Я родился!!! 2023

              Наша жизнь — росинка.
                Исса Кобаяси


Я родился!

И пусть кто хочет как хочет уверяет, что дети не помнят себя до 3 лет! Я помню очень многое.

Человек, конечно, не помнит всей своей прожитой жизни целиком. Точнее сказать, помнит, наверное, но чтобы извлечь какое-то конкретное воспоминание, не лежащее на поверхности, нужно приложить специальные особенные усилия.
А без них памяти доступны только яркие моменты, те, что становятся этапами становления личности.

Мое первое воспоминание — как мы с мамой вышли из роддома.
Я сейчас расскажу все, что я об этом помню.

Но сначала нужно сказать о том, что оказалось ГЛАВНЫМ, главным на всю мою жизнь.
Само мое воспоминание — это ощущение ЧУДА. Это взорвавшийся ВОСТОРГ.
Все, что было до этого, смутное недовольство и беспокойство, вдруг стало совсем неважным и несущественным.

Потому что вокруг оказался Простор, Бесконечное Пространство, распахнувшееся для Меня, такое Огромное, такое!.. Это было первое в моей жизни ОТКРЫТИЕ.
И я сразу прощаю этому миру все его недостатки, потому что в нем есть это ЧУДО — Огромная Свободная Бескрайность.

Того, что было до этого мгновения, я не помню. Но себя в момент выхода из роддома помню, а значит, помню то, что в это время помнилось о прошлом, о том, что было до того. Там хранились знания о в первичном теплом безопасном уюте… А потом о непонятной внезапной ненужной суете… о каких-то смутных сущностях, имеющих к этой суете непосредственное отношение и потому раздражающих, хотя и не ощущающихся как враждебные, и еще о чем-то мешающем вокруг.

Мы выходим из этого мешающего, и в том месте остаются некоторые из тех сущностей. Мы идем. Справа большая часть этого мешающего, но оно осталось, а мы уже ему не принадлежим. Оно уже не властно над нами, мы не его. Оно недоброе, но не опасное, потому что пассивное. Оно темное, неподвижное и непрозрачное. А сущности — полупрозрачные и колеблющиеся.

Слева тоже какие-то повторяющиеся сущности, но не такие, как сзади, другие, не такие плавающие и более плотные.
Это, которое справа, продолжается не только справа, но и впереди, но до него мы не дойдем. Нам немного вперед, мимо тех, что слева, потом налево и еще раз налево.
Я, конечно, не знаю, что это называется «прямо», «лево», «право», но направления воспринимаю абсолютно четко.
Там, куда мы идем, нас ждут еще несколько сущностей, похожих на тех, которые остались сзади, но своих: они наши, часть нас.

Все это я не вижу глазами, а просто впитываю, чувствую, получаю эти знания каким-то способом.
И как-то чувствую эмоции. Мамы, и тех, которые остался сзади, и тех, кто нас ждет.
Но все это для меня не так важно, потому что главное — это то, что МИР вне меня подарил мне ПРОСТОР.

Мы — это я и мама. Я ощущаю нас как совместную общность, но не объединенную сущность. Многие говорят, что до определенного возраста дети не отделяют себя от мамы, не имеют самоидентичности.
Неправда. Я отчетливо чувствую СЕБЯ единицей, просто мама принадлежит мне как неотъемлемая часть меня. Ее от меня нельзя отделить.
Но я — это именно Я! Я. Не мы с мамой.

Как я ощущаю себя?
Вот если сегодняшний взрослый человек попытается найти сравнение, то я, в моем тогдашнем ощущении, — что-то вроде маленького пушистого огонька-шарика, яркого, светящегося, теплого, излучающего энергию во все стороны. И вот этими лучами я чувствую отсутствие границ в окружающем физическом мире. Так я тогда воспринимаю себя.

Все это я помню, оно сопровождает мое воспоминание, но не оно имеет значение, само воспоминание не в деталях…
А именно в том ощущении Чуда, Чуда Бескрайнего Простора.


Потом я очень долго, около пятидесяти лет не буду рассказывать об этом, первом, что я помню из своей жизни. Потому что хорошо понимаю, очень мало кто примет за правду, что человек помнит, как его несли из роддома. Но я всю жизнь храню это воспоминание для себя и абсолютно точно знаю, что воспоминание именно о выходе из роддома, первом выходе на улицу, в этом для меня лично не было сомнений никогда.

