Пушкин и чухонка Вера...

               
                ПУШКИН и чухонка Вера
               
                ***
                Итак я счастлив был, итак я наслаждался,
                Отрадой тихою, восторгом упивался…
                И где веселья быстрый день?
                Промчался лётом сновиденья,
                Увяла прелесть наслажденья,
                И снова вкруг меня угрюмой скуки тень!..
                ***
      Статья в «Пушкинской энциклопедии. Произведения» к стихам юного А Пушкина, - «Итак я счастлив был...», - поразительно показательная. Более того, она ложится печатью на всю массу статей пушкиноведов, то есть, черты их упущений становятся «генетически» предрасположенными для всего литтературоведческого инкубатора. Однако чухонская природа не учла, что помимо Пушкина-поэта есть ещё Пушкин-человек и есть многоречие его Текстов, которыми Пушкин способен ответить каждому и всем сразу... И этот способ познания творчества Пушкина самый достоверный противовес «академическому» своевольно-ментальному толкованию...
       

                «ИТАК, Я СЧАСТЛИВ БЫЛ, ИТАК, Я НАСЛАЖДАЛСЯ…» (1815)

     Вера Л.: «Лицейское стихотворение, посвященное Екатерине Павловне Бакуниной (в замуж. Полторацкая -(1795–1869), сестре лицеиста А. П. Бакунина».

     Р.В.Н. – Заявлять о «посвящении» Е.П. Бакуниной, весьма, опрометчиво. Пушкин написал стихотворение о своих чувствах возбужденных ею, но никак не посвященное ей напрямую, ибо нет никаких характерных черт её или обращения к её образу, лишь поток переживаний и преломление юношеских фантазий.
     Юноша Пушкин хватается за крайности состояний сопутствующие этому периоду влюбленности. Но о том, что его чувство связано с «милой Б.» – Бакуниной, мы узнаем лишь в прозаической части дневниковой записи: «нечаянно встречаюсь», «сладкая минута», «она мила», «как... платье пристало к милой Б!», «я был счастлив»...

     Вера Л.: «Оно дошло до нас в составе фрагмента лицейского дневника Пушкина (запись от 29 ноября 1815 г.), где за стихотворным текстом следует прозаический:

     «Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком, смотрел на снежную дорогу – её не видно было! Наконец я потерял надежду, вдруг нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, – сладкая минута!..
     <следует цитата из стихотворения В. А. Жуковского «Певец» (1811)>
     // дополним: «Он пел любовь, но был печален глас.
                Увы! Он знал любви одну лишь муку».//
     Как она мила была! как черное платье пристало к милой Б<акуниной>! Но я не видел её 18 часов – ах! какое положенье, какая мука. — — —
     Но я был счастлив 5 минут — — »

     Вера Л.: «Дневниковый контекст создает редкую в изучении наследия Пушкина возможность сопоставить лирический сюжет с биографической ситуацией».

     Р.В.Н. – «Вот бы всё творчество Пушкина так «сопоставить», – подумала чухонка, и разрешилась прочими утверждениями...
     Этот текст, конечно же, не «дошел», он был намеренно сохранен Пушкиным при уничтожении дневниковых записей, вероятно, «компроментирующего» характера (1825). Сохраняя запись он добавил знак NВ – «нота бене»... Отдельная история как рукопись оказалась у П.В. Анненкова и как он "хранил" её?..
     В этом листке дневника, мы встречаемся с теми качествами будущего гения, что станут характерной основой его творчества – простота, ясность и точность слова в описании событий, то есть, – стремление создать правдивое изображение. Но, что нам «сопоставлять»?... Пушкин сам сопоставляет свои поэтические строки с прозаическим рассказом о реальном событии.

     Вера Л.: «В данном случае такое сопоставление позволяет говорить о том, что создание поэтического текста, опирающегося на литературную традицию, становится попыткой преодолеть дисгармонию чувств».

