Глава IV. Мадам Мишель

Петербургские гастроли Рихарда Вагнера


Глава IV.
МАДАМ МИШЕЛЬ

Февральские сумерки ещё не успели опуститься на Петербург, а в Красной гостиной Михайловского дворца уже были зажжены все свечи. В огромных, от пола до потолка, настенных зеркалах в золотой оправе отражались цветы и пальмовые деревья, превратившие выдержанную в красно-розовых тонах залу с шёлковыми обоями, атласными шторами и бархатной мебелью в роскошную оранжерею. Независимо от времени года, здесь всегда царило лето. 

Статная хозяйка дворца, когда-то считавшаяся первой красавицей столицы, с удовольствием обошла своё благоухающее флористическое царство и остановилась у портрета на стене. С полотна на неё смотрела шестнадцатилетняя  вюртембергская принцесса Шарлотта, такая же нежная, невинная и привлекательная, как прекрасные цветы, недавно распустившиеся в заполонивших гостиную китайских вазах.

Дама перевела взгляд на зеркало сбоку, дотронулась до щеки тонкими, длинными пальцами и попыталась уловить сходство между своим сегодняшним отображением и портретом, написанным четыре десятилетия назад по случаю её приезда в Россию в качестве невесты Великого князя Михаила Павловича. Красота её не померкла с годами, не исчезла вместе с девичьим именем. Овал лица был всё так же мил, а цвет кожи по-прежнему свеж. Взгляд, как и в юности, – искромётен и пытлив. Вот только она более не просит завивать ей локоны, ибо уже давно её  роскошные длинные волосы покрыты чёрной вуалью.

«Фредерика Шарлотта Мария… – прошептала хозяйка дворца, вновь обернувшись на портрет. – Этого имени уже никто не помнит. Юная принцесса с её наивными мечтами о любви и счастье исчезла из этого мира сорок лет назад, превратилась в сильную, волевую, закаленную горем и страданиями Государыню Великую княгиню Елену Павловну Романову. Её Императорское Высочество. Мадам Мишель».

Княгиня опустилась в мягкое плюшевое кресло и закрыла лицо руками. Титул, положение  в обществе и статус старейшего члена российской императорской фамилии не позволяли ей предаваться унынию. Но разве не заслужила она права всего лишь на несколько минут, вдали от посторонних глаз остаться наедине со своими переживаниями, почувствовать себя просто женщиной?

Елена Павловна подняла голову, и взгляд её поравнялся с мраморным бюстом императрицы Марии Фёдоровны – матери Мишеля. Это она, в девичестве тоже вюртембергская принцесса, решила укрепить династические связи России с родным королевством и сосватать младшему сыну свою внучатую племянницу из Штутгарта. Венценосная свекровь не могла не видеть, что Шарлотта по-настоящему влюбилась в своего жениха. Почему же она, да и вся императорская семья, и до свадьбы, и после, оберегали Великую княгиню от известной всему Двору тайны? Сердце её мужа всегда принадлежало фрейлине императрицы, а женился он не от большой любви к Шарлотте, а из чувства покорности материнской воле.

Княгиня предалась воспоминаниям: «Я искренне старалась делать всё, чтобы покорить его: была прилежной женой, не докучала Мишелю своими увлечениями науками и искусством, разделяла его страсть к военному делу. Когда при Дворе над князем подшучивали, что за всю жизнь тот прочёл  лишь одну книгу – воинский устав, я её тоже прочла, поняла, и с удовольствием по-русски общалась с его солдатами! И Мария Фёдоровна, и Император Николай, брат Мишеля, просили меня подождать и потерпеть, уверяли, что сердце мужа со временем непременно растает. Но, увы, этого не произошло. Ответом на мою неугасающую любовь стали лишь холодность и отстранённость. А когда я не смогла родить князю наследника, когда четверо из наших пяти дочерей умерли, он  отдалился от меня ещё больше. Мне тогда казалось, что тяжелее испытаний не прbдумать, но то было лишь начало. Четырнадцать лет назад смертельная болезнь отобрала у меня любовь всей жизни, оставив сердце разбитым, а голову навсегда покрытой траурной вуалью»...

Мадам Мишель смахнула слезу со щеки, поднялась с кресла и вновь посмотрелась в зеркало. В считанные мгновения страдающая немолодая женщина вновь превратилась в величественную, полную достоинства княгиню. Губы её прошептали: «Господь забрал у меня Мишеля, но дал взамен чувство долга перед моим новым отечеством. Начиная с того ужасного дня, Великая княгиня Елена Павловна полностью, без остатка, до последнего вздоха принадлежит Российской империи!»