А потом, вдруг, мне захочется это рассказать маме, и я осторожно скажу, что первое мое воспоминание — это как она несет меня на руках, мы вышли из дверей за спиной, и идем мимо деревьев слева от нас, то ли кипарисов, то ли пирамидальных тополей, справа и впереди большое здание, а после двух поворотов налево нас ждут родственники.
И мама удивленно скажет, что это может быть только роддом. И удивится: «не могу же я это помнить?!»
Помню.

Я, конечно, не знаю в тот момент, что недоброе пассивное справа — это здание роддома; мы с мамой, а также те сущности, которые сзади и те, которые нас ждут — люди; а сущности слева — деревья.
Это потом, подрастая, я идентифицирую, что чем было в этом моем воспоминании. Тот факт, что я думаю не словами, не зная названий всего окружающего, совершенно не отменяет тот факт, что я ДУМАЮ, и сами впечатления.

А вот открывшийся Простор, Пространство — мне идентифицировать было не нужно. Я и тогда, и сейчас воспринимаю его совершенно одинаково. Ни голубое небо днем, ни звездная бездна ночью не ощущаются мною границей. Вокруг меня Бесконечность. С того, первого дня и поныне.

***

Второе мое воспоминание — это некое многократное досадное неудобство. Моя бабушка работает заведующей детским садом. А мама в том же детском саду воспитательницей. Мама в начале дня приносит меня в кабинет к бабушке. Бабушкин стол стоит напротив входной двери, а справа от стола диванчик. Других вещей в комнате я не помню. Мама, как всегда, кладет меня на диванчик. И уходит. А бабушка, тоже как всегда, берет меня и укладывает на свой стол, поперек стола, головой к себе. Это не отдельное единичное воспоминание. Это повторяющееся из раза в раз событие. Я его так и помню: вечное неудобство.

Неудобство заключается в том, что я — младенец, плотно запеленутый, так что ноги и руки стянуты, перевиты пеленками. Я этого очень не люблю. И по утрам всегда ору, протестуя против того, что меня заматывают, но потом смиряюсь, когда меня носят в виде такого кулечка. Лежа у бабушки на столе, я страдаю оттого, что у меня связаны руки, именно руки мне хочется выпростать из пеленок, но пеленки свиты очень туго. Я очень хорошо помню, как именно. До сих пор сохранилось мучительное чувство плена и беспомощности.

Я думаю не терминами, а ощущениями, чувствами, эмоциями. Но вполне осознанными эмоциями. В спеленатом состоянии мне плохо, плохо физически, от того, что я не могу шевелиться, а хочется. Плохо психологически – почти клаустрофобия. Утром я знаю, что меня сейчас запеленают – я машу руками и ногами, я плачу. Первое время. А потом уже не сопротивляюсь – бессмысленно. Я испытываю страх, что сейчас меня запеленают, и мне будет плохо. Я сержусь, что они это со мной делают. Я испытываю раздражение, что не могу объяснить: я не хочу, чтобы меня пеленали. По-моему, я демонстрирую это достаточно внятно, но они не понимают. Я испытываю чувство безвыходности. И я познаю смирение.

Но это еще не все воспоминание. Время от времени дверь открывается, и к бабушке в кабинет кто-нибудь заходит. У меня имеется единственная степень свободы — крутить головой. Так вот, когда кто-то входит в кабинет, я поднимаю голову, сгибая шею и пытаясь посмотреть на вошедшего. Это очень трудно сделать, попробовал бы кто-то поднять голову, когда остальное тело вплоть до шеи туго запеленуто в тряпки. Тем не менее я пытаюсь это проделать каждый раз, вероятно, напоминая при этом гусеницу. И каждый раз с досадой жалея: «Ну, что бы стоило бабушке класть меня не поперек стола, а вдоль. Тогда мне достаточно было бы повернуть голову набок, чтобы увидеть, кто там пришел».

Просто лежать очень скучно, и это единственное доступное мне развлечение. Я осознаю, что приходится довольствоваться тем, что мне предоставлено, и пытаюсь удовлетворять хоть какие-то свои интересы.

Некоторых из гостей я узнаю по голосу и представляю, что я увижу, когда подниму голову. Особенно двух женщин я знаю очень хорошо. Одна высокая, фигуристая, с крупными чертами лица, с уверенным улыбчивым голосом, с рыжевато-каштановыми волнистыми волосами. Другая вся какая-то мелкая, с несчастным взглядом, вечно на что-то жалующаяся, в белом халатике и косыночке.

И хотя говорить я, понятное дело, не умею, но некоторые слова я хорошо понимаю. Эти все, которые заходят, начинают: "Валентина Семеновна!" И я уже знаю, что Валентина Семеновна – моя бабушка, мамина мама. Утром мама говорит: "Я отнесу тебя к бабушке в кабинет. Хорошо?" А что я могу сказать? Я пока ничего не могу сказать. Но, вообще-то, я не так чтобы против. Или вот: "Мама! Опять ты ребенка переложила на стол!" – я знаю, чему возмущается моя мама.

