Игра. Глава 5. Знакомство

     К жизни меня вернули резкие запахи хлора, аммиака и сероводорода, царящие в воздухе.

     Я лежал животом вниз на некрашеных и не стянутых узких досках, сплошь покрытых фекалиями. Вскочив на ноги, мне стоило большого труда перебороть тошнотворный позыв. В сравнительно небольшом помещении на металлических кроватях без матрацев и постельных принадлежностей, либо в проходах между кроватями прямо на загаженном полу, лежали сотни грязных, оборванных людей. Такие же несчастные узники толпились вдоль левой стены вонючего пристанища. Едкие запахи сильно раздражали слизистые оболочки глаз и затрудняли дыхание. Пол под ногами хлюпал, так как под ним было месиво из – по всей видимости – человеческих отходов.

     Ужас и недоумение от столь удручающей картины всеобщего скотства потрясли и парализовали меня одновременно.
 
     Никакого лифта нигде не было уже и в помине. Ресторан с проституирующими на минуты официантами представлялся какой-то невероятной сказкой, небылицей, приснившейся случайно. Сейчас я готов был просидеть в том сомнительном ресторане всю жизнь, лишь бы быть там, наверху, пусть в продажной, но несравненно более привычной обстановке.

     Однако перед глазами рисовалась совершенно иная перспектива. Металлические кровати, расположенные рядами от стены до стены, с лежащими на них людьми, напоминали мне чем-то армейскую казарму, только в абсолютно загаженном состоянии. У меня не поворачивается язык сказать "лазарет", хотя люди, пребывающие в зловонном помещении, были явно тяжело больны. Вокруг я слышал протяжные стоны, обреченный плач и сумасшедший смех. В двух шагах от меня, поджав колени к животу, на панцирной сетке узкой кровати лежал бородатый мужчина лет восьмидесяти и морщился, словно от невыносимой боли.

     Подойдя ближе и присев на корточки, я заглянул бедолаге в глаза, но не увидел в них ни мольбы о помощи, ни малейшего внимания к моей персоне. Похоже, его мучили сильные колики в желудке, и они напрочь вытесняли другие ощущения.

     – Что вы лазите возле старика? – Услышал я агрессивно-заносчивый вопрос.

     В этом возгласе чувствовались, отнюдь, не любопытство и даже не предупреждение, а нескрываемая угроза. Тон очкарика в помятом зеленом пиджаке мне сразу не понравился.

     – Иди отсюда! – продолжил он, стиснув зубы, уже на «ты».

     Я ничего не имею против очкариков, хотя этот наглый тип наступал на меня и всем своим вызывающим видом давил на такой больной нерв, что внезапная дикая злоба подмывала меня развязать драку. Но когда я представил, как от моего удара ломаются очки, трескаются стекла, и какой-то осколок режет ему глаз, стало не по себе. Такая развязка удовлетворения явно бы не доставила.

     Удивительное дело, едва я отступил от кровати и умерил свой пыл, задиристый паренек резко отвернулся и побрел прочь. Теперь, в свою очередь, окликнул его я:

     – Послушайте, Мне просто надо с кем-то поговорить. – злоба уступила место беспомощности. – Зачем мы здесь? Что это за скотство? Что это вообще? Как вы попали сюда?

     Так началось наше более близкое знакомство.

     Роберт оказался двадцатипятилетним молодым человеком. Работал он айтишником в торговой фирме. В казарму попал тем же лифтом, но не из ресторана, а из ателье, где шили платье его невесте. С тех пор, как Роберт очутился на стадионе, а случилось это по его подсчетам дней пятнадцать назад, он умудрился побывать в художественной мастерской, конюшне, химической лаборатории, а также на спектакле для одного зрителя, в качестве которого был он сам. Там Роберт и познакомился с Мартой.