И действительно, тогда её охватило страстное желание изменить жизнь в России к лучшему. Острый ум помог осознать, что любые новые идеи и даже небольшие перемены, не говоря уже о серьёзных реформах, непроизвольно вызывали у властвующих мужчин опасения и отторжение. Как не хватало им женского взгляда на положение вещей! И когда мадам Мишель с её прекрасными организаторскими и аналитическими способностями предложила взвалить на себя самое тяжёлое бремя – разработку проектов реформ – при Дворе этому были только рады. Кто знает, отменила бы Россия крепостное право без настойчивого участия Великой княгини, закрывавшей глаза на насмешки и критику и целеустремлённо добивавшейся желаемого? В конце концов, её труды оценили и унаследовавший престол племянник Александр, наградивший свою тётку золотой медалью реформатора, и общество, закрепившее за Еленой титул «принцесса-свобода».

Княгиня особенно гордилась теми своими достижениями, что  помимо железной воли и рационального мышления требовали женского сердца: доступными больницами и приютами, первыми в России научно-клиническим институтом и медицинскими училищами, первым орденом сестёр милосердия. Даже свою «отдушину» – страсть к живописи, литературе и музыке – она смогла обратить на пользу стране, покровительствуя талантливым русским художникам, писателям, поэтам и музыкантам.  Без сожаления Елена рассталась со своими бриллиантами: продала их, чтобы создать первую в России филармонию и открыть в своём дворце классы первой русской консерватории.

«А ведь мало быть облеченным властью, требуется ещё и проявлять изобретательность, – задумалась она, вспоминая прошедшие годы. – Что ни возьми, политику ли, устройство государства, общественную жизнь, или культуру, моя маленькая выдумка под названием «четверги» не только сработала, но и остаётся востребованной до сих пор! А всё оттого, что мужчины при власти считают единственно правильными лишь свои собственные убеждения и мнения. Оберегаемый веками дворцовый протокол закрывает им глаза на многообразие взглядов, ограничивает кругозор. И страдает, в результате, вся наша страна».

Погрузившись после смерти Мишеля в государственные дела, княгиня поняла: самое главное, что она может дать своему новому отечеству – постепенно привить императорской семье и  высшим чиновникам умение слушать и слышать окружающих. Тогда она начала собирать в Михайловском дворце по четвергам для дискуссий всех, чьи идеи могли быть полезны для дальнейшего развития России: чиновников, дипломатов, учёных, мыслителей и деятелей культуры. Даже тех, кому доступ ко Двору был заказан.

Нет, она нисколько не нарушала установленных правил: хозяйкой вечеров выступала выдающаяся и всеми уважаемая личность – баронесса Эдита Фёдоровна Раден, фрейлина и «правая рука» Великой княгини. Сама же княгиня и прочие члены императорской фамилии появлялись там как приглашённые гости фрейлины, что не связывало их протоколом и предоставляло свободу участия в обсуждениях. Конечно же, кого позвать во дворец, решала мадам Мишель, но формально приглашения отправлялись баронессой Раден, и каждый делал вид, что явился в гости именно к ней. Игра эта оказалась очень полезной и пришлась всем настолько по вкусу, что «четверги» продолжались уже более десяти лет.   

Вот и сегодня Елена Павловна должна была утвердить званый список на предстоящие «четверги». Ей не давала покоя идея пригласить во дворец одного необычного композитора, и она попросила своих фрейлин узнать о нём поподробнее. По её приказу в Красной гостиной их уже ожидал накрытый чайный стол, украшенный гиацинтами из дворцовой оранжереи.

- Позвольте войти, Ваше Императорское Высочество? – одновременно промолвили и склонились в глубоком реверансе две изящные фигуры, появившиеся из открытых дверей с позолоченной резьбой.

- Прошу вас, мои милые, – ласково ответила Елена Павловна, приглашая фрейлин занять места на креслах вокруг столика, уставленного серебряными чайниками, чашечками из костяного фарфора и множеством тарелочек с булками, калачами, бисквитами, печеньем, баранками и сухарями. – Сегодня Вашему Императорскому Высочеству угодно угощать вас чаем!

Княгиня взялась сама разливать чай по чашкам и предлагать гостям свежую выпечку, что было знаком её прекрасного настроения и высшего расположения к посетителям.