Через много лет, когда я расскажу маме об этом, она подтвердит, что да, оставляла меня в кабинете у бабушки, и да, бабушка каждый раз перекладывала меня на стол. Но пеленали меня до 4 месяцев. Значит, это повторяющееся воспоминание относится к возрасту до 4 месяцев.

***

Следующее воспоминание я не могу отнести к определенному возрасту. Оно очень короткое и смазанное. Единственно: сидеть я уже умею, а ходить — нет. Где это происходит, я не знаю. Помню, что сижу у дедушки на коленях. Одежка снята с левой ручки. Дед крепко и ласково держит меня и уговаривает. А потом к плечу прижимают круглую штучку. Больно. Я плачу. Дедушка меня успокаивает и укачивает.

Это прививка от оспы. Во времена моего детства этих прививок было три.
Воспоминание то ли о первой, то ли о второй. Потому что третью делали гораздо позже, третья-то как раз запомнилась моим абсолютно равнодушным отношением к самой прививке, ерунда — не больно, зато потом была круглая корочка на плече, и мне все время мешали ее содрать.

***

Зато очень четко зафиксировано время четвертого и пятого воспоминания. Тут не ошибешься. Потому что 4-е — это Новый Год, а 5-е — мой день рождения. На Новый Год мне соответственно около 11 месяцев, ну а на день рождения — естественно, годик.

Вечером накануне Нового Года мне рассказывают, что ночью, пока мы будем спать, придет Дед Мороз и принесет подарки. Под елочку нужно положить свою обувь, и Дед Мороз положит подарок каждому в его туфлю.

Торжественное возложение обуви под елочку. Елка, искусственная, метра полтора высотой. Конечно, мне тогда про высоту елки не было известно, но я же ее вижу в своей памяти, так что могу теперь оценить. Стоит елка на длинной тумбе на ее правом конце, а тумба вдоль глухой стены комнаты. Обувь взрослых лежит чуть в стороне, а мою пинеточку кладут под самую елку. Пинеточка из тонкой байки, красная с белым узорчиком и красным витым из ниток шнурочком, продетым в специальные дырочки, шнурочек завязан на бантик.

Утром я просыпаюсь очень рано. Все еще спят, но уже светло. Меня будит нетерпение, мне очень интересно, что мне принес Дед Мороз. Я встаю в своей кроватке, держусь за верхнюю перекладину и прямо-таки впиваюсь взглядом в елку и поверхность тумбы под нею. Вот бабушкин тапочек, в нем какой-то сверточек, вот дедушкина туфля, в ней сверток не толстый, но удлиненный. Мамина лодочка, в ней небольшая коробочка. Тетина туфелька — коробочка побольше. Папин ботинок — из него что-то торчит, такое округло завернутое.

А где моя пинеточка?! Я ее не вижу. Нет пинеточки! Она должна лежать под елочкой, я помню, как ее туда положили. Вместо того, чтобы оставить что-нибудь в пинеточке, Дед Мороз украл ее?
Всё! Сейчас у меня вырвется отчаянный громкий рев! У меня уже дрожат губы.

И тут я вдруг вижу: большой-пребольшой пакет стоит под елкой, а моя пинеточка лежит на пакете сверху! Готовый разразиться рев сменяется радостным смехом.
Я перелезаю через перекладину кровати и лезу туда, к елочке, перебираясь через комнату ползком по стульям и столу.

***

А день рождения запомнился тоже подарком. Только сначала… Мама несет меня на руках в коридор. Наверху коридора под потолком у нас антресоли, куда складывают разные вещи. И мама говорит, что сейчас мы откроем посылку от папы. Папа прислал мне подарок на день рождения. Я ерзаю у мамы на руках от нетерпения. С антресолей тащат ящик, деревянный. Я так жду!

Ящик немного наклоняют, чтобы достать. И в этот момент из ящика раздается страшный, ужасный, кошмарный рев. Я жутко-жутко пугаюсь. И уже раздается мой рев. Я ору от страха так громко и истошно!.. Меня еле-еле угомонили.
Ящик спускают с антресолей, вскрывают.
Я на всякий случай прячусь за мамиными ногами. А в ящике оказался медведь. Огромный, почти с меня ростом, черный, тяжелый. Много лет это была моя любимая игрушка.