     Поначалу сумбурный рассказ моего товарища по несчастью показался почти бредом. Он совсем не давал ответов на все новые бесконечные вопросы, возникающие в моей голове. Иногда я ему просто не верил, переспрашивал и уточнял мельчайшие подробности. Все услышанное казалось настолько невероятным, что воображение самого сумасшедшего фантаста не способно было бы, наверное, переварить всю эту «кашу».

     В художественной мастерской, например, Роберта заставляли раздеваться догола под дулом пистолета. Причем трое художников предлагали ему вставать и садиться в самые маразматические позы, а один из них писал на холсте маслом исключительно его задницу. В конюшне, снова под страхом смерти, какая-то женщина-мулатка с бешено горящими глазами принуждала Роберта выполнять ее команды относительно осеменения кобылиц. Когда он, изнуренный совершенно незнакомым ему делом, и вконец измученный криками этой ненормальной селекционерки, сорвался на грубость и ударил ее кулаком в лоб, его сшибла с ног мощная струя холодной воды из брандспойта, вмонтированного в стену помещения. Вероятно, кто-то им умело управлял, и Роберт едва не захлебнулся.
 
     В химической лаборатории он обобщал данные о применении психотропного оружия на различных животных, а также о его последствиях. Изучал зависимость между возрастом, весом медведя и величиной таблетки, достаточной для разрушения его нервной системы.

     Работы в лаборатории прерывались через каждые тридцать минут, и все сотрудники – было их восемнадцать человек – вынужденно слушали выступления людей в балахонах типа куклуксклановских, о том, что весь мир занят разработкой этого великолепного оружия и что оно имеет множество преимуществ перед видами, испытанными ранее. Во время этих коротких лекций вооруженный офицер из стадионовской "команды" разгуливал по аудитории и внимательно следил за поведением и выражением лиц экспериментаторов.

     Театр для одного зрителя был заведением, явно задуманным для актеров, грезящих сценой, потому что, невзирая на подавленное состояние Роберта и то, что в зале он был один, играли они вдохновенно, даже страстно. Однако уровень спектакля все-таки мало чем отличался от любительского. Поистине блистала среди актеров лишь Марта, которая самозабвенно отдавалась роли и, казалось, дышала действием. Ей едва исполнилось двадцать. Несмотря на возраст и недостаток житейского опыта, она проживала роль, как ребенок переживает игру в куклы, и была прекрасна настолько, что Роберт, полностью захваченный ее состоянием, на время забыл о своих потрясениях. По окончании спектакля он, как восхищенный зритель, громко хлопал в ладоши, а она благодарно кланялась ему и тихо плакала. Знать бы, что означали ее слезы…

     Происходило все это в небольшой комнате, заставленной реквизитами. Они были совсем рядом друг от друга, в четырех-пяти метрах, не более. Роберт, не в силах усидеть на своем стуле, кинулся к ней и почувствовал ответный порыв с ее стороны. Они крепко и нежно обняли друг друга. Любовь, которая так неожиданно поразила ее сердце, была, как ему казалось, наградой за перенесенные унижения и страх.

     Он вспомнил слова, которые вели его к стадиону как нить Ариадны: «…иди и ты найдешь»!

     Пока Роберт с пафосом в голосе заканчивал свой рассказ, во мне зрело негодование: какой обман! Что мы нашли в итоге – вонючий сортир? Мне неловко было перебивать расчувствовавшегося рассказчика, но когда он заговорил о любви, я еле сдержался. Под ногами хлюпало и пенилось дерьмо, глаза непроизвольно закрывались от парящего хлора и это лирическое отступление о какой-то любви, так волнительно вспыхнувшей и до смешного несуразно прервавшейся, совсем не соответствовало обстоятельствам.

     Меня интересовали не вздохи и ахи, а природа творящегося беспредела, последовательность и смысловая взаимозависимость событий.

