И. Любарский. Впечатления военного врача Ч. 6

ИВАН ЛЮБАРСКИЙ. ВПЕЧАТЛЕНИЯ ВОЕННОГО ВРАЧА В КРЫМСКУЮ КАМПАНИЮ. ЧАСТЬ 6

К ИСТОРИИ РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЫ 1853-1855 ГГ.

ИЗ БИОГРАФИИ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ПРОФЕССОРА МЕДИЦИНЫ И ОСНОВОПОЛОЖНИКА ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНОГО ПЧЕЛОВОДСТВА В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА ЛЮБАРСКОГО

Современная орфография С. В. Федоровой

(Перевод текста в современную орфографию русского языка сделан с первоисточника п«Любарский И. В.  Впечатления военного врача в Крымскую  кампанию // журнал Русский вестник.  Москва. Университетская типография, 1873 . Т. 106.  С.259–295.». Встречающиеся в тексте непривычные для современного читателя словосочетания были сохранены мной. Старинный русский алфавит содержал больше букв, чем современный, и мне пришлось изучить его, чтобы не ошибиться в написании слов)


Сделав вопреки маршрута днёвку в Перекопе и подкрепив отдыхом утомлённых волов, мы двинулись в дальний путь в Херсон, где мне следовало сдать людей в госпиталь. Эту часть путешествия, сравнительно с первою, мы совершили благополучно. Даже чумацкие волы пошли как будто живее, благодаря тому, что здесь уже пошёл подножий корм, и не было затруднения в водопое. Когда мы подползали своим черепашьим ходом к Херсону, мною овладело ясное, благодушное настроение при мысли, что это путешествие, со всеми его тяготными условиями, оканчивается, что мне предстоит хоть на несколько дней успокоиться от того болезненно-нервного напряжения, в котором я находился в течение шестнадцати дней, с момента выезда из Симферополя. Это же настроение разделяла и вся моя немощная команда, утомлённая медленным и монотонно-скучным путешествием, совершённым под жгучим степным солнцепёком. Оказалось, что  общая наша радость была преждевременна. Транспорт наш, при въезде в город, был встречен каким-то офицером, который объявил, что в Херсонских госпиталях положительно нет мест для принятия новых больных, и что нам, по всей вероятности, придётся следовать дальше, а тем временем указал поместить людей в деревянных бараках, находившихся перед городом, где я расположил своих пациентов, за неимением нар, на полу устланном соломой.

На другой день в самом деле было приказано мне и транспортному офицеру везти людей в Николаев, причём офицеру дан был дополнительный маршрут и новая сумма денег для продовольствия людей. "Подавай карету!"-  шутливо кричали на понурых подводчиков наши транспортные весельчаки, когда я вновь рассаживал свою команду на те же злополучные подводы. "Вишь, братцы, дворец-то здесь для нас построили, да пуху лебяжьего для постелей ещё не запасли, - балагурили другие, - так уж покатим лучше в Николаев: там, слыть, царские хоромы совсем для нас готовы". И "покатили", делая 15-20 вёрст в течение двенадцати дневных часов, то есть с утра до ночи. Но эта часть пути была не в пример веселее той, которую мы делали по однообразной, опалённой и безжизненной татарской степи. Здесь дорога разнообразилась спусками и пригорками, пахотными полями, встречами с христианским людом и, наконец, русскими деревнями. Словом, пошли виды знакомые и близкие русскому взору, и люди мои делали это дополнительное путешествие не только без нареканий, но даже с некоторым удовольствием. В Николаеве я сдал, наконец, свою команду, с которою тесно сблизила меня общность житья-бытья в продолжение трёхнедельного странствования и, с которою я делил все невзгоды и минуты веселья. И много выслушал от этих простых людей братских заявлений признательности и молитвенного желания мне всякого счастья, когда, после сдачи транспорта, я прошёл по госпитальным палатам, куда помещены были мои пациенты и, прощаясь с ними, просил не поминать лихом. Так умеет ценить наш многострадальный солдат простые человеческие отношения к нему со стороны тех, кото служба поставила выше солдатской лямки.

Не могу при этом не рассказать нескольких случаев встретившихся при первых шагах на поприще моей служебной деятельности, случаев в сущности маловажных, но произведших на меня глубокое впечатление.

В Николаеве мне и транспортному офицеру отвели общую квартиру, на которой мы прожили вместе дня три. Я собрался уже ехать обратно в Симферополь, а товарищ мой ещё оставался в Николаеве для окончания расчётов по транспорту. Когда я уже прощался с моим бывшим спутником, он порывисто вынул из портмоне пятидесятирублёвую бумажку и, протягивая мне, сказал:

- Вот, доктор, возьмите то, что следует на вашу долю. Если бы вы не жеманились и дали несколько экстренных требований, как я вам предлагал (тут вспомнились мне пиявки), тогда конечно доход мог бы быть значительнее, а теперь больше 50 рублей вам не выходит, да и это в ущерб мне самому.

Озадаченный этою неожиданностью, я вытаращил глаза.

- Помилуйте… я и не ожидал и не претендую, - сказал я покраснев до ушей. – я даже хорошенько не понимаю откуда могут следовать мне эти деньги?

