят на них!
Ну вот, вроде с новостями всё.
Теперь по поводу обещанного дела.
Я тут недавно узнал весьма интересные цифры. Знаешь ли ты, мой друг, сколько дают в Хиеросолиме за наш золотой аурей? 3 серебряных сикля! Это получается примерно 8 наших денариев! А у нас, в Роме, за тот же самый аурей дают, как ты помнишь, 25 денариев! Идею улавливаешь? Если ты найдёшь возможность скупать у вас там, в Палестине, золото и найдёшь к тому же надёжный способ переправки его в Рому, то я здесь, пожалуй, смогу организовать его продажу и отправку вырученного от продажи серебра тебе обратно. Даже со всеми издержками на дорогу и прочее доходность предприятия не подлежит сомнению. Разумеется, если иметь дело с достаточно большими суммами. Если мы с тобой сможем наладить этот золото-серебряный круговорот, то тогда, считай, мы сможем решить и все свои финансовые проблемы: ты наконец расплатишься со всеми своими кредиторами (да ты их, пожалуй, годика через 3 всех купить с потрохами сможешь!); я же избавлюсь от унизительной денежной зависимости от моего прижимистого дяди. Начальный капитал в размере порядка 100 000 денариев я, пожалуй, смогу здесь изыскать. Ну, как тебе такой план? Подумай, друг Агриппа. Крепко подумай! На мой взгляд, дело стоящее!
P.S. Занесло меня тут как-то на днях на Туфельную улицу, в книжную лавку Аттика. И что, ты думаешь, я там увидел на верхних стержнях, рядом с Овидием и твоим любимым Страбоном? Нашего пройдоху Сенеку! Представляешь?! Этот любитель ахайских вин и чужих денег ещё, оказывается, и книжонки пописывает! Совсем как его отец. Причём, обрати внимание, Сенека-старший пылится на нижних стержнях, куда, считай, никто и не заглядывает, а его ушлый сынок сияет на верхних, в компании с Овидием и Кальпурнием! Не иначе как проплатил владельцу магазина. И знаешь, как называется его «бессмертный» труд? «Письма о морали»! Каково?! Жучара-ростовщик и туда же, о морали рассуждать! Нет, воистину, мир сошёл с ума!
Не стал я там ничего покупать, а пошёл я на Этрусскую улицу... Нет, не туда, куда ты подумал, а в лавку Соссия. И купил я там для тебя 2 книги Патеркула и ещё одну – некоего Квинта Аскония Педиана. Это совсем молодой автор из Патавиума. Ты о нём не знаешь. Да я и сам узнал совсем недавно. Полюбопытствуй. На мой вкус – совсем даже недурно. Хороший слог, и мысли дельные.
P.P.S. Привет Кипре от Ургуланиллы.
Скол второй
Нумидия. Ламбесса – Туггурт – Авзе;я
DCCLXXVII ab U. c., Februarius-Martius
1
Утро было солнечным. Опостылевшие за две последние недели проливные дожди сначала поутихли, потом перешли в мелкую морось, и вчера наконец прекратились совсем. А ночью поменялся ветер: бодрый северный Аквилон сменил западного слезливого Фавония, очистил небо от туч, и прекрасная розовогрудая Аврора явилась поутру во всём блеске своего великолепия.
Тем не менее было свежо. Саксум, кутаясь в тёплый шерстяной плащ, сидел в госпитальном дворике и, жмурясь от тёплых лучей утреннего солнца, наблюдал за проделками стайки черноголовых синиц, затеявших возню возле глиняной плошки с остатками утренней каши. Это была миска госпитального кота Кассия – поджарого, узкомордого бандита: жёлто-серого с чёрными полосками на хвосте – непревзойдённого охотника на крыс и разную птичью мелочь. Кассия в госпитале любили и подкармливали все, начиная от начальника госпиталя – ламбессийского архиа;тра, жизнерадостного толстяка Плота Ульпия, и заканчивая последним из ходячих больных. Синицы, пользуясь опрометчивым отсутствием хозяина миски, ловко таскали из неё кусочки полбяной каши, успевая при этом ещё и ссориться и драться друг с другом. Смотреть на это было забавно.
Сегодня Саксум чувствовал себя хорошо. Лихорадка, терзавшая его весь предыдущий месяц и едва не сведшая его в могилу, вроде бы – тьфу-тьфу-тьфу! – окончательно отступила. Сейчас о ней напоминала лишь постоянная сухость во рту да какая-то звенящая лёгкость во всём теле.
Рана тоже почти не болела. Ноющая, выкручивающая боль в плече пропала ещё несколько дней назад, а сегодня и рубец – с левой стороны, возле самой шеи – перестал наконец саднить и теперь лишь слегка чесался...
Вероятно, мусуламий хотел ударить в промежуток между шлемом и кольчугой, но слегка промахнулся. Меч нумидийца скользнул по боковине шлема и всей своей тяжестью обрушился на плечо Саксума. Защита не выдержала. Широкое лезвие спаты рассекло кожаный наплечник, плетёную из бронзовых колец кольчугу, толстый войлочный подкольчужник и развалило плечо декуриона на добрых четыре пальца вглубь, перерубив ключицу и самую малость не задев шейную артерию.
Гарнизонный медик, маленький остролицый Фауст Пассер, назначенный в своё время на эту должность из интендантов и почитавший за наилучшее лечение воскуривание фимиама Эскула;пию Милосердному, осмотрев страшную рану, только горестно вздохнул, наложил на плечо Саксума утягивающую повязку и приказал отнести декуриона в одну из лазаретных палаток – умирать.
Спасибо Олусу Кепе. Верный помощник, сам раненый дротиком в руку, первые двое суток вообще не отходил от мечущегося в беспамятстве декуриона, а потом выпросил, вымолил, вытребовал у вновь назначенного коменданта крепости Требия Помпея Кинкинната право переправить Саксума в Ламбессу, в госпиталь.
В первый раз декурион очнулся как раз в пути – на перевале через Лысый хребет, который маленький санитарный обоз преодолевал по широкой тропе, проторенной в снегах когортами и алами Долабеллы. Саксум открыл глаза и увидел медленно проплывающий мимо горный склон: жёлто-коричневый, упирающийся в мутно-серое небо, с белыми шапками снега, повисшими на чёрных, торчащих прямо из каменистых осыпей, кустах. Телега шла мягко, бесшумно, лишь поскрипывало где-то в ногах у Саксума плохо смазанное колесо, да изредка почмокивал губами где-то в головах у Саксума невидимый возница – то ли понукая таким образом лошадей, то ли борясь с собственной дремотой. Саксум поднял правую руку и ощупал левое плечо. Плечо стягивала плотная повязка. Повязка была влажной на ощупь и припахивала гнилью. Саксум прислушался к ощущениям. Это было непонятно, но плечо совсем не болело. Ощущения были странными – плечу, скорее, было щекотно. Саксум попытался приподняться, но уши ему тут же заложило мягкой ватой, мир вокруг начал тошнотворно проворачиваться, закручиваться в тугую жёлто-чёрную спираль, завертелся, размылся, рассыпался и потемнел. Потом, всю дальнейшую дорогу, плавающему в горячечном бреду декуриону казалось, что там, под повязкой, у него завёлся муравейник, и маленькие шустрые насекомые снуют под льняным полотном, щекотно перебирая своими маленькими тонкими ножками.
Всё прояснилось уже в Ламбессе. Принимавший Саксума в госпитале молоденький раб-капса;рий размотал пропитанную кровью, почерневшую повязку и в испуге всплеснул руками – вся рана на плече декуриона кишела мелкими белыми червями. Впрочем, весёлый курчавый грек-ахеец Зе;нон А;ргос – врач, лечивший в дальнейшем Саксума, – потом, когда декурион пошёл на поправку, рассказал ему, что эти-то черви как раз и спасли ему жизнь, сожрав всю скопившуюся в ране гниль и тем самым предотвратив смертельное воспаление.
Но это было потом. А тогда, маленький, но решительный, с неожиданно сильными, цепкими пальцами, грек очистил страшную разверстую рану, тщательно промыл её винным уксусом и, напоив декуриона настоем из корня мандраго;ры, отчего тот впал в нечувствительное оцепенение, принялся за дело. Для начала Зенон перевязал шёлковыми нитями всё ещё кровоточащие сосуды, потом состыковал концы перерубленной ключицы и зафиксировал их с помощью бронзовой пластины, после чего стянул края рассечения струнами из бараньих жил, не забыв вставить в рану бронзовую же трубку для беспрепятственного отхода лимфы. После этого за дело вновь взялись капсарии – они обложили прооперированную рану смоченными в каком-то пахучем лекарственном растворе губками и плотно перебинтовали её, выведя наружу конец дренажной трубки.
Через полтора месяца, когда края ключицы надёжно срослись, Зенон провёл ещё одну операцию, удалив из плеча Саксума ставшую ненужной бронзовую пластину.
Рука теперь вроде бы действовала, но каждое движение ею вызывало режущую, прошибающую по;том, боль в плече.
Другой напастью для выздоравливающего декуриона стала лихорадка.
Первый её приступ свалил идущего на поправку Саксума сразу же после Сатурна;лий, как раз перед наступлением нового – семьсот семьдесят седьмого от основания Города – года. Провалялся тогда Саксум в госпитале без малого две недели и только начал было вставать на ноги, как новый приступ – гораздо сильнее первого – вновь уложил его в кровать, теперь уже на целый месяц, и чуть было вообще не отправил ослабевшего декуриона к праотцам.
Теперь Саксум пребывал на положении выздоравливающего. Это положение предполагало: усиленное питание – в виде огромных порций полбы с козьим молоком и мёдом; ежедневное посещение терм и, кроме того, выматывающие, изнурительные, слёзовыжимающие – два раза в день – занятия по разработке подвижности раненого плеча, которые с достойным лучшего применения старанием проводил с декурионом младший госпитальный лекарь Кэ;со Пра;стина Кек – огромный, одноглазый и угрюмый, как недобитый Аполлоном кикло;п.
На пятый день своего «выздоровления» Саксум уже чуть ли не прятался от неумолимого Кэсо Кека, на полбу без содрогания смотреть тоже не мог, единственное, что ещё доставляло ему удовольствие, было посещение терм. Каждый день после обеда он шёл в расположенное рядом с госпиталем, только недавно отстроенное, просторное здание и часами нежился там, лениво перемещаясь из кальда;рия во фригида;рий и обратно, плескался в тёплом, отделанном па;росским мрамором, бассейне, засыпал под ласково-умелыми пальцами раба-банщика, умащивающего его тело ароматными маслами, просыпался и вновь шёл в наполненный горячим паром кальдарий... Впрочем, счастье никогда не бывает полным, заканчивалось всё это всегда одинаково – в термы приходил Кэсо Кек и райская идиллия превращалась в кошмар...
Во дворик ленивой походкой утомлённого роскошью патрикия вышел Кассий. Вышел и сразу замер, уставившись на вакханалию, царящую вокруг его миски. Во всём облике кота проступило выражение некой растерянности и даже ошарашенности. Подобной наглости от пернатых, которым он, в общем-то, спуску никогда не давал и постоянно держал в страхе, кот явно не ожидал. Впрочем, длилось оцепенение недолго. Усы Кассия растопорщились, шерсть на загривке встала дыбом, кончик хвоста начал подёргиваться. Видимо, кот смекнул, что полба с птичьим мясом – это гораздо вкуснее, чем просто полба без мяса, и... охота началась. Кассий припал к земле, походка его сделалась пружинистой и текучей. Это уже не был утомлённый жизнью, праздный и ленивый патрикий, это была пущенная в цель стрела, идущий в атаку дикий зверь – стремительный, беспощадный и неотвратимый, как Фатум. Синичьей стае сегодня явно суждено было быть изрядно прореженной. Саксум, откинувшись затылком на прохладную стену, с интересом наблюдал за развитием событий.
В это время где-то в глубине госпиталя грохнула дверь, застучали по полу подкованные калиги, и в маленький госпитальный дворик буквально ворвался рослый розовощёкий легионер в ярко-красном плаще преторианского гвардейца. Синицы брызнули в стороны. Кассий шарахнулся и нырнул под стул декуриона.
– Эй! Браток! – оглядевшись и заметив неподвижно сидящего под стеночкой Саксума, басовито осведомился гвардеец. – Где-то тут у вас декурион лежит, Симон Саксум. Не подскажешь, как его найти?
– Подскажу, – нехотя разлепил губы Саксум. – Это я.
Гвардеец недоверчиво посмотрел на закутанного в видавший виды плащ декуриона, но потом, опомнившись, вскинул в приветствии руку, грохнул калигой в пол и мотнул головой так, что надраенный до зеркального состояния шлем съехал ему на глаза.
– Декуриону Симону Саксуму приказано прибыть к проконсулу!! – оглушительно проорал он и замер, замороженно выпрямившись и далеко выпятив поцарапанную неумелым бритьём челюсть.
– Вольно, – сказал Саксум, непроизвольно поморщившись. – Когда приказано прибыть?
– Э-э-э... – затруднился розовощёкий преторианец. – Не понял.
– Когда декуриону Саксуму приказано прибыть к проконсулу? – терпеливо повторил декурион. – В какие сроки? Через сколько времени?
На лице бравого гвардейца отразилось смятение. Он явно не представлял себе иных вариантов прибытия к проконсулу, кроме срочного, немедленного и сиюмоментного.
– Ладно, – сказал Саксум. – Ступай. Скажи, что скоро буду.
– Э-э-э... – опять затруднился посыльный. – Кому сказать? Проконсулу?! – в глазах его на мгновенье мелькнул священный ужас.
– Тебя кто посылал? – спросил Саксум уже почти ласково.
– Дежурный кентурион Квинт Мафе;нас Планк!
– Вот ему и скажи.
– Понял... – фигура гвардейца слегка оттаяла, он поднял руку и в задумчивости пошкрябал затылочную часть шлема, отчего, вероятно, ему в голову пришла новая мысль: – Может, декуриона сопроводить? – на этот раз участливо спросил он.
– Не надо, – выбираясь из плаща и вставая, сказал Саксум. – Декурион не маленький. У декуриона, понимаешь, пуповинка уже отпала и даже родничок на темечке зарос. И головку он тоже держит хорошо... Так что ступай, солдат. Ступай. Видишь, мне переодеться надо. Не в таком же, понимаешь, виде мне к проконсулу идти!
На этот раз до посыльного дошло. Он снова грохнул калигой в пол, мотнул головой и, стуча копытами по каменному полу, умчался.
– Видал жеребца? – спросил Саксум у вылезшего из-под стула, жмурящего жёлтые глаза, Кассия. – Ишь как землю роет!.. В стойле конь удал, да в поле, понимаешь, увял. Знавали мы таких жеребцов. Да?
Кот не ответил. Он лишь беззвучно открыл и закрыл рот, дёрнул хвостом и пошёл проверять свою, разорённую наглыми птицами, миску...
Саксум надел верхнюю тунику и критически оглядел себя. Туника висела на нём, как на огородном пугале. Теперь всё висело на нём, как на огородном пугале. Во всяком случае, в эту тунику, которая после нескольких стирок слегка подсела и которая, помнится, в Тубуске была Саксуму уже слегка маловата, сейчас совершенно свободно можно было всунуть двоих Саксумов и ещё, пожалуй, хватило бы места для одного Олуса Кепы.
Саксум вздохнул, потуже затянул пояс и загнал образовавшиеся складки назад, за спину. Некоторое время он размышлял, надевать или не надевать повязку для раненой руки, и в конце концов решил, что не сто;ит. Затем обулся, накинул плащ и вышел из комнаты.
От тыльных ворот, недалеко от которых располагался госпиталь, к центральной площади вела прямая, как стрела, пересекающая весь лагерь вдоль, Преторианская улица. Саксум шёл по отсыпанной мелким щебнем дороге, с удовольствием вдыхая свежий утренний воздух и с любопытством поглядывая по сторонам. По сути, он, провалявшись почти безвылазно три с половиной месяца в местном госпитале, толком и не видел ещё Ламбессы.
Рабочий день был в разгаре. Вокруг кипела работа. В гарнизоне шла большая стройка. Ламбессу, до сих пор бывшую стационарным, но всё же полевым лагерем, было решено превратить в крепость – основную базу Третьего «Верного Августу» легиона.
На настоящий момент в лагере были закончены лишь четыре каменных здания: храм Юпитера, преторий, термы и саке;ллум – небольшое хранилище, где содержались значки когорт, легионный орел и бюсты императора, и в подвале которого разместили кассу с солдатскими сбережениями, а также склад металлолома, который здесь, в Нумидии, ввиду отсутствия местного металлопроизводства, ценился чуть ли не наравне с золотом. На разных стадиях строительства находились акведук, амфитеатр, комендатура, несколько домов для старших офицеров и четыре каменные латрины – в каждом из четырёх углов лагеря. Началось строительство и внешней каменной стены – на расстоянии одного стадия от опоясывающего лагерь земляного вала. Параллельно перекрывались деревянные казармы легионеров – на месте соломенных крыш появлялись черепичные. Две большие мастерские, расположенные снаружи лагеря, недалеко от тыльных ворот, исправно поставляли на стройки терракотовую черепицу и кирпич.
Медленно идущего декуриона то и дело обгоняли обливающиеся потом рабы с доверху загруженными ручными тележками. Рабы с уже пустыми тележками спешили навстречу. Между двумя этими потоками неспешно прогуливался кентурион-надсмотрщик, выразительно похлопывая себя по голени узловатым ви;тисом – тростью из виноградной лозы – ускорителем нерадивых.
На углу, на выходе с Преторианской улицы на центральную площадь, на подиуме у позорного столба, стояли двое солдат. Один – заросший по самые глаза густой двухнедельной щетиной, высокий и кривоногий – явно тяготился похмельем. Он был красен и потен, налитые кровью глаза его опасно выкатились, острый кадык елозил вверх-вниз по длинному волосатому горлу. Он хрипло дышал и то и дело быстрым движением языка облизывал серые, все в неопрятной коросте, губы. На табличке у ног легионера было написано: «Тур Герра. Пьяница». На соседней табличке значилось: «Лукий Гонорат. Сплю на посту». Её обладатель – молодой, лопоухий, стыдливо прячущий взгляд, – держал в руках глиняный ночной горшок, судя по расходящемуся от него «аромату», – полный. Оба солдата были при полном снаряжении, то есть в тяжёлых пластинчатых кольчугах, плащах и даже в шлемах, но, как и положено провинившимся, без форменных ремней-ки;нгулумов. Саксум замедлил шаг и вгляделся. Чем-то молодой легионер напомнил ему Ашера – такой же совсем юный, почти мальчишка, такой же тонкошеий, горбоносый и густобровый.
– Эй, браток! – сиплым шёпотом окликнул декуриона волосатый Тур Ге;рра. – Попить бы мне. А?.. Хотя б глоточек!.. Может, принесёшь, браток? А?
Саксум остановился и пристально посмотрел на говорившего.
– Чтоб рядом с тобой встать? Ты что, правил не знаешь? Нет, солдат, даже не проси! – он круто повернулся и пошёл дальше.
– Ну и провались!.. – крикнул, не крикнул даже, а каркнул ему вслед Тур Герра. – Чтоб тебя лярвы забрали! Пропади!..
Саксум не обернулся. Он пересёк центральную площадь – уже на три четверти замощённую жёлтыми квадратными плитами из песчаника – и поднялся по ступеням претория.
– Декурион Симон Саксум. К проконсулу. По вызову, – отчётливо сказал он в пространство между стоящими по обе стороны открытой двери двумя преторианцами – такими же рослыми, розовощёкими и «замороженными», как и его госпитальный визитёр.
– Декурион Симон Саксум. К проконсулу. По вызову, – обернувшись, крикнул в дверь стоявший справа гвардеец; он был чуть постарше своего напарника и, судя по шраму на подбородке и по перевязи с посеребрёнными медалями, надетой поверх кольчуги, успел побывать в деле.
– Пропустить! – после небольшой паузы донеслось из претория.
Обладатель шрама движением меченого подбородка указал Саксуму на дверь. Саксум шагнул через последнюю ступеньку и вошёл в полусумрак вестибюля.
Напротив двери, широко расставив ноги и положив ладонь на рукоять меча, стоял офицер с висящим на груди значком дежурного кентуриона.
– Декурион Симон Саксум. К проконсулу. По вызову, – повторил Саксум.
Кентурион критически оглядел его.
– Почему не по форме, декурион? – строго спросил он. – Порядков не знаешь?
– Я из госпиталя, – ответил Саксум, кляня себя за то, что не надел повязку. – Нахожусь на излечении после ранения.
Кентурион ещё раз оглядел его, посопел носом, пожевал нижнюю губу и наконец буркнул:
– Ладно. Пошли... После ранения он...
Они поднялись по гладкой мраморной лестнице на второй этаж и двинулись через бесконечную анфиладу комнат. Всюду кипела работа. В одних помещениях за заваленными папирусами столами уже вовсю скрипели перьями писцы, сновали, увешанные целыми гирляндами свитков, делопроизводители, громко отдавали распоряжения штабные офицеры. В других – ещё стояли стремянки, ползали под потолком заляпанные мелом и позолотой маляры или стучали молотками каменотёсы и висела в воздухе мелкая, лезущая в ноздри, каменная пыль, – строители доделывали недоделки и исправляли недочёты.
Миновав ещё одну, на этот раз уже плотно закрытую, дверь, возле которой опять дежурили двое угрюмых преторианцев, они вошли в просторную светлую комнату, где из-за широкого стола с резными, чёрного дерева, боковинами и блестящей мраморной столешницей им навстречу поднялся невысокий пожилой человек в белой, с узкой красной полосой, тунике трибуна-ангустиклавия.
– Декурион Симон Саксум, трибун,– почтительно тряхнув нашлемным гребнем, негромко произнёс кентурион. – К проконсулу, по вызову.
Трибун цепким взглядом близко посаженных глаз оббежал фигуру Саксума и кивнул кентуриону:
– Спасибо, Квинт. Свободен.
Кентурион вновь тряхнул гребнем, развернулся налево кругом и вышел, плотно, но бесшумно прикрыв за собой дверь.
Трибун продолжал пристально смотреть на Саксума. Лицо у него было гладко выбрито, узкие губы плотно сжаты, над прямым эллинским носом залегли две глубокие вертикальные морщины. Стрижен трибун был коротко, «ёжиком», волосы имел густые, чёрные, обильно пересыпанные сединой – «соль с перцем».
– Ты – Симон Саксум из Галилаи? – вдруг быстро спросил он.
– Да, трибун, – ответил декурион.
– Зачислен в легион в июне шестьдесят восьмого в Кирте?
– Да.
– Где проходил службу? В каких подразделениях? Под чьим командованием?
– Кирта, вторая учебная кентурия, – начал старательно перечислять Саксум, – кентурион Гней Корнелий Ски;пион... Потом Гиппо-Регий, шестая турма алы префекта Нумы Прастина Фи;лия... Командир турмы Гай А;спренас... Потом Тивеста. В составе той же турмы... Потом Тубуск. Декурион второй декурии третьей турмы алы префекта Тита Валерия Аттиана Красса. Командир турмы Сертор Перперна... Всё.