     Роберт и сам, кажется, пришел в себя, и, заметив мое нетерпение, заговорил по делу:

     – В нашем гадюшнике нет ни одной двери. Людей сюда опускают лифтом, тем самым, которым и вы, и я сюда попали, только с разных площадок этого давно не спортивного сооружения. Народу становится все больше. Всех поят водкой. Кормят какой-то парашей. – Он кивнул в сторону кучкующихся у стены мужчин. – Там такое маленькое окошечко. Не закрывается. На раздаче – человек в противогазе. Они часто меняются. Работают быстро. Водки дают без меры. Многие напиваются как свиньи. Они-то и валяются на полу, если это можно назвать полом.

     – Так что же, - прервал я его, - выбраться отсюда невозможно?

     – Думаю, что возможно. Насколько я понимаю, – продолжал Роберт, – из этого отстойника выход только один, – по веревке.

     – Как по веревке? – Не понял я.

     – А так… Спускают сюда через люк в потолке канат каждые три часа на три секунды. Я засекал. – Он посмотрел на часы. – Скоро опустят в очередной раз. Все, кто в состоянии лезть, – лезут. Конечно, драка, свалка возле каната. Куда вылазят наши сокамерники неизвестно, но уж, наверное, не в такой свинарник, как этот…

     Роберт замолчал. Щуря глаза, окинул взглядом казарму. Пьяные люди, покачиваясь из стороны в сторону, передвигались по ней хаотично и бесцельно. Кто-то стоял, опираясь на спинку кровати, и давился от приступов рвоты. Двое парней возились на полу, обнимая друг друга запачканными нечистотами руками, кряхтели, поджимая к животу колени, словно ища удобную позу. В одном из них я узнал своего безбилетного попутчика.

     Мне подумалось о том, как ничтожно мало бывает нужно человеку, когда он получает в руки мерило своей значимости. Это пол-литровое мерило нередко перетягивает на незримых весах человека так, что он подлетает высоко вверх. «Тварь божья» парит некоторое время над землей, а потом больно бьется о нее головой…

     Роберт словно перехватил мои мысли и возразил вслух:

     – Все эти люди, по сути, несчастны. То, что им дали здесь, могло бы не являться потребностью там… Но большинство из них все-таки компенсируют недополученное, недостигнутое там тем, что есть здесь, что под рукой. Они совершают сделку. Они обменивают свои неосуществленные мечты на иллюзорный образ удовлетворяющей пьяной действительности.

     "Философ", - подумал я.

     Мой собеседник задумался, потом посмотрел на часы:

     – Сейчас опустят канат в центре казармы, вон там, - он показал на черный квадрат в потолке. – Нужно подойти туда тихо, иначе сбежится куча народу. Приготовьтесь. Как только канат свалится вам на голову, хватайте его и быстро лезьте наверх. Я полезу за вами.

     Следуя планам Роберта, мы незаметно продвинулись в центр зала. Канат действительно опустили буквально через пять-семь секунд. Но как только я за него ухватился и взглянул вверх, понял: эту высоту мне не взять.
 
     Однако размышлять было некогда. Я напрягся, подпрыгнул, вцепился в канат на значительном расстоянии от пола и усиленно заработал руками и ногами. Когда-то в школьные годы это занятие было мне хорошо знакомо, но сейчас, без тренировки, канат казался непослушным. Немного легче с ним стало справляться только тогда, когда снизу его облепили другие. Во всяком случае, канат перестал болтаться. Полагаться приходилось в основном на руки. Ноги из-за отсутствия сноровки казались практически бесполезными.

     Мне оставалось совсем немного до зияющей дыры в потолке, когда на моей ноге кто-то повис. Попытка освободиться результата не принесла. Более того, вторая нога вскоре также оказалась в чьих-то крепких объятиях. Я вынужденно замер на месте. Цепкие руки преследовавшего меня нахала уцепились за ремень, обхватили мою талию, шею. В нос ударил запах сивушного перегара. Крепкий широкоскулый конкурент, лицо которого я так и не успел разглядеть в деталях, был удачливее, сильнее и бесцеремоннее. Удар каблуком увесистого ботинка в голову – последнее, что запомнилось мне из первого пребывания на заветном канате.