Холод свободы... глава 8

щепинские рассказы, или Яшкины были.

семейная хроника

Глава восьмая -
                -  ВОССТАНИЕ - 
                14 декабря 1825г.

"Ну что вы князь,мы же не шведы и не король Карл XII,сбежавший после Полтавского сражения в Турцию. Мы русские, и не почитаем никои страхи пред любым врагом..."

Мы все дворяне от сохи,
Господь нам дал любовь и совесть,
Мы все Отчизну берегли,
От злобы царской и неволи...
 Курган.1856.10.10.
                = СВОБОДА на ЗАКАТЕ =

… Наступающее утро, 14 декабря 1825 года, просыпалось тяжело, медленно и тяжко, словно дыхание усталого страждущего тепла путника, готовившегося к  видению чудес. Полумгла, будто нехотя, с трудом высвечивала дома и улочки пробуждающейся  столицы. Снег  небесным пухом  падал на землю. Город, после промозглой, сырой и холодной  ночи просыпался окончательно. В окнах горожан всё больше появлялись огни и  сквозь неприкрытые занавески виднелись заспанные словно "помятые " лики проснувшихся хозяек, торопливо и будто в спешке готовивших домашних к работе, а лица выглядели нервными и  озабоченными. Из одного дальнего приоткрытого окна соседнего дома, слышалась, как песня, повторяемая множества раз первая строка древнего гимна еврейской литургии; "- Леха доди ликрат кала..." ( выйди возлюбленный , встретить невесту-авт.) Князя удивила она, зная питерцев, ибо у этого  народа она исполняется по пятницам с приходом сумерек, и не иначе, как ему думалось, только в синагоге перед началом вечернего богослужения. Впрочем, он об этом тут-же забыл... Всё было как обычно, как в любом городе   великой России.  Белёсо-чернеющий дым от печей, с начало тонкими струйками, а потом и густыми клубами, словно тучи закружился над крышами домов и дворцов столицы Российской империи. Дворники, уже  по всем улицам мели мётлами снег, ещё лёгкий и пушистый, как сахар, синий в рассветной мгле. Звук шаркающих мётел и лопат, убиравших  тротуары блюстителей чистоты, будоражили проснувшихся горожан. А их помощники, мальцы, очевидно их дети, сразу метали на землю песок из небольших тележек, не дай бог, кто из господ  может поскользнуться и упадёт… будет  трагедия. Извозчики-курьеры с гиканьем, чтобы оберечь зазевавшихся прохожих от беды, молнией  проносились мимо его жилища, оставляя за собою вихри и клубы снега. Князь вернулся в квартиру. Время ещё было вполне предостаточно, и князь успел переписать завещание на случай своей смерти, а также письмо с извинениями к матушке, княгине Ольге Мироновны и целое послание своей не состоявшейся невесте Оленьке Корф. Вещи, подготовленные им с вечера и убранные в полотняное полотенце, он завернул в шёлковую ткань и убрал под одежду и в саквояж. Придерживая это всё рукою и выходя из комнаты, он в последний раз осмотрелся и проверил, всё ли правильно сделал, затем затушив снуфером свечи он вышел из квартиры в парадное дома. Холод как-то сразу освежил лицо, но вовсе  не успокаивал, даже лестница показалась длиннее обычного, впрочем князь и не спешил. Сегодня, всё казалось каким-то необычным и красивым, даже подъезд дома, он увидел словно всё со стороны и в последний раз. Город просыпался нехотя и лениво, домовые двери парадных начинали уже хлопать от выходивших хозяев или их слуг, обдавая холод улицы парами тепла. Жизнь и город безразличны к судьбам государства и людей, это он заметил ещё раньше, ещё будучи  кадетом в корпусе. Сейчас же он смотрел на всё с каким-то томящим  сердце настроением. Дамочки - работницы шли мимо не спеша и балагуря с провожатыми работниками, ясно было, откуда и куда они возвращались, в их корзинах был хлеб и молоко для хозяев. Их сонные усталые лица говорили о многом, жизнь слуги и лакеев трудна и не благодарна, так было всегда, из века в век. Каждый город живёт своею жизнью, для кого-то царственной и ленивой, ждущей наступления вечера, чтобы вновь раствориться в балах и кутежах, в раболепие идола,и поклонении пред властью. Для других горем и нищетой бытия, вечного, беспросветного бытия. В некоторых окнах домов ещё горели свечи и сквозь занавески виднелись дамы, приступающие к туалету своему и царственному переодеванию. Князь, смущённо усмехаясь, вздохнул с грустью, увидит ли он завтра всё это, сейчас всё такое приятное и обычное, а на завтра у него лишь несбывшаяся  мечта. В воротах домовой арки его приветствовал дворник Мустафа с лопатой в руках, большой, добрый и могучий, всегда вежливый и очень охочий до работы, И хотя он был уже пожилой, но совсем не похожий на старика. Князь любил и уважал этого представителя народа жаркого востока. Узкий домовой тротуар, что у парадного, он уже почти весь  очистил, и даже деревянный настил-решётку успешно стряхнул от снега. 
— Любезный Мустафа – попросил Дмитрий Александрович - не почтите за труд, не забудьте сосульки стряхнуть с моего балкона, иначе кому-то достанется и вас будут ругать, чего я не хотел бы! Да и знаете, если я вдруг не приду сегодня, завтра, не беспокойтесь, и передайте мои вещи, ключи и прочее, моей матушке или батюшке Усову. И не поминайте лихом, если я вас чем-то обидел. Да, жить меж двух миров, наша беда, но наконец-то мы возьмёмся за настоящее для дворянина дело, за народ. Дворник с удивлением и даже сочувствием посмотрев на офицера, хмыкнул в недоумении. Ему с того с не сего, словно видение из тьмы, вдруг почудилось, что князь Дмитрий Александрович лежит в гробу, от этого мимолётного видения блика, он даже встряхнул головою, снимая шапку. Если кто уходит из этого скорбного  мира, да помилуй меня Аллах, значит, так было угодно Всевышнему. Всякая судьба, как и жизнь, имеет свой путь. Интересно, подумалось князю, а вот нашему Мустафе нужна свобода, или нет, и как он её понимает? Другой веры, другого уклада жизни, семьи. Как он? Одно дело трудиться в рудниках и на заводе по шестнадцать часов, а другое дело в столице махать метлой или как сейчас зимой лопатой. Хотя и это тяжёлый труд, В усадьбе он ни один раз разгребал с отцом сугробы снега завалившие дорожки и сам дом. Труд оказался поистине тяжкий и достоин уважения и похвалы, ведь  для этого труда нужно недюжее здоровье и сила богатыря. Князь склонил голову в знак уважения, приветствия и вышел из ворот дома. Морозило, сквозь мундир тянуло диким холодом и жгучим морозом. Дмитрий Александрович нервно передёрнул плечами, и стараясь поплотнее замкнуть меховой воротник мундира. Свёрток, что он взял с собою, оттягивал карман и меховой плащ, оглянувшись, князь зашёл под арку 9 дома, подошёл к кирпичной стене,и приоткрыв дверь чёрного хода вошёл в парадное с другой стороны. Там он открыл ловким невидимым движением под лестничную крышку и, вложив в неё свой свёрток предварительно осмотрев место закладки, затем вновь прикрыл его. Прилегание сокрытого тайника было таким плотным и надёжным, что даже вблизи оно было абсолютно не видно надёжно сокрытое потайным камнем. Дальняя родня Кусовниковы и матушка княгиня Ольга Мироновна, были заранее предупреждены письмом, и осторожно подготовлены к назревавшим событиям князем, они знали где искать в случае чего документы, и его личные вещи: медаль, иконку, копии писем Вольтера,  и семейную реликвию "бунтовщика", родовой крест привезённый ещё их предками в одну из поездок на Афон. Завершив положенное, тем же путём офицер вернулся на улицу, где работавший дворник Мустафа, был чрезвычайно удивлён вновь увидев постояльца. Посмотрев на своего ныне опоздавшего к нему "своего" извозчика с которым постоянно ездил в казармы, князь махнул ему рукою, и обождав когда тот подъедет, сев в сани поспешил на службу.  На пути он остановился, и как всегда, зайдя в магазин Семёнова, который всегда открывался ни свет, ни заря, купив любимую с детства французскую булку, издававшей невероятный аромат и тепло, сунул её под мундир и пешком, отпустив извозчика, не торопясь пошёл к уже близким казармам полка. Крикнув, оборотясь почему-то  при этом к купцу: « Спасибо, что не скучали со мной… - и добавив тихо - Уважаемый друг». По пути, он с наслаждением ел ещё не остывший хлеб, вспоминая такое далёкое детство, когда повариха или как её чаще называли стряпуха, пекла пирожки и, угождая молодому барину, тайком от батюшки и матушки давала ему по два, три пирожка с пылу с жару. Он, будучи тогда ещё малым, и знавший все тайные ходы в доме, забирался к голубям на чердак и ел с ними пирожки с мясом и вареньем. Последними своими "сокровищами" он уже не делился, а полностью съедал сам и когда через час он выходил к завтраку, то был уже сыт, за что матушка не знавшая в чём причина такого каприза ругала его соответственно, но любя, чисто по матерински.
... До казарм оставалось идти каких-то десять минут, и штабс-капитан оттягивал вынужденную встречу, переходя на мелкий шаг. Ноги скользили по снегу, идти было сложно и князь пожалел, что отпустил возок. Выйдя на мост набережной реки Фонтанки и увидев полукружье казарм, князь с грустью вздохнул, и  остановившись на мосту раскурил трубку терпкого турецкого табака. Ему нездоровилось со вчерашнего дня и хотелось хотя бы денёк отдохнуть, но долг превысил желание вернуться. Офицер оттягивая момент начала службы стоял, и потягивая трубку замёрзшими губами, смотрел на так, ставшими для него родными и любимые им казармы. Из  арки казарм, через  чёрно-белые ворота, быстрым шагом выехала пара колясок и  возок, они были пусты. Князь, пропуская их поймал себя на мысли: « — Выехали за командиром полка, а вторая была адъютантская, и очевидно помчалась в штаб, в возке же он заметил промелькнувшее лицо знакомого фельдъегеря, укрытого от снега шерстяною накидкой». В голове, как–то совсем неожиданно, родились  строки вырванные  будто бы из небытия:

Ныне Смерть, а завтра Слава!
Эх, в России, всё не так,
Восхваляют только павших…
Как и сотни лет назад…


и как внезапное наваждение беседы-спора вчерашнего дня:


Быть может позже Граф...потом

О  нас расскажут...одиноки

Век XIX жесток,

Но, то ли будет граф с друзьями

Мундиры сбросят, что потом?

Петля удавкой стянет души

Где Бог? Забыл наш Царь о нём

Сибирский тракт...народ в неволе...

