Я встретил Вас и всё былое

Рассказ написан в соавторстве с Кириллом Лефтром

Я встретил вас — и все былое
В отжившем сердце ожило;
Я вспомнил время золотое —
И сердцу стало так тепло…
                Федор Тютчев

          “Я Устретил Вас и Усё былоЭ…,” — подражая широко известному киноперсонажу, напевал себе под нос Рахман Борисович, марая скрипучим гусиным пером белоснежный лист пергаментной бумаги, который в результате сакрального процесса сего, покрывался размашистыми строками тёмно-фиолетовой писанины. Через некоторое время автор отложил утомлённое перо в сторону и с чувством глубокого удовлетворения протяжно и сладко зевнул. Затем он ещё раз взглянул на свежеотработанную рукопись, троекратно на неё дунул, после чего бережно, словно новорождённого младенца в колыбель, уложил в верхний ящик своего письменного стола. “Прекрасно! — довольный самим собой воскликнул он, — завтра им всем мой новый шедевр зачитаю”.
          На следующий день, в субботу, у них собирались гости. Аннушка с раннего утра “танцевала” на кухне. К трём часам пополудни дверной звонок рассыпал первую громкую трель. Пришёл сын Рахмана Борисовича Лёвка со своей подругой Соней. Затем появилась их любимая приятельница Ольга. Последней из гостей, с нарочитой важностью и лоском наряженная, в дорогих украшениях, вошла в свежеприбранную квартиру Алина Ивановна Цветопольская. Когда спустя два часа обильная трапеза была в основном поглощена, Рахман Борисович, который уже несколько раз анонсировал свой новый рассказ, нетерпеливо скрылся в своём кабинете, откуда вскоре вернулся, сжимая в трепетных руках сотворённую накануне рукопись. Это была обычная школьная тетрадка в ярко-оранжевой картонной обложке.
           — Я уже давно вынашивал планы написать рассказ о немецких женщинах, — обратился к публике автор, — не обо всех, естественно, а лишь о тех, которые оставили заметный след в русской литературе, даже шире, в культуре и истории вообще. Однако в моём рассказе я ограничился всего двумя героинями, с моей точки зрения, самыми достойными…
          — И кого же, любопытно, Рахман Борисович, вы выбрали? — нетерпеливо и жеманно перебила докладчика Цветопольская, — Из такого огромного количества немецких женщин...
          — Ну, безусловно, не Вас, Алина Ивановна! — раздражённо парировал неуместную с его точки зрения реплику создатель шедевра.
          — А я вовсе и не претендую, Рахман Борисович! Во-первых, я отнюдь не немецкая женщина, а во-вторых, я никакого следа в культуре не оставляла… — умело играя обиженными нотками, ответила оппонентка.
          Процедив сквозь зубы нечто едкое в адрес собеседницы, Рахман Борисович раскрыл тетрадку и приступил к озвучиванию рукописи:
          “Когда почти двадцать пять лет тому назад я приехал в Германию на ПМЖ (постоянное место жительства), одним из значительных впечатлений было то, что немецкие женщины сильно уступают русским в красоте и обаянии. Это заметил не только я. Помню, Володя Филоненко говорил: “Идёшь мимо неё — не улыбнётся”. Сейчас, когда прошло столь долгое в нашем масштабе время, кое-что изменилось. Миграция приобрела невиданные масштабы, и перемешивание разных народностей делает своё дело. Но в поколении постарше всё ещё проскальзывает тевтонская топорность женских черт”.
          — Мудак этот твой Филоненко! — возмущённо воскликнул сын Рахмана Борисовича Лёвка, — Это как раз в Европе практически все женщины приветливо улыбаются незнакомцам. А у нас на Родине совсем даже не улыбаются, а только строят чопорные рожи.
          — Да, Рахман Борисович, и по поводу “тевтонской топорности женских черт” и про то, что немецкие женщины русским сильно уступают в красоте — тоже вопрос весьма и весьма спорный, — эмоционально прибавила Лёвкина подруга Соня, полнокровная потомственная немка, появившаяся на свет божий в солнечном Казахстане.
          — Уважаемые слушатели! — воскликнул Рахман Борисович не без раздражения, — Давайте я сначала вам весь мой рассказ прочитаю, а потом вы все его станете обсуждать и критиковать. Договорились?