     Р.В.Н. – Создание поэтического текста, самого «удачного», всегда уступает реальности в прозе и непосредственному течению реальности.
     Никакое «сопоставление», в нашем случае, ничего не «позволяет»! И не «преодолевает дисгармонию чувств». Пушкин пытается как можно точнее описать своё состояние поэтическими средствами, но найдя противоречие и неточности в своих стихах, начинает спорить с Музой: «Я счастлив был!. – нет, я вчера не был счастлив». И тем самым отвергает слова найденные чухонкой у И.И. Дмитриева.
     Разве Пушкин «опирается на литературную традицию»(?).
    
     Что за муть?!. Пушкин рассказывает о своем «мучительноможидании, «волнительной» встрече и о «потери надежды...» Далее, юноша высчитывает часы прошедшие с минуты этой «нечаянной встречи». Всё достаточно живо и по-человечески рассудительно, а, точнее, просматривается его стремление, во имя правды, преодолеть какой-либо намек на использование «традиционности». Если напрячься и заново прочитать «Стансы» и «Певца», то слова лицеиста вне традиции...
     В будущем году Пушкин напишет своего «Певца» и тем сойдет с пути следования за «традиционностью», теперь он сам её создает. И это ещё одна черта его творчества – выйти из магического круга литературной традиции. 
     «Преодолеть дисгармонию чувств» или удовлетворить их, – пустые слова...       Желание, ухаживание, признание или отказ – сплошная «дисгармония»... Тут заповедей не существует. Пушкин не переоценивает свое положение, ведь у него уже был кое-какой «опыт» восшествия чувств, а юные прелестницы умели охлаждать пыл воздыхателей, и Катенька тому особенный пример...
     Наш поэт все-таки находит «точное», как он представляет, изображение момента «нечаянной встрече» с Катенькой Бакуниной:
   «Он пел любовь, но был печален глас. // Увы! он знал любви одну лишь муку!», – вот поэтическое слово привлеченное Пушкиным, которое, однако, лишь поверхностно описывает его состояние, оно же скрывает массу подробностей разговора. Точнее, – Пушкин пытается спрятаться за известные строки В.А. Жуковского, – но тут же отвечает правдивой прозой.
     Вспомним, – Пушкин делает запись на следующий день, поэтому его чувственный порыв, «проверен» течением времени (18 часов), ход встречи осмыслен и, в известной мере, пережит... Отсюда такая ступенчатость: поэзия – проза, поэзия – и снова к прозе, подтверждая точность чувственного состояния вычислением часов разлуки.