- Эх вы, красная девушка, как я вижу! – попрекнул меня мой товарищ, сам несколько сконфуженный. – Ну, известно откуда: справочные цены, маленькая экономия; вы, сказать правду, меня не прижимали, вот по долгу и чести это и есть вам благодарность.

- Извините, я не могу взять этих денег, потому что не считаю это согласным… с моими правилами.

Офицер, не ожидавший такого финала, растерялся в свою очередь. Сцена вышла щекотливая для нас обоих. Чтобы положить конец обоюдному конфузу, я поспешил проститься и как ошпаренный выскочил на улицу. Мне было стыдно до боли, как будто я сам только что совершил преступление против святого долга, как будто на мою честь легло густое пятно. Всю обратную дорогу я находился под влиянием тяжёлого чувства, в котором не мог дать себе сознательного отчёта. Только теперь, пройдя длинное сцепление житейских разочарований, мне ясно, что то был бессильный протест молодой души возмущавшейся против разрушения юношеских идеалов. Другой подобный казус, ещё более омрачивший мои розовые воззрения, встретился мне в Симферополе. Комиссар одного госпиталя к которому я был прикомандирован пригласил меня однажды к себе на чай. Между разговором он положил передо мной связку ординаторских требований, за моею подписью, в которых требовались ванны, а для трудных больных вино. 

- Хотите сейчас же положить в карман рублей двадцать пять? – спросил он, приятельски трепля меня по плечу.

Не зная в чём дело и подозревая, что комиссар хочет мне предложить какую-нибудь сделку, я отвечал неопределённо.

- Вот извольте видеть: штука весьма простая, - объяснил он. – Все эти требования вы вновь перепишите тем же числом. Но там, где значится, положим, три ванны, вы поставите восемь; где шесть порций вина (тогда вино отпускалось не из аптеки), вы пропишите десять. А я вам отсчитаю за всякую ванну по 15 копеек и за винную порцию по 40 копеек. Вот и составится кое-что для вас на чай, на сахар.

Когда я отказался, комиссар сделал изумлённую мину и отозвался обо мне в таких выражениях, что выходило просто-напросто "дурак". В последствие мне не раз приходилось слышать, как обзывали дураками тех людей, которые заведывая каким-либо  казённым добром, не умели или не хотели наживаться на общественный счёт. Но то было время всеобщего неустройства, когда никто не считал пороком грабить казну, с соблюдением только узаконенных формальностей, когда военный разгром захватил нас совершенно неприготовленных в нашем хозяйстве, вследствие чего государственная казна расходовала деньги сверх действительных потребностей, а русскому солдату пришлось выносить двойные невзгоды. Мы надеемся, мы убеждены, что если нашему Отечеству суждено когда-либо перенести новую войну, то у нас окажется и лучше воспитанная общественная совесть, рядом с беззаветным мужеством и самоотвержением, искони присущим боевому русскому человеку, - и правильно организованное и обильно снабжённое военное хозяйство вообще и госпитальное в частности. Независимо от других надежд и соображений, одно уже наше Общество Попечения о Больных и Раненых Воинах,  покровительствуемое высоким авторитетом Государыни Императрицы,  служит ручательством в том, что наш раненый солдат не встретит более такой неурядицы в военных госпиталях, какая имела место в Крымскую кампанию. Рядом с этим ручательством, у нас в настоящее время уже выработана организация военно-временных госпиталей и подвижных лазаретов, при готовых кадрах, для быстрого формирования, во время войны, этих учреждений в широких размерах и на рациональных основах;  в войсках заведены в достаточном количестве усовершенствованные носилки и лазаретный рессорный обоз, для удобнейшего доставления раненых с боя на перевязочный пункт и для перевозки их в лазареты и госпитали; учреждены специальные так-называемые санитарные команды, приучаемые к подаванию первого пособия раненым на поле сражения и надлежащим приёмам при их укладке на носилки и при переноске; наконец, вырабатывается проект учреждения резерва врачей на военное время, чтобы, в случае надобности, не терпеть недостатка в специально-врачебных силах, и если Военному Министерству удастся разобрать это последнее предложение так, чтобы в военное время оно не оставалось бесплодною теорией, но при первой надобности могло бы быть реализовано во всей практической полноте, тогда задача призрения раненых будет заблаговременно исполнена удовлетворительным образом. Нельзя умолчать о том, что недостаток врачебных сил и до сих пор есть больное место в организации нашей санитарной части. Даже теперь, при кадровом составе большей части наших войск, ощущается такой недостаток во врачах, что только с особенною натяжкой и не без некоторых пробелов удовлетворяются вседневные требования санитарной службы в войсках. Где правительство найдёт потребное число врачей в военное время, когда их потребуется в десять раз больше, чем сколько имеется налицо, или чем привлечёт оно их как в действительную службу, так и в резерв? Вот важный и трудный вопрос, успешное разрешение коего немало придаст бодрости и самоуверенности армии идущей в бой, – вопрос ожидающий законодательного и практического разрешения в будущем.

В ноябре 1855 года я был командирован "на позицию", и так как дальнейшая моя служба не соприкасалась со скорбным миром крымских госпиталей, то и последующие впечатления уже не входят в предложенную для этого рассказа рамку.

      Иван Васильевич Любарский, Варшавская губерния,  20 февраля 1873 г.
             Перевод в современную орфографию русского языка : Светлана Федорова, Казань, 1 марта 2024 г.