          — Нет, Рахман Борисович, так совсем не интересно! – взвизгнула Цветопольская, — Гораздо лучше обсуждать именно в процессе чтения. По крайней мере, каждый прочитанный вами эпизод…
          — Ты нам зачитывай небольшой фрагмент твоего рассказа, — предложил Лёвка, — делай паузу, а мы тут же станем его обсуждать.
          Как ни странно, Цветопольскую и Лёвку тут же все собравшиеся гости поддержали.
          — Ну, ладно, — согласился Рахман Борисович не то чтобы очень охотно, — уговорили. Будь, по-вашему.
          Автор снова устремил взгляд на пляшущие строки собственного манускрипта и продолжил. Первая часть его монолога посвящалась императрице Екатерине Второй. Он излагал весьма общеизвестные факты, прибавляя к ним, естественно, своё субъективное авторское отношение. Текст завершался следующей ремаркой:
          “Я не буду вдаваться в подробности её правления, и анализировать её успехи и промахи. В мировой истории, частной и художественной литературе, в театре и кино, в России и по всему миру это сделано в достаточной мере. Я только хочу ещё раз подчеркнуть, что она была по происхождению немецких кровей. Однако её карьере и успехам во всех её делах, в том числе и личных, интимных это ничуть не помешало. Ещё один короткий штрих. В 1783-ем году русские войска под командованием князя Григория Потёмкина, бывшего для царицы близким другом, отвоевали у Турции полуостров Крым и берег Чёрного моря до реки Днестр. С той поры Крым и остался русским”.
          — А вот это абсолютно справедливо! — воскликнула Цветопольская. Крым — исконно русская земля!
          — Ничего подобного! — возразила Ольга (истинная украинка из Днепропетровска), — Крым по праву принадлежит Украине. По этому поводу были подписаны официальные документы.
          Началась дискуссия. Зазвенело многоголосие присутствующих. Рахман Борисович наступал на Цветопольскую. Алина Ивановна, умело сдерживая эмоции, нарочито подливала масла в огненное жерло души Рахмана Борисовича. Баритонил Лёвка. Певучим голосом солировала мягкосердечная, хотя и весьма темпераментная Соня. Глубоким грудным сопрано глаголила свою концепцию Ольга.
          Как только дискуссия стихла, Рахман Борисович, снова раскрыл свой манускрипт:
          “В 1958-ом году после окончания Московского энергетического института пришёл я на работу в качестве инженера-электрика в одну из известных энергетических фирм. После этого я проработал там более сорока лет.
         Ветераны фирмы рассказывали в ту пору, что особенный её расцвет произошёл несколько лет назад, когда руководящий пост занимала некая Амалия Израилевна Мальц. Потом выяснилось, что была она женой Зампредсовмина Первухина (в этом очевидно и заключался в какой-то мере секрет её успехов).
          “Амалия, — подумал я, — какое необычное для России имя”. И вот сейчас, много лет спустя, опять оно. Но уже в совершенно ином контексте.
          В истории русской литературы сыграла эта дама немецкого происхождения, определённую роль и оставила след не только в литературе, но и в культуре вообще. Амалия фон Лерхенфельд.
          Спустя пару лет после окончания учёбы в московском университете, один молодой российский дипломат был направлен на работу в королевство Бавария, в его столицу — Мюнхен. Дипломата звали Фёдором Ивановичем Тютчевым. В Баварии его стали называть Теодором. Внедрившись в немецкое аристократическое общество, Теодор познакомился с молодой прекрасной Амалией и влюбился в неё, как это часто бывает у молодых людей. Когда они познакомились, Амалии было всего пятнадцать лет, а молодому дипломату Фёдору Тютчеву — девятнадцать. Амалия с Теодором заигрывала, но серьёзных планов не строила. Немки, как правило, весьма прагматичны.
          Фёдор же попытался сделать ей брачное предложение, но это совершенно не импонировало знатной аристократической баварской семье, к которой принадлежала Амалия. Тютчеву было отказано. В 1825-ом году она выгодно вышла замуж за сослуживца Фёдора Ивановича, тоже дипломата, который был намного старше неё. В 1836-ом году муж Амалии получил назначение в Санкт Петербург. Такие вот превратности судьбы!
          Судьбы Амалии и Фёдора разошлись. Однако не навечно. Жизнь однажды их свела вновь, что оставило свой яркий след. Вот опять немка и опять заметный в России след”.
          Дискуссия о Тютчеве и его взаимоотношениях с немецкими и русскими женщинами разгорелась как костёр, который полыхал, разбрызгивая искры во все стороны, громко треща пожираемым хворостом.
