Родендрон Рассольникофф part2

    В начале июля, для всех жителей города Долгобреда наступило чрезвычайно жаркое время. Под вечер, один молодой человек вышел из своей съёмной каморки на улице имени Мартина Хайдеггера из дома под номером тридцать два.
Наш юный мужчина категорически не любил своих внезапных рандеву с жадной бизнеснеcсой, сдававшей ему втридорога эту зашмыганную комнатуху-квартирку, с заграничным названием: аппартаменты.

   У этой постклимактерической женщины было много денег, как у петуха перьев под хвостом. Не все отсосанные у жильцов денежки уходили на оплату услуг «эскортников», «миникюры-педикюры» и к пластическим хирургам, кое-что постоянно припасалось на чёрный день в виде иностранных валют, антиквариата, ювелирочки и других финансовых подушечек безопасностей. Вообще-то сама бизнес-тётка денег не собирала, но у неё были прикормленные бычары, которые собирали денежки с «буратин» за небольшой процентик. Обвислые щёки, пришитые хирургами к затылку, обеспечивали не сходящую с лица зловещую улыбку. Силиконовые вставки в грудях и в заднице, делали это гуинпленство более вычурным, а запах бывшего долго в употреблении тела, смешанный с запахом дорогих французских духов, вызывал у Родика антипатические позывы.
 
   Всю свою силиконовую реставрацию она затягивала в модные дорогущие шмотки. Потный макияж в жаркую погоду превращался в липкую ленту для мух и они жужжали на старушечьем теле, проклиная всех вонючих людей на свете.
Впрочем, на этот раз случайная встреча с своею жилметросдавалкой даже его самого поразила по выходе на улицу.

    Переюноша-недомужчина шёл в наушниках и слушал аудиодетектив Достоевского «Преступление и наказание».
    «Грохнуть её по жёлтой черепушке, как Раскольников у Достоевского в своём детективе и посмотреть, как ляпушки старческих мозгов разлетятся по всей округе!» – подумал Рассольников с странною улыбкой киношного маньяка на кончиках сухих губ. – «Гм… да… всё в руках человека, и всё-то он мимо носу сваво несёт, единственно от ссыкливой сущтности… это уж аксиома…
Любопытно, чего люди больше всего бздят? Нового шага, нового собственного слова, или они всего больше боятся движений своей тени… Признаться себе: я слишком много языком колебаю атмосферный воздух, оттого и на нужные дела времени нет. Это просто пимпец какой-то: ни хрена ничего не делать! Охренеть, какой бред несу, что ничего не делаю. Вербальная диарея в сопровождении словесного поноса – верная дорога в ад. Нафига? Так, ради умственной эфтофантаназии сам себя тешу; бирульки! Да, пожалуй, что я превращаюсь в сумасшедшего блогера!», - параллельно про себя комментировал, шагающий человек, книжку старинного писателя Достоевского.

    На улице жара страшная, к тому же духота, всюду тупые потные хари, покрытые пылью, выдыхающие вонь и поганые слова, характерные для лексикона злых долгобредцев.
Вообще-то этот на весь мир известный город, как эпицентр исторических событий, хотели переименовать как-то поблагозвучнее, но сказывалось долгоумие начальников над народом и лёгкомыслие горожан. Если бы мысли можно было взвешивать на мыслеметре, то стрелка весов в некоторых управленческих учреждениях осталась бы непокобелима – минус один, по ощущениям полный ноль.
Под пустозвонные реляции чиновников этот некогда славный град разваливался и издавал нестерпимое аромовоние. В сракотушку бухие жители Долгобреда, поминутно попадавшиеся на глаза, несмотря на буднее, как бы рабочее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины бытия. Чувство глубокой иронии мелькнуло на уголках губ молодого человека. Кстати, именно благодаря своей нервной эмоциональности, Родендрон был привлекателен и возбудителен для большинства особ женского пола.
   
