Пепел его души. Маленькая повесть

              Пепел его души.
Маленькая повесть о любви, основанная на реальных событиях
Эту историю когда-то рассказал мне один знакомый. Потом ещё один. И ещё. И каждый из рассказчиков излагал свою версию происшедшего. Не стану утверждать, кто был из них прав. Скорее всего, все были правы и неправы одновременно. Предлагаю сейчас эту историю в том виде, в котором вижу её сам, отнюдь не претендуя на документальность.

     Больше всего на свете Юрка Киселёв любил костры. Ещё с детства. И чем больше было пламя, тем теплее становилось на его душе. Малоразговорчивый и необщительный, при виде костра он как-то оттаивал, отогревался что ли, и в глазах его появлялся блеск пламени, которое бушевало у него внутри. С годами это не прошло, но стало глубокой тайной. Вот и сейчас Юрка сидел на корточках посреди своего огорода и жёг прошлогоднюю ботву. Отсыревшая трава нещадно дымила и никак не хотела разгораться.
    –– Юрка, ты куда грабли запропастил? – послышался визгливый крик со двора.
    –– Да под иргой небось…
Жену его звали Любкой, как и соседскую корову, и никому вокруг не приходило голову называть их как-то иначе. Родом Любка была из соседней деревни Орулиха, поэтому постоянно орала, даже если это было совсем не обязательно. Так оправдывал её Юрка. Жену он не любил, но как мужик покладистый, старался всему найти оправдание, потому что в семье надо жить в согласии.
    –– Как они тама оказались-то?
Юрка поморщился.
    –– Сама по осени бросила!
Костра не получалось, и это обстоятельство сильно печалило кострового. Надо бы дровишек подкинуть! Но дров на никчемную ботву было жалко. Да и лень.
    –– Пойду на смену собираться. Пора уже.
Работа у него была железная. Это он сам так её характеризовал, поскольку трудился разнорабочим по вывозу металлической стружки. Первая смена закончилась, и наступала Юркина вахта. Свою работу он ценил. Не то чтобы сам процесс доставлял ему удовольствие, а просто, потому что, находясь на работе, в отличие от дома, чувствовал себя в большой трудовой семье. И ещё потому, что любил. Давно и безнадёжно. Наташа Устьянцева трудилась в том же двенадцатом цехе контролёром. И хотя пути их редко пересекались, поскольку он приходил на смену, когда её работа уже закончилась, всё равно недавнее присутствие любимого человечка доставляло ему несказанную радость. Пройдя по опустевшему цеху, Юрка первым делом шёл в конторку. Именно там и было рабочее место контролеров цеха. Стул Наташи ещё сохранял её тепло, и парень с удовольствием ощущал это, садясь на то же место. Тепло было нежным и ласковым. Оно поднималось вверх по Юркиному телу, согревая и пробуждая его организм к жизни. Это был незримый костёр, который давал энергию и побуждал к поступкам, на которые в повседневной жизни он не был способен. Он представлял себе упругий овал Наташиного лица, изящный изгиб шеи, лёгкий пушок по краям розовых ушек, когда видел их через стекло двери. Юрка заведомо точно рассчитывал время окончания смены. Он непременно должен был успеть, пока её стул не остыл. И едва гудел гудок, он, как бегун на дорожке, тотчас принимал низкий старт.
       Выпив тёплую энергетику стула, он хотел большего. Он готов был к подвигам и свершениям. Но дела ждали вполне заурядные, и тогда он гладил Наташин халат, прижимал к себе её рабочую одежду, представляя, что обнимает девушку. Халат не мог сберечь тепла любимой, зато хранил её запах, и Юрка вдыхал этот аромат, представляя себя с ней в одной комнате, в одной постели. Юркино обоняние притуплялось, запах становился слабее, и тогда, желая продлить свою мечту, он обнюхивал Наташины рабочие рукавицы, её инструменты, её тапочки, что стояли под фанерным столом… Это были краткие, но упоительно-счастливые минуты его жизни.
А потом начиналась работа. С огоньком и музыкой в душе. Юрка с лёгкостью возил огромные тачки фиолетовой стружки и сваливал их в грузовой контейнер. Ещё и ещё. В душе сейчас он был такой же точно стружкой – обожжённой огнём, фиолетовой и звенящей.
       История его любви была банально проста.
Ещё в далёком детстве, приезжая в посёлок Баранчинский на лето к бабушке, всегда просился в пионерский лагерь. Там на природе он отдыхал душой. И не потому, что среди сверстников ему было веселее. Просто пионервожатая Вера Смородина быстро разгадала Юркину натуру и поручала ему каждый раз разведение костров. А их было много. Отрядные, походные, рыбацкие… да мало ли поводов разжечь огонь в пионерское лето. Вот за это и любил Юрка пионерлагерь. Каждый раз, разводя огонь, он чувствовал в себе странное облегчение, какое-то особое чувство, как будто отпускал на волю птицу.
       Вот в один из таких вечеров он и встретил Наташу Устьянцеву. Погода в тот вечер стояла пасмурная, дрова отсырели и никак не хотели разгораться. Видя старания мальчишки, который силился на ветру разжечь огонь, Наташа подошла с наветренной стороны, присела и распахнула свой плащ. Ветер стих, и Юрка наконец-то разжёг непослушный хворост. Когда он поднял раскрасневшееся лицо, на него смотрели два голубых василька на пшеничном поле. Они светились радостью и симпатией. Смотрели и лучились. Солнца не было, а они лучились, будто отражали его, Юркино солнце, жившее у него внутри. На него ещё никогда никто так не смотрел. Вот так просто, доверительно и заинтересованно. Они сидели на корточках, смотрели друг другу в глаза и улыбались.
      Детство давно закончилось, но это событие сохранилось на всю Юркину жизнь. Ему уже двадцать семь. Хозяин дома и глава семейства, состоящего из него самого, жены и кота. Впрочем, эту роль он себе не выбирал. Жизнь так повернулась. А до этого не раз пытался обратить внимание девушки, однажды разжегшей с ним костёр. Поджидал её возле дома на улице Горького, возле клубного сада, где та с подругами каталась на карусели. А потом издали провожал до дома. Специально в семь часов утра приходил проводить её на работу, а потом встречал, пытаясь хоть издали увидеть тот васильковый лучистый взгляд. Но как с ней сблизиться, не знал. Костров в их жизни больше не было, а он не мог даже предположить, о чём с ней заговорить. Неказистый на вид, конопатый и лопоухий, он и по прошествии многих лет выглядел деревенским недотёпой. Да и в жизни немного преуспел. Учиться не захотел, пошёл работать. Стал токарем на заводе – отменным, хоть и незаметным специалистом. Но как только узнал, что Наташа Устьянцева перешла из заводоуправления в двенадцатый цех, тут же последовал за ней. И хотя в цехе работы по специальности для него не нашлось, не раздумывая, устроился разнорабочим. И вот уже второй год трудится рядом со своей мечтой. При встрече они даже не здороваются, девушка давно забыла случай из пионерской жизни.
       За это время Юрка успел жениться. По пьянке, а ещё из принципа. Последней каплей стал Наташкин жених. Не провожатый, как это было не однажды. Не воздыхатель, каким был сам Юрка, а самый настоящий жених. Киселёв не раз сопровождал их вечерами после танцев, крадясь в тени улиц. Снова и снова слышал весёлые разговоры, видел страстные поцелуи и объятья. Сердце его обливалось кровью от бессилия и безнадёги. Но поделать всё равно ничего не мог. Они даже подрались с тем парнем однажды в клубе на танцах. Юрка толкнул соперника и не подумал извиниться. Тут же в туалете завязалась драка, но она ничего не прояснила – силы были равны. Удовлетворения тогда Юрка не получил и от безысходности затаил обиду.
      Придя домой после смены, Киселев снова подошёл к тлеющему костру из картофельной ботвы. От былого подъёма не осталось и следа. Эйфория от недавнего удовольствия тоже минула.
Родился он в маленькой деревне со смешным названием Малая Лая. Никто там, конечно, не лаял, да и собаки-то были не в каждом доме, а вот название неизменно улыбало каждого приезжего. Да и имя парню дали при рождении под стать деревне – Юлиан. Это баранчинский дед настоял. Мол, будет Юлька как Цезарь, в генералы выбьется. Но в деревне размышляли иначе. Там про Цезаря со школы не помнили, поэтому по имени его никто отродясь не называл, а Юркой звать было и понятней, и проще. Но деда Юлий уважал. Благодаря ему в судьбе парня хоть что-то было необычным и ярким. Юрка поворошил по-прежнему дымящийся костер. Спать идти не хотелось…
      В третьем часу майской тёплой ночи в центре посёлка Баранчинский раздался истошный крик:
      –– Караул, горим! Помогите, люди добрые, горим, батюшки-и-и!..
