Утро
Лежит один законченный верлибр уже почти неделю. Вспоминаю о нем лишь когда открываю приложение "telegram", чтобы ответить девушке или маме; от остальных людей я либо избавился, либо вежливо игнорирую.
«На черта, – думаю, – мне этот верлибр?», падаю на кровать, с которой видно мрачное серое небо Петербурга, и вновь вязну в тягучих утренних мыслях... Сначала вспомнился Георгий Иванов, который стихами пытался унять боль от вынужденной эмиграции, затем – Варлам Шаламов, который, после, кажется, десяти проведенных в лагере лет, когда выучился там на фельдшера и получил возможность жить в отдельном помещении, сшивал самодельные тетради и ночами вместо сна писал в них стихи... Варлам Шаламов, безусловно, талантливый поэт и писатель, но стихи – не хлеб, не вода, не драгоценный в условиях морозной Колымы и непосильной физической (в том числе, в больнице) работы сон... Что двигало им? Зачем он писал? Он ведь и не знал точно: доживет ли, покинет ли лагерь. Когда я читал его рассказ о том, как он выбирался с Колымы – радовался за него, по сфабрикованной статье проведшего там 17 лет, как за родного человека.
Впрочем, я что-то отвлекся.
Какую боль мне залечивать стихами? Ясно, какую. От чего пытаться отвлечься; жертвовать сном? Ясно, от чего.
Я встал и подошел к окну. Люди ходят по улице, ездят машины, по рельсам пронесся трамвай. На подоконнике стоит тарелка с остатками гречки, которую я употребил двумя часами ранее на завтрак, и остатки которой предусмотрительно залил кипятком, чтобы легче было потом мыть тарелку. На столе – рабочем, то есть, месте, небольшой беспорядок: лежат книги, газеты, кружка с остывшим чаем стоит, конфеты "Коровка", до которых я дорвался здесь, в "Питере" – Соня по моей просьбе таскает их пачками, а я их с удовольствием поглощаю, запивая то чаем, то просто водой, пока читаю, работаю или в раздумьях стою у окна.
26.02.24
(t.me/apashke)
Свидетельство о публикации №224022801735