38. Забвению не подлежит

Пролог.
Этот рассказ о том, как порой затейливо перекрещиваются нити человеческих судеб. Речь пойдет о двух русских женщинах - смолянках.
Одну свою героиню я условно назвала «собирательница», а другую - «хранительница» и тем, немного погрешила против истинного смысла этих слов.

Разница между ними, в обывательском смысле, так велика, что встретиться они не могли бы, ни во времени, ни в пространстве.
Но есть одно обстоятельство, которое сблизило их для нас навсегда - это обстоятельство можно обозначить словами: «во имя твое Смоленск».
Да простит мне мой читатель, но то, о чем пойдет речь, скорее будет напоминать своеобразный коллаж реконструированных событий.

Собирательница.

1919 год. Франция. Вокрессон - пригород Парижа. Особняк Княгинь М.К. Тенишевой и Е.К. Святополк – Четвертинской.
-Маня, как ты себя чувствуешь?
-Кажется неплохо с утра.
-Лиза, принеси Марии Клавдиевне бумагу и перо.
-Ой, Киту, только не сейчас. Мучительное это для меня занятие.
-А когда? Ты обещала понемногу писать каждый день. Вот твои заметки.
-Они мне не помощники. Когда я их перечитываю, то очень расстраиваюсь, кажется, что это все было вовсе не со мной.
И еще, я не чувствую в себе писательского таланта.
-Манечка, пиши, время рассудит. Как ты хорошо когда-то сказала: «Музеи создаются не для современников, а для будущих поколений».
Вот и пиши для них, воспоминания своей жизни.

Хранительница.

В самой смоленской глубинке в Сычевском уезда Воскресенской волости на перекрестке дорог стоит деревенька Кожаново.
По переписи 1869 года, там, на 25 дворах проживало 97 крестьянских душ. Ничем она особенно не примечательна: не мала и не велика.
Рядом протекает речка Стрельня. Недалече лес с ягодами, орехами да грибами.
И вот в этом самом месте в 1906 году в декабрьскую стужу, родилась в крестьянской семье Буркиных  девочка – последыш, то есть младшенькая.
Она то и станет героиней нашего повествования.
Назвали ее Ефросинья, что в переводе с греческого - радость.

С той поры минуло больше десятка лет.
Многое перевернулось. Теперь не просто Россия, а Советская Россия. Вместо батюшки царя - Советская власть.

Двор крестьянина Василия Буркина.
Утро. Фрося собирается в школу. Она уже ученица 4 класса: умеет читать, писать, считать.
-Дочуша, поторопись, ребята уже в школу пошли. Хлеб и молоко на столе. Я - в поле.
Яблочко с собой возьми, не забудь. Только поскорее домой после школы возвращайся, телят пасвить надо.
На Фросе синяя сатиновая юбка и кофточка в мелкий белый горошек. Непослушные светлые локоны, то и дело выбиваются из-под платочка.
-Хорошо, маменька.
Прихватив торбочку с учебными принадлежностями, она выскакивает из дома, потом возвращается за яблочком.
-Ой, какая я быстрая, чуть не забыла.

Идти до Воскресенской земской школы недалёко – всего 2 версты.
Свое название, небольшое село Воскресенское получило во имя Обновления Храма Воскресения Христова, который был там еще в начале 18 века, да разрушился со временем.

Слава Богу, новый поставили, лучше прежнего.
Сейчас, это уже большое село, где живет около 600 жителей. Есть почтовое отделение, 36 лавок, каменные церковные ряды.
Ежегодно, с 13 по 15 сентября, «шумит» ярмарка.
Продают: скот, птицу, мед и воск, масло из собственных маслобоек. Местные купцы привозят керосин, мануфактуру, резиновые галоши, всякий сельскохозяйственный инвентарь.
И, конечно же, сласти – петушков на палочках, пряники вяземские, конфеты – подушечки с джемом. А в жестяных коробочках леденцы со странными названиями «Ландрин» и «Монпансье».
А на столбе, что посреди ярмарки стоит, настоящие хромовые сапоги подвешены - забава для удальцов: кто на тот столб заберется – того и добыча.
В прошлом году там петух в клетке сидел. Молодцы, что, половчее, за подарком лазали, да не у всех получалось снять его.
На этот раз, повезло парню из деревни Аносово.
Достал сапоги, надел, да вприсядку пошел «барыню» под балалайку плясать. Пыль столбом, а он пляшет, а все хлопают и смеются. Настоящий праздник!

