Властелин Полей

— Петрович, ты Михалыча видел? — в только что проветренный кабинет влетел председатель колхоза Буря Василий Васильевич.

Юрий Петрович, будучи человеком робким и тихим, с двумя высшими образованиями и одним красным дипломом по специальности руководитель самодеятельного оркестра, хотя и не знал, где может быть Михалыч и о каком именно Михалыче идёт речь, ведь их по ведомости числилось шесть, предположил:

— Возможно, в курилке, Василий Васильевич.

Председатель крякнул и вылетел из кабинета, оставив дверь нараспашку. Юрий Петрович покосился на старенький кондиционер, заслоняющий собой треть окна и, тяжело вздохнув, встал и закрыл дверь за начальством.

— Михалыч! — прогремел голос Василия Васильевича со стороны курилки, — Египетская пирамида поперек глаз! Где тебя носит?!

Юрий Петрович представил, как у Михалыча выпадает из рук сигарета и несчастный сползает по стенке, хватаясь за сердце. Петровичу, страсть как захотелось, чтоб никакого Михалыча не было в курилке, чтоб Буря не смог его настичь.

— Какой кошмар, — прошептал Юрий Петрович и вернулся к ведомости, — Комбайнеры…

Буря несся дальше. В курилке болтали завгар Михалыч и младший агроном Максимыч, которого все называли Михалычем.

Красный от злости и совершенно мокрый от палящего солнца председатель влетел в собственную приемную и уставился на секретаршу Свету. В приемной воняло лаком для ногтей и апельсиновым дымом.

— Светлана, Михалыча ко мне живо! — недовольно буркнул Буря и хлопнул дверью в свой кабинет.

— Ага, — лениво отозвалась Света и мизинцем подвинула к себе мобильный.

Через пятнадцать минут в приемной сидели шесть Михалычей, один Максимович и два Марковича. Предусмотрительная Света пригласила всех, у кого отчество начиналось на «М».

Мужчины переглядывались, но молчали. В приемной хоть и воняло какой-то химической дрянью, но было прохладно и тихо.

— Василий Васильевич, они пришли, — пропела в трубку Света и с любопытством оглядела каждого. Остановиться было не на ком и улыбка тут же слетела с ее лица.

Буря выглянул из кабинета и с криком «Ага-а-а!» схватил старшего комбайнера Петра Михайлович и поволок на улицу.

— Олег! Олег! — гремел Буря, размахивая свободной рукой, — покажи ему! Покажи!

Олег, считавший университетскую практику в полях проклятием, попав в колхоз, резко изменил свое мнение. Единственный, кроме, возможно, Светланы, человек, который мог отличить «вёрд» от «эксцеля», он давил своим «цифровым авторитетом» всех и вся в колхозе. А ещё у Олега был квадрокоптер с камерой, с помощью которого можно было следить за тем, как идёт уборка урожая и над уличными душевыми кружить, когда бабы после рабочего дня купаются. О втором Олег предпочитал умалчивать.

— Смотри! — Буря пхнул Михалыча в плечо и тот уставился в небольшой экранчик мобильного.

Изображение задрожало, а через секунду стало понятно, что камера поднимается над полем, чуть пошатываясь, делает небольшой круг и поднимается ещё выше, выхватывает голубое чистое небо, темную полоску далёкого леса и родную, золотую пшеницу.

— Красиво, да, — с воодушевлением сказал Михалыч и вытер пот со лба, — я видел такие штуки в городе. Олежка, дорого стоит?

— Ты дальше смотри, не болтай, йоркширский хрящ тебе поперек горла, — строго грянул Буря.

Камера поднялась ещё выше и стало видно, что колосья срезаны не обычно, не секторами и не полосками, а каким-то узором. Михалыч присмотрелся и покраснел. Олег хмыкнул.

— Видишь?! — спросил Василий Васильевич.

Михалыч даже дышать перестал.

— Это что же…

— Это ***, Петя, — прокомментировал начальник.

— А это что сверху? — Петр Михайлович нервно сглотнул, понимая, что возможно, это его последние слова.

— А это нимб, Петя. Святой ***. На триста гектар.

Старший комбайнер закрыл глаза, судорожно вспоминая чья вчера была смена. Что-то крутилось на языке, но имя не выходило, а вот святой орган так и стоял перед глазами.

— Это… Это новенький. Он вчера только вышел, — заикаясь от ужаса, тараторил Михалыч, — он где-то… Где-то здесь… Его номер есть у Петровича. Он же его принял.

— Петрович! — заорал Буря во все горло и снова ринулся в кабинет кадровика.

Заслышав свое имя издалека, Юрий Петрович перекрестился, аккуратно разложил на столе ручки, поправил расчетные листки, звякнул скрепками в крохотном стаканчике и сложил руки перед собой.

Через полминуты в кабинет ворвался Буря, втаскивая за собой Петра Михайловича.

— Говори! — взревел председатель в ухо Михалычу.

— Но-но-новенький, — заикаясь промямлил Михалыч, — комбайн…

Юрий Петрович, про себя продолжая молитву, опустил глаза в ведомость и едва слышно прочитал:

— Властелин Игоревич Полей, одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения от Рождества Христова, третьего октября. Уроженец села Святохатки.

— Египетский глаз тебе в глотку, Петрович! Зови этого Василина сюда, я ему прописку на Святочлены поменяю! Живо! — заорал Буря и Петрович икнул.

Через несколько минут в кабинет вошёл мужчина, внешне напоминающий секретаршу Светлану. Соломенного цвета волосы были собраны в пучок прямо на макушке, белая майка-алкоголичка обтягивала тонкое тело, подчеркивая худобу и сутулость мужчины, а джинсы висели на бедрах, открывая взгляду цветастые трусы.

— Здравствуйте, мистер председатель, — растягивая гласные, проговорил мужчина, — рад знакомству.

— Это кто? — тихо спросил ошарашенный Буря у Петровича.

— Властелин Полей, — мужчина протянул тонкую руку в кольцах и браслетах председателю, — художник-комбайнЭр.

Буря зарычал:

— ***дожник…

Властелин закатил глаза и коротко махнул рукой.

— Я привык, — он хохотнул и наклонился к Петровичу, — гонорар можете перечислить на счёт, я кэш не люблю.

Петрович часто закивал, глядя попеременно то на председателя, то на Властелина.

— Какой гонорар?! — взорвался Буря и замахнулся на Властелина огромным кулаком, — это что за святой х*й на поле?!

— Это древо! Символ жизни, возрождения и духовного роста!

Пока Петр Михалыч и, прибежавшие на крики и звуки драки, другие Михалычи, разнимали Властелина и Бурю, Юрий Петрович густо краснел.

Он вспоминал, как его попросили найти комбайнера и он обратился к сокурснику, который поет в сельском баре по вечерам, а тот порекомендовал «настоящего Властелина Полей, комбайнера», который по счастливой случайности оказался свободным в сезон сбора урожая. Хотя внешность у Властелина, как и имя его, были странными, но Петрович проникся его речами о том, что хлеб — начало всех начал, пшеница — наша мать и работа с землёй и полем — первый шаг на пути к просветлению и свободе.

А когда Властелина Игоревича Полей увозила скорая, Юрий Петрович долго смотрел ей вслед, сжимая трудовую книжку в одной руке, а свой красный диплом — в другой.