  Только при подходе к казармам Московского полка,  похожим на полумесяц, стало совсем светло, полностью высветив грандиозной по размерам постройку для гвардии. Штабс – капитан, князь Щепин – Ростовский, войдя в парадное левого крыла здания казарм, приветствовал дежурного офицера и караул роты, спеша пройти во двор и далее в шестую роту. Но выйдя на плац, он заметил начальство, на удивление рано прибывшего на службу. Вдали от ворот,стоял и разговаривал с Виригиным, полковник Хвощинский, одетый в парадный мундир и при шпаге.  Это было необычно и странно, для полковника  вечного спутника  полкового и штабного начальства. Говорили они тихо, и  очень нервно. Штабс-капитан, проходя мимо,  приветствовал их, но заметил, что они при его подходе замолчали и как-то по-особому, очень внимательно  посмотрели на него. Впрочем, мысли офицера, на тот момент были заняты служебными делами, и он совершенно не обратил на это никакого внимания, о чём впоследствии не раз жалел, говоря друзьям что так бывает в жизни. Наши, иногда мгновения, искры поступков, складывающихся из мелочей, покрывают тенью всё наше будущее, но  на которые мы не обращаем в тот миг своё внимание… Его  рота ныне заступала в караул,  на дежурство совместно с пятой ротой, что ему никогда не нравилось, ибо там, в пятой роте, служили в своём большинстве новобранцы.  Дисциплина в команде была слабовата, по сравнению с его ротой, что доставляло дополнительные обязанности и  заботы многим, но об этом он никогда не обсуждал ни с кем боясь обидеть  своих друзей, офицеров рот. Поднявшись по крутой, не широкой лестнице на второй этаж, где находилась оружейная комната полка, князь проверил восковые печати на шкафу с ключами от комнат и офицерской, вход в полковую оружейную. Сдача и принятие дежурства, в 3-ей,6–ой,и 5-ой ротах,  оружия, происходила размеренно, почти как обычно, только, сильное волнение в казармах, вызывало необъяснимое беспокойство  и ощущение чего-то не поправимого у штабс-капитана. Планы планами, а жизнь и Бог, смотрит на всё по своему, и часто их планы не совместимы. Кто в тот момент  мог предполагать и думать, о том, что через каких-то пятнадцать часов, многие участники этого дня,  будут убиты или арестованы…  Подошедший в роту князя, Виригин, предложил офицеру пройти срочно к генералу.По пути к штабу, они молчали.На вопрос  штабс-капитана, Виригин   не ответил. На первом этаже их обогнали два поручика соседней роты. Придя в штаб, с ними говорил штабной. «— Сегодня по приказу, рота штабс-капитана Щепин-Ростовского Д.А., должна была заступить в караул вместе с 5-ой ротой - объявил князю, только что прибывший адъютант командира полка         
– Но, личный состав, вместе с барабанщиками и оркестром, что выстроен на плацу, срочно вернуть в казармы второго корпуса роты. И не покидать их до особого распоряжения командира полка. - Ясно господа офицеры? Всем ясен приказ, я ещё раз спрашиваю? До особого распоряжения командира полка, и не иначе!». Адъютант, отдав честь, отбыл. Приступив к своим обязанностям, Князь решил вернуться в караульное помещение, где вновь прошёл в оружейную, приказав при этом своему помощнику, сегодня боевые заряды не выдавать. Там, как всегда, был во всём полный порядок, два часовых вытянувшись в струнку, один из которых, молодой солдат Красовский, приветствовали своего командира и непосредственного начальника, на что офицер, всегда относившийся с вниманием к молодым, начинающим службу солдатам, отдал честь и вышел. Далее князь проследовал в    караульное помещение и, приняв рапорт нового заступившего начальника караула, вышел к личному составу роты. Брожения в умах солдат были давно, к этому своеволию в рассуждениях о жизни, солдатской жизни, о делах дома и об отношениях офицерства к солдатам, он привык. Хотя это волновало и самого князя, но он строгий к самому себе, не позволял и солдатам вольностей в высказываниях в отношении к власти. Император  России, для Русских офицеров, был  образцом чести и примером  подражания, даже несмотря на все недостатки оного, и чуждую кровь, ибо он был  главой единства российского общества. … Сейчас, когда прошло столько лет, почти двести лет, мы стараемся понять и осознать то время и действительное уважение дворян к монарху. Уже в наше время,  для многих дворян слово честь забыто,  оно растворилось в  меркантильности и расчётливости в делах коммерции и сути бытия нынешнего поколения, как дворян, осколков великого братства и величия России, так и товарищества промышленников и «купцов». Те же, дворяне гвардии, кто тогда, в 1825 году, выгрызал Свободу, для народа нашего отечества, из гранита и цепей крепостного права, из жестокого режима царской власти, все свято верили в императора, как гаранта православия и судебного права, гаранта справедливости и чести. Но вернёмся читатель  к герою нашего повествования, так  некстати и не вовремя  оставленного нами в одиночестве. Князь понимал, что без императора, нет власти, нет и государства, другое дело это отношение его и власти к народу. В этом он был горячий сторонник предстоящих, новых перемен. Однако без силы полка и применения войск, как думал князь, переговоры и договорённости с властью, императором, не могли что-то изменить в отечестве. Уже, в офицерской, он встретил штабс-капитана Бестужева и капитана Корнилова, которые и  рассказали ему, о настроении солдат в столице и в полках. Через двадцать минут подошёл и брат Бестужева. Все были обеспокоены активностью властей и генералов, да и капитан Корнилов вёл себя странно, и очень не решительно. Князь, смотря на него всё понял, и все свои сомнения выказал Бестужевым, приказав вестовому  вести солдат по капральствам, и выказал предположение о зачитывании письма от Великого Князя Константина Павловича в роте. Личный состав роты был взволнован и взбудоражен невероятно этим известием из Варшавы, о предполагаемом отказе от престола Константина. Но все восприняли это за фальшивку и подделку письма. Все ожидали официальных известий от командования полка. Многие младшие офицеры, даже братья Бестужевы, сомневались в этом и солдаты не понимали, кто всё же император, вчера один, а сегодня другой, но капитан Корнилов утверждал всем о подлинности сего письма. Он горячился, перейдя на крик, обращаясь к личному составу полка, в попытке убедить их, но факты письма были так неубедительны, что он замолчал, окончательно всё извратив. В наступившей тишине, с начало робко, но потом всё ярче и громче прозвучал смех, быстро перешедший во всеобщий хохот. Капитан Корнилов продолжил:«— Великий Князь Михаил Павлович, их младший брат, уже на подъезде к столице, в четырёх станциях, он всё и объяснит окончательно всем, братушки. Право братцы, никогда не знаешь когда ныне  сие возможно случится. По крайней мере, мне так объяснил адъютант Бестужев, а ему нет оснований лгать господа солдаты…». Ещё больший гул, и безудержный хохот разнёсся над  плацем, когда  Корнилов обозвал солдат господами.
 – Шутишь, ваш бродь! Господа, братцы? Это барин ещё доказать треба. Больше ничего не хочешь народу сказать Ваш бродь?
 Офицеры тоже не все были на стороне князя и восставших заговорщиков. Слухи и неизвестность, растерянность власти добавляли смущение в настроении общества и войск гвардии. Выйдя на внутренний плац, площадку смотров полка, окружённую со всех сторон зданиями солдатских казарм, штабс-капитан, князь Дмитрий Александрович увидел стоящими в строю роты, для приведения присяги новому императору Николаю первому. Приказ об отводе рот, в места расположения, никем почти не был выполнен из офицеров полка. Текст, присяги и манифеста, Николая I, пытался прочитать генерал-майор Фридерикс, но сквозь выкрики и гул на плацу, многие его так и не расслышали, так что письмо Великого Князя Константина Павловича, вчерашнего императора – однодневки, как смеясь говорил тут же сам  Фредерикс, никто из офицеров не воспринял  всерьёз, так невероятно всё это звучало из уст их непосредственного начальника, а тот, так часто лгал им, что его никто не воспринимал ныне в серьёз, и как оказалось впоследствии, зря.  Подошла и группа офицеров из 3-ей роты, встав перед строем и дежурным офицером, Бестужевым Михаилом. Старших офицеров полка, только-только вступившие на плац, из под малой арки здания, тихо, без споров и выяснения отношений, оттеснили чуть в сторону, боясь за них, так как настроение гвардии постепенно менялось в пользу восстания. Солдаты, те, что стояли ближе к князю и доверявшие ему, просили его произнести пару слов, для солдат. Князь хотел сказать им, что больше всего на свете боится речей и просит в этом смысле на него не рассчитывать. Но недовольство в строю гвардейцев нарастало, как снежный ком, строй ломался, послышались выкрики и злобные слова в отношении к старшим офицерам и даже к священнику, пытавшемуся хоть как-то  охладить настроение солдат.  При всей трагичности  ситуации в полку, надо отдать должное мужеству полковых офицеров, противников императора Константина Павловича и сторонников «императора» Николая первого. Генерал-адъютант  Шеншин, внимательно следил за обстановкой и настроением солдат полка, видя неоднозначность в их настроении, он приказал выставить дополнительно к воротам, сменив прежний, новый вооружённый ружьями караул, под командой полковника Хвощинского, хладнокровного и верного до мозга костей, новому государю Николаю I, офицера, как  человека долга. Особенно, как вспоминал в последствии штабс -капитан Дмитрий Александрович Щепин-Ростовский, его поразило  мужественное поведение присланного для принятия присяги императору Николаю, полкового священника и небольшой группы офицеров полка. Они пытались искренне успокоить солдат полка, и привести их к достойному принятию присяги новому императору. Но верхушка старших чинов,  офицеров, только корила и оскорбляла младшие чины и солдат гвардии, выказывая чрезмерное высокомерие и спесь, оскорблённого бунтом  офицерства.  Старый священник возвысив свой голос пастыря, жёстко потребовал от господ Фридерикса и Шеншина,    прекратить грубое  давление и   оскорбления воинов как и нападки на колеблющихся полковых офицеров, как недостойные звания русского офицера гвардии его императорского величества. В своей попытке всех утихомирить, он попытался  докричаться до  сердец солдат, сквозь крики, оскорбления, обоих уже сторон:         
— Господа офицеры! Безумцы! Оскорбляя гвардейские чины,  солдат, вы тем самым оскорбляете этим самого императора.
Но ситуация уже выходила из-под контроля начальства полка, и священнику оставалось только молча наблюдать за происходящим. Он старый вояка, прошедший в боях путь от Москвы до Парижа, видел финал всех этих возмущений, понимая всю абсурдность поведения старший офицеров и даже командира полка. И всё–таки, в своей последней надежде, старик  собрав последние силы  выкрикнул:    
 — Оскорблённый раньше попадёт к Богу в Рай, чем оскорбивший его. Омут русской Свободы, затягивает вас мои други! Свобода в нашем отечестве это хомут, и не каждый из вас сможет из него выскочить! Для Бога, свобода, это  разумение и уважение к власти, а не бунт. Свобода для народа, это плаха. Одумайтесь!  Я имею опасения, что не всякий понимает оное, но судить об этом за вас я не смею.  Присутствующим на плацу, было хорошо видно, что он искренне сочувствовал солдатам полка, но сделать большее он уже не успевал, да пожалуй, и не мог. Ситуация выходила из-под контроля.  Первым, как пишет князь Дмитрий Александрович, выступил Бестужев, его речь произвела большое впечатление на личный состав полка. Чтобы разорвать эффект выступления офицера, и его возросшее  влияние на гвардейцев, вперёд вышел командир полка и полковник Шеншин, пытавшиеся подавить волнения и выступление солдат. (Но, как заключает декабрист в своих записях, их ошибка заключалась в том, что они начинали свою речь не с разговора и убеждения нижних чинов, своим личным примером  остановиться от бунтарства и возмущений, а с оскорблений их и нещадной площадной руганью на плацу, как священном месте для любого гражданина и военных, ибо там принимали присяги  на верность России-императорам...- из воспоминаний 1835 года на собрании в честь десятой - годовщины со дня восстания). И продолжая пишет: " - Выступивший перед солдатами командир полка генерал барон Фридерикс, вполне нами и нижними чинами уважаемый, знаемо всеми что он в прошлом смелый боевой офицер и участник войны с Наполеоном, не раз отмеченный наградами за боевые действия императором Александром, был выведен из себя неподчинением ему своих  рот, и перешёл на ныне обычный свой крик и хамство, так свойственный его чванливой немецкой породе, лично дав приказ офицерам рот и мне, штабс-капитану Щепин-Ростовскому, о выводе рот по капральствам:
— Маа - алчать !!! Развели бардак! - с ненавистью глядя на кричавших от возмущения , более похожее уже на народное недовольство, солдат полка и офицеров, очень неразумно оскорблённых им. - Мы, не Марк Антоний! Мы не покровители царя Ирода! Мы призываем всех принять присягу новому императору Николаю I, лишь это спасёт вас от гнева  власти и всевышнего! Смерды! Знайте своё место. Вопрос не в том, как проходит ваша служба ныне, а в том кому вы служить собрались. Вижу, что обстановка здесь нестабильная и опасная, не перешагните ту черту, за которой присутствует измена военного человека и непослушание присяге. Я не спорю, всё может быти при таких случаях перемен в государстве. Господа офицеры не подают вам прав истин, им ваши мозги нужны! А кто ответит за сие? Кто, как не вы! Что, в узких казармах пыль неподчинений поднялась братья солдаты гвардии? Вам что глаза застит? Поймите,нам всей правды лучше не знать,если жити хотите праведно и честно.               
 – Чуть истории господа. Мы ещё и не Актовиан, победивший Марка Антония! – громко произнёс штабс-капитан Щепин-Ростовский сбивая напор генерала и охлаждая его горячую речь. Политика и верность слову, присяге, это не картина которую можно по случаю скрепить на стене раздоров и разногласий, ибо разгул страстей необратим и может привести к гибели, если крепёж вещей слаб. Формула поступков ныне опасна... – Мы боремся не за царя Николая-Ирода, пусть и "великого" рода. Нам помнятся дела неверных и древний Ирод! Убивавший своих детей и жену! Он возвёл Храм Кесари на крови народа. Боюсь господа, что и этот пойдёт по тому же кровавому пути убийства своего народа. Князь с возвышения смотрел на бурлящий строй личного состава полка, уже казалось заколебавшийся в своём определении правды и истины события в столице. Мы должны его остановить, переговорить честно с властью. Мы не желаем крови, мы хотим только мира и добра народу! Только этого мы требуем и хотим, законной власти Константина Павловича! Мы ему присягнули! Мы не желаем, чтобы наш Николай Павлович правил Россией 36 кровавых лет, как проклятый  народами  Ирод. К сожалению,  Великий Князь  Николай Павлович не обучен языку Ангелов! Стараясь воздержаться от оскорблений, взволнованный и разгорячённый  офицер замолчал, грозно глядя на притихших в  гневе солдат своей роты. Он остерегался их мести к командирам и священнику. « - Любезные!  Умейте остановить свой гнев господа!…»- крикнул пред смертью император Павел.
-  А мы? Всё равно нельзя обвинять одного человека в этих делах. Волею судьбы мы оказались судьями, но не палачами! Его место в пусть и богатой, но в Masade? Дворцовой Пустыне! Я прекрасно понимаю, что изменив присяги единожды, мы обязательно предадим вновь, а Лейб-Гвардия Московского полка, солдаты и офицеры, не желают подобного, они присягают только раз отечеству.  Верно братья? Вопрос в том, как жить нам далее
Наступила гробовая тишина, наступила та минута, когда весы судеб отечества качаются от малейшего дуновения ветров истории и чья сторона возьмёт верх зависит именно от этого бриза, лёгкого ветерка. Князь с удивлением  посмотрел на Фредерикса, многие его звали Фридрихом, Фридериксом, ломая язык на его фамилии. Многие знали Генерал-майора, барона Фредерикс Пётра Андреевича(1786-1855.13.11.) Он был боевым офицером, кавалером Святого Владимира, и вдруг  такое хамство  в отношение к солдатам, это было просто невероятно. Князь надеялся ещё, что он поддержит власть Константина Павловича, законного наследника и достойного императора, тем более Николай Павлович поддержал и принял присягу ему. Было непонятно и горько, что он поступает крайне нечестно. Стоявший рядом молодой поручик, очевидно присланный только – только из штаба полка, видя крайнее напряжение и волнение штабс-капитана, его побелевшие пальцы на эфесе  старой  отцовской восточной работы сабли,  передаваемой по наследству в их роду, и готовность того выхватить её, из богато инкрустированных  ножен, перехватил его руку, сказав, наклоняясь прямо к уху товарища:               
  — Да не волнуйтесь мой друг, Дмитрий Александрович, Фредериксу пообещали, или уже даже  пожаловали повышение, он, как говорят в штабе полка, теперь станет личным генерал-адъютантом самого Николая Павловича, говорят будущего императора! Указ уже подписан, императрица знает что делает, как и прочие при дворе, будьте мужественней князь. Всё в этом мире имеет свою цену, даже честь офицера. Нам не позволительно держать "фигу"в карманах со своими грехами и удобрять ими окаменелость наших Душ...Или Вы штабс-капитан что, настолько обременены жизненными заботами и проблемами, что Вам не до суеты Мира, России? Или для Вас первый удар так необходим? Кстати, не Ваш ли князь брат вон там у ворот казармы? Да... Кстати..., кем-то из ваших адъютантских штаба, перехвачены вестовые направленные в гвардейский морской экипаж и казармы лейб-гренадёр. Берегитесь предательства друг. Зависть матушка пороков, или как шепчет генерал Фредерикс сейчас: - Летальный исход совести всех и вся в полку. Посмотрите-ка в ту сторону. Нет не на Фредерикса, а на дежурного. Видите? Да, кажется прибыл курьер, с важной   вестью, смотрите как начальство засуетилось. Не о том ли, что Великий Князь Михаил Павлович приехал в Зимний, а от туда он скорее всего засобирается к вам, он же ваш непосредственный шеф и куратор. Ох, не завидую я вам князь, Вы тратите время на препирательства  и переговоры, а надо действовать. И вот полюбуйтесь - поручик протянул офицеру маленький плотный голубой конверт – Прочтите, это для вас представляет крайний интерес. Капитан, отвернувшись, прочитал: « Господин генерал….- предысторию и слащавые словеса о преданности, князь пропустил, его заинтересовали следующие слова... На квартире у князя... штабс-офицера московского полка, 28 ноября и 13 декабря сего года, собирались офицеры, В. Ф. Волков, М.А. Бестужев, А.А. Брокке, М.Ф. Кудашев, П.П. Цицианов, А.О. Корнилович.…как рассказала домработница  штабс-капитана князя Щепина-Ростовского, сии господа обсуждали планы противодействия власти и иное опасное действо...». Князь, не прочитав до свершения кляузу, в гневе скомкал донос и  тут же швырнул его  оземь. Страхи властей мой друг, становятся навязчивыми...  Да...- как говорил несчастный император Павел I - чтобы ныне быти на плаву, должно быть умение танцевать мазурку. Станцевал и очень неумело. Поручик с изумлением посмотрел на офицера. и оглянувшись прошептал тому: - Эх, господа, господа, князь, откуда же в вас мерзость преклонения пред мерзавцами. Мысли Иуды плотно текут в уши обречённых, но не греют несчастных. Понимаю, безнадёжные обстоятельства заставляют выжидать, а надо-то может идти в перёд. Бог вам и нам штабным судья.  Идея России очевидно в крови господа, а мы не смогли озвучить её правильно. Только ведь мы ищем не свободы, мы ищем путь к истине. Россия без идеи мертва.... Во имя чего вся эта суета, во имя чего? Эх боги!
Генерал Фредерикс, с ненавистью и плохо скрываемым страхом, несмотря на крики недовольных солдат полка, всё же продолжил, немного уже охрипшим и сорванным, но очень властным голосом: — Хватит бунтарства! По домам черти лощёные! Это мой приказ господа, - крикнул командир полка - всем в казармы! А с вами поручик и капитан, я отдельно разберусь, - с гневом и злобой, будто шипя, уже тише проговорил  генерал - всех в Сибирь! Пока я командир - никакой церемонии с подчинёнными,  нижними чинами и с солдатами! Как что не так, в овец армию превращаете! Всю правду и истину, тебе выскажу штабс-капитан Щепин – Ростовский. Барон Фредерикс, в остервенении непроизвольно  схватившись за эфес шпаги и крича, перешедший в визг, площадно как извозчик грязно выругался. Его кулак, поднятый над головой князя, с размаху опустился бы на лицо молодого офицера, если бы тот не отвёл удар своею рукою. Священник, глубокий старик, хмуро стоявший рядом с говорившими, попытался было помешать генералу  и оградить молодого офицера от оскорблений. Но генерал, истинно  во гневе оттолкнул и его, совершенно  не обращая внимания на его ветхий возраст, яркие заслуги пастыря, искалеченного в сражениях ещё на кровопролитной для России войне седьмого года.    
—Вы кто, вы все смерды! Что за суховей мутит ваш разум изменой? Надо научится думать, прежде чем бунтовать...Потом, уже тише, как-бы про себя - Ну это моя оплошность, и добавил гнева для остраски чинов. Вы не в Астрахани. Ваши поступки напоминают мне измену князей Хворостининых, один, перешедшего в царствование государя Михаила Романова на сторону мерзкого польского королевича (короля-авт) Сигизмунда. А ведь он отпрыск достойного боярина. За измену он жестоко поплатился, его как пса безродного удавили...в 1639 году, как и сына сего "героя", Фёдора Юрьевича, несчастного отпрыска "Иуды" в 1655 году. Другой Хворостинин, уже Иван Дмитриевич, служившего как собака верой и правдой Лже Дмитрию, и тоже получил своё будучи пострижен в монахи. Но есть Бог на всё в конце-концов господа и он отличает мерзавцев от героев, истинных героев отечества. Лучше берите пример с капитана Корнилова, он отрапортовал мне обо всём ещё утром, о всех ваших планах и начинаниях – продолжал  барон Фредерикс, забыв, что перед ним дворяне, а не царедворцы, и что это видят его подчинённые; офицеры, младшие чины и старые солдаты. Князь, в ответ выхватил уже молча, как BIUE Lightning – голубая молния, саблю и уже ею плашмя нанёс удар генералу, презирая его неуместную выходку. Князю всегда было неуютно в его присутствии, он уважал военные заслуги командира, но его хамское отношение к солдатам, с которыми он давно служил ему претило. Нет, это не заслуживало уважения и понимания у офицеров и нижних чинов.  Фредерикс - немец по крови, что ему русский солдат, такие, звёзды и чины зарабатывают кровью солдатской, это не полководцы Кутузов  и тем более  не Суворов и Ушаков. Генерал, достойный потомок своего славного предка, деда, успешного банкира, говорившего ему:
«— У каждого Бога, свой подарок. Господа, никогда не скорбите по жизни своей. Светская религия сильнее и полезнее, чем любые боги, ибо она приносит прибыль, что непременно доставляет удовлетворение. Мы, – с гордостью говорил банкир - добились от Петра льгот и преимуществ, для иностранных офицеров при прохождении службы в России, двойное жалование для них, вот победа над русскими и службистами, а в конце концов и над Россией.  Победа без войны! Уж мы то, научим их службе и подчинению».
Швайн! Свиньи  безродные, саботаж брюхо греет? К  Александру  Яковлевичу  (  Сукин – в те время комендант Петро-Павловской крепости - автор) в гости захотели, в равелин? В Петропавловку на  плаху? Я ещё не знаю что мне потребуется и какие меры я приму ныне к смутьянам, но они будут сверх жёсткие. Иных вплоть до ареста и суда!
 Штабс - капитан тоном учителя  сказал:         
— Эх ты, немец, забыл честь офицерскую, - уже опуская, поднятую было  в гневе саблю - Семёновский полк, вспомнил. Немца Шварца, хлыст  покоя не даёт?  Эх генерал, генерал, конец неметчине! А теперь извините меня. Обстоятельства требуют покинуть Вас генерал. Пусть уж нам аккомпанирует барабанная дробь, чем бесчестие - с презрением крикнул штабс- капитан, подарив великодушно тому жизнь. И вновь, осмотрев строй стоящей перед ним роты, он с удовлетворением и гордостью за своих гвардейцев и роту, ныне  стоявших молча в гробовом молчании, чуть ошеломлённых его смелым, но ожидаемым почти всеми  ротными чинами дерзким поступком командира роты. О таком поступке в тайне мечтали многие, понимая, что таких подвигов не забывают до смертного часа. Такое друг, случается раз в столетие. Князь Щепин-Ростовский, выкрикнул громовым голосом, привыкшему  к морским невзгодам походов и командам:             
— Молодцы! Мы, офицеры полка с вами, за нашего императора Константина Павловича! И не потерпим узурпатора трона, Николая, дня не прошло, принял клятву брату, и он тут-же изменил ему. Сие не позволительно Гвардии. Русский солдат один раз даёт клятву своему отечеству и императору, так кажется, учил своих солдат фельдмаршал Суворов! Наступала решающая минута, для офицеров полка и командования. Руководство Северного общества и исполнители восстания, обеспечивающее связь между полками гвардии столицы, через вестовых ещё пытались организовать выступление войск. Но это замедлялось нерешительностью самого руководителя восставших, внезапно пропавшего по неизвестной причине и отсутствием известий от него.   В московском полку на тот момент было две роты за выступление, солдаты знали и доверяли братьям Бестужевым и князю Щепину-Ростовскому, а он, зная, что может произойти непоправимое, ещё сомневался в правильности и своевременности выступления. Князь с грустью посмотрел на  Фредерикса стоявшего подле него. Он знавал его давно, ещё по рассказам родни и гостей,  в частности  со слов заслуженного их знакомого генерала в отставке Петра Григорьева с Н. Новгорода, побывавшего в их родовом имении ещё в 1820 году. Позже барон стал генерал-майором.  Сам Фредерикс  понимал, что грубость как и хамство для  немцев - служивших при разных должностях в чине офицеров в армии России,  в отношениях к солдатам было дело обычным и привычным, чему удивлялся штабс-капитан и не понимал оного совершенно. И всё же князь, хотя и  сомневаясь, надеялся ещё на то, что генерал со старшими офицерами, изменит свой взгляд на происходящее и поддержит власть законного императора Константина Павловича.  Генерал, которого в офицерских кругах полка называли Фридрих «великий»,  за его боевые заслуги,  не единожды поучал в разговорах своих подчинённых солдат и офицеров: «- Смерти братцы как таковой нет, и не бойтесь событий, главное господа офицеры это своевременно соединять в себе и своих поступках разумное и сущее. Нам, также нужны люди, которые в одиночестве исполнят свой долг, ибо бунты не оправдывают себя по своей сути»
(нам  уважаемый читатель, приходиться повторять некоторые моменты событий тех дней, но в  дневниках  князя они описываются трижды. Всё   это  говорит о том, что события тех дней волновали князя чрезвычайно  долго, до конца жизни).
Очевидно именно честность и прямота русского офицера, честь и долг дворянина, заставляла  будущего декабриста,  сомневаться в правильности выбранного пути Северного общества, планами реализации действий и поступков. Он возмущённо и довольно грубо, что было не свойственно ему как офицеру, не раз говорил сослуживцам и товарищам, будучи на совещаниях, да и много позже:

«- Сила хороша для быка производителя, как говорил генерал Григорьев Пётр Богданович,  а не для руководителя общества.  Здесь,  как основа  необходим ум, голова, а не другие члены тела. Иначе последствия для народа станут тяжелее и хуже, чем есть, и запомните навсегда, оценивается только результат господа...Просвещение, как я понимал, до произошедшего восстания и сейчас, главное для народа и общества…»

Но со страниц воспоминаний декабриста вернёмся в казармы Гвардии  Московского полка  и далее проследуем за участниками тех давних событий.      
… В который раз, я, как офицер, штабс-капитан, ( как позже описывал те дни и обстоятельства своего поступка декабрист-автор) обдумывал всё происходившее, искренне не понимая, почему боевой, заслуженный генерал так поступает.  Своим поведением и  явно хамской, очень не своевременной такой выходкой,  командир полка, забывшего в своём гневе о офицерской чести, окончательно загубил веру  личного состава части в командование полка, как образец чести офицера, а за этим и неверие в офицеров-дворян. Это пугало меня неизвестностью не меньше, чем жизнь отданная за Отечество и не принявшего её. Время шло, и необходимо было решиться на какой стороне остаться офицеру, и выбор был сделан. Оттеснив старших офицеров и попросив уйти священника, я довольно кратко выступил перед солдатами, старательно отвечая на их вопросы, что и кто такая Конституция, кто истинный император России, что значит присяга для воина. На выкрики солдат, которые возмущались отношением к ним офицеров, службой, наказаниями, применяемыми к солдатам,  я и ещё один из офицеров штаба  полка ответил кратко и жёстко:
 — Я с вами, господа. Вы гвардия! Из вас многие прошли войну, не мне вас учить. Вы должны жить и служить отечеству, работать осмысленно и с достоинством. Попробуем сговориться с новым императором, пусть объяснит нам свои действия в отношении Великого Князя, что у них там  в  Зимнем произошло, что родной брат пошёл на брата. Военные суды судят тех, кто пытается защитить себя от произвола командиров-немцев, и отправляя  несчастных  в Сибирь на каторжные работы, в рудники. Хватит нам этих Дворцовых игр. Народ не свинья, главою землю не роет! А если придётся умирать нам. Умрём же други, достойно и с честью, свободными людьми! За императора Константина Павловича Романова, ибо нет у нас более законного царя...! Штабс – капитан и Бестужевы вывели Московский полк к выходу из казарм, всего около семисот девяноста шести солдат - гвардейцев. (данные следствия. По мнению же, самого декабриста, около тысячи). Итог, на  гневную попытку командира полка барона Фредерикса, остановить взбунтовавшихся солдат, наш ответ был короток и жесток. В схватке были ранены, кроме генерала Фредерикса и Шеншина, пятеро гренадёр другой роты и гренадёр Красовский, с унтер-офицером Моисеевым, пытавшихся вырвать Знамя полка из моих рук (пояснение  и перечёт лиц участников событий штабс-капитана-авт.), они были оттеснены с угрозой, на повторную попытку, ответить оружием, что и было сделано. Охрану – караул у ворот полка, мы и солдаты смяли в одном порыве, сам же полковник Хвощинский с саблей в руке, надо отдать ему должное и уважение за поступок, попытавшийся смело и открыто противостоять  напору  лавины восставших рот, был ранен ударившего его плашмя саблей. ( мною штабс-капитаном Щепиным-Ростовским Д.А.- пояснение записано самим декабристом. Очевидно позже, ибо цвет чернил разный-автор) Восставшие сохранили всем жизнь, благодаря именно штабс-капитану, ибо ненависть солдатская иногда бывает не сдержанной и жестокой, как Бог. Под барабанный бой, дробь, часть полка направились по Гороховой улице и далее уже к Сенатской площади, месту сбора восставших полков. Возглавил восставшие колонны полка, штабс – капитан, князь Щепин-Ростовский и боевые офицеры братья Бестужевы. Жители, кто с горячей поддержкой, а кто и с осуждением и боязнью смотрели на гвардию. Всем известный портной, у которого многие шили предметы одежд, с гордостью объяснял  любопытным, что знает солдат и офицеров, крича при этом: « Все на площадь! За царя батюшку и Веру Русскую!». На краю моста, мы, офицеры встретили своих товарищей, офицеров  Кожевникова и Палицына, с вестью от Сутгофа и Панова, о начале было выхода из казарм, но произошла задержка, к ним в полк прибыл командир полка  Стюрлер Н.К. и пользуясь непререкаемым авторитетом, попытался остановить выход рот на Сенатскую, и многие солдаты его послушали и отступили. Сейчас мы возвращаемся в полк, и скажем, что Московцы уже вышли, думаем, это разрядит обстановку и перевесит доводы командира. Жаль, что он не с нами, такой офицер, гордость и отвага в нём с войны с Наполеоном. А вы молодцы, со знаменем и под барабанную дробь, как на Бородине, аж мороз по коже! Удачи нам всем господа… ».
Гвардия, как мы сегодня понимаем, взяла на себя первую попытку в истории России, остановить произвол власти, царя над народом, победителем Наполеона, при этом жившем при крепостном праве. Офицер был уверен в победе и в своих действиях, несмотря на не согласованность полков и руководства общества.
 Однако, уже придя на Сенатскую площадь, и расположив роты в форме каре, одной стороной к Исаакиевскому  Собору, другими, к набережной и Адмиралтейству, офицеры полка, предполагавшие прибытие Измайловского и  Финляндских полков, как минимум, никого не обнаружили. Князь почувствовал обречённость положения восставших из-за диспозиции полка и проигрышном положении, но никто не захотел прислушаться к советам князя  и Сергея Муравьёва – Апостола, как и боевого офицера Лунина, писавшего из Варшавы о том, что если общество поддержит предложение поляков о помощи, то поляки выйдут на Сенатскую  вместе с Гвардией. Но,  в обществе, эти предложения даже не стали обсуждать, как и желанию  принятия помощи от  испанцев - Сефардов, вежливо отказав им, так как они противоречили самой идеи русского офицерства. Сам же Лунин настаивал и прислал из Варшавы свои предложения, предлагавшего захват крепости и оттуда руководить восстанием. Осмотрев боевое каре выстроившихся рот полка, офицеры собрались, и решили вновь отправить вестовых в полки своих товарищей по обществу. В это время подошли Коновницын и князь Одоевский А.И., сказавшие о выходе из мест дислокации лейб-гренадер. К части роты Московского полка, занявшие фасы, для ограждения и безопасности от прибытия к восставшим войскам любопытных  горожан и непричастных к гвардии жителей столицы, примкнули и солдаты князя Одоевского, по просьбе Щепина-Ростовского и Каховского. Они опасались за жизнь и безопасность горожан, женщин и детей, из-за  поступивших к ним слухов и непроверенной пока информации, о готовящейся провокации со стороны сторонников императора. При этом им рассказали о Михаиле Павловиче, прибывшего в казармы Московского полка, и лично принявшего присягу у почти девятисот гвардейцев личного состава полка. И они уже вышли на Зимний, для поддержки императора Николая I. Эта новость всех очень огорчила. Да... положение было не в пользу восставших войск.  Однако, спустя час, ближе к двум часам, пройдя по льду Невы, прямо перед носом конногвардейцев, стоявших вдоль набережной, так и не пожелавших стрелять в своих боевых товарищей. Как только не кричали и не ругались их командиры, они не двинулись с места, и на площадь вступили Лейб-Гренадёры, рота Сутгофа, командира первой фузилейной роты. Они шли  под гром барабанной дроби и оглушительные крики УРА, и под рукоплескание жителей города. Лейб-Гренадёры  Сутгофа заняли свои, определённые для его рот места, в тесном содружестве с Московским полком и прикрыв их ряды с фланга от правительственных войск, стоявших у строившегося Исаакиевского Собора. Настроение солдат сразу поменялось. Через четверть часа подоспел и Гвардейский Морской экипаж, под началом капитан-лейтенанта Николая Бестужева. Они, после построения, подошли к центру каре, возле памятника Петру, и поздоровались с братьями Бестужевыми Александром и Михаилом, провели совещание. Последними, кто прорвался к Сенатской площади противостояния с властью, были Лейб-Гренадёры, под командой поручика Панова, сумевшего поднять девятьсот гренадёр, после ухода  из казарм полка Сутгофа, благодаря горячей, пламенной речи. Подошедшим  к нему офицерам,  штабс-капитану Щепин - Ростовскому Д.А., М. Бестужеву, Оболенскому, и  Каховскому, он рассказал свою историю событий произошедшими с ними в последний  час.  Оказалось, что гвардии  поручик Панов, смог бы занять Зимний дворец  и задержать  императора  Николая  Павловича  Романова, оказавшегося  с кавалергардами на пути гвардейцев. Гвардейцы поручика, в штыковой атаке пробились сквозь  ряды кавалергардов, доказав что значит русская Гвардия. Таков был на тот час, перевес  сил восставших, а не  правительственных  рот находящихся   в  Зимнем дворце, всего около  девятьсот гвардейцев  желавших свободу для народа, против  малого по численности батальона  сапёров и солдат новобранцев, охранявших дворец, но ими, восставшими,  момент был упущен. Много позже, вспоминая о дне 14 декабря 1825 года, князь говорил:
«- Весь вопрос в том, как мы живём, с какими мыслями и надеждами. Жизнь играет и формируется на своих струнах, и  её грозовые облака летят уже с нашими душами. В данном случае сия  Соборность -" планетарная истина", думаю вбита в сердца людей во имя себя, и для себя, может быть и во имя других страждущих, чтобы вкусить семя почитания и  жёсткой огранки слабеющей  души...».         
 – Так, что же Вы, растерялись Панов! Нужно было брать их, и дело закончилось бы, не начавшись! Что, страшно было? Страшно это тогда, когда божия тварь  родившись человеком, неловко превращается в зверя.  Как-бы Вам не пожалеть о не сделанном шаге.  Доверить себя и свою волю чувству благородства к мыши, право неверный шаг.
 – Нет господа офицеры, я со слабым царём - пусть и шутом не воюю. Муха, на спине свиньи меня не интересует. Тем более, их командир поддержал нас, но я попросил его не идти с нами, а охранять императора, для будущих переговоров! Честь превыше выгоды! Хотя я понимаю, что сделал неправильный, может быть крайне ошибочный для всех нас выбор. Но слово офицера, надо быть терпимее к своим врагам господа, это первая черта дворянина и офицера, и не иначе.  Меня поразило другое, моральное состояние царедворцев и их лакеев. Они все такие опрятные, ухоженные и богато одетые, красивые как куклы, но на их ухоженных лицах господа, было написано такое беспокойство и растерянность, что это скорее напоминало наступающую панику поросёнка пред ножом мясника. Особо правда на них я не вглядывался, так как был в первые в Зимнем, и надо признаться более смотрел на обстановку залы дворца. Она братцы роскошнейшая и совсем не напоминает обстановку в наших казармах, где мебель крайне убогая. Во дворце мебель из красного с  богатейшей инкрустацией дерева, и в них серебряная посуда. Шкафы буквально ломятся от её тяжести. Нам бы такую, с грустью печально проговорил  легендарный поручик - и мы все станем «Святыми», истинно нет пророков в своём Отечестве.   
– Вы слишком торопитесь стать Святым, господин поручик. Замысел всего лишь дитя мой друг, жизнь вот кто истина и мать справедливости, как бог и молитва. До Храма одни мысли, выйдя другие, так-то – Нет капитан, у тех всё по-другому, быть справедливым легче, когда в твоём распоряжении палач.  Сцепи зубы и жди очереди... 
 – Располагайтесь господин поручик со своими, будьте как дома, да и спасибо, контролируйте фланги. И вдруг неожиданно нервно рассмеялся, как-бы вопрошая и утверждая одновременно: - Кто-то из наших мыслителей "теоретиков" молвил вчера, Свобода добавляет перца в нашу кровь, но не это главное, как говорит наш Вольф. "Главное не лекарство, а питание и покой. Не плачте о России, она всё выдержит...".    И уже вполне серьёзно, сразу добавляет хмуро: "- Что Вы господа офицеры, словно перед казнью? Вы право в отличной форме... Молодость, это шанс обеспечить себе достойную и без бедную старость и не более. Политическая пластика живуча и имеет свои законы. Спешите жить,а уж сама жизнь определит твою долю и размеры камеры! - Постойте капитан, Панов, задерживая друга, одёрнул товарища за рукав мундира, словно вдруг вспомнив о главном что хотел сказать. Слово изречённое, губительно, если не сказано вовремя. А Вы знаете, когда мы проходили чрез  их позиции, я заметил выставленные посты пушкарей, из этого вывод они готовят пушки, правда, они без зарядов, пока, но их много, очевидно с арсенала Петро-Павловской  крепости. Из этого следует, что крепость в руках правительственных полков и гарнизон принял присягу Николаю Павловичу. И знаете господа, вот это действительно уже  серьёзно, и поэтому именно здесь я свершил оплошность, и смертельную. Но пока ещё положение можно исправить, отправив к пушкарям своего посланника. Уверен, они не решатся на стрельбу  по толпе народа, там много женщин и детей. Вы выставили охрану, но этого мало. Я считаю  что если они и применят пушки, то бить будут от адмиралтейского, и от манежа, Это смертельно и гибельно. Всего, как оказалось, из пяти - шести тысяч предполагаемой поддержки противостояния с узурпатором, прибыли чуть более трёх тысяч гвардейцев и тридцать один офицер. (по свидетельству самого князя Дмитрия Александровича, их было не менее пятидесяти, но по состоянию на  два часа по полудни, из-за бездействия руководства восставших, их осталось не более тридцати, тридцати пяти, при этом они увели за собою не менее сотни солдат). Вестовые, посланные к пушкарям за помощью, в случае применения узурпатором Николаем пушек, вернулись ни с чем, их чуть было даже не арестовали, но пушкари не выдали. Они рассказали, что в их распоряжении около двадцати пяти орудий и с десяток старых мортир. Офицеры, присланные к ним из штаба, были очень решительно настроены, одного не согласившегося идти за новым императором, арестовали. Стоя на холодном ветру, перед Московским полком, и организуя совместно с Бестужевыми оборону, князь окончательно пришёл к выводу о проигрыше в диспозиции полка. Подошедшие полки частей гвардии, выстроились в боевое каре рядом с московским полком и были готовы к отражению атаки. Направленный в Зимний Якубович, принёс  известие-предложение императора Николая Павловича. Особо  для тех, кто сложит добровольно оружие не будет наказания, для офицеров же возможно повышение по службе, если они приведут к присяге императору свои воинские части, и полное прощение. Якубович, стал разговаривать с солдатами и офицерами о предложении императора. Это услышал князь Щепин-Ростовский,   и схватив за портупею Якубовича, дал ему подщёчину, потребовав убраться от них. Разгорелся спор, но солдаты, знавшие князя, полностью поддержали его, а Якубовичу пригрозили, на что тот ответил, что они глупцы и ушёл с площади, оговорив, что заболел. В это время собрались почти все офицеры для принятия окончательного решения. Совещание офицеров восставших частей было коротким и горячим от споров, что делать. Диктатора Трубецкого не было нигде, ни дома, ни в казармах. Ранее, Якубович говорил, что видел его на Дворцовой в разговоре с императором Николаем Павловичем Романовым. Щепин – Ростовский, поняв сложность ситуации, с вестовым отправил записку выбранному диктатору. В ней был вопрос, что сделано, по всем ли вопросам он сделал распоряжения. Речь шла и о казне русского    общества, разделённое на три  равные части и хранимое, в трёх разных местах, в домах верных офицеров, выбранными для охраны оных предметов. Но и через полчаса, и    через час, курьер так и не прибыл. Не удалось также вывезти документы, протоколы собраний тайного общества, казну из столицы, это не представлялось возможным, и из - за нехватки времени и из-за опасности, если ищейки следили за ними, выдать места сокрытия. Да это только вызвало бы опасность захвата, поэтому всё, как вчера и было оговорено с назначенными для охраны преданными офицерами, было схоронено и тайно тщательно сокрыто на окраине столицы.    В любом случае, каков бы ни был результат выступления гвардии, казна осталась бы недоступной и схоронена, для будущей борьбы общества. Князь и офицеры полка, поняв, что князя Трубецкого не будет на площади, готовились к худшему. Проходя сквозь строй выстроившихся солдат и офицеров, он слышал возмущение гвардейцев от бездействия, и их призыв перейти к атаке смяв войска узурпатора, пока те, ещё не закрепились, и не организовались. Но все совещания, стоявших в каре офицеров, так и не привели к чёткому единому решению о взаимодействии. Некоторые командиры не желали использовать оружие, при этом признались, что и патрон не брали, боясь подвергнуть опасности поражения   жителей столицы. На Наполеона ходили в штыковую, и здесь не подкачаем, высказались на упрёки сослуживцев. Спокоен был лишь один поручик Розен А.Е., он негромко беседовал со своим товарищем Репиным Н.П. и указывал ему рукою на Неву, при этом крутя рукою, как бы над самим мостом. Подошедший к ним Дмитрий Александрович услышал их завершающий разговор, они объяснялись насчёт  опоздания  к началу восстания, в то время Розен был в  карауле и записка Рылеева его не застала. Стечение обстоятельств, бывает же так, а командир гвардейского корпуса Воинов А.Л. в это время получает приказ следовать всеми имеющимися силами на подавление мятежа, на Сенатскую площадь. Лишь одна рота Розена прорвалась на Сенатскую. Заканчивая разговор с Репиным, поручик повернулся    к подошедшему князю и сказал, что вновь возвращается  к своим ротам на мост, а те уже верно волнуются и заждались, я всё узнал лично и конечно тревожусь за окончание дела, но мы выбрали свой путь и должны пройти его до конца. Согрешив в одном, грешен по нарастающей в другом, и нет на то морального оправдания изменить сие. Россия сегодня перестала быть такой как вчера, она падает в вечность.  И вот что ещё... Я всё-таки думаю, что приму решение чуть посже по данному вопросу. Рота же, а это чуть более четырёхсот  воинов, будет как резерв. Офицеры, отдав «честь», разошлись. Много позже, участник тех трагических событий,  солдат роты Розена, Николай Евсеев, вспоминал: « Мы занимали позиции в средине Исаакиевского моста, чуть спереди стояла рота от другого полка, но их было мало и они не представляли интереса для нас. Наш командир, поручик Розен А.Е. был в большом волнении, то отправляя   инструкции  восставшим, то принимая  их  от  восставших. Часов у нас не было, но было, как я понимаю, около трёх пополудни. Поручик,  прочитав последнее послание с той стороны, разорвал её и приказал разрядить ружья. Мы подчинились. Выбрав представителей от солдат, трёх человек, Розен собрал нас и объяснил, что происходит. На той стороне неразбериха и нет самого диктатора Трубецкого, а без него мы не двинемся с места. Мы полностью поддержали командира, так как боялись жертв и провокаций. На том и порешили… ».   