Любушка, подружка Фроси, учится вместе с ней и живет по соседству в Кожаново.
По дороге в школу, она возьми, вдруг, да и спроси ни с того, ни с сего: «А хтой - то, давеча, к вам во двор заходил, бородатый такой, страшный?».

Фросе не понравилось излишнее любопытство соседки, но она виду не подала и спокойно ответила:
-Да к мамке знакомый бортник наведывался, мед привозил. Сказывала, что он из Шанихи, из старообрядцев.
У нас в Сычевском уезде много старообрядцев. Откуда они появились, никто не знает. Обычаи у них какие-то странные.
Женщины, к примеру, платки не завязывают, а скрепляют булавкой под подбородком и чтоб концы у платка спускались на плечи и грудь.
-Вот так? Любаша забежала вперед, сняла платок, и показала Фросе, старообрядческий повез.
-Так, так - Фрося кивнула головой и туже затянула свой платочек.
Ну, вот, у них все крестятся двумя, а не тремя перстами.
Любашка смеясь, повторила старообрядческий крест.

-Да, не прыгай ты, слушай.
В своих церквях они поют не многоголосьем, как в нашем православном храме, а в один голос – в унисон называется.
Молятся на ковриках – «подручниках», а в руках «лестовки» – четки такие кожаные, ленты сшитые петлей. Это у них «древнее благочестие» такое.
Коли кому, дурное, что в голову вступит, так они сразу четки под молитву начинают перебирать и греховные мысли прочь гонят.
 И еще они считают, что человек идет к Богу через боль.

-Как это? - поинтересовалась Любашка.
-А так, - их бьют, а они не плачут.
Но самое главное для всех старообрядцев быть честным! Тот дядька даже деньги не пересчитал, что за мед получил. В карман сунул, поклонился и пошел со двора.
Таких людей не сломить ничем.
-А откуда ты все это знаешь?
-Знаю, коротко ответила девочка.
 
Фрося не хотела говорить болтливой подружке, что ей это рассказывала мама.
Чтобы перевести разговор на другую тему она обратилась к Любашке.
-Помнишь, нам учитель про восстание крестьян рассказывал?
-Не помню, меня тогда не было, болела что ли?
Тогда слушай. В 1762 году у нас, в Воскресенской вотчине, было восстание крестьян. Они против помещиков выступили, и оброк не платили.

-Оброк – это что?- поинтересовалась Любаша.
-Это, когда ты чего заработал, то должен, часть отдать барину «просто так».
Крестьяне те принадлежали князю Долгорукому, а хотели они, чтобы приписали их к дворцовым волостям. Воспротивились 2000 крестьян.
Тогда в Воскресенское была послана военная команда. В мужиков - бунтовщиков стреляли из пушек. Убили 20 человек и столько же ранили.
Ея Императорское Величество Екатерина вторая издала специальный указ.
В том указе всем «злодеям» и «помешателям общего покоя» - наука: не бунтуй!
-А чего они бунтовали?
-Ой, Любаша, ничего – то ты не поняла!
 
Мы с тобой при Советской власти живем, для нас свобода – самое главное, а те крестьяне несвободные были. И вообще, ходи в школу исправнее.
-Слушаюсь, Ефросинья Васильевна.
Любашка остановилась, вытянулась по стойке смирно, но через секунду закружилась, затанцевала перед подругой.
-Фрось, а кем ты станешь, когда вырастешь? Не говори, не говори, я знаю. Ты будешь учительницей, истории разные рассказывать.
Может и буду. Сегодня нас в Народный дом поведут на экскурсию, в музей.
-А я бы лучше кино посмотрела, или спектаклю театральную.
А откуда в селе вообще-то этот Дом появился?
Потом расскажу, уже пришли.

«Собирательница»

Франция. Дом княгинь.
-Ладно, Киту, ты меня убедила. Но с чего начать писать?
-Начни с детства. Вспомни, что было доброго там, что греет твою душу даже сейчас.
-Mon sear, людей в моей «стране счастья» почти нет.
Вот, разве, две Кати - ты и кукла. Ее тоже Катей звали.
Мария рассмеялась.
Волос у куклы Кати уже почти не было, разбит нос, но она для меня – красавица из красавиц.
Я ей доверяла все свои тайны. Но, до сих пор не понимаю, за что я ее наказывала и даже била, а потом со слезами просила прощения и целовала, целовала…
Всех других своих нарядных кукол я раздала крестьянкам, они их «цацками» называли.
Потом меня за это примерно высекли
-Ну, ведь, не об этом же писать?!