    Визуальное восприятие Родика оценивалось окружающим социумом, как весёлая беззаботность, даже, вернее сказать, как бы в какое-то неземное забытье, ибо ходил не замечая окружающего, да и не желая замечать его обволакивающее бытие. Из-под носа он только весело бормотал какую-то чепухню, схожую с бредом, обдолбанного наркодава. В эту же минуту он и сам сознавал, что мысли его порою мешаются и что он очень оснащён приличным умишкой, недотягивающий чуть-чуть до гениальности, так как питался дешнянской шавермой, запитой убийственными колакольными газиропками, от которых у беременных девушек порой случались выкидыши плодов рандомной любви.
Если встречать когда-то кого-то надо было по одёжке, то многие бомжи выглядели бы более аристократично в сравнении с нашим героем. Наш Роден, он же Родик, беззаветно ненавидел всю индустрию, наряжавшую народ в одевательное тряпьё, чаще именуемое шмотьём. Впрочем, район проживания был таков, что чмошными прикидами здесь было трудно кого-нибудь удивить. Что делать, когда бытие манипулирует сознанием толком философы, так и не разобрались. Период, когда хотелось крутить павлиньим хвостом перед женскими округленькими половыми привлекательностями, у Родендрона прошёл и он менее всего переживал за своё внешнее содержание надеясь, что свой богатый внутренний мир, украшенный двунадцатями, прочитанных электронных книг, делает его достойным челом своего общества.
Идти от своего дома на улице Мартина Хайдеггера в дом 32 до квартиры квартиросдальщицы ему было недалеко; он даже знал, сколько шагов от своего подъезда: ровно семьсот тридцать два с половиной. Родик их пересчитывал всякий раз, когда барражировал с попойки домой в зюзю пьяный на автопилоте. В то время он и сам ещё не верил этим мечтам своим и только раздражал себя их безобразною, но соблазнительною дерзостью. Постоянные резкие мысли в голове действовали на парня возбуждающе, как газированные энергетики в красивых алюминиевых баночках.  Теперь же он уже начинал смотреть на мир иначе и, несмотря на все поддразнивающие монологи о собственном бессилии и нерешимости в страшном мире, «безобразную» мечту как-то даже поневоле привык считать уже предприятием, хотя всё ещё сам себе не верил. Он даже шёл теперь делать пробу своему замыслу, и с каждым шагом радостное волнение в его крови доходило до кипения, как казалось самому Родику.

    С замиранием сердца и радостной дрожью подошёл он к преогромнейшему человейнику, выходившему одною стеной на траншею с трубами, а другою в соседнюю улицу. Этот дом стоял весь в мелких квартирах и заселен был всякими человечишками из хрен знает кого, но по преимуществу, являющимися торгашами от бизнеса и слегка коррумпированными чиновниками, целыми днями шмыкающимися по двору на своих машинках в поисках парковочного места.
Площадка перед лифтами блестела бутафорскими изысками: колясочная и велосипедная стоянки, консьержрум… Более всего Родика волновала система видеонаблюдения у консьержа. Камеры вроде стояли, но пока у консьержа монитор наблюдения не включался, Роден не волновался. «Это хорошо… на всякой случай…» – подумал он. Звонок бренькнул какой-то дебильственный асалям-блям-блям, как будто был сделан в Китае 50 лет назад, а не в прошлом году в Германии. В подобных многоквартирных домах почти все звонки с одинаковыми рингтонами. Его смешил звон этого прикольного устройства, и теперь дверной звонок, как будто вдруг ему что-то напомнил и ясно представил… Он уже ходил к старухе, сдававшей в аренду апартаменты. Из экономии она сама совмещала в своей квартире офис с местом проживания. По всей вероятности, это был евростандарт с двумя спальными комнатами.
     Хозяйка была боевой женщиной, как и все реэлторы из девяностых годов. Пройдя крым, рым и медные горы, нажив небольшой, но очень кругленький капиталец, она подошла к старости в хорошем настроении. Немного спустя домофон зашуршал: боевая старуха оглядывала изнутри пришедшего с видимым интересом, и какое-то время только виднелись её сверкавшие из темноты глазки. Но, увидав в домофон на площадке потрёпанного улыбающегося юношу, она ободрилась и отворила электрозамок в свой пентхауз. Молодой человек переступил через порог в тёмную прихожую, разгороженную перегородкой, за которой была кухня с залом. Расфуфыренная особь стояла перед Роденом молча и вопросительно на него глядела. Это была крошечная, сухая дамочка, лет полста с хвостиком, с вострыми и лукавыми глазками, с маленьким крысиным носиком и простоволосой дорогой стрижкой. Жёлтобрысые, крашенные в корнях волосы её были модно заколоты и блестели, как картофель фри в сетевом фаст фуде. На её тонкой и уже подморщенной шее, похожей на сырую куриную ногу, было наверчено какое-то фланелевое тряпьё, а на плечах, несмотря на жару, болталась вся неухоженная и пожелтелая золотая хренотень. Бизнесвуменша поминутно кашляла и кряхтела. Должно быть, молодой человек взглянул на неё каким-нибудь особенным возбуждающим взглядом, потому что и в её глазах мелькнула вдруг опять прежняя кокетливость.

–Я, Рассольников, снимаю у вас жильё, был у вас назад тому месяца два,– поспешил отрапортовать молодой человек.

–Помню, юноша, очень хорошо помню, что вы были,– отчетливо проговорила возрастная женщина, по-прежнему не отводя своих вопрошающих глаз от его лица.