 В последний  перед  атакой час, офицеры выбрали нового диктатора, вследствии отсутствия известий от Трубецкого, им стал князь      Оболенский Е.П. Необычайно смелый,  отчаянный и беспредельной  отваги, человек слова и чести. Он в жёсткой форме потребовал от офицеров команд, готовить выступление, а в случае неудачи отступить к крепости. Оболенский не знал, что её гарнизон уже был на стороне Николая Павловича и принял присягу новому императору. Офицеры, потеряв из вида Якубовича, не смогли уточнить положение дел в Зимнем, а сам Якубович не стал говорить им, а может, не придал этому значение, что встретил во дворце коменданта крепости в сопровождении офицеров личного состава. Они шли довольно радостные, по крайне мере на их лицах сияла не озабоченность, а  явное довольство и  готовность идти на подвиг ради императора,  так вот они  вышли из кабинета императора в спешке, громко обсуждая план отражения атаки восставшими и при успехе отличным поводом для повышения в чинах и росте карьеры. При других обстоятельствах, это выглядело бы обычным разговором офицеров, получивших приказ, но при нынешних, эта «небрежность»  Якубовича, оказалась предательством, или по меньшей мере глупостью. (Только много лет спустя, участники тех событий узнали, как император распорядился судьбами этих офицеров, и кто на этом заработал чины и награды. Автор). Офицеры уже стали  понимать своё моральное поражение от бездействия,  да и ворчание, ропот солдат  от  растерянности командиров, ясно показывало необходимости принятия срочных мер. И в этот момент Князю Оболенскому поступило сообщение, что к новому императору Николаю Павловичу примкнули  подошедшие из Кронштадта и  пригородов столицы войска, и они уже готовы к отражению атаки. Восставшая  Гвардия приготовилась к самому худшему, отражению атаки. Солдаты и офицеры понимали, что пощады не будет, если они проиграют в бою и  готовы были умереть за свободу.  Растерянность  отступала, уступая место подвигу во имя России и отечества, так всегда бывает у русского человека, когда ему уже нечего терять. Посланец Розена, принёс записку, что поступила команда атаковать восставших, и  они должны быть готовы к штурму. Ему ответили, что роты готовы к этому, и что князь Оболенский избран Диктатором войск. В ответ, короткая весточка: « Поздно, время упущено. Мы готовы на всё… Держитесь!». Кольцо блокады сжималась, как часовая пружина. Руководители договорились, что в случае поражения собраться у Рылеева, на его квартире. Сам же князь, после решений Оболенского, решительно отказался стрелять в своих сослуживцев, и отдаст приказ только в случае нападения  на них. В  два  пятьдесят  пять, прозвучал  звук трубы к атаке, со стороны войск императора. И атака началась, но какая-то странная, восставшие стреляли поверх голов, а конногвардейцы, как бы нехотя сразу сворачивали атаку и возвращались на свои позиции. Солдаты даже рассмеялись, настроение от удачно отбитой атаки поднялось, даже начали  шутить с противником   стоящим на той стороне площади. Две стороны противостояния стали переговариваться, несмотря на призыв командиров прекратить разговоры с бунтовщиками. Неожиданно со стороны гражданских лиц, с любопытством рассматривавших ужасную драму на площади раздался крик, что к  Московцам  идёт митрополит С. Петербурга, Серафим. Митрополит смело, с начало  по отечески, вёл увещательный разговор с выстроившейся гвардией, искренне  и с надеждой на предотвращение безумного противостояния, пытался образумить  восставших офицеров и солдат.  Он попытался объяснить им, что император Николай, законный представитель династии Романовых и по праву наследования занял престол предков. Говорил он громко, пытаясь в морозном воздухе перекричать толпу горожан, освиставших его появление. Оскорблённый невежеством христиан,  сорвав от крика голос, митрополит удалился. Опять наступила странная тишина, лишь крики горожан, перемешанные с  редким ржанием коней,  гвардии императора, и редкие команды офицеров на мгновение нарушали  её. Неожиданно для всех, вдали, на конях появилась группа офицеров с генералом во главе. Когда они подъехали ближе к бунтующим войскам, все в нём  узнали губернатора столицы Милорадовича, прибывшего по приказу императора Николая Павловича Романова  к восставшим войскам. Губернатор  в последней попытке пытался остановить противостояние. Но, его с начало  встретило гробовое молчание  на все его увещевания и разговоры о службе,  долге пред государем императором Гвардия молчала, но не  от растерянности, не от презрения к царедворцу. Здесь многие его помнили ещё по войне с Наполеоном, где он был известен как герой, сейчас же  скорее из любопытства, терпеливо  ожидали, каким ещё мёдом он подсластит  солдатскую долю. И лишь когда генерал в гневе стал угрожать всем не подчинившимся наказанием, и словесной бранью  чисто пьяного кучера, солдат  вдруг прорвало.  Не смогли стерпеть  старые гвардейцы слов не офицера, а клерка  от власти:             
  « - Покоритесь «македонские» глупцы, мерзавцы и бездельники! Имена ваши истреплются и исчезнут, а позор гвардии останется на вас и потомках ваших! Покоритесь слову и гневу государя нашего, Николаю Павловичу Романову, императору и самодержцу российскому! Константин Павлович ещё 12 декабря,   отказался от трона и власти, и Николай Павлович, собрав тут же Госсовет, зачитал сею грамоту  цесаревича Константина. Господь наш, сказал: «- Даром получили, даром отдайте!». Только при этом условии все приняли присягу Николаю Павловичу, и он принял власть от брата! Вас обманули други мои!». Солдаты же в ответ, и  уже с явной угрозой:
 «- Да будь проклят на веки род его, самозванца и узурпатора, немецкая язва, соглядатый убийства своего отца. Зверь неменщины окаянной ». Они и офицеры потребовали подобру убраться генерала с площади и побеспокоиться о собственной   безопасности и благополучии, далее последовали уже угрозы.  Лошадь адъютанта генерала, ударили плашмя саблей, с  насадкой штыка и та унесла его к свите. Сам Милорадович, повидавший в этой жизни и не такое, принялся стыдить смутьянов и вновь стал оскорблять и пугать всякими карами, стоящие полки восставших. В этот момент, терпение у всех иссякло и князь Оболенский хладнокровно, солдатским  штыком, уколол в круп коня генерала, та от боли  поднялась на дыбы. В миг прозвучали выстрелы одного из солдат роты князя Щепин-Ростовского  Д.А. и  вслед Каховского, раненый губернатор, держась за повод, и еле держась в седле, поддерживаемый  адъютантами с двух сторон  ускакали. Как позже  узнали офицеры, генерал скончался через полчаса. Прошло более  четырёх часов, борьбы нервов  в противостоянии между властью и гвардией. В это время, офицеры собрались вновь в центре каре воспользовавшись  затишьем. Корнилович, Панов и Беляев А.П. и другие, высказались за нападение на артиллерию противника с целью её захваты, тем более артиллеристы – канониры были за восставших, и как другие роты Николая Павловича, говорившие своим товарищам:  « Вы, только начните, мы поддержим вас ». Но их не поддержали, Щепин-Ростовский занял нейтральную  позицию, остерегаясь пролития крови между своими однополчанами. В разгорячённой голове, была одна только мысль, где посланец Трубецкого, который должен был привезти послание императора Константина. Оказалось, что князь оказался прав... их предали, «мягкотелость руководителей» и ловкая политика новоявленного императора, да и сребреники от времён Иисуса сыграли свою роль. Теперь же, потеря позиционного успеха, кратковременного преимущества диспозиций полка, выглядело поражением. Неизвестным оставались действия и отношение к событиям гвардии, стоявшей полукругом за площадью и мостом, уже занятые верными императору частями. Нестерпимо долгим показались те минуты, пока офицеры рот гвардии распределяли новые цели и отдавали новые приказы своим подразделениям. Деятельный Каховский, стоящий в центре цепи, кричал гвардейцам:      
 - А ну, покажите им ребятушки свою сноровку и отвагу этим императорским бездельникам и хамам! Князь и раньше предполагал, что они, Общество, ошибаются в могуществе и силе Константина Павловича, в его влиянии на общество, и сведения, представленные им и о нём  ошибочны, впрочем, Трубецкой предупреждал многих  об этом, и требовал, что полагаться нужно только на гвардию.     Бороться за благо народа и желать ему счастья, не значит выполнять оное. Многие мыслители, и  даже некоторые властители, делая добро для народа, часто преследуют лишь им известные цели.      
 «… - Когда раздались первые выстрелы орудий,  - вспоминали позже,  князь Щепин-Ростовский и словно, почти что дословно, лишь с небольшой разницей по причине разнестороннего положения на площади в строю, повторяя его слова офицеры гвардии, тогда отбывавшие срок каторги в Петровском Остроге - было уже сумеречно и темнело, время отчитывало четыре сорок пять.  Правду сказать, мы по наивности ещё надеялись на благоразумие и по этой причине были несколько растеряны в первые мгновения начала обстрела. Снежная муть, образовавшаяся от яростного огня орудий и от  разрывов бомб и ядер имперской артиллерии, застилала  не только каре войск, но вдруг и саму Петро-Павловскую крепость, с бастионов которой по ранней договорённости с нашими товарищами, они сразу должны были нам подать сигналы о её захвате. Но, этого не случилось, и мы зря прождали их сигнала  почти целый день. При обстреле восставших полков, ядра, шрапнель косила ряды повстанцев десятками. Первые четверть часа, командиры рот ещё пытались сопротивляться и отстреливаться от  нападения правительственных войск, но  наше положение в скорости очень быстро стало катастрофическим...Офицеры начали отводить роты к Неве, с начало в полном порядке,  но потом, в следствии беспорядочного огня противоборствующей нам стороны, строй расстроился и произошёл беспорядок, переросший в стремительное отступление. Мёрзлые комья земли, камня и снега, разбросанные взрывами по всей площади, перемешанные с кровью погибших, траурным покрывалом укрывали тела убитых. На это было страшно смотреть. Роты несли колоссальные потери. Братья Бестужевы, при поддержке других офицеров, трижды строили на льду солдат в строй, чтобы вновь начать организованный отход к Петропавловской крепости, оставив прикрытие из сотни солдат лейб-гвардии. Но очевидно догадавшись, руководство противника, ( здесь на полях дневника, уже другими чернилами, мелкая приписка -пояснение...-правительственных войск), разгадав план восставших, обрушило артиллерийский огонь по льду Невы, тем ослабив расстрел гвардии на самой площади, очевидно из всех орудий, чтобы не допустить восставших организоваться и под прикрытием стен крепости перейти к сопротивлению и захвату крепости. Сквозь дым, то и дело закрывавший восставшие полки, и блики вспышек огня от разрывов, видно было, как их разорванная плоть тонула в беспощадном огне от орудий, а на льду Невы, дыбились, словно волны преисподни дьявальского котла, осколки и разрывы, в  полыньях грохочущей смерти. Столбы взрывов вскипали смертельной огненной силой в трещинах и промоинах  замёрзшей реки. Лёд Невы от ядер ломался и крошился, как стекло, стройные ряды лейб-гвардии, построенные волею Бестужевых и офицерами других полков, дрогнули и  начали ломаться. Солдаты и раненые стали  соскальзывать и сползать в ледяную купель, многие тонули с криками ужаса и бессилия обречённых. Наступил полный хаос, каждый в этот момент был за себя, кто-то ещё спасал тонувших товарищей, но шрапнель косила десятками тех, кто казалось было, уже спасся. Это было полное поражение. Прикрывавший же их московский полк ещё как-то сдерживал нападавших, те каждый раз отходили с потерями, и роты полка отходили в боевом порядке. Пальба на площади и Неве смешалась с грохотом разрывов, треском лопнувшего льда на реке, и отчаянной руганью и бранью ещё живых зарождавшихся  апостолов свободы. Князь Щепин-Ростовский в отчаиньи скомандовал, возможно единственную правильную в тот миг команду, пытаясь вывести роты из зоны обстрела:  « - Вперёд Гвардия! За императора нашего, Константина Павловича! За вашу и нашу Свободу!». Командиры делали отчаянные усилия, чтобы спасти хотя бы часть солдат от картечи, но это уже были выстрелы военного поражения гвардии. Катастрофа наступила помимо и вопреки воли гвардии. Сквозь огневую смертельную бурю, осколки секли ряды восставших, как серп земледельца рвал и резал обмякшую, но рвущуюся к жизни рожь. Одно из ядер взорвалось в непосредственной близости от  набережной, в  десяти шагах от князя, но его спас от смерти солдат, стоявший рядом, он прикрыл  собой командира, оттолкнув его на землю. Осколки пролетели совсем рядом, самого же солдата ранило. Уже позже, пребывая на каторге, князь узнал, что солдата по приговору суда отправили на вечную каторгу. Там, как много посже рассказывали в последствии очевидцы тех тревожных для многих событий, положение его, ( приписка - солдата Александра Луцкого) было ужасным, над ним очень сильно издевались, избивали и унижали надзиратели, но дух его так и не был сломлен. Восхищаясь мужеством своего спасителя, князь посвятил его подвигу своё стихотворение "письмо солдату". В своих произведениях князь отметил очень многие частные факты тех событий. Но это будет позже, сейчас же поле битвы напоминало побоище. Кровь рекой текла по Сенатской площади к Неве, снег окрасился от горячих кровей дворян солдатской, и таял, напоминая яркий красный ковёр. Видя всё это, весь ужас положения роты после попытки атаки, оторванные от разрывов гранат, руки, головы своих товарищей и трупы, трупы. Стоны и крики раненых на снегу  Невы, доносившиеся в перерывах между разрывами зарядов, стоны раненых на площади, их гортанные крики о помощи и отползающих в надежде спастись от этого ада поражения, казалось сведут с ума любого кто видел это. Князь не мог им ничем в данной ситуации помочь. Атака нападавших была отражена с огромными потерями. Распределённые санитары, пять – шесть человек, лежали невдалеке, накрытые очевидно разрывами ядер, было видно, что они до конца выполнили свой долг. Князь медленно сел на снег,  с соседней улицы доносились вой и разрывы ядер, громкие команды какого-то командира полного  злобы и ненависти: «- Добавить этим смутьянам. Зарядить! Огонь! Не жалеть никого! Огонь, мерзавцы!». В создавшемся положении, казалось нужно идти на любой риск, во всяком случае, следует попытаться…. Через четверть часа, всё казалось стихло. Князь, в каком-то диком оцепенении как бы со стороны,  наблюдал за происходящим, лишь резкий  от боли раненого,  окрик солдата  ( приписка-Маклакова), всегда  в роте тихого и скромного, прервал этот калейдоскоп кошмара и безнадёжного отчаянья командира. Солдат, что лежал невдалеке от памятника императора Петра,      морщился от страшной и очевидно  дикой раны и боли в груди, словно замерев на время вдруг очнувшись, вновь тихо стонал.
— Командир! Ваше благородие! Ну, сделай же что нибудь, словно в горячечном бреду говорил он. Мы же гибнем. Брата Пашу убили, вон он. Матушка всегда его больше любила, конечно, он сильный и лошадку подкуёт, свинюшку разделает. Маклаков,  как-то без воли смотрел на князя и плакал, с начало тихо, как дитя, потом навзрыд, не в силах сдержать себя. Грудь его тяжело, с хрипом вздымалась, замирая на мгновение и с  присвистом опускалась, изо рта начала литься струйкой тёмная  кровь.  Князь с жалостью и болью смотрел на старого солдата прожившего тяжкую жизнь...
- Будь проклято всё это царство, вместе с императорами – глядя командиру прямо в глаза прошептал умирающий - пусть его су… е племя в аду горит! Нет видно Бога, раз народ такие муки терпит от Сатаны! Командир  надо отступить, ишь, как гремит.   Обереги наших, умоляю, выведи ребят из боя, молодые они чтобы так помирать, и спаси Вас всех Бог… Доверяю себя без раздельно и свою волю Всевышнему...- то были последние слова  солдата Маклакова.
 - Да, видно мы ещё не прошли свою пустыню, мы лишь в предверии  Ада безумного узурпатора - императора - подумалось штабс-капитану, глядя на умирающего, затихшего  товарища. Князь  с трудом, нехотя поднялся. Осмотрев поле расправы  свершённой властью, и  словно очнувшись от  столбняка, и мерзкого оцепенения, вдруг охватившего его минуту назад, обернулся к товарищам, резко, как ему казалось громко, а на самом деле в хрипе скомандовал солдатам своего полка, к  тем, кто остался верным долгу товарищества и командиру:
— Братушки! Всем  через  Неву, к Петропавловке, пока стихло, только там за рекой спасение, там Бестужевы. Раненых подберите и будьте осторожны, лёд ещё правда не столь окреп, но с божией помощью всё удастся. Да, вот ещё что, у Исаакия есть доски, пошлите солдат и делайте настилы, лёд треснул от ядер и может не выдержать, правее берите, там он почти  целый. Остатки роты кинулись к реке, на ходу подбирая раненых и унося их с собой. Князь, оглохший от звуков орудий, и более от контузии, уже почти не слышал  команды и крики своих.  Младшие командиры с десятком солдат гвардии прикрывали отход  своей и соседнего полка роты. В тот момент все роты перемешались, лишь офицеры, старались и  то с переменным успехом организовать отступление оставшихся ещё  гвардейцев. Вскоре убийственная бойня из пушек, вновь откликнулась  по площади и соседним улицам, в последний раз прогрохотав смертельным эхом над Невой и площадью, мешая в начале  исполнению отступления рот, но вдруг и этот огонь стих, как по мановению. Видно Бог вспомнил о них. В полной тишине остатки рот уходили в темноту улиц, там  они попытались  скрыться от преследования  уже приходившей в себя власти и нового  императора. Штабс-капитан оглядел поле трагедии, кто не был ранен, почти все отошли, или скрывались в улицах, прилегающих к площади смерти, другие, морской экипаж, в районе собора, ещё отчаянно сопротивлялись,  стараясь отдать жизнь подороже, приняв решение,что лучше быть в земле, чем в рабстве. При князе, рядом с ним, упали сразу три солдата роты Арбузова, "срезанные" осколками от ядра. Чуть вдали, два, судя по мундирам офицеры, они были в окровавленных и изорванных мундирах с сорванными в огне сопротивления эполетами о чем-то громко спорили. Один из них, совсем ещё мальчишка, видя гибель своих друзей, поднеся пистолет к окровавленной ранением груди, с криком: " - Простите братушки меня!" застрелился... Бросившийся было к нему штабс-капитан, не успел остановить его...Он остановился и от страшной картины произошедшего прикрыл ладонями лицо, чтобы не видеть всего этого ужаса разорения и бойни. В голове сумбурно и отрешённо мелькнула мысль: " Кому выгодны эти смерти? Какая немощная и бессильная воля создателя. Вон лежат наши; Чучалин, помнится он из Рязани...был..., а рядом Фёдор Бежин с развороченной  шрапнелью грудью и весь в окраплёной кровью..." От тел убитых и раненых ещё парило жизнью, с разных концов площади звучали громкие проклятия императору и Романовым, но было непонятно солдат или сгубленных картечью гражданских лиц, горожан. Некоторые из тяжело раненых солдат, просили, умоляли, чтобы их добили, не желая  попадать в руки власти. Князь,  переломил древко полкового Знамени и сложив его, спрятал его на груди, затем  подобрал пистолет, кем-то оброненный и, прицелившись в мародёра, копошившегося в карманах убитых и раненых, ( приписка дополнение...были и такие) не боясь редких выстрелов и шальных пуль, выстрелил, но только ранил его. Тот, взвыв от боли, волоча раненую ногу и озираясь, заковылял в сторону бульвара, при этом, не забывая о своём почти полном мешке. Дмитрий Александрович  перезарядил пистолет, и поднеся к виску, выстрелил, но оружие дало осечку, князь нажимал раз за разом на курок, но пистолет не желал подчиняться, видно порох отсырел в снегу. Он недовольно усмехнулся и раздражённо выругался: " Зерцало поступков...будет прорастать" Бросив, бесполезное теперь оружие, князь  окликнул одного из раненых солдат его роты Гринёва, и подняв его на ноги, с трудом  направился к  двум, оставшимся  и так же раненым офицерам возле которых суетились санитары. С их помощью он  приведя свой мундир в порядок и оправив старинную саблю, внемля  их настойчивому и наверное разумному совету, медленным шагом пошёл в сторону домов. Но долг офицера не позволил ему всё-таки уйти и он пройдя полсотни шагов возвратился. Разум мутился от всего произошедшего и увиденного им. Сейчас  его пугали не шальные пули, изредка пролетающие со свистом  рядом и щёлкающие о булыжник мостовой, а судьба  оставленного им на попечение лекаря солдата его полка, она  беспокоила  его куда больше. К пяти с четвертью, всё было кончено. Над площадью стоял "бурлящий разноголосицей" и силой стон раненых, военных и гражданских лиц, от Невы разносился крик какой-то молодой женщины, склонившейся у фонаря над убитым сыном. Князь с горечью понимал, что это были неслучайные жертвы, огонь из орудий в городе, это преступление, целенаправленное и жестокое....
"...Маленькие фрагменты событий и поступков безумцев, открывают и прикрывают историю государства российского. Вольнодумцы своих сердец. Сие никак невозможно объяснить и сформулировать разумом и честью. Чем больше мы боремся и размышляем, тем больше мы отдаляемся от истины. Защитят ли нас потомки. Оправдают ли? Ныне же в Обществе дворцовых пассий, на каждом шагу ложь о нас и презрение, близкое с боязнью и страхом, с непониманием и ненавистью..." из письма к подпоручику Федотову. 1830 год.
Всё это, в памяти  князя отложилось на всю жизнь. И то, как он с  частью солдат и двух офицеров, в отчаянной рубке, прикрывал отход своей роты к Неве, и  как кусками ткани от рубахи, он торопливо перебинтовывал тех же раненых солдат, как укрывал их от пуль и картечи в горячке боя телами убитых товарищей, и свой последний путь к Неве. Затем возвращение на площадь, в надежде, что его убьют шальной пулей. Даже лицо раненого им мародера и не выстреливший пистолет помнил. Последней надеждой тогда как будто, стал и был дом  Рылеева на американке, и  последняя встреча с графиней в доме Кусовниковых. Через много лет, он будет вспоминать произошедшее на Петровской (Сенатской)площади, и так же отчётливо слышать этот душу раздирающий крик, убитой горем той несчастной женщины. Как он позже совершенно случайно узнал, она была супругою одного из офицеров, выступившего на стороне императора Николая Павловича, женщина лишилась рассудка и после похорон сына, покончила с собою, отравившись кислотою. Этот случай долго, почти всю жизнь являлся к нему во сне, как укор и гнев богов... Далее в дневниках описаны события записанные в Петровске...Судя по записям, а события в них развивались не единожды повторяясь, что говорит о том, что сами они потрясли его и претерпели их глубокую переоценку...Они, как осетровый клей, используемый при реставрации картин, осели и залипли в своей бессконечности в его сознании и сердце, на всю оставшуеся его жизнь.