-А почему собственно нет? Все когда-то бывают детьми в первую очередь, и уж потом княгинями, художниками, певцами.
-Пожалуй ты права.
Птичек еще любила, жуков. Уйду в лес, сяду на пенышек в теньке, а вокруг ландыши цветут.
Киту, а ведь ландыши стали, чуть ли не моим талисманом!
Вячеслав Николаевич, когда мы только познакомились, мне огромную корзину подарил. А как они пахли…
 
-Маня, ты забыла еще один примечательный случай.
Вспомни, ноябрь 1894 год, Петербург. В твоем музыкальном салоне выступал Антоний Аренский.
Свой романс «Ландыши» на слова Петра Чайковского он ведь тебе посвятил. И ты его так хорошо исполняла.
Может, напоешь?
-Что ты, Киту! Я еле говорю, горло болит, да и слова все забыла.
-А я хорошо помню:

«О, ландыш, отчего так радуешь ты взоры?
Другие есть цветы роскошней и пышней,
И ярче краски в них, и веселей узоры, -
Но прелести в них нет таинственной твоей.
В чём тайна чар твоих? Что ты душе вещаешь?
Чем манишь так к себе и сердце веселишь?
Иль радостей былых ты призрак воскрешаешь!
Или блаженство нам грядущее сулишь?
Не знаю. Но меня твоё благоуханье,
Как винная струя, и ласкает и манит,
Как музыка, оно стесняет мне дыханье
И, как огонь любви, питает жар ланит».

-Может это он мне посвящение сделал за то, что я его портрет написала?
-Маня, не додумывай то, чего не было. Антон - искренний человек.
(Спустя десятилетия, этот романс зазвучит во всех радиоприемниках Советского Союза в исполнении Нины Поставничевой).

-Киту, давай я сначала тебе буду рассказывать, то о чем вспомню, а потом только писать буду?
-Почему – нет? Я только буду рада.

Так, когда же я была счастлива? Трудно даже вспомнить.
А-а, когда меня посылали по воскресеньям в церковь, стоящую на высоком берегу озера, окруженную белокаменной оградой.
И еще раз. Однажды, я болела, меня навестила мама и…поцеловала!
Но самое веселое занятие было, когда мы с бабушкой и компанией ездили в баню.
Киту, ну это просто смешно писать про баню.
Может лучше о том, когда я летом была в поместье у бабушки?
Дом у нее был большой, комнат много, а в гостиной у нее жили мои друзья.
Когда в доме все успокаивалось, я тихонечко на цыпочках шла к ним.

Это были картины.
Но, не такие страшные, как в столовой и в зале: белое крыло подстреленной птицы, свисающее с блюда, или рыба, рот у нее открыт, ей очевидно очень больно.
В гостиной другое дело. Там настоящее волшебство.
Особенно мною была любима картина, у которой я всегда останавливалась.
На ней дама, заснувшая в кресле у туалетного столика.
На том столике было так много интересных вещиц.
Их хотелось взять в руки. А собачка, которая сидела на шлейфе ее платья, не дремала, она сторожила свою хозяйку.
 
И еще одна картина всегда манила меня.
На ней был цветущий луг и небо высокое и прозрачное, такое, как в Талашкино.
Знаешь, картины, на которых изображены пейзажи, всегда вызывают во мне тихую грусть.
Безумно люблю русскую природу!
Я всегда удивлялась умению людей так все изобразить по-настоящему.
Художники, в детстве, казались мне волшебниками, они явно были лучше других людей: у них благородная душа и чистое сердце.
Из гостиной я убегала в свою комнату и пыталась рисовать, рисовать, чтобы стать одной из них.

-Ну, вот, Маня, это и есть начало твоей книги.
-Нет, Киту, мне не нравится.
-Хорошо, хорошо. Время обедать. На сегодня хватит, дорогая.
-Послушай, если я столько времени буду предаваться воспоминаниям, то когда же я сделаю важный заказ по эмали? От него зависит наше с тобой существование.
Пришло время нам покинуть Францию.

