Нетрадиционный метод

В неврологическом отделении детской больницы стихли голоса́.
Никого не встретить в коридорах и игровых комнатах. До
четырёх часов дня здесь воцарился тихий час. В кабинете
заведующей отделением – Валентины Макаровны Лузгиной –
возле стола на стульчике сидит грустная женщина с потухшим
взором. Мать тринадцатилетнего Саши Пинчер тяжко вздыхает и
смущённо качает головой, общаясь с Лузгиной.

— Лена, хоть на дворе 2001-й год, – говорит Лузгина, — но
помимо современных методов исследования мы позволяем
себе и нетрадиционные подходы в диагностике.

Зазвонил телефон. Лузгина сбивчиво заговорила, с кем-то
заспорив и рассердившись на незримого собеседника. В завершении
своего неистовства она швырнула трубку и продолжила:
— Лена! – свирепеет она, краснея лицом, и русая её чёлка
содрогается, — я настаиваю на нетрадиционном методе.
— Я понимаю, – вздыхает женщина, и низкий пучок смоля-
ных волос над напряжённой шеей качнулся. — Вы, Валентина
Макаровна, прежде уже убеждали меня в необходимости про-
ведения консультации этими… Специалистами... – тут женщина
кашлянула и запнулась.
— Да-да, специалистами нетрадиционной диагностики. И
не надо смущаться, дорогая моя! – напирает на ссутулившуюся
женщину врач.
— Я не возражаю, в целом, – спотыкаясь мыслями, аккуратно
подбирает слова мать мальчика.
— Мы должны знать, что у Сашеньки. Будем разбираться с его
хромотой, деревянной походкой...

Вновь в разговор встрял телефонный звонок, и Лузгина отвлек-
лась. После беглого разговора на повышенных тонах и повтор-
ного броска трубки на аппарат, она продолжила:
— ...Почему ребёнок периодически целиком не опирается на
правую стопу при ходьбе? А разобраться с этим помогут они —
эксперты в области нетрадиционной...

Повторно разразился телефон. Лузгина вздрогнула, но, махнув
рукой, завершила мысль: 

— ...До их консультации ни о каких таблетках речи быть не
может. Да и от чего лечить-то?! Мы должны знать.

Елена Васильевна Пинчер — молодая женщина с красными
глазами и землистым цветом лица — горестно вздыхает и
сморкается в карманную тряпицу.

— Стоимость подобной услуги вполне реальная, моя дорогая, –
картавит хозяйка отделения. — Будет восемь асов. Каждый из
них берёт по пятьдесят долларов, значит, на всё про всё —
пятьсот, – заключает она, снисходительно ухмыляясь. — Я беру
себе сто, разумеется. За организацию всего мероприятия.
А как же! И да, – уверенно продолжает наседать на Пинчер
сорокапятилетняя женщина с пылающим румянцем на одутло-
ватых щеках, — стол накрыть, конечно, чтоб выпить-закусить
в конце всего. Без пяти звёзд под отличную закуску не обойтись!

— Горячка белая, хоть пили много красного... – раздражённо
и себе под нос пробубнила Елена Пинчер.

Телефон не смолкал, и пальцы руки деловой заведующей,
украшенные перстнями, хищно вцепились в трубку.

Разговор, состоявшийся у Лузгиной, — посреди бесчисленных
её кактусов, примул и фикусов в горшочках с раскидистой
хамедоре́ей в большой кадке на полу, — казалось, могла
слышать даже постовая медсестра в дальнем крыле отделения.
Но той не было на месте. А Елена Пинчер, закончив тягостное
общение с врачом, проскользнула по отделению как тень.
Прошла по коридору словно лунатичка, смотрев впереди себя
ничего не видящими впавшими глазами и, подойдя к палате,
вернулась к своему сыну.

В первой ординаторской «восьмёрки», как называют это
отделение сами врачи, присутствуют два сотрудника: один
из них — молодой врач-невролог в опрятной бородке и
галстуке-бабочке; другая — женщина в года́х,
кряжистая и медлительная невролог с убранными заколками
седыми прядями на маленькой головке.