... Мысли проносившиеся в голове князя, были сумбурны и беспокойны. Разгорячённая голова, потная и грязная, еле могла поворачиваться, такая страшная боль была от полученной контузии. После неудачного самоубийства, там, на площади и неудачного отступления, когда князь с сотоварищами был уже на Невском льду. Он вдруг отчётливо понял, что жертвы среди его роты были несопоставимы с результатами восстания. Ещё слышались выстрелы и топот солдатских ног по льду, когда князь, перешагивая через горы обезображенных трупов, остановился и сказал своим полковым соратникам, что он пойдёт ради  спасения остатков роты, прямо к "кровавому" зданию зимнего, чтобы погибнуть, но не сдаться на милость победителей, а чтобы сдержать их хотя бы на время. Когда он шел уже на Дворцовую площадь, там также, как и на Сенатской, уже рыскали жандармы и войска, слышались громкие команды командиров от похоронной команды. Всех их, командой, прямо с носилками, направляли под  командой гвардейских офицеров и жандармов, на Сенатскую, к месту трагедии. Некоторые солдаты и гражданские, хотя их прогоняли криками и штыками младшие офицеры команд,  занимались мародёрством, обшаривая карманы раненых и убитых, офицеров и солдат. Князь  с ужасом смотрел на происходящее, и подойдя к одному из офицеров, указал на  недопустимость сей погани. Тот рассмеялся и посоветовал ему не совать нос  в их дела. Князь возвратился к своим товарищам. Среди его гвардейцев, оставшихся здесь на площади, в живых осталось  очень мало, единицы, а тяжело раненые, чуть очнувшиеся от  криков команд, от мороза, ещё пытались что-то с хрипом «кричать» и шептать  про измену и царя Николая-Иуду, желая уже не спасения, а желанной смерти. Многие же крики, даже не крики, а стоны, чуть кликали слабыми голосами, пытаясь остановить бродящую среди убитых, похоронную команду, в надежде, что их услышат и спасут. Вид чужой смерти всегда страшит и пугает людей, будь то кадровый военный, «батюшка » царь, или простой нормальный гражданский человек. Даже те, кто прошёл огненные вёрсты войн, старается не разглядывать убитых, и задерживать своё внимание на трупах, вид которых бывает столь нелеп и чудовищно безобразен. Лица убитых, навечно застывают в гримасе последнего глотка боли, в последнем крике умирающего, и исковерканной от мучений мысли. Нет, нельзя останавливаться на этом ужасе и гримасах войны. Любая победа, связанная с гибелью людей, кровавая победа, месть жизни за подвиги или грехи почивших, это звериный рык мщения, ненависти к своему врагу и не более. Даже Святые войны, как защита своего отечества, отрезвляют людей в конце войны. Появляется зачастую у каждого солдата, офицера, страх последней атаки, последнего, уже может быть и ненужного боя, но мнимое чувство долга тянет людей в омут повиновения чьему - то жестокому приказу и не имеет значение чья сторона праведная. Заказчик событий    боясь переговоров враждующих сторон, как чёрт ладана, или идя на мнимые псевдо-переговоры с видом превосходства и презрения к другой стороне, заранее предвкушая эффект от победы, свершает свои хитросплетённые решения, указы, приказы, идя до конца. В тоже время, он обречён и губит свою  совесть, здесь мы не говорим о государстве. Желание выжить и жить, естественно для каждого человека, и старо как мир, но не во владыках  будятся чувства жалости к убитым исполнителям и побеждённым. Сочувствие и милосердие, присуще воинам уже после боёв и битв, в самой глубокой старости. И, это пробуждение страшно, проснувшаяся  совесть  сжигает мысли в стакане вина и в горьких слезах раскаиваний, пред своим уходом  в такое близкое не бытие, боль  рождается к ним. Такова христианская судьба и мир, всякого европейского, но не русского человека. Разыгравшаяся трагедия, словно омут вытягивала из него последние силы гнева на власть. Безумство,  быстротечность  событий, огорчало и возмущало офицера, всю вину за проигрыш восстания, он возлагал на нерешительность руководителей общества,  людей военных и опытных, но опытных на полях сражений, в боях  с врагом. Здесь не было врагов, здесь они требующие перемен в России, и власть, не  желающая перемен в отечестве, а этого они все предвидеть не смогли, нельзя быть благородным с мерзавцем. Революция во Франции, победила не благородством, а решительностью в действиях. Как говорил Наполеон: «…Главное ввязаться в сражение (бой), а там посмотрим…».  Может прав был   Каховский и Оболенский, когда просили, требовали решительных действий, но их одинокий  голос звучал, как глас одинокого  путника  в пустыне. Мы же сдерживали солдат и офицеров полка, боясь людских жертв и крови наступления.  Вина за нерешительность руководства общества, да и нас  самих, резало сердце острой болью бессилия и обречённости произошедшего. Князь, воочию, вновь увидел всю картину поражения, видя тела своих погибших в бойне восстания товарищей, старался познать, что же произошло, как такое могло свершиться, как император посмел поднять руку на    людей. Он с омертвевшей душою смотрел на них, на погибших. Испытывал ли он к ним жалость,   сострадание или страх смерти… он не мог сейчас понять. Его убил его долг, честь офицера, идущего на плаху ради императора Константина Павловича, пусть и законного владыки России, но человека бросившего их на растерзание окаянному дьяволу безразличия к своим подданным. С левой стороны, на площади лежали тела убитых Лейб-гренадёр, пришедшие на площадь, для поддержки восставших. Приведший их поручик Лейб-Гвардии Александр Николаевич Сутгоф, был ранен.(и позже будет схвачен). Зарождавшаяся  в сердце ненависть к себе и к императору, порождала   сомнения в душе офицера, от всех этих дворцовых игр Романовых. Штабс-капитан Щепин-Ростовский  медленно шёл среди павших  солдат московского, преображенского, семёновского полков, старательно обходя их, не желая задевать мёртвых товарищей, и ещё  не веря в их смерть, а чуть поодаль, ближе к Сенату, лежало множество трупов гражданских, жителей города. Плиты гранита и доски     забора строившегося собора, лежащие грудой тут же, были разбиты ядрами, и снег уже начал припорашивать их траурной, белой каймой, как и лица тех, кто погиб в этой братоубийственной бойни, тела погибших гвардейцев.  На некоторых телах он ещё подтаивал. " Наверное, только умерли, и ещё не остыли " - пронеслась в голове сторонняя мысль. Капельки – хрусталики, от  с таившего  снега, на лицах павших  выглядели нелепо и жутко, словно пот у работающего батрака  не могущего его утереть. Чуть поодаль, в стороне, лежали сразу три тела, на них были гусарские куртки-доломаны с серебряными и золотыми шнурами у двоих. Офицеры, машинально отметил штабс-капитан, другой погибший отличался от офицеров, белые шнуры выдавали его чин унтер-офицера. Лицо его  было изуродовано  и определить, какого он возраста  было нельзя. В одном же офицере он признал товарища Каховского, весельчака и балагура Александра Петрова. Так часто спорившего с ним о царском  режиме в России и далёкой Англии, о их разнице и перспективе развития демократии, и если он как-то ещё принимал Английское правление и их парламент, то о императорах он говорил так: «- Не долби древо Романовых, если не дятел, язык отобьёшь…». И беззлобно, по детски, смеялся над собственной шуткой,  и вот смерть… «…Adieu, mon shere Alexandro, adieu…» - Прощай, мой дорогой Александр,  прощай. Состояние  тяжело раненного офицера, было ужасным, остатки живота ещё «жили», кровь стекала на снег и тут же остывая твердела, он ещё раз шевельнулся, потом вытянулся, агония прошла через тело умирающего и он, дёрнувшись  в  судороге последний раз, на веки затих, прямо на глазах князя. Сердце замирало, видя этот танец смерти. Ему вдруг вспомнился крик одного из солдат Семёновского полка, тогда в далёком, как теперь казалось, прошлом, он посмел  крикнуть своему командиру:  -- " - Что ваш бродь, весело ? А ну, шапки долой пред пострадавшими господа!" Да...а,а уж, Смерть это страх бессмертия... Нет, не от страха - размышлял князь - от того, что не смог помочь, спасти товарища. Офицер понимал разумом, сердцем, причины и последствия от поражения, но так же и то, что само Северное Общество, победив душою и идеей социального братства, идеей конституционного строя, правда всё таки с элементами  много векового уклада, монархией, именно победило. Дворяне окончательно переступили через свои привилегии и  многовековые догматы поклонения власти царей, императору, осознав наконец  то  что их власть не от бога, они презирающие  свой угнетённый народ, достойны не поклонения, а лишь  признания факта их существования и не более. Дворяне, ценой страшного поражения, осознали, что чрез монархию, благосостояние отечества не добиться, император подписал монархии смертный приговор, при условии, если власть, император, не поймут, что с народом нельзя обращаться как со скотиной и рабом. Общество, как показала дальнейшая история России, извергло из себя уважение к узурпаторам трона и власти. Дворяне и народ, проиграли, пусть временно, проиграли это, одно сражение, не проиграв правда войны, но время погублено. В эту минуту,  князя окликнули, сквозь морозный туман и дым от костров, он увидел подходивших к нему офицера Гвардейского  морского экипажа Мусина-Пушкина Е.С. и его товарища. С ними, также офицера экипажа, лейтенанта Окулова Н.П. Они запыхавшиеся, в грязных и испачканных в крови мундирах, еле перевели дыхание, обрадованно приветствуя старого друга. Искренняя их радость от встречи, согрело сердце каждого. Они поделились результатами и общей обстановкой на данную минуту. Поражение восставших было очевидным, и хотя у Адмиралтейства, ещё стреляли, и были слышны звон шпаг, и лязг сабель  сражающихся гвардейцев, измайловского  полка, положение это не могло уже исправить. Офицеры, в первую минуту рвавшиеся на помощь гвардейцам, сопротивляющимся николаевским ротам,  посовещавшись, решили  всё же разделиться и следовать в казармы морского экипажа, в надежде,  поднять сослуживцев и прийти на помощь с ротой, а не в одиночку. Тем более Мусин-Пушкин был сильно контужен, от взрыва ядра, его рвало и шатало, как пьяного.  Так и решили. Тогда, они ещё не знали, что их арестуют на следующий день, 15 декабря, в казармах Гвардейского морского экипажа, самим Великим Князем  Михаилом Павловичем, из-за предательства писаря роты, сообщившего властям о месте их нахождения и в агитации  солдат полка. Здесь, как советует автор, стоит отвлечься на некоторое время от повествования нашего рассказа и заглянуть в будущее участников событий 14 декабря 1825 года на Петровской площади. …Поднять личный состав рот им так и  не удастся, потом их осудят, разжалуют и отправят как многих не в Сибирь, а на войну, на Кавказ. Где первый, погибнет в  отчаянной атаке на горцев, в 1831 году, а второй, Окулов  Николай Павлович, вырвавшись из бед и неудач, за заслуги пред Россией, вновь станет офицером, и умрёт в глубокой старости, в 1871 году.  Но оставив потомкам, и нам, свои  краткие строки воспоминаний, о  великой  истории подвига Русской Гвардии. Россия на десятки лет опускалась в хаос мракобесия режима, а это тысячи не рождённых в крепостничестве детей из-за нищеты крестьян, десятки тысяч убитых и отправленных на войны и каторгу в Сибирь, солдат,  дворян, простой люд. Взятничество и  казнокрадство захлестнёт несчастную  Россию, станет хуже, чем при немке Екатерине второй, такого мздоимства, никогда ещё не было в истории отечества...". А, в  Спасо-Ефимов монастырь, закрытый  еще императрицей Екатериной, за грехи и несостоятельность, и второпях переделанный под тюрьму, потянется и часть солдат, офицеров – инвалидов, принявших участие в восстании, в столице...
… Отправив товарищей  за помощью, князь вернулся. Вскоре от них пришло известие о провале выступления, как писал на клочке бумаги  лейтенант Окулов. В конце площади, у самой набережной Невы, раздавались ликующие крики николаевской гвардии, одержавшие победу в последней схватке с оставшимися восставшими. Их арест был свершён. Это окончательно заставило офицера принять решение о дальнейших своих поступках. Видя и прекрасно осознавая последствия поражения для гвардии, как в прочитанной книге, князь повернул на близь лежащую улицу. 
... Идя на родную Подьяческую, он быстро сообразил, что там никого нет из друзей, и что там наверняка его ожидают, и пошёл к  Рылееву  чисто интуитивно, подчиняясь какому-то шестому чувству. Через полчаса, он был у него, там уже были офицеры. Усталые и измученные, в грязных от пороха и мокрых от снега мундирах.  Они сидели в дальней маленькой комнате в полумраке, при трёх свечах. Сам Рылеев, стоявший у окна,  Каховский чистящий мундир, Штейнгель, Пущин и Оржицкий сидели на большом диване  и курили трубки. Их разговор был на повышенных тонах, всё случившееся они восприняли как возмездие судьбы за бездействие и нерешительность руководства восстания, которые переполненные ощущением своего высокородия и власти, своим боевым опытом участников войны, в сравнении с молодым поколением офицерства, своими товарищами по обществу, были словно ослеплены планом восстания. ( Всё из записок – слов декабриста - Автор.) И именно этим свойством предстоящего сражения с властью, понимая, что та совершенно не готова к сопротивлению, ибо дворянам явно надоели перевороты и дворцовые игры, и как они считали, войска поддержат их, что их и сгубило, в бешенстве проговорил Каховский, в яростном бессилии сжимая кулаки и хватаясь за шпагу. Разговор  явно перешёл бы в спор, если бы не князь. При входе князя они замолчали,  ответив ему  лишь поклоном головы, а Каховский  продолжил прерванный разговор. Он рассказал:
«-  Я стрелял в Милорадовича одновременно с одним из солдат и Стюллером, а князь Щепин-Ростовский лишь мешал мне, точному выстрелу, одёрнув, буд-то специально  за портупею, и вот результат, вместо коня попал в генерала чёрт возьми. Говоривший внимательно, до дерзости словно обвиняя князя, посмотрел на Щепин-Ростовского.
Вы так и не осознали господа офицеры, что те, кто обороняется, тот не побеждает. Только в  атаке и дерзости строиться победа. Теперь же волею судьбы, мы все добровольно сложили главы на плаху. В историю можно ворваться кометою и сгореть без остатка, раствориться в небесах не долетев до матери Земли. Ярко, красиво для мечтателей и влюблённых, но как кажется на первый взгляд напрасно...Так кажется говорил погибший Родерих Хебештрайт, наивно, но очень верно...». Штейнгель, с укоризной посмотрел на Каховского. Он искренне уважал его и гордился дружбой с ним, но за его проступок, сильно осудил, тщетно пытаясь объяснить ему:               
 - Поймите, что Милорадович, как диакон при посвящении, рукоположения  в сан. Он получает благословение лишь помогать при свершении таинств,не более,и то  только с рукоположения его  самим епископом, в данном случае императора. Господа, Вы же должны понимать,что сам Милорадович оказался рабом долга, присяги и своего понятия чести, и это было его право! Он герой на войне в сражении, а здесь он был всего лишь слуга и это простительно, хотя и мерзко. Он же пешка в руках и судьбах власти, раб  и исполнитель по решению владыки. Не будете же вы обвинять палача в его работе! Он слуга слова, искренне жаль его, он трагик на сцене истории и без тени сочувствия к народу, к армии, и он был прав, как слуга императора, абсолютно не имевшего своего мнения и слова пред властью. Вы лучше вспомните "подвиг" нового императора школяра вышедшего на площадь, великолепно зная психологию дворян гвардии,они в безоружного стрелять не будут, даже в шута. Другие скажут что он герой, а кто разбирается в человеке и поступках осудят сие актёрство.Но со стороны это конечно может показаться смелостью и подвигом. Да-а. Кстати, этим действом вскоре воспользуются наши враги...и конечно будут правы, актёришко он хороший. Думаю господа, что пройдёт много лет, а раны наши, России, не зарастут, они будут сочиться живой кровью и за наши ошибки, и более за правду нашу. Ваш други поступок, поступок не дворянина, надо было вызвать его на дуэль за его хамство в отношении нижних чинов, но стрелять это слишком. Поэтому не смейте осуждать Щепина-Ростовского, он хоть и молод, а мудрее многих старожил и прав, мы не палачи господа офицеры. Как кто-то нынче из Вас сказал: « Надо быть терпимее к своим врагам, это первая черта дворянина и русского человека. Быть справедливым легко, когда в твоём распоряжении палач!». Так-то. Всё господа пройдёт, как и наше, ныне кажущее поражение. Есть истины и дела несгораемые ни в битвах, ни на кострах инквизиций. Истина эта мечта человека о Свободе. Мы сделали с Вами друзья, лишь один шаг. Сделаем или нет другой, теперь боюсь, господа офицеры, зависит не столько от нас, как  от дьявола в облике владыки. Впереди хаос чувств и по определению реальные условия для анархии и воли палача. Для нас компромиссов не существует друзья.
 – Вы, как всегда правы мой друг – выходя на средину комнаты, сказал Пущин – на Галерной я это понял. Такого печёного ада, я никогда более в жизни  не желаю видеть, ни врагам, ни  друзьям. Там  был ужас…». В наступившей тишине послышался голос  Батенькова, которого все знали и почитали. Но он в этот час сильно изменился. Полковник был мужественный человек, но то, что произошло, его просто  убило. Он искренне страдал от случившегося. Он, предлагавший в начале мирный путь развития общества, теперь после невероятной  жестокости власти в отношении к Гвардии и солдатам, не желавших военного действа, по отношению к изменению политики государства, уже жалел и искренне, о выбранном ими пути неповиновения властям.  Стоявший с Рылеевым  у окна,  Булгарин, молча слушал всех, не вмешиваясь в разговор товарищей, лишь однажды высказался в слух, о несчастной судьбе  Милорадовича, при этом заметив, что тот, кто придёт на его место, это будет, скорее всего, Голенищев-Кутузов, редкостной пакости  человек, он дружит с семьёй  коменданта Петропавловской крепости, Сукиным А.Я.  И  тот, много лет старавшийся занять это место, теперь, покажет себя в суде.  Здесь  Рылеев, особо отмечавший Булгарина, и не хотевший его краха, предложил при всех, его и Щепина-Ростовского отпустить, попросив их уйти, и не привлекать по мере возможности, к судебному делу. Забыв о их существовании на время, и при суде не упоминать их по возможности, они слишком молоды. В остальном, давать показания как можно открытые и честные, для пользы дела оного. Потомки будут судить о нас по протоколам и спискам дел. Пусть их будет больше. 
- Гордость за то, что мы все сделали  -  продолжил  Рылеев - пусть  тяжко и наверное не так, а вернее совсем не так, как того мы все желали, но сделали, сделали первыми в истории России. Впервые чётко осознав, что царь слуга чувств и ненависти к народу, и явно не Бог, Бог Царь России. Земной же, не имеет никакой власти над ними и народом. Символ был разрушен им самим же – я уверен в этом, говорил Рылеев - своей дьявольской игрой с армией и народом. Больше никогда в истории России, император не посмеет издеваться над своими подданными. Яркое и трогательное ощущение Свободы, было теперь понятны всем, да,  наверное, будет понятно и обществу, именно чрез жестокость поражения, проявился варварский облик императора немца, Николая I - Окаянного, «человека» испугавшегося своего народа и окунувший свои руки, из-за этого страха, страха за свою шкуру, по локоть в кровь, кровь народа. Поэтому мы не завершаем свою идею, свою мечту и дела для блага  общества». Дмитрий Александрович, отчитавшись,  о своём видении событий и обстоятельств, распрощался, сказав при этом, что пойдёт сам на суд, не императора, нет, истории, чтобы в протоколах следствия попытаться вынести свой приговор узурпатору. Выйдя на тёмную улицу, он направился к дому своих знакомых, Кусовниковых. Подойдя к небольшому, двух этажному дому, больше похожему на помещичью усадьбу  с большими окнами, выкрашенный  в приятный жёлтый цвет с белыми полосами, в противовес кровавому - красному Зимнему. Он увидел гвардейцев, солдат из своей и  соседней роты, они тихо разговаривали, потягивая курево, и запах махорки далеко разносился от   ветерка с площади. При виде офицера, они устало встали в знак приветствия, в их  молчании и  самом   вопросе,  светившемся во взгляде утомлённых, красных от ветра глаз, что делать, стояла обречённость и жажда мести за убитых товарищей. Штабс –капитан, сказал им расходиться и спасать свои жизни, лучше всего, как думалось ему, им надо пробиваться на Дон, там они будут в почти полной безопасности, здесь же им грозит арест и смерть. На их вопрос, а как же он сам, офицер горько усмехнулся и искренне сказал, глядя им в глаза:
 « - А я не брошу наше дело, наше дело правое, и я полностью готов ответить за всё, ибо это лично я привёл роты на Сенатскую площадь. Вы же, дорогие мои гвардейцы, пока отступите, не каждый бой бывает выигрышным… Простите, если можете, и прощайте товарищи московцы….». Солдаты и младшие офицеры отдали честь своему командиру, и пошли в сторону Фонтанки, там жил один из офицеров его отца, который приютит на несколько дней всех их, не предаст. А далее, если повезёт, они сделают попытку выбраться на Дон. Щепин смотрел им в след, понимая, что им вряд ли уже придётся, когда либо встретиться, если только на небесах. Князь перекрестился. За невысокой оградкой, дома Кусовниковых, менее всего похожей на забор, когда все они разошлись, каждый готовый ко всему, стало тихо и одиноко. Офицер поднялся по каменной лестнице и постучал в резную, необычайной красоты, очевидно работы восточного мастера, дубовую дверь. Несколько раз, офицер пробовал дёргать за шнур звонка колокольчика, но то ли звонок не работал, то ли в доме никого не было, но никто не открыл дверь князю. Отдельные, отдалённые, хлёсткие выстрелы доносились ещё иногда с Невы и с площади, разрывая вечернюю тишину города тревогой, и не прошедшей ещё опасностью. Князь отчётливо понимал, что это добивали раненых.  Было очевидно, что  напуганные хозяева боялись впускать кого-либо в дом. Столица сейчас напоминала осаждённый город, всюду пикеты, заставы, патрули, начавшие  разжигать костры и проверять  каждого подозрительного прохожего. Сумятица, недоверие ко  всем. Опальный офицер  долго стоял у дверей, привлекая уже внимание проходящих мимо дома групп вооружённых  караулов, во главе с офицерами, искавших государственных преступников. Князь постучался ещё раз, но  уже значительно громче, и уже  без надежды, смиряясь с судьбой изгоя. Вдруг, за дверью послышались шаги, и тяжёлая  дубовая дверь  с шумом приоткрылась, показавшееся лицо напуганного старого привратника было очень злым и растерянным. От испуга, больше похожего на дикий страх, он крутил глазами по сторонам, в поисках жандармов. Он понимал, что в столь безнадёжных обстоятельствах, он единственный страж дома и сии обстоятельства пугали его. Но когда он  увидел офицера, одного, без толпы солдат, сразу смягчил свой гнев на милость и тихо, с оглядкой по сторонам  и всё ещё явной опаской, спросил незваного  гостя:         
—  Ваше благородие, что Вы, хозяйка уехала, со слезами на глазах произнёс привратник - как только начались события ... беззастенчиво врал он.
— Ты что, Иван не узнаёшь меня? Я, дозвольте вам заметить, штабс-капитан Щепин-Ростовский.       
— Да нет, как же узнал, но не ваш ли полк поднял бучу против власти Константина Павловича?         
 — Что ты друг говоришь, мы наоборот, защищали Великого Князя, Императора Константина Павловича Романова, но проиграли сражение, надеюсь, что не войну. Там столько погибших, раненых, лёд Невы красный от крови и тает от её тепла. Каша из тел и снега. С меня довольно, перед каждым честным человеком свои обязанности, предаю тебя твоей совести, и как хочешь, теперь ты барин друг.
  — Ладно, заходите, Дмитрий Александрович, у меня свои понятия о дворянской чести, только больше никого не впущу. Я испугался Вас, и боюсь скандала. Не знаю в курсе ли Вы барин, но должен Вам сказать, не сгубите барыню, она Святая. Мне, господин офицер и правда, довольно Вашего слова. Наконец дверь гостеприимного дома открылась, и он вошёл в прихожую. Там он с удивлением увидел хозяйку, стоявшую за колонной в зале. Усталость навалилась от тепла, доброты и сочувствия князю людей. Совершенно обессиленный он сел и попросил убежище на время. Молча, ничего не спрашивая, его проводили в небольшую, уютную гостиную. Он попросил воды и разрешения смыть грязь с рваного мундира. По широкой, итальянской мраморной лестнице, с двух сторон уставленной мраморными скульптурами греческих богинь, его провели на второй этаж, в туалетную комнату, где он переоделся в домашнее, принесённое слугой по приказу хозяйки дома. Грязный мундир у него забрали и бросили в камин. Спустившись к хозяйке на первый этаж, Дмитрий Александрович попросил хозяйку, о том, чтобы она дала распоряжение слуге привезти его новый мундир из его квартиры. Ровно через час, князь уже переодевался в новенький белый мундир, сшитый им для представления императору Константину. Хозяйка Анастасия Фёдоровна, снимавшая дом уже несколько лет у Кусовниковых, по приезду из Италии, пригласила гвардейца в столовую. Проходя по коридору, застеленному коврами, заглушающие шаги, он среди настенных зеркал и полумрака залов, через которые его провела хозяйка, чувствовал себя неуютно. Привыкший к корабельным кубрикам и гвардейским казармам, он отвык от всей этой роскоши, ему больше импонировали сельские усадьбы, дома и Храмы соседей помещиков, их древняя русская старина и основа христианского мира и веры. Зала, куда ввела гостя владелица, была освещена десятком свечей в трёх подсвечниках, расставленных по углам комнаты, сами люстры не освещались. Анастасия Фёдоровна, остановилась у стола и спросила:
— Дмитрий Александрович, Вы голодны? Давайте вместе отобедаем, и не возражайте. Что будете? — Что-нибудь лёгкое, тяжестей мне на сегодня хватит. Графиня, только вина не надо, не люблю его. Графиня кивком головы отправила слуг исполнять её приказ, и уже через двадцать минут стол был накрыт. Офицера усадили за стол, уставленный разными яствами. Хозяйка, гладко причёсанная, в  си- нем бархатном платье, присела рядом. Она неумело прятала улыбку, увидев князя за столом, в домашнем халате. Князь не стесняясь, всё откушал, и через час с обедом было покончено. За весь обед хозяйка не сказала ни слова, не желая мешать гостю, понимая его состояние. Желая отвлечь гостя от проблем дня, Анастасия Фёдоровна попыталась развлечь  гостя игрой на клавесине. Она села за стоявший у окна «Верджинел» и музицировала, тихо напевая что-то из европейской оперы. Отобедав, она завязала тихий, очень спокойный разговор. Князь в первую очередь отблагодарил её за приятно проведённое время и прекрасный обед. В голове промелькнула мысль, возможно это его последний обед на воле. Так будем жить!  Вспомнился милый стишок давних лет, написанный им во время одного из балов во время мазурки:  « … Мы  гладим платье милых дам, рукой по шёлку дерзновенно… »      
— Спасибо. Вы, знаете после офицерской столовой, ваш обед просто королевский, ещё раз спасибо. Вы знаете, у нас в усадьбе такой же дамский клавесин. Батюшка привёз его из Англии, в то время когда ещё был не женат, до войны в Европе. Крышка правда, раскрашена у нас другим рисунком.  Хозяйка торопливо  отослала слуг и продолжила разговор уже на немецком, изредка переходя вновь на русский язык. Она не желала, чтобы слуги понимали их, так как знала, что и у стен есть уши, доносчиков всегда на Руси хватало. Очень умная и практичная женщина, Анастасия Фёдоровна, прекрасно понимала, чем ей грозит неожиданный визит опального офицера, он хотя и был её знакомый, через его     матушку,  княгиню Ольгу Мироновну, но не таким, из-за кого можно потерять своё значение в столичном обществе. Князь, сидя в кресле, с любопытством и интересом рассматривал свою знакомую. Она нравилась ему, её мужество и откровенность с ним поражала его, она вела себя независимо  гордо, истинно русская княгиня Ольга. Вдруг, после некоторого молчания графиня спросила офицера:          
— Если, Вы Князь ошиблись...- она замолчала, внимательно глядя прямо в его карие, огненные в тот миг глаза, то ошиблись гениально! Вы понимаете, что вы творите историю? Проиграв, Вы победили! Знаете, не помню в какой год, будучи у Вас в гостях, я разговаривала с князем, вашим батюшкой, так у нас разговор зашёл о компромиссах в нашей жизни. Возможно ли они? И знаете что он мне на эту тему сказал? Я запомнила на всю жизнь: «Пристойно быть дипломатом, ибо можешь достойно идти на компромиссы, но воин-солдат не смеет идти на них, ибо это позор» Вы на компромисс не пошли. А, почему бы нам с вами не поехать сейчас же к князю Лобанову-Ростовскому. Насколько я помню он ваша родня, даже не через Ростовских, а чрез княгиню Дарью Яковлевну, дочери Якова Ивановича. Кровь в вас одна, корень един, и я предполагаю, что он не откажет вам в помощи. Рискните, я помогу вам в этом. Кстати, здесь в столице находиться ваш хороший знакомый, предводитель Рыбинского дворянства, Бычков, он правда, поклонник двора и очень робок в делах, но чем судьба не шутит.       
За дверью залы, послышался шёпот и тихий разговор. Стало ясно, что весь их разговор будет достоянием супруга графини. Хозяйка грустно усмехнулась, вновь перешла в разговоре на немецкий язык: — Ich bin traurig - Мне грустно! Я бы никогда себе не простила бы, если бы Вы миновали мой дом.          
  — Ну, что Вы! Я ненадолго, уйду в скорости. Я готов к приключениям в России. Смерть мне обеспечена, так что же бегать от неё. Шекспир молвил: « Иной раз виселица, предотвращает хорошую женитьбу». Так вот  и в России. Давай те ка, прочту свои вирши, правда, они не весёлые, но ко времени:
- Вы знаете князь, это дух времени, одна печаль, я приехала из Парижа, там знаете, одно веселье!      
 - Не печальтесь графиня, я просто устал, и насчёт женить бы, я не готов, не получилось, все  против.   
— O, main Got , ICH bin so ait? – Мой Бог, я такая старая? – смеясь, лукаво спросила озорная  барыня. — Нет, что Вы! Я думаю чтобы не подвести Вас, слугам рот не заткнёшь, всё продаётся видно в этом мире - с грустью сказал офицер, расслабившись от тепла приёма, и опираясь рукою на спинку венского дивана, добавил сие есть факт жизни.          
 — Вот видите князь, я прекрасно всё понимаю и у меня Вам небезопасно, бегите, а то будет поздно. Наверняка Вас уже ищут, и я уверена, враг уже знает где, с кем и у кого Вы. Марфушка – то, мерзавка, пропала. За своих слуг я уверена, а вот за мужниных, поручиться я не могу, он их выучил доносить. Князь обернулся на дверь, в приоткрытом проёме он разглядел мелькнувшее платье служанки. Он громко рассмеялся. Впрочем, это всё повелось ещё со времён Петра, вечно дрожащего и остерегавшегося шпионов и убийц, не доверявшему в конце жизни никому, ни боярам, ни старому поколению русского дворянства. Наступивший век торгашества, взятничество и измены  стали нормой, как и распродажа крестьян, совести и чести в современном обществе. Думаю, наша православная вера, церковь, спасёт матушку Россию она всё таки нейтральна в сей обстановке, каяться правда, надо всем. Впрочем, как я понимаю, Россия разная, такая же разная мой друг, как все мы, как башни Кремля Москвы. Очень опасные вещи говорят в Париже, они очнулись от обаяния императора   Александра,   и теперь будут мстить всем Романовым, вескими фактами их злодейств в отношении своих родственников и императоров ими убитыми. Вся общественность при дворах Европы, глаголят об убийстве императора Павла, и прочих его приверженцах. Они их сравнивают  с несчастным и Великим Митридатом, Понтийским Царём, преданного своим  сыном.  Как Александр Павлович, и иже с ним сыновья согласились на убийство своего родного отца, непостижимо для разума русского дворянина и общества России. Александр, уже через сутки после смерти отца, отдал приказ отменить поход в Индию, так необходимый России для  перелома влияния Англии в этом регионе, да я думаю и в Европе, и на море. Император Павел был  одним  из самых мудрых и умнейший из российских самодержцев, и неоцененный ещё Россией в полной мере. Его политический договор с Наполеоном многого стоил, армия французов и русских составила бы, по самым скромным подсчётам, более ста тысяч солдат и офицеров, одних казаков более двадцати тысяч. Оплату и содержание которых, Франция, а это сам Наполеон,  готова была взять на себя, в обмен на готовность помогать Франции в её схватке с Англией. Войска, как предполагалось по сему договору, должны были воссоединиться тогда в Варшаве и идти через Персию  на Индию.Да что Индия,Павел Петрович ещё в день своей коронации своим манифестом провозгласил порядок обеспечения работ крестьян, по которому они должны были работать на помещика всего  только три дня в неделю, а остальные на себя, то есть на свою семью и детей, а воскресение должно стать выходным для всех. Конечно и  это повлияло на настроение помещиков и общества, начались сговоры дворян против Павла Петровича, и как результат, Англия  воспользовалась этим в полной мере, и  увы,  расстроила все планы  императора, в сговоре с Романовыми и элитой наёмников на русской службе.  Возможно и войны с Россией тогда бы не случилась. Сам же Наполеон, узнав о готовящемся перевороте-заговоре, предупредил Павла, но курьер, то ли не поспел во время, то ли  во время попойки  на заставе утерял послание, но, не доехав до столицы, осознав что ему грозит,  сбежал, другие свидетели бывшие при этом случаи говорят, что самого его убили уже в Гатчине, а  замена доложила о других фактах. В любом случае, когда Наполеон узнал о смерти Павла Петровича, императора Российского, он с печалью сказал: «- Они промахнулись в меня  в Париже, но попали в самое сердце, в России…, и я напомню об этом Александру.  Ускользать от Закона, это по Вашей сир части… Боюсь, что моё присутствие, становиться для Вас утомительно, и я не желаю участвовать в перетягивании каната на Вашей стороне… Борьба в политике, вдохновлять должна, она как вера в  Бога, неприемлема без веры в окончательную победу…». (из послания английского агента в Лондон). И  император Павел был варварски убит; избит и добит табакеркой, своими же дворянами, по молчаливому бездействию сыновей. А великий  Митридат отравился, познав, что его предал собственный сын. Скверный поступок свершил и Телегон, сын знаменитого во всём Мире Одиссея. Даже мучения несчастных похожи, с той лишь разницей, что Митридат, как истинный воин, приказал верному  слуге Кортесу, пронзить  тело повелителя и его сердце мечом. Удивительно другое, раньше, в Европе боясь Русского императора, только шептались за его спиной об убийствах Павла, то теперь говорят и порицают, открыто презирая Романовых, и русским сейчас в Париже, ох, как  тяжело, то и дело вспыхивают ссоры по этому поводу. Самое же странное и страшное в том, что потом и сын Митридата, как  и дети Павла, сожалели и думается вполне искренне о содеянном.   Здесь надо отдать должное врагу Митридата, Помпею, тот в знак уважения к своему врагу, похоронил его с воинскими почестями, а Романовы, труп Павла небрежно загримировали и положили в гроб, но все присутствующие видели ужасные раны несчастного императора. Сплошное злодейство и лицемерие власти, и я во многом понимаю Вас господа. Вы искренне спасали наше отечество и народ, при этом сами же говорите, что власть императора, есть скала, а народ безбрежное море, готовое молиться на того же императора, но при всём том, бьющиеся каждый раз головами о его крутые и крепкие твердыни, власть законов. Думаю Вам в первую очередь, Вам нужно посмотреть на себя в зеркало, и я сомневаюсь, найдёте ли Вы разницу, между императором и собою. Ведь Вы, по большому счёту такие же помещики, как же быть  Вам, отступить, измениться? Не думаю. Просто у меня, да думаю и у многих в обществе много вопросов  к событиям, а разбираться уже поздно, дело  вами сделано. В чём ваши ошибки скажет время и история, она у России длинная и трудная, но вот память выше всех нас и она вбита в наше Отечество основательно, плетьми, голгофой и виселицами, но в малой степени пером историка. И думаю это правильно, ибо историк заинтересованная сторона, так как он стремиться высказать интересы государя, а не саму истину поступков событий. Мыслитель, как и философ, пытается изменить мир путём размышлений об истинном мире бытия, при этом, не давая открыто советов, как жить. Солдат пытается изменить мир путём битв и побед, и опять же в чьих-то интересах неких государей, крестьянин пытается совершенно другим путём изменить жизнь, путём процветания земледелия, выращивания хлеба и прокорма семьи. Вы же, делаете историю против всяких правил, не применяя явных попыток свержения монархии, сохраняя при всём этом саму должность императора и власть монархии, пусть и номинальную, но законную. Вам, незачем сейчас скрывать ваши чувства князь. Позвольте Вам сказать мой друг вот что;  мы и как я знаю многие, отчаянно любим  и уважаем Вас за вашу смелость и дерзость. Наши сердца с Вами.   
 — Да, мы пытались восстановить честь и гордость России, честь дворян и волю народа. Мы проиграли в этом сражении, но, думаю  выиграли будущее для Великой, гордой и Свободной России - уверенно сказал штабс-капитан - будущее будет всё-таки за нами, скорее можно сказать за народом, лишь  бы те  Романовы наконец-то  осознали, что народ при других условиях их просто уничтожит. Трудно правда будет приобщиться к тому обществу и тому, что придёт в следствии событий или революций, как угодно назовите это будущее общество, республиканским или имперским. Что до нас и сегодняшнего случая, думаю мы занялись частным, столицей, а нужно было решать кардинально и чрезвычайно жёстко. Как я понимаю, в нас есть  сила и бесстрашие, умение перебороть обстоятельства. Главное теперь  выжить ради идеи, Мы, некая противоположность Смерти. Хотя… в истории примелькались буяны, как я понимаю. Даже в иконе изображение человека не таким воспринимается как на Земле, а таким как он выглядит в небесном Царстве. В России, как мне видится, царизму и дворянам места боюсь не будет, ибо после таких трагических испытаний и явного прозрения народа, империя вряд ли сохранится, и дворянам, а это будут уже не те дворяне что ныне, а спесивые и гордые, они будут приспосабливаться к условиям нового государства, режима. И всё-таки осознавая все плюсы и минусы Свободы и перемен для общества, мы пошли на риск во имя отечества, а не себя. Когда в дверь парадного постучали, князь и Анастасия Фёдоровна, сидели, увлёкшись своею беседой.  Совершенно неожиданно для них, в комнату вбежал взволнованный, испуганный слуга Архип.            
  — Что случилось – воскликнула барыня - SoIdaten? Was? - Что? Солдаты, так быстро. Князь мне жаль. — Was wird mit uns?...Что будет с нами? Моя бедная маменька! Извините! Но обстоятельства требуют моего отсутствия - поклонившись, прошептал князь, с благодарностью смотря на смелую женщину.      
— Verstehst du mich?— Ты меня понимаешь? – с печалью смотря на арест своего гордого гостя. Но князь, был уже готов к аресту морально, физически и духовно. Прощаясь с графиней, он печально глядя ей в её красивые голубые глаза, тихо произнёс:               
 — Не скорбите графиня, по жизни моей, и не поминайте меня лихом, мой добрый ангел хранитель и богиня. Меня ныне не спасёт ни единое лекарство, даже вечно зелёное "железное дерево-бакаут", хотя ныне и "чума", опустившаяся на нашу столицу, но вовсе не та, от которой можно излечиться этим благородным лекарством...
Подойдя к вошедшему офицеру, отстегнул с ремней саблю своего отца, с которой не расставался на службе последние два года. Тот, кивком головы указал на прибывшего с ним начальника караула производившего арест. Как оказалось, он был хорошо ему знаком по службе в Зимнем, но при нынешних, столь щекотливых обстоятельствах никак этого не выказывал. И всё-таки офицер, отступив от правил, вернул саблю князю, оставив кинжал, и снятые по его просьбе эполеты, сказав, что так положено в приказе, а тот в свою очередь передал её благородной хозяйке, со словами благодарности и признательности, и просьбой передать оружие его матушке. Через минуту князь вышел из дома  Кусовниковых, с гордо поднятой головой, в новеньком мундире, который сделали ему чрез знакомых для парада, а как оказалось для последнего боевого расчёта с властью. Здесь князя позвали:               
... « - Князь,  Ваши сомнения делают Вам честь, но я не желаю вмешивать графиню в события и прошу Вас, как человека чести, забудем о её доме и о ней.  Я редко видел в обществе столь обворожительных дам. Мы с Вами капитан, лишь листы из книги  истории, и остерегаюсь, как-бы не отрывные.   И если кто упадёт в моих глазах, то это навсегда, надеюсь не сегодня. Вы же князь, сама учтивость в данных  обстоятельствах, но должен Вас огорчить, тюрьма образовывает и закаляет характер, но разоряет, как и война душу.Вы солдат, вы должны прекрасно запомнить и понимать, за сценой театра кончается справедливость, за нею начинается зависть и кликушество, так и за буквой Закона кончается свобода. Я никогда не смею рекомендовать себя для благих дел, но здесь совсем другие обстоятельства. Сделаем вид, что я Вас арестовал здесь на площади. И покончим с этим, караулу я сам всё объясню… Надеюсь  штабс-капитан, Вы понимаете, если для правды необходима ложь, её необходимо сокрыть, то и ложь тогда становиться правдой. Диспозиция, по моему разумению, на завтра не может быть изменена...по крайней мере не нами...».
