Нетрадиционный метод

В неврологическом отделении детской больницы стихли голоса.
Никого не встретить в коридорах и игровых комнатах. До
четырёх часов дня здесь воцарился тихий час. В кабинете
заведующей отделением — Валентины Макаровны Лузгиной —
возле стола на стульчике сидит грустная женщина с
потухшим взором. Мать тринадцатилетнего Саши Пинчер
тяжко вздыхает и смущённо качает головой, общаясь с
врачом.

— Лена, хоть на дворе 2001-й год, – говорит Лузгина, — но
помимо современных методов исследования мы позволяем
себе и нетрадиционные подходы в диагностике.

Зазвонил телефон. Лузгина сбивчиво заговорила, с кем-то за-
спорив и рассердившись на незримого собеседника. В завер-
шении своего неистовства она швырнула трубку и продол-
жила:

— Лена! – свирепеет она, краснея лицом, и русая её чёлка
содрогается, — я настаиваю на нетрадиционном методе.
— Я понимаю, – вздыхает женщина, и низкий пучок смоляных
волос над напряжённой шеей качнулся. — Вы, Валентина
Макаровна, прежде уже убеждали меня в необходимости
проведения консультации этими... Специалистами... – тут
женщина кашлянула и запнулась.
— Да-да, специалистами нетрадиционной диагностики. И не
надо смущаться, дорогая моя! – напирает на ссутулившуюся
женщину врач.
— Я не возражаю, в целом, – спотыкаясь мыслями, аккуратно
подбирает слова мать мальчика.
— Мы должны знать, что у Сашеньки. Будем разбираться с
его хромотой, деревянной походкой...

Вновь в разговор встрял телефонный звонок, и Лузгина от-
влеклась. После беглого разговора на повышенных тонах и
повторного броска трубки на аппарат, она произнесла:

— ...Почему ребёнок периодически целиком не опирается на
правую стопу при ходьбе? А разобраться с этим помогут
они — эксперты в области нетрадиционной...

Повторно разразился телефон. Лузгина вздрогнула, но, махнув
кистью руки, завершила мысль:

— ...До их консультации ни о каких таблетках речи быть не
может. Да и от чего лечить-то?! Мы должны знать.

Елена Васильевна Пинчер — молодая женщина с красными
глазами и землистым цветом лица — горестно вздыхает и
сморкается в карманную тряпицу.

— Стоимость подобной услуги вполне реальная, дорогуша, –
картавит хозяйка отделения. — Будет восемь асов. Каждый
из них берёт по пятьдесят долларов, значит, на всё про всё —
пятьсот, – заключает она, снисходительно ухмыляясь. — Я
беру себе сто, разумеется. За организацию всего мероприятия.
А как же! И да, – уверенно продолжает наседать на Пинчер
сорокапятилетняя женщина с пылающим румянцем на одутловатых
щеках, — стол накрыть, конечно, чтоб выпить, закусить
в конце всего. Без пяти звёзд под отличную закуску не обойтись!

— Горячка белая, хоть пили много красного... – раздражённо
и себе под нос пробубнила Елена Пинчер.

Телефон не смолкал, и пальцы руки́ деловой заведующей,
украшенные перстнями, хищно вцепились в трубку.

Разговор, состоявшийся у Лузгиной, — посреди бесчисленных
её кактусов, примул и фикусов в горшочках с раскидистой
хамедоре́ей в большой кадке на полу, — казалось, могла слы-
шать даже постовая медсестра в дальнем крыле отделения.
Но той не было на месте. А Елена Пинчер, закончив тягостное
общение с врачом, проскользнула по отделению как тень.
Прошла по коридору словно лунатичка, смотрев впереди себя
ничего не видящими впавшими глазами и, добравшись до
палаты, возвратилась к своему сыну.

В первой ординаторской «восьмёрки», как называют это от-
деление сами врачи, присутствуют два сотрудника: один из
них — молодой врач-невролог в опрятной бородке и гал-
стуке-бабочке; другая — женщина в года́х, кряжистая и мед-
лительная невролог с убранными заколками седыми прядями
на маленькой головке в форме луковицы.