Поселковый стадион и весь Лескомский переулок вмиг окрасились ярким светом. И правда, что-то там горело. Треск пламени был слышен издалека, и именно он разбудил соседей. Горел гараж по улице Чапаева. Старый добротный гараж с тесовыми воротами и резными накладками. Сухая древесина пылала задорно и ярко, чего не скажешь о рубероидной крыше. Та испускала зловонные клубы дыма и с остервенением разбрасывала ошмётки горящего материала. Подойти близко к горящему гаражу было рискованно.
      –– Крышу, крышу поливайте, – надрываясь, хрипел старик Черепанов – хозяин дома. Если крыша загорится – всему дому хана!
Он стоял на кровле двора и поливал её из вёдер водой, которую таскали из колодца сердобольные соседи. Гараж находился в огороде и ко двору не примыкал, это несколько облегчало положение, но отнюдь его не спасало.
      –– Ах ты, божечки мои! – причитала старая Черепаниха, бегая вокруг пожарища. – Скока добра-то пропадает. Две кадушки с-под грибов вчерась туда прибрала, половики в сенки, лопаты с граблями, шкапчик новый почти от мамы достался… у-у-у-у…
       Соседи и зеваки стояли поодаль, не смея приближаться к бушевавшему пламени. Вскоре подъехала пожарная машина.
       –– Где у вас можно водой заправиться?
       –– Как где? В речке!
Речка Баранча, называемая после заводской плотины Низами, текла невдалеке, в конце улицы, но всё равно на закачку требовалось драгоценное время. Двое пожарных бросились рубить забор, соединяющий гараж с двором, а машина поехала к речке за водой. И в это самое время появился Лёвка Васильев. На велосипеде, в растянутой майке, он заполошно перебегал от гаража к пожарным и жалобно упрашивал:
      –– Ну, пожалуйста! Ну, сделайте хоть что-нибудь!.. Мотороллер у меня там стоит новёхонький!
      –– Ах ты, батюшки! – взмахнула руками Черепаниха, – про торолер твой совсем забыла! Добра-то скока пропадае-е-е-ет, – снова затянула она свою песню.
      –– Бензин в гараже есть? – встрепенулись пожарные.
      –– Нет, не успел заправить.
     Это не помогло беде – гараж выгорел полностью.
     Юлиан Киселёв стоял неподалёку среди зевак и смотрел на происходящее. Костры он любил. Но злорадства не испытывал. Ему не было жалко Лёвку Васильева. И Черепановых не жаль было. Скупердяи, снега зимой не выпросишь – так им и надо! А вот добра было жаль. Юрка знал, что такое потерять имущество, сам мечтал купить себе велосипед, а тут целый мотороллер сгорел. Всё это он примерял на себя, и ему было жалко. А Лёвка – тот своё получил. За дело ему! Зачем увёл чужую девушку? Зачем сломал Юркину жизнь? Теперь пусть мучается! Пусть страдает.
Это событие разделило Юркину жизнь на «до» и «после». Он всегда любил огонь, и чем больше его было, тем теплее становилось у парня на душе. Но теперь к этому чувству прибавилось удовлетворение. Это было так приятно, как в жаркий день выпить ковш холодной воды. Глядя на пламя черепановского гаража, Киселёв ощутил необыкновенный восторг. Ему хотелось петь и танцевать, как когда-то в пионерском лагере он пел и плясал у костра. Это было чувство насыщения, нечто похожее он испытывал, обладая женщиной. Однако за свою жизнь он ещё ни разу не обладал любимой женщиной, а этот экстаз, что он получил, был выше, чем все вместе взятые его наслаждения с женщинами. К тому же это было чувство мести. Особое очищение огнём, который всё уравнивал и приводил к исходному результату. Огонь создавал пустоту, на которой можно было строить новый мир, новые дела, новые отношения…
В тот день Киселёву работалось особенно хорошо. Душа его ликовала, а чувство радости наполняло его ещё очень долго.
       17 мая в 03.45 внезапно загорелся дом по улице Луначарского, в минуте ходьбы от поселкового Совета. Огонь вспыхнул сам по себе, сзади, с огородов, словно из-под земли выскочил. Сначала обнял стену сарая, пробежал по стрехе и нырнул на сеновал. А здесь – раздолье. Корову Останины ещё по зиме зарезали, сена под крышей оставалось вдоволь. Огонь мгновенно охватил сеновал и теперь, словно зверь, выл из слухового окна натужно и страшно. Тушить сарай было бесполезно, но баранчинские дома обычно построены по кержацкому типу – под одной крышей и дом, и хлев, и сарай с пристройками. Всё под рукой у хозяина, зато и огню никуда бежать не надо – жги – не ленись.
       Тушили всей улицей. Кто чем мог. Кривой Серафим даже фуфайку не пожалел, скинул и ну по стене махать-материться. Да только где там! Жаром брови выжгло – сбежал бедолага. А вот Люда Останина – дочь хозяев, девушка лет двадцати, огня не испугалась, схватила ведро и ну поливать стены из бочки, что стояла в огороде. Да много ли в той бочке воды? Кинулась ко второй. А вторая бочка возле горящего сарая. Подойти боязно. Но в запале поторопилась, не подумала, что вся одежда на ней уже дымится, вот-вот полыхнёт. Подскочила к ёмкости, черпанула ведром, и пламя её накрыло. Обратно выскочить успела, но уже, как факел своего вечного огня. Киселёв дёрнулся.
        –– Как Огневушка-Поскакушка, – мелькнуло в его голове.
Он хотел побежать, сбить пламя. Ведь Людмила тоже была его любовью. Именно из-за неё затеял он этот огненный спектакль, чтобы очистить её душу, оставить ни с чем и начать всё заново. Возможно, вместе с ним. И вот горела она сама. Прямо на его глазах очищала не только свою душу, но и тело. А заодно его любовь к ней. Сил бежать ей на помощь у него не было.
        –– А если сам сгорю? – пронеслось в голове, – вон она как полыхает!
Но силы всё-таки нашлись. Невесть откуда. Он подскочил к горящей женщине и потащил её подальше от огня. Но крыша сеновала завалилась, и пламя накрыло уже их обоих. Юрка упал и машинально пополз в сторону. На помощь девушке поспешили люди. Первым был Равиль, мальчишка-татарчонок лет двенадцати. Он подскочил к потерявшей силы девушке, и, несмотря на обжигающий руки огонь, стал сбрасывать с неё лохмотья кофты и лоскуты горевшего платья. Пламя не церемонилось и тут же охватило мальца. Толпа взвыла. Подойти было страшно. И тогда какой-то парень, схватив ведро с водой, бросился на помощь землякам. Выплескивая раз за разом на погорельцев воду, он наконец оттащил уже потерявшую сознание девушку подальше от огня. Равиль вышел сам.
        Когда молодой человек скинул с себя брезентовый плащ, то оказался в милицейской одежде с лейтенантскими погонами. Это был новый участковый Михаил Кузнецов. Словно испугавшись представителя власти, тут же подъехали скорая помощь и пожарные. Пострадавших осмотрели. Людмила уже не подавала признаков жизни. Равиль был жив. Их обоих положили на носилки и увезли. А борьба с пожаром только начиналась. Полыхал уже дом, и спасти его было делом нелёгким.
       Юрка Киселёв смотрел на вакханалию огня, и в нём боролись двойственные чувства. Главное из них – восторг и упоение. Такого пламени он ещё в жизни не видел. Оно было всевластно и всесильно. Оно подчинило себе округу, и никто не мог его урезонить. Но, с другой стороны, он ощущал разочарование, которое заключалось в том, что его план в полной мере не удался. Ему хотелось показать силу огня, заставить трепетать перед ним и подчиняться его желаниям. Но он совсем не хотел никого убивать. Тем более Людмилу Останину. Он же любил её, и именно ради неё – живой и обновлённой – придумал эту ночь.
