Нетрадиционный метод

В неврологическом отделении детской больницы стихли голоса.
До поры закончилась беготня в коридорах, опустели массажный
и процедурный кабинеты, стали безлюдными игровая комната
и зал лечебной физкультуры. Все дети разбрелись по палатам.
Осиротел пост медицинской сестры. До четырёх часов дня здесь
наступил тихий час. Только в одном кабинете — у заведующей
отделением Валентины Макаровны Лузгиной, возле стола на
стульчике сидела грустная женщина. Лицо её было мрачным,
а взгляд казался потухшим. Это была мать тринадцатилетнего
Саши Пинчера, чьё пребывание в стационаре вместе с ребёнком
было разрешено администрацией. Женщина тяжко вздыхала и
смущенно качала головой, общаясь с врачом.

— Лена, хоть на дворе 2001 год, – сказала Лузгина, не поднимая
глаз от журнала мод, — но помимо современных методов исследования
мы позволяем себе и нетрадиционные подходы в диагностике.

Зазвонил телефон. Лузгина сбивчиво заговорила, с кем-то заспорив
и рассердившись на незримого собеседника. В завершении своего
неистовства она швырнула трубку и продолжила:
— Лена! – сказала она с той яростью в голосе, с какой говорят
ненавистной сопернице: — Я настаиваю на нетрадиционном методе, –
лицо Лузгиной раскраснелось, а русая чёлка содрогнулась.
— Я понимаю, – вздохнула женщина, и низкий пучок смоляных волос
над напряжённой шеей качнулся. — Вы, Валентина Макаровна, прежде
убеждали меня в необходимости проведения консультации этими...
Как их? Специалистами... – тут женщина кашлянула и запнулась.

Лузгина, отказавшись от резкого тона, уточнила:
— Специалистами нетрадиционной диагностики, – и, продолжив листать
журнал, легко произнесла: — Не надо смущаться, дорогая моя!
— Я не возражаю... В общем, я не против, – мысли её путались, но
мать мальчика аккуратно подбирала слова.
— Вот и умница, – Лузгина провела пальцем по глянцевой странице. — Ну
надо же, так носят?! – изумилась она и, хмыкнув, оставила журнал.
Взглянув прямо перед собой и словно сквозь собеседницу, безучастно
произнесла:
— Мы должны знать, что́ у Сашеньки. Будем разгадывать его
загадки: отчего у него деревянная походка...

Вновь в разговор встрял телефонный звонок, и Лузгина вздрогнула.
После беглого разговора на повышенных тонах и повторного броска
трубки на аппарат, она прокричала:
— Так, о чём мы?!.. Да! Почему ребёнок периодически не опирается
целиком на правую стопу при ходьбе?! Почему он хромает?! А мы
узна-а-ем! Разобраться же нам помогут они, – ткнула пальцем в
потолок, — эксперты! Специалисты в области нетрадиционной!..

Повторно разразился телефон.

Лузгина, тряхнув головой и махнув рукой, завершила мысль:
— ...До их консультации, – запела гладким тоном, — ни о каких
таблетках, Леночка, речи быть не может. Да и от чего лечить-то?!
Мы должны знать.

Елена Васильевна Пинчер — молодая женщина с красными глазами
и землистым цветом лица — горестно охнула и высморкалась в
карманную тряпицу.

— Стоимость подобной услуги вполне реальная, дорогуша, – картавила
хозяйка отделения. — Будет восемь асов. Каждый из них берёт по
пятьдесят долларов, значит, на всё про всё — пятьсот, – заключила
она, снисходительно ухмыльнувшись. — Я беру себе сто, разумеется.
За организацию всего мероприятия. А как же! И ещё, – уверенно
продолжала наседать на мать мальчика сорокапятилетняя женщина с
пылающим румянцем одутловатых щёк, — стол накрыть, конечно. Пять
звёзд под хорошую закуску!

— Горячка белая, хоть пили много красного, – раздражённо и себе под
нос пробубнила мать мальчика.

Телефон не смолкал, и пальцы руки деловой заведующей, украшенные
перстнями, хищно вцепились в трубку.