Попрощаться с княгинями, еще не до конца понявшими, что они теперь вечные изгнанники, живущие и воспоминаниями и несбыточными иллюзиями.

Реквиемом звучат строки Игоря Северянина.

«От горького чувства, чуть странного,
Бывает так горько подчас:
Россия построена заново
Не нами, другими, без нас…
Уж ладно ли, худо построена,
Однако, построена все ж!
Сильна ты без нашего воина, не наши ты песни поешь
И вот мы остались без Родины,
И вид наш и жалок и пуст,-
Как будто бы белой смородины
Обглодан раскидистый куст».

Смоленщина.

Там звучат другие стихи:
«Мы – кузнецы и дух наш молод
Куем мы счастия ключи.
Вздымайся выше наш тяжкий молот
В стальную грудь стучи, стучи, стучи…»

Революция. Гражданская война. И, наконец, мирный труд. Торжество идей коммунизма, казалось, победили окончательно.
Закончена школа второй ступени. Впереди учеба в Бельском педагогическом техникуме.
Закончен и техникум. Ефросинья Васильевна работает в начальной школе и в школе рабочей молодежи в поселке Кузьмино.

У молодой учительницы много занятий: ликбез, драмкружок, лекции и беседы на актуальные по тем временам темы.
В 1930 году Буркина уже директор Сычевского районного художественного краеведческого музея. Музей к той поре насчитывал около 5000 ценных экспонатов (полностью погибли в период немецкой оккупации 1941 – 1942г).
В Сычевской городской библиотеке, которая до войны располагала уникальными изданиями из имений Шереметьевых, Паниных, Мещерских, изучая альбомы, книги, гравюры, Ефросинья Васильевна приобретает обширные знания по истории и искусству. Свою задачу в этот период она видит не только в изучении специальной литературы, но и в неустанной пропагандистской работе. В Сычевском музее она создает различные краеведческие кружки для школьников и молодежи, проводит экскурсии, читает лекции, организует передвижные выставки. Благодаря ее стараниям музей становится центром культуры города Сычевки.

Это новое для Ефросиньи Васильевны дело требует новых знаний, и она направляется на стажировку в Ленинград, обучаться музейному делу.
В это время в Смоленском областном музее создаются новые отделы, и Буркину переводят в Смоленск на должность научного сотрудника-экскурсовода.
Очень скоро коллеги по достоинству оценили ее эрудицию и блестящие организаторские способности. В феврале 1939 года она была назначена на должность заведующей историческим отделом, а в апреле 1941 года – заместителем директора по научной части.
Она стала признанным специалистом-музейщиком.

Прервем сухую хронологию профессионального становления нашей героини.
Вы не задумывались о том, почему в музеях бывает так малолюдно?
Да потому что библиотеки, музеи, как и храмы, сакральны.
Они не терпят суеты толпы, но это нисколько не умаляет их значения для человечества.

Случайно нахожу в библиотечном чреве Сборник «Материалы по изучению Смоленской области». Выпуск 7. «Московский рабочий» 1970г., а в нем статью Е.В. Буркиной «Как были спасены музейные ценности».

До этого «открытия», я в архиве провела месяцы бесплодных поисков.
Все, что получила там, так это официальную информацию об уничтожении ее личного дела и пару анкет с партийных конференций.

Итак, калька ее статьи.

«Шел первый послевоенный год.
Смоленск лежал в руинах, а вестибюль музея не вмещал всех желающих попасть на выставку живописи, фарфора, скульптуры.
Посетители удивлялись и постоянно спрашивали о том, как удалось сохранить все это богатство?
-Отбили у немцев?
-Привезли их Германии?
-Спасибо нашим!
-Чудо какое-то!»
Спрашивали, оставаясь в неведении, что у этого «чуда» есть имя фамилия и отчество: Буркина Ефросинья Васильевна – заместитель директора Смоленского Областного музея.
Война перевернула всю жизнь.
Стремительно приближался фронт.
Стало ясно, что оставаться в горящем Смоленске музей не должен.
В противном случае можно утратить бесценные для культуры нашей страны артефакты.
Евдокия Васильевна пишет: «… можно расширять музей, дополнять новым материалом, благоустраивать и улучшать культуру оформления, но невозможно повторить, вновь создать картину, скульптуру или другой какой-либо предмет, имеющий многовековую давность».
Эта идея стала главным мерилом ее жизни.