       Постепенно под впечатлением увиденного мысли его стали меняться. Он не виноват, что так получилось, он не толкал её в пламя. Это огонь сам решил, как будет лучше, значит, судьба! Значит, так и должно было случиться. Огонь отомстил за его обиды. Зачем было Останиной отвергать его? Два раза танцевали в клубе. Потом проводил до дома.
       –– Я же любил её! – кричала его душа. – У меня было всё серьёзно, а она… Выдернула руку. А потом снова пошла со мной танцевать. Всего один раз, но ведь пошла... Зачем было давать надежду? Прошло уже два года, а мне больно. Вот и расплата…
      –– Что там было в посёлке? – спросила его полусонная жена.
      –– Да так, домишко чей-то сгорел. В его глазах всё ещё полыхало пламя.
Ночь выдалась душной. Липкая, как политура, темнота заполняла комнату, где спали Киселёв и его подруга. Политура текла из большой пластмассовой канистры, похожей на печь-буржуйку, у которой прохудилось дно. Она безмолвно текла, заполняя комнату, и поднималась всё выше и выше по ножкам Юркиной кровати. Вот жидкость добралась до постели, потекла по подушке, холодноватым, похожим на змею ручейком поползла по спине. Киселёв понимал, что нужно бежать. Срочно. Без оглядки. От липкой жижи не избавиться, она проникнет всюду, облепит клейкими объятьями и вспыхнет. Он вздрогнул, вскочил с постели и замахал руками, пытаясь стряхнуть тягучую жидкость.
        За окном светало. Кот мирно дремал на половике. Юрка потряс головой, пытаясь скинуть с себя сон. Наваждение. Приснится же! Однако запах политуры не исчез. Резкий душок олифы со спиртом ни с чем не перепутаешь. Откуда ему взяться? Он поднёс руки к лицу и вдруг явственно ощутил этот знакомый запах. Вскочив на ноги, подбежал к рукомойнику и принялся неистово мыть руки. Раз за разом он намыливал ладони и смывал, намыливал и смывал. Это продолжалось долго. И бессмысленно. Руки его покраснели и начали саднить, но навязчивый запах сохранялся.
        –– Бог шельму метит! – вдруг услышал он хриплый голос за спиной.
Юрка вздрогнул. Приподнявшись, с кровати на него смотрела жена.
       –– Чё эт ты? – с испугом выдавил Киселёв.
       –– Да, говорю, собаке собачья смерть. Сдох ведь кобель-то дунинский, что нашего Мурзю гонял. Поделом досталось.
       –– Ты что ли? – прохрипел Юрка.
       –– А то… Иголочку в хлебушек – и околел зверюга. Я ещё Любку – корову фоминскую проучу, боднула меня гадина. До сих пор синяк на руке…
       –– Выпить есь чё? – наконец спросил он.
       –– А как же, твоя любимая бражка. Сладенькая…
Юрка поморщился. Пить он не умел, да и не любил. Потом сам себя не помнил, и голова раскалывалась. Но ему нужна была разрядка. К утру они напились.
В полдень следующего дня отделение поселковой милиции гудело, как улей. Не приспособленный к собраниям старый домишко, кряхтя, пропускал узкими коридорами огромный поток снующих людей. Здесь были и следственная бригада, и оперативники, и прокуратура – вся правоохранительная братия, в чьём ведомстве находилось вчерашнее происшествие. А оно было чрезвычайным. Ночью, не доехав до больницы, скончалась молодая девушка Людмила Останина. Несколькими часами позже за ней последовал Равиль Булатов, тот самый татарчонок, который пытался её спасти. «Ожоги несовместимые с жизнью», – таков был вердикт экспертов. Для Баранчи это было ЧП областного масштаба, поэтому вопросов накопилось много. Результат проведённой экспертизы гласил: налицо умышленный поджог. Банка из-под политуры валялась в огороде Останиных, но хозяевам не принадлежала. Отпечатков на ней не было, и это наводило на мысль, что поджог был заранее спланирован. При анализе событий участковый вспомнил, что пару дней назад был похожий поджог. Сгорел, правда, не дом, а гараж, но характер пожара имел схожую картину. Политура – идеальное средство для поджога. На заводе её много, а горит она не сразу. Основанная на смолах и спирте, она крепко цепляется за поверхность и почти не стекает вниз. Так что, плеснув вверх, можно было не беспокоиться – огонь обязательно её найдёт, и сбить его будет проблематично.
       Участкового Кузнецова это дело касалось в первую очередь. Во-первых, потому, что он отвечал за свой участок. А во-вторых, на службе он не так давно, и ему очень хотелось себя хоть как-то проявить. И вот случай представился. Да ещё какой! Но с чего начать, он пока не знал. Ни одной зацепки. По посёлку поползли слухи, что появился маньяк-поджигатель. И поскольку уже были две жертвы, народ волновался. Надо было что-то предпринять.
       Для начала поднимем народную дружину. Патрулировать улицы и выявлять всех подозрительных. Кроме того, стоит призвать народ к бдительности. Жители каждого района своих знают, пусть выявляют посторонних, присматриваются к соседям. На заводе усилить контроль за выдачей политуры. Максимально усложнить к ней доступ.
День промелькнул в приготовлениях и хлопотах, и к вечеру весь посёлок пришёл в движение. Каждый представлял себя на месте Останиных и Черепановых и опасался за жизнь и имущество.
       Наступила ночь. Тревожная и унылая. И в 01.20 неожиданно загорелось строение на улице Чапаева. Хозяева – Слепцовы. На этот раз вспыхнул основной дом, причём с фасада. Перед домом Слепцовых – большой палисадник с роскошными кустами сирени. Вероятно, поджигатель забрался в него и под прикрытием кустов сделал своё дело. Огонь вспыхнул не в одном месте, а сразу охватил весь фасад, поэтому присутствующие с ходу определили, что дом снова облит политурой. Вся улица немедленно прибежала тушить. Народ уже был готов к неожиданностям. Пожарная команда также сработала оперативно. Пожар быстро потушили. Разгневанные сельчане долго не расходились. Напуганные, они негодовали, грозили, ругались. Жизнь в постоянном страхе никому не нравилась, а заканчивающийся май оптимизма не вызывал... К трём часам ночи всё утряслось.
       Но как только рассвело, тревожно спящих людей снова разбудил вой пожарной сирены. В 05.35 загорелся дом на Северной улице. Вася Сибгатуллин, работящий татарин и молодожён, в спешке выгонял кур с насеста, вытаскивал немудрёное добро из новой избы. Небольшой домик на два окна, который ему подарил отец на свадьбу, был симпатичным и уютным. Комната и кухня с окном в огород – вполне подходящие апартаменты для двух любящих сердец. И вот тебе на! Вася с помощью соседей пытался потушить горящий двор, при этом с нежностью поглядывал на беременную супругу, которая сидела на скамейке у соседей. Если бы он только знал, что именно она, его роднулечка, является причиной несчастья. Но и она ничего не подозревала. Вряд ли будущей матери Резеде приходило в голову, что виной всему её давний воздыхатель Юрка Киселёв, нескладный молчаливый парень, работящий и безотказный. На таких, говорят, воду возят. И они всегда в тени. Невидные, неброские и обиженные.
       Тогда он был ещё токарем хоть куда. Любая болванка, зажатая в станок, играючи превращалась в блестящую деталь. Резеда тоже работала рядом, не замечая и не здороваясь. Она обожала цветы, не зря же её так назвали. А ещё книги, и поскольку заказов порой бывало немного, могла себе позволить читать на рабочем месте. Случайно Юрка подсмотрел одну из книг. Называлась «Аэлита». Он не знал, о чём она, но на обложке было нарисовано звёздное небо с планетой Сатурн в центре. И вот однажды парень подарил ей звезду. Именно так и сказал: хочу, мол, подарить тебе звезду. А потом положил на верстак сверкающую поделку, похожую на планету Сатурн. С кольцами и спутниками по периметру. Он нашёл такую картинку в библиотеке, куда специально за этим ходил. «Звезда» была до блеска отшлифована и отливала синевой. При этом выглядела настолько впечатляющей, что поражала воображение. Не зря же он целый месяц скрупулезно дорабатывал свой шедевр. Делать это приходилось ночами, в рабочее время возможностей не было.
        Так началась их дружба. Они гуляли у пруда, катались на карусели, Юрка даже звал девушку на Синюю гору и почти сразу признался в любви. Он и вправду её полюбил. Безудержно и беззаветно. Ему не нужно было от неё ничего. То есть совсем. Достаточно того, чтобы она была всегда рядом и улыбалась глазками резеды. Но как всегда было в этой жизни – большие мечты сбывались редко. Вскоре девушка к нему охладела. Наверное, не нашла ничего интересного.