... Невдалеке, у памятника, на тёмной улице их ждала тюремная карета, запряжённая парой худых лошадей, очевидно взятых у извозчиков. Поодаль, команда жандармов, подгоняя, вела знакомых ему гвардейцев его роты, оставшихся живыми, часть из них шла медленно, было видно, что они ранены в бою. Временами они отпускали грубые шутки сопровождавшему их караулу, весело и без злобы, очевидно, как всякий русский человек, они воспринимали все тяготы жизни и судьбы, как дар божий. Князь с караулом, присоединился было  к ним, но потом их обогнал и помчались,    если езду между кострами и караулами выставленными властями, можно назвать гонкой, на гауптвахту. В городскую арестантскую, приехали довольно быстро,несмотря на все караулы и посты стоявших,на углах всех улиц и набережных. В  бликах горевших костров, мелькали  верховые разъезды полка Орлова, рыскавших в поисках неугодных и бунтарей. То и дело попадались группы арестованных солдат, усталых и замёрзших. Там  арестованного встретили  сочувственно и с уважением к его поступку, многие его хотели поддержать, но не все могут свершать подвиги за народ. Народ, как горделиво, с пеной у рта говорят царедворцы и императоры, хорошо любить издали, не принюхиваясь к его жизни, что в  основном и делают мягкотелые  западные либералы, и многие дворяне прошлого, настоящего, и скорее наверное  будущего. А если-бы им господам присмотреться, принюхаться и почувствовать сердцем каким трудом всё ему достаётся, то многие всё же скорее с отвращением от увиденного поворотят нос, чем осознают свою вину пред народом. Брезгливость и пренебрежение иных, выше добра и гуманизма общества, хотя ростки декабризма взрастали и молодая поросль пусть и робко, но уже пробивалась в сознании многих молодых школяров, интеллигенции, рабочих, и некоторые уже начинали проникаться чувством ответственности за народ. Они начинали сплачиваться и оказывать помощь бедным и уже не воротили нос от резкого запаха пота, удобрений, да коровьего и конного навоза и многого чего другого, что составляет могучую и трудную жизнь  любого  крестьянина. Малярийный туман костров окутал своим дымом все проспекты и улицы взбудораженного восстанием города Святого Петра. Вот здесь, именно здесь справедливость и поворачивается частенько спиною к тем, кто был ещё утром смел,  уважителен и  добр к тем, кто кормит наше отечество и дворянское общество. Чудно, но ещё утром Россия казалось проснётся в благом бунте событий на дороге Свобод и счастья народа, и начнётся большая и реальная жизнь воскрешения от рабства крепостничества и цензуры щепитильной похоти власти.  Здесь же  князь узнал и о своих арестованных товарищах, и о их участи на данный час его ареста.   Одновременно с этим,   в  это же   время, когда офицер был на гауптвахте, происходили и другие события, коснёмся лишь малой  части их, вскользь,  описав ту тревожную в гвардии и трагическую обстановку в столице, резкие силовые, умелые поступки власти, ибо в основе нашей истории нас больше всё же беспокоит  судьба князя Щепин-Ростовского Д.А.  Арест  восставших гвардейцев и им сочувствующих, провели молниеносно и со знанием дела, так как заговорщики  были известны ещё задолго до восстания. Руководители восставших собравшиеся, как и договаривались на площади офицеры, на квартире Рылеева вечером. Они понимали последствия и меры, которые будут применены к ним, и ожидали ареста, но это их не пугало, они все знали, на что шли. До боли и отчаяния было ясно, эту диспозицию они проиграли. Их пароход-корабль "Савана" отправленный  Атлантику из Америки в Европу в 1819 году, так своего причала и не достиг...Ветер свободы отогнал его от блага удачи, ибо им стало страшно за свершённое ныне, страшно за тех кто шёл за ними...за солдат доверивших им свои жизни. Когда Щепин-Ростовский, полтора часа назад  ушёл, они договорились защитить по возможности молодых офицеров последовавших их призыву к восстанию. Руководителей самих удивляла  их открытость и яростная преданность  Константину. Это было их последнее собрание, все это прекрасно понимали и осознавали последствия своих поступков, понимали так же и свою ответственность перед  Отечеством и народом. В прокуренной и задымлённой от табака комнате, атмосфера была трагична и столь  же торжественна, Рылеев, смотря на друзей, самых преданных их общему делу,  и даже шутил, стараясь сгладить ощущение  надвигающейся трагедии.  В последнем своём слове, князь старался говорить  друзьям о главном более оптимистично, абсолютно реально смотря на произошедшие события, жёстко и свято веря в историческую справедливость своих  действий и поступков:               
— Право друзья, мы все напряжены, как перед  Бородином в ожидании битвы. Да поражение, да трагедия, но не крах идеи освобождение нашего Отечества от тирана и в этом смысле победа всё-таки одержана. Отечество будет помнить о нас, мы проиграли, но выиграла Россия. Это пока только первый луч Свободы, но Заря взошла, и никто уже не посмеет и не сможет остановить её друзья. Кто не платит кровью, платит слезами отечества, и мы сегодня это поняли и осознали. Тревожит меня другое, то, что те, кто придёт за нами, будет кроваво  жесток к власти, помня о нашем противостоянии на Петровской площади, и бойне устроенной императором. Я считаю себя виновным, что не убедил власть к миру, во имя свободы. И так о главном. На допросах, господа офицеры говорить всё открыто и только правду, чем больше будет строк допросов, тем  мудрее и правильнее будут судить о нас народ и история отечества. Многое сокроют наши эскулапы, возможно даже, и это будет скорее всего, нас оболгут и правда будет сокрыта, многое будет уничтожено вместе с нами, царедворцы напишут воспоминания о своих «подвигах», но многое будет открыто в наших словах и поступках, и правда о нас прорвётся к обществу, несмотря ни на что. Потомки будут умнее и благороднее Николая Павловича, и они должны знать, что их Свобода, прошла через наши сердца и нашу кровь, через боль народа. И правильно, что мы посоветовали Щепину и другим товарищам бежать, не стоит им подвергаться аресту, пусть уедут  в  Европу и расскажут  о нас правду, да и молоды они, им жить, да жить.  Щепина  я всегда остерегался и был не прав,  если бы не он, скорее и восстание не вышло бы. С него, если подвергнут его аресту  и спрос будет не меньше и даже больше чем с нас, и приговор будет смертный, впрочем – князь обвёл присутствующих печальным взглядом  и продолжил - как и всем нам. В Европе же, он и наши выжившие товарищи сумеют сохранить и отстаивать интересы общества русских дворян, а многие  по их таланту, опишут всё, как было, а это сейчас  важнее смерти в тюрьме.   Все расходились, с осуждением глядя на Трубецкого, так и не приняв его действий в этот день, а объясняться он не пожелал, если бы они знали какой тяжкий крест он принял, и осуждения не было бы. Единственное, что удерживало власть от решительных действий, это неполное знание, какова роль в этих событиях Великого князя Константина. Остальное было делом  жандармов, большую роль сыграли предатели общества, капитан Майборода А.И. выдавшего своего полкового командира и гвардейский полк, под командованием  Сергея Павловича Шипова, брата Ивана Павловича Шипова. Обоих не привлекут к жёсткой ответственности за принадлежность к " Союзу спасения " и "Союзу благоденствия ", отправив служить на Кавказ, благодаря вмешательству Великого Князя и поручительству их покровителей. Это было лучшее, что они смогли для них сделать. Изменник подпоручик Ростовцев, напрямую сообщивший Великому князю Николаю Павловичу о заговоре Гвардейцев и о времени восстания, будет жестоко избит товарищами, так как вызвать на дуэль предателя они побрезговали. Много позже, Князем Лобановым-Ростовским, как бы невзначай, на одном из балов были рассказаны друзьям заключённых  в крепости, об удивительных случаях доносов и предательства в обществе. Властями были выявлены и просчитаны другие случаи доносительства и предательства даже в отношении Великого Князя цесаревича Константина Павловича. Особо  помогли властям А.К. Бошняк и Нерехтский, доложившие адъютанту Николая Павловича списки офицеров состоявших в обществах и готовых выступить против Николая Павловича. Правда, те, за свои тридцать сребреников и предательство вскоре получат сполна. Один из них будет убит в Польше, в 1831 году, офицерами гвардии, по приказу, со слов одного из придворных,  Великого Князя Константина Павловича вольному или не вольному, ныне наверное и не столь важно. Мы понимаем то время, ведь  каждый офицер знает, что только одно слово командующего,  с намёком на выполнение, есть приказ.              А в столице же младшие чины; рядовой состав гвардейцев, солдат и младших офицеров, будут приговорены к наказанию шпицрутенами или плетьми - кожаными канчуками. Жестокость наказания, санкционированные императором, не знает границ, изуверства достигнут предела жестокости. По совету,  подсказанного немцем Шварцем,палачам, как сообщили  самому Бенкендорфу, практиковалось  при экзекуции срывать часть мундира ( куртку, шинель) или с приговорённого к экзекуции гусара доломан, или прочую, а сами плети смачивать в спирте, или самогонке и обсыпать их  солью и, только потом бить осуждённого. Мало кто выдерживал и сотню ударов под пытками,   когда же соль разъедала лопнувшую от ударов шпицрутенами кожу и раны, происходил болевой шок и приговорённый умирал в страшных страданиях. Других «смутьянов» приговорят, как тогда произнесли во дворце, более "благостно" и много легче, к ссылке на Кавказ,   в составы боевых частей русской армии. Николай Павлович, первый в отечестве применил, если перевести на современный язык, штрафные батальоны, полки смертников. В частности, был создан по решению императора Николая Романова, и сводный полк, из частей гвардии, так или косвенно  виновных в участии в декабрьских событиях на Сенатской ( Петровской) площади, с целью его применения на  Кавказе. Многие «искупят» свою вину, тем же варварским способом, что и император, убивая Свободу народов, убивая свободолюбивых горцев, тем самым запачкав себя кровью и прировняв себя к власти дьявола. Некоторые, рядовые члены Северного общества, были крайне не согласны с выводами руководства Северного общества в отношении судьбы рода Романовых и Александра I в частности, а именно его убийства.Да и непринятия ими самой сути восстания, преждевременным, ранним выступлением полков гвардии, без поддержки их народом. Попытка выступлений армии, как и подготовка восстания и его исполнения, они посчитали как неправильной, так и безграмотной, с военной точки зрения. Боевые офицеры, участники войны с Наполеоном прекрасно осознавали пагубность скоропалительных решений руководством Северного общества и последствия для судьбы отечества при провале восстания. Они неоднократно предлагали другие пути достижения намеченной цели общества, и их поддерживали многие участники тайного братства, в частности штабс - капитан Гвардейского Московского полка князь Щепин-Ростовский Д.А. и, как отзывались о нём  товарищи, молодой ангел, решительный и дерзкий в замыслах гвардейский офицер Павел Дмитриевич  Черевин, умерший (убитый по мнению его родных и однополчан) при загадочных обстоятельствах в 1824 году, всего-то двадцати двух лет от роду. Они считали,  что у Черевина П.Д. были сведения и факты (от австрийского посольства, и очевидно по этому, он был убит), о подготовке покушения и убийства Александра I, к чему  были явно причастны Германия и Англия. В одной из бесед Лунина и Великого Князя Константина  Павловича, как рассказывал сам Михаил Сергеевич, он рассказал о случае, происшедшем с ним весной 1825 года. В один из своих, довольно частых посещений кафедрального Собора Варшавы, в Польше, один из его знакомых священнослужителей, рассказал ему об одной исповеди поляка. Священник сказал ему, что сделал преступление сознательно, и очень долго просил прощение и покаяния у епископа, (кстати, он вскоре скончался, очевидно, от своего великого греха ему помогли избавиться), но не рассказать русскому, о готовящемся убийстве государя он не мог. И Лунин всё это рассказал Великому Князю. Может поэтому Александр изменил своё мнение о Константине Павловиче? И осознано был за его восхождение на трон Российский? Напомним читателю, что сам Лунин М.С. был убит в 1845 году, после попытки передать свои произведения для их публикации в Европе. В одной из записей своей статьи, он написал: «…Я говорю об убийстве императора Александра I (в чём был убеждён Константин Павлович). Все в Варшаве знали об этом, как  и о противостоянии Великих Князей, Константина Павловича и Николая Павловича, а также о подыгрывающего им хитрого Михаила, всё это пугает императора Николая I, искренне боящегося публикации сведений о его привязанности к тем страшным событиям в отношении императора Александра и цесаревича, Великого Князя Константина.  И Николай Павлович, прекрасно разыграл свою партию, спустя два     года. Организованная  Британией и Австрией провокация, на выступление Гвардии столицы, с успехом осуществилась. Они, прекрасно осознавали из сообщений послов  и подкупленных царедворцев, что столичная Гвардия, без подготовки и связи с народом, уязвима, а для более значимой и серьёзной организации восстания, как требовалось, нужно было время. Англия, англосаксы, зная об этом спешили, Австрия засылала шпионов и с успехом вербовала сторонников при царском дворе. Спровоцированная и подготовленная (думаю всё же, что не по их инициативе, а по действию двора, как предполагал принц  Евгений) ими  смерть императора Александра I, спровоцировало раннее выступление  Гвардии столицы, так ожидаемая англосаксами.  Я не раз говорил Трубецкому:
« - Друзья не те, кто тебе улыбается и хвалит, как определено "этикетом" при дворе, а те, которые говоря правду, не имеют вражды к тебе. Таким, есть наш благородный  принц  Вюртембергский, Евгений.  При неприятии всех наших образов, как- то,  достижения свобод и прав  для русского народа, он, однако, многократно помогал нам, предостерегая от кровавых ошибок в отношении царских особ и императора в 1823     году. Человек привыкает к новому месту обитания, как и крысы к кораблю, и перестают бояться бурь. Страшно другое, наше влияние иссякает.». Лунин, знал и  предвидел действия Лейб-Гвардии столицы, о чём писал в своих воспоминаниях и письмах к княгине Ольге Мироновне Щепиной-Ростовской, успокаивая её и поддерживая  морально, остерегая её от посещения сына в Тасеевском… В основном рядовой состав полковых гвардейцев, тех кто выжил, временно отправляли в полковые карцеры и городскую гауптвахту. Обращение с арестованными было жёстким и безжалостным. Все же другие, участники восстания были препровождены в Петропавловскую крепость под строжайшую охрану, без права общения и свидания с родными. Император использовал все средства давления на семьи участников восстания и офицеров - гвардейцев, что бы те признали свою вину, даже путём прямого шантажа, пригрозив им, что в случае не признания своей вины, их семьи будут осуждены обществом и станут изгоями в собственной стране. Но, дворяне выдержали жестокие испытания судьбы, открыто признавая, что предприняли попытку смены режима власти, только ради блага народа  своего отечества, а не в своих каких либо корыстных целях. Об императоре Николае, они, шутя говорили: «-… Император Николай Павлович, есть сам произведение искусства… работы неизвестного европейского художника…Ему надо-бы себя немножко стесняться. На фоне слов о  Свободах, он крутился как юла в равностороннем треугольнике... Это небытие случая он выбрал сам господа. Перепрыгивая из года в год по судьбам людей, лицемерно советуя "друзьям" - бойся друг потерять Честь… Его "соратники" от власти, смотря на него в день коронации, громко и восторженно  говорили: Истинный помазанник Божий. Свидетели сего факта рассказывали потом, что из толпы, некая бедно одетая дама, вероятно родственница, или жена казнённого декабриста, крикнула:
«— Если и помазанник, то дьявола и помазан в крови наших мужей и детей»
Князь  Дмитрий Александрович, в 1856 году, помнится будучи тогда уже в Кургане, вспоминая те хмурые дни, писал с горечью  и печалью  в своём  дневнике:
…Покатилась душа по России клубком,               
   Где ж, та нить, что укажет дорогу,
   Кровь, война, гнев народа, террор,
   Смерть дворян за Россию, Свободу!
Заранее,  было приготовлено и принятие некоторых условий при возможном поражении, так как при поражении,  главное было  выжить и при этом возродить начатое, но  уже при других условиях и возможностях. Для этого и была сохранена казна общества, как бы не пытались власти выведать о месте её нахождения, они так и не нашли его, а оно было рядом до 1827 года, и император много раз проезжал в карете мимо этого тайного захоронения. Даже в опросных листах о ней ничего не было, так власть решила сохранить в тайне, что средства поступали не только от самих участников общества, но и от члена  семьи из рода Романовых, Великого князя Константина, испанцев и даже поляков. Об этом  косвенно говорит такой факт, 25 января 1831 года в память казнённых декабристов в Варшаве, в день детронизации Николая I, как короля польского, студенты и преподаватели Варшавского университета, организовали массовую манифестацию и несли впереди восставшего студенчества пять гробов, покрытых трауром, на которых белыми буквами пять имён казнённых декабристов. Также, поляки несли польские знамёна; Российское Знамя, белое знамя Свободы, на котором на польском и на русском языках, было написано красными буквами  " За нашу и Вашу Свободу".  Связь и влияние событий очевидны.  Ненависть к русскому императору,  Николаю I, а позже и к русскому народу, перекинулась на века в сердца вполне дружественного когда-то народа, из-за неверной политики и ошибок правителя.  Эта ненависть и боль за неудачи, и в наше время вспыхивают искрами в отношениях двух народов, забываются обиды тяжело и тяжко. Свободе, как  женщине и морю, нельзя доверять полностью, ибо её волны великодущия  и спасают гребца, но чаще его душу губят. Как любил говорить его старший брат Константин Павлович в своём окружении:
 «- Извольте господа  секунданты проверить наши пистолеты, и показать свои, господа  офицеры…».
«—Искусство интриг и противоречия в характере властолюбивого Николая Павловича, часто спасало  его от бед, спасло и от событий декабря 1825 года. «Кровавый «князь» взошёл на трон, скользя по крови убиенных...»        Щепин-Ростовский Д.А. 1826г.
…Давний знакомый семьи Варенцовых-Тарховских, сын маркиза де Кюстин, посетивший в 1840 году, Варшаву, Смоленск, Москву и столицу России, был удивлён изменениями за прошедшие пятнадцать лет, со дня его последней встречи с Россией. Атмосфера, по впечатлениям иностранцев, была ужасающей, аристократия, наслаждаясь и прогуливая на балах десятки тысяч рублей, были в угнетении от режима Николая I, веселье и карнавалы были вынужденной мерой, чтобы хоть как-то забыться от жестокости правителя. Вот, что писал своей жене француз в 1839 году, хотя это и спорное утверждение, в отношении истинных дворян России и народа, скорее это была месть за Наполеона, но в некотором смысле, он был прав: «… Русские дворяне, как животные в цирке, такое впечатление, что их дрессируют и вся их праздная жизнь, театр перед казнью. Российская монархия дика и непредсказуема, от настроения монарха, зависит благополучие и жизни придворных, а что говорить о народе, это ужасно, так он угнетён и бесправен. В  России  рабство, сверху  от  двора, и  до  хижины  последнего  крепостного  холопа…». Далее князь Щепин-Ростовский Д.А. пишет: " …Меня, никак не удивляет     жестокость коронованного дворянина, лишь потомки ответят на вопрос, как же это всё происходило, те Свободные потомки, люди знающие что такое Свобода, свободные от рабства и предрассудков. Возмущают, те методы, которыми воспользовался государь, по сути сам подписавший, как я думаю, Романовым приговор истории. Последним государем России стал Романов Николай. Как он мог     решиться на казнь дворян, желавших лишь одного, Свободы России и народа, не более. Приведение приговора сделали его палачом и посмешищем в Европе. Только там проводили казнь над людьми, хоть и преступниками, но длинной верёвкой на виселице, ведь любой палач и государь знает, что казнь это не пыточная и от длины верёвки зависит, когда наступит смерть, сразу при длинной верёвке или мучительно медленно при использовании короткой. При этом несчастный умирает не сразу, а в мучениях, судорогах, так как верёвка не сразу стягивает шею несчастного. При таком способе казни, осуждённый, мог мучатся до получаса. И это наш государь, как же это печально. Ещё в 1824 году, в преддверии всех замыслов Северного общества, была попытка воздействия на власть и умы дворянского общества исключающих применение силы, путём распространения замыслов революционеров через печать, журналы и газеты. Кюхельбекер и Одоевский организовавшие в 1824 году сборник «Мнемозина» были представлены статьи и рассказы о жизни дворян и крепостных крестьян, но    Владимир Фёдорович Одоевский, вначале располагающий желанием всё это опубликовать  в сборнике, все эти произведения, вдруг неожиданно отказался от этих замыслов. Причиной этого, были очевидно даже не события на Сенатской и казни декабристов, в этом он был непреклонен и с   чувством уважения и почитания героев восстания, всячески помогал семьям пострадавших солдат и офицеров гвардии передавая им деньги собранные им и друзьями гвардии. Нам кажется основной причиной перемен, стала его женитьба на княгине Ланской Ольге Степановне (1800? – ум. в 1873   году в Москве). Всему обществу, была хорошо известна их великая любовь друг к другу. Дмитрий Александрович, узнав о венчании этой прекрасной пары, товарища своих друзей, писал Одоевскому В.Ф. , на венчание;
-Поймать звезду, чудной ты право!
Мой друг наивный, брат мечты   
Так часто мы меняли клятвы
 Вдруг встретив ангела в пути…
                Кн. Щепин-Ростовский Д.А. май 1826 года.