***

Через непродолжительное время после дня рождения со мной произошел случай, принесший мне неимоверное огорчение.
У нас с мамой появилась игра. Мама подходит меня будить, я прячусь под одеяло, а медведя укладываю поверх. Мама наклоняется над кроваткой, видит мишку и начинает говорить нарочито озабоченным голосом: «Ой-ё-ёй, а где мой ребенок? Миша, почему ты здесь?» И я заливисто хохочу.

В тот раз я собираюсь пошутить точно так же. А мама вдруг решила подшутить надо мной. И когда наклонилась над кроваткой и увидела мишку, то вдруг подняла его на руки, стала обнимать, целовать и говорить: «Деточка моя, солнышко мое, пора просыпаться».

Ох, что тут со мной происходит. Я плачу так горько и отчаянно. Из-за моей глупой шутки мне не достались мамины объятия и поцелуи! Они предназначались мне! Мне! А теперь их мне уже не получить. Конечно, мама меня обнимет и погладит по головке, и поцелует, но это уже будут другие объятия и поцелуи, а те, которые достались мишке, они уже пропали для меня.
Какое же у меня было горе! Потеря! Утрата! Мама насилу меня успокоила.

Этот случай привел к первому в моей жизни осмысленному выводу из житейского опыта: «Когда что-то предпринимаешь, результат тебе может не понравиться!»

***

 Следующее четкое воспоминание — меня уговаривают пойти. К этому времени я уверенно стою самостоятельно, а хожу, держась за предметы мебели. Меня поставили в паре шагов от стены. Слева от меня дверь. До мебели не дотянуться, до стен тоже.
Повторяю: стою я хорошо, без проблем. Мама передо мной в нескольких шагах на корточках. Она протягивает ко мне руки и зовет меня. Около двери бабушка и соседка. Они все меня уговаривают: «Ну, иди, иди! Сделай шаг к мамочке!»

Я стою и переживаю. Нет, конечно, можно просто сесть на пол, но мама зовет, манит, упрашивает меня шагнуть к ней. Так тревожно. Я хочу, но никак не могу рискнуть оторвать от пола одну ногу. Стою… стою… Наверно, они уже думали, что я не пойду.
Наконец, я решаюсь. Ногу вверх. Ой! Я быстро опускаю ее впереди себя и, почти падая, практически бегом делаю вперед несколько шагов, приземляясь маме в руки.

***

Еще через пару месяцев. Ходить я уже умею, но не очень-то это люблю. Предпочитаю сидеть. А вот разговариваю я очень бегло и много. В ясли я не хожу, как нормальные дети, я хожу в садик, с мамой, мама же воспитатель.
И вот мы в средней маминой группе смотрим за порядком. Я у мамы на руках. Дети бегают во все стороны, я смотрю на них с недоумением и некоторым осуждением. Я уже знаю, что иногда они играют в ловитки и прятки, иногда кто-то от кого-то убегает, схватив его игрушку, иногда они бегут куда-нибудь, на кухню, например. Это я понимаю.

Но порой они бегают просто так, туда-сюда, без всякого смысла. И я сердито вопрошаю у мамы: «И чего они мотаются?!»
До сих пор эти мелькающие под ногами фигурки вспоминаются, как какое-то броуновское движение.

***

Целая куча всяких мелких почти-воспоминаний, связанных с едой, одеждой, игрушками, врачами… Например, я умею открывать рот, чтобы врач посмотрел горлышко: так открывать и сдвигать вниз язык, чтобы врач не совал мне в рот палочку. Врач каждый раз удивляется и откладывает палочку на стол. Я вообще много как могу поворачивать язык… А еще шевелить носом и кожей на голове…
Песенки, которые мне поют, сказки и истории, которые рассказывают, соска, которую я то выкидываю, с маминой подачи, то снова ищу под кроватью…

***

Первые философские поиски своего Я. Да, я утверждаю, что «младенец» воспринимает мир очень глубоко и глобально.
Еще не развитый мозг не позволяет сформировать четких вопросов на человеческом языке.

Не хватает слов и неизвестен сам способ пользоваться аналогиями, чтобы перевести на язык людей то, что «младенец» себе представляет, то, что он помнит и что он предчувствует.
Будучи человеком взрослым, скажу, что для большей части «этой» информации в человеческом языке нет понятийного аппарата и передать свои видения невозможно.

Детский вопрос, который отчего-то ставит в тупик весь взрослый мир: «откуда я появился на свет?» Я заявляю, что это вопрос философский, и он имеет совсем не тот смысл, что придают ему взрослые.