     Не будем пренебрегать и графикой записи, на которую никто не обращает внимания, а она достойна внимательного изучения, где иная «закорючка» значит больше, нашего поверхностно-скользящего мнения.
   («Литературное Наследство» 16-18 тт. Журнально-Газетное Объединение 1934.  Репринт ИМЛИ РАН. «Наследие» 1999 г. С. 817)
     «Нечаянная встреча» записана 29 ноября. От стиха «Итак я счастлив был...» до цитаты Жуковского, заключена им в фигурные скобки, причем, – нижняя скобка охватывает многоточие после восклицания «сладкая минута!...» и тем указывает на стихи из «Певца» с подчеркиванием слова «люблю» и автора – «Жуковский».  Следом Пушкин уточняет и резюмирует «вчерашнюю» встречу, – «был счастлив 5 минут», признаваясь – «он пел любовь»... Замечательная картина воскресных переживаний Пушкина-лицеиста!..
     Повторимся, – Пушкин подыскивает «точное» выражение своего чувственного состояния и пытается понять прошедшую встречу через поэтические строки, однако, рассказывает правду о дне 28 ноября 1815 года в прозаической части исповеди-дневника.
     Юный Пушкин не доверяет Музе, – она неправа!...
     Этот день бросает тень сомнений на будущие изыскания его биографии, когда по какому-либо краткому свидетельству фиксируется весь «летописный» день А. Пушкина... Однако любой из тех «искусственно» укороченных дней был куда насыщенней, чем сохранила нам история его жизни. Об этом нельзя забывать!..
Но несмотря на запись дневника о прошедшем дне 28 ноября, этот день не начинался и не заканчивался «нечаянной встречей». Помимо всего записанного, Пушкин написал ещё черновик письма И.И. Мартынову, при этом его кто-то читал и внес поправки, и он записал кантату (гимн) на Шутовского, чтобы сохранить или не перегружать память. Короче говоря, не Катериной единой был занят день юного Пушкина...
     29 ноября 1915 года он уже не видит правды в своих стихах, и упрекает Музу, – «нет я вчера не был счастлив». И всё же, в конце дневниковой записи Пушкин выдает свое состояние удовлетворительным, – «но я был счастлив 5 минут», – это последнее уточнение об ушедшем дне, но и готовый ответ будущим неудачам. С таким утверждением уже ничего не страшно. Можно свободно творить элегии по поводу мимолетных встреч или вступать в игру воображения...
     Мы имеем дело со сложным психо-эмоциональным состоянием юного Пушкина, недоступным никаким «энциклопедиям».
     Краткость этого момента такова, что не могло быть и не было места осмыслению «литературной традиции» или «подключения» к ней. Пушкину-человеку необходимо удовлетворение страсти, а не ритмическое изображение прошедших событий, на «традиционный» манер, отсюда, – спор со своими поэтическими строками и «зрелым» творчеством признанных поэтов...

     Вера Л.: «Стихотворение, как и дневниковая запись, варьирует поэтический мотив «Стансов» И. И. Дмитриева «Я счастлив был во дни невинности беспечной…» (1805). Но более значима включенная в дневник цитата из «Певца» (1811) Жуковского. Этот поэтический текст помогает юноше справиться с мучительной неосуществимостью желаний».

     Р.В.Н. – Что значит «варьирует», когда и событийно и смыслово мы имеем иные переживания и итоги. Похожие слова из Дмитриева – не следует превращать в использованную Пушкиным «цитату»...
«Певец» Жуковского тоже не юный Пушкин, – «бедный певец!» с венцом-«могилой», таков мотив этого стиха. И «бедный» Василий Андреевич размышляет над «холмиком»... Проникновенны ли его слова? Ничуть! Всё традиционно надуманно, поэтому понимание и чувственность этого «певца» лишены жизненной правды.
     Пушкина переполняет живое чувство, которое ещё может вернуться и он высчитывает часы разлуки, надеясь на очередные 5 минут счастья. Пушкин не зря оставил этот листок лицейского дневника – он есть точное описание проснувшегося чувства любви, чувства всеобъемлющего. Катерину Бакунину он видел прежде и не воспалялся, но теперь в нём взошло чувство особенной силы; юный Пушкин устремлен и неистов, страстен и вдохновлен, и точно оценивает свое положение.
Замогильному «Певцу» 1811 года Пушкин ответит своим «Певцом» 1816 года, – фонтанирующей жизнью, хотя певец невидим, но всюду «следы» его «любви», его «печали»...
     Традиционен ли «Певец» Пушкина? Только единым названием. В остальном, – он особенный, он способен пережить свои безответные чувства. Пушкин нарушает слезливую «традицию» ради правды жизни и независимости творчества. И этот пример показателен.

     Конечно же, Пушкину-лицеисту не до «Стансов» И.И. Дмитриева, которому в момент его «счастья» 45 лет и говорить о том, что произошло с ним 30 лет назад довольно затертое воспоминание. К тому же, там маячит эфемерная «Клариса». Наш же герой исполнен пост пубертатной гиперсексуальности и вовсе не «варьирует поэтический мотив», он записывает непосредственно текущие события и свежие возрастные желания. Но и слово «Певца» Жуковского, старше и опытней 16-ти летнего А. Пушкина. Разница, и «без рифмы», – очевидна...
     Ничто, на первый взгляд, ему не помогает «справиться»!.. Вот Е.П. Бакунина реально справилась с напором Пушкина. К тому же, его же страсть как юношеское влечение, лишь на время отступила, чтобы взойти к новым «вершинам» чувства любви, такова природа юношеского эроса... Да и разбор стиха и прозы не в пользу безысходного положения лицеиста...