И вот расплата. Новый дом Сибгатулиных горел на два костра. Поскольку пламя началось со двора, то вскоре перекинулось на дом слева и сразу на сарай с сеновалом. Тушить такой огонь было сложнее, а прибывшие на вызов машины приехали порожняком, поскольку совсем недавно вылили всю воду на пожаре Слепцовых. Вскоре крыша дома рухнула, и рыдающие молодожены стояли, обнявшись, боясь взглянуть на недавнее семейное гнёздышко.
       Вечер получился праздничным и ярким. И главное, без жертв. Трупов Юрка больше не хотел, поэтому, сделав поджог, он взял за правило будить хозяев или их соседей. Решил бросать камешек в окно или полено на железную крышу. Пожар у Слепцовых очень ему помог. Стоя у дома на Северной, он услышал от пожарных, что они всего два часа назад потушили дом по улице Чапаева, поэтому приехали без воды. Это немало удивило Киселёва и одновременно обрадовало, получалось, что тот пожар помог ему в полной мере осуществить задуманное здесь. Месть татарам удалась, поэтому удача на его стороне. А значит, на его стороне и правда.
Киселёв ужинал. Ночная трапеза у него тоже была праздничной. Он очень любил жареные макароны с луком. Если супруга в духе, наломает длинных макарошек помельче, отварит с солью, а потом на сковородку с луком и салом – до хрустящей корочки. Вот эта еда была по нему.
       Но Любка, жена его нечаянная, обычно ленилась. Не хотелось ей возиться ни с жаркой, ни с луком. Отварит макароны и даже воду не сольёт. Так что отварные макароны Юрка привык есть с бульоном. Но сегодня праздник. Подруга расстаралась – нажарила ему макарон с луком и теперь спит как обычно пьяненькая. Сидит Юрка, похрустывает поджаристым тестом, и мысли у него яркие и трескучие, как макароны во рту. Никогда ему ещё так не нравилась жизнь, никогда так не радовала. И всё потому, что всерьёз его не воспринимали! Даже когда на станке работал. Мастер давал самые простые, малооплачиваемые задания, как будто он и не токарь четвёртого разряда, а какой-нибудь сопливый пэтэушник. С личной жизнью было ещё хуже. Наташу Устьянцеву со школьных лет забыть не может, хоть и понимает, что у неё теперь другой. А вот нейдёт она у него из сердца, хоть ножом режь, хоть косой выкашивай из нутра злую лебеду-любовь. Много раз пытался её забыть, с девушками знакомился, провожал, даже замуж звал – куда там! Только посмеивались, а почему, он и сам не мог понять. Вот и сейчас в голове не укладывалось, почему на улице Чапаева сегодня сгорел дом Слепцовых. Аня Слепцова была тоже любовью Юрки. Причём особой любовью – зимней. Ане было уже лет тридцать пять, но Юрке она очень нравилась. Пройдёт по улице, вильнёт бедрами – все мужики с ума сходят. Шутки грязные отпускают, а сунуться боятся. Любого отошьёт Анка, язык у неё – крапива жгучая. Раз хлестнёт – неделю чесаться будешь. Понимая, что Аня на него и не взглянет, он прошлой зимой в декабре пробрался огородами по глубокому снегу к заднему окну в её спаленке. Сугробы в ту зиму были огромные, едва до окон не доходили, а задергушки на окне повешены низенько, так что вся комната, как в театре. Подкрался Юрка, разлепил глаза и замёрз сосулькою. Анка Слепцова стояла у зеркала и причёсывала волосы. Да причём здесь волосы – к чёрту волосы! – она была почти голая. Без лифчика и ночнушки, в одних трусиках стояла у зеркала и расчёсывала волосы. Господи, опять волосы!.. Киселёв глаз не мог оторвать от её ног, от её бедер. Ему даже грудь Анкина была не интересна – ну, не заводила его женская грудь! А вот ноги и что выше – напрочь вышибали дух. Они были настолько совершенны и безупречны, настолько соблазнительны и волшебны, что Юрка готов был отдать жизнь только за то, чтобы их погладить. Всего один раз. И можно было не сомневаться: не раздумывая, отдал бы всё.
       В тот вечер от инфаркта его спасли только Анины трусики. Не будь их, его сердце остановилось бы. Но он был готов и к этому. Даже мечтал. Ещё много раз под покровом ночи пробирался к слепцовским окнам в надежде, что на этот раз точно повезёт…
       Нынешняя зима малоснежная. Сугробов почти не было, и Юркина мечта откладывалась всё дальше и дальше. А потом, когда всё-таки в феврале намело, Анка вдруг поменяла задергушки на шторы. Это был крах. Бесповоротный и фатальный. Киселёв настолько привык мечтать об её ножках, настолько свыкся, что изредка видит их, что потерять это счастье было для него катастрофой. Он ходил к ней по ночам, как в театр, как в музей. Ходил, как ходят в церковь, чтобы просто полюбоваться, помолиться этим божественным ногам. И вот жизнь отняла у него и это счастье. Как будто веру отняла. Мысль о мести уже приходила ему в голову, но он всё ещё тешил себя иллюзиями. И вот свершилось. Само собой. Помимо и без его участия. Это был гостинец, который заставлял верить в чудеса. Значит, он на правильном пути, и огонь ему в этом помогает.
      –– Подвинься! – толкнул он свою супругу, укладываясь спать.
Не шелохнувшись, та что-то пробормотала, и в сторону Юрки выстрелило зловонное облако перегара.
      Жена ему досталась случайно и неожиданно. Как-то на пасху загуляли они с компанией. Набрали вина, закуски, яиц крашеных и пошли отмечать на природу. А на Урале природа – везде благодать! За околицу выйдешь – красота немыслимая, берёзки да взгорки, утёсы да бережки. Речка Боровка – ручеёк каменистый, в ней одни писканы и водятся. Зато сядешь на бережок – и никакой рыбы не надо. Одними просторами сыт будешь. Одним словом, вышли они за Вознесенскую горку к деревне Орулиха и устроились на пикник. Праздник удался на славу. Только пить Киселёв никогда не умел, да и не любил, пожалуй. А тут в компании девушку себе присмотрел – Иру Краюшкину. Симпатичная, щекастая. Плюшечка-пампушечка, щёчки-блюдечки, губки-пельмешки... У Юрки аж сердце зашлось. Что это, дескать, я всё Наташку дожидаюсь, жизнь-то идёт. Вот повеселеют сейчас все, расслабятся, тут я ей и объявлюсь. О чём будет говорить с девушкой, он, конечно, не знал. Из всех возможных тем самая знакомая была о станках. Про свой бы он мог поговорить, однако понимал, что вряд ли заинтересует. Расскажу ей про автомобиль! Это была его тайная гордость. Давненько уже оставил ему дед старый «Запорожец». Сломанный и ржавый. Вот Юрка уже три года чинил его потихоньку. Покупал запчасти, а то и сам на станке точил. Думал, поеду кататься, все девки с ума сойдут. И так эта мысль ему была сладка, так приятна, что боялся делиться ею даже с самыми близкими. А тут решил – пойду ва-банк, расскажу Ире, айда, мол, вечером кататься! Машина почти на ходу, только колёса накачать да горючим заправить. Вот с такими мыслями и уселся Юрка Киселёв за общий пасхальный стол. Для храбрости решил выпить. И не заладилось. Не умеют наши люди порой пить. Домашняя бражка была на редкость вкусной и казалась безобидной. Сладенький квас с пузырёчками – почмокал губами Юрка. Он придвинулся ближе к Краюшкиной и начал за ней ухаживать. То хлеба подаст, то яйцо почистит. Но к разговору его храбрость ещё запаздывала. Ему налили второй стакан. Парень лихо крякнул. Потом третий… Что было дальше Юрка помнил плохо. Вроде бы что-то рассказывал Ире о своём одиночестве, даже плакал. Потом пел «Солнечный круг», как тогда в пионерском лагере …
         А утром проснулся Киселёв в постели орулихинской продавщицы Любки Мамоновой. Она была старше его на одиннадцать лет и слыла бабой прожжённой. Имея внешность роковой женщины с яркой помадой и крашеными перекисью волосами, Любка по праву носила прозвище Болонка, не то за идентичный окрас, не то за визгливый голос. На вопрос, как я здеся оказался, Киселёв получил резонный ответ:
        –– Драсти-пожалста! Ел у меня, пил у меня, жениться обещал, а теперь спрашивает. Мы же с тобой в загс сегодня хотели идти, подавать заявление.