— Макароновна хочет экспертам Сашку моего показать, –
сказала своему коллеге Ольга Николаевна, хмыкнув после
сло́ва «экспертам» и сузив без того маленькие глазки.
Лоб её сморщился и больше покрылся мелкой испариной.
— Асам! Ценным специалистам, – уточнил с усмешкой в голосе
её напарник, который в последние месяцы помогал Немовой
осваивать компьютер, к ужасу пожилого врача ставший её
рабочим инструментом в ординаторской. Коллеги сдружились.
Сообща занимались техникой и частенько пускались в доверитель-
ные разговоры.
— Обидно мне то, что я ничем помешать ей не могу. А будь
моя воля, гнала бы этих ценных из отделения к чёртовой матери! –
эмоционально выпалила пожилая врач.
— Разделяю ваше негодование, Ольга Николаевна, – соглашается
с ней двадцативосьмилетний голубоглазый блондин с наивным
выражением лица. Он закурил и призадумался о чём-то.
— Константин Витальевич, как учёный человек я не понимаю
увлечённости всей этой белибердой, – ропщет Немова на свою
начальницу. — Валя пристрастилась к какой-то чертовщине,
честное слово! Этих, как вы говорите, асов — ближе, чем за сто
вёрст к больнице подпускать нельзя. Я не знаю, есть ли у них
хотя бы среднее медицинское образование.
— Это вряд ли! Но медицинские книги они наверняка штудируют.
— А что они в них понимают?
— Это другой вопрос. А если говорить о ребёнке, то мальчик
и впрямь — загадка, – рассудительно вещает Константин
Витальевич, выпускающий через нос табачный дым. И задумчиво
водит ложечкой в кофейной чашке. — У нас в больнице ребёнка
обследовали от головы до пят и ничего не обнаружили. Ни один
из современных методов диагностики не выявил никакой патологии.
Прямо и не знаю, что тут сказать! То бегает с мальчишками, ковыляя,
как козлоногий сатир, то ходит с девочками под руку абсолютно
нормально, опираясь целиком на всю стопу.

Закончив вминать клавиши, сопя и ворча, Немова продолжает:

— И на хирургическом совете мы о нём докладывали, –
потряхивая головой, жуёт губы Ольга Николаевна. — Все
хирурги-ортопеды нашей больницы ребёнка видели. Каждый
вынес своё заключение, сделав, однако же, небесспорные выводы.
— Да-да, всё верно, – допивает кофеёк Константин Лукин
и стряхивает пепел в бумажный стаканчик. — Так и было. Ильин —
наш ведущий ортопед — подозревает асептический артрит голено-
стопного сустава. Вислоухов — наш профессор — разглядел на
снимках опущение таранной кости, с чем и увязал хромоту.
— Слушайте, Константин Витальевич, – Немова стучит костяш-
ками пальцев по столу, — а ведь мальчик далеко не загадка!

У мужчины дёрнулись брови.

— Знаете, – продолжает она, — в практике описаны подобные
случаи, когда болезнь начинается с изменений в движениях
суставов. Скажем, в одном — в голеностопном. Как у моего
Саши. Эти нарушения предшествуют одной из грозных патологий,
которая спустя годы приводит к инвалидности.
— Вы про дистонию? Про нарушение мышечного тонуса? – тотчас
подхватывает сообразительный молодой человек. — Почему, в
таком случае, об этом не сказать самой Лузгиной? – удивляется
вчерашний интерн, пока мало чего понимающий в сложных
взаимоотношениях в его коллективе.
— Про дистонию Сега́вы? Вы серьёзно?
— Абсолютно! – не отлипает Лукин.
— Бесполезно, Костя, и говорить с ней об этом. Валя слушать
ничего не хочет. Я было заикнулась, да и ушла ни с чем. Она,
рассвирепев, просто выставила меня из кабинета, как девчонку.
Едва ли не пинком. Диагнозы в отделении ставит только она!
— Понимаю, — с усмешкой протянул Костя Лукин. — К тому же
неизвестность ей играет на руку. Здесь же есть и коммерческий
интерес: стоимость консультации этих хвалёных асов. Деньги она
получает лично в руки.
— Как знать, может быть и коммерческий интерес…

Оба посмотрели в окно, за которым расцветала весна.