- Тебе, Елена Егоровна, я настоятельно рекомендую сухие баранки, чтобы сохранить фигуру до тех пор, пока мы не найдём тебе при Дворе подходящую партию, – с улыбкой на лице княгиня протянула тарелочку с баранками юной, красивой и статной баронессе Стааль. – Женихи дворянского сословия, особенно в почтенном возрасте, нынче пошли привередливые: мало им молодости, прилежности, пунктуальности, сообразительности и приданного от Великой княгини, ещё и стройную фигуру подавай!

Фрейлина в ответ посмотрела на свою госпожу с неподдельным восхищением и взяла баранку.

- А мы с тобой, Эдита, замуж уже не собираемся, поэтому маковые булки и абрикосовые бисквиты сегодня наши, – княгиня подала тарелку со сладкой выпечкой сорокалетней незамужней баронессе Раден. – Коль мы в делах единомышленницы и верные союзницы, то и внешне будем выглядеть одинаково солидно.

Обе дамы рассмеялись. Взяв кусочек нежнейшего абрикосового бисквита, баронесса рассыпалась в благодарностях хозяйке дворца за её гостеприимство. Та же пригубила горячий напиток, похвалила его вкус, и промолвила уже серьёзным тоном: 

- Милые мои, мы давно собирались обсудить с вами один вопрос, да всё не могли найти подходящего момента. Речь пойдёт о Рихарде Вагнере, композиторе. Хочу поведать вам историю. Она случилась ещё до того, как вы обе поступили ко мне на службу, года через два после смерти Мишеля. Мы с княжной Екатериной отправились в германские земли к родственникам, и, помню, остановились на день в Веймаре. В тот вечер в местном театре в первый раз давали оперу Вагнера «Лоэнгрин» под управлением нашего давнего доброго друга Франца Листа.

Фрейлины отставили чашки в сторону и внимательно слушали свою хозяйку. Обеим было, что рассказать ей о Вагнере, но они не решались заводить беседу первыми, без приглашения. Елена Павловна сделала ещё глоток чая и продолжила:

- В моей памяти до сих пор свежи ощущения от того вечера. Плавная, струящаяся, таинственная музыка наполнила наши с дочерью страдающие сердца душевной добротой, чистотой, красотой и даже величием. Никогда более ни одна опера не производила на меня подобного впечатления. Теперь же, известие о том, что Рихард Вагнер собирается вскоре посетить Петербург и просит моей аудиенции, всколыхнуло эти воспоминания. Я подумала: Вагнера у нас в России не исполняют, а жаль – русской публике было бы крайне полезно испытать те же чувства, что тогда испытали мы с княжной. Вот почему попросила я вас, мои милые, узнать для меня последние новости о творчестве Вагнера. Ну, кто уже справился с баранками и готов начать рассказ?

Вопрос был явно адресован баронессе Сталь, и та поведала о своих беседах с Серовым и Рубинштейном.

- Александр Николаевич Серов утверждает, Ваше Высочество, что музыка мсьё Вагнера есть новое слово в искусстве, уже звучащее в Европе, а у нас пока неведомое. Наш музыкальный критик и начинающий композитор относится к ней с большим почтением. Это он убедил наше Филармоническое общество пригласить мсьё Вагнера в Россию.

- Вот известие, так известие! – удивилась Елена Павловна. – Первый раз слышу, чтобы Александр Николаевич отозвался хоть о ком-нибудь положительно. Узнай он, что я влюблена в музыку «Лоэнгрина», так его враждебное ко всем моим инициативам отношение исчезнет само собой! Но этим мы займёмся позже, я уже понимаю, как. А сейчас скажи, Елена Егоровна, за что именно Серов почитает Вагнера?

- Он, Ваше Высочество, ценит стремление мсьё Вагнера реформировать оперу, превратить её в музыкальную драму по подобию времён  Древней Греции. Все ожидают, что очень скоро маэстро представит в Вене своё новое сочинение по легенде о Тристане и Изольде. Серов уверяет,  оно будет совсем не похоже на традиционную оперу: бесконечная музыка раскроет драматизм поэтики безвременного мифа. А сам Александр Николаевич завершает приготовления к постановке в Мариинском театре «Юдифи» – первой русской музыкальной драмы и приглашает Ваше Высочество на премьеру в мае.

- Вот как? Наш вечный критик делает первый шаг к примирению? Очень похвально. Благодарю тебя, Елена, за посредничество. Расскажи мне ещё про реформу оперы, она меня заинтересовала. До сих пор я не слышала, чтобы в Российской империи кто-либо до этого додумался. Похвально, что Серов создаёт свою музыкальную драму, я непременно посещу первое представление «Юдифи». Но сейчас хочу узнать больше про идеи Рихарда Вагнера.