       –– А где Ирка? – глупо спросил пропойца.
       –– Какая Ирка?..
       И это был конец. Нет, конечно, Юрка ещё пытался сопротивляться. Целые сутки. За это время сходил домой к Краюшкиной и хотел объясниться. Но понимания не получилось: Ира хихикала, отворачивалась и никак не могла понять, что от неё хотят.
       И Киселёв сдался. Через день Любка с котомкой своего добра переехала к нему. И хоть до загса дело не дошло, теперь каждому было ясно, что Киселёв – женатик.
       Поздно вечером 20 мая в здании поселковой милиции стоял дым коромыслом. За столом сидели трое, и уже в который раз пытались понять логику поджигателя. На столе был развёрнут план посёлка, испещрённый карандашными пометками. Но как ни пытались оперативники найти логику в поступках преступника, похоже, её не было. Поджоги происходили в разных местах Баранчинского. Возраст, профессии и род занятий хозяев тоже ничего не проясняли. Единственное, что объединяло все пожары, это то, что они были сделаны ночью или рано утром.
       –– Вот в это время его и надо ловить! – убеждал Олег Вараксин. Надо каждую ночь делать обходы и досматривать всех шатающихся граждан.
       –– Так мы уже неделю так делаем! – возразил Кузнецов. – И что? Разве поймали кого-нибудь? Преступник тоже не дурак – сам в капкан не лезет. В каждом районе Баранчи народ пикеты выставил. Сами себя оборонять решили. Говорят, милиция бессильна. Думаю, надо делать засады. По два человека затаиться вблизи основных перекрёстков, мимо них ему будет трудно пройти. А так мы только вспугнём его, даже если он пойдёт на дело. Увидит нас и втихаря вернётся.
Зазвонил телефон.
      –– Алло?
      –– Где горит? Едем!.. Всё, ребята, ещё один пожар. И, возможно, снова поджог.
     Милицейский ГАЗ–69 пылил вдоль пруда на Мызу. Поджог был на Плотинской. Едва въехали на улицу, машину окружили местные жители. Вооружённые кто чем, они были агрессивны.
       –– Где горит? – высунувшись из окна, спросил участковый.
       –– Где? Где? Показать?..
       Маленькая сморщенная женщина, задрав подол, подскочила к машине и, брызгая слюной, зачастила:
      –– Спите, сукины дети, а нас здеся живьём жгут!
      –– Стой, мамаша! Не кипятись! Расскажи по порядку.
      Судя по отрывистым выкрикам толпы, картина вырисовывалась такая. Примерно в половине первого ночи в огороде дома Краюшкиных вспыхнул пожар. Недремлющие соседи сразу его обнаружили, и истошные крики огласили округу. Население было уже на взводе, и по ночам кто-нибудь да дежурил на улице. Набежала толпа, ворвались в огород и увидели, что горит деревянный сортир. Да и не сильно горел – чадила обожжённая дверь. В щель была вставлена береста, которая кое-где обуглила доски, но поджечь весь нужник не смогла. Пожар выглядел странно ещё и тем, что сама будка находилась далеко от других построек, и в случае возгорания никакого вреда им принести не могла. Это был совершенно бесцельный поступок. Тем не менее, были вызваны милиция и пожарные.
      Осмотрев место происшествия, Михаил спросил своих соратников:
      –– Какие будут мнения?
Но мнений пока не было. Дело и вправду выглядело странным, если не сказать глупым, однако факт был налицо. Преступник не оставил следов, грядки были целые, значит, он всё время ступал по траве. Опросив хозяев и свидетелей, следопыты поехали обратно.
       –– Я думаю, это был демонстративный акт. – Михаил взглянул на коллег. – Судите сами, вреда никакого не планировал, даже политуру не использовал, а только бересту. Ему было неважно, сгорит нужник или нет, хотел показать, что никого не боится и даже при тотальном контроле может творить дела.
       –– Да, очень дерзко и нагло! – глухо произнёс Леонид Кузнецов, брат участкового, огромного роста детина. – Эх, попадись он мне в руки… Третьи сутки не спим, родители забыли, как сын выглядит.
       –– Ничего, Лёня, поймаем, куда он денется!
       –– Поймать-то поймаем. А вот когда именно? Ещё пара-тройка таких ночей и народ с вилами начнёт кидаться на любого встречного.
Вараксин снял фуражку.
       –– Собаку надо вызвать служебную, Миша? С проводником. Видимых следов нет, а ведь всё равно ходил, значит, запах, может быть, остался.
       –– Возможно, ты прав. Только пока мы с собакой доедем, народ все следы затопчет. Если начнётся пожар, сразу набегут люди и никаких следов не останется. А вообще у меня есть совсем другая версия. Старик Краюшкин ходил ночью в сортир. Этого он не отрицает. Электричества там нет, а время тёмное. Вот он и зажёг бересту, чтобы себе подсветить. И сунул её в щель. Потушить забыл или плохо загасил. Дверь разгорелась. Сразу народ набежал, разборки устроил, поэтому дед испугался и молчит про свою оплошность. Ну, посудите сами, поджечь сортир в огороде – это же случай из анекдота!
      Ночь заканчивалась, а утро мудреней не становилось.
В этот же день 21 мая в 12.30 в отделении баранчинской милиции раздался звонок.
      –– Дежурный у аппарата.
      –– Где пожар? Какая улица? Кто говорит?
Дежурный, ошарашенный потоком вопросов из телефонной трубки, тут же перезвонил:
      –– Товарищ лейтенант, пожар у нас. Понимаю, что отдыхаете после ночи, но обязан сообщить. Горит на улице Плотинская, хозяева Краюшкины. Позвонивший назвать себя отказался, обложил меня матом.
     Участковый Кузнецов не верил своим ушам. Надевая сапоги и форменный китель, он в который раз прокручивал в голове полученную информацию. Уж не ошибся ли он? Не ослышался ли? Улица Плотинская, дом Краюшкиных, сколько же там Краюшкиных?
Дом полыхал. Задорно. Бодро. С огоньком. Последнего было очень много. Пламя выбивалось изо всех окон и с ровным гудением обволакивало всё строение. Это был тот же самый дом, в котором они побывали нынче ночью. Удручённые оперативники смотрели на полыхающее строение, пытаясь понять, как такое могло случиться. Пожарные работали споро, но дом было не спасти. Народа немного. День рабочий, и большинство населения трудится. Да и не было до сей поры пожаров днём. Кто бы мог подумать!?
      Когда пламя потушили, от дома остались только обгоревшие стены. Серые от горя хозяева стояли тут же, не в силах скрыть тоску. Подошёл старший из пожарной команды:
     –– Могу сообщить, что пожар начался вот с этого окна. Но очень быстро перекинулся на соседние комнаты. Похоже, все они были облиты какой-то горючей жидкостью. Нужна экспертиза. Но то что это поджог, могу сказать и без неё.
     –– Какое помещение находилось за этим окном? – спросил участковый хозяев.
     –– Моя комната, – со слезами на глазах ответила девушка лет двадцати пяти.
     –– Значит, пожар начался с неё. Вы уверены, что не оставили в своей комнате каких-либо горючих веществ?
     –– Что вы? У нас даже мотоцикла нет, поэтому ни бензина, ни керосина никогда в доме не держим.
     –– Не обязательно керосин. Самогон, например, тоже очень горючая жидкость.
Тут вмешался Олег Вараксин, он лучше знал этот район и вполголоса пояснил:
     –– Это вряд ли. Николай Трофимович – ветеран войны, уважаемый человек. Да и не пьёт почти. С берестой ночью, может быть, обмишулился, но самогон точно не держит. Они с моим отцом давние приятели, вместе по рыжики ходят.
Дело снова заходило в тупик. Как же так? Ведь должна быть какая-то разгадка! Но разгадки не находилось.
      –– Девушка! – вдруг хлопнул себя по лбу Кузнецов.
      –– Какая девушка?
      –– В каждом пожаре присутствует девушка.
      –– И что? В каждом доме Баранчи есть девушка или молодая женщина.
      –– Нет, здесь что-то не так. Почему-то страдают больше всего именно девушки. Вспомните погибшую Останину, и здесь пожар начался с комнаты девицы. А у Сибгатуллиных – там вообще будущая мать.