— А вы, Костя, поступили бы вы в ординатуру. Правда, пока вы
молодой и здоровый, а!
— А сами куды? На покой?
— Нет, солнце моё. С внуками не усижу, Костенька! Да и
скучно до́ма. Правда, коллега, шли бы в ординатуру. Весна —
время подавать документы. Эх, я бы ещё поучилась, честное слово!
А вы, поднаберётесь академических знаний… А то здесь — среди
нас — вы окончательно обрастёте мхом, как старый пень. Смотри́те! – 
женщина семидесяти пяти лет дружески подмигнула молодому врачу, —
состаритесь тут с нами, одичаете. Книги перестанете читать и начнёте
верить не пойми во что... Кстати, – вздрогнула плечами Немова,
вспомнив, — медицинский совет с участием экспертов состоится
на днях. Буквально послезавтра!


***

В назначенный день около одиннадцати часов утра́ в прос-
торном кабинете Лузгиной вокруг ребёнка, усаженного
на пластиковый табурет, расположились приглашённые гости,
восседавшие в креслах на колёсиках. Эти мягкие кресла с
высокими спинками Валентина Макаровна свезла в свой
кабинет отовсюду. Каждый раз с подобной услужливостью
она принимала у себя дорогих гостей и привычно заимствовала
офисную мебель в ординаторских других отделений. Ради
кого Лузгина так старалась, сама она никому и никогда не
говорила. Но вся больница знала…

Хозяйка расположилась у себя за столом. Теперь она сидит,
сцепив пальцы рук. Подле неё стоит в тёмном углу мать
мальчика, словно замотанная по плечи перистыми листьями
бамбуковой пальмы. Окно предусмотрительно зашторили,
спрятавшись от солнечных лучей и создав правильную атмосферу.
Отчего в кабинете стало неуютно сумрачно. Телефон предусмотри-
тельно отключили.

— Начнём, пожалуй, братья и сёстры, – произнёс сухой
очкарик преклонных лет.

Помимо него здесь — в кабинетной тьме — присутствуют
четверо мужчин и три женщины. Все они люди зрелых лет с
подчёркнуто строгими и чем-то озабоченными лицами.

Мальчишка заёрзал на табурете.

— Ничего, миленький, не бойся и не сутулься, – предложила
ребёнку заведующая в тот самый момент, когда с улицы в
кабинет влетели звуки весёлой песни и чей-то пронзительный
смех. За окном — в одной из припаркованных машин — играла
музыка, и оживлённо общались люди.

— Я рядом, Сашенька, не волнуйся! – успокаивала сына Лена
Пинчер, подавая голос из мрачного угла.
— Хорошо бы окошко закрыть, – просипела одна из диагностов.
Лузгина, в прыжке метнувшись к окну, выполнила приказ. И
напряжённая тишина повисла в сумерках. Но, не смотря на все
предпринятые усилия не впускать внешний шум в кабинет вто-
рого этажа, приглушённые смех и музыка всё же своевольно
просачивались с улицы. Отчего лица приглашённых экспертов
кривились и морщились.

— Приступаем, братья и сёстры. Нынче полнолуние. Венера
разместилась в третьем доме. Меркурий встал в седьмом
градусе Водолея.

— Прошу прощения, – вклинилась Лузгина, — уже как полчаса
Меркурий в восьмом градусе Стрельца…
— Перескочил, значит. Успел-таки, – раздосадовано произнёс
тучный обладатель лысины в родимых пятнах. — Провозились
мы, братья-сёстры.
— Это делу не помеха, – металлическим голосом отчеканила
маленькая рыжеволосая женщина в фиолетово-синем костюме,
похожем на больничную пижаму в которой гайдаевский кино-
герой Шурик совершил побег из психиатрической лечебницы.

Мальчик втянул голову в плечи, съёжившись.

— Теперь пробьём ауру пациента, – предложил лысый в
пятнах, — и взломаем коллективным прозрением тайну его
недуга.
— Делаем пасы на выдохе, братья-сёстры, – скомандовала
«Шурик».

Люди протянули руки впереди себя, растопырив пальцы
рук и, встав со своих мест, монотонно зажужжали, будто
рой пчёл: «Ом!»