Елена Стааль стушевалась, ведь больше ни Серов, ни Рубинштейн ей ничего не сказали, но на помощь поспешила баронесса Раден:

- Ваше Высочество, позвольте мне добавить. В Европе разговоры о нововведениях мсьё Вагнера ведутся уже давно: он опубликовал свои идеи в нескольких трудах, и необычного для нас там очень много. В качестве сюжетов композитор выбирает исключительно мифы, имеющие общечеловеческое значение. Либретто он пишет сам; это даже не либретто, а настоящие поэмы – самостоятельные драматические произведения. Музыка у него выходит своеобразная: мы в России привыкли к мелодичным ариям и ансамблям, а у мсьё Вагнера всё сплошь монологи и диалоги, через которые он передаёт смысл своих поэм. Для каждого героя или события он придумывает музыкальные образы – лейтмотивы, повторяющиеся по ходу действия. А ещё он требует от певцов актёрского мастерства, как в драматическом театре. Елена Егоровна уже упомянула про «Тристана и Изольду», но этим новшества не ограничиваются. Поговаривают, что мсьё Вагнер создаёт эпохальное произведение по древним мифам о нибелунгах, оно будет длиться несколько вечеров.

-  Спасибо, Эдита Фёдоровна. Звучит в высшей степени любопытно. Мне бы очень хотелось познакомиться с этими музыкальными драмами. Надеюсь, что маэстро представит их во время своих концертов в Петербурге. И что думает по поводу таких новшеств Антон Рубинштейн?

- Ваше Высочество, – вновь вступила в разговор баронесса Стааль, – а вот Антон Григорьевич от музыкальных драм не в восторге. Не нравятся ему ни претенциозный вагнеровский размах, ни его сказочные сюжеты, ни лейтмотивы. Единственное, что Рубинштейн признаёт в мсьё Вагнере, – исключительный талант дирижёра.

- Этого я и боялась. Если даже самый прогрессивный русский композитор нашего времени не признаёт новшеств в музыке, что уж об остальных говорить? Но я придумала, как нам привлечь Антона на нашу сторону. Маэстро же к нам приезжает не свои лейтмотивы петь, а оркестром руководить. Я хочу, чтобы Антон пошёл со мной на концерт и помог разобраться, чему именно наши дирижёры могут поучиться у Вагнера. А там и до музыкальной драмы дойдём, только сперва дайте мне побеседовать о ней с самим композитором.

Баронесса Стааль начала переживать: разговор уже зашёл о концертах и будущих встречах, а она так и не успела поведать своей госпоже об опасениях шефа тайной полиции. Заметив озабоченность на лице фрейлины, Елена Павловна кивком головы пригласила её продолжить беседу.

- Ваше Высочество! Василий Андреевич Долгоруков просил передать, что он неустанно чтит память Его Императорского Высочества Михаила Павловича, и считает заботу о спокойствии Вашего Высочества своей первостепенной задачей. Князь сильно переживает, не причинит ли мсьё Вагнер своим визитом какого-либо вреда Вашему Высочеству. А страхи его основаны на том, что когда-то давно композитор был замечен на баррикадах в Дрездене.

Великая княгиня улыбнулась, и, подливая чай в чашки фрейлин, отреагировала:

- Спасибо тебе, моя милая, что честно рассказала мне об этом. Голубчик Василий Андреевич, верный слуга Императора, чуть ли не в каждом, даже в нас с вами, подозревает революционера, шпиона или заговорщика – должность у него такая! Вагнер не смог бы ничего изменить в таком консервативном, я бы даже сказала – закостенелом, жанре, как опера, не будь он бунтарём в душе. Но если мы станем реагировать на каждое опасение князя Долгорукова, то, боюсь, что по четвергам белую залу Михайловского дворца придётся запирать на засов – приглашать на наши «четверги» будет просто некого! Как же мне поступить, чтобы не расстроить моего дорогого генерала?

После короткой паузы Елена Павловна поинтересовалась у своих собеседниц, когда Вагнер даёт первый концерт.

- Через десять дней: в понедельник 19 февраля в зале Дворянского собрания, – ответила фрейлина Стааль. - Афиши обещают фрагменты из «Летучего голландца», «Тангейзера» и «Лоэнгрина».

