Перекличку ведут петухи

               ПЕРЕКЛИЧКУ  ВЕДУТ  ПЕТУХИ
            
1. ПРЕДЗНАМЕНИЕ



       Ночью  разразилась гроза.
Молнии зигзагами пронзали небо, оглушительно и раскатисто грохотал гром. Скрипела и стонала за окнами домишка  ветла. Федосья закрыла окошки полотняными занавесками, посмотрела на лавку, где спал муж, затем при вспышке молнии увидела разметавшихся на полатях детей. Самая маленькая в семье, Глория, которой было всего три месяца, спала в зыбке.
Снова  со  страшным треском совсем рядом угрожающе   грохнул  гром. Его  раскаты сотрясли воздух; занавески на окошках  заколыхались –  потянуло ветром.
-  Господи! Спаси и помилуй! – перекрестилась Федосья, закутываясь в рядно на  узеньком   топчане.
Гроза и не думала отступать, хотя близился  рассвет. Ветер бился в стены избёнки, лохматил соломенную крышу. Казалось,  домишко не выдержит  его  напористого натиска. Если бы не мокрядь, вспыхнула бы  крыша от огненной стрелы молнии. Всё также стонала и жалобилась ветла с обломанными ветками. Молния ослепляла, гром оглушал.
- Пресвятая  заступница Мария!  Спаси и сохрани! – шептала Федосья, осеняя себя крестом.
     Гроза предвещала очищение.
Батюшка в церкви   считал,  это – избавление от скверны людской, злобы  и непотребства.
Местный лекарь, мудрый старец,  вещал, что гроза  забирает у людей разные болезни, прилипчивые к организму человеческому.
А деревенские  ребятишки – сопливая малышня, проснувшись поутру,  завопили на разные голоса от восторга, ещё бы: лужи стояли у каждого двора и посреди улиц.
- Эй, бей, не жалей! – кричали мальчишки, бросая в лужи густые комки  грязи.  Мутные брызги летели во все стороны, даже на вихрастые чубы  ребят.
- Ну вы, желторотики, убавьте пыл! – прикрикнул на них Федька  Мерцалов. – Ишь, расчирикались, черномазики! – ворчливо добавил он, счищая грязь со штанины.
Мальчишки сразу притихли.
Федька – самый старший из деревенской детворы. Да к тому же он – самый смекалистый и сильный паренёк. Недавно вон был случай.
Из соседней деревни Лутоновки  пришли парни во главе с поповским задиристым сынком и хотели поколотить их, антоновских, ребят. Ни  за какие-то там шалости или провинности, а просто так – кулаки почесать захотелось. Ну, а раз этак – из самого что ни на есть интереса, беспричинно, Федька смекнул, что к чему – зряшной драке не бывать! Вынес он из хлевушка отцовский дробовик да как шарахнет поверх деревьев!  Аж воздух задрожал!
- А ну-ка, толстопузые, марш восвояси, а не то  худо вам будет! – шуганул он забияк.
Те от неожиданности и дерзости голоштанного  разинули рты да разом –  через городьбу усадьбы дядьки Платона сиганули. Вот он каков, их друг Федька!..
      Так вот по разумению Федьки Мерцалова, гроза обещала повториться. Когда? Этого Федька не знал. Но заметил: на другое утро после грозы деревенские петухи не на шутку кричали своё непрерывное  заполошное «ку-ка-ре-ку-у!»  да так истошно, так  громогласно и дружно  вели меж собой перекличку  горластые петухи, что антоновские бабки начали креститься, испуганно тараща глаза на разномастных ухажёров хохлаток.
- Ку-ка-ре-ку-у! – раздалось словно у самого уха Федьки.
- А-а, горластый! – махнул он рукой на пёстрого крикуна. Рукав его заштопанного пиджачка  вместе с рукой прыгнул и повис в воздухе. Смуглое лицо паренька было раздосадованным…