     Вера Л.: «У Жуковского любовное горе преодолевается тем, что оно – не личное обстоятельство. Весь мир Жуковского построен на недосягаемости важнейшего, на его запредельности по отношению к человеческой жизни. Поэтому неосуществимость любовных желаний оборачивается не только горем, но и обнаружением личной сопричастности высшим законам мира. Этой-то сопричастностью и утоляется неутоленность. Тема стихотворения вскоре перейдет в лицейские элегии Пушкина».

     Р.В.Н.– Ну, знаете ли!.. «Неутолимость» не может «утоляться», тем более, «личной сопричастностью высшим законам мира». Личная «сопричастность» к безличным высшим законам мира принесет удовлетворение всему, что угодно только не конкретному человеку во плоти, воспаленного воображаемыми чертами «идеала». 

     Вы, правда, не понимаете противоречий в созданной вами картинки «любовного горя» в стихе Жуковского? Или предлагаете нам попытаться спроецировать эти измышления на текст юного Пушкина? О каком горе юного Пушкина говорите? В его тексте нет тому намека. День-то казался ему «весёленьким», а «скуку» легко преодолеть любым занятием, что он и сделал...
     Эдак, по вашей воле, весь мир перестанет существовать, если влечение к «женской красоте» заменить какой-то зыбкой «сопричастностью высшими законами мира» с неведомым состоянием нравственности, исполненной беспочвенного «горя».
Нельзя отказывать Пушкину в юношеском и человеческом. Вы, верно, забыли молодость, но сможете ли вы объяснить юным представителям обеих полов, что их влечение результат «сопричастности» с некими «высшими законами мира»?.. То-то, – не стоит так искривлять реальность!.. Пушкиноведение не поле для заблудших душ и неразрушенный подиум для угасающего эроса...
     Предлагать спроецировать болезненное комментирование стиха Жуковского на запись лицейского дня А. Пушкина не лучшая затея... Не следует городьбу городить, так можно дойти до места и роли кириллицы в творчестве поэта, и тогда по-чухонски – «Х» будет равно «Ю».

     Вера Л.: «С именем Е. П. Бакуниной также связаны стихотворение «К живописцу» (1815) и мадригал «Напрасно воспевать мне ваши именины...» (1817–1819). Это юношеское увлечение Пушкина, по всей видимости, отразилось и в ряде других лицейских стихотворений, однако в пушкиноведческой литературе нет единого мнения по вопросу о границах так называемого «бакунинского» лирического цикла».

     Р.В.Н. – Хоть какой-то проблеск! «Бакунинский цикл» как и «цикл» «пушкинских сказок» – издержки «субъективной» самоуверенности пушкиноведов. Что не сделаешь ради приближенного положения к Гению? Да, что угодно делают!.. Поэтому сложно серьезно воспринимать труды пушкиноведов (?) или пытаться им возражать (?), покуда они не представят свежевыстраданные анализы //текстов//...

     Вера Л.: «Такие колебания свидетельствуют, что биографическая интерпретация многих лицейских стихотворений Пушкина достаточно субъективна: в ряде случаев элегическая ситуация связана с реальными переживаниями поэта лишь опосредованно, и мы имеем дело с традиционными литературными мотивами».