- Замечательно! Тогда решено: вечером 19 февраля мы втроём займём мою ложу в зале Дворянского собрания и пригласим Василия Андреевича к нам присоединиться. Это ведь будет день второй годовщины Манифеста о даровании прав крепостным – вот и отпразднуем! А заодно побеседуем с Долгоруковым, ярым противником крестьянской реформы, что опаснее для нашего государства: освобождение крестьян или музыкальная драма Вагнера. Елена, прошу тебя, отправь князю от меня приглашение прямо сегодня.

- Непременно, Ваше Высочество, – фрейлина Стааль почтительно поклонилась, обрадовавшись возможности встретиться с пожилым генералом в непринуждённой обстановке. – Вот только…

- Что, моя милая?

- Александр Николаевич Серов боится, что концерт может не состояться, так как наше Филармоническое общество предлагает мсьё Вагнеру слишком маленький гонорар. А князь Василий Андреевич, наоборот, считает, что и предложенная сумма слишком велика.

Елена Егоровна рассказала Великой княгине анекдот про итальянскую певицу, затребовавшую у Екатерины II тысячи рублей за выступление, а также его продолжение в исполнении князя Долгорукова – мол, с Вагнером ещё стоит поторговаться. На что Елена Павловна ответила, чуть ли не смеясь:

- Так у нас же в Филармоническом обществе одни немцы! Пусть эти немцы поторгуются с другим немцем, с Вагнером, – зрелище будет достойно лучших комедий! Коли не договорятся, придётся им терпеть в качестве арбитра третьего немца, то есть – меня. Получится самая настоящая музыкальная драма! А Василию Андреевичу передайте моё пожелание так же усердно контролировать государственные расходы на тайную полицию, как он печётся о моих личных финансах!

Фрейлины заулыбались, представляя себе реакцию Долгорукова на такое замечание от члена императорской семьи, а Великая княгиня продолжила:

- Итак, если торги немцев завершатся успешно, в чём я не сомневаюсь, 19 февраля мы идём на концерт. А уже в четверг, 22 февраля, предлагаю лично познакомиться с Вагнером. Устроим себе развлечение прямо здесь, во дворце: вообразим себя агентами тайной полиции и допытаемся у мсьё композитора, имеет ли его революционное прошлое хоть какое-то отношение к реформе оперы. Лучшему сыщику обещаю награду: я сама украшу её покои букетом ирисов из дворцовой оранжереи. Ну, как вам моя идея? Эдита, ты ведь позовёшь Вагнера на наш традиционный «четверг»?

- Непременно, Ваше Высочество, – с энтузиазмом ответила баронесса Раден, видя, что и Елена Стааль усердно кивает головой. – Он приезжает в Петербург послезавтра – сразу же отправлю пригласительное письмо. Я полностью согласна с Вашим Высочеством: мсьё Вагнер может дать нам хорошие идеи для дальнейшего развития отечественной оперы. И план с «допросом» мне понравился – нет ничего лучше интеллектуальных развлечений!

- Вот и договорились, – подытожила Елена Павловна. – Только, пожалуйста, укажи в письме к Вагнеру дату и день недели, как по нашему стилю, так и по западному, иначе он с ума сойдет. В Европе будет уже март, а мы его зовём в феврале, и наш «четверг» придётся в точности на его пятницу! И непременно прикажи Антону Рубинштейну, чтобы он был под рукой.

Эдита Фёдоровна и Елена Егоровна переглянулись – обе обрадовались прекрасному расположению духа своей госпожи. Если одна только весть о скором приезде Рихарда Вагнера заставила не снимающую траура, постоянно серьёзную, строгую хозяйку Михайловского дворца шутить и улыбаться, что же будет, когда княгиня и композитор встретятся?

Отпустив своих гостей, мадам Мишель подошла к окну и долго вглядывалась в освещённое уличными фонарями здание Дворянского собрания, ставшего домом созданного ею первой русской Филармонии. Мысли роились в голове, но Великая княгиня попыталась их упорядочить:

«Сколько бы это не отняло сил и времени, я склоню наших композиторов к мысли о том, что русская и европейские музыкальные школы должны познавать друг друга и учиться друг у друга. Они опять будут стонать, мол, я пытаюсь разрушить идентичность и самобытность русской музыки. Но что есть русская музыка? Неужели только народные песни и шедевры Глинки, которые мы должны законсервировать на века, или подражать им? Нет. Я абсолютно убеждена: русская музыка должна развиваться и достигать новых вершин. А это возможно лишь при регулярном контакте с иными музыкальными культурами. Как хорошо, что приезжает Вагнер. Надеюсь, он нам поможет в этом деле».