      –– У Слепцовых юных женщин не было, да и черепановский гараж с женским полом не связан.
      –– Всё равно. Надо вызвать всех потерпевших девушек и обстоятельно поговорить…
      Однако это мероприятие ожидаемых результатов не принесло. Связи между этими людьми не было, общих друзей тоже. А знакомые в небольшой Баранче, считай, всё население.
      Была суббота. Паника паникой, но даже в это тревожное для посёлка время народ находил время для отдыха. В заводском клубе по обыкновению в эти дни по вечерам проводились танцы. Огромная вывеска возле клуба с приглашением всех желающих мало кого оставляла равнодушным. Поэтому вся окрестная молодежь по вечерам собиралась здесь, чтобы потанцевать, пообщаться и, конечно же, покуражиться.
      Куражились обычно пьяные. Как они проходили на танцплощадку, это рассказ особый. Чаще всего проносили спиртное с собой в грелках, воздушных шариках, презервативах. При осмотре на входе эти сосуды обнаружить было невозможно. А потом счастливые постепенно пьянели. Одними из таких завсегдатаев были братья Бояровы, имена их история уже потеряла, в памяти сохранились только прозвища. Прозывали братьев Бяшами. Бяша старший и Бяша младший. Всё! Судя по всему, ничем кроме крепких кулаков братья не отличались. Но забияки были отменные. Редкий вечер проходил, чтобы кто-нибудь из них не нашёл себе супротивника. Вот и на этот раз едва зазвучала музыка, как старший из Бяш в комнатных тапочках на босу ногу вышел в круг и стал демонстративно танцевать один развязно и вызывающе в надежде, что это кому-нибудь не понравится.
     Юрка Киселёв сегодня тоже был на танцах. Он нередко бывал здесь, поскольку дома его никто не ждал. Вечно нетрезвая жена в свободе не ограничивала, она и без него находила себе занятия по душе, потихоньку наливая из шкафчика. Говорить им было не о чем, а выпивать Киселёв не любил. Разве что иногда, по настроению.
Выходные дни были исключением. Тогда Юрка собирался и уходил в клуб. Там была своя жизнь, которую он тоже не особо жаловал, но самое ценное в ней было то, что она отличалась от его бытия. И это ему нравилось. Кроме того, в клубе можно было узнать новости, которые ему из-за рабочей специфики больше узнать было негде. Вот и сегодня он пришёл на разведку. Во-первых, узнать, что в посёлке говорят о пожарах. А во-вторых, в глубине души Юрка всё ещё рассчитывал встретить свою любовь. И хотя до сих пор ему не везло, надежды его не покидали.
       Участковый уполномоченный Михаил Кузнецов тоже сегодня был на танцах. И у него на это также были основания. Он отвечал за порядок на своей территории, а заодно проводил профилактическую работу со своими криминальными подопечными, которые также любили посещать это мероприятие. Наличие выпивших его особо не тревожило. Это извечная проблема, от которой совсем избавиться невозможно. Другое дело, чтобы поведение не слишком адекватных односельчан не выходило за рамки закона. Однако сегодня была у Михаила и другая, не менее важная цель. Впрочем, об этой своей цели он не рассказывал даже брату. Тем не менее, на танцы он пришёл надушенным, причёсанным и в штатском. Его цель звали Вера Соколова – выпускница торгового техникума, которая недавно приехала в посёлок по распределению и теперь, стоя в кругу подруг, уводила мысли лейтенанта далеко от служебных дел.
       Юрка Киселёв стоял возле колонны танцевального зала и разглядывал присутствующих. Впрочем, что там темнить, как ни странно, объектом его внимания была также девушка по имени Вера Соколова. Темноволосая, с толстой косой, она была улыбчивой и притягательной. А самое главное – она была новенькой. В посёлке уже не осталось девушек, которые могли бы заинтересовать Киселёва, а те что интересовали, давно отвергли его. Вера же была из другого мира, и это обстоятельство рисовало в его голове радужные перспективы. Заметив её в прошлую субботу, Юрка всю неделю готовился к решительному штурму. По этому поводу он даже выпил сегодня с Любкой для храбрости и надел яркий галстук. Дело оставалось за малым – пригласить на танец и понравиться. Но вот это, казалось бы, плёвое дело и было самым трудным. Особенно его вторая часть.
       И вот зазвучал медляк. Так назывался медленный танец, который с замиранием сердца ожидала почти вся молодежь. Ведь она приходила в надежде познакомиться, а где это можно сделать лучше всего, как не в танце. Пока Киселёв собирался с духом – вспотел. Знакомство с женщиной всегда было для него трудным делом. Платка у него не было, и, смахнув капли со лба рукавом пиджака, Юрка выдохнул. Однако, когда он, наконец, двинулся в направлении цели, её уже достиг другой кавалер. Причёсанный интеллигентный Михаил оказался проворнее Киселёва, и этим его разозлил. Участковый был в Баранче тоже недавно, и его мало кто знал в лицо. Вот и Юрка не разглядел в сопернике свою возможную погибель.
       –– Ничего, – подумал он, – на следующий танец я обязательно опережу этого хлыща.
       Он даже подошёл поближе к Вере, чтобы успеть. Однако его соперник не отходил от девушки, развлекая её разговорами. Это злило Киселёва, бесило его до дрожи, но ничего поделать он не мог.
       На эстраде Валя Вяткин визгливым голосом исполнял песню «Для меня нет тебя прекрасней», и сердце Юрки замирало. Нахальный Мишка Кузнецов танцевал с его любимой, а ему оставалось только наблюдать. Это было чудовищно несправедливо. Ему казалось, что эта песня о ней. И о нём. Он снова был влюблён, и это снова было на всю жизнь. Возможно, всё так бы и случилось в Юркиной жизни, если бы хоть одна из любимых ответила ему взаимностью.
       И вот повезло. Ситуация изменилась. Старший Бяша вконец распоясался и устроил дебош в фойе. Участковый тут же поспешил туда, а Вяткин заиграл быструю мелодию. Это было не совсем то, чего хотел Юрка, но всё же кое-что. Не раздумывая, он поспешил в круг, где танцевала Вера, и устроился рядом. Ритм танца не давал ему возможности заговорить, но он мог хоть как-то обратить на себя внимание. Хмель продолжал действовать, и Юрка старался вовсю. Его яркий галстук вслед за хозяином выделывал немыслимые пируэты, а танцор наблюдал за реакцией своей пассии. И тут ему повезло ещё раз. В самый разгар танца у Веры вдруг сломался каблук. Вот незадача! Девушка подвернула ногу и заойкала. Юрка тут же подскочил, взял её под руку и помог добраться до стула. Он намеренно повёл её в дальний конец зала, подальше от остальных. Девушка, огорчённая своей бедой, послушно следовала за ним. Усадив её на стул, Киселёв взял в руки злополучную туфлю. Так и есть, каблук, не выдержав танцевального темпа, покосился в сторону. Для рукодельного Киселёва это была пара пустяков. Усевшись рядом с девушкой, он с помощью ключа от дома выправил согнутые гвоздики и вставил каблук на место. Потом постучал им по каменному полу и, протянув изумленной девушке, сказал:
       –– Возьми, до дома выдержит!
       Девушка охнула:
       –– Вот спасибо Вам! А я уж думала, босиком домой пойду.
       –– Давай я тебя провожу?
       Видя нерешительность, Юрка заторопился:
       –– А то не ровен час снова сломается, а на улице темно.
       –– Да, конечно! – согласилась Соколова. – Спасибо!
       Она всё ещё была в нерешительности.
       Всё испортил участковый. Своим ментовским носом он каким-то чудом отыскал их в этом закутке. Глаза его были навыкате, лоб в испарине. Не то с трудного дела вернулся, не то испугался, потеряв девушку.
       –– А, вот вы где! А я уж думал, куда моя напарница сбежала?..
       Вера сразу порозовела:
        –– Ой, Миша, как хорошо, что ты пришёл! Я тут каблук сломала. А вот он меня спас. И она, ухватившись за руку участкового, поднялась на ноги. Знакомство было провалено. Юрка сразу это понял, как только увидел реакцию Веры на этого шустрого пройдоху. Он ей определенно нравился.
         –– Как Вас зовут? – наконец спохватилась девушка.