     Р.В.Н. – Опять двадцать пять! И, прежде всего, это из-за «намеренных» ошибок, поспешностей или ментальных упущений, что впору призывать «мозгоправов». Иначе – не вытравить эту «ересь»! Или следует создать новый «ИРЛИ по Поголовной Ревизии Пушкиноведения»...
     Уже ли Вера Чулайнен чует «элегическую ситуацию», но «с реальными переживаниями» поэтическое творчество не «связывает». Извините?!. Чухните, и разберись с физиологической природой поэтов... Если их возбуждение не имеет непосредственного ощущения, тогда их творчество болезненно-затхлое...
Что это за «традиционные литературные мотивы», за которые ухватился юный Пушкин в поисках точной передачи своего состояния в 1815 году?
     Он же своё состояние описал...
     То был «... веселья быстрый день», – повод преодолеть «угрюмую скуку» (?). И нет беды в том, что «птичка-Катенька» выпорхнула...
«Итак, я счастлив был <...>» – «Я счастлив был!.. нет, я вчера не был счастлив». И строка о «счастье» вовсе не из «Стансов» И.И. Дмитриева добыта, а из собственный ощущений.
     Эдак Пушкина надо признать ярым большевиком, возвестившим о «наступлении» «Октября», – и признать пророком коммунизма.
     Пушкин может ответить всем пушкинистам только текстом. И тексты отвечают и будут отвечать всякой беспардонной приватизации его духа.
     Другое дело – кому он ответит?..
     Корпоративная этика пушкиноведов – презрение любой морали, если они позволяют себе столь вольное комментирование его текстов... Они скорее напоминают боевое крыло презренцев точного литературоведения, чем защитников этой науки. Иначе бы, не пыжились над интерпретациями, а взглянули на запись «часов» и «минут» дня 28 ноября 1815 года, и ответили реальным поиском.
Так нет, – расследовать точное указание – не судьба. Дай накидать отвлеченных понятий и терминов, всегда теряющих связь с конкретной событийностью. Нет, не получится вознести «пушкинскую избу» до состояния фаллического «небоскреба»...
     Если кому-то интересны другие примеры? Их сколько угодно, «больших» и малых, в трудах «Пушкинская Энциклопедия. Произведения», в «Летописи жизни и творчества Александра Пушкина. (в 4-х тт.)» и в новом выверте «Pushkin Digital», – да всюду, где засел «ловкий» пушкиновед... И они частенько признаются в своих «упущениях». Однако жизни не хватит исправлять их ментальные миазмы, превращающие тексты Пушкина в удобный инструмент лубяного сознания...

     И если возвратиться к пушкинскому «Певцу», столь близкому нашей теме, то в ПСС Пушкина Т. 1.«Брокгауз-Ефрона». СПб. 1907 года. Под редакцией С. Венгерова, читаем нечто добытое Н. Лернером:
     «Указываемое Л.Н. Майковым (2-ое акад. изд. I т., прм., стр. 308) сходство «Певца» с «Последней весной» Батюшкова слишком отдаленно, и элегия Пушкина, пропитанная чувством, которое тогда всецело заполняло сердце поэта, вполне самостоятельна. Образцом для формы пьесы могла послужит первая строфа «Певца» Жуковского» (Стр. 350).
     Надо же, Майков поторопился, а «Певец» Жуковского сходен неотдалённо, почти «образец» и, при этом, пушкинский «вполне самостоятелен»! Тут необходимо сравнить эти строфы...
     Вот откуда прорастает ересь! И это извиняет чухонку, – такая «выучка» уничтожает самостоятельность...!
     Кто-нибудь когда-нибудь прекратит эту практику «борьбы» с гением?.. Ведь он с младых ногтей проявлял львиную силу слова, чем устрашал зрелых литтераторов. Уже ли неслышно и непонятно как и какое он берет дыхание чувств, какое движение образов, какое обширное видение ума он вкладывает в непредсказуемое преображение слов... Ничто не может быть ему образцом.   
     Любое «чужое слово» – лишь ему ведомый всплеск для распростертого хода вдохновения... Или мы способны только блуждать вокруг памятников его слова, а прикосновение к ним воспаляет болезненную ущербность?.. Он же всё точно описывает. Похоже это-то и не доходит до исследовательских «дарований».