Июнь 1941 года.
Не прекращаются бомбардировки города.
Немецкие летчики взяли курс на полное уничтожение города. Ради развлечения гоняются за каждой отдельной машиной.
Их не могут отпугнуть зенитки, стоящие на Шейновом бастионе.
Молоденькие, необстрелянные зенитчицы просто палят в воздух, крича и плача от ужаса.

Смоленск горит.
В этом аду работники музея, готовят экспонаты для эвакуации в тыл.
На весь музей, здания которого разбросаны по городу, осталось только 10 человек, старики, женщины и инвалиды.
Помимо Е.В. Буркиной, это были:
Е.М. Лекант – заведующая художественным отделом;
А.И. Дебрина – заведующая отделом природы;
О.Г. Жилина – зав. фондами;
Чертежник Б.П. Карцев;
Завхоз И.П. Парфенов;
Семечковская К.Г. – уборщица исторического отдела.
Два дворника – И.Ф. Ткачев, Я.И. Иванов и техническая служащая – Ткачева Надежда Петровна.

Молодые и здоровые мужчины – ушли на фронт.
Женщины с детьми уехали из города сразу после первых бомбардировок.
Вся ответственность за сохранность имущества легла на молодую тридцатипятилетнюю женщину.
Дальнейшие события будут излагаться в форме военных донесений.

Начало июля.
Днем роем окопы строим взлетно-посадочные площадки. Ночью дежурим на крышах музеев.
Город продолжают бомбить. Перешли на круглосуточное дежурство.
В ночь на 5 июля загорелась Ивано – Богословская церковь – памятник 12 века.
При тушении пожара ранен И.П. Парфенов, отправлен в госпиталь.
Зам председателя Облисполкома А.Г. Соколов дает только один вагон.
-Два нельзя, вывозим заводское оборудование.
Днем и ночью на вокзал в единственной полуторке с раненым шофером и телеге из музеев вывозится бесценный груз.
В руках носят хрупкие вещи.
Мраморную и бронзовую скульптуру, к сожалению, пришлось оставить – не хватало сил даже сдвинуть их с места.
Последний день сборов был особенно напряженным, неоднократно налетали фашистские самолеты.

«Все время мучила мысль, что надо сдать партийные документы.
Я была заместителем секретаря парторганизации областного музея.
Секретарь И.И. Дебрин ушел на фронт.

«Бежим с подругой Аней с Соборного двора в Красноармейский райком партии.
На площади Смирнова застает сильнейший обстрел.
Казалось, небо разорвется напополам, но сворачивать к бомбоубежищу нельзя, дорога каждая минута.
Наконец добираемся до райкома…»

Продолжаем вывозить музейные ценности.
Последний воз отправляли из исторического отдела.
Экспонаты навалом.
На самом верху – узел с новгородскими серебряными гривнами, хрупкими чарочками, чешуйками – серебряными монетами 14 - 17 веков.
На улице Кашена сильный взрыв напугал лошадь, и она шарахнулась в сторону, перевернув воз.
 
Все содержимое подводы на земле.
Рассыпались в дорожную пыль из развязавшегося узла монеты.
Яков Иванович с трудом сдерживает коня.
Вокруг едут на машинах, лошадях, идет людской поток, все затопчут!
Что делать?

Вижу, идут строем солдаты в новеньком обмундировании.
Ведет их немолодой человек, несмотря на военную форму, у него какой-то штатский вид.
Я к нему.
-Помогите собрать, все очень, очень ценное! Это из музея!
-А он, этот, казалось, простой и добрый человек, на ходу отстраняет мою руку и строго говорит:
-Барышня, сейчас война, не до этого! Видишь, куда спешим?
-Но, ведь, и за это, «наше», вы будете воевать.

И вдруг неожиданно:

-Стойте, хлопцы!  Давайте подберем эти «ляльки»!
Через несколько минут были подобраны все предметы и мелкие чешуйки.
И поблагодарить - то толком не успела, они уже четким строем шагали к мосту.
Пересчитывать пришлось только потом, в Горьком.
Все «ляльки» были целы.
Спасибо хлопцам – солдатам, и их командиру.
***
Вагон загрузили под самую крышу.
«Хорошо, что у нас не было личных вещей, кроме ключей от квартир» - пишет Буркина.
На вокзале, под вагоном, пережили еще один налет.
8 июля в ночь на 9июля.