–Слышь, я опять, по такому же делу…– продолжал Рассольников, немного смутившись и удивляясь наглости тёханы.
«Может, впрочем, она и всегда такая, да я в тот раз не заметил»,– подумал он с неприятным чувством.
Старуха помолчала, как бы в раздумье, потом отступила в сторону и, указывая на дверь в комнату-офис, произнесла, пропуская гостя вперед:

–Давай, заныривай, молодец-холодец!
Небольшая комнатуха, в которую внедрился молодой человек была с китайскими обоями, искусственными китайскими кактусами и китайскими жалюзями на окнах из китайского профиля, была в эту минуту ярко освещена заходящим долгобредовским солнцем.
«И тогда, стало быть, так же будет солнце светить!..» – как бы невзначай мелькнуло в уме Рассольникова, и быстрым взглядом окинул он всё в комнате, чтобы по возможности, как бывалому разведчику, изучить и запомнить расположение содержимого. Определить наиболее вероятные места нычек. Но в комнате не было ничего особенного. Мебель, вся очень понтовая, в простонародье – евро, состояла из дивана с выгнутой кожаной спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев, по стенам на двух-трех долларовых в желтых рамках, изображавших китайских красоток с птицами в руках,– вот и вся мебель. Благодаря дорогущему роботу-пылесосу, все было очень чисто.
Из умной колонки доносились древние песнопения: «И снова седая ночь, и только ей доверяю я…»
«Это у злых и бизнестёток всегда бывает такая чистота»,– думал про себя Рассольников и с любопытством покосился на вход во вторую комнату, где стояли хозяйские двухспальный сексодром и зеркальный шкаф куда он ещё ни разу не заглядывал. Вся огромная квартира состояла из этих двух просторных комнат и отдельной небольшой комнатушки для сеструхи.

–Что изволите хотеть молодой чел?– с издевкой прогундосила молодящаяся особа, просачиваясь в комнату и по-прежнему становясь перед ним, чтобы глядеть ему прямо в центр зрачков. Она подбоченилась и из-за отворота халата выглянула остренькая грудка.

–Бабла пока нет, но я принес, вот! – И он вынул из кармана старый эпловский планшет.

–Чувак, я тебе шо - типа барыга, тётенька возьмите мою хрень, будете в тетрис играть?! Много ль я могу ещё пожить, Алэна Делоновна?

- Ты, Додик-Уродик, у меня ведь не ломбард - тётю Алэну наеть хотишь, а пипирка у тебя выросла?

–Ну, тёть Алэн, ну вы же добрая. Поживу ещё с месячишко и все бабосики перечислю на телефон, до копеечки.

- Камчатский краб тебе в зад, иди уж, но через месяц я тебе бубенцы откручу, если не расплатишься. Иди в дупу, касатик! Ну тогда и будем говорить, батюшка.

–Досвидос… А вы дома в офисе одни сидите или ещё кто?– спросил он как можно развязнее, выходя в переднюю.

–А вам какое до этого дело, батюшка чреслотряс? С какой целью интересуетесь?

–Да, ничего особенного. Я так спросил. Уж, вы сейчас зря так… Прощайте, Алэна Делоновна!

     Рассольников вышел в решительном разбалансире. Это негодование всё более увеличивалось в размере. Сходя по лестнице пешком из-за ремонта лифта, он несколько раз спотыкался на ступеньках и уже на улице, он с издёвкой воскликнул:
«О, Боже! Какое это душнило! И неужели, неужели я… нет, это вздор, это нелепость! – прибавил он решительно. – Чует, чует моя чуечка, что у этих тёток хата под завяз набита денежками? На какое дельце способен я ради себя любимого! И я, целый месяц готовил свой замечательный план и не собираюсь от него отказываться…»
     Но он не мог до конца выразить ни словами, ни восклицаниями своего радостного возбуждения. Чувство бесконечного азарта, начинавшее трепыхать его сердце ещё в то время, как он только шёл к женщине, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от переадреналина. Он шёл по тротуару как пьяный обкурок, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей улице. Оглядевшись, он заметил, что стоит подле гадюшной, с названием бар «Бурателло – три вискаря», в которую вход был с тротуара по лестнице вниз, в подвальный этаж. Из дверей, как раз в эту минуту, выходили двое синяков и, друг друга поддерживая и ругая, взбирались на улицу. Долго не думая, Рассольников тотчас же спустился вниз. Никогда до сих пор он не обращал на то, какие убогие в Долгобреде распивочные, но теперь голова его кружилась, и к тому же палящая жажда томила его. Ему захотелось выпить холодного крафтового пива, тем более что внезапную слабость свою он относил и к тому, что был голоден. Он уселся в темном и грязном углу, за липким столиком, спросил пива и с жадностию залпом выпил первый бокал. Тотчас же все отлегло, и мысли его прояснели. «Всё это вздор,– сказал он с надеждой,– и нечем тут было смущаться! Просто физическое расстройство! Один какой-нибудь стакан пива,кириешечка,солёный кусочек жёлтого полосатика – и вот, в один миг, крепнет ум, яснеет мысль, твердеют намерения! Тьфу на всех, какое всё это днище!..Уехать бы, в какую-нибудь Камбоджу и жить в хлопковых трусах в сандалиях на босу ногу на полной свободе. Заниматься извозом на «тук-туке» или вечерами тыбзить кур из курятников у местных аборигенов» и плясать в грязных ресторашках чунга-чангу с местными красотками.