— Макароновна хочет экспертам Сашку моего показать, –
сказала своему коллеге Ольга Николаевна, хмыкнув после
сло́ва «экспертам» и сузив без того маленькие глазки. Лоб её
больше сморщился и влажно заблестел.
— Асам! Ценным специалистам, – уточнил с усмешкой в го-
лосе её напарник, который в последние месяцы помогал Не-
мовой осваивать компьютер, к ужасу пожилого врача став-
ший её рабочим инструментом в ординаторской. Коллеги
сдружились. Сообща занимались техникой и частенько пус-
кались в доверительные разговоры.
— Обидно мне то, что я ничем помешать ей не могу. А будь
моя воля, гнала бы этих ценных из отделения к чёртовой мате-
ри! – эмоционально выпалила пожилая врач.
— Разделяю ваше негодование, Ольга Николаевна, – соглаша-
ется с ней двадцативосьмилетний голубоглазый блондин с
наивным выражением лица. Он закурил и призадумался о
чём-то.
— Константин Витальевич, как учёный человек я не пони-
маю увлечённости всей этой белибердой, – ропщет Немова на
свою начальницу. — Валя пристрастилась к какой-то чертов-
щине, честное слово! Этих, как вы говорите, асов — ближе,
чем за сто вёрст к больнице подпускать нельзя. Я не знаю, есть
ли у них хотя бы среднее медицинское образование.
— Это вряд ли! Но медицинские книги они наверняка шту-
дируют.
— А что они в них понимают?
— Это другой вопрос. А если говорить о ребёнке, то мальчик
и впрямь — загадка! – рассудительно вещает Константин Ви-
тальевич, выпускающий через нос табачный дым. И задумчиво
водит ложечкой в кофейной чашке. — У нас в больнице ребён-
ка обследовали от головы до пят и ничего не обнаружили. Ни
один из современных методов диагностики не выявил никакой
патологии. Прямо и не знаю, что тут сказать! То бегает с
мальчишками, ковыляя, как подбитый голубь, то ходит с де-
вочками под руку абсолютно нормально, опираясь целиком
на всю стопу.

Закончив, ворча и сопя, вминать клавиши, Немова продол-
жила:
— И на хирургическом совете мы о нём докладывали, –
потряхивая головой, жуёт губы Ольга Николаевна. — Все
хирурги-ортопеды нашей больницы ребёнка видели. Каждый
вынес своё заключение, сделав, однако же, небесспорные
выводы.
— Да-да, всё верно, – допивает кофеёк Константин Лукин и
стряхивает пепел в бумажный стаканчик. — Всё так. Ильин —
ведущий ортопед больницы — подозревает асептический артрит
голеностопного сустава. Вислоухов — наш профессор —
разглядел на снимках опущение таранной кости, с чем и
увязал хромоту.
— Слушайте, Константин Витальевич, – Немова стучит кос-
тяшками пальцев по столу, — а ведь мальчик далеко не за-
гадка!

У мужчины дёрнулись брови.

— Знаете, – продолжает она, — в книгах описаны подобные
случаи, когда болезнь начинается с изменений в подвижном
сочленении костей голени со стопой. Скажем, как у моего Саши.
Эти нарушения в суставе предшествуют одной из грозных патологий,
которая спустя годы приводит к инвалидности.
— Вы про дистонию? Про нарушение мышечного тонуса? – тот-
час подхватывает сообразительный молодой человек. — По-
чему, в таком случае, об этом не сказать самой Лузгиной? –
удивляется вчерашний интерн, пока мало чего понимающий
в сложных взаимоотношениях в его коллективе.
— Про дистонию Сега́вы? Вы серьёзно?
— Абсолютно! – не отлипает Лукин.
— Бесполезно, Костя, и говорить с ней об этом. Валя слушать
ничего не хочет. Я было заикнулась, да и ушла ни с чем. Она,
рассвирепев, просто выставила меня из кабинета, как девчонку.
Едва ли не пинком. Диагнозы в отделении ставит только она!
— Понимаю, — с усмешкой протянул Костя Лукин. — К тому же
неизвестность ей играет на руку. Здесь же есть и коммерческий
интерес: стоимость консультации этих хвалёных асов. Деньги
она получает лично в руки.
— Как знать, может быть и коммерческий интерес...

Оба посмотрели в окно, за которым расцветала весна.

— А вы, Костя, поступили бы вы в ординатуру. Правда, пока
вы молодой и здоровый, а!
— А сами куды? На покой?
— Нет, солнце моё. С внуками не усижу, Костенька! Да и
скучно до́ма. Правда, коллега, шли бы в ординатуру. Весна —
время подавать документы. Эх, я бы ещё поучилась, честное
слово! А вы, поднаберётесь академических знаний… А то
здесь — среди нас — вы окончательно обрастёте мхом, как
старый пень. Смотри́те! – женщина семидесяти пяти лет дру-
жески подмигнула молодому врачу, — состаритесь тут с на-
ми, одичаете. Книги перестанете читать и начнёте верить не
пойми во что... Кстати, – вздрогнула плечами Немова, вспом-
нив, — медицинский совет с участием экспертов состоится
на днях. Буквально послезавтра!

***

В назначенный день около одиннадцати часов утра в прос-
торном кабинете Лузгиной вокруг ребёнка, усаженного на
пластиковый табурет, приглашённые гости расположились 
в креслах на колёсиках. Эти мягкие кресла с высокими
спинками Валентина Макаровна свезла в свой кабинет
отовсюду. Каждый раз с подобной услужливостью она
принимала у себя дорогих гостей и привычно заимствовала
офисную мебель в ординаторских других отделений. Ради
кого Лузгина так старалась, сама она никому и никогда не
говорила. Но вся больница знала...

Хозяйка расположилась у себя за столом. Теперь она сидит,
сцепив пальцы рук. Подле неё стоит в тёмном углу мать
мальчика, словно замотанная по плечи перистыми листьями
бамбуковой пальмы. Окно предусмотрительно зашторили,
спрятавшись от солнечных лучей и создав правильную атмо-
сферу. Отчего в кабинете стало неуютно сумрачно. Телефон
предусмотрительно отключили.

— Начнём, пожалуй, братья и сёстры, – произнёс сухой оч-
карик преклонных лет.

Помимо него здесь — в кабинетной тьме — присутствуют
четверо мужчин и три женщины. Все они люди зрелых лет с
подчёркнуто строгими и чем-то озабоченными лицами.

Мальчишка заёрзал на табурете.

— Ничего, миленький, не бойся и не сутулься, – предложила
ребёнку заведующая в тот самый момент, когда с улицы в
кабинет влетели звуки весёлой песни и чей-то пронзительный
смех. За окном — в одной из припаркованных машин — игра-
ла музыка, и оживлённо общались люди.
— Я рядом, Сашенька, не волнуйся! – успокаивала сына Лена
Пинчер; она подавала голос из мрачного угла.
— Хорошо бы окошко закрыть, – просипела одна из диагностов.

Лузгина, в прыжке метнувшись к окну, выполнила приказ. И
напряжённая тишина повисла в сумерках. Но, не смотря на
все предпринятые усилия не впускать внешний шум в кабинет
второго этажа, приглушённые смех и музыка всё же своевольно
просачивались с улицы. Отчего лица приглашённых экспертов
кривились и морщились.

— Приступаем, братья и сёстры. Нынче полнолуние. Венера
разместилась в третьем доме. Меркурий встал в седьмом гра-
дусе Водолея.
— Прошу прощения, – вклинилась Лузгина, — уже как полчаса
Меркурий в восьмом градусе Стрельца...
— Перескочил, значит. Успел-таки, – раздосадовано произнёс
тучный обладатель лысины в родимых пятнах. — Провозились мы,
братья-сёстры.
— Это делу не помеха, – металлическим голосом отчеканила
маленькая рыжеволосая женщина в фиолетово-синем костюме,
похожем на больничную пижаму в которой гайдаевский кино-
герой Шурик совершил побег из психиатрической лечебницы.

Мальчик втянул голову в плечи, съёжившись.

— Теперь пробьём ауру пациента, – предложил лысый в пят-
нах, — и взломаем коллективным усилием тайну его недуга.
— Делаем пасы на выдохе, братья-сёстры, – скомандовала
«Шурик».

Люди протянули руки впереди себя, растопырив пальцы рук
и, встав со своих мест, монотонно зажужжали, будто рой
пчёл: «Ом!»

— Стоп, стоп! Минуточку! – опомнилась субтильная дамочка
в серебристом парике. — А в каком месте, собственно, проби-
ваем? В Солнечном сплетении или лупим по голове?
— Спасибо за ценное уточнение, Василиса Фердинандовна, –
одобрительно отозвалась Лузгина. — Вскрывайте голову, господа.
Бейте по черепушке, товарищи!
— А я зашёл с пяток!.. – рассердилось существо в кожаном
малиновом пиджаке.

На улице повторно прозвенел смех. И всем присутствую-
щим показалось, что громче хлопнула весёлая музыка за за-
навешенным окном.

***

Прошли годы, а в больнице, как положено, в определённое
время в отделениях стихают детские голоса. В коридорах
бесследно испаряются пациенты, и в игровых комнатах, — где
наступает тишина, — игрушки и куклы до поры́ остаются брошенными.
Обитатели больницы погружены в целительный послеобеденный сон:
дети и их родители. Кажется, что даже медперсонал спит. До четырёх
часов дня по устоявшейся традиции здесь царит тихий час.

В кабинете заведующей отделением — Жанны Валерьевны Оп-
ряхиной — прямо напротив врача в кресле у журнального сто-
лика сидит печальная старушка — бабушка веснушчатой семи-
классницы, проходящей лечение в неврологическом отделении.
Пожилая женщина томно вздыхает, расспрашивая о дозировке
лекарств. Она, далёкая от медицины, хоть по слогам, но с
ошибками записывает их названия в свою записную книжку.

В одной из ординаторских «восьмёрки», как по сей день на-
зывают это отделение местные врачи, находятся двое: молодая
доктори́ца и пожилая врач-невролог. Тридцатилетнюю
Оксану Владимировну здесь со спины примечают по сероватой
длинной косе «Рыбий хвост». Лоснящиеся щёки её в мелком
просе прыщей. А немолодая Ольга Николаевна свою плешивую
голову скрывает под белой косынкой. Желтушное лицо стару-
шки испещрено глубокими морщинами. Беспрестанная дрожь
её головы и рук заметны всем. Доктору несколько лет назад
всей больницей отпраздновали восьмидесятилетний юбилей,
но, давно уйдя на пенсию, она здесь продолжает служить науке,
получая жалкую зарплату.

— С внуками не усидишь, – обыкновенно она отвечает кол-
легам на надоевший вопрос, касающийся того, почему про-
должает работать. — Что мне до́ма делать? С невесткой
ругаться?! Да, к тому же я не персональный пенсионер и не
герой-космонавт. Пенсия у меня маленькая, а внуков подни-
мать нужно, – «падымать» произносит она. — Приходится
бедствовать, но с бо́льшим размахом. Нет уж, я лучше
поработаю. Да и память пока что меня не подводит.
— Правильно, Ольга Николаевна, – в очередной раз её под-
бадривает молодая врач. — Не́чего дома околевать. Трудиться
никому не вредно!
— Да и с вами, мои дорогие, не состаришься, – приободряется
старушка, шамкая. — У нас в отделении, не считая меня, только
молодые врачи. Светлый праздник молодости, – говорит врач едва
разборчиво. — И начальница наша совсем молоденькая. Да, больница
преобразилась: сплошь юные лица. А какие мужчины работают в
нашей больнице!.. – мечтательно протянула старушка в конце
своего откровения.
— А прежде, ещё до меня, здесь работала Лузина? Лузгова? –
силится вспомнить Оксана Владимировна.
— Да, в мои лета́ проще всего быть целомудренной...
— Кто до Опряхиной заведовал отделением?
— ...Эх, где моя молодость!
— Лузгова?
— Лузгина, – опомнилась Немова. — Макароновна, как мы её
звали. Валентина Макаровна грамотным врачом была, но
только приохотилась в своё время, стыдно сказать к чему:
к экстрасенсорике. Любила приглашать к нам разношёрстных
спецов, асов в этой сфере, – стукнув вставными челюстями,
пожилая врач хмыкнула на слове «асов».
— Да ну! А чуть подробнее!
— Да, было такое. Вот здесь, до вас ещё, работал со мной
Константин Витальевич. Молодой в ту пору — ваших лет, Ок-
саночка, доктор. А наблюдала я одного сложного мальчика Са-
шеньку... забыла, как бишь его фамилия... Пинь... Пин... Пин-
кертон, что ли. У любого из нас своя стезя к склерозу, Окса-
ночка... Зато мамашу его я очень хорошо запомнила — высо-
кую такую худющую блондинку!.. Мы её мальчишке никак
диагноз поставить не могли. Он как-то ходил затейливо: то
хромал и приплясывал, как хоббит, – здесь старушка произ-
несла «хобот», — будто ему мышцы ног сводило. То опускал
правую ногу целиком на стопу, как все нормальные детишки.
Каких только обследований здесь у нас мы ему не провели!..
И Макароновна — ну, Лузгина, значит, — решила в очередной
раз устроить консилиум с участием этих… экстрасенсов.
— Интересно! И что? – любопытничала Оксана Владимировна
и прыскала со́ смеху так, что казалось, будто родинка вот-вот
отпадёт с её крючковатого птичьего носа под высоким лбом.
— Мы тут с Константином Витальевичем удивлялись. И сме-
ялись, как вы. И возмущались, милая моя. А их диагноз был
такой: формирующееся поражение левой передней централь-
ной извилины...
— Ну да, ну да! Мальчик же, с ваших слов, на правую ногу
хромал. Понимаю...
— Эти, с позволения сказать, эксперты, Оксаночка, читали ме-
дицинскую литературу. И глубоко зарывались в темы топи-
ческой диагностики нервной системы, приобретя лишь самые
поверхностные представления о ней.
— Ага, как сапёры — копали глубоко, но высоко взлетели!
— О-очень высоко. Внушили нашей Валентине доверие.
— А каким был медицинский диагноз у мальчика?
— Об этом мне и поведал сам Константин Витальевич, в своё
время проходивший обучение в ординатуре. В Тушинской
больнице он и встретил Сашу Пин… как его, ёлки-палки, Саш-
ку моего, — вымахавшего под потолок парня. Маму его хорошо
помню — невысокую, кривую на один глаз толстуху…
— И с каким диагнозом он там находился?
— В последний раз он мог пребывать в отделении детской боль-
ницы в таком-то возрасте. Сашке тогда, — в 2004-м, что ли, —
исполнилось шестнадцать годочков, вот... Там-то ему и был
поставлен окончательный диагноз.
— Какой?
— Бедный Саша…
— Диагноз, Ольга Николаевна!
— Я не сказала? Всё тот же, о котором я сама Константину
Витальевичу прежде говорила, когда он вот прямо на вашем
месте за столом у окна сидел… Любила я с ним поговорить,
помню! Милый Константин Витальевич. Славный был доктор.
Однажды он мне помог...
— Диагноз!
— Ах, извините, Оксаночка. Торсионная дистония или синдром
Сега́вы. С ним-то Сашка и был госпитализирован в довольно
плачевном состоянии. Упустили мы Сашеньку... Прозевали
мальчика.

Немова задумчиво вздохнула и произнесла отстранённо:

— Да, Оксаночка, всем нам стоило уделять больше внимания
научным книгам. Опираться на приобретённые знания, осно-
ванные на клинической практике… И сами знания приобретать
вовремя.

Встрепенувшись, она завистливо прошамкала:

— Правда, Оксаночка, пока вы молодая, шли бы, милочка, в
ординатуру. Учиться — это такое удовольствие.
— Мне бы пойти двумя годами раньше. Не в тридцать же!
— Подумаешь, тридцать... И в сорок пять можно. Молодость...
— Ну, не знаю... А в этой истории чем всё кончилось?
— Чем? Ничем хорошим для Макароновны. Валентина наша
поплатилась своим местом; её уволили за такое творчество!
Говорят, что жалобу в Горздрав на неё написала мать маль-
чика. Как бишь её звали… Хорошо запомнила её внешность:
огненно-рыжая ведьма с раскосыми зелёными глазами.