Федька пытался забинтовать  сломанную лапку  беспомощного галчонка, выпавшего из гнезда, что притулилось на ветвях ветлы.
… Петушиная перекличка  с утренней зорьки до полудня продолжалась почти неделю. Потом крикуны замолкли. То ли выдохлись, то ли  по другой причине – неведомо. Но ощущение новой грозы витало в воздухе. Гроза незримо присутствовала во всём. И в том, как бабы суетливо   заквашивали опарой тесто  в дёжках, и в том, как  мужики озабоченно отбивали косы, готовясь к  сенокосу… Эх, если бы только  своими  эти пастбища были!   А то  иди – трудись на сельского дармоеда – старосту  Задонского!
А свой-то кусок земли  из деревенских имели  только трое:  зажиточный, жирный, точно хомяк, Кузьма да два брата Истоминых – краснорожие Платон и Никита. На них, мироедов, и трудилась вся деревня. Мужики в хозяйствах их правили делами, бабы ( да что и говорить!) – им тоже доставалось! Стирка, глажка, кухонная работа; вдобавок няньками да служками   при барышнях господских были. А куда  ещё идти-то?  хоть за два куска хлеба да отрез холстины приходилось гнуть спины. Дети тоже в подработных ходили. Знали нужду и лишения…
Да вот только детство – оно и  есть детство. В чём-нибудь да найдёт  усладу ребячью, которая вызовет если не смех, так улыбку на чумазых лицах…
    Предгрозье не замедлило посетить Антоновку через две недели после  ливневого урагана. Оно явило собой кровавую  расправу над родным дядей Федьки Мерцалова – Порфирием. Мерцаловых в деревне было двое: Лаврентий – отец Федьки  и Порфирий, годом младше  Лаврентия.
 Так вот  Порфирий  не доглядел за хозяйским конём Гранатом. Знаменитый скакун заболел какой-то падучей болезнью. Двое суток Гранат кидался на ясли в конюшне, а затем упал, забился всем телом, изо рта пошла розовая пена. Конь издох.  И за это Кузьма Доронтеев  самолично  забил насмерть провинившегося конюха.
Хоронили убитого всей деревней. Бабы тихонько выли, а Мотря, жена Порфирия, упала в обморок. Куча её малолетних детей испуганно ревела, размазывая слёзы и сопли  на рукавах  самотканных рубах… Курчавились седые бороды стариков, чернели платки  молодух.
В воздухе пахло тленом, кровью и полынью.
- Дай ты, Боже, нам избавление! –  неустанно пришёптывали  сгорбленные старушки, исступленно  крестя лбы цвета воска, покрытые  чёрными тряпицами вместо платков.
 Антоновка жила и мучилась. Переживала она многострадальные беды, насилие и кровавые расправы над бесправным людом. Ни одно время года  не сулило ни просвета, ни продыха в жизни измученных, изломанных нуждой людей. Ещё долго идти, расти и не пролиться  на землю грозовым тучам.
    А они копились, сгущались. Набухали и плыли над Антоновкой  свинцовой завесой.
И снова крестились  богомольные  деревенские старушки, прижимая  к груди иссохшие, в синих прожилках руки, торопливо закрывали ставни окон.
      Федька о чём-то думал. Молчал и думал.   
 И эти думы приводили его  к старшему другу Илюхе   Благодарову.
 Вдвоём легче было осмысливать происходящее вокруг. А происходило что-то серьёзное, непонятное, с большим трудом доходящее до разума взрослеющих ребят. Именно ребята первыми заметили  предгрозовое волнение, начавшееся в Питере.

2. О ЧЁМ  ШЕПТАЛИ  ТРАВЫ

-  Сорока-сорока кашу варила, деток кормила, – скороговоркой  выводила шестилетняя Малаша, укачивая  грудную сестрёнку Глорию.
Но ребёнок никак не хотел засыпать. Девочка сучила тоненькими ножонками, закатывала глаза и кричала.
-  Ну чего тебе ещё? – выходила из себя Малаша. – Есть хочешь? Сейчас,  сейчас жёванку дам…
Крошка затихла, как только ощутила в своём ротике что-то напоминающее еду.
- Горе ты моё несказанное! – качала головкой Малаша, явно повторяя материнские слова.
     Все Мерцаловы сегодня ушли  на поле хозяина. Дома остались только младшие. На долю Маланьи пришлось нянчиться с  сестрёнкой. Насытившись, Глорюшка  уснула. Осторожно переложив девочку в берестяную зыбку, Малашка облегчённо вздохнула. Хотела пойти на улицу, да побоялась строгих наказов отца и матери, а пуще – брата Федьки. Брат, хоть и любит младшеньких, но попробуй только провинись –
тумаков надаёт изрядно!
-  Эх ты! Ну чистое наказание: горюшко навязалось на мою голову! – с сожалением и обидой покосилась   Маланя  на спящую Глорюшку.  Девочка, словно  почувствовав неприязнь сестры, заворочалась в зыбке.
-  Спи , спи! –  поспешно стала качать колыбельку обеспокоенная нянька. «Пусть уж лучше спит, всё меньше хлопот будет», – рассудительно решила Малашка.
 Солнце палило вовсю.
Казалось,  день не кончится. Трижды просыпалась Глория, трижды поила малышку  сестра пресной водой из соски. Она кормила её жёванкой и с тоской смотрела  на жалкое худенькое личико девочки, на мух, что клубились над зыбкой и не давали ребёнку спать, и желала одного, чтобы поскорее пришли с покоса домашние и  освободили её от роли няньки…
Но желание девочки её родители не торопились  исполнять. Дел у Кузьмы  Доронтеева  всегда невпроворот. А уж в пору сенокосную и говорить не приходится о передышке.
Хотели было мужики и бабы передохнуть чуток, разогнули  онемевшие спины, да только и успели смахнуть  пот с саднившего лица, но тут как тут подскакал на пегой кобылице Кузьма и крикнул зычно, прихлестнув плёткой воздух:
- Ну-ка!  Ещё чего придумали: отдых им нужен! А того не видите, что солнце уже к закату,  а косить   две десятины с гаком! Торопитесь, босяки, иначе шкуру спущу – тогда не взыщите!..
Обливаясь липким потом, снова начали косари душистые травы косить. Пусть хоть и к закату солнце, но палило нещадно, до неимоверности  безжалостно, словно в небесное светило вселилась вся  ярость их хозяина.
Душно. Жалили, впиваясь в обнажённые спины кровососные ненасытные комары. Потом, в короткие ночи , вдобавок к комарам прибавятся мошки да ещё кусачие клопы;   и вся эта нечисть заставит до зуда, до крови разодрать  горячие тела, и будут они гореть, словно огнём обожжённые, расчёсанные грязными ногтями.
     Стеной стояли и о чём-то шептали ещё не скошенные травы. О чём они шептали? Федька вслушивался.  Что-то он понимал в шёпоте былинок луговых. Что именно? Федька молчал. Сопел и молчал.
Запах уже скошенных трав щекотал ноздри, лез в горло. И воздух, настоянный на аромате цветочно-травяном, тяжело входил в лёгкие косарей. Усталость валила с ног.
- Трофим!  Вода осталась в бочонке? –   хрипло выдохнул Лаврентий Мерцалов, на секунду придержав жаркое дыхание. И вдруг закашлялся натужно, до рвоты. Зажимая одной рукой рот, другой удерживая рвущуюся на части грудь, медленно осел на покос.
Трофим побежал к бочонку с  нагретой солнцем водой, а когда вернулся, возле Лаврентия хлопотала жена Федосья. Столпились мужики и бабы. Вместе с рвотным кашлем горлом пошла кровь.
- Эх, доля наша, долюшка! – насадным воплем пробежал по толпе  надрывный стон. Теплая  солоноватая вода вперемешку с кровью струйками текла по клочковатой бородёнке, скатываясь на тощую грудь Лаврентия.
И только при блеснувших отсветах вечерней зари, когда  знойное солнце устало палить всё вокруг,  косцам было разрешено покинуть луг.
Но и тут же последовал приказ:
- На утренней заре – снова на луга!..
А ночка дана не для отдыха – надо до восхода солнца  заштопать латаные-перелатанные штаны и рубахи,  приготовить скудное варево для  семьи…Ох, жизнь!..
    На  знойную землю Антоновки легла непроглядная темень. Но как это ненадолго!
Семья Мерцаловых, как и все в деревне,  с короткими стонами распрямила спины и заснула неспокойным чутким сном.
Перед рассветом подул лёгкий ветерок, освежая нагретую за день землю. В большом имении братьев Истоминых  снова затеяли перекличку откормленные, сытые петухи: их громкоголосое «ку-ка-ре-ку-у!» разносилось во всем улицам…
Кто-то досматривал праведные вещие сны, а   уходящая ночь вбирала в себя стоны.
 Слышались вскрики, вздохи антоновских мужиков и баб, которым снилась свобода и вольный труд на своих подворьях.

3. РУМЯНИЛА  ОСЕНЬ  ЗАКАТЫ…

    В  бесконечных заботах и хлопотах минуло лето.
Кончилась босоногая ребячья пора; чередуя тепло с холодом, хозяйкой выступила осень.
По улицам Антоновки   ветер бешено гнал сухие листья деревьев. Зачастили беспрерывные   моросящие дожди. Слякотно. Для ребятни наступили тягостные дни – на улицу выйти было не в чем.
Дети  поглядывали на небо – хоть  бы  не было сегодня  дождика!
- Малаша, куда навострилась?  Поглядь, что на улице-то творится! – прикрикнула  Федосья  на дочку, намеревавшуюся  выбежать во двор.
Девочка  прижала к оконной раме загорелый лобик, грустно посмотрела  на  листья, гонимые ветром, которые, кое-где задерживаясь, прилипали к холодной земле.
Ребята что постарше возрастом, пытаются хоть как-то помогать родителям в поисках пропитания.
- Федя! Пойдёшь на реку за раками? – окликнули с улицы.
Следом раздался заливистый свист.
Отец, покашливая, охотно разрешил – как-никак, что-нибудь  добудет к ужину сын с речки.
Вольно несла свои прозрачные воды местная речонка Луганка. Своё название река получила,  видимо, по той причине, что берега её представляли собой большие луговины, на которых росла  гусиная травка, дикая мята, а ближе к воде – колючий режущий осот, чуть повыше – сочная жгучая крапива окружила мелкий ракитник.
Ребята расположились возле  ивы, что издавна повсюду прозывают плакучей, достали из котомок ведёрки. Разделись до трусов и полезли в воду.
- Ух,  не жарко! Но ничего, выдюжим! – крикнул Гришка, – лезьте все сюда!
Федька, не торопясь,   с предосторожностью вошёл в воду – не спугнуть бы речную живность…
К полудню ребята возвратились домой с ведёрками, в которых шевелились усатые рачки, трепыхалась плотвичка и другая речная мелочь.
     … Лаврентию нездоровилось. К лекарю бы надо, да нужда заела:  платить-то нечем. Вот и терпел горемыка, носил в себе какую-то злую болезнь, съедавшую его каждодневно.
- Малаша! Присмотри за Глорюшей,  я что-нибудь из трав сварю, авось полегчает отцу от взвару! – приказала дочке встревоженная Федосья, поспешно  одеваясь на ходу.
- Да ладно-ить тебе, мать! – попробовал отговорить жену  Лаврентий, ослабевший  от приступов кашля.
Временами ненастье  сменялось редким свечением солнца. И тогда на душе становилось чуточку светлее, появлялась  малая призрачная надежда на  лучший исход в жизни. Ветла ненадолго утихала, затаивала свой  невыносимый скрип.
До Антоновки изредка докатывалась молва о событиях в далёких городах.
- Слышь, соседушка,  бают в Питере бастуют люди. Да как это супротив  царя-батюшки они пошли- то? – шёпотом передавалось от одного к другому.
- Да так вот, взяли и пошли и –  правильно сделали! – свистяще, с ожесточением бросил Федька страшные слова седобородым старикам.
 Услышавшая  его  слова  бабка Дусинья испуганно замахала руками:
- Изыди ты, сатана! Накажет тебя Господь за речи твои непотребные!
- Угодишь в ад мучеником великим! – вторили  ошарашенные старики…
Федька не огрызался.
Он видел, как мучается в страшных судорогах его отец. Подросток понимал – в бедах его семьи и всех других деревенских виноваты  местные хапуги, прикрывающиеся  великой царской властью.
Федька пытался до всего  дойти своим умом да из прочитанного в книжках, что добывал где-то Илюха  Благодаров…
 Страсти не утихали. Наоборот,  они приобретали накал везде, где собирались  несколько мужиков. На Федьку  смотрели как на мальца-несмышлёныша. Если уж они,  прожившую всю жизнь, не могут разобраться во всех событиях, то откуда  ему, сопливому пацану, до всего дознаться?!..
Перед рассветами снова и снова раздирали свои глотки  крикливые истоминские петухи:
- Ку-ка- ре-ку-у!
И в ответ – целый хор  петушиного многоголосья…
      В одну из тёмных  сентябрьских ночей в семью Мерцаловых ворвалось горе: умер  Лаврентий. Скоротечная чахотка  доконала мужика, которому не было и сорока лет.
- Ох-о-о-ох!  Кормилец ты наш! – высоким  звоном стоял стон Федосьи,  обеспамятевшей  от лютого горя.
Антоновка хоронила  лучших людей своих, славившимися силой и разумом. Никто не знал столько примет и разгадок природных явлений, как  Порфирий и Лаврентий Мерцаловы и их сосед  Гумир Порталов.
Федька застыл  у могилы. В голове неотвязные мысли: теперь он за старшего в доме, за кормильца. Всё лежит теперь на нём – и заботы и тревоги за своих близких…
- Федь, идём! – дёрнул паренька за рукав Гаврилка, шмыгая носом.
 Круглое лицо братишки было  замурзанным, красным. Но он не уходил с погоста, ревностно следя за старшим братом…
Маленькая Глория  от крика надорвала горлышко и теперь только сипела. Федосья пластом лежала на лавке, неловко подогнув под себя ноги.
Федька напоил сестрёнку тёплой водой, сунул в рот соску, затем начал прибирать в доме разбросанные вещи.
Поздним вечером при   тусклом свете коптилки обнаружил в тайнике отца какую-то засаленную тетрадь с жёлтыми листами, на которых химическим карандашом были нарисованы  кружочки, чёрточки, зигзаги.
  Долго разбирался Федька, пока понял, что отец  делал своеобразные  записи  наблюдений за зверями, птицами, солнцем, ветром и луной. Федька несказанно обрадовался находке. Впоследствии не однажды  убеждался в правильности  отцовских примет. Мечта у него была давняя – лечить животных…
       Время не изменит  детской мечты, оно само распорядится  судьбой  деревенского паренька.
… А осень, устав румянить закаты, вдруг вместо  листопада  заслала с небес  белую,  как молоко, снежную крупу.
  В ожидании  больших перемен  застыла Антоновка, одна из множества  небольших деревень  глубинки русской земли.