Я настаиваю, что слыша, что их нашли в капусте, купили в магазине, аист принес, и даже у «продвинутых» родственников, что родила мама, дети понимают, что нужного ответа не получат, и примиряются с этими рассказами, а потом постепенно забывают, что они хотели узнать.

Моя мама придумала свой поэтичный и красивый ответ, настолько же далекий от истины и задаваемого вопроса, как и прочие. «Есть такой сад, где растут красивые цветы. Когда человек хочет, чтобы у него появился малыш, он идет в этот сад. Там в каждом цветке сидит маленький-маленький ребеночек. Много-много. Разные-разные. Я ходила, смотрела, и никто мне не нравился. А потом вдруг замечаю белый колокольчик, а в нем ты — мое счастье».

Я чувствую, что мама рассказывает сказку. Она сама так думает. Но я ничего не имею против сказок. Я люблю сказки и буду любить их всю жизнь. Для меня в сказках зачастую будет больше смысла, чем в окружающей действительности. Я не хочу огорчать маму и буду еще много раз просить: «Расскажи, как ты нашла меня в цветочке».

Но к ответу на мой вопрос, откуда я, этот рассказ меня не приближает.
Я пытаюсь его задать другими словами, но взрослые упорно меня не понимают.
А я спрашиваю: «Как может быть, что я здесь появляюсь, если все говорят, что раньше меня не было? Как может быть, что меня не было, а потом я вдруг есть? Так не бывает. Я не могу взяться ниоткуда».

Никак не удается донести до окружающих мысль, что я говорю не про это детское тельце, в котором я живу, а про свое «Я». Про личность. Но я не знаю таких слов.
С одной стороны, я как-то знаю, что мое Я было и будет всегда, но это какое-то другое знание, не сообщающееся с появляющимся знанием об окружающей действительности.

С другой стороны, мой человеческий мозг, про который я пока вообще не в курсе, пытается построить логические цепочки, складывающиеся в непротиворечивую картину мира. Ему это не удается, а он упорно пытается.
И я-ребенок безрезультатно ищу помощи у взрослых. До тех пор пока не понимаю, что они мне ничем не помогут. И я оставляю эту проблему на будущее.

Точно так же лет через 10 я стану донимать всех окружающих вопросом: «Для чего я живу? Для чего живет человек?» Пока в конце концов мне не станет ясно, что не только ответ, но и сам вопрос взрослым кажется демагогией.

***

Очередное воспоминание-потрясение.
Мне почти 2 года. Отчего-то мне надоели мои волосы. Не сказать, чтобы они были длинные, но все же. Я требую, чтобы их отрезали, что мне нужна прическа, как у Ремика и Карена. Это мои товарищи во дворе. А стрижка у мальчишек — полубокс.

И тут мне объясняют, что меня так стричь нельзя, потому что я девочка.
Какая такая девочка? Что значит девочка? Почему девочка?

Разумеется, до этого мне говорили всякие слова: доченька, внученька, красавица и прочее. Но я их никак не выделяла. Для меня это звучало как и другие ласковые обращения: котенок, зайчик, рыбонька, звездочка…
А одежду на людях я вообще не замечала, никогда не обращая внимания, как одеты и я, и другие дети. Кстати, я уже как взрослый человек могу сказать, что на девочках часто были надеты штанишки, а в садике на нас на всех были одинаковые фартучки, как на девочках, так и на мальчиках.

Так вот, насчет прически…
На стене в овальных рамочках — две мои фотографии, на которых мне 2-3 месяца. С торжествующим видом я тыкаю в фотографию: " Это я?»
— Ты.
— У меня здесь какая прическа? Вот такую и сделаем!

Так я впервые осознаю информацию про существующие в обществе различия, узнаю, что я девочка! Но прическу — практически «полубокс» — мне все-таки удается отстоять.

А потом мне почему-то становится очень-очень жалко маму, когда я вспоминаю, как чуть не плача она поет мне колыбельную:

"Спи, моя дочурка,
Что тебе не спится?
Дай своей ты маме
Хоть на миг забыться.

Пусть представит мама:
Папа возвратился,
Над кроваткой дочки
Тихо наклонился.

Улыбнется мама:
Будет ведь когда-то
Над кроваткой дочки
Папа наклоняться".

Знание о том, что я девочка, так и осталось незначительным фактом, не повлияв на мою самоидентификацию: creatura sapiens.

А организм... Ну, это такое приспособление.
На данной планете принято принимать его и залезать в него, чтобы существовать. Приспособление довольно-таки неудобное, но с точки зрения вечной души жизнь в иллюзорном мире – это недолго.

Капелька росы, как сказал Исса Кобаяси...