P.S.

03.03.2024г.
По телевизоры ныне в 13 часов показана передача о декабристах-произошедших событиях 14 декабря 1825 года. А СУДЬИ КТО? Я не говорю о предвзятости комментаторов и участниках сего шабоша, представленный на суд народа России, мне претит их осуждать по причине заказного спектакля к событиям-трагедии Общества 1825 года. Но их сытые, откормленные словно на убой холёные лица говорят о многом, в первую очередь сорвать "празднования" подходящего юбилея 1825 года, а это 200-летие первого в истории России восстания против, даже не власти и немца императора, а против дискриминации дворян и крепостного бесправного в своих правах народа нашего Отечества. Ныне в обращении к  народу президента России Владимира Владимировича говорится в сущности те же слова, о мире, дружбе и равноправии в правах народов России. Те же слова...отношение к истории России другое, и думается финансирование фильма, передач и рассуждений опорочить декабристов продолжится...Для чего и почему? Чтобы скрасить события современности, октября 1993 года-расстрела парламента нашего государства и фактически переворота в России президентом Ельциным, а как известно наши политики из одной кормушки едят и пьют, в отличии от дворян и солдат Гвардии поднявших восстание в декабре 1825 года. БОГ ИМ ВСЕМ СУДЬЯ...

снимок: Княгини Щепиной-Ростовской О.С. 2015г.
 г.Ленинград. СЕНАТСКАЯ(ПЕТРОВСКАЯ)пл.