Опасный дуэт, или сто грамм - не стоп-кран

                Рассказ               
              (быль из советской жизни)


Алан был невысокого роста, светлокожий с зелёными глазами – типичный потомок восточных сарматов, каких было в нашем селе немало. Сабит был выше среднего роста, смуглый, кареглазый и скуластый –  “осколок” чингисханово-тюркских завоевателей, которые базировались в наших местах не одно столетие. Но в социальном плане оба были совершенно нормальными людьми, а если выразиться точнее, - самыми обычными колхозниками.  Работали как все, не слишком усердствуя, словом, трудоголиками они не были, хотя и не лодырничали, и пили в основном как все, не  особенно   увлекаясь зелёным змием;    запоями не страдали, хотя пили систематически. Жён своих не били и детей не обижали,  скорее баловали их,  к руководству относились с должным уважением,  но никогда не прогибались перед ним,  драк и ссор избегали, но в то же время в обиду себя не давали, никому не завидовали и ни о ком плохо не судили. Одним словом, являли собой типичных советских людей. И ничего интересного о них нельзя  было  бы рассказать, если бы не проделки нечистого, который, как они говорили, время от времени "попутает их и смоется", а они, бедолаги, потом отдуваются по полной программе.
А нечистый мог попутать их только тогда, когда они оказывались вместе. Нечистый или чёрт, видать, любил баловаться с ними, когда они оказывались в одной колхозной упряжке.  Когда они работали отдельно и  пили порознь  –  с другими  мужиками, то всё  было нормально, ничего особенного не случалось, чёрт отдыхал.  Но если они сходились вместе, то – пиши пропало:  что-нибудь необыкновенное обязательно  случалось  и этот случай колхозу или  их семье  непременно  влетал в копеечку.  Поэтому председатель колхоза  Марат Шамшиевич всегда  строго  следил за тем,  чтобы они  ни  при каких обстоятельствах не оказывались вместе.  Это  он, Марат Шамшиевич,  наградил  их  кличкой  "разгильдяи".  И что интересно, раздельно друг от друга их никто не именовал этой обидной кличкой,  но как только по чьему-то недосмотру они оказывались  вместе,  то сразу говорили:  "Алан и  Сабит  опять вместе; разгильдяи  опять что-нибудь  натворят!"   И практически не ошибались.
Алан работал шофёром на грузовике, Сабит был  бригадиром строительно–монтажной  бригады,  которую в селе ещё называли  "шабашкиной  бригадой",  потому что в выходные дни и во время отпусков мужики обязательно нанимались всей бригадой  кому-то  сложить  печку или баньку,  а иногда и дом отгрохать.  Бригаде любое строительное дело было по плечу.  Правда,  им практически никто не платил  деньги за эту  “левую”  работу;  просто их хорошо  кормили, а после, когда дело было сделано, отменно поили водкой, и  этого им было  достаточно.  Их  жены тоже были  довольны,  поскольку  мужья  не тратили  на водку  деньги из более чем скромного семейного бюджета как другие, не болтались по праздникам и выходными днями с пьяными рожами по селу, да и по
продуктам питания была солидная экономия...
Шофёры, между прочим,  "калымили"  не меньше строителей–монтажников:   то кому-то надо