«Юлий» – чуть было не ответил «Юрка», он именно так и планировал ей представиться, но вслух ничего не сказал. Махнул рукой и пошёл прочь.
А в воскресенье над Баранчой разразилась гроза. Первый весенний ливень раскидал по улицам брызги, оглушил раскатами грома, разогнал по домам народ. Яркие всплески молний над горушкой Борок создавали впечатление, что это Зевс разгневался на Олимпе.
       –– Кувыркайся, Валет! – кричала жена Валерке Мутных. – Примета есть такая, если в первый гром кувыркнуться – весь год счастливым будешь.
       –– А я и так счастливый! – ответил тот и кувыркнулся. Прямо на мокрой траве.
С утра жена Люся уже налила ему стопочку, поэтому насчёт счастья он не врал. Но возражать не решился, а вдруг после кувырка жизнь ещё счастливее станет?
Яркая вспышка – в глазах потемнело. Валерка аж зажмурился: ни фига себе счастье, чуть не ослеп! Он открыл глаза, но видение не прошло. Метрах в ста от него висело зарево.
      –– Пожар, Валерка! Пожар! – закричала жена. – Молния в Тюлькиных шибанула. Айда к ним!
Семья Тюлькиных жила на самом склоне Борка, третий дом по улице Свободы. Горел сарай с конюшней. Лошадей у хозяев не было, но скотины – полон двор. Народ уже бежал, кто с чем к злополучному дому. Большинство – помочь, чем могут, а иные – поглазеть просто. Не каждый день в дома молния попадает.
       –– Во шарахнуло! – слышалось в толпе. – Пламя до небес. Шибануло, так шибануло!..
       Старый, местами прогнивший двор горел азартно, несмотря на дождь. Огонь шипел, плевался искрами, но сдаваться не хотел. Даже не верилось, что так жарко может гореть трухлявая древесина. Пожарные приехали и дом отстояли. Но двор со скотиной сгорел. Даже пёс не успел выскочить. Вытащенный пожарными обгоревший остов собаки вызывал жалость и сострадание.
       –– Как же так, Уралко! Как же ты не успел выскочить? – сокрушался дядька Семён. Не на привязи ведь был. Неужто старый стал? Али молния в тебя попала?..
Слёзы капали у него из глаз. Жалко было всё: и отцовский двор, и скотину, и мотоцикл «Минск», называемый в народе «козлом». Кобеля Уралку было жальче всех. Член семьи, двор сторожил, белку за версту чуял, а тут оплошал, не разглядел беды, не расчувствовал.
        Разгребая дымящиеся обломки, Семён наткнулся на обгоревшую дверь конюшни. Засов на двери был заперт и намертво приварен огнём к скобе.
        –– Марусь, ты пошто дверь-то скотине не открыла?
        –– Да как же не открыла? С утречка ещё растопырены были. Неужели ветром захлопнуло? А засов тада кто задвинул?..
        Через восемь часов, 23 мая в 03.35 минут на пульт дежурного поступил сигнал: на углу улицы Республики в самом начале горит здание бывшего магазина. Кирпичное, дореволюционной постройки, оно давно было заброшено, и, конечно, не охранялось. Гореть там было нечему. Остатки крыши и старых стропил быстро выгорели, никому не принеся вреда. Зато снова наделали шума и всколыхнули округу. Народ смотрел на догорающие обломки и продолжал гадать, кому это понадобилось? Люди собирались в группы, судачили и негодовали. Два пожара на сутки было слишком много для небольшого посёлка. Толпа людей недоумевала, продолжая негодовать. Поэтому она не сразу поняла, почему вдруг восход солнца начался у них за спиной, на северо-западе. Люди оглядывались, удивлялись, уж не мнится ли им. А когда опомнились, было поздно. На улице Ленина горел дом пенсионерки Шиловой. Вероятней всего, поджигатель для отвода глаз поджог развалины бывшего магазина, и когда люди сбежались на пожар, запалил первый оставшийся без присмотра дом. Толпа взвыла и ринулась напролом.
       «Запорожец» Киселёва сорвался вихрем. Юрка спешил скрыться с места происшествия. Народ был повсюду, и он понимал, что пешему уже не уйти. Теперь он задействовал последний резерв – машину. Она помогла ему быстро уехать, но незамеченной не осталась. Дотошные жители быстро смекнули, что угорело мчащийся «Запорожец» может быть хоть как-то причастен к происшествию. Юрка это понимал и спешил скрыться от людских глаз. Путь его лежал на Рабочий Хутор. Там он ещё не засветился, поэтому расчёт был на то, что его не ждут. Но он ошибся. На Синегорском переулке дорогу запрудила толпа. Люди, вооружённые чем придётся, остановили машину и потребовали выйти. В салоне у Киселёва лежали верёвки и канистра с политурой. Этого было достаточно, чтобы его уличили. Он это понимал и как мог тянул время. Наконец решив, что жизнь дороже, что есть силы нажал на клаксон и газ. Одновременно. Автомобиль заорал и рванул с места. Толпа инстинктивно отпрянула, пропуская машину, и та, рыская из стороны в сторону, понеслась вперёд. Сзади в кузов что-то ударило, как будто выстрелили, но Юрка не останавливался, его гнал вперед инстинкт самосохранения…
        Опомнился он только на Борке. Едва не сорвавшись со склона, затормозил, понимая, что обратно дороги нет. Прямо пути тоже не было. Дорога, конечно, продолжалась, но раскисшая после зимы она вряд ли была под силу его «Запорожцу». Застряв в весенней жиже, хозяин уже вряд ли смог бы оправдать своё присутствие. Киселёв вышел на воздух и огляделся. Посёлок лежал где-то внизу и сзади. Дорога поворачивала налево, а впереди был обрывистый берег, и река Ак-тай. И тут он заметил на крыше машины что-то инородное. Подойдя ближе, увидел топор. Кто-то из недавних нападавших так сильно вонзил его в крышу «Запорожца», что пробил железо и обивку салона. Стальное жало топора отсвечивало бликами недалёкого посёлка и наводило ужас. А если бы по голове?.. По самые плечи вошёл бы …
        Его последний вояж был отчаянным. Выяснив вчера, в субботу, кто этот тип, провожавший Веру, он узнал, что тот был новым участковым. Это Юрку слегка остудило, но не остановило. Умом он понимал, что напрямую связываться с милицией – дело гиблое, однако предвкушение того, что одурачит ментов и подставит соперника, сильно возбуждало нервы. Ещё немного! Ещё два-три происшествия, и снимут его на хрен! А может, и закроют на годик за халатность. В любом случае Кузнецов уедет отсюда, и тогда Вера точно его забудет. И он решился сделать ещё два поджога. Поджигатель не знал, что участковый был из местных, поэтому при любом раскладе его план был провальным. Вздохнув от безысходности, Юрка снял машину с тормоза и толкнул к обрыву. Его мечта неловко скатилась по склону и, кивнув бампером, плюхнулась в Ак-тай.
        Он шёл домой по тёмной улице и плакал. Да и не плакал вовсе. Просто ветер дул в лицо и выдувал слёзы. Снова и снова. Они катились крупные и никому не нужные. Даже самому ему. И он, словно они чужие, даже не пытался их смахнуть. Он шёл самой окраиной. На улицах было всё ещё людно. И это несмотря на поздний час. Два пожара за сутки всполошили весь посёлок. Люди охраняли свои дома, и почти за каждым углом затаился патруль из местных. Он шёл оврагами и размышлял, как ему жить дальше. Самое простое – затаиться и ждать. Ещё одна попытка поджога могла оказаться роковой. Дело шло о жизни и смерти. Юрка понимал, что если попадётся в руки местных, то его не пощадят. Но как ни странно, собственная жизнь его мало интересовала. Важнее была честь или, проще говоря, самолюбие. Униженное тысячу раз, оно обесценило его жизнь и превратило в рутину. Он жил от поступка до поступка, от события до события, которые теперь планировал сам. Он знал, что сейчас придёт в захламлённый дом, ляжет спать с подвыпившей женой, и всю ночь будет дышать её перегаром. Потом она проснётся, будет опохмеляться и ворчать, что он не мужик, что импотент, что тряпка и неудачник. Любая попытка ей возразить приведёт к скандалу, которого он не выносил. Выгнать её тоже не мог. Пришлось бы применять силу, а это было не в его правилах.