Разговор, состоявшийся у Лузгиной, — посреди бесчисленных кактусов,
примул и фикусов в горшочках с раскидистой хамедоре́ей в большой
кадке на полу, — казалось, могла слышать даже постовая медсестра в
дальнем крыле отделения. Но той не было на месте. А Елена Пинчер,
закончив тягостное общение с врачом, проскользнула по отделению,
как тень. Прошла по коридору словно лунатичка, смотря впереди себя
ничего не видящими впавшими глазами и, добравшись до палаты,
возвратилась к своему сыну.

В первой ординаторской «восьмёрки», как называли это отделение
сами врачи, присутствовали два сотрудника: один из них — молодой
врач-невролог в опрятной бородке и галстуке-бабочке; другая —
женщина в года́х, кряжистая и медлительная невролог с
убранными заколками седыми прядями на маленькой голове в форме
луковицы.

— Макароновна хочет экспертам Сашку моего показать, – сказала
своему коллеге Ольга Николаевна. Произнеся слово «экспертам»,
она хмыкнула и сощурила маленькие глазки. Её сморщенный лоб
влажно заблестел.
— Асам! Ценным специалистам, – уточнил с усмешкой в го-
лосе её напарник, который в последние месяцы помогал Не-
мовой осваивать компьютер, к ужасу пожилого врача став-
ший её рабочим инструментом в ординаторской. Коллеги
сдружились, сообща занимались техникой и часто душевно
разговаривали.
— Обидно мне то, что я ничем помешать ей не могу. А будь
моя воля, гнала бы этих ценных из отделения к чёртовой мате-
ри! – сказала пожилая врач.
— Разделяю ваше негодование, Ольга Николаевна, – согласился
с ней двадцативосьмилетний голубоглазый блондин с наивным
выражением лица. Он закурил и призадумался о чём-то.
— Константин Витальевич, как учёный человек я не понимаю
увлечённости всей этой белибердой, – роптала Немова на
свою начальницу. — Валя пристрастилась к какой-то чертов-
щине, честное слово! Этих, как вы говорите, асов — ближе,
чем за сто вёрст к больнице подпускать нельзя. Я не знаю,
есть ли у них хотя бы среднее медицинское образование.
— Это вряд ли! Но медицинские книги они наверняка штудируют.
— А что они в них понимают!
— Это другой вопрос. Но если говорить о ребёнке, то мальчик
и впрямь — загадка! – рассудительно говорил Константин Ви-
тальевич, выпускавший через нос табачный дым. Он задумчиво
водил ложечкой в кофейной чашке. — У нас в больнице ребён-
ка обследовали от головы до пят и ничего не обнаружили. Ни
один из современных методов диагностики не выявил никакой
патологии. Прямо и не знаю, что тут сказать! То бегает с
мальчишками, ковыляя, как подбитый голубь, то ходит с де-
вочками под руку абсолютно нормально, опираясь целиком
на всю стопу.

Закончив, ворча и сопя, вминать клавиши, Немова продол-
жила:
— И на хирургическом совете мы о нём докладывали, –
потряхивая головой, жевала губы Ольга Николаевна. — Все
хирурги-ортопеды нашей больницы ребёнка видели. Каждый
вынес своё заключение, сделав, однако же, небесспорные
выводы.
— Да-да, всё верно, – потягивал кофеёк Константин Лукин и
стряхивал пепел в бумажный стаканчик. — Всё так. Ильин —
ведущий ортопед больницы — говорит об асептическом артрите
голеностопного сустава. Вислоухов — наш профессор —
разглядел на снимках опущение таранной кости, с чем и
увязал хромоту.
— Слушайте, Константин Витальевич, – Немова застучала кос-
тяшками пальцев по столу, — а ведь мальчик далеко не за-
гадка!

У мужчины вздрогнули брови.

— Знаете, – продолжила она, — в книгах описаны подобные
случаи, когда болезнь начинается с изменений в подвижном
сочленении костей голени со стопой. Скажем, как у моего
Саши. Эти нарушения в суставе предшествуют одной из грозных
патологий, которая спустя годы приводит к инвалидности.
— Вы про дистонию? Про нарушение мышечного тонуса? – тотчас
ухватил суть разъяснения сообразительный молодой врач. — Почему,
в таком случае, об этом не сказать самой Лузгиной? – удивился
вчерашний интерн, пока мало чего понимавший в сложных взаимо-
отношениях в его коллективе.
— Про дистонию Сега́вы? Вы серьёзно?
— Абсолютно! – не успокаивался Лукин.
— Бесполезно, Костя, и говорить с ней об этом. Валя слушать
ничего не хочет. Я было заикнулась, да и ушла ни с чем. Она,
рассвирепев, просто выставила меня из кабинета, как девчонку.
Едва ли не пинком. Диагнозы в отделении ставит только она!
— Понимаю, — с усмешкой протянул Костя Лукин. — К тому же
неизвестность ей играет на руку. Здесь же есть и коммерческий
интерес: стоимость консультации этих хвалёных асов. Деньги
она получает лично в руки.
— Как знать, может быть и коммерческий интерес...

Оба посмотрели в окно, за которым расцветала весна.

— А вы, Костя, поступили бы вы в ординатуру. Правда, пока
вы молодой и здоровый, а!
— А сами куды́? На покой?
— Нет, солнце моё. С внуками не усижу, Костенька! Да и
скучно до́ма. Правда, коллега, шли бы в ординатуру. Весна —
время подавать документы. Эх, я бы ещё поучилась, честное
слово! А вы приобретёте академических знаний… А то здесь —
среди нас — вы окончательно обрастёте мхом, как старый пень.
Смотри́те! – женщина семидесяти пяти лет дружески подмигнула
молодому врачу, — состаритесь тут с нами, одичаете. Книги
перестанете читать, разучитесь думать и начнёте верить не
пойми во что... Кстати, – заколыхалась плечами Немова,
вспомнив, — медицинский совет с участием этих... экспертов
состоится на днях. Буквально послезавтра!

***

В назначенный день около одиннадцати часов утра в прос-
торном кабинете Лузгиной вокруг ребёнка, усаженного на
пластиковый табурет, приглашённые гости расположились
в креслах на колёсиках. Эти мягкие кресла с высокими
спинками Валентина Макаровна свезла в свой кабинет
отовсюду. Каждый раз с подобной услужливостью она
принимала у себя дорогих гостей и привычно заимствовала
офисную мебель в ординаторских других отделений. Ради
кого Лузгина так старалась, сама она никому и никогда не
говорила, но вся больница знала.

Хозяйка расположилась у себя за столом. Теперь она сидела,
сцепив пальцы рук. Подле неё стояла в тёмном углу мать
мальчика, словно замотанная по плечи перистыми листьями
бамбуковой пальмы. Окно предусмотрительно зашторили,
спрятавшись от солнечных лучей и создав правильную атмо-
сферу, отчего в кабинете стало неуютно сумрачно. Телефон
предусмотрительно отключили.

— Начнём, пожалуй, братья и сёстры, – произнёс сухой очка-
рик преклонных лет.

Помимо него здесь — в кабинетной тьме — присутствовали
четверо мужчин и три женщины. Все они были пожилыми людьми
со строгими, окаменевшими, непроницаемыми лицами.

Мальчишка заёрзал на табурете.

— Ничего, миленький, не бойся и не сутулься, – сказала
ребёнку заведующая в тот самый момент, когда с улицы в
кабинет влетели звуки весёлой песни и чей-то пронзительный
смех. За окном — в одной из припаркованных машин — играла
музыка, и оживлённо общались люди.
— Я рядом, Сашенька, не волнуйся! – успокаивала сына Лена
Пинчер; она подавала голос из мрачного угла.
— Хорошо бы окошко закрыть, – просипела одна из диагностов.

Лузгина, в прыжке метнувшись к окну, выполнила приказ. И
напряжённая тишина повисла в сумерках. Но, не смотря на
все предпринятые усилия не впускать внешний шум в кабинет
второго этажа, приглушённые смех и музыка всё же своевольно
просачивались с улицы. Отчего лица приглашённых экспертов
кривились и морщились.

— Приступаем, братья и сёстры. Нынче полнолуние. Венера
остановилась в третьем доме. Меркурий находится в седьмом
градусе Водолея.
— Прошу прощения, – вклинилась Лузгина, — уже как полчаса
Меркурий стои́т в восьмом градусе Стрельца...
— Перескочил, значит. Успел-таки, – раздосадовано произнёс
тучный обладатель лысины в родимых пятнах. — Провозились мы,
братья-сёстры.
— Это делу не помеха! – металлическим голосом отчеканила
маленькая рыжеволосая женщина в фиолетово-синем костюме,
похожем на больничную пижаму, в которой гайдаевский кино-
герой Шурик совершил побег из психиатрической лечебницы.

Мальчик втянул голову в плечи, съёжившись.

— Теперь пробьём ауру пациента, – предложил лысый в пят-
нах, — и взломаем коллективным усилием тайну его недуга.
— Делаем пасы на выдохе, братья-сёстры, – скомандовала
«Шурик».

Люди протянули руки впереди себя, растопырив пальцы рук
и, встав со своих мест, монотонно зажужжали, будто рой
пчёл: «Ом!»

— Стоп, стоп! Минуточку! – опомнилась субтильная дамочка
в серебристом парике. — А в каком месте, собственно, проби-
ваем? В Солнечном сплетении или лупим по голове?
— Спасибо за ценное уточнение, Василиса Фердинандовна, –
одобрительно отозвалась Лузгина. — Вскрывайте голову, господа.
Бейте по черепу, товарищи!
— А я зашёл с пяток!.. – рассердилось существо в кожаном
малиновом пиджаке.

На улице повторно прозвенел смех. И всем присутствующим
показалось, что громче хлопнула весёлая музыка за за-
навешенным окном.

***

Прошли годы, а в больнице, как положено, в определённое
время в отделениях стихают детские голоса. В коридорах
бесследно исчезают пациенты, и в игровых комнатах, —
где наступает тишина, — игрушки и куклы до поры остаются
брошенными. До четырёх часов дня по устоявшейся традиции
здесь царит тихий час. Кажется, что и медперсонал спит.

В кабинете заведующей отделением — Жанны Валерьевны Опря-
хиной, прямо напротив врача в кресле у журнального столика
сидит печальная старушка — бабушка веснушчатой семиклассни-
цы, проходящей лечение в неврологическом отделении. Пожилая
женщина томно вздыхает, расспрашивая о дозировке лекарств.
Она, далёкая от медицины, хоть по слогам, но с ошибками
записывает их названия в свою записную книжку.

В одной из ординаторских «восьмёрки», как и сегодня
называют это отделение местные врачи, находятся двое:
молодая докторша и пожилая врач-невролог. Тридцатилетнюю
Оксану Владимировну здесь со спины примечают по сероватой
длинной косе «Рыбий хвост». Лоснящиеся щёки её в мелком
просе прыщей. А немолодая Ольга Николаевна свою плешивую
голову скрывает под белой косынкой. Желтушное лицо стару-
шки испещрено глубокими морщинами. Беспрестанная дрожь
её головы и рук заметны всем. Доктору несколько лет назад
всей больницей отпраздновали восьмидесятилетний юбилей,
но, давно уйдя на пенсию, она здесь продолжает служить
науке, получая жалкую зарплату.

— С внуками не усидишь, – обыкновенно она отвечает кол-
легам на надоевший вопрос, касающийся того, почему про-
должает работать. — Что мне до́ма делать? С невесткой
ругаться?! Да, к тому же я не персональный пенсионер и не
герой-космонавт. Пенсия у меня маленькая, а внуков подни-
мать нужно, – «падымать» произносит она. — Приходится
бедствовать, но с бо́льшим размахом. Нет уж, я лучше
поработаю. Да и память пока что меня не подводит.
— Правильно, Ольга Николаевна, – в очередной раз её под-
бадривает молодая врач. — Не́чего дома околевать. Трудиться
никому не вредно!
— Да и с вами, мои дорогие, не состаришься, – приободряется
старушка, шамкая. — У нас в отделении, не считая меня, только
молодые врачи. Светлый праздник молодости, – говорит врач едва
разборчиво. — И начальница наша совсем молоденькая. Да, больница
преобразилась: сплошь юные лица. А какие мужчины работают в
нашей больнице!.. – мечтательно произносит старушка.
— А прежде, ещё до меня, здесь работала Лузина? Лузгова? –
силится вспомнить Оксана Владимировна.
— Да, в мои лета́ проще всего быть целомудренной...
— Кто до Опряхиной заведовал отделением?
— ...Эх, где моя молодость!
— Лузгова?
— Лузгина, – отвечает Немова. — Макароновна, как мы её
звали. Валентина Макаровна. Ведь грамотным врачом была,
но только приохотилась в своё время, стыдно сказать к чему:
к экстрасенсорике. Любила приглашать к нам разношёрстных
спецов, асов в этой сфере, – стучит вставными челюстями
пожилая врач.
— Да ну! А чуть подробнее!
— Да, было такое. Вот здесь, до вас ещё, работал со мной
Константин Витальевич. Молодой в ту пору — ваших лет, Ок-
саночка, доктор. А наблюдала я одного сложного мальчика Са-
шеньку... забыла, как бишь его фамилия... Пинь... Пин... Пин-
кертон, что ли. У любого из нас своя стезя к склерозу, Окса-
ночка... Зато мамашу его я очень хорошо запомнила — высо-
кую такую худющую блондинку!.. Мы её мальчишке никак
диагноз поставить не могли. Он как-то ходил затейливо: то
хромал и приплясывал, как хоббит, – старушка произносит
слово «хобот», — будто ему мышцы ног сводило. То опускал
правую ногу целиком на стопу, как все нормальные детишки.
Каких только обследований здесь у нас мы ему не провели!..
И Макароновна — ну, Лузгина, значит, — решила в очередной раз
устроить консилиум с участием этих… экстрасенсов.
— Интересно! И что? – любопытничает Оксана Владимировна
и прыскает со́ смеху так, что кажется, её родинка вот-вот
отпадёт с крючковатого птичьего носа под высоким лбом.
— Мы тут с Константином Витальевичем удивлялись. И смеялись,
как вы. И возмущались, милая моя. А их диагноз был такой:
формирующееся поражение левой передней центральной извилины...
— Ну да, ну да! Мальчик же, с ваших слов, на правую ногу
хромал. Понимаю...
— Эти, с позволения сказать, эксперты, Оксаночка, читали
медицинскую литературу. И глубоко зарывались в темы топи-
ческой диагностики нервной системы, приобретя лишь самые
поверхностные представления о ней.
— Ага, как сапёры — копали глубоко, но высоко взлетели!
— О-очень высоко. Внушили нашей Валентине доверие.
— А каким был медицинский диагноз у мальчика?
— Об этом мне и поведал сам Константин Витальевич, в своё
время проходивший обучение в ординатуре. В Тушинской
больнице он и встретил Сашу Пин… как его, ёлки-палки, Саш-
ку моего, — вымахавшего под потолок парня. Маму его хорошо
помню — невысокую, кривую на один глаз толстуху…
— И с каким диагнозом он там находился?
— В последний раз он мог пребывать в отделении детской боль-
ницы в таком-то возрасте. Сашке тогда, — в 2004-м, что ли, —
исполнилось шестнадцать годочков, вот... Там-то ему и был
поставлен окончательный диагноз.
— Какой?
— Бедный Саша…
— Диагноз, Ольга Николаевна!
— Я не сказала? Всё тот же, о котором я сама Константину
Витальевичу прежде говорила, когда он вот прямо на вашем
месте за столом у окна сидел… Любила я с ним поговорить,
помню! Милый Константин Витальевич. Славный был доктор.
Однажды он мне помог...
— Диагноз!
— Ах, извините, Оксаночка. Торсионная дистония или синдром
Сега́вы. С ним-то Сашка и был госпитализирован в довольно
плачевном состоянии. Упустили мы Сашеньку... Прозевали
мальчика.
— Нет слов.

Немова задумчиво вздыхает и произносит: — Да, Оксаночка,
всем нам стоило уделять больше внимания научным книгам.
Опираться на приобретённые знания, основанные на клини-
ческой практике… И сами знания приобретать вовремя, а не
журналы мод листать, – встрепенувшись, она заводит любимую
песню: — Правда, Оксаночка, пока вы молодая, шли бы, милочка,
в ординатуру. Учиться — это такое удовольствие...
— Мне бы пойти двумя годами раньше. Не в тридцать же!
— Подумаешь, тридцать... И в сорок пять можно. Молодость...
— В этой истории чем всё закончилось?
— Молодость — это удивительная пора...
— Чем всё закончилось?
— ...Молодость — это сила.
— Алло, вам звонят!
— Кого?
— Чем всё закончилось? — спрашиваю.
— Что?
— Мальчик Саша...
— А-а! Чем? Ничем хорошим для Макароновны. Валентина наша
поплатилась своим местом; её уволили за такое творчество!
Говорят, что жалобу в Горздрав на неё написала мать мальчика.
Как бишь её звали… Хорошо запомнила её внешность: огненно-рыжая
ведьма с раскосыми зелёными глазами.