— Стоп, стоп! Минуточку! – опомнилась субтильная дамочка
в серебристом парике. — А в каком месте пробиваем? В
Солнечном сплетении или лупим по голове?
— Спасибо за ценное уточнение, Василиса Фердинандовна, –
одобрительно отозвалась Лузгина. — Вскрывайте голову,
господа. Бейте по голове, товарищи!
— А я зашёл с пяток! – рассердился кто-то в малиновом
пиджаке.
— О-ом! – дружно заревели асы.

На улице повторно прозвенел смех. И всем присутствующим
показалось, что громче хлопнула весёлая музыка за занавешенным
окном.


***

Прошли годы, а в больнице, как положено, в определённое
время в отделениях стихают детские голоса́. В коридорах
бесследно испаряются пациенты, и в игровых комнатах, — где
наступает тишина, — игрушки и куклы до поры́ остаются
брошенными. Обитатели больницы погружены в целебный после-
обеденный сон: дети и их родители. Кажется, что даже медперсонал
спит. До четырёх часов дня по устоявшейся традиции здесь царит
тихий час.

В кабинете заведующей отделением — Жанны Валерьевны Опря-
хиной — прямо напротив врача в кресле у журнального столика
сидит печальная старушка — бабушка веснушчатой семиклассни-
цы, проходящей лечение в неврологическом отделении. Пожилая
женщина томно вздыхает, расспрашивая о дозировке лекарств.
Она, далёкая от медицины, хоть по слогам, но с ошибками записы-
вает их названия в свою записную книжку.

В одной из ординаторских «восьмёрки», как по сей день называют
это отделение местные врачи, находятся двое: молодая доктори́ца
и пожилая врач-невролог. Тридцатилетнюю Оксану Владимировну
здесь со спины примечают по сероватой длинной косе «Рыбий хвост».
Лоснящиеся щёки врача в мелком про́се прыщей.

А немолодая Ольга Николаевна свою плешивую голову скрывает
под белой косынкой. Желтушное лицо старушки испещрено глубо-
кими морщинами. Беспрестанная дрожь её головы и рук заметны
всем. Доктору несколько лет назад всей больницей отпраздновали
восьмидесятилетний юбилей, но, давно уйдя на пенсию, она здесь
продолжает служить науке, получая жалкую зарплату.