          — Посмотрите на портреты тех немок, в которых был влюблён поэт, — эмоционально утверждал Лёвка, — они все были красавицами!
          — Нет, — упрямо уверяла Цветопольская, — немки красивыми практически никогда не бывают. Славянские женщины гораздо красивее!
          Упрямую Алину Ивановну не убеждали даже оперативно найденные во Всемирной Паутине изображения. Как не тыкали яркими дисплеями смартфонов ей прямо в лицо недовольные абсолютно несправедливым суждением Соня и Ольга, Цветопольская непоколебимо настаивала на своём.
          — Послушай, Отец, — обратился к Рахману Борисовичу Лёвка, — а почему Ты вообще стал писать рассказ на эту тему? Может быть, за этим стоит какая-нибудь личная подоплёка? Расскажи нам о причинах и целях написания твоего шедевра.
          Рахман Борисович призадумался, слегка потупив взор. “Да не было ничего такого” — пробурчал он, невольно зыркнув на Цветопольскую. Та на мгновение притихла.
          — Ладно, — сказал он, — расскажу вам один случай, хоть напрямую он сюжета и не касается. Когда я был ещё мальчишкой, жили мы на Украине в городе Проскурове. И была там одна женщина, врач. А у неё была дочка, которую звали Тамарой. Она была такая красивая блондинка с потрясающими голубыми глазами… Все мальчишки были в неё тогда влюблены. В том числе и ваш покорный слуга. Потом мать с дочкой переехали в Киев. По прошествии многих лет, бывая в Киеве по делам, я неоднократно пытался их найти, но, увы и ах… Моему сыну моя страсть к блондинкам не передалась. Вкусы у нас, к сожалению, разные.
          — Да, я действительно предпочитаю брюнеток, — подтвердил Лёвка, — и вовсе не “к сожалению”.
          Рахман Борисович не стал реагировать на реплику сына, и снова углубился в чтение своего манускрипта:
          “Амалия была замужем дважды, второй раз вышла за русского вельможу, занималась активной общественной деятельностью во время Крымской войны.
В 1856-ом году мужа назначили генерал-губернатором в Финляндию, и здесь она тоже была весьма активна. После смерти царя Александра Первого, Амалия с мужем вернулись в Мюнхен.
          А Тютчев, где Фёдор Иванович? В Баварии он прожил более двадцати лет, в Россию вернулся только в 1844-ом году. За эти годы он стал маститым поэтом и, можно сказать, литературоведом, познакомившись с трудами многих иностранных писателей и с ними лично.
          Он был дважды женат (на немках), а также (увы!) имел длительные внебрачные связи.
          Амалия посетила Тютчева незадолго до его кончины. Нереализованная любовь девятнадцатилетнего Теодора к юной баварской красавице, чувство, которое поэт пронёс через весь свой жизненный путь, отражена в его известном стихотворении “Я встретил Вас, и всё былое в остывшем сердце ожило…”.
          — В отжившем сердце, — поправил отца Лёвка, — А вы в курсе, что, вернувшись в Россию, Тютчев некоторое время проработал цензором и принимал решения, какие произведения иностранных авторов стоит печатать в России, а какие нет. И знаете, что он “забраковал”? Свежайшее на тот момент сочинение двух немецких соавторов. Какое? Не догадываетесь? Манифест Коммунистической Партии!
          — Я тот манифест совсем недавно в подлиннике на немецком языке прочитал! — похвастался Рахман Борисович, — Но Тютчев, откровенно говоря, правильно сделал. Не стоило пускать в Россию ту безумную идею, которая, в конце концов, породила сталинизм.
          — Ничего подобного! — воскликнула Цветопольская, — идея совершенно великолепна, а Иосиф Виссарионович был настоящим гением, и страна при нём только процветала!
          — Тю! Столько народу погубил ваш “гениальный” Иосиф Виссарионович. — Возражала днепропетровчанка, — Он бы и вашего Тютчева расстрелял или в Сибирь бы сослал за то, что он манифест компартии запретил.
          — И правильно бы сделал! — воскликнула Цветопольская сверхуверенно.
Тема сея спровоцировала вспышку настоящего пожара. После одного из пламенных пассажей Цветопольской в защиту сталинизма, Рахман Борисович потерял контроль над самим собой. Брызжа слюной и багровея лицом в яростном гневе, он разъярённым львом грозно рявкнул на Цветопольскую. Та ответила визгливым воплем гиены, в ответ на который Рахман Борисович вскочил из-за стола и, нервно трясущимся указательным пальцем указывая на дверь, гневно завопил: “Пошла вон, мерзавка!”
