Вечность

   Я лежу на каменном выступе. Когда-то очень давно, когда я только решил прилечь в этом месте, это была каменная стена метров в пять высотой. Через какое-то время, когда стена развалилась и от неё остались отдельные фрагменты,  в трех метрах от остатков стены возникла железнодорожная узкоколейка; и по железной дороге теперь два раза в сутки курсирует мотриса. Вернее, Киха-58. Это поезд, целиком и полностью сделанный на Японских островах. Маленький дизель, маленькие вагончики, маленькие сиденья; внутри красивая отделка всего качественной нержавеющей сталью. Утром туда, вечером обратно. Ход у мотрисы жесткий, но весёлый.  Такой же точно состав ходит по острову Сахалин из Южно-Сахалинска через Поронайск в Ноглики. Для чего, а, главное, как это чудо дальневосточного технического дизайна попало в Замостье за девять тысяч километров, думаю, и самому господу неизвестно.
   За моей спиной расположена единственная достопримечательность в Замостье: запущенная липовая аллея, ведущая к разрушенному, поросшему травой и крупным кустарником фундаменту дворянской усадьбы. По аллее время от времени кто-то передвигается. Иногда эти кто-то, а именно парни, уже достигшие репродуктивного возраста, выходят на мой выступ и спрыгивают с него вниз на каменный мусор, заросший лопухами. Я уже не в состоянии их понять. Метрах в двадцати от моего выступа есть нормальный спуск к узкоколейке, которым ходят все остальные. Только редко, место вообще-то пустынное. Я лежу здесь уже пятнадцать столетий и, обычно, никуда не хожу. Хотя это не вся правда. Время от времени я перемещаюсь в кафе, расположенное в пяти километрах от моего кладбища.  В это кафе я переношу себя мощью интеллекта.  Впрочем, не только туда.
   …Вот и сегодня в будний вечер я сижу в полупустой пристанционной забегаловке. В клетушечном зале четыре покрытых клеёнкой столика, и, кроме меня, здесь сидят ещё с пивом двое местных…
   … Пришел энциклопедист Кирилл. В этот раз без Мефодия. И стал бухтеть про то, что в последнем моём опусе о русской революции я заимствовал идею перманентного переворачивания в гробу у Владимира Набокова. Он (Набоков) её (идею) высказал, читая лекцию о преемственности русской литературной традиции в Корнеллском университете в 1949 году.
   Не иначе, вычитал в Википедии. Сначала я хотел ответить Кириллу, что в моем возрасте уже совершенно не стыдно признаться, что эту лекцию Набокова в 1949 году я не слушал, а потому про его высказывание не знаю ровным счетом ничего. Но стало лень…
    Кирилл ушел, пришла Лера.
    Она высокая, у неё греческий профиль и спадающие на лицо пружинки  волос цвета степного Крыма. Она села за мой столик рядом. Лера взяла морковный салат, но не для того, чтобы есть, а для того, чтобы ковырять в нем вилкой.
    Интересно, сколько она высидит. В прошлый раз она высидела почти вечность. Вечность буквально без какой-то секунды.
   На этот раз Лера  отсидела весь срок. И тогда я поцеловал Леру в губы, а её губы дернулись навстречу.
   Ой-ёй-ёй. Что ж я творю-то? Я ведь  с этой  девочки даже пылинку сдуть не имею права. 
   «Заплати за салат, у меня ни рубля», - сказала Лера. 
   Что характерно, у меня тоже.
   Я встаю из-за стола и обращаюсь к двум местным мужикам, единственным посетителям кафе.
   - Граждане, помогите московскому бомжу, подайте на пропитание Христа ради. Хотя бы несколько голландских гульденов. Если кто-то из вас сегодня не при гульденах, то я не откажусь от испанских эскудо. Впрочем, я не откажусь и от российских рублей и приму с выражением лицемерной благодарности на лице. Этим вы избавите себя от прослушивания лирической песни моего сочинения и пощадите собственные уши. Ну, что же вы, граждане? Похоже, вы не оставляете мне выбора?!
   И тогда я запеваю загробным голосом, вышибая у слушателей слезу, как мне самонадеянно кажется:
               
               
               
                Пятнадцать столетий назад
                Я был безнадёжно юный,
                Но вид я имел угрюмый,
                Чему был не очень-то рад.

                И вот, по прошествии лет
                Я вновь безнадёжно прежний,
                Видок непотребный внешний.
                И всем от меня привет.

                Движенье набитой руки –
                Столетий течение вязкое.
                Одной черно-белою краской
                Черчу вековые круги.

               
                Прожить бы ещё один день
                Мне самозванцу  лично.
                Задумчиво и аскетично;
                И, прячась от света в тень.

                Пятнадцать столетий вперед
                Я буду предельно угрюмо
                Без шапки и без костюма,
                Упорствуя, биться об лёд:

                По кругу катиться в телеге,
                Ногами без смысла болтать.
                И мне с той телеги плевать,
                Где половцы, где печенеги…

...Эти местные мужики хоть бы бровью повели: делают вид, что вообще призрака не слышат…
                2014 г.