       Прошло несколько дней. Посёлок продолжало будоражить, но уже не так активно. Каждую ночь на дежурство по-прежнему выходили большие группы людей. Даже завод на время отменил ночные смены, чтобы не подвергать опасности возвращающихся с работы людей. Было тихо. Но тишина обманчива. Она уже не раз взрывалась новым пожаром, новыми бедами, новыми страхами. Поджигатель затаился, а значит, в любой момент может нанести удар.
       Это мнение было верным. Вернувшийся к привычному распорядку, Киселёв, как и прежде ходил на работу, гладил вещи своей возлюбленной, работал по дому и очень скоро почувствовал себя забытым. За последние недели он научился жить с адреналином в крови. Чувствовать себя в центре внимания. Он был Вершитель, Бог, который решал судьбы людей и их имущества. Никогда ещё он не испытывал такого удовлетворения. Никогда ещё его жизнь не была столь насыщенной и интересной.
Но всё закончилось. И теперь он снова прозябал на своём опостылевшем огороде. Ругался со своей нелюбимой женой. Он знал, что стоит ему попытаться ещё хоть раз что-то поджечь – его схватят. И убьют. Заколют вилами, изрубят лопатами на куски… И однажды вечером, хлебая макароны с бульоном, вдруг сказал себе:
       –– Ну и пусть…
       В ту ночь участковый Кузнецов с братом-водителем дежурили на Вознесенской горе. Место было каменистое и ветреное. С горки хорошо просматривалась местность, но только с одного склона. Чтобы осмотреть всю округу, надо было взбираться на вершину, куда не смог бы добраться ни один вездеход. Внимание их привлёк мужчина, шагавший вдоль железнодорожного полотна, по которому паровоз-кукушка возил рабочих. Вроде бы идёт себе мужичок и идёт. Только вот куда идёт в такую пору? Дело к ночи. А впереди станция и железнодорожные склады.
       –– Ну и пусть себе идёт! – лениво произнес Лёха Кузнецов. – Там домов нет, поджигать нечего. Да и неделю уже никого не слышно.
       Наблюдение было верным. Целую неделю не было ни одного случая поджога, народ даже стал привыкать. Но участкового это не успокаивало.
       –– Нет, Лёшка, этот тип вернётся! Не может не вернуться. Если он столько натворил, ему одна дорога – снова жечь. И это к бабке не ходи… Слушай, а ведь прямо по железке кроме ангаров ещё и тарный склад! Там же горы деревянных ящиков. Заводи машину!
        И газик заплясал по ухабистой дороге.
Когда они подъехали к переезду, склад уже горел. Дорога к нему была одна, и им никто не встретился.
       –– Обратно тоже по железке ушёл. Склад уже не спасти, да и ничего там кроме ящиков нет. Давай за ним.
Бежать по шпалам было неловко. Дорожники специально кладут шпалы так, чтобы по ним было неудобно ходить. А уж бегать – вообще ногу сломишь. Вскоре впереди замаячил чей-то силуэт. Услышав звук погони, тень метнулась в сторону.
      –– К Боровке рванул. Хочет по реке уйти на Костарёвскую горку! Давай, Лёша, заходи справа, отрезай ему путь к посёлку, а я вслед за ним побегу.
Кросс для участкового был делом привычным. Армейская закалка давала себя знать, да и в школе милиции кое-чему обучили. Но навстречу беглецу уже спешил народ. Увидев в свете пожара бегущего человека, толпа костарёвских жителей ринулась наперерез. Вооружённые и озлобленные, они были настроены решительно. Киселёв остановился. Запаренный и злой от безысходности, он стоял на берегу Боровки – речки величиной с ручей. В руках у поджигателя была огромная жердь. Но она не могла спасти. Обозлённый народ окружил беглеца, и жизнь его ничего не стоила. Но Кузнецов подоспел вовремя.
       –– Разойдись, народ!.. Где же я видел эту рожу? – мелькнуло в голове. – Брось жердину, сволочь! Церемониться не стану. Сам шлёпну или людям отдам.
Толпа взвыла от предвкушения.
       Кузнецов выстрелил в воздух. И Юрка обмяк. Он понял, что деться ему некуда, и удача от него отвернулась.
       –– Где же я видел эту рожу? – мучительно вспоминал участковый, надевая наручники. Знакомое, очень знакомое лицо…
       Через полгода был суд. Поджигателю дали девять лет с конфискацией имущества в пользу потерпевших. Целая череда поджогов осталась недоказанной. Киселёв упорно твердил, что не виноват, что огонь сам выбирал свои жертвы. Народ остался недовольным приговором. Что поделаешь, пострадавшие редко бывают довольны наказанием преступников. Но только если дело не касается их самих…
        Время на месте не стоит. Отсидев в колонии строгого режима четыре года, Киселёв неожиданно получил послание. Писала бывшая его сожительница Любовь Мамонова по прозвищу Болонка. Умирая от рака, она рассказала ему историю, о которой он не догадывался. По её словам, выходило так, что она использовала его всю совместную жизнь. Вначале заставила с ней жить. Это было необходимо, чтобы уехать из деревни Орулиха, где на её совести было не одно преступление и целых две загубленные жизни. Торгуя из-под полы спиртным, она разбавляла технический спирт, добавляла травы и продавала под видом настоек и коньяка. Спирт сбывали ей путевые обходчики, которые сливали его из железнодорожных цистерн. Однажды вместо обычного ей подсунули метиловый спирт. Этим зельем отравилась семейная пара, жившая недалеко от неё. Ночью оба умерли. Чтобы скрыть следы, Мамонова подожгла их дом-развалюху, обставив дело так, будто пожар произошёл от неисправной печки по вине пьяных хозяев. Уловка вроде бы удалась, но у следователя остались сомнения в случайности происшедшего. Уж слишком сильным был пожар, слишком быстро гнилая избушка превратилась в кучу головешек. Спирт и здесь сделал своё дело.
      Мамоновой нужно было срочно менять место жительства и род занятий. Тут и подвернулся ей безвольный Киселёв. В подпитии он становился болтливым и легко внушаемым, и ей без труда удалось убедить его в том, что во всех неудачах виноваты женщины, которые его отвергали. Зная страсть Киселёва к огню, она подпоила его и убедила, что только огонь может очистить душу и саму жизнь. Нужно только дать ему волю. И это ей удалось. Хмельной сожитель легко соглашался с доводами, а протрезвев, ничего не помнил и принимал свои намерения за знамения свыше. Это она надоумила его использовать политуру при поджогах. Ей было необходимо найти крайнего на случай, если бы её преступление в Орулихе раскрылось. И для этого она готовила почву, постоянно спаивая и подталкивая супруга к поджогам. В письме она пыталась облегчить душу и призналась, что немало поджогов было на её счету. Покаялась, что спалила дом Слепцовых, затеяла пожар на Мызе, заживо сожгла всю скотину Тюлькиных. Делала это, отрезая сожителю пути к отступлению. Ведь если бы он попался, она всегда могла сказать: вот он злодей-пироман, с него весь спрос. А я просто пьянчужка. В послании она жаловалась на судьбу и скулила, что Господь её наказал. Страшно и неотвратимо. Она умирала в муках. Рядом никого не было. Все накопленные деньги завещала ему, указав, где он сможет их отыскать. В конце она уж совсем неожиданно призналась:
      –– Я ведь любила тебя, дурака! И могла бы любить всю жизнь, ничего не требуя взамен. Но ты любил только других. Всех – и не меня… Прости, если сумеешь, и прощай, Твоя Болонка…
      На этом и должна бы закончиться эта история. Должна бы, но не закончилась. Даже не знаю, будет ли у неё вообще финал. Найдётся ли следопыт, который поставит здесь точку. Несколько лет назад мне в руки попала старая фотография. На ней была изображена группа людей, стоящих возле проходной Баранчинского завода. Они фотографировались на память. Завод разваливался, и работавшие в нём десятилетиями люди на фотографии выглядели грустными и усталыми. Но дело было не в них. За спиной позировавших виднелась заводская Доска почёта. Наверное, одна из последних перед тем, как завод закрыли. Разглядывая этот снимок, я неожиданно увидел нечто необычное. А именно лицо, которое некогда в юности было мне знакомым. И этот персонаж был не среди позировавших. Человек со значком на лацкане «Ударник XII пятилетки» смотрел с фотографии, которая висела на Почётной доске. Это заинтересовало меня. Увеличив снимок, я с глубочайшим изумлением прочитал надпись под фотографией: «Устьянцев Юлиан Петрович – токарь-универсал 12 цеха» …