Беспрерывно уходят воинские эшелоны.
Вагон с музейным имуществом стоит на запасном пути, не отправляют – нет денег(!).
Люди мыслят довоенными категориями.
В ситуацию вникает член Военного Совета 16 армии генерал-майор Алексей Андреевич Лобачев.
Поступает соответствующее распоряжение.
Диспетчер, узнав о содержимом вагона, дает зеленый свет и печально шутит: «С Репина денег не берем».
Уже после войны, генерал-майор встретился с Ефросиньей Васильевной, они долго бродили по залам музея.
Он восхищался многими произведениями искусства, особенно картиной И.К. Айвазовского «Зимний обоз в пути», ныне хранящийся в новой картинной галерее города на улице Коммунистической.
Вы - героическая женщина – завершил он их послевоенную встречу.
12 июля Вязьма.

Какое же тут столпотворение! Поезда с гражданской и военной техникой, эшелоны с ранеными, беженцы, со слезами молящие взять их собой.
Ноющий вой сирены.
Вражеские самолеты кружатся над нами. Их обстреливают из воинских эшелонов.
Уходить от вагона – нельзя.
Пригласили в вагон диспетчера, показали, что везем.
Просим, если не отправить, то хотя бы отвезти вагон от Вязьмы.
Пообещал, стало легче.
13 июля -18 июля

Наш вагон прицепили к эшелону.
Поехали! Нет, опять стоим. Тупик. Так простояли пять дней и ночей.
Ночью не спим. Есть нечего. Можно бы было поискать ягоды. Щавель, съедобные корни, но из предосторожности мы не рисковали отлучаться далеко от вагона.
Один солдат - земляк дал ведро сухарей и кулек сахара. Нет воды, пьем - паровозную.
Для конспирации заложили окна горбылем, пусть считается, что в вагоне древесина.
Наконец тронулись в путь.
24 июля Горький.

В Горьком не ждали. Не принимают. Музейное имущество под открытым небом. Наконец дали крышу. Подсчитали экспонаты.
Вывезли 40.000 единиц из 60.000.

Да каких!
Ценнейшие картины, золотые предметы украшений 10-11 веков, скульптуру, нумизматику, древнейшие рукописи и многое, многое другое.
Жить трудно. Зарплаты - нет. По уважительным причинам разъехались сотрудники.
Остались двое: Е.В. Буркина и вахтер А.Н. Вихорев.
Не вернулся сотрудник Ленинградского музея этнографии, уехавший за очередной партией экспонатов, попал в блокаду.
 
Вместо него утвердили Буркину в должности временно исполняющего обязанности директора - хранителя этого музея. Приказ подписан заместителем наркома просвещения М.В. Сарычевой
Теперь у нее двойная ответственность.

Обстрелы города Горького участились.
Снова пакуются экспонаты для отправки в глубокий тыл.
Нет упаковочного материала, нет свободных рук. Помогли снова красноармейцы.
Госпиталь выделил доски, фанеру, гвозди. Работа идет полным ходом.
-К вам посетитель.
Входит высокий человек в черном костюме и до боли знакомым лицом.

-Я – Толстой. Пришел посмотреть Смоленский музей.
Картины заколочены в ящики, живопись на рулонах.
-Нет, нет, не раскатывайте, тут все по-хозяйски уложено.
Приеду в Смоленск, тогда и покажете.

На столах и стеллажах золотые и серебряные чарки, кубки, блюда.
«Взяв в руки одну из братин, Алексей Николаевич бегло читает славянскую вязь на венцах одной из них: «Истинная любовь уподобится сосуду злату.
Ему же разбития не бывает ниоткуда, аще ли погнется, по разуму всегда исправится. Лицемерная любовь же уподобится сосуду скудельному (глиняному), ему же разбитие бывает повсюду…»

-Вот такая житейская философия! После войны обязательно приеду в Смоленск
Особенно заинтересовали предметы из Гнездовских курганов.
-Богата Смоленская земля, богата!»

12 ноября.
Эшелон в составе 50 вагонов идет на восток, в Новосибирск. Дали военизированную охрану.
Все нормально. Идем на восток.