           Цветопольская резко замолчала, и, изображая оскорблённое чувство собственного достоинства, встала и, высоко задрав нос, направилась к двери.
          — Негодяйка! – бросил ей вслед Рахман Борисович, — живёт здесь, в Германии на казённых хлебах, постоянно утверждает, что они все ей должны, хотя в ней нет ни капли ни немецкой ни еврейской крови! И ещё к тому же сталинистка! Злющая баба, старая ведьма, людей ненавидит, эгоистичная и завистливая.
          Все стали дружно поддакивать разъярённому литератору. “Я вообще не понимаю, — заявил Лёвка, — почему вы с ней до сих пор приятельствуете и общаетесь”.
          Всё это время хлопотливая Аннушка отчаянно старалась всячески погасить вспышку конфликта. Ей пришлось прилагать неимоверные усилия, чтобы прекратить горячую фазу дискуссии и восстановить спокойствие. Однако главной её задачей являлось успокоить любимого Рахмана Борисовича, за здоровье которого во время подобных вспышек она особенно опасалась.
          На последнего вдруг нахлынули воспоминания. Эпизод в командировке в Виннице частенько всплывал в его сознании ярким пятном. В те “золотые времена” их зрелости, почти ещё младости, Аля представляла собой весьма соблазнительную голубоглазую блондинку, отнюдь не высокого роста, но телесно богатую характерными, вполне аппетитными, упругими изгибами. У них тогда произошёл краткий, но страстный роман с эпицентром в Виннице во время служебной командировки, и ещё несколько тайных встреч в Москве, увы, менее эффектных. Прошли годы и … (о Боже!) Цветопольская возникла в Германии в том же маленьком городке со своим третьим по счёту супругом Владимиром Владимировичем (чистопородным евреем). Они стали дружить семьями. “Увы, — констатировал Рахман Борисович про себя, — годы унесли былую красоту”. И действительно, из благоухающей формами голубоглазой блондинки, так вдохновляющей на эротические подвиги, Алина Ивановна превратилась в суховатую жилистую сплошь покрытую морщинами старуху. Волосы сильно поредели и, выкрашенные в какой-то неопределённый цвет, близкий к цвету собачьих экскрементов, стали жиденькой причёской, похожей на беспорядочную совокупность маленьких металлических пружинок. Потерявшие всяческую выразительность глаза стали казаться мелкими, злющими и колючими. А отношения Рахмана Борисовича и Алины Ивановны, особенно после ухода Владимира Владимировича в мир иной, превратились в постоянное склочничество по всяческим пустякам. Тем не менее каким-то парадоксальным образом их тянуло друг к другу. Их взаимная индукция порождала горячие, но абсолютно негативные эмоции, которые действовали как настоящий допинг или наркотик. Однако без них течение угасающей жизни казалось унылым скучным и однообразным. Они давали какой-то парадоксальный импульс к жизни. В их склоках скрывался, быть может, даже какой-то невероятный, нелепый маразматический эротизм.
          Углубившись в воспоминания, Рахман Борисович незаметно для себя закрыл глаза и уснул прямо за столом и даже чуть-чуть всхрапнул. Его разбудили голоса. Верная Аннушка слегка трясла его за рукав.
          — Рахмусик, а Рахмусик, Ты что заснул?
          — Нет, я не сполю.
          — Мы все слышали, как ты “не спал”! — возразил Лёвка, — Храпел как барсук.
          — А давайте, я лучше вам сейчас спою! — предложил сконфуженный литератор.
          Несмотря на неоднозначное в душе отношение к вокальным перформансам от Рахмана Борисовича, все, тем не менее, дружно согласились.
Снискав всеобщее одобрение, Рахман Борисович набрал в легкие максимально возможное количество воздуха и громко запел:
                Давно не бывал я в Донбассе,
                Тянуло в родные края,
                Туда, где доныне осталась в запасе
                Шахтёрская юность моя.
 
                Осталась она неизменной,
                Хотя от меня вдалеке.
                Там девочка Галя живёт непременно
                В рабочем своём городке.
                В далёком живёт городке.

                Отчаянно Галя красива,
                Заметишь её за версту.
                Бывалые парни глядят боязливо
                На гордую ту красоту…