— С внуками не усидишь, – обыкновенно отвечает она коллегам
на один и тот же вопрос, касающийся того, почему продолжает
работать. — Что мне до́ма делать? С невесткой ругаться?!
Да, к тому же я не персональный пенсионер и не герой-космонавт.
Пенсия у меня маленькая, а внуков поднимать нужно, – «падымать»
произносит она. — Приходится бедствовать, но с бо́льшим
размахом. Нет уж, я лучше поработаю. Да и память пока что меня
не подводит.
— Правильно, Ольга Николаевна, – в очередной раз её подбадри-
вает молодая врач. — Не́чего дома околевать. Трудиться
никому не вредно!
— Да и с вами, дорогие, не состаришься, – приободряется
старушка, шамкая, — в отделении только молодые врачи. Время
молодости… – говорит врач едва разборчиво. — И начальница наша
молодая. Свежая кровь! Больница преобразилась: сплошь юные лица.
А какие мужчины работают в нашей больнице!.. – мечтательно про-
тянула старушка в конце своего откровения.
— А прежде, ещё до меня, здесь работала Лузина… Лузгова? –
силится вспомнить Оксана Владимировна.
— А в мои лета́ проще всего быть целомудренной...
— Кто до Опряхиной заведовал отделением?
— ...Эх, где моя молодость!
— Лузгова?
— Лузгина, – опомнилась Немова. — Макароновна, как мы её звали.
Валентина Макаровна грамотным врачом была, но только приохо-
тилась в своё время, стыдно сказать к чему: к экстрасенсорике.
Любила приглашать к нам разношёрстных асов в этой сфере, –
стукнув вставными челюстями, пожилая врач хмыкнула на слове
«асов».
— Да ну! А чуть подробнее!
— Да, было такое. Вот здесь, до вас ещё, работал со мной Констан-
тин Витальевич. Молодой в ту пору — ваших лет, Оксаночка, доктор.
А наблюдала я одного сложного мальчика Сашеньку... забыла, как
бишь его фамилия... Пинь... Пин... Пинкертон, что ли. У любого из
нас своя стезя к склерозу, Оксаночка... Зато мамашу его я очень
хорошо запомнила — высокую такую худющую блондинку! Мы её мальчишке
никак диагноз поставить не могли. Он как-то ходил затейливо: то хромая
и приплясывая, как хоббит, – здесь старушка произнесла «хобот», — будто
ему мышцы ног сводило, то, опуская правую ногу целиком на стопу, как
все нормальные детишки... Каких только обследований здесь у нас мы
ему не провели!.. И Макароновна — ну, Лузгина, значит, — решила
в очередной раз устроить консилиум с участием этих… экстрасенсов.
— Интересно! И что? – любопытничала Оксана Владимировна, прыская
со́ смеху так, что казалось, будто родинка вот-вот отпадёт
с её крючковатого птичьего носа под высоким лбом.
— Мы тут с Константином Витальевичем удивлялись. И смеялись,
как вы. И возмущались, милая моя. Как мы только не реагировали
на диагноз этих деятелей. А вынесли они следующий вердикт:
формирующееся поражение левой передней центральной извилины…
— Ну да, ну да! Мальчик же, с ваших слов, на правую ногу хромал.
Понимаю…
— Эти, с позволения сказать, эксперты, Оксаночка, читали
медицинскую литературу. И глубоко зарывались в темы топической
диагностики нервной системы, приобретя лишь самые поверхностные
представления о ней.
— Ага, как сапёры — копали глубоко, но высоко взлетели!
— О-очень высоко. Внушили нашей Валентине доверие.
— А каким был медицинский диагноз мальчика?
— Об этом мне и поведал сам Константин Витальевич, в своё время
проходивший обучение в ординатуре. В Тушинской больнице он и встретил
Сашу Пин… как его, ёлки-палки, Сашеньку моего, — вымахавшего под потолок
парня. Маму его хорошо помню — невысокую, кривую на один глаз толстуху…
— И с каким диагнозом он там находился?
— В последний раз он мог пребывать в отделении детской больницы
в таком-то возрасте. Сашке тогда, — в 2004-м, что ли, — исполнилось
шестнадцать годочков, вот... Там-то ему и был поставлен окончательный
диагноз.
— Какой?
— Бедный Саша…
— Диагноз, Ольга Николаевна!
— Я не сказала? Всё тот же, о котором я сама Константину
Витальевичу прежде говорила, когда он вот прямо на вашем месте
за столом у окна сидел… Любила я с ним поговорить, помню! Милый
Константин Витальевич. Славный был доктор. Славный...
— Диагноз!
— Ах, извините, Оксаночка. Торсионная дистония или синдром Сега́вы.
С ним-то Сашка и был госпитализирован в довольно плачевном
состоянии. Упустили мы Сашеньку... Прозевали мальчика.

Немова в задумчивости вздохнула и произнесла как-то отстранённо:

— Да, Оксаночка, всем нам стоило уделять больше внимания
научным книгам. Опираться на приобретённые знания, основанные
на клинической практике… И сами знания приобретать вовремя.

Приободрившись, бодро произнесла, шамкая:

— Правда, Оксаночка, пока вы молодая, шли бы, моя милая,
в ординатуру! Учиться — это такое удовольствие!..
— Мне бы пойти двумя годами раньше. Не в тридцать же идти!
— Подумаешь, тридцать... И в тридцать пять можно.
— Ну, не знаю... А в этой истории чем всё кончилось?
— Чем? Ничем хорошим для Макароновны. Валентина наша
увлеклась в своё время чёрт знает чем, за что и поплатилась
местом; её же уволили за все художества! Ведь она проворонила
с подбором правильного и своевременного лечения.

И помолчав, добавила, тряся головой:

— Говорят, что жалобу в Горздрав на неё написала мать мальчика.
Как бишь её звали… Помню хорошо её внешность: огненно-рыжая
ведьма с раскосыми зелёными глазами.