18 ноября.
На перегоне от искры паровоза загорается крыша вагона. Распахнули дверь, кричим. Не слышат. Паника. Люди пытаются на ходу выброситься из поезда.
Прекратилось это только тогда, когда громко прозвучало: «По паникерам буду стрелять!»
Это кричала та, которая и пистолет – то в руках не держала. В кармане только свисток, который дал ей дворник.

Нашелся смельчак – Андрей Николаевич Вихорев - единственный оставшийся с Буркиной работник смоленского музея.
Двадцать километров, ехали в горящем вагоне.
Наконец ему удалось погасить пламя.
На улице 35 градусов мороза, вагон без крыши.
Черные, страшные, все в копоти и гари.
На полустанке залатали крышу. Дали даже двойной паек и сразу отправили.

15 декабря. 34 дня пути.

Вот он долгожданный Новосибирск.
Ярко освещенный вокзал, перламутровое небо и мороз минус сорок пять. Красота!
Но Новосибирск не принял.
Мы направлены в Томск.
Город не принял, нет помещений. Дальше ехать было некуда!
Буркина звонит в Новосибирск, Первому секретарю обкома партии.
Ответ: «Возвращайтесь – примем».

22 декабря.

Возвращаются в Новосибирск.
Обморожены ноги, руки, лица.
Простуженные, больные, больше месяца назад уехавшие из родных мест с серебром, золотом, бриллиантами и дворцовыми реликвиями, еле живые, помещены в теплую большую, пахнувшую опилками комнату.
Пока приходили в себя, Власти Новосибирска решили так: имущество Смоленского музея передать в систему Новосибирского областного отдела искусств.
Директору Буркиной Е.В. предоставить право выезда в районы Новосибирской области для …трудоустройства.
Коротко и ясно.

«Но мне было ясно и другое: если я спасла музейные ценности из огня, то уж здесь, в глубоком тылу я сумею их сохранить для смолян, чего бы мне это не стоило!»
Решение не вышло в свет.
Потом был целый год трудной работы по реставрации раненых картин, рукописей порой за личный счет директора Смоленского музея.
Реставрировал картины опытный реставратор М А.Александровский, оружие – Е.И. Мышковский.
Организовывали выставки для новосибирцев.

Знали Смоленский музей и в госпиталях по лекциям и беседам.
Наградой нам были слова одного раненого бойца: «А ведь я тоже смоленец, воевал за Смоленск, но не знал, что это такой замечательный город!».

Обследовал работу Смоленского музея Наркомпрос.
С этой целью приезжала в Новосибирск Раиса Порфирьевна Островская – жена писателя Николая Островского, автора книги «Как закалялась сталь».
 
Ее поразило, что так много ценного имущества мы смогли вывезти: множество картин выдающихся русских художников итальянская, голландская, французская живопись, художественные изделия из бронзы, серебра и золота.
Островская заметила, что с запада эвакуировался единственный музей – Смоленский.

1943 год.

Ефросинья Васильевна возвращается в Смоленск.
В феврале ей выражает Благодарность народный комиссар просвещения В.П. Потемкин «За образцовую работу по эвакуации музейных ценностей».
Ее имя заносят в Республиканскую «Книгу почета» культпросветработников.

1945 год

Для посетителей открылись экспозиции музея.
Дети послевоенной поры подолгу стояли перед диорамой горящего города, измеряя свой рост высотой бомб и фугасов, обрамляющих страшные картины разрушений.
Как же смоляне оценили этот гражданский подвиг?

Практически никак.

Ни в одном из музеев вы не увидите даже ее фотографии.
Посетители картинной галереи не знают, какие холсты были спасены ценой жизни нашей землячки.
О выше упомянутом событии есть ряд публикаций музейных работников, журналистов, посетителей интернет сообщества и больше ничего.
Вижу в этом немой укор нам за короткую память о тех, кто в далекие военные дни писал в личном дневнике: «Я рада, что смогла выполнить свой долг перед смолянами…»
А мы? Мы никому не должны?
Может быть, уместно поместить мемориальную доску на стену дома, 32 по улице Ленина, где она жила и откуда ушла в последний путь?
Покоится она на городском Братском кладбище, где на камне можно прочитать:
Буркина - Кириличева Ефросинья Васильевна.26.12 1906 – 22.3.1978.