– Хорошо...
Трибун, потирая гладкий подбородок рукой, прошёлся по комнате, мягко ступая по ковру изящными котурнами из светлой телячьей кожи. Дойдя до окна, он некоторое время стоял, глядя наружу и покачиваясь с пятки на носок. Потом резко обернулся.
– Ты знаком с Такфаринасом?
– Д-да... – запнулся Саксум. – Он был моим декурионом в Гиппо-Регии... Чуть больше года, – подумав, добавил он.
– Почему ты сбился? – сейчас же «вцепился» трибун.
Декурион откашлялся в кулак.
– Да так... Нипочему. Просто... давно это было... Да и потом... Ты же знаешь, трибун, Такфаринас, он ведь... – Саксум замолчал.
Трибун подождал продолжения, не дождался, кивнул и опять быстро спросил:
– Какие у вас были отношения?
Саксум повёл плечом.
– Он был моим декурионом... Иногда хвалил, иногда ругал... Нормальные отношения...
– Он звал тебя с собой, когда решил дезертировать?
– Нет, – на этот раз быстро и без запинки сказал Саксум.
– Как ты думаешь, почему?
Саксуму опять захотелось откашляться, но он сдержался.
– Не знаю... Наверно, потому, что я не местный. Я ведь был единственный в декурии не нумидиец, – он криво усмехнулся. – Я ведь даже не понимал, о чём они там между собой разговаривают.
– Ну, а если б он позвал тебя тогда с собой, ты бы ушёл?
– Нет, – твёрдо сказал декурион. – Я ведь давал клятву императору... К чему этот вопрос, трибун? Меня в чём-то подозревают?
Трибун отмахнулся.
– Никто тебя ни в чём не подозревает. Не в этом дело... Ты – храбрый воин, декурион. Ты неоднократно доказал свою храбрость и преданность императору на поле боя. Так что не переживай и выкинь все свои ненужные вопросы из головы. Здесь дело совсем в другом. Просто мне надо было кое в чём убедиться...
Он вновь подошёл к Саксуму и встал перед ним, по-прежнему потирая подбородок и внимательно глядя исподлобья.
– Меня зовут Ма;ний Клавдий Карзиа;н, – после непродолжительной паузы сказал он. – Я – советник проконсула. Префект-эксплора;тор... Я... и проконсул, мы хотим дать тебе одно поручение. Сразу скажу – сложное и опасное поручение... Но сначала ты должен мне поклясться – своей жизнью и своей честью поклясться! – что ничего из того, что ты услышишь за этой дверью, – он кивнул в сторону портьеры из плотной, тёмно-синей с золотыми полосами, ткани, – никогда, ни при каких обстоятельствах не узнает ни единый человек. Никогда и ни при каких обстоятельствах!
– Хорошо, – подумав, сказал Саксум. – Я клянусь.
Брови Мания Карзиана удивлённо поползли вверх. Декурион спохватился. Он приложил правый кулак к груди и отчётливо произнёс:
– Я, Симон Саксум из Галилаи, клянусь своей жизнью и своей честью, клянусь здоровьем моей матери, что я никогда и ни при каких обстоятельствах не разглашу ту тайну, которая будет мне доверена... э-э... префектом Манием Клавдием Карзианом.
– И проконсулом Долабеллой, – подсказал префект.
– И проконсулом Долабеллой, – послушно повторил Саксум.
Префект удовлетворённо кивнул.
– Хорошо. Теперь пойдём к проконсулу, – он вновь оглядел декуриона. – М-да... Видок у тебя, конечно, ещё тот... Ну, ладно, чего уж теперь. Пошли!
Он отодвинул портьеру, за которой оказалась массивная дверь с позолоченной ручкой в виде головы льва, держащего в пасти кольцо, и осторожно потянул на себя створку.
– Ты позволишь, проконсул?
Ответом ему был звонкий собачий лай.
– Фу, Амата! – раздался за дверью густой, чуть хрипловатый голос. – Фу! На место!.. Входи, Маний!
Легат и проконсул Африки, сенатор Публий Корнелий Долабелла оказался грузным мужчиной лет сорока, с короткими и редкими, чуть седоватыми волосами на массивной круглой голове, посаженной на короткую шею. Широкое лицо его было обрамлено аккуратно постриженной рыжеватой бородкой. Слегка приподнятые уголки пухлых губ придавали лицу проконсула нестрогое, немного даже ироничное выражение. Этому же способствовали и короткие морщинки, лучиками разбегающиеся от внешних уголков глаз.
Долабелла, облачённый в вызывающе роскошный плащ-палудаме;нтум – тончайшей му;тинской шерсти, пурпурный, с массивной золотой застёжкой на левом плече, – сидел в кресле с высокой спинкой и специальной подставкой для ног и держал на коленях развёрнутый книжный свиток.
– Фу, Амата! – ещё раз сказал проконсул. – Свои. На место!
Белая поджарая узкомордая Амата, недовольно ворча, отошла от Саксума и Карзиана, остановившихся на пороге, и, покрутившись, улеглась у ног хозяина.
– Это – Симон Саксум, проконсул, – негромко сказал префект, делая жест в сторону декуриона. – Я тебе докладывал.
– Да-да, – сказал сенатор, откладывая свиток на маленький, инкрустированный слоновой костью, столик. – Я помню. Проходи, Маний, присаживайся... И ты... э-э... Симон, тоже.
Маний Карзиан прошёл в комнату, взял стоявший у стены стул и, развернув его, сел к проконсулу лицом. Саксум, оглядевшись, сделал два шага и осторожно опустился на краешек широкой кушетки. Он чувствовал себя неуютно под взглядом сенатора, который с неприкрытым любопытством разглядывал его.
– Э-э... Симон... – начал Долабелла, вдоволь насмотревшись на декуриона. – Префект доложил мне о твоих подвигах... И на Пагиде. И под... э-э... Тубуском... Ты – храбрый воин. И умелый... И ты пролил свою кровь за... э-э... императора. Мы ценим это... Кстати, как твоя рука?
Саксум откашлялся.
– Лучше. Гораздо лучше. Уже почти не болит.
Долабелла покивал.
– Лихорадка тоже... э-э... я надеюсь, тебя больше не мучит?
– Да... Тоже... Благодарю тебя, проконсул.
Долабелла улыбнулся.
– Не за что. Забота командира о своих... э-э... солдатах есть его первейший долг. Не так ли, Маний?
Трибун невнимательно кивнул, он, не отрываясь, смотрел на декуриона.
– Скажи, Симон, – продолжал тем временем проконсул. – Ты ведь, кажется, родом из... э-э... Палестины?
– Да, – подтвердил Саксум. – Из Галилаи.
– У тебя там остались родственники?
– Родители, – сказал Саксум. – И две сестры. Младшие... И старший брат. Андреас... Но он уже отдельно живёт, – подумав, добавил он.
– Андреас? – тут же откликнулся Маний Карзиан. – Почему греческое имя? Твой отец – грек?
– Нет, – покачал головой Саксум. – Просто у нас там много выходцев из Македонии живёт. Стадиях в десяти от нашей деревни у них целая община... Андреас-македонец был из этой общины. Он был учителем. Это он научил грамоте моего отца... Он умер незадолго до того, как у отца родился первенец... А старший сын Андреаса-македонца, Нико;лас, учил уже нас с братом. И грамоте, и романскому, и греческому...
– Мила;с эллиника;? – сейчас же спросил Маний.
– Э-э... мила;о ли;го эллиника, – с трудом вспомнил декурион. – Я лучше читаю, чем говорю.
– Похвально... Похвально... – покивал проконсул. – Не так часто приходится видеть столь образованного легионера... Твой отец – мудрый человек, коль он учит своих детей грамоте и языкам. Я надеюсь, он в добром здравии?
– Прошлым летом всё было в порядке.
– А твоя... э-э... матушка?
– С ней тоже всё было хорошо. Благодарю тебя, проконсул.
– Ты скучаешь по своим родным?
– Пожалуй, да.
– Как часто ты... э-э... думаешь о них?
– Думаю... – сказал Саксум. – Не так часто.
– Но ты бы хотел к ним вернуться?
Декурион повёл плечом.
– Хотел бы... Конечно... Но не сейчас. Мне надо заработать денег... Достаточно денег, чтобы завести своё хозяйство. Купить лодку... Чтоб можно было жениться... Ну и там... – он замолчал.
– Хорошо... Хорошо... – задумчиво побарабанил пальцами по подлокотнику Долабелла. – А скажи... э-э... Симон, – опять обратился он к декуриону, – кто убил твоего младшего брата?
Саксум почувствовал, как кровь прилила к его лицу.
– ...Мусуламии, – наконец сдавленно ответил он.
– Ты видел, кто конкретно это сделал?
– Нет.
– Ты нашёл брата уже мёртвым?
– Да.
– Его, кажется, убили трагулой, ударом в лицо?
– ...Да.
– Скажи, что бы ты сделал, если бы... э-э... узнал, кто убил твоего брата?
– Ашер... – тихо сказал Саксум. – Его звали Ашер.
– Что?.. А, ну да... – проконсул опять покивал. – Так что бы ты сделал с тем, кто убил твоего... э-э... Ас-шера?
Саксум помолчал.
– Я бы порвал его голыми руками, – наконец сказал он.
– Очень хорошо... – кивнул Долабелла. – А скажи... э-э... Симон, а если бы тебя, к примеру, попросили встретить этого... э-э... человека... ну, который убил твоего брата... Ас-шера... Если бы тебя попросили встретить его, как... э-э... дорогого гостя, пригласить его, к примеру, к столу, лично подливать ему вина... э-э... произносить здравицы в его честь... Ты бы смог это сделать?
– Зачем? – спросил Саксум.
Проконсул замялся.
– Н-ну... Низачем. Просто попросили.
– Кто попросил?
– Ну... к примеру, я... Или... э-э... сам кесарь Тиберий.
– Чтоб потом... после всего этого... я смог бы... его убить? – тихо спросил Саксум.
– Э-э... Да, – слегка замешкавшись, подтвердил легат.
Саксум помолчал.
– Да. Смог бы.
Долабелла удовлетворённо кивнул и откинулся на спинку кресла. Саксум вдруг почувствовал, что у него онемело лицо и горячие ручейки пота стекают из подмышек.
– Хорошо, – сказал проконсул. – Я полагаю, Маний, он... э-э... нам подходит... Продолжай.
Всё это время молчавший и наблюдавший за декурионом префект встал и, потирая подбородок, прошёлся по комнате.
– Мы хотим поручить тебе одно дело, декурион, – сказал он, останавливаясь напротив Саксума. – Задание... Трудное задание... Очень опасное задание. Я бы даже сказал – смертельно опасное задание... Ты, разумеется, можешь отказаться. Никто тебя за это не осудит. Если ты откажешься, то ты вернёшься к себе в турму, в Тубуск, и спокойно продолжишь службу... Но в любом случае, согласишься ты или откажешься, я напоминаю тебе о той клятве, которую ты дал мне в соседней комнате. Ты меня понимаешь?
Саксум кивнул.
– Да.
– Хорошо... – Маний вернулся к своему стулу, сел и задумчиво потрогал пальцем кончик носа. – Хорошо... Ладно!.. – он хлопнул себя ладонями по коленям. – Значит, так. Слушай меня внимательно, декурион... Ты должен будешь отправиться на юг. В Туггурт... Или дальше. Не важно. Твоя задача – найти Такфаринаса. И не просто найти, а вступить в его войско. И не просто вступить в его войско, а наладить связь с Такфаринасом... Войти к нему в доверие. Подружиться с ним. Понимаешь?
– Нет, – сказал Саксум. – Зачем?
– Затем, – нетерпеливо сказал префект. – Твоя задача – подружиться с Такфаринасом, стать ему необходимым, стать, как говорится, его правой рукой. Вы же служили вместе! Значит, тебе это будет несложно... Ну, я, пожалуй, неточно выразился. Не то что несложно, а... возможно. Легче, чем другим. Легче, чем кому-либо ещё... Теперь понимаешь?
Саксум медленно кивнул.
– Да... – сказал он, – кажется, понимаю... Я должен буду подружиться с Такфаринасом, войти к нему в доверие, а потом... убить его. Так?
Маний замотал головой.
– Не совсем так. Нет, то есть потом ты, конечно, сможешь его убить, но сначала ты должен будешь убедить его выйти из песков. Уйти из Туггурта. Уговорить его направить свою армию на север. Далеко на север. Желательно, к са;мому морю... Во всяком случае, выйти из-за Атласских гор на равнину.
Саксум усмехнулся.
– Так он меня и послушает...
– А ты сделай так, чтоб он тебя послушал, – наставительно, с мягким нажимом сказал префект. – Поэтому я и говорю, что тебе надо будет с ним подружиться, войти к нему в доверие... Понимаю, – сказал префект, – задача непростая. Очень непростая. Сложная... А может, даже и вовсе невыполнимая... В любом случае ты в конце концов сможешь Такфаринаса убить. Но сначала... Сначала ты должен попытаться – хорошо попытаться, постараться изо всех сил! – выманить его армию из-за гор на равнину, сюда. Понимаешь?.. Ну? Что ты скажешь на это? Ты согласен?
– Не знаю, – сказал Саксум. – Мне надо подумать.
– Думай, – жёстко сказал префект. – Но только здесь. Не выходя из этой комнаты. Ты должен принять то или иное решение, не выходя из этой комнаты. Ты понял?
Саксум кивнул. Наступила тишина.
Декурион сидел на роскошной кушетке проконсула, напряжённо выпрямив спину и глядя прямо перед собой, в окно в противоположной стене. За окном на фоне синего неба сверкал свежей позолотой скат крыши храма Юпитера. Над крышей носились стрижи.
Амата, лежавшая у ног хозяина, вдруг приподняла свою узкую лисью морду, широко, с прискуливанием, зевнула и вновь уронила голову на лапы.
– Хорошо, – сказал Саксум. – Я согласен.
Проконсул и префект переглянулись.
– Ну вот и славно! – сказал Долабелла. – Я рад, что ты... э-э... декурион, согласился вновь послужить императору. Учти, если твоя миссия удастся, тебя ждёт не просто щедрое, а очень щедрое вознаграждение.
– Более того, – подхватил префект, – даже если ты погибнешь при выполнении задания, вознаграждение всё равно будет выплачено. Его получит твоя семья в Палестине. Помни об этом.
– Ну-ну, не будем о грустном, – ободряюще сказал проконсул. – Я почему-то думаю, что всё закончится... э-э... благополучно. Я надеюсь, что я сам, лично, вручу... э-э... декуриону именной меч от кесаря Тиберия, – он прищурил глаза и плавно повёл рукой. – Торжественно. Перед развёрнутым строем всего легиона. На форуме, у стен храма Юпитера Освободителя...
– Однако не будем терять времени, – Маний вновь поднялся. – Как у тебя со здоровьем, декурион? Ты уже в состоянии отправиться в путь? Или тебе требуется какой-то срок на долечивание?
Саксум открыл было рот – он предвидел этот вопрос и уже собирался испросить себе ещё недельку на блаженствование в термах да на лениво-неторопливые сборы – но тут перед его глазами вдруг всплыла во всех своих страхолюдных подробностях угрюмая рожа Кэсо Прастины Кека, плечо немедленно заныло, как будто его уже схватили железные пальцы одноглазого костолома, ноздри декуриона вдруг уловили тошнотворный сладковатый запах подгоревшей полбы на козьем молоке, и он тоже встал.
– Благодарю тебя, префект. Я вполне здоров. Я готов отправиться в путь немедленно.
Маний кивнул:
– Я почему-то так и думал... Что ж, затягивать с выходом не станем. Весна в этом году ранняя, снег на перевалах уже сошёл. Такфаринас, наверняка, тоже об этом знает и готовит свою очередную вылазку. Нам надо, чтоб эта вылазка пошла уже по нашему плану... Значит, так. Сегодняшний вечер и весь завтрашний день – тебе, декурион, на подготовку, а послезавтра с утра – в путь. Управишься?
– Управлюсь, – сказал Саксум. – Но у меня есть одно... уточнение.
– Какое? – немедленно спросил префект.
– Мне нужен помощник...
– Зачем? – всё так же быстро спросил Маний.
– Ну... – Саксум тщательно подбирал слова. – Скорее, даже не помощник, а... связной. Как иначе я сообщу вам, куда направляется Такфаринас?.. И вообще, откуда вы узнаете, успешно ли прошла моя... моё внедрение к нему?
Проконсул и префект опять переглянулись.
– Ну, допустим, обо всех перемещениях Такфаринаса мы и так узнаём достаточно быстро, – сказал префект. – Хотя, конечно... одно дело – знать после того, а другое дело – знать заранее. Определённый резон в твоих словах есть... – он погладил пальцами подбородок. – У тебя есть подходящая кандидатура?
– Есть, – сказал Саксум. – Олус Кепа. Мой помощник. Он сейчас находится здесь, в Ламбессе. Это он привёз меня сюда после ранения... Он сейчас временно приписан к восьмой когорте.
– Хм...– сказал Маний Карзиан и медленно прошёлся по комнате.
Долабелла постучал пальцами по подлокотнику:
– Я надеюсь, он умеет держать язык за зубами, этот твой... э-э... помощник?
– Умеет, – твёрдо сказал Саксум.
– Ну, хорошо, – префект остановился и круто развернулся к декуриону. – Хорошо. Я не возражаю. В конце концов, на кону стоит т в о я жизнь. Хорошо! Пусть будет Олус Кепа... Проконсул?
Долабелла кивнул:
– Я тоже не возражаю. На кону действительно твоя жизнь... э-э... декурион, так что решение привлечь помощника – целиком на твоей совести... Кстати, а он, твой этот... э-э... помощник, он согласится?
– Согласится, – сказал Саксум. – Он – рисковый парень. Да и вообще, мы с ним – не разлей вода. Куда я – туда и он.
– Это замечательно, – одобрительно закивал Долабелла. – Замечательно. Войсковое, так сказать... э-э... товарищество. Замечательно!
– Хорошо, – решительно сказал префект. – Договорились. С помощником своим поговоришь сам. Но чтобы больше – ни одна живая душа! Ты меня понял?.. Кстати, помощнику своему тоже объясни как следует, чтоб язык держал за зубами!
– Я понял, – сказал Саксум.
– Так... – Маний Карзиан шагнул к большому столу, стоящему у окна. – Теперь детали. Подойди.
Декурион подошёл и увидел расстеленную на столе карту Африки, густо испещрённую непонятными значками и символами.
– Знаешь, что это такое? – спросил префект, обводя рукой папирусную склейку.
– Да, – сказал Саксум. – Карта. Я видел когда-то такую же в Гиппо-Регии. Нас тогда отрядили помогать тамошнему корникуларию... Это – Африка.
– Отлично, – сказал Маний, – Смотри внимательно. Вот это – Ламбесса... – ткнул он в квадратик, рядом с которым на карте стояла маленькая глиняная фигурка акви;лифера – легионного знаменосца – с имперским орлом в руках. – Вот – твой Тубуск... Здесь – Такфаринас... – палец префекта скользнул ниже и остановился почти у самого обреза карты, возле изображения одинокой крепостной башенки, затерянной в песках; возле башенки было написано «THUGGURT» и стояла фигурка скачущего всадника. – Твоя задача: убедить Такфаринаса отправиться вот сюда... – палец префекта двинулся вверх, по широкой дуге обогнул Тубуск, пересёк островерхие, но совсем не страшные на карте, отроги Атласских гор, миновал перечёркнутый чёрным крестиком значок крепости с надписью «AUZIA», прошёл через Типасу и возле верхнего обреза карты упёрся в берег моря, в изображение дворца с надписью «CAESAREA», рядом с которым на маленьком глиняном троне сидела маленькая глиняная фигурка в красной мантии и золотой царской короне.
– Кесария?! – Саксум изумлённо уставился на префекта.
– Кесария, – подтвердил тот.
Проконсул поднялся и тоже подошёл к карте. Амата сейчас же вскочила и, виляя хвостом, затанцевала у ног хозяина.
– Да... э-э... декурион, Кесария, – подтвердил и Долабелла. – Надо убедить Такфаринаса идти на столицу.
– Постарайся внушить Такфаринасу мысль, что именно Птолемей является ныне его злейшим врагом, – постучал префект по карте рядом с глиняной царской фигуркой. – Что именно Птолемей постоянно просит Рому покончить с мятежником. Что, не уничтожив Птолемея, ему никогда не удастся подчинить своей власти все местные племена. И что проще всего завершить войну одним решительным ударом... Ну, а со своей стороны мы тоже подольём масла в огонь... Ты повезёшь с собой моё личное письмо префекту Тубуска, которое благодаря тебе попадёт в руки Такфаринасу. В письме я между делом сообщу своему старому другу Требию Кинкинату, что Птолемей перевёз сокровищницу африканских царей из Кирты к себе в Кесарию и что, увы, армия Ромы теперь не в состоянии обеспечить её надёжную охрану. Пусть Такфаринаса ведёт не только запах крови, но и запах золота.
– А вот это замечательно! – воскликнул Долабелла. – Это прекрасная идея, Маний! Ты мне ничего не говорил об этом.
– Это пришло мне в голову буквально на днях, проконсул.
– Отличная идея! Отличная! – Долабелла с энтузиазмом потёр ладони. – Ну что... э-э... декурион, ты видишь, только от тебя зависит, чтоб лисица угодила в заготовленный для неё капкан. Ты выманишь Такфаринаса из его норы, он выйдет на равнину, ну, а уж мы тут...
– А мы уже не дадим ему больше ускользнуть обратно... – подхватил префект. – И ещё. Постарайся убедить Такфаринаса в том, что у нас в войсках дела обстоят из рук вон плохо. Что нам не хватает лошадей, снаряжения, провианта. И, самое главное, – людей! Что после ухода Девятого легиона нам катастрофически не хватает людей. Что наши отряды распылены по всей Нумидии, что их очень трудно, практически невозможно собрать в единый кулак... Впрочем, об этом я тоже упомяну в своём письме префекту Тубуска... Тебе всё понятно?
– Да, – сказал Саксум.
Маний удовлетворённо кивнул.
– Значит, до Тубуска поедешь спокойно – сопроводительные документы тебе... и твоему напарнику будут сделаны. Декурион и его помощник после излечения в госпитале возвращаются к месту службы – ничего подозрительного, всё законно. В Тубуск ты, естественно, не заходишь, а отправляешься дальше, на юг. Будь осторожен, чтоб не попасться своим. А то ещё вздёрнут, особо не разбираясь, как дезертира.
– Не попадусь, – уверенно сказал Саксум. – Я под Тубуском каждую тропку, каждый кустик знаю.
– Надеюсь... – усмехнулся Маний. – Ну а дальше... Дальше уже по обстановке... Вопросы есть?
– Я всё понял, префект, – кивнул Саксум. – Вопросов нет.
– Ну, боги тебе в помощь! – с чувством сказал Маний Карзиан и протянул декуриону руку.
Саксум крепко пожал её и повернулся к проконсулу.
И тогда легат сената, проконсул Африки, командующий Третьим «Верным Августу» легионом Публий Корнелий Долабелла подошёл к декуриону, положил унизанную перстнями руку ему на больное плечо, крепко сжал и проникновенно произнёс:
– Я надеюсь на тебя... э-э... декурион! Мы все надеемся на тебя! Император... э-э... кесарь Тиберий надеется на тебя! Не подведи!
Саксум, едва сдерживаясь, чтоб не зашипеть от боли, вскинул подбородок, приложил правый кулак к груди и, глядя проконсулу прямо в глаза, твёрдо сказал:
– Не подведу!..
Саксум отыскал Олуса Кепу в казарме третьей когорты. Кепа играл в «чёт-нечёт».
Обстановка вокруг стола, за которым напротив друг друга сидели Кепа и его противник, была напряжённой. Десятка полтора болельщиков, обступив играющих плотной стеной, орали, брызжа слюной, стучали кулаками по столешнице, выкрикивали проклятья или слова благодарности богам. На несколько мгновений – пока игроки торговались – наступала тишина, а затем камни вскрывались и новый взрыв выкриков, свиста и стука сотрясал казарму.
На Саксума никто не обратил никакого внимания. Он подошёл поближе и, привстав на цыпочки, выглянул из-за спин обступивших стол болельщиков.
Игра шла по-крупному, Кепа явно выигрывал: перед его соперником – здоровым носатым сикилийцем – на столе лежало всего несколько бронзовых монет; перед Кепой же, наоборот, высилась целая куча денег, в которой были небрежно перемешаны бронзовые ассы, аурихалковые сестертии и дупо;ндии и даже выглядывало несколько серебристых бочков благородных денариев. Сикилиец нервничал. Кепа был невозмутим. Только что, похоже, он снова выиграл и безмятежно, с почти материнской нежностью взирал на потного и красного сикилийца, водящего дрожащим пальцем над своим, разложенным на столе, «богатством».
– Два асса! – наконец определился сикилиец и выдвинул на середину стола две бронзовые монетки.
– Согласен, – Кепа положил рядом с монетами соперника свой дупондий.
Руки соперников нырнули на мгновение под стол, снова вынырнули наверх уже со сжатыми кулаками и повисли над центром стола друг против друга. В казарме наступила напряжённая тишина.
– Чёт, – хрипло сказал сикилиец.
Кепа, не говоря ни слова, свободной рукой пододвинул к лежащей на столе ставке ещё два асса. Сикилиец громко запыхтел. Капля пота, сорвавшись с его подбородка, разбилась о доски стола.
– Отвечаю! – наконец прорычал он и придвинул к ставке ещё две своих монеты.
Кепа задрал брови, иронично посмотрел на своего соперника и подтолкнул к центру стола ещё два асса. Сикилийца затрясло. Дальше поднимать ставки он не мог – оставшимися у него деньгами он мог только вскрыть игру. Он сгрёб все оставшиеся у него монеты, швырнул их на середину и раскрыл потную ладонь:
– Открываю!
На ладони лежали два камня.
Кепа вздохнул, лицо его приняло страдальческое выражение. Он медленно, как будто нехотя перевернул свой кулак и разжал пальцы – на ладони белел одинокий камушек!
Болельщики взвыли.
– Сволочь!.. – растеряно сказал сикилиец. – Мошенник!.. Чтоб тебя гром разразил!
Кепа не отвечал, рассеянно принимая поздравления от своих болельщиков и неторопливо – по одной монетке – перекладывая выигрыш в свою кучу.
– Олус Кепа! – громко сказал Саксум. – На выход!
Все обернулись.
– Саксум!! – заорал Кепа, расплываясь в счастливой редкозубой улыбке. – Это ты! Ты как здесь?! Тебя выпустили?!.. А я тут выигрываю! Ты не поверишь, прёт весь день, как какому-нибудь новичку!
– Олус Кепа, на выход! – отчётливо повторил декурион, стараясь придать своему лицу абсолютно служебное выражение. – Ты что, не понял?!
Улыбка сползла с лица помощника. Он вскочил и стал поспешно запихивать деньги в висящий на поясе кошель.
– Эй!! Эй!! – заорало сразу несколько глоток. – А отыграться?!! Куда?!!..
– Стой!! – заорал, вскакивая и хватая Кепу за руку, и носатый сикилиец. – А отыграться?!! Имею право!! Ты куда это его уводишь?!! – повернул он к декуриону перекошенное злобой лицо. – Ты кто такой?!!
– Я – декурион Симон Саксум! – стараясь перекричать шум, гаркнул декурион. – Олуса Кепу срочно вызывает префект Маний Карзиан!
Голоса сразу смолкли. Видимо, в Ламбессе хорошо знали имя Мания Клавдия Карзиана. Лишь проигравшийся сикилиец всё никак не мог успокоиться:
– Отыграться!.. – хрипло повторял он, теребя у горла ворот туники. – Имею право!.. Отыграться!..
– Ты слышал, что тебе сказали, солдат?! – ледяным тоном осведомился Саксум. – Или тебе напомнить о том, что игры на деньги на территории лагеря категорически запрещены?! Розог давно не пробовал?!
Сикилиец, бормоча что-то себе под нос, потупился. В помещении повисла тяжёлая тишина. Кепа поспешно выбрался из-за стола и встал навытяжку перед Саксумом.
– Я готов, декурион!
– Пошли, – кивнул ему Саксум.
Они вышли на улицу.
– Ну ты дал, командир! – тут же восторженно зашептал Кепа. – Как ты их! Молодец!.. А я уже и не знал, как мне оттуда выбраться!.. Эти сикилийцы – ну, чисто бандиты! Не дали бы они мне с выигрышем уйти, как пить дать, не дали!..
Саксум, не слушая Кепину болтовню, размашисто шагал по немноголюдной в этот вечерний час поперечной Рыночной улице к окраине лагеря.
– А я сразу заметил – продолжал тараторить Кепа, – этот носатый, когда я угадываю камни, начинает часто моргать. Я и давай задирать ставки! Смотрю – моргает, я – раз! – сразу сестертий на кон! А то и два! А он – жадный, нет, чтоб сразу вскрыть или сбросить, тоже начинает ставки повышать, прям в залупу лезет! Раз я его так ободрал, другой – а он только потеет да пыхтит! У всех вокруг уже денег позанимал! То-то они все взбеленились, когда ты игру прикрыл! Это ты здорово придумал – про Мания Карзиана. Они его тут почему-то все до поноса боятся! Больше, чем самого; проконсула, клянусь! Я префекта сам ни разу не видел, он всё время где-то в претории сидит, но местные говорят, что – чисто волк! Они, прям, как мыши перед котом, – от одного его взгляда замирают... Славно я нынче приподнялся! Сестертиев сорок выиграл, не меньше, клянусь! Теперь погуляем! И на выпивку хватит, и на девочек! А, декурион?!.. Подожди, декурион, где это мы? Ты куда это меня ведёшь?!..
Они пришли в дальний угол лагеря. Саксум завёл Кепу за недостроенную латрину. Здесь не было ни души. За выведенной строителями на высоту человеческого роста стеной лежали аккуратные пирамиды красного кирпича, желтели квадратные блоки песчаника, возле траншеи, на отвале земли, лежала кверху колесом оставленная кем-то, перевёрнутая тачка.
– Декурион, ты чего меня сюда затащил?! – озираясь по сторонам, недоумённо вопрошал Кепа. – Ты, прям, как этот... как влюблённый, который свою подружку отодрать хочет, да людей стесняется, – он хихикнул. – Я надеюсь, ты, декурион, не это?.. Не в любви объясняться меня сюда привёл?
Саксум вздохнул и повернулся к помощнику.
– Кепа! Я тебя, конечно, люблю и, прямо скажем, ты мне, по сути, жизнь спас, но... честное слово, я тебя когда-нибудь удавлю!.. Ты можешь хотя бы чуть-чуть помолчать?!
– Всё, уже молчу, декурион, – с готовностью отозвался Кепа. – Как скажешь. Ты же знаешь, если надо, я могу хоть целый день молчать. Ты же со мной в дозоры ходил, помнишь, наверняка... Я, если хочешь знать, однажды на спор три секстария вина выиграл, клянусь! В молчанку с одним кекубумийцем играли... – он наткнулся на бешеный взгляд Саксума. – Всё, молчу, молчу!.. – Кепа сделал жест, как будто запирает свой рот на ключ. – Чего ты, в самом деле?
Саксум несколько мгновений смотрел на Кепу и молчал, стараясь дышать ровно.
– Ох, Кепа, – наконец сказал он, – дождёшься ты когда-нибудь. Язык тебе отрежу и скажу, что так, понимаешь, и было... Ладно, проехали... – он взял помощника за локоть, ещё раз внимательно огляделся по сторонам и, приблизив губы к его уху, тихо спросил: – Ты уходить ещё не передумал?
– Куда уходить? – тоже оглянувшись по сторонам, шёпотом спросил Кепа.
– Куда-куда... К Такфаринасу.
– Нет. Не передумал... А что?
– А то... – сказал Саксум, цепким взглядом ощупывая Кепу. – Послезавтра...
2
– Это был последний пикет, – оглянувшись, сказал Кепе Саксум. – Дальше дозоров не будет. Наши дальше не заходят.
Они шли друг за другом по неглубокой, заросшей ивняком и низкорослым шиповником, лощине, держа лошадей под уздцы.
Кепа сейчас же откликнулся:
– Хорошо бы. А то надоело уже от каждой тени шарахаться... – он снял с головы платок и вытер мокрое лицо и шею. – Пить охота... И жрать... Да и отдохнуть не помешало бы. А, декурион, ты как?
Саксум нетерпеливо повёл плечом.
– Подожди ты с пожрать. Отойдём чуток подальше – тогда.
Кепа вздохнул и, взглянув на висящее в безоблачном небе, добела раскалённое солнце, вновь повязал платок на голову...
Стадиев через пять лощина вывела их к сухому руслу реки.
– Нам – туда, – уверенно сказал Саксум, показывая вдоль русла на юг. – Дальше можно уже верхом.
– Попить бы... – жалобно сказал Кепа. – Да и вообще...
Декурион взглянул на него.
– Хорошо, – сказал он, – привал.
Кепа тут же радостно засиял, засуетился и принялся извлекать из седельных сумок припасы. Первым делом он достал большую плоскую флягу, поспешно выдернул пробку и надолго присосался к горлышку, запрокинув голову и блаженно прикрыв глаза; острый кадык на его потной грязной шее заелозил вверх-вниз.
– Уф... – сипло сказал Кепа, оторвавшись наконец от фляги и тыльной стороной ладони вытирая рот. – Степлилось... Будешь, командир? – он протянул флягу декуриону.
Саксум принял флягу, напился тёплого, отдающего медью, разбавленного вина и принялся равнодушно жевать поданный ему Кепой кусок вяленого мяса и жёсткую пшеничную лепёшку.
– Далеко нам ещё? – спросил Кепа
Он уже лежал в жидкой тени одинокой приземистой ивы прямо на заросшей редкими листьями астрагала, сухой потрескавшейся земле. Свой кусок мяса и лепёшку Кепа расположил прямо у себя на груди, время от времени беря и откусывая то от одного, то от другого.
Саксум помолчал, прикидывая.
– До передовых разъездов мусуламиев, я думаю, ещё дня два-три пути будет... – наконец сказал он. – А если до самого; Туггурта, то – дней шесть... а то и семь, не меньше.
Кепа вздохнул:
– Скорей бы уже дойти! Надоело по этому солнцепёку тащиться.
Декурион усмехнулся:
– Ты ж, понимаешь, жаловался на перевале, что мёрзнешь. Вот и отогревайся теперь.
Кепа от возмущения даже приподнялся на локтях.
– Кто жаловался?! Никто не жаловался!.. Подумаешь, один-единственный раз сказал, что ноги мёрзнут!
– Сказал же... – невозмутимо заметил Саксум и, подумав, добавил: – И вовсе не один единственный раз.
Кепа хотел что-то сказать, но не нашёлся, фыркнул, надулся и принялся с остервенением грызть свой сухарь.
Остаток трапезы прошёл в благостной тишине...
– Ну всё, подъём! – сказал декурион, отдавая Кепе полегчавшую флягу и поднимаясь. – Нам ещё до заката стадиев сто надо пройти... А лучше – сто пятьдесят.
– Теперь полегче будет, – тоже вставая, откликнулся Кепа. – Теперь можно верхом. Да и прятаться уже ни от кого не надо, – он принялся распихивать оставшиеся припасы по седельным сумкам.
– Воды бы где найти – лошадей напоить... – задумчиво сказал Саксум. – Ладно. Сколько можно, пойдём по руслу – может, где какой бочажок невысохший найдём.
– Найдём! – уверенно сказал Кепа. – Не должно было ещё всё высохнуть – дожди-то какие прошли!.. – он оглянулся на декуриона. – Ты это... езжай, командир. Я сейчас. Я догоню. Мне тут... надо...
– Хорошо, – сказал Саксум, запрыгивая в седло. – Догоняй. Только не долго... И повнимательней место выбирай – змеи тут, понимаешь, могут быть.
– Ладно... – отмахнулся Кепа...
Он нагнал декуриона быстрее, чем этого можно было ожидать, и, поравнявшись с ним, заносчиво спросил:
– А?!.. Ну как?!
Саксум оглянулся... и чуть не упал с лошади – с Кепиных плеч ниспадал роскошный ярко-красный плащ преторианского гвардейца.
– Перед отъездом в ка;набе купил, – небрежно сообщил Кепа. – В лавке у какого-то грека... Посмотри – пряжка какая! – он выставил вперёд правое плечо. – Почти как у проконсула!.. Тридцать пять сестертиев за всё про всё. Грек-пройдоха пятьдесят просил. Битый час торговались... Почти всё, что у сикилийца выиграл, на плащ и пряжку пошло. Зато – красотища! А?!..
– Кепа! – покачал головой Саксум, наконец обретший дар речи. – Зачем тебе это?!
– Как зачем?! – изумился Кепа. – Красиво же!.. Я в этом плаще – вылитый преторианец!
– Ты в этом плаще – вылитый попугай!
– Что б ты понимал! – немедленно обиделся Кепа. – Завидуешь – так и скажи! А нечего тут попугаями бросаться!
– Кепа! – как можно более убедительно сказал декурион. – Ну какой из тебя преторианец?! Ты на себя посмотри – ни кожи, понимаешь, ни рожи. Преторианцы, они все – ого!.. – он сделал жест руками, как будто обнимал что-то большое, объёмное. – А на тебя хоть три плаща надень – тебе всё равно до преторианца... как до луны!
Кепа, к удивлению декуриона, не ответил. Он ехал теперь чуть впереди, и Саксуму были видны только его ярко-красная прямая спина и гордо поднятая и чуть отвёрнутая в сторону, от декуриона, голова. Саксум почувствовал укол совести.
– Ладно, Кепа, – примирительно сказал он, – не обижайся... Красивый плащ... И пряжка тоже замечательная... И тридцать пять сестертиев за такую красоту – вполне приемлемая цена.
Кепа повернул к декуриону лицо, глаза у него блестели.
– Знаешь, Саксум, – сказал он задумчиво. – Я, когда маленький был, страшно завидовал своему старшему брату. Он в гвардии служил. Он как раз вот таким и был – ого!.. – Кепа повторил жест декуриона. – А я в мать пошёл. Она у нас маленькая... Брат носил вот такой же точно плащ. И шлем с гребнем. Он, изредка когда домой выбирался, я прямо млел. Придёт, мне на голову шлем наденет – а шлем большой, я из-под него не вижу ничего! – а он хохочет. Вылитый, говорит, преторианец, хоть сейчас на парад... Кинжалом своим ещё давал поиграться... Погиб он потом. По-глупому погиб – в пьяной драке зарезали. Свои же... И отец наш в том же году умер... Бедствовали мы потом страшно. Ты не поверишь, я в легион босым пришёл наниматься – клянусь! – у меня даже сандалий не было! Какая уж там гвардия!.. Направили меня сначала в Тулли;анум. Заключённых охранять... Это тюрьма такая подземная. В Роме. Под Капитолием... С северной стороны... Темнотища, сырость, холод собачий... Я там через полгода волком взвыл! Ну они-то, те, кого я охраняю, ладно, они – преступники. Но я-то при них за что заживо гнию?!.. Так что, когда в Африку стали добровольцев набирать, я первым пошёл. Да что там пошёл – побежал!.. Мне порой кажется, что я после Туллианума этого не отогреюсь никогда!
Он замолчал.
– Ты никогда не говорил о своём брате, – осторожно сказал Саксум.
– Да как-то... к слову не приходилось, – Кепа вздохнул. – Я плащ-то этот чего купил. Подумал: куда я с такими деньжищами да к мусуламиям. Отберут ведь. Как пить дать отберут! А плащ – вряд ли. Плащ не деньги. Куда мусуламию в таком плаще? Верно?
– Ну, вообще-то, и плащ могут отобрать, – сказал Саксум. – И очень даже запросто. Это во-первых... А во-вторых... Даже если и не отберут. Ты ведь в этом плаще на поле боя будешь, как мишень. Все стрелы, все дротики – твои. Понимаешь?.. Одно дело, когда таких плащей на поле сотни, когда все в таких плащах, и совсем другое дело, когда ты такой один единственный. Улавливаешь мысль?
Кепа на этот раз молчал долго. Очень долго. Даже для нормального человека такое молчание было бы слишком долгим, а для Олуса Кепы оно вообще было бесконечным. Саксум уже успел забыть о своём вопросе и думал о чём-то совсем другом, когда Кепа вдруг повернулся к нему и решительным, не терпящим возражения тоном сказал:
– Ну и пусть, как мишень! Зато красиво!..
Вопреки прогнозам Саксума, они наткнулись на дозор мусуламиев уже на следующий день.
С десяток полуголых нумидийцев на своих приземистых гнедых лошадках вдруг показались справа на холме и, гортанно крича и посвистывая, покатились вниз, охватывая остановившихся путников полукольцом.
– Что-то мне ссыкотно, командир... – нервно сжимая рукоять меча, вполголоса сказал Кепа. – Порубят они нас сейчас в капусту! Как пить дать, порубят!
– Спокойно, Кепа... – подбодрил своего напарника декурион. – Спокойно... Главное – не делать резких движений...
Он запустил руку в седельную суму, извлёк вручённую ему перед отъездом префектом Карзианом керу и поднял её высоко над головой.
– Такфаринас!!.. – крикнул он навстречу приближающимся всадникам. – Такфаринас!!..
Мусуламии накатили, накрыли облаком пыли, заулюлюкали, затанцевали вокруг. Замелькали закутанные до глаз лица, смуглые тела, обнажённые клинки, оскаленные морды коней.
– Кесарь Тиберий!!.. – снова громко крикнул декурион, потрясая над головой керой со свисающими с неё разноцветными печатями. – Письмо!!.. Царь Такфаринас!!..
От всадников отделился один – в буром легионерском плаще, накинутом прямо на голое тело. На широком, тоже легионерском, ремне, рядом со свинцовой пряжкой, изображавшей опёршегося на дубину Херкулеса, у него висел кинжал в шикарных позолоченных ножнах.
– Твоя кесар?! – крикнул он Кепе, тыча в его сторону коротким мечом-гладиусом.
Кепа испуганно замотал головой.
Полуголый повернулся к декуриону.
– Его кесар?! – он снова ткнул мечом в сторону Кепы. – Эта... Кто эта... мидд уа тише;г-гер-эт?!
– Нет! – сказал Саксум. – Келя! Он не кесарь! Он просто мой попутчик... друг... амиди;!.. Вот! – он снова показал нумидийцу керу. – От Кесаря Тиберия!.. Царю Такфаринасу... э-э... Аменукаль Такфаринас!.. Послание!.. Письмо!
Мусуламий приблизился.
– Давай! – требовательно протянул он сухую тёмную руку.
Декурион отрицательно покачал головой:
– Келя!.. Только аменукаль Такфаринас!
Мусуламий недобро прищурился и ещё раз требовательно потряс рукой:
– Давай!!
– Келя!.. – твёрдо повторил декурион и спрятал керу обратно в сумку. – Нет! Нельзя!.. Веди нас к Такфаринасу! В Туггурт! Понимаешь?!.. В дом Такфаринаса!.. Тар-ахамт Такфаринас! Понимаешь?!
Мусуламий убрал руку, что-то пробормотал себе под нос, всё так же не спуская с декуриона злых прищуренных глаз, потом фыркнул, дёрнул за повод и круто развернул коня.
– За моя ходить!.. – кинул он декуриону через плечо. – Такфаринас ходить! Н-ар-ере;м Туггурт!..
Он что-то гортанно крикнул своим людям, махнул рукой и, не оборачиваясь, поскакал вперёд, сразу переведя коня с шага на рысь. Саксум и Кепа пришпорили своих лошадей. Мусуламии тоже дружно взяли с места и помчались за своим предводителем, рассыпавшись по степи в цепь, широким полумесяцем охватывающей декуриона с его напарником...
На ночёвку остановились в стойбище пастухов: обширный, но пустой загон для скота; шесть разновеликих квадратных шатров из плотной тёмно-серой шерстяной ткани; колодец; с десяток лежащих и стоящих там и сям верблюдов.
Путников встретила пожилая женщина – высокая, суровая, простоволосая, в свободной тёмно-синей рубахе-такаткате: снизу – длинной, почти до самой земли, а сверху – с большим вырезом, обнажающим тёмную морщинистую шею и почти не скрывающим вялую обвисшую грудь. Лицо хозяйки стойбища обильно покрывала татуировка: два ряда вертикальных точек на лбу над переносицей, крестообразные рисунки на щеках и густо заштрихованная, опрокинутая остриём вниз пирамида на подбородке. Женщина разговаривала с пришельцами неприветливо, хмурилась, она была явно не рада незваным гостям. Мужчин, как заметил Саксум, в стойбище не было вовсе – только женщины и дети.
Ужинали в большом шатре, разделённом на две половины натянутым между столбами шерстяным ковром – с вытканными по синему фону жёлтыми и красными ромбами. За перегородкой слышались женские голоса, стук посуды, тоненько заплакал и почти сразу же замолчал грудной ребёнок.
С этой стороны перегородки, на мужской половине, в неглубокой яме, вырытой прямо в песке, горел костёр, вокруг которого были расстелены толстые ковры из козьей шерсти с разбросанными по ним подушками. Дым от костра уходил в небольшое отверстие в потолке, подпираемом четырьмя высокими – в два человеческих роста – шестами.
Во время ужина, состоявшего из «еси;нк» (фасолевая каша с бараниной) и горячего травяного отвара с мёдом, в стойбище вернулось стадо, а с ним и мужчины – пятеро взрослых и с ними двое совсем юных, ещё не закрывающих лица, подростков. Пока всё небольшое население стойбища сообща таскало воду из колодца и поило вернувшихся с пастбища животных, хозяйка о чём-то долго беседовала со старшим из мужчин. Разговор шёл на повышенных тонах – хозяйка была явно чем-то недовольна, она трясла головой, грозно раздувала ноздри и то и дело рубила воздух узкой сухой ладонью. Мужчина – невысокий, кривоногий, с длинными, чуть ли не до колен, руками – поначалу пытался оправдываться, спорить, но вскоре замолчал и только послушно кивал, потупившись и глядя в сторону и вниз.
– Э-ге... – негромко сказал Саксуму Кепа. – А ведьма-то эта здесь в авторитете. Глянь, как она мужичонку-то... Разве что приседать не заставила.
После ужина старший из мусуламиев, которого все звали Амекра;н, отправил куда-то двоих всадников из своего отряда, а с остальными стал располагаться на ночь в шатрах. Саксуму и Кепе отвели самый маленький из всех шатров, стоявший на краю стойбища.
Кроватей, разумеется, в шатре не было. Внутри, прямо на земле, лежали два затёртых до неразличимости цвета, узких ковра. Неразговорчивый мусуламий, приведший их в этот шатёр, ткнул пальцем в сторону каждой из лежанок, буркнул что-то неразборчивое и вышел, вскоре, впрочем, вернувшись и швырнув Кепе небольшую, набитую шерстью, подушку.
– А ты у них в почёте, – заметил Саксум, укладываясь на неудобном ложе и пристраивая под голову сумку. – И еду тебе первому подавали. И миска у тебя была медная, а не деревянная... вот, теперь подушка... Я думаю, это всё – твой плащ. Они тебя явно за главного принимают.
– А что, – редкозубо улыбнулся Кепа, – могу и за главного побыть. Не всё же время мне на побегушках... Думаю, начальник из меня выйдет очень даже ничего!.. Хэх! А что, покомандую – не хуже других!.. Не расстраивайся, командир, – взбивая свою подушку и продолжая улыбаться, подначил он Саксума, – когда меня назначат командиром турмы, я, так и быть, возьму тебя к себе декурионом.
– Не знаю, не знаю... – озабоченно отозвался Саксум. – Насчёт командира турмы – это всё как-то пока вилами по воде... Но вот что я знаю точно, так это то, что рядовым легионерам Такфаринас благоволит, а вот больших начальников – тех он очень даже не жалует. Не любит он, понимаешь, больших начальников, и всё тут! И знаешь, что делают мусуламии с теми, кого не любит Такфаринас? Нет?.. Они их сажают на кол... Бараньим жиром кол, понимаешь, смазывают и – хоп!
Улыбка сползла с Кепиного лица, глаза округлились.
– Ты это что... серьёзно?
– Абсолютно! – с наслаждением вытягивая ноги, сказал Саксум. – Ты, главное, проси, чтоб кол поострее заточили. Тогда не так долго мучиться. А то, понимаешь, на тупой посадят, да если он ещё и занозистый – тогда совсем беда!
Кепа ошарашенно молчал, держа в руках забытую подушку и глядя перед собой широко распахнутыми глазами.
– Да пропади он совсем! – вдруг спохватился он, вскакивая и отбрасывая подушку в сторону. – Да я его!.. Да я его теперь вообще не надену!.. – он схватил свой плащ и стал с остервенением комкать его. – Я его теперь!.. Я его сейчас пойду и сожгу!
– Сядь! – сказал Саксум, открывая глаза. – И не ори!.. Чего ты орёшь?! Хочешь, чтоб пришли и успокоили?!.. – он приподнялся на локтях и строго посмотрел на своего напарника, застывшего посреди шатра. – Сядь!.. – (Кепа сел). – Поздно метаться! Твой плащ уже все видели, понимаешь?.. Ты его теперь хоть сожги, хоть закопай. Хоть на ленточки распусти и съешь. Ты теперь всё равно... этот... как его... мидд уа тишег-гер – красный человек... У меня на родине говорят: в своём селении у тебя есть имя, в чужом селении – только одежда. Видел – двое ускакали? Через три дня уже вся округа до самого Туггурта будет знать, что к Такфаринасу едет какой-то красный человек. Мидд уа тишег-гер, понимаешь... С письмом от кесаря Тиберия.
– Так что ж теперь делать? – потерянно спросил Кепа.
– Соответствовать... – спокойно сказал Саксум, вновь откидывая голову на котомку. – Ты теперь – важная персона. Так что – соответствовать... – он усмехнулся. – Ну и задний проход разминать. На всякий, понимаешь, случай... Ладно, красный человек, будущий командир турмы, спокойной ночи!..
Вечером следующего дня отряд Амекрана передал Саксума и Кепу другой группе всадников. Эти все были, как на подбор, в традиционных светло-голубых плащах-алашо и такого же цвета тюрбанах-лисамах, закрывающих лицо до самых глаз. В отличие от босоногих спутников Амекрана, все всадники нового отряда были обуты в кожаные сандалии-ибузага;ны. У многих на шее или на поясе висели на цепочках амулеты – серебряные фигурки быков, леопардов, верблюдов. Сразу чувствовалось, что всадники эти не из простых, что это – один из отрядов «гвардии» Такфаринаса, элитных подразделений повстанческой армии, набранных из богатых представителей местных племён и имевших львиную долю в любой добыче.
Сам Амекран, отправив своих подчинённых назад, присоединился к новому отряду. Но если среди своих полуголых попутчиков Амекран, благодаря своему добротному плащу и роскошным ножнам, смотрелся, как аурихалковый дупондий в пригоршне затёртых бронзовых ассов, то в новой компании он уже сам выглядел, как старый почерневший асс в россыпи благородных серебряных денариев.
Саксуму понравилось это, только что пришедшее ему на ум, сравнение и он поспешил поделиться им с Кепой.
– А мы с тобой тогда кто в этом кошельке с монетами? – хмыкнув, спросил декуриона напарник.
– Мы?.. – Саксум задумался. – Ну, я-то, пожалуй, сойду за обычный сестертий. А ты, понимаешь, – бери выше – ты в своём плаще на целый аурей потянешь.
Кепа опять хмыкнул:
– Сестертий с ауреем, говоришь. Может быть, может быть... Вот только, сдаётся мне, декурион, мы с тобой не настоящие монеты, а... как бы это... поддельные... А знаешь, что с поддельными монетами делают, когда находят?.. Молотком плющат. И – на переплавку... – он поёжился. – Что-то мне опять ссыкотно, командир. И чем дальше – тем ссыкотней.
Саксум с любопытством посмотрел на своего напарника.
– Никак, взрослеешь, красный человек?.. Ну что ж, в самый раз... – он помолчал и добавил задумчиво: – В самый раз...
Никакой крепостной башни, как это было обозначено на карте Мания Карзиана, на местности в действительности не оказалось. Вообще не оказалось ничего, хотя бы отдалённо напоминающего крепость. Туггурт предстал перед спутниками самой обыкновенной, хотя и довольно большой, деревней. Несколько десятков приземистых плоскоголовых домов, слепленных из местной красноватой глины, жались боками друг к другу, теснились вокруг сочно-зелёного пятна оазиса у подножия невысокой горы, карабкались по её жёлто-коричневым, изрытым овражными разлогами, голым склонам. Рядом с деревней – пёстро-лоскутным, всех оттенков серого цвета, ковром, расстеленным прямо на негостеприимной, песчано-каменистой почве, – раскинулся большой палаточный городок: не менее трёх сотен разновеликих шатров – от небольших, четырёх-шестиместных, до огромных, на несколько десятков человек. Над деревней и над палаточным городком тут и там поднимались голубоватые дымки многочисленных костров.
– Туггурт! – немного торжественно сказал старший команды сопровождения – как уже знал декурион, сотник по имени Миси;пса, указывая Саксуму и Кепе на открывшийся перед ними с холма вид на столицу повстанческой армии. – Ар-ерем... Тар-ахамт уаре;р-н Такфаринас. Э-гмедх!
Саксум молча кивнул, зато «красный человек» Кепа счёл для себя обязательным отреагировать более эмоционально.
– Туггурт!.. Такфаринас!.. Моя понимать!.. – громко, как будто разговаривая с тугоухим, произнёс он, зачем-то коверкая романские слова и, наморщив лоб, добавил одно единственное выученное им за дорогу слово на местном наречии: – Схари! Хорошо!
Они спустились с холма, пересекли обширную, примыкающую к оазисной роще, луговину, на которой пасся огромный – в несколько сотен голов – табун лошадей, преодолели неглубокий, сплошь заросший прутняком, овраг, по дну которого резво бежал прозрачный ручеёк, и наконец въехали в пределы палаточного городка.
Вотчина неуловимого Такфаринаса, негласная столица повстанцев, эпицентр вот уже седьмой год бушующего в стране антироманского восстания, вблизи меньше всего напоминала военный лагерь. В распахнутых насквозь шатрах – в тенёчке, на сквознячке – сидели на коврах, возле дымящихся очагов, степенно беседующие мужчины; женщины, весело переговариваясь, хлопотали по хозяйству; голые ребятишки возились в дорожной пыли или, оглашая окрестности звонкими криками, целыми стайками носились между шатрами. Над деревней витали аппетитные запахи свежеиспечённых ячменных лепёшек и жареного на углях мяса.
Первые признаки армейской жизни обнаружились только в самом центре поселения. Пять шатров из тёмно-серой шерстяной ткани – один, центральный, огромный и четыре, стоящие вокруг него, чуть поменьше размером – были обнесены невысоким земляным валом с укреплёнными поверху рогатинами из жердей и плетёными из веток щитами. На воротах стоял караул: четверо солдат в боевой форме легионеров. Конных через ворота не пропускали. Спешившись и оставив лошадей у коновязи вблизи ворот, Мисипса, Амекран, Саксум и Кепа прошли внутрь; остальные остались снаружи.
Возле большого шатра стоял ещё один караул – тоже четверо, тоже в форме легионеров, один из которых был в шлеме с поперечным гребнем кентуриона.
Мисипса обменялся с «кентурионом» несколькими короткими фразами, после чего тот скрылся в шатре и отсутствовал достаточно долгое время.
Наконец он выглянул и приглашающе помахал рукой.
Мисипса и Амекран сняли перевязи с мечами и кинжалами и отдали их «легионерам». У Саксума и Кепы тоже отобрали оружие и вдобавок тщательно и довольно грубо обыскали.
Внутри шатра царил полумрак и терпко, до щекотания в горле, пахло какой-то душистой травой. Под ногами пружинил толстый, богато вышитый, пёстрый ковёр. Всё пространство внутри шатра было поделено на небольшие комнатки коврами и полотняными шторами, висящими на натянутых между столбами верёвках. Некоторые шторы были задраны или раздвинуты и открывали за собой другие комнатки, точно так же перегороженные коврами и шторами. Почти все помещения были пусты – там лишь валялись на коврах разновеликие и разноцветные подушки да лежала брошенная в беспорядке одежда. Лишь в одной из комнат обнаружились люди: пятеро мужчин сидели на ковре вокруг большого медного подноса и, негромко переговариваясь, пили из посеребрённых пиал что-то, исходящее ароматным цветочным паром. На проходящих мужчины не обратили никакого внимания.
Лабиринт полутёмных комнат («Хрен мы отсюда выберемся, если что!.. Понастроили!..» – еле слышно прошептал над ухом у Саксума Кепа) вывел их наконец в достаточно просторную залу, также огороженную со всех сторон висящими на верёвках коврами. Здесь было гораздо светлее – в потолке, до которого здесь было, наверное, все четыре человеческих роста, почти над центром комнаты, зияла квадратная дыра, в которой ослепительно синело высокое безоблачное небо. Воздух в зале также был несколько свежее, Саксуму показалось, что щекочущий горло, горьковато-пряный запах чувствовался здесь не так сильно. Впрочем, возможно, он уже просто принюхался.
В центре комнаты, на небольшом возвышении, также сплошь застеленном коврами, вокруг плотно заставленного блюдами, чашами и кувшинами подноса, сидели трое: двое пожилых мужчин и один юноша, почти мальчик – лет пятнадцати, не больше; все трое держали в руках пиалы и все трое дружно повернули головы, когда небольшая процессия во главе с «кентурионом», откинув последнюю штору из плотной синей шерсти, вошла в зал.
Шедший впереди «кентурион», впустив всех в комнату, опять задёрнул штору и, повернувшись к сидящим, громко – по-романски, но с сильным местным акцентом – произнёс:
– От кесар Тыберый к великай вожд Такфаринас послание!
Сидевший справа мужчина – с заплетёнными в косицу чёрными, с обильной проседью, волосами и с грубыми, рублеными чертами продолговатого лица – поставил пиалу на поднос, легко поднялся, в несколько широких шагов пересёк комнату и, остановившись перед враз побледневшим Кепой, глядя на него сверху вниз пронзительными серыми глазами, несколько насмешливо спросил:
– Ты, что ли, посланник от Тиберия?
Кепа гулко переглотнул.
И тогда Саксум шагнул к Такфаринасу сбоку и негромко – и почему-то получилось сипло – сказал:
– Это я посланник, – и уже совсем тихо добавил: – Здравствуй, Юст!..
Ящерка была маленькая, серая с жёлтыми и чёрными пятнышками вдоль спины и хвоста, и очень ловкая. Она запросто висела на потолке, быстро бегала по отвесным глиняным стенам, ненадолго исчезала в окне и вновь появлялась, чуть слышно шурша ножками и поблескивая бусинками своих больших выпуклых глаз.
Саксум, заложив правую руку за голову, а левую, раненую, покойно расположив на животе, лежал на своём плаще, постеленном прямо на земляном полу, и с интересом наблюдал за проделками неутомимого геккончика.
Делать было нечего. Пошли уже вторые сутки, как его, приведя в эту комнату в глинобитном домике на склоне горы, оставили одного. Дом, в котором, помимо этой комнатки, были ещё три – такие же маленькие, с земляными полами и крошечным окошком под самым потолком – был совершенно пуст. В соседних домах – по сторонам, выше и ниже по склону – шла жизнь, там дымились костры, раздавались голоса, сухо постукивал ткацкий станок, шуршали жернова ручной мельницы. Здесь же его единственным соседом был маленький ловкий геккон.
За вчерашний вечер и сегодняшний день декуриону трижды приносили еду. Он три раза выходил по нужде и один раз к ручью – утром, умыться. Его никто не охранял. Да и зачем, скажите на милость, было его охранять – одного, безоружного, посреди целой страны, говорящей на чужом языке?!
Саксум лежал и вспоминал вчерашний день, раз за разом прогоняя перед мысленным взором всё то, что произошло в шатре Такфаринаса, стараясь восстановить в памяти мельчайшие подробности их встречи и пытаясь понять – что и в какой именно момент пошло не так.
Собственно, «не так» всё пошло с самого начала. Да и как, понимаешь, всё должно было пойти, чтобы было «так»?!..
– Здравствуй, Юст! – сказал он Такфаринасу и... ничего не произошло.
А что должно было произойти?! Чего он, понимаешь, ждал от этой встречи?! Объятий? Поцелуев? Дружеских похлопываний по плечу с криками: «А помнишь?!.. А помнишь?!..»?
Такфаринас оставил в покое Кепу, повернулся к декуриону, ощупал его цепким взглядом прищуренных глаз и, заложив руки за спину, очень спокойно сказал:
– Здравствуй, Симон. Я слушаю тебя...
За те семь с лишним лет, что они не виделись, Такфаринас довольно сильно изменился. Он ссутулился и погрузнел телом, заметно поседел, ещё больше построжел и как-то обвис лицом. Кроме того, он заработал косой белый шрам на переносице и потерял мизинец на правой руке. От прежнего Такфаринаса – лучшего декуриона шестой турмы алы Нумы Прастина Филия – осталось, казалось, лишь его неизменное спокойствие, странным образом сочетавшееся с порывистостью движений, да пронзительный взгляд серых, глубоко посаженных глаз.
Такфаринас внимательно, не перебивая, выслушал рассказ Саксума, вдумчиво – как показалось декуриону, дважды – прочитал письмо Карзиана, якобы направленное префекту крепости Тубуск, задал пару уточняющих вопросов, несколько раз, заложив руки за спину и глядя себе под ноги, прошёлся по комнате, а потом, остановившись на полушаге, вскинул голову и принялся быстро и чётко отдавать распоряжения своим людям. Спустя четверть часа Саксум – без коня, без оружия и даже без своей дорожной сумки – уже находился в этой комнате в маленьком домике на склоне горы. Больше всего на данный момент его волновала судьба Кепы, который вчера остался в шатре «Великого Вождя».
– Не нравится мне всё это! – вслух сказал ящерке декурион. – Ох, как не нравится! Как бы чего не вышло! Понимаешь?!
Геккон ничего не ответил, ему было явно не до человеческих проблем и переживаний – он ловил мух...
Послышались шаги, и в низенькую дверь, пригнувшись и задев мечом за косяк, вошёл вчерашний «кентурион».
– За моя ходить, – поманил он рукой Саксума. – К Такфаринас ходить. Быстро давай!
– Наконец-то! – пробормотал декурион, поспешно подымаясь со своего жёсткого ложа.
Он подхватил плащ, отряхнул его, накинул на плечи и вышел вслед за своим провожатым.
Такфаринас ждал их на улице.
– Так ты говоришь, что проконсул хочет заманить меня в ловушку? – сразу, без предисловий спросил он Саксума, уперев ему в лицо взгляд своих стальных немигающих глаз.
– Да, Юст, – сказал декурион, он не успел застегнуть пряжку плаща и теперь придерживал его рукой у горла.
– И ты говоришь, что я не должен идти в поход на Кесарию?
– Да.
– И ты говоришь, что пришёл ко мне, чтобы драться вместе со мной с романцами?
– Да, Юст, – сказал Саксум.
Такфаринас помолчал.
– Пошли! – он круто повернулся и быстро зашагал вниз по склону.
Саксум поспешил следом. Сзади глухо бухал подкованными калигами «кентурион».
Они спустились к подножью горы, свернули в кривую узкую улочку, прошли по ней с полсотни шагов, снова свернули, на этот раз вверх, в гору, и наконец остановились возле большого глинобитного дома. Здесь Такфаринас вновь повернулся к декуриону.
– Слушай меня внимательно, Симон, – хмурясь и потирая свой беспалый кулак, сказал он. – Смотри, что получается... Я готовлю поход на Кесарию. Давно готовлю. Уже четыре месяца. Я готовлю свой главный поход за все семь лет этой дурацкой войны. Я собираюсь в этом походе решить все вопросы и с Долабеллой, и с этим заносчивым мальчишкой Птолемеем. Я скопил небывалые силы – у меня ещё никогда не было столь мощной армии! – и я собираюсь нанести решающий удар... И тут появляешься ты. И говоришь, что Долабелла тоже хочет, чтобы я отправился в поход на Кесарию. А хитроумный Карзиан окольным путём доносит до моего сведения, что золото африканских царей перевезено из Кирты в столицу и что легион Долабеллы якобы разут, раздет и обескровлен... А я, между прочим, и без него знаю и про то, что золото перевезено в Кесарию, и о состоянии дел в Третьем легионе. И я полагаю, что советник Карзиан догадывается о том, что я знаю об этом... И вот тут возникает законный вопрос – а не является ли всё это хитрой игрой старой лисы Карзиана?.. Игрой, которая имеет своей целью заставить меня передумать и не идти на Кесарию... И не являешься ли ты, Симон из Галилаи, составной частью этой игры?..
– Юст, я... – вскинулся было декурион, но Такфаринас жестом руки остановил его.
– Я знаю всё, что ты можешь мне сказать. Всё! Но слова сейчас ничего не решают. Сейчас что-либо решить может только поступок... – он помолчал. – От твоего помощника я ничего путного добиться не смог. Он, и вправду, ничего не знает... Если бы знал – сказал... Тебя я решил проверить другим способом. Если ты действительно тот, за кого себя выдаёшь, для тебя не составит труда сделать то, что я тебе скажу. Если же ты не сделаешь этого...
Такфаринас не договорил. Повисла тяжёлая пауза.
– Ты хочешь, чтобы я кого-то убил, – догадался Саксум.
– Да, – сказал Такфаринас. – Другого пути решить эту проблему я не вижу.
– Кого-то из пленных легионеров.
– Да.
– И, наверно, не из простых солдат, а из командного состава легиона.
– Да... Ты, наверняка его узнаешь. Он одно время командовал в Тубуске.
– ...Я не палач, Юст, – помолчав, сказал Саксум. – Я – воин.
– У тебя нет выбора, – сказал Такфаринас. – Точнее, ты с е й ч а с должен сделать свой выбор. Или – или. Твоя монета стоит сейчас на ребре. И на какую сторону она ляжет – на «голову» или на «корабль» – решать тебе...
Саксум молчал.
– Этот человек, безусловно, заслуживает смерти, – сказал тогда Такфаринас. – Он пришёл в мою страну с мечом и захотел сделать меня рабом. Меня и моих детей... Он ничем не лучше тех, кто пришёл с мечом и в твою страну... Поверь мне, это – плохой человек. Его душа пуста, как высохший колодец, и черна, как безлунная ночь... Да и мне, лично, он, честно говоря, изрядно надоел. Вот скажи, тебе бы понравилось, если бы тебе каждый день твердили, что ты – гнусный преступник и что тебя, как изменника и предателя, скоро распнут на кресте?
Саксум молчал. Маленькая ящерка – копия той, что ещё совсем недавно развлекала декуриона, – выбежала из трещины в стене и замерла, приподняв голову и настороженно блестя бусинками глаз.
– Хорошо, Юст, – сказал декурион. – Я согласен... Куда идти?
– Сюда, – как показалось Саксуму, с некоторым облегчением сказал Такфаринас и указал на низкую дверь, рядом с которой они стояли.
Саксум нагнулся и шагнул в прохладу и полусумрак дома.
Они прошли по узкому коридору и вышли во внутренний дворик, где под стеной на циновке сидели двое вооружённых мечами мусуламиев. При появлении Такфаринаса они вскочили.
– На месте? – отрывисто спросил Такфаринас.
Оба кивнули, а тот, что был повыше, что-то сказал по-нумидийски.
– Схари... – обронил Такфаринас и прошёл мимо них к ещё одной низенькой двери в противоположном конце двора. – Здесь! – кивнул он Саксуму на дверной проём.
Декурион приблизился и заглянул.
В лицо ему пахнуло вонью нечистого человеческого жилья. У дальней стены комнаты, поджав под себя ноги, сидел на грязном вытертом ковре человек. При появлении Саксума он поднял голову, вгляделся и медленно, опираясь на стену, поднялся. Грязно-белая тряпка, свисающая с его плеч, развернулась, и в тот же миг декурион узнал этого человека – перед ним стоял неопрятный, похудевший, заросший спутанной клочковатой бородой, но всё равно узнаваемый трибун-латиклавий Гай Корнелий Рет.
Саксуму как будто плеснули в лицо кипятком. Он стиснул зубы и шагнул в комнату.
– Возьми мой меч, – в спину сказал ему Такфаринас.
Саксум только повёл плечом.
Человек, повинный в смерти Ашера, повинный в смерти ещё нескольких сот молодых солдат, которых он бросил под клинки и пики врага лишь из собственной блажи, из каприза, из желания исправить свои же собственные глупые ошибки, этот человек стоял сейчас перед декурионом и смотрел на него ввалившимися, обведёнными густой синевой, глазами. Мёртвые, слепые глаза Ашера висели на кровавых ниточках, а эти глаза как ни в чём не бывало смотрели на него! Смотрели настороженно, даже слегка испуганно, но смотрели! Они не должны были смотреть на него! Они вообще не должны были смотреть на этот мир! Не имели права! Саксум двинулся на эти глаза, и они засуетились, забегали, в них вдруг выплеснулся ужас – видимо, Гай Корнелий Рет понял, что сейчас произойдёт, понял, для чего к нему в комнату вошёл и теперь молча и страшно надвигается этот, неотвратимый, как Фатум, источающий жар ненависти и ледяной холод смерти, человек. Саксум подошёл вплотную и, преодолев вялое, ватное сопротивление чужих рук, взял голову трибуна за виски и вдавил большие пальцы в его глазницы. Гай забился и завизжал. А декурион продолжал давить пальцами в ненавистные глаза, давить, ничего не видя перед собой, не слыша безумного визга, потом стона, потом хрипа. Он давил до тех пор, пока из-под его пальцев не брызнуло горячим, а тело трибуна, дёрнувшись в последний раз, грузно обмякло...
Саксум пришёл в себя на улице. Он стоял шагах в десяти от злополучного дома и тщательно вытирал краем плаща свои руки. Руки дрожали. Саксум чувствовал себя странно: по спине у него тёк пот, но внутри всё было заледеневшее. И ещё что-то мешало ему. Он не сразу понял, что изо всех сил, до боли, стискивает зубы. Саксум с трудом разжал рот и слегка подвигал занемевшей челюстью.
Подошёл и встал рядом Такфаринас.
– Твой помощник сказал, что все тебя называют Саксум. – задумчиво произнёс он. – И я теперь, кажется, понимаю, почему.
– Кепа... – сказал декурион, преодолевая сопротивление непослушного рта. – Его зовут Кепа.
– Что? – не сразу понял Такфаринас. – А, ну да. Кепа. Олус Кепа... А он – ничего, крепкий орешек, твой Олус Кепа. Хорошо держался на допросе. Далеко не всякий так сможет держаться... И мне показалось, что он, в общем, толковый парень. Что скажешь?
– Да... – отозвался Саксум. – Толковый.
– Как думаешь, – продолжал Такфаринас, – потянет он, если его на турму поставить? А то у меня с толковыми командирами совсем плохо. Ко мне ведь кто, в основном, бежит? Всякая шваль да рвань. Плесень. Мусор. Отбросы. Я толковых командиров по пальцам двух рук могу сосчитать... Ну так что, потянет он турму?
– Да... – сказал Саксум и тут же поправился: – Декурией бы ему покомандовать. Для начала... Потом уже.
– Нет! – поразмыслив, решительно сказал Такфаринас. – Поставлю его на турму. Пусть привыкает. Не маленький, справится!
Сзади послышались невнятные голоса, шорох, и двое мусуламиев протащили за ноги мимо них вниз по улице тело Гая Корнелия Рета. Слепая голова трибуна моталась из стороны в сторону, подпрыгивала на неровностях дороги, оставляя за собой след из свернувшихся в большие пыльные шарики капель крови. Саксум отвернулся.
– Был трибун, а стал мешок с потрохами, – с удовлетворением прокомментировал увиденное Такфаринас. – К утру и косточек от кандидата в сенаторы не останется – всё шакалы растащат... Нет, всё-таки, как ты его! Меня, признаться, трудно чем-либо удивить, но тут...
Саксум промолчал. У него вдруг сильно заныло раненое плечо. И как будто угадав это, Такфаринас спросил:
– Твой Кепа ещё сказал, что у тебя после ранения плохо работает левая рука, это так?
– Да... – сказал декурион. – Ещё не совсем прошло... Разрабатывать надо.
– Я поначалу хотел назначить тебя на алу, но, раз такое дело, то, пожалуй, оставлю-ка я тебя лучше при штабе. Ты, надеюсь, разбираешься в картах? Помнится, в Гиппо-Регии ты месяца два или даже три работал у тамошнего корникулария.
– Да, – сказал Саксум. – Четыре. Четыре месяца.
– Ну, тем более! Значит, решено!.. Ну что, – рука Такфаринаса легла декуриону на плечо, – сегодня отдыхай, а с завтрашнего дня включайся в работу. Времени осталось мало. Выступаем через восемь дней – на мартовские ноны. Со всеми штабными я тебя познакомлю завтра. Да там и знакомить-то особо не с кем. Там только один толковый работник и есть – Фе;ртор Лэт – бывший помощник корникулария из Ку;икула. Я думаю, ты найдёшь с ним общий язык. Он, в общем, парень неплохой, выпить вот только любит. Я его даже как-то сёк за это...
– Где Кепа? – спросил Саксум, поворачиваясь к собеседнику.
– Что?.. Ах, Кепа, – Такфаринас небрежно махнул рукой вниз, в сторону палаточного лагеря. – Там где-то. Раны, надо полагать, зализывает... Постой, ты куда?!..
Кепа нашёлся на краю лагеря. Он сидел на брошенном в траву плаще – голый по пояс, подставляя спину под тёплые лучи вечернего солнца. Вся грудь, плечи и предплечья его были испещрены узкими и длинными следами свежих ожогов. Раны были обильно смазаны какой-то зеленоватой мазью и от этого смотрелись ещё более зловеще.
– А-а, командир... – криво улыбнулся навстречу Саксуму Кепа. – Видал, как они меня?.. Думал, сдохну. Живого места не оставили... Ты-то как?
– Нормально, – сказал декурион, подходя и опускаясь рядом с Кепой на корточки. – Я – нормально... Сильно болит?
– Болит... – Кепа пошевелил плечами и поморщился. – Ты понимаешь, и главное, не могу взять в толк – чего они от меня хотят?! То про меня спрашивают, то про тебя. То про Тубуск, то про Ламбессу. И вопросы все вроде безобидные... глупые даже. Где, мол, в Ламбессе ты ночевал, а где я? Или, к примеру, – в каком месте шрам на лице у Мания Карзиана? А я в глаза никогда не видел этого Мания! Слышал только в Ламбессе о нём. Я им так и говорю: понятия не имею ни про Мания Карзиана вашего, ни про его шрамы, клянусь!.. А они, сволочи, – раскалённой железякой! Да по живому!
– Ничего... – сказал декурион. – Это – ничего. Ожоги заживут. Ты – молодец! Такфаринас сказал, что ты хорошо держался. Так что радуйся...
– Радуйся?! – Кепа аж подпрыгнул на плаще и тут же скривился от боли. – Это чему ж тут радоваться?! Этому?! – он приподнял и показал Саксуму свои кроваво-зелёные руки.
– Этому, – кивнул декурион. – У тебя сейчас, по крайней мере, три повода для радости. Во-первых, ты живой. А это уже немало! Это всё, – он кивнул на Кепины руки, – мелочи, ерунда! Согласись, раскалённый прут... или чем они там тебя – это всё-таки лучше, чем, понимаешь, меч в кишках или, – он усмехнулся, – смазанный бараньим жиром кол... Во-вторых, ты прошёл проверку. И не абы какую, а проверку огнём. И поверь мне, Такфаринас этого не забудет. Он никогда ничего не забывает. Он не забывает зла, но он всегда помнит и о добре. Недаром в своё время в Гиппо-Регии все звали его Юст... Ну и, в-третьих. У тебя есть ещё один повод для радости. Ты, кажется, хотел быть командиром турмы? Ну так вот, считай, что твоя мечта сбылась.
– Да ладно! – недоверчиво посмотрел на него Кепа. – Шутишь!
– Никаких шуток, – сказал Саксум. – С завтрашнего дня принимаешь командование турмой. Так что учи нумидийский, у тебя там две трети турмы – из местных. А ты, понимаешь, пока всего одно единственное слово по-нумидийски знаешь: «схари».
– Нет, – покачал головой Кепа, – я за вчера и за сегодня много новых слов выучил: «келя», «эулля» и этот... как его... «абег-ги» – шакал по-ихнему... Это они м е н я шакалом называли! Представляешь?! Сунут раскалённую железяку в рёбра и орут в ухо: говори! говори, абег-ги! говори!.. – Кепу передёрнуло.
– Ничего... – поднимаясь, сказал декурион. – Ничего... В местном языке есть много и других слов. Хороших... Вот, например, – он показал рукой, – «ти;нта» – солнце. Или «тамта;к» – лес... Или, к примеру, «тера;» – любовь...
Для Саксума установили новый шатёр – в первом ряду от вала, огораживающего центральную часть лагеря.
Войдя в своё новое жилище, декурион обнаружил шикарный толстый сине-красно-жёлтый ковёр, привольно раскинувшийся от стены до стены, два аккуратно свёрнутых, изящно вышитых, одеяла из тонкой шерсти и восемь штук подушек, беспорядочной кучей сваленных прямо посередине шатра. В правом дальнем углу шатра стоял деревянный сундук, рядом с которым Саксум нашёл всё своё вооружение, всю конскую упряжь, включая седло и свою дорожную сумку. На сундуке лежал подарок от Такфаринаса – золочёный кинжал в изумительно красивых ножнах. Рукоять кинжала была выполнена в виде дракона, кусающего свой хвост. Саксум взял кинжал в руки и вынул его из ножен. Лезвие оказалось удивительно острым, заточка была странная, явно не романская, но и не местная, декурион ещё никогда в жизни не встречал такой необычной заточки. Он опробовал нож на одном из подпирающих шатёр шестов, хмыкнул, вложил кинжал обратно в ножны и открыл сундук.
В сундуке обнаружилось ещё несколько одеял и много богатой одежды: льняные, полушёлковые и шерстяные туники, тоги, богато вышитые плащи, отличной выделки котурни, которые, к тому же, оказались декуриону как раз по ноге.
В шатёр просунулась голова Юда;да – молодого весёлого нумидийца, одного из двоих назначенных к Саксуму ординарцев. Вторым ординарцем был огромный неповоротливый германец, бывший галерный раб – большерукий, большеногий, большеголовый, с тяжёлой нижней челюстью, но при этом совершенно белобрысый и голубоглазый. Лоб могучего выходца с берегов далёкого Рейна «украшало» выжженное клеймо в виде буквы «F» – от романского «fuga» – «побег». Имя ему было Ви;хард.
– Командире Саксум чего-ничего надо? – осведомилась голова Юдада.
– Надо, – откликнулся декурион, захлопывая сундук и распрямляясь. – Командире Саксум много чего, понимаешь, надо...
Первым делом он приказал нагреть большой котёл воды, после чего с огромным наслаждением вымылся, переоделся во всё чистое и, поужинав горячим «таджи;ном» – мясом, запечённым в смеси нута и сыра, – который приготовил расторопный Юдад, растянулся на мягком ковре, обложившись со всех сторон подушками.
Было хорошо. Волнения и переживания последних дней улеглись, и сейчас Саксум ощущал только покой и умиротворяющее спокойствие. И ещё – телесную и внутреннюю чистоту. И ещё – тепло в раненом плече, которое угрюмый неразговорчивый Вихард натёр какой-то своей, хитрой и едко, до слёз, пахнущей мазью.
Вокруг засыпал лагерь. И было немножко странно вот так вот лежать на непривычном ложе, под непривычным пологом нумидийского шатра, в стане недавних своих врагов, и тем не менее чувствовать себя дома. Он не испытывал этого чувства уже давно. Очень давно. Во всяком случае, за все девять лет своей службы он не испытал его нигде и ни разу. И было странно испытывать это тёплое детское чувство именно здесь – почти на краю мира, за сотни переходов от маленького глинобитного домика на берегу рыбного Кинеретского озера.
Саксум лежал на спине и смотрел вверх – на туго натянутую, полотняную крышу шатра. По крыше двигались странные размытые тени – это вокруг стоящей на сундуке масляной лампадки порхали залетевшие в шатёр ночные мотыльки. И мысли Саксума точно так же, как эти мотыльки, были просты и незамысловаты и пари;ли, порхали, легко перелетая с одного предмета на другой. Только, в отличие от резвых мотыльков, мысли его были вялы и неторопливы.
Он как раз размышлял над тем, надо ли встать и затушить лампадку или уже – бог с ней – пусть себе горит, пока сама не погаснет, когда полог шатра чуть раздвинулся и в образовавшуюся щель проскользнула молодая женщина: высокая, стройная, завёрнутая в светло-зелёное тонкотканное покрывало-тасува;рт.
Некоторое время Саксум и нежданная незнакомка молча смотрели друг на друга, а потом женщина быстро размотала тасуварт и сбросила его к своим ногам. Затем – обнажённая – вышагнула из него, как пенорождённая Афродита из прибоя, рассыпала, тряхнув головой, по мраморным плечам роскошные чёрные кудри и низким, чуть хрипловатым голосом, от которого декуриона бросило в счастливый жар, произнесла на родном для Саксума языке, на языке, которого он не слышал со дня гибели Ашера:
– Я – Хави;ва. Меня прислал Такфаринас...
3
– Юст, послушай, – сказал Саксум, – я тебя в сотый раз прошу – передумай! Ещё не поздно! Если мы сейчас отвернём на юг и через Верблюжье Седло уйдём на плоскогорье, то у нас будет свобода манёвра. Мы можем оставить на перевале одну когорту, и она заткнёт его, как пробка кувшин. Долабелле придётся идти в обход, а это – дней двадцать пути, не меньше... Зачем тебе эта Кесария?! Золота тебе мало?! Да бог с ним, с этим золотом! В Мавретании ещё много мест, где есть чем поживиться! Хочешь, пойдём на запад, далеко на запад. На Юсаде;н или ещё дальше – на Тагафа;й. Или даже на Тамесма;т. Это всё, по слухам, – очень богатые города. Ты там ещё не бывал. С них можно взять очень хорошую дань... И, самое главное, туда никогда не пойдёт Долабелла... А потом, ближе к осени, перевалим через Адра;р-н-Дерн и вдоль пустыни вернёмся обратно в Туггурт... А так мы сами себя загоняем в ловушку! Ну вот, перевалим мы Джурджу;р, выйдем к Типасе, Птолемей подтянет туда из Кесарии своё войско. А сзади Долабелла со своим легионом нас подожмёт. И окажемся мы, понимаешь, как между молотом и наковальней!.. И кстати, откуда ты знаешь, что на уме у Долабеллы? Может, у них с Манием Карзианом ещё какой сюрприз для нас приготовлен. Может, они давно уже гонцов к Тиберию заслали, и сейчас от Испании штук пятьдесят трирем к африканскому побережью идёт. Ты как относишься к десанту в своём тылу? А, Юст?..
Они стояли на склоне горы, поднявшись вверх от дороги примерно на четверть стадия. По дороге шло войско. В отличие от привычной для взгляда декуриона легионерской колонны, где строго регламентировался и неукоснительно выдерживался порядок следования пеших и конных подразделений, вспомогательных частей и обозов, войско Такфаринаса двигалось единым непрерывным потоком, в котором были перемешаны люди, кони, верблюды, маленькие, запряжённые осликами, тележки с нехитрым походным скарбом и огромные, влекомые волами, возы, нагруженные неподъёмными тюками свёрнутых шатров. Рядом, в одной колонне, двигались пешие и конные вооружённые воины, шли безоружные рабы-рабочие, ехали в телегах женщины, успевающие на ходу ещё и делать какую-нибудь сугубо домашнюю работу – перебирать нут или фасоль или что-нибудь шить-вышивать (в отличие от романской армии, многие мусуламии отправлялись в поход вместе со своими женщинами – кто с женой, а кто и с наложницей-рабыней). Тут же подростки-пастухи гнали небольшие, но многочисленные отары овец. Над колонной стояла пыль, слышался скрип колёс, шорох и шарканье многочисленных ног, крики погонщиков, овечье блеянье, приглушённый людской гомон.
Рядом с этим шумным и пёстрым нескончаемым потоком, на обочине, в тени огромного раскидистого кедра, паслись оставленные под присмотром негра-раба три совершенно разные нерассёдланные лошади: приземистая гнедая лошадка Такфаринаса; высоченный нисейский, почти безгривый жеребец Саксума – благородного золотистого оттенка; и буланая ширококостная сарматская кобыла сына предводителя мусуламиев Тана;на. Сам Танан шуршал камнями и хрустел валежником чуть выше и дальше по склону.
– Танан! – крикнул Такфаринас, с беспокойством вглядываясь в покрывающие склон густые заросли можжевельника и розмарина. – Не заходи за гребень! Там осыпи!.. Слышишь?!
– Ладно! – донеслось из-за кустов.
– Юст! – с горечью сказал Саксум. – Мне иногда кажется, что ты меня слушаешь, но совершенно не слышишь.
Такфаринас повернулся к нему.
– Я тебя прекрасно слышу, Симон. Я уже давно выучил наизусть всё, что ты мне говоришь. Мы уже почти месяц в пути, а ты мне изо дня в день твердишь одно и то же: зачем мы идём на Кесарию?! давай не пойдём на Кесарию!.. – он вздохнул. – Ты пойми, я ведь рвусь в Кесарию не из-за золота Птолемеев. Плевать мне на это золото! Я просто хочу, наконец, закончить эту, давно опостылевшую всем, войну!.. Ты видишь вон те руины?.. – Такфаринас указал беспалой рукой на жёлто-чёрные оплывшие развалины стадиях в десяти дальше по дороге. – Это – Авзея. Была Авзея. Столица изавие;нов. Они предали меня и поплатились за это. Как видишь, я уже бывал в этих краях. Я уже один раз шёл на Кесарию. Два года тому назад. Тогда там правил Юба Второй... Предательство вождей изавиенов стоило мне тогда двух когорт и месяца времени. Пока я возился с Авзеей, пока я вешал и сажал на колья подлых изменников, Квинт Юний Блез сбил мои заслоны на горных дорогах и вышел в долину, а его сын со вторым легионом уже шёл от моря через Джурджур. А конница Юбы стояла на том берегу Шели;фа. И мне пришлось уходить через Верблюжье Седло на плоскогорье... – Такфаринас пожевал губу и продолжил: – Если бы не мой брат Тамана;рт... мы бы сейчас с тобой не разговаривали... Таманарт почти сутки держал подступы к Верблюжьему Седлу. С двумя манипулами и одной алой против целого легиона...
Он замолчал и, отвернувшись, уставился на неспешно двигающийся под горой бесконечный людской поток.
– Он... погиб? – спросил Саксум. – Твой брат.
Такфаринас, не оборачиваясь, покачал головой.
– Его взяли в плен, – после долгой паузы наконец сказал он. – Таманарт неудачно упал, и его придавило лошадью. У него была сломана рука и несколько рёбер... Блез забрал его с собой в Рому и провёл через весь город, прикованного цепью к своей триумфальной колеснице... – Такфаринас резко обернулся и взглянул в лицо Саксума; он был бледен, и глаза его походили на стрелковые щели боевой колесницы – из их чёрных глубин грозила смерть. – Знаешь, как погиб мой брат?! Его отправили на арену. К диким гиенам. Говорят, на гиенах настоял лично кесарь Тиберий. Мол, для грязного бунтовщика – грязное животное... – Такфаринас скрипнул зубами. – Ты можешь себе это представить?! Полсотни голодных гиен против голого человека с коротким мечом!.. – он шумно подышал. – В общем, хоронить там уже было нечего...
Такфаринас снова замолчал, глядя себе под ноги. Внизу нескончаемо пылило войско.
Маленькая проворная земляная белка, выскочила из-под ближайшего розмаринового куста, но, завидев людей, испуганно пискнула и, мелькнув полосатой спинкой, метнулась обратно.
– Так что, друг мой Симон, как видишь, я уже не впервые иду на Кесарию, – уже обычным спокойным тоном сказал Такфаринас. – Я уже бывал в этих краях и, как ты теперь знаешь, воспоминания о тех событиях не являются для меня слишком приятными. Я тогда как раз и оказался, как ты говоришь, между молотом и наковальней. Половины войска лишился, брата потерял, да и сам чуть ноги унёс...
– Ну вот, видишь! – воскликнул Саксум. – Зачем же ещё раз испытывать судьбу?!
– Судьбу?! – вскинул голову Такфаринас. – Да я всю жизнь только тем и занимаюсь, что испытываю судьбу!.. – он взял декуриона за локоть. – Послушай, Симон, я об этом никому не говорил – да о таком и не следует никому говорить! – но раз уж у нас с тобой такой разговор... Помнишь гору, у подножия которой стоит Туггурт? Ты, наверняка, слышал, что она называется Тиди;р. Но у этой горы есть и другое название, очень древнее. Её называют Арда;р-Дамалуте;н – Гора Теней. С той стороны горы много пещер. Там испокон веков хоронили умерших. Там лежит мой отец. И мой дед. И дед моего деда... Я ходил туда накануне похода. Я провёл в пещере ночь. Я спрашивал духов моих предков: что ждёт меня? Как мне следует поступить? И духи ответили мне!.. – он отпустил локоть Саксума и, глядя прищуренными глазами вдаль, принялся привычно тереть искалеченную ладонь. – Когда я на рассвете вышел из пещеры, первое, что я увидел, был орёл. Он летел на восток! В сторону встающего солнца! Это – добрый знак, Симон! Это – знак, который подали мне мои предки! Они как бы сказали: «Дерзай, Такфаринас! Ничего не бойся! Удача будет сопутствовать тебе!» – Такфаринас замолчал и перевёл дух.
– И?.. – выждав некоторое время и не дождавшись продолжения, спросил Саксум.
– Что? – «очнулся» Такфаринас и посмотрел на декуриона.
– И ты после этого решил идти на Кесарию?
– И после этого я решил и д т и! – твёрдо сказал Такфаринас. – Идти до конца. А конечный пункт моего похода, как ты знаешь, – Кесария. И семь лет назад, и два года назад, и сейчас – Кесария!
Саксум в затруднении потёр ухо.
– Знаешь, Юст, – тщательно подбирая слова, сказал он, – я, конечно, уважаю твоих предков – я очень уважаю твоих предков! – но... Строить свои планы, исходя из столь... м-м... ненадёжного посыла... из какого-то орла, пусть даже и летящего, понимаешь, в сторону встающего солнца, это как-то... Согласись, ставить на кон всё – свою жизнь, жизни тысяч людей, которые пошли за тобой, поверили тебе... Наконец, ставить на кон успех всего предприятия, дело всей твоей жизни... Ставить всё на кон, опираясь на столь... неоднозначный... неоднозначную примету – это несколько не... недальновидно. Ты не находишь?
– Что ты хочешь этим сказать? – подозрительно прищурившись, спросил Такфаринас.
– Я хочу этим сказать... Ну, хотя бы вот что. Откуда ты знаешь, чего хотят духи твоих предков? Безусловно, они хотят тебе добра! Но... Что они понимают под добром, ты знаешь? Что в их представлении является добром?.. Может, они просто соскучились по тебе и хотят тебя побыстрее увидеть? И тогда, в их понимании, добром является... твоя скорейшая смерть! Разумеется, доблестная! На поле боя! Но... смерть. Понимаешь?
Такфаринас с любопытством взглянул на декуриона.
– Вот что мне в тебе всегда нравилось, Симон, – сказал он, улыбаясь, – так это твоё своеобразное мышление. Умеешь ты, как говорится, вывернуть проблему наизнанку... Нет, правильно я сделал, что взял тебя в штаб. Правильно!
– Ты очень правильно сделал, Юст, что взял меня в штаб, – сказал Саксум. – И я сейчас, как заместитель начальника штаба, тебе ещё раз повторяю: давай уйдём из этой мышеловки через Верблюжье Седло! Пока, понимаешь, не поздно!
Такфаринас рассмеялся:
– Симон, ты нудный, как мой тесть! Он, когда приходит на базар, от него все продавцы прячутся. Однажды он попал на такого же, как и он сам, зануду. Так они из-за одного бронзового ква;дранса полдня спорили! Охрипли оба. И так и не договорились!..
– Слушай, Юст!.. – начал было декурион, но Такфаринас прервал его.
– Подожди!.. Послушай меня. Я думаю, теперь уже можно это сказать... Ты, конечно, прав, когда говоришь, что нельзя строить свои планы, опираясь даже на самые добрые приметы. И хорош бы я был, если бы строил свои планы и принимал решения, исходя только из одних примет!.. Нет, Симон! На этот раз всё по-другому! Совсем по-другому!.. Помнишь, четыре дня назад ты был возмущён тем, что Мази;ппа увёл своё войско?
– Ещё бы! – подтвердил Саксум. – Я и сейчас возмущён! Больше тысячи всадников! Я до сих пор не понимаю, почему ты позволил Мазиппе уйти?!
– Ну, во-первых, я не могу что-либо позволять или не позволять Мазиппе, – усмехнулся Такфаринас. – По той простой причине, что он – мой брат. Ты не знал? Так вот. Мазиппа – мой двоюродный брат. К тому же он – сын старшего брата моего отца. И он сам старше меня. И поэтому я не могу ничего ему приказывать или запрещать. Я могу с ним только договариваться. Это – во-первых... А во-вторых... Мазиппа ведь не просто так ушёл. Мы с ним очень точно всё обговорили. Он ушёл в район солончаков, чтобы дождаться там, когда мимо него пройдёт легион Долабеллы. А потом отрезать ему дорогу к отступлению. Мы не пойдём дальше на Кесарию, Симон. Пока не пойдём. Сегодняшнюю ночь мы проведём здесь, под Авзеей, а завтра мы развернёмся и пойдём назад, навстречу Долабелле. До него сейчас два дневных перехода. Он считает, что дышит нам в затылок. А мы повернёмся к нему лицом! И ударим! А сзади, в тыл, ему ударит конница Мазиппы! Это Долабелла окажется между молотом и наковальней! Понимаешь?!
– Подожди! – Саксум потряс головой. – Ты что, надеешься одолеть легион Долабеллы в открытом бою?! У нас сейчас около восьми тысяч воинов. Из них только половина действительно что-то представляют собой как бойцы. Остальные – так, заготовки, чучела для отработки учебных приёмов! И ты всерьёз надеешься разбить с их помощью шесть тысяч закалённых в боях легионеров?! Ты в своём уме?!.. Даже если Мазиппа ударит Долабелле в тыл, это не решит исход сражения! Да всю конницу Мазиппы остановит одна когорта! А остальные девять когорт пройдут по нашему войску, как, понимаешь... хорёк по курятнику!
– Не горячись, Симон, – улыбнулся Такфаринас. – Ты просто не владеешь всей обстановкой. Прости, но я никому не мог доверить всё... Для начала – у Долабеллы сейчас не шесть тысяч бойцов. Две его когорты ещё от Куикула отвернули к морю. Я полагаю, Долабелла решил закрыть нам проход через Джурджур. Поэтому за нами сейчас идёт только восемь когорт. Плюс две неполных алы кавалерии. Но кавалерия, в основном, вся распылена – на разведку, фланговое и тыловое прикрытие – вряд ли её удастся в нужный момент собрать в единый кулак... Но и это ещё не самое главное!.. – Такфаринас придвинулся ближе к декуриону и понизил голос. – Самое главное в другом... Я бы вообще не затевал всю эту кампанию, если бы не был уверен в поддержке со стороны мавретанских племён. Согласись, соваться в Мавретанию, не договорившись с вождями местных племён, – несколько самонадеянно. И та, двухлетней давности, история с изавиенами – тому лишь подтверждение... Но теперь всё по-другому! Мне удалось договориться с вождями лекбае;лов, менаба; и мту;га. Чего мне это стоило – это отдельный разговор. Но мне удалось с ними договориться! Они выставляют объединённое войско. Три тысячи всадников! Своих лучших воинов! И эти три тысячи всадников идут сюда! Я жду от них известия в ближайшие несколько часов. Теперь ты понимаешь?!.. Я дам Долабелле бой! Завтра, а может, даже сегодня у меня будет почти двукратный перевес над Долабеллой! Плюс конница Мазиппы у него в тылу. Я выиграю этот бой, Симон! А потом пройду через Джурджур и сомну оставшиеся две когорты Третьего легиона! Ты говоришь – десант?! Плевать! Пусть высаживаются! Пятьдесят трирем, семьдесят – всё равно! Я сомну и десант! И я не думаю, что после того, как я разгромлю легион Долабеллы, мне придётся штурмовать Типасу или Кесарию – Птолемей сам откроет предо мной ворота своей столицы! И, между прочим, ещё долго будет уговаривать меня войти. И вот тогда!.. Вот тогда мне и пригодится всё золото Птолемеев!.. Я поставлю под одно знамя все мавретанские и нумидийские племена, все – от мыса Ма;гнум до Большого Сирта! А когда я сделаю это, тогда я буду говорить с кесарем Тиберием по-другому! Совсем по-другому!.. Я в позапрошлом году ведь уже отправлял Тиберию послание. Я просил у него отделить для моего народа часть Нумидии – совсем небольшую часть! – чтобы мы могли жить на ней спокойно и мирно, как веками жили здесь наши предки. Тиберий не захотел со мной разговаривать и натравил на меня легионы Юния Блеза... Но теперь всё будет по-другому! Теперь я; буду диктовать условия императору Тиберию! И теперь меня уже не устроит маленькая часть Нумидии! Теперь мы будем разговаривать с Тиберием обо всей Нумидии целиком! Да ещё и обо всей Мавретании в придачу!..
– Ты всерьёз полагаешь, что кесарь оставит Нумидию в покое? – спросил Саксум. – Что он проглотит обиду и спокойно станет глядеть из Ромы, как на однажды отвоёванных им землях хозяйничает, понимаешь, какой-то бывший командир турмы, а ныне изменник и бандит? Так, кажется, тебя «величают» в Роме?
– Нет, конечно, – усмехнулся Такфаринас. – Я прекрасно знаю, что Тиберий не прощает обид. И я понимаю, что нас вряд ли оставят в покое... Но ведь есть же прекрасный пример! Германцы! Они разбили легионы Квинтилия Вара, и романские войска больше не смеют соваться за Рейн. А ведь германские земли гораздо привлекательнее для Ромы, чем наши. У нас здесь ведь нет железных и серебряных руд, как в Германии. У нас нет золотоносных жил, как в Испании или в Армении. Или в той же Галлии... Я надеюсь на то, что в Роме умеют считать деньги. И практические доводы там в конце концов возобладают над имперскими амбициями. Роме нужен металл и рабы. Металла здесь нет. А насчёт исправной поставки рабов... Я думаю, мы с Тиберием сможем договориться на этот счёт. К нашей обоюдной выгоде... Африка большая. Здесь есть где брать рабов.
– Ох, не знаю, не знаю... – в сомнении покачал головой декурион.
Зашуршали кусты, и на поляну выскочил Танан – хрупкий пятнадцатилетний подросток с нежным, почти девичьим лицом, ни единой своей чертой не напоминавшим как будто вырубленное из камня лицо своего отца. Танан был явно взволнован, щёки его горели румянцем, глаза возбуждённо блестели.
– Ти!.. Ти!.. Энхи; оудадэ;н! – звонко крикнул он, указывая рукой куда-то себе за спину. –Ша;ри доудадэн!
– Схари, Танан! – сказал Такфаринас. – Но я ведь просил тебя говорить по-романски.
– Ладно! – кивнул Танан и опять заторопился. – Отэц! Можно моя брать твоя лук и... эта... ин-дербатэ;н.
– Стрелы, – подсказал Такфаринас.
– Эулля! – кивнул Танан. – Стрэлы. Можно? Моя... эта... быстро! Ад-анрэ;р-тэн! Моя убивать эта... оуда;д!
– Козёл, – опять подсказал Такфаринас. – Горный козёл.
– Эулля! – нетерпеливо притопнул ногой Танан. – Казол. Можно?!
– Можно, – улыбнулся Такфаринас. – Только, я прошу тебя, за гребень не заходи – там опасно!
– Ладно!.. – крикнул Танан – он уже сыпался вниз по склону. – Моя за грэбэн не ходи!.. Ладно!
– Учишь сына говорить по-романски? – спросил декурион. – Полагаешь, это ему пригодится? Ты же не хочешь видеть романцев на своей земле.
Такфаринас чуть помедлил с ответом.
– Рома существует уже почти восемь веков, – наконец сказал он, щурясь и потирая правый кулак левой ладонью. – И, судя по размаху империи, будет существовать как минимум ещё столько же. С этим нельзя не считаться. Всякий образованный человек в нынешнем мире должен знать романский язык. Иначе он обрекает себя на самоизоляцию.
– Готовишь сына на царский трон? – улыбнувшись, спросил Саксум. – Вместо Птолемея?
– Ни в коем случае! – сейчас же откликнулся Такфаринас. – И сам этот трон не займу!.. Пусть правят те, в чьих жилах течёт царская кровь. Иначе не избежать междоусобицы и драки за власть, – он хитро улыбнулся. – Меня вполне устроит маленькая должность наместника Нумидии... Ну, или, к примеру, главнокомандующего объединёнными войсками Нумидии и Мавретании.
Декурион рассмеялся:
– Очень маленькая должность! Почти незаметная!..
– Саксум!!.. Эй, Саксум!! – послышалось снизу.
Из-под веток могучего кедра выскочила и засуетилась фигурка человека в ярко-красном плаще.
– Что?!! – крикнул декурион. – Чего тебе, Кепа?!!
Фигурка призывно замахала руками:
– Саксум!! Скорей!!.. Спускайся!! Есть новости!!
– Что-то случилось, – сказал декурион Такфаринасу, и они вдвоём стали торопливо спускаться по крутому склону, прыгая с камня на камень и хватаясь за ветки кустов.
– А сын совсем не похож на тебя, – оглянувшись и на мгновенье останавливаясь, сказал Саксум. – Наверно, в мать?
– Да... – кивнул Такфаринас. – В мать... Она была очень красивая.
– Была?
– Да... – Такфаринас тоже на мгновенье остановился. – Её убили. Вместе с моим младшим сыном.
– Прости, – сказал Саксум. – Я не знал...
– Ничего... – отозвался Такфаринас, он уже опять прыгал вниз по склону. – Это уже было давно... Шесть лет назад!
– Прости!.. – снова сказал декурион и поспешил следом.
Внизу, приплясывая от нетерпения, их ожидал Олус Кепа. Помимо ярко-красного гвардейского плаща, на нём был надет надраенный до нестерпимого блеска торакс с распластанным на груди могучим золочёным орлом и шлем с поперечным – кентурионским – гребнем. Торакс показался Саксуму знакомым. Помнится, точно в таком же любил разъезжать по Тубуску трибун-латиклавий Гай Корнелий Рет. Торакс был Кепе явно велик. Несмотря на то, что бывший помощник декуриона, а ныне командир турмы разведчиков, затянул до упора все имевшиеся на тораксе ремни, панцирь сидел на нём, как конское седло на молодом ослике. При желании в промежуток между нагрудной частью торакса и тщедушным телом свежеиспечённого прима можно было бы всунуть ещё одного такого же Олуса Кепу. Впрочем, ниспадающий с Кепиных плеч роскошный плащ по большей части скрывал все недостатки амуниции, и, в общем и целом, командир турмы разведчиков смотрелся очень даже внушительно.
– Кепа! – завидев увенчанного имперским орлом своего бывшего помощника, расхохотался декурион. – Ты неисправим! Где ты взял этот торакс?! И шлем! Настоящий кентурионский шлем!
– А что? – самодовольно оглядывая себя, сказал Кепа. – Выиграл. В «чёт-нечёт». Правда, красиво?!
– Красиво! Да! – тут же откликнулся Танан, с нескрываемой завистью глядя на командира разведчиков; он уже держал в руках лук и колчан со стрелами, но почему-то медлил уходить. – Моя такой хотеть! Моя стать воин – такой носить!
– Вот видишь! – воскликнул Кепа, указывая Саксуму на юношу. – Народ понимает истинную красоту!
– Народ!.. – хмыкнул декурион. – Ладно, давай выкладывай, что там у тебя? Что за срочность?
Кепа опять оглянулся на Танана, но теперь уже нетерпеливо. Такфаринас повернулся к своему сыну:
– Ты чего ждёшь, Танан? Поспеши! А то упустишь свою добычу!
– Эта... – нерешительно сказал юноша. – Моя спросить.
– Спрашивай.
– Ты! – ткнул Танан луком в сторону декуриона и сильно покраснел. – Твоя звать Симон. Почему он, – Танан перевёл лук в сторону Кепы, – почему он звать тебя не так? Почему он звать тебя... эта... Саксум? Почему?!
– Ну, потому что у меня два имени, – сказал декурион. – Понимаешь? Родители назвали меня Симоном. А в легионе солдаты прозвали Саксумом. Саксум – это прозвище. Отец ведь тоже иногда называет тебя «аги;лас» – леопард. Я слышал.
– Эта... потому, что моя быстро бегать и... эта... моя ловкий, – не без гордости сказал Танан. – А что есть Саксум? Моя хотеть знать.
– Экеди;, – вмешался в разговор Такфаринас. – Саксум – это значит экеди.
– О-о!.. – уважительно протянул Танан. – Экеди! – он показал рукой в сторону недалёких скал. – Большой человек! Твёрдый человек! Моя понимать!
– Ну ладно, беги! – сказал ему отец. – Горный козёл ждать тебя не будет!
– Да! – воскликнул Танан. – Моя бежать!
Он сорвался с места.
– Подходи к нему против ветра! – крикнул ему вдогон Такфаринас. – Слышишь?! Чтоб он тебя не учуял!
– Ладно! – не оглядываясь, крикнул на ходу Танан.
– Ну! Что там у тебя?!
– Говори! – одновременно повернулись к Кепе Саксум и Такфаринас.
– За рекой всадники, – негромко сказал Кепа, тревожно переводя взгляд с одного своего собеседника на другого. – Много всадников. Несколько сотен как минимум. Не наши. Судя по одежде и оружию, – мавретанцы.
– А?! Что я тебе говорил?! – повернулся к Саксуму Такфаринас, и в его голосе зазвенело торжество. – Они пришли! Как и договаривались!.. Ну что, Долабелла, – на лице вождя мусуламиев проступило злорадное выражение, – теперь повоюем?! Теперь посмотрим, кто кого завяжет в мешок?!.. Это – свои! – объяснил он Кепе, всё ещё непонимающе хлопающего глазами. – Это – армия мавретанцев. Они – за нас... Слушай меня внимательно! Сейчас же найди Фертора Лэта и вместе с ним отправляйся к ним. Реку переходите выше развалин. Возле обгоревшего кедра. Увидите. Там брод... У мавретанцев найдёте Амезва;ра – он у них главный – скажете, вас отведут. Пусть Фертор Лэт объяснит ему ситуацию, даст расклад: кто где – где Долабелла, где мы, где ещё две когорты, где Птолемей – короче, всё! Понял? – Кепа кивнул. – Завтра с утра пусть переправляются на этот берег. Прямо с рассветом. Без промедления! Скажешь Амезвару: Такфаринас передаёт своё почтение и просит действовать без промедления. На! Вот это отдашь ему... – Такфаринас вынул из седельной сумки и вручил Кепе бу;ллу – крохотный папирусный свиток со свисающей с него на шнурке свинцовой лепёшкой, на которой была оттиснута фигурка конного воина. – Всё понял?.. – Кепа опять кивнул. – Всё! Тогда давай, не задерживайся!
Кепа бережно принял буллу, сунул её под торакс и, не без лихости взлетев в седло, рванул коня с места в галоп.
– Толковый парень, – провожая глазами быстро удаляющегося всадника, отметил Такфаринас. – Форсить только уж очень любит. Но ничего, это – от молодости. Это пройдёт.
– Пройдёт, – согласился с ним Саксум. – На мой взгляд, командирство пошло ему на пользу. Серьёзней он стал. Гораздо серьёзней. Да и болтать, понимаешь, стал меньше. Так что спасибо тебе!
– Кстати, как там моя Хавива, моя тинтадефи;? – неожиданно спросил Такфаринас. – Что-то я её давненько не видел.
– А что? – тут же насторожился декурион. – С ней всё в порядке. Надеюсь, ты не собираешься забрать её обратно?
– Да нет, что ты! – рассмеялся Такфаринас. – Подарки назад не забирают. Хорош бы я был, если бы отбирал уже подаренное!.. Мне сказали, что вы поладили. Хорошо поладили. Это так?
– Да... – несколько смущённо ответил Саксум. – Так... Мы ведь, понимаешь, всё-таки земляки. Так что нам было просто поладить... Она хорошая девушка... Мы поладили... Да...
Такфаринас не прерывал, продолжая молча смотреть на декуриона. Саксум почувствовал, что у него заполыхали уши.
– Мне кажется, – улыбаясь, сказал наконец Такфаринас, – что каменное сердце Саксума дало трещину. Поправь меня, если я ошибаюсь.
– Ладно тебе, Юст, – смущённо отмахнулся декурион. – Ты меня, понимаешь, прям как мальчишку, в краску вогнал.
– По-нашему это называется «тера» – любовь, – сказал Такфаринас.
– Я знаю, – ответил декурион и, посмотрев на улыбающегося вождя мусуламиев, тоже широко улыбнулся. – Знаю...
– Обними меня, – шёпотом попросила Хавива.
Она лежала, прижавшись к нему всем своим долгим жарким телом, и Саксум чувствовал у себя на щеке её горячее дыхание.
Саксум повернулся на бок, лицом к подруге, и крепко обнял её. Их губы встретились.
– ...Подожди... – сказала Хавива. – Постой... Не сейчас.
– Почему?
Она помолчала, перебирая волосы у него на затылке; Саксум ждал, закрыв глаза, вдыхая сладковато-мускатный запах её пота.
– Мне страшно, Шимон, – наконец шепнула Хавива.
– Почему?
– Не знаю... Мне так хорошо! Как в детстве. Так покойно... Я никогда, ни с кем не чувствовала себя так спокойно, как с тобой... Только с мамой. В детстве. И мне страшно, что всё закончится... Как тогда...
Хавива была младшим ребёнком в семье небогатого купца из Ципори. Ей было семь лет, когда в их дом пришли солдаты.
Отца и старшего из братьев, большого и улыбчивого Наху;ма, зарубили прямо на пороге. Остальных детей выволокли из дома, связали одной толстой верёвкой и куда-то погнали, подгоняя тычками страшных зазубренных пик. Кинувшуюся вслед за детьми мать один из солдат ударил плашмя мечом по голове и оставил лежать в пыли – маленькую, съёженную, заметаемую несущимся вдоль улиц горящего города чёрным летучим пеплом.
Первый раз им дали поесть только через три дня. К тому времени их, вместе с огромной толпой пленников – тоже, в основном, детей и подростков, уже пригнали в какой-то большой город на берегу моря и держали в огромном складском помещении: гулком, пропахшем кожей, с настырно шуршащими и нагло шныряющими повсюду большущими увёртливыми крысами.
А потом их стали сортировать по возрасту и грузить на корабли, и она больше уже никогда не видела своих братьев и сестёр.
Следующий кусок жизни она провела в тесном тёмном вонючем трюме, в мире копошащихся, плачущих, кричащих, дерущихся за чёрствую корку хлеба, неподвижно и страшно лежащих под ногами, детей. Этот мир постоянно качало: то едва-едва, убаюкивающе, то истово, швыряя их друг на друга, заставляя визжать от страха и изо всех сил вцепляться в соседа – в одежду, в мокрые скользкие холодные руки, в грязные спутанные волосы.
А потом качка прекратилась, трюм распахнули, и они все ослепли от хлынувшего вниз нестерпимо синего света.
Затем их куда-то везли на телегах, потому что идти из них уже почти никто не мог. А потом был пёстрый шумный многоголосый рынок, где какие-то злобные дядьки и тётки громко и непонятно кричали, щупали твёрдыми цепкими пальцами их руки и ноги, заставляли открывать рты, копались в волосах.
Только спустя много месяцев она узнала, что живёт в столице Великой Империи – Роме.
Последующие шесть лет ей особо ничем не запомнились. Она жила с прислугой в большом каменном доме, в центре города, на шумной оживлённой улице Арги;летум. Их хозяином был Гней Корнелий Ки;нна – пожилой добродушный патрикий, казалось, никогда и ни на кого не повышавший голос. В обязанности Хавивы входила уборка помещений. Дом был большой, комнат в нём было много, и малолетняя рабыня никогда не оставалась без дела.
Когда Хавиве исполнилось тринадцать, её «повысили в должности», назначив «согревающей постель». И хотя престарелый Кинна больше действительно интересовался ею как грелкой, чем как женщиной, она через два года всё-таки родила от него мальчика. Ребёнок родился маленький, слабенький, он даже не плакал, а лишь тихонечко попискивал и прожил на этом свете всего пять дней. Она даже не успела к нему толком привыкнуть и поэтому почти не плакала, когда он умер.
Потом ещё в течение пяти лет не происходило ничего примечательного. Жизнь текла однообразно и размеренно. А потом умер хозяин дома. Как это часто водится, долгов у него оказалось больше, чем нажитого имущества; всё – дом, мебель, рабы – пошло с молотка, и Хавива оказалась сначала в Неа;полисе, потом – в Сира;кузе, а потом – в Нумидии, куда её привёз купец-грек с целью перепродажи в луперкал в быстро растущей за счёт легионеров-отставников Тевесте.
Однако в Тевесту она не попала – обоз, в котором ехала Хавива и ещё несколько таких же несчастных, был взят с боем людьми Такфаринаса.
Ей повезло, она не пошла по рукам, как другие захваченные вместе с ней рабыни, и не была продана дальше на юг – страшным чёрным людям, приходящим из-за пустыни, а почти сразу угодила в шатёр к вождю мусуламиев. Впрочем, пользовался услугами своей «тинтадефи» – «медо;вой» (так он окрестил её в первую ночь) Такфаринас не часто – в шатре у «Великого Вождя» наложниц-рабынь хватало и без неё. Четыре года она прожила в Туггурте, четыре года ходила за водой, готовила еду, ткала, вышивала, доила верблюдиц, четыре года – до того самого вечера, когда Такфаринас, в очередной раз позвав её к себе, не стал, как это всегда бывало прежде, медленно снимать с неё одежду, что-то тихо и жарко шепча при этом на чужом языке, а приказал немедленно идти в новый шатёр, сразу за валом, – «...к дорогому гостю, твоему, между прочим, земляку»...
– Мне страшно, Шимон, – сказала Хавива.
Саксум медленно провёл рукой вдоль по её телу – по тёплому ребристому боку, через ложбинку талии, по крутому взлёту прохладного гладкого бедра – потом прикоснулся губами к носу подруги.
– Скоро всё кончится, – шёпотом сказал он. – Такфаринас открыл мне большую тайну. Скоро войне конец. Совсем скоро. Две, три недели – и всё. И не будет ни войны, ни крови, ни страха... Знаешь что, – сказал он, – а давай, когда всё это закончится, поселимся в Кесарии. Или в Гиппо-Регии... Или в Тапаруре. Главное, чтобы на берегу моря. Представляешь, как это здо;рово: утром встаёшь, а за окном – море!.. Лодку купим. Большую. С парусом. Я буду уходить в море за рыбой, а ты станешь ждать меня на берегу.
– Я тоже хочу ходить с тобой в море!
– Подожди, – сказал Саксум, – если ты будешь ходить со мной в море, с кем тогда будут оставаться дети?
– Какие дети? – удивилась Хавива.
– Как какие?! Наши, разумеется! У нас же, понимаешь, будет целая куча детей! По крайней мере, три мальчика у нас будут точно! Насчёт девочек – не знаю, это на твоё усмотрение.
– Ну тогда и три девочки! – строго сказала Хавива. – Чтоб было поровну.
– Хорошо, – сказал Саксум, – Договорились.
Хавива потёрлась носом о его подбородок.
– Мне так хорошо с тобой!.. Мне кажется, что когда ты рядом, со мной ничего плохого случиться просто не может.
– Так оно и есть, – сказал Саксум. – Я тебя никому в обиду не дам.
– Шимон, – шепнула Хавива.
– М-м?
– Ты знаешь... – она помедлила. – Я ведь никогда в жизни никому не говорила этих простых слов: «Я тебя люблю». Никогда и никому. Представляешь?!.. Даже маме своей не говорила. Ни разу... И папе тоже не говорила. И Нахуму. А я ведь его очень любила! Почти как маму!.. И никому из сестёр и братьев тоже не говорила... Странно, да?.. Шимон!
– Что?
– Я... тебя... люблю!
Саксум улыбнулся и губами нашёл губы Хавивы.
– А у меня совсем всё наоборот, – через какое-то время сказал он. – Я слишком часто говорил: «Я тебя люблю». Любой, понимаешь, шлюшке из лупанара мог спокойно это сказать. Запросто!.. Наверно, потому, что не понимал истинный смысл этих слов...
– А теперь? – спросила Хавива.
– А теперь понимаю... – тихо сказал Саксум. – И... знаешь, что?
– Что?
– Я... тебя... люблю!
Хавива счастливо рассмеялась и вновь припала к его губам.
Потом он перевернул её на спину.
– Шимон!.. – задыхаясь, шептала Хавива. – Шимон!..
– Тебе так хорошо?.. – спрашивал он, поцелуями опускаясь всё ниже и ниже по её телу. – А так?.. А так?..
– Да!.. – шептала Хавива, вцепляясь пальцами в его волосы. – Да!.. Да!.. Да!..
Саксум проснулся оттого, что кто-то задел растяжку шатра. Собственно, ничего удивительного в этом не было – шатры стояли тесно, проходы между ними были узкими, невидимых в темноте верёвок пересекало эти проходы великое множество, так что ничего сверхъестественного как раз не усматривалось в том, что вылез по нужде из своего шатра какой-нибудь сонный ротозей, втюхался, понимаешь, сослепу в растяжки, самую малость не навернулся, выругался шёпотом и поковылял себе дальше, растыка этакая, бормоча себе под нос невнятные проклятия, зевая и почёсываясь. В другой раз Саксум на такое плёвое событие и внимания бы никакого не обратил, перевернулся бы на другой бок и – трава не расти! Да чего там! В другой раз он от такого пустяка и вовсе бы не проснулся – спал декурион ещё со времён своей легионерской юности очень крепко. Но тут Саксум открыл глаза и понял, что сон ушёл. То есть совсем! Спасть не хотелось совершенно! Он откинул одеяло и сел. Было тихо. Только мерно дышала во сне Хавива да из какого-то соседнего шатра доносился негромкий посвистывающий храп. Саксум встал, стараясь двигаться бесшумно, нащупал свою тунику, надел её, влез в котурни и, откинув полог, вышел из шатра.
Светало. На востоке, на зеленоватом фоне светлеющего неба отчётливо вырисовывались острые гребни далёкого горного хребта. На западе же ещё было совсем темно, там горы угадывались лишь по чёрным провалам в густой россыпи голубоватых мерцающих звёзд. Тянуло предутренним прохладным ветерком. Саксум поёжился. Ему вдруг показалось, что откуда-то донёсся еле слышный протяжный многоголосый крик: «А-а-а-а!..» Декурион прислушался. Некоторое время было тихо, а потом ветер опять принёс едва слышное протяжное: «А-а-а-а!..» Звук доносился, похоже, с севера. Обзора в ту сторону не было: там как раз стоял высоченный шатёр Такфаринаса.
Саксум двинулся в обход и, поплутав какое-то время между шатрами, вышел к земляному валу, опоясывающему внутренний лагерь. Здесь почему-то было ещё темнее и всё ещё пахло свежеразрытой землёй. На валу декурион обнаружил одного из охранников – часового внутреннего караула. Тот – чёрным неподвижным силуэтом – торчал на фоне звёздного неба и, вытягивая шею, всматривался в северном направлении.
– Что там? – тихо окликнул его Саксум.
Часовой оглянулся.
– Нихрена не видать! – в сердцах сказал он и сплюнул сквозь зубы. – Темень, зараза!
– А ты тоже что-то слышал?
– Да вроде слышал, – откликнулся часовой. – То ли кричит кто. То ли чудится... А может, шакалы, заразы, воют. Нихрена не разобрать! – он опять сплюнул. – А ты что слышал?
Саксум не ответил и двинулся дальше, вдоль вала. Пройдя ещё шагов пятьдесят, он упёрся в громоздящиеся, чуть белеющие в темноте, развалины старой городской стены, органично включённые в оборонительный вал, и стал взбираться наверх по осыпающейся под ногами, сложенной когда-то очень давно из крупных блоков известкового туфа, кладке. Добравшись до верха, он распрямился и огляделся. Во все стороны, насколько хватало глаз, уходили разновеликие, тесно стоящие шатры. На западе, за шатрами, угадывалась во тьме чуть поблескивающая тусклыми оловянными бликами река. Ветер наверху был ощутимей, он дул с востока, где горизонт напоминал пасть невообразимо огромного зверя: нижнюю челюсть его образовывали неровные чёрные клыки горного хребта, а верхнюю – тесно сжатые с ними, голубовато-зелёные у основания и уже ярко жёлтые на остриях «зубы» быстро светлеющего неба.
«А-а-а-а!..» – опять послышалось Саксуму. Он повернул голову и вгляделся в северном направлении. Что-то там происходило. Какие-то оранжевые искорки медленно двигались там над крышами шатров, плавно, очень плавно опадая с тёмно-серого фона гор вниз – в непроглядную тьму. «А-а-а-а!..» – донеслось уже более отчётливо, и вдруг там, вдалеке, где медленно падали странные оранжевые искры, вдруг вспыхнул и стал разгораться один из шатров. Спустя мгновенье длинный язык пламени взметнулся вверх, осветив ярким жёлтым светом всё вокруг, и на проступившем из темноты далёком горном склоне стали отчётливо видны маленькие чёрные точки, непрерывным потоком, неисчислимым муравьиным полчищем, страшно и неотвратимо ползущие вниз – к лагерю. Саксум почувствовал, как у него на загривке зашевелились волосы.
– Тревога!!!.. Подъём!!!.. Тревога!!!.. – изо всех сил заорал он, кубарем скатываясь со стены.
Он помчался к своей палатке, а из шатров уже выскакивали встрёпанные полуодетые люди, зазвякало оружие, послышались невнятные выкрики, отрывистые команды, спросонья хрипло хрюкнула и тут же, поправившись, гулко загудела сигнальная труба. Откликаясь, вразнобой заблеяли за валом гнусавые рожки командиров манипулов.
– Юдад! – закричал Саксум, подбегая. – Коня!
Растрёпанный сонный Юдад виновато развёл руками:
– Нет коня, командире Саксум! Весь конь – на пастбищ, там! – он махнул рукой. – Сама приказал, командире Саксум!
Декурион свирепо глянул на него.
– Ноги – за спину и – бегом! Стрелой лети! Чтоб кони были! Ну! Пошёл!!
Юдад опрометью кинулся прочь.
В палатке уже горела масляная лампадка. Хавива, в накинутом на плечи одеяле, стояла очень прямая, очень бледная и огромными чёрными глазами испуганно смотрела на вбежавшего Саксума.
– Помоги! – коротко бросил он ей и стал спешно облачаться в кольчугу.
Хавива, не говоря ни слова, принялась затягивать на нём ремни. Пальцы у неё дрожали.
– Ничего! – сказал ей Саксум. – Отобьёмся... Ничего...
Он всунулся в перевязь, затянул пояс, надел шлем и, схватив щит, кинулся из шатра.
– Шимон!! – отчаянно крикнула Хавива.
Он остановился.
– Ничего не бойся, – сказал он ей, глядя в её, полные отчаянья, глаза. – Из шатра не выходи. Жди меня здесь... – он шагнул назад и, обхватив её за плечи, крепко, до боли, поцеловал в губы. – Я вернусь! Слышишь?! Обязательно вернусь!..
– Саксум!! – донеслось снаружи. – Саксум – к Такфаринасу!! Срочно!!
– Я вернусь!.. – сказал он ей, уже отрываясь от неё и уже двигаясь от неё к выходу. – И помни, Ха;ви, я люблю тебя!
– Шимон!!.. – раненой птицей вскрикнула Хавива, но он уже отдёрнул полог и выскочил наружу.
И сразу столкнулся с одним из ординарцев Такфаринаса – Амана;ром.
– К Такфаринасу!.. Срочно!.. – повторил запыхавшийся Аманар. – Он там – у главных ворот.
– Вихард! – крикнул Саксум своему второму ординарцу. – Давай за мной!
Главные ворота были распахнуты. Через них взад и вперёд сновали вооружённые люди. Несколько солдат спешно устанавливали на дороге перед воротами большие «ежи», связанные из остро заточенных кольев. Чуть дальше несколько командиров турм, надсаживая глотки, пинками и кулаками загоняли в строй полуголых огрызающихся мусуламиев, не привыкших к пешим порядкам и, вероятно, чувствующих себя очень неуютно без своих верных боевых коней.
Такфаринас приветствовал декуриона кивком головы.
– У тебя тоже все кони на выпасе?
– Да, – сказал Саксум. – Кто ж знал!.. – и в свою очередь спросил: – Что-нибудь уже известно?
– Мы атакованы с севера, – Такфаринас указал рукой. – Пехота. Численностью до когорты... Ты можешь мне объяснить – откуда там взялась пехота?! Да ещё в таком количестве!
– А что, если... – декурион помедлил.
– Ну! – нетерпеливо воскликнул Такфаринас.
– А что, если это те две когорты Долабеллы, что ушли от Куикула на север? Что если они не стали дожидаться нас с той стороны Джурджура, а сами прошли через перевал и ударили нам во фланг?
Такфаринас заметно побледнел, явственно проступил косой шрам на его переносице.
– Но ведь это же... безумие!.. – тихо сказал он. – На что они надеются?! На внезапность? Они ведь не могут не понимать, что без помощи основных сил они обречены! Никакая внезапность не поможет двум когортам справиться с десятью!
– А что, если... – опять сказал декурион. – Что, если их удар согласован с Долабеллой? Что, если Долабелла ближе, чем мы думаем? И основные силы легиона в ближайшие часы ударят нам в тыл, с востока?..
– Нет, – возразил вождь мусуламиев. – Не может быть! Мне бы разведка доложила. Там Саде;н командует. Он – опытный воин...
– Такфаринас!!.. – донеслось вдруг от ворот. – Такфаринас!!..
Саксум и Такфаринас оглянулись. Перед воротами на грязной по брюхо, исходящей паром, взмыленной лошади гарцевал всадник. Он призывно махал рукой и хрипло кричал: «Такфаринас!!.. Такфаринас!!..» Вокруг металась охрана, пытаясь схватить танцующую на месте, задирающую морду и роняющую пену, лошадь за узду.
– Пропустить! – крикнул Такфаринас. – Эй, вы, там, у ворот!.. Пропустить!
Но всадник, соскочив с лошади и оттолкнув охранников, уже бежал к ним, неловко перекосившись на один бок и припадая на левую ногу. Вблизи он оказался маленьким и худым, как щепка. Его плащ был весь забрызган грязью, а кольчуга спереди покрыта пятнами запёкшейся крови. Кровь у него была и на лице: из взявшейся бурой коростой по краям, страшной рубленой раны в спутанных, забитых грязью волосах, сочилась густая, почти чёрная кровь и по лбу, огибая бровь, стекала на заросшую густой щетиной щёку.
– Такфаринас!.. – тяжело, с хрипом, дыша, произнёс солдат; его заметно пошатывало. – Нас атаковали!.. Их там тысячи!.. Они перебили нас всех!.. Я один смог уйти...
– Где?! – вскричал Такфаринас, хватая солдата за плечо и заглядывая ему в лицо. – Когда?! Ты откуда?! От Садена?!
– Нет... – замотал головой гонец. – От Медду;да... С Верблюжьего Седла... Вчера вечером это было... Уже почти ночью...
– Что?!! – страшным голосом переспросил Такфаринас. – Что ты сказал?!!.. Что с Меддудом?!
– Убит... – сказал солдат, шаря ввалившимися, белыми от усталости глазами по их лицам. – Меддуд убит... И Усе;м убит... И Маме;рк Па;ул убит... И Най Кале;н... Мы все убиты... убиты... – взгляд его потух, голова стала бессильно клониться на грудь.
Такфаринас встряхнул его за плечо.
– Кто на вас напал?! Откуда?! Сколько их?! Ну!
– Кавалерия... – встрепенулся гонец и облизнул потрескавшиеся губы. – Романцы... Две алы как минимум... Налетели, как саранча...
– Они что, со стороны перевала пришли?!
– Нет... – мотнул головой солдат. – Они сбоку напали... С фланга... С востока... Прямо из леса... из леса... как саранча... – голова его снова упала на грудь, кровь из раны тонкой струйкой потекла под ноги, в пыль.
Такфаринас отпустил плечо солдата, и тот мягко повалился на бок, всхлипнул и, по-детски подтянув ноги к животу, затих.
Саксум и Такфаринас посмотрели друг на друга.
– Это – конница Долабеллы, – сказал Саксум. – Больше некому... Он всё-таки собрал её в один кулак.
– Он берёт нас в клещи, – прищурился Такфаринас. – Значит, в самое ближайшее время следует ждать удара его основных сил.
– Пожалуй... – согласился декурион. – Что думаешь делать?
– Что делать?.. – Такфаринас сжал губы в тонкую линию и задумчиво потёр левой ладонью правый кулак. – Значит, так... Слушай сюда. Бери коня, – он кивнул в сторону ворот, – и скачи на тот берег. К Амезвару. Поторопи его. Пусть немедленно – слышишь?! немедленно! – начинает переправу. Скажи ему про нападение. Скажи ему, чтобы две тысячи всадников он сразу направил в сторону Верблюжьего Седла, навстречу коннице Долабеллы. А третья тысяча пусть идёт напрямую на восток. Понял?.. А ты – сразу назад! Ты мне здесь нужен!.. Заберёшь там Фертора Лэта и вместе с ним – сюда!.. Давай, Саксум! Давай, дорогой!
– Я понял, Юст!
Декурион кивнул, сунул свой щит стоявшему тут же Вихарду и бросился к воротам. Лошадь гонца с трудом удерживали под уздцы двое мусуламиев. Она задирала голову, приседала на задних ногах, пятилась, тяжело поводя боками; от неё по-прежнему валил пар.
– Крепче держи!.. – крикнул Саксум и с разбега взлетел в седло, сразу резко сжав бока лошади ногами и круто забирая поводья. – Пошёл!!
Лошадь взвилась на дыбы, прыгнула в сторону, ударилась боком об один из «ежей» и, выправившись, неровной рысью рванула в сторону от ворот. Саксум, не давая ей опомниться, погнал её мимо развалин старой крепости к реке.
В этот момент из-за горного хребта за спиной декуриона выглянуло солнце, и тёмно-серая, мышиная кутерьма в лагере сразу же стала цветной: зарозовела поднятая в воздух мелкая пыль, засновали в этой пыли голубые плащи-алашо, замелькали разноцветные щиты и кожаные юбки-птерюгесы.
Саксум выехал из лагеря и направил лошадь к виднеющемуся издалека, мощному кедру, стоящему на небольшом холме, недалеко от реки. Он въехал на холм и сразу остановился, поражённый открывшимся видом противоположного берега. По всему левому, высокому, берегу реки с интервалом в несколько шагов стояла цепь лучников. Их было много – несколько сотен, и цепь их уходила вправо и влево на несколько стадиев. Они стояли неподвижно, одинаково приставив луки к ноге, и были похожи на странный забор, огораживающий некую запретную территорию.
Саксум тронул лошадь и, настороженно поглядывая на лучников, медленно двинулся вниз, по тропе, ведущей к броду. И почти сразу же наткнулся на Фертора Лэта. Он узнал его по совершенно лысой голове, которая постоянно была предметом более или менее остроумных шуток окружающих. Сейчас эта голова была вымазана грязью и кровью. Фертор Лэт лежал на тропе ничком, выбросив вперёд руки и уткнувшись лицом в затоптанный пожелтевший камыш. Одежда на нём была совершенно мокрой. Две стрелы торчали в его спине: одна – из-под правой лопатки, вторая – из поясницы.
Декурион соскочил с лошади и, опустившись рядом с Фертором Лэтом на колено, тронул его за плечо. Фертор вздрогнул и медленно приподнял перемазанную голову.
– А-а, Саксум... – просипел он, скашивая на декуриона налитый кровью глаз. – Видишь, как... Не повезло... Самую малость... не добежал... Метко бьют... сволочи...
– Что случилось, Фертор?! – было видно, что раненому тяжело держать голову, и Саксум, взяв её двумя руками, осторожно повернул и опустил щекой на землю.
– Измена случилась... – Фертор Лэт прикрыл глаза, слова давались ему с трудом. – Мавретанцы, сволочи... Амезвар ихний... Ночью напали...
– Кепа где?
– Убили Кепу... Первым убили... – Фертор Лэт переглотнул. – А я сбежал... Думал... уйду... Уже на берегу... достали... – Фертор замолчал, по телу его прошла судорога, он застонал, пальцы его впились в мокрую землю. – Сак... сум... – он захрипел. – Про... шу... Больно!.. Добей!
Чавкнула грязь. В трёх шагах от ног Фертора Лэта в тропинку вонзилась стрела. Саксум поднялся. На противоположном берегу один из стрелков медленно опускал лук.
Декурион указал в его сторону рукой, а потом резко провёл оттопыренным большим пальцем себе по горлу. Лучник громко рассмеялся и потянул из колчана новую стрелу.
В это время на берег на той стороне реки выехало несколько всадников. В руках они держали поднятые вертикально копья. На одном копье болталась какая-то большая ярко-красная тряпка, на остальных были насажены человеческие головы, одна – в косо надетом на неё легионерском шлеме с поперечным кентурионским гребнем. Всадники свистели, улюлюкали и возбуждённо потрясали копьями. Саксум вгляделся, и у него перехватило дыхание.
– Кепа!.. – прошептал он. – Кепа!..
Новая стрела, описав длинную дугу, коротко прошуршала в камыше слева.
Декурион опустил голову и посмотрел на Фертора Лэта. Тот лежал неподвижно. Сквозь грязь и кровь, покрывавшие его лицо, явственно проступила мертвенная белизна. Остановившиеся, остекленевшие глаза строго смотрели перед собой.
Саксум повернулся и медленно пошёл прочь. Лошадь неподвижно стояла на тропе, низко опустив голову и тяжело поводя боками. Декурион взял её под уздцы и повел наверх, к возвышающемуся над всей речной долиной одинокому кедру с опалённым давним пожаром, но всё ещё живым стволом. Там он взобрался в седло и, тронув поводья, медленно поехал назад, к лагерю. Перед его глазами всё ещё стояли неподвижные глаза Фертора Лэта и ярко-красная тряпка, болтающаяся на пляшущем на фоне неба копье.
Слева донеслись какие-то крики. Саксум поднял голову. В паре стадиев от него в сторону реки от лагеря бежали люди. Саксум не сразу понял, что происходит. А когда понял, тут же ударил лошадь пятками в бока и рванул вдоль берега, наперерез, отчаянно крича:
– Стой!!.. Назад!!.. Назад!!.. Нельзя!!..
Но люди не слышали его. На ходу бросая щиты, мечи, шлемы, стаскивая с себя кольчуги, они – кто молча, а кто что-то истошно крича, – бежали вниз по берегу и дальше – по низкорослому камышу – к реке и с разбега бросались в воду. Быстрый поток подхватывал их, они барахтались, отчаянно борясь с течением, уходили под воду, выныривали, а на той стороне реки цепь лучников, оживившись и потеряв всю свою неподвижность, неспешно и деловито готовилась к стрельбе. Они не торопились. Они выжидали. Они тщательно целились. Лишь когда первые пловцы, измотанные борьбой с бурным речным потоком, нащупав наконец под собой каменистое дно, встали на ноги и, оскальзываясь и пошатываясь, двинулись к берегу, сверху, с высокого обрыва, почти в упор, по ним ударили стрелы. Люди падали навзничь, поток подхватывал их, но на их место из воды уже выходили другие, а новые люди уже боролись со стремниной на середине реки, бросались с этого берега в воду, бежали через камыши, торопливо тащили через голову перевязи с мечами, срывали с себя плащи и кольчуги.
– Назад!!.. – орал Саксум, вертясь среди этого человеческого безумия. – Назад!!..
Лошадь под ним вдруг зашаталась и рухнула на бок. Саксум полетел кувырком в траву, вскочил и сразу же столкнулся с человеком, со всех ног бегущим к реке.
– Назад!!.. – крикнул Саксум в искажённое страхом, со сбившейся набок бородой и дико вытаращенными глазами, лицо. – Назад! Туда нельзя!..
Но человек ударил его наотмашь по щеке, шарахнулся в сторону и запрыгал вниз по берегу на одной ноге, пытаясь на ходу стащить с другой тяжёлую, подбитую гвоздями, калигу.
Декурион машинально потёр щёку и опять посмотрел на реку. Вниз по реке плыли тела. Много тел. Ниже по течению, где начинались перекаты, на небольшой каменистой отмели посреди реки уже набралась целая россыпь прибитых туда течением трупов. Тела были утыканы стрелами и издалека напоминали многочисленную семейку крупных ежей, высыпавшую на остров и беззаботно греющуюся на утреннем солнышке.
Саксум сжал зубы и, повернувшись спиной к реке, медленно побрёл в сторону лагеря. А навстречу ему всё бежали обезумевшие от страха, бросающие на ходу оружие, люди. Но кто-то уже бежал назад, обгоняя его, спотыкаясь, падая и поднимаясь, что-то крича, хватая за руки встречных. А слева, над шатрами, тяжёлыми неторопливыми клубами поднимался густой чёрный дым. Там что-то громко трещало. И кто-то там отчаянно визжал, и доносились оттуда невнятные крики и глухой стук мечей. У Саксума вдруг резко и сильно заныло левое плечо. Он захотел потереть его, размять, отогнать эту непрошенную и неуместную здесь боль, но рука его наткнулась на холодный металл кольчуги. Саксум опомнился. Придерживая висящий на боку меч, он со всех ног помчался к лагерю.
Обогнув старую крепость, декурион выскочил к первому ряду палаток.
В лагере царила неразбериха, стоял многоголосый ор. Сотни людей, женщин и мужчин, – вооружённых и безоружных, полностью одетых в доспехи, полуодетых и почти вовсе раздетых, – поодиночке и небольшими группами метались среди целых, полуразобранных и даже просто поваленных шатров, разбросанных вещей и походной утвари, кричали, спорили, махали руками, торопливо навьючивали мулов и верблюдов, грузили телеги. Здесь никто не думал о бое, здесь думали только о бегстве.
Перепрыгивая через растяжки всё ещё стоящих шатров, через брошенные впопыхах свёрнутые ковры и подушки, валяющуюся прямо на земле посуду, Саксум наконец выбрался к земляному валу и по краю тянущегося вдоль него рва добежал до тыльных ворот.
Старшим караула здесь оказался одноглазый Гай Македоник – командир второй кентурии личной охраны «Великого Вождя». Но под началом у него сейчас были не его вышколенные гвардейцы, а как раз те полуголые мусуламии, из которых после тревоги спешно сформировали несколько пеших отрядов.
– Такфаринас где?! – спросил у кентуриона Саксум, переводя дух и ожидая, пока двое угрюмых мусуламиев откатят в сторону тяжёлую бревенчатую створку.
– Там, возле главных ворот был, – указал рукой Гай, с любопытством оглядывая запыхавшегося декуриона своим единственным глазом. – А ты откуда?
– Оттуда!.. – отмахнулся Саксум и, протиснувшись в приоткрывшуюся щель, бросился бежать по широкому проходу, идущему между шатрами от западных ворот к восточным.
Во внутреннем лагере царило спокойствие и почти ничего не напоминало о том, что творится за границами земляного вала. Пари;ли в лучах солнца восточные скаты крыш, высыхающие от утренней росы. Над многими шатрами умиротворяюще поднимались в небо сизые костровые дымки; – там явно готовили завтрак. В огромном шатре Такфаринаса было поднято несколько пологов и было видно, как внутри женщины неспешно перетряхивают подушки и метут вениками ковры. Даже пахло здесь совершенно по-мирному – хлебными лепёшками и мясным бульоном.
Возле главных ворот Такфаринаса не оказалось. Здесь в шеренгу по два, в полной боевой экипировке, опираясь на высокие синие, разрисованные зубчатыми молниями, щиты, стояла первая – образцовая – кентурия личной охраны вождя мусуламиев. Вдоль строя прохаживался примипил Лар Ка;нин: высокий, худой, жилистый, с крючковатым, когда-то перебитым и затем криво сросшимся носом – единственный человек в армии мусуламиев, носящий поножи. Вот и сейчас, прохаживаясь перед строем, он нервно похлопывал себя по рельефной бронзе поножа отполированным до блеска витисом. Звук получался тоже нервный, тревожный, какой-то неживой. А среди солдат внутреннего караула, кучкой стоявших возле самых ворот, декурион заметил огромную фигуру Вихарда. Германец вопросительно взглянул на него, но Саксум только нетерпеливо отмахнулся.
– Такфаринаса не видел? – поинтересовался он у примипила.
Лар Канин, поблескивая из-под низко надвинутого шлема колючими глазками, молча указал витисом влево. Саксум повернулся. На углу, там, где сходились северный и восточный валы, он увидел знакомую фигуру вождя мусуламиев. Рядом с ним стоял Танан. Здесь же, в нескольких шагах, тоже на валу, топтались четверо ординарцев и сигнальщик-ту;бикен с длинной, надраенной до солнечного блеска, медной трубой. Далее, по всему валу, были видны расставленные с одинаковыми интервалами, готовые к бою солдаты.
Такфаринас заметил декуриона и сбежал с вала к нему навстречу. На вожде мусуламиев был надет памятный Саксуму ещё по Гиппо-Регию старенький заслуженный торакс. Свой известный на всю Нумидию шлем – с прикреплённым на нём вместо гребня лисьим хвостом – командир повстанцев держал под мышкой.
– Ну?!.. – Такфаринас нетерпеливо схватил декуриона свободной рукой за плечо.
– Плохо дело, Юст... – морщась и пытаясь высвободиться, сказал Саксум и вкратце рассказал вождю мусуламиев о том, что видел на реке.
Такфаринас, играя желваками, молча слушал.
– Этот Амезвар!.. – по окончании рассказа с трудом выдавил из себя командир повстанцев. – Этот... шакалий сын!.. Опять ведь предали, суки!.. – его всего трясло, было видно, что он с трудом сдерживает кипящую внутри ярость. – Ну, я до него доберусь! Кожу с живого сдеру!.. Кишки на кулак намотаю!..
– Юст! – сказал Саксум. – Его тебе сейчас не достать. Надо думать, что дальше делать... Уходить надо, Юст! Мавретанской конницы у нас теперь нет. Она теперь у Долабеллы. И она не будет вечно стоять на той стороне реки. Когда Амезвар поймёт, что исход боя предрешён, он перейдёт Шелиф и ударит нам в спину... Левый фланг долго не продержится, там бой идёт уже в двух стадиях отсюда...
– Продержится! – возразил Такфаринас, он уже взял себя в руки. – Я послал туда манипул Букку;са и свою вторую кентурию. Для усиления. Они остановят романцев.
– Юст! – сказал Саксум. – Левый фланг развалился – там все бегут. Я своими глазами видел. У нас в запасе четверть часа, не больше! А может, и того нет!.. Что у нас с лошадьми?
Такфаринас опять заиграл желваками.
– Нет у нас лошадей! Я уже троих гонцов послал! Как в пропасть!.. Вот – всё, что у нас есть! – он ткнул рукой.
Декурион посмотрел. У коновязи между шатрами, беззаботно помахивая хвостами, стояли две приземистые нумидийские лошадки.
– М-да... – сказал Саксум. – Негусто... Про Долабеллу слышно что-нибудь?
Такфаринас кивнул:
– От Садена был гонец. Их тоже атаковали перед рассветом. Не менее пяти когорт... – он помолчал. – Саден просит помощи... – и вдруг взорвался: – А где я ему возьму помощь?! Как я её туда пошлю?! До них сорок стадиев! А у меня ни одной лошади нет!.. – он вновь схватил декуриона за плечо. – Откуда?! Вот скажи мне – откуда там взялся Долабелла?! Он же был от нас в двух днях пути!..
– Юст! – сказал Саксум, осторожно высвобождая плечо. – Надо уходить. Немедленно. На юг. Там – лошади. Имея лошадей, мы сможем пробиться к Верблюжьему Седлу. А пробившись к перевалу, мы сможем уйти на плоскогорье и спасти хотя бы часть армии...
– Такфаринас!!.. Такфаринас!!.. – закричали вдруг на валу.
Саксум и Такфаринас обернулись. Сразу несколько человек орали и махали руками, указывая наружу, за окружающий лагерь вал.
– Такфаринас!!.. Романцы!!..
Тут же кричал и подпрыгивал, пытаясь привлечь внимание отца, Танан:
– Ти-и-и!!.. Ти-и-и!!.. Ише;нг-а!!
Такфаринас побледнел.
– Танан!! Сюда!! – заорал он. – Бегом!!
Танан скатился с вала и подбежал к отцу. А на валу уже никто не смотрел в их сторону. Все стояли к ним спиной и смотрели наружу. И один из солдат охранения вдруг размахнулся и метнул куда-то туда, наружу, свой дротик. И другие солдаты, прячась за установленные на вершине вала, плетёные из веток щиты, тоже стали метать дротики. И тут же донёсся оттуда, снаружи, из-за вала, многоголосый нечеловеческий яростный вой. И уже оттуда, снаружи, прилетел через вал и воткнулся в один из шатров первый вражеский дротик. И тут же копья и дротики посыпались через вал градом. И уже съезжал с вала головой вниз, на боку, выронив свою блестящую трубу, пробитый насквозь копьём сигнальщик-тубикен с разинутым, как будто от изумления, ртом.
Саксум почувствовал тычок в бок, и перед ним возникло бледное, с прищуренными глазами, лицо вождя мусуламиев.
– Слушай меня внимательно и не перебивай, – сказал Такфаринас. – Ты сейчас возьмёшь Танана и уведёшь его отсюда. Уведёшь из лагеря. Вот на этих лошадях...
– Юст!..
– Я же сказал, не перебивай!.. – рявкнул Такфаринас. – Берите лошадей и уходите... Уходите через западные ворота. Там ещё можно пройти... Идите вверх по реке до излучины. Там влево пойдёт ручей. Он вас выведет к кедровому лесу... На южной окраине леса остано;витесь и будете ждать меня... – Такфаринас покусал губы. – Если к вечеру я вас не найду, значит... Тогда ночью уходите к Верблюжьему Седлу... Ты пройдёшь, Саксум, я знаю. Ты уведёшь моего сына за перевал, на плоскогорье и дальше – в Туггурт... Там у нас остались родственники. Танан знает. Они вам помогут...
– Юст!.. – опять попытался возразить Саксум, но Такфаринас вновь не дал ему говорить.
– Всё! Я решил!.. – он повернулся к сыну и спросил: – Ты всё понял?!
– Эулля, ти... – тихо сказал Танан. – Да, отэц.
Он тоже был бледен, но в глазах его не было испуга.
– Всё! – сказал Такфаринас. – Не теряйте времени! Вперёд! – он обернулся к стоящему у ворот строю солдат и крикнул: – Канин!!.. Кентурию на вал!!.. Всех на вал!! Бегом!! – после чего, ещё раз пристально посмотрев на декуриона, кивнул ему и, повернувшись, пошёл к валу, на ходу надевая шлем и вытаскивая меч.
Саксум и Танан пропустили мимо себя бегущую в колонну по два кентурию и, отвязав лошадей, вывели их на дорогу. Танан ловко вскочил на свою лошадку и сразу резво взял с места, оглядываясь на декуриона – ему уже не терпелось пуститься в путь. Саксум слегка замешкался – на лошади без седла и узды, с одной хлипкой верёвочкой, завязанной вокруг её шеи, он чувствовал себя несколько непривычно. Он шагом, приноравливаясь, доехал до ворот и остановился.
– Вихард!.. – позвал он своего ординарца, по-прежнему топчущегося возле ограждения вместе с остальными солдатами караула. – Эй, Вихард! Где мой щит?!
Германец схватил щит Саксума, стоявший под стенкой ближайшего шатра, и, бухая огромными ножищами, бегом принёс его декуриону. Саксум принял щит, повесил его на левую руку, а правой схватил Вихарда за плечо и, наклонившись к самому его уху, быстро зашептал:
– Бери Хавиву и немедленно уходи! Слышишь?! Немедленно! Через западные ворота. Идите к реке. Потом – вверх по реке до первого ручья. По ручью – до леса. Там я вас встречу. Понял?!
Вихард кивнул. Лоб его, изуродованный страшным клеймом, пошёл глубокими морщинами, германец засопел и неуверенно оглянулся на своих товарищей. Саксум тряхнул его за плечо.
– Наплюй! Слышишь?! Делай, что я говорю! Через полчаса сюда подойдут основные силы Долабеллы, и здесь начнётся кровавая каша. Тогда уже будет поздно! Понимаешь?!..
Германец опять кивнул и прогудел:
– Йа-а!.. Гу-уд!.. Понима-аш!
– Давай!
Саксум хлопнул Вихарда по каменному плечу, тронул коня и, обгоняя Танана, поскакал по главной улице к западным воротам.
Возле ворот никого не оказалось. Тяжёлые створки были распахнуты настежь, и прямо перед ними, снаружи, раскинув руки крестом, лежал на спине мёртвый Гай Македоник. Ярко-красная лужа вокруг его головы ещё не успела впитаться в дорожную пыль. Единственный глаз кентуриона был широко раскрыт и с удивлением смотрел в высокое безоблачное небо.
– Крысы! – Саксум в бессильной злобе ударил себя кулаком по колену. – Трусливые крысы!
Он оглянулся. Танан, остановив лошадь, в недоумении вертел по сторонам головой.
– За мной, Танан! Не отставай! – крикнул декурион и, гикнув, пустил коня с места крупной рысью.
Они успели проехать лишь с полстадия, когда из-за жёлтых развалин вынеслось им навстречу несколько десятков всадников. Саксум поначалу даже обрадовался, посчитав, что это гонят наконец-то с дальнего выпаса долгожданных коней, он вроде даже разглядел среди скачущих впереди знакомую фигуру и улыбающуюся физиономию Юдада, но в следующее мгновенье увидел на всадниках высокие остроконечные шлемы с пышными, развевающимися султанами и, похолодев, понял, что обознался, что это – мавретанская конница. Он даже не успел вытащить меч. Летящий навстречу на полном скаку огромный мавр размахнулся и метнул в него тяжёлое копьё. Саксум прикрылся щитом. Страшный удар буквально смёл его с лошади. Декурион грохнулся на спину и на какое-то время потерял сознание...
Очнулся Саксум от протяжного тонкого, совсем детского крика:
– Ти-и-и-и-и!!.. Ти-и-и-и-и!!..
Он открыл глаза, сел и огляделся. Рядом с ним никого не было. Вообще, вокруг никого не было. Лишь шагах в пятидесяти вдоль земляного вала медленно ехал, удаляясь, мавретанский всадник, таща за собой на длинной верёвке упирающегося, падающего, поднимающегося и вновь падающего Танана.
– Ти-и-и-и-и!!.. Ти-и-и-и-и!!.. – тоненько, отчаянно и безнадёжно выл Танан.
Саксум не без труда поднялся на ноги и, пошатываясь, побрёл обратно к лагерю. У него кружилась голова и звенело в ушах, и ещё его почему-то подташнивало.
Он с трудом дошёл до ворот и, остановившись, привалился к створке, чтоб слегка отдышаться. В это время из лагеря выехал ещё один мавретанец. Перед ним, поперёк лошади, лежала связанная по рукам и ногам молоденькая девчушка в разорванной на спине голубой тунике. Девчушка громко рыдала и всё пыталась сползти с лошади. Мавретанец, самодовольно ухмыляясь, придерживал её свободной рукой. На подпирающего воротную створку декуриона он даже не взглянул.
– Хавива!.. – опомнился Саксум и, оторвавшись от воротины, двинулся вглубь лагеря.
В лагере царила полная неразбериха. Чадно горело несколько шатров. Иные были повалены. В уцелевших слышался женский визг и гортанные крики. Откуда-то со стороны вала ещё доносился стук мечей и яростные вопли дерущихся, но внутри лагеря уже вовсю шёл грабёж. Мавретанцы и легионеры вперемешку – потные, возбуждённые, с алчно горящими глазами – шныряли по шатрам, тащили какие-то тюки, волокли женщин, пиками и пинками гнали связанных, перепуганных рабов. Тут и там стонали раненые, лежали в лужах крови мёртвые. Шарахаясь от людей, метались между шатрами обезумевшие лошади без седоков.
Вдруг Саксум увидел человека с лисьим хвостом на шлеме.
– Юст!.. – окликнул его декурион, но Такфаринас не услышал – с мечом в опущенной руке, отрешённо глядя себе под ноги, он пересёк дорогу и скрылся между шатрами справа.
Саксум ускорил шаг и, дойдя до поворота, заглянул в проход.
Такфаринас стоял шагах в десяти, боком к декуриону и, взяв меч двумя руками за лезвие, засовывал его снизу под торакс остриём к себе.
– Юст!!.. – отчаянно крикнул декурион, но было поздно – вождь мусуламиев качнулся и упал вперёд, на рукоять меча.
– Юст!!..
Саксум кинулся к Такфаринасу и, опустившись рядом на колени, осторожно перевернул его на спину.
Вождь мусуламиев был бледен, глаза его были широко распахнуты, губы сжаты в тонкую нитку; к потной щеке прилипли сухие травинки и какой-то мелкий мусор.
– Юст!..
– Симон?.. – прохрипел Такфаринас. – Ты... Ты зачем здесь?.. Где Танан?
– Прости, – сказал декурион, осторожно снимая со щеки лежащего мусор. – Прости меня, Юст!.. Не уберёг я Танана... У мавретанцев Танан.
Такфаринас мучительно закашлялся, сжимая кулаки и елозя в траве ногами.
– То... ракс... – с трудом выдавил он из себя, чуть продышавшись. – Длинный... слишком... Надо было... снять.
Саксум тронул его за плечо.
– Тебе помочь?
– Да... – прошептал Такфаринас; у него на глазах проступили слёзы, и он, часто моргая, пытался выгнать их из глазниц. – Да...
Декурион распрямился и, достав из ножен когда-то подаренный ему вождём мусуламиев кинжал с рукояткой в виде дракона, показал его Такфаринасу.
– Да... – сказал тот и облизнул бескровные губы. – Да... Не тяни... – он запрокинул голову и стал смотреть вверх. – Орёл... – хрипло сказал он и попытался улыбнуться. – На восток летит... Хорошая примета...
И тогда Саксум, чуть подавшись вперёд, сильным и точным движением воткнул ему кинжал в ложбинку под ухом. Тело Такфаринаса дёрнулось, напряглось и опало. Саксум подождал ещё несколько мгновений, потом стёр ладонью с лица липкий пот, выдернул кинжал и тяжело поднялся на ноги.
– Лисий хвост... Нет мизинца на правой руке... По всей видимости, это – Такфаринас... – раздался у него за спиной знакомый басовитый голос.
Саксум обернулся. В окружении не менее десятка всадников в ярко-красных плащах преторианской гвардии перед ним восседал на высокой серой кобыле не кто иной, как сам легат сената и проконсул Африки Публий Корнелий Долабелла.
– А рядом с ним, по всей видимости, наш доблестный... э-э... декурион, – звучно, как будто выступая на форуме, продолжал Долабелла; свита почтительно внимала. – Отличная работа, декурион! Отличная!.. А Маний, между прочим, сомневался в тебе. Нет, всё-таки зря я не поспорил с ним на кувшин... э-э... старого фалернского. Зря!..
Проконсул улыбался. Проконсул жмурился. Проконсул потирал руки. Он был явно доволен. У Саксума опять зазвенело в ушах.
– Ты отлично справился со своим заданием... э-э... декурион, – продолжал тем временем сенатор. – Ты можешь быть спокоен – тебя ждёт большая награда. Я бы даже сказал – очень большая награда!.. А где твой... э-э... помощник? Надеюсь, с ним тоже всё в порядке?
– Его нет... – не слыша своего голоса, сказал Саксум. – Его убили.
Ему вдруг захотелось подойти и со всей силы воткнуть свой меч в это широкое улыбающееся лицо с пухлыми лоснящимися губами, обрамлёнными аккуратной рыжеватой бородкой.
– Ай-яй-яй!.. – покачал головой проконсул и сочувственно поцокал языком. – Это печально!.. Но ничего, причитающуюся ему награду получит его... э-э... его родственники... А скажи мне... э-э... декурион... – начал было Долабелла, но тут где-то совсем недалеко раздался пронзительный женский крик:
– Шимо-он!!.. Шимо-он!!..
– Хавива!!..
Саксум сорвался с места и, прыгая через растяжки, кинулся на голос. Завернув за очередной шатёр, он увидел Хавиву: её – перепачканную, растрёпанную, упирающуюся, – тащил за руку волоком по земле высокий кривоногий легионер с неопрятной растрёпанной бородой. Другой, мелкий и вертлявый, суетился вокруг, всё порываясь, но никак не решаясь схватить Хавиву за ноги – та яростно отбивалась.
– Стоять! – негромко, но решительно сказал Саксум.
Оба легионера подняли головы.
– Тебе чего? – незлобиво спросил вертлявый, уставившись на декуриона маленькими крысиными глазками.
– Стоять!.. – повторил Саксум. – Эта женщина пойдёт со мной.
– Ещё чего! – тут же взъелся кривоногий; от него за пять шагов несло кислой винной отрыжкой. – Ты что, закона первой руки не помнишь?! Это – моя добыча! Я её нашёл! Поищи себе бабу в другом месте!
– Эта женщина пойдёт со мной! – угрожающе сказал Саксум и положил ладонь на рукоять меча. – Ты слышишь меня, солдат?! Отпусти её!
Вертлявый опасливо попятился:
– Отпусти её, Тур. Я знаю этого парня. Это – декурион. Саксум... Ну её совсем! Найдём мы себе другую бабу...
– А вот хер ему! – закричал кривоногий. – Хоть Саксум, хоть не Саксум! Хоть декурион, хоть кентурион! Хоть сам император Тиберий!.. Это – моя добыча! Плевал я на всяких там саксумов! Мало ли тут всяких саксумов шляется! Что, каждому свою добычу отдавать?!..
Он сильно покраснел от злости, и тут Саксум узнал его – это был тот самый пьяница, Тур Герра, в своё время стоявший у позорного столба в Ламбессе и просивший у декуриона пить. Как давно это было! Как будто в прошлой жизни!
– Шимон!.. – воскликнула Хавива, безуспешно пытаясь вырвать своё запястье из цепких волосатых лап легионера. – Помоги!
Тур Герра посмотрел на неё, потом взглянул на декуриона и вдруг рот его, выказав мелкие чёрные зубы, разъехался в похабненькой ухмылке:
– А что, декурион, уж не твоя ли эта бывшая подстилка? А?.. Надо полагать, твоя! То-то ты за неё так сильно переживаешь! Что, сильно сладенькая?! А?! Никак не забыть?!.. А может, тогда – так?!.. – он отпустил руку Хавивы, схватил её за волосы и, резко поддёрнув вверх, приставил к её горлу лезвие меча. – Может, тогда – ни тебе, ни мне?! А?! Что скажешь?! Чтоб не было обид! Какие могут быть обиды между легионерами?! Ну, что скажешь, декурион?!
– Шимон!.. – простонала Хавива.
И тогда Саксум вытащил из ножен меч и медленно, очень медленно двинулся вперёд, глядя прямо в заплывшие, пьяненькие глаза Тура Герры и отводя руку для удара...
Хранить вечно, глава 2
© Copyright: Владимир Юринов, 2024
Свидетельство о публикации №224022700495
Свидетельство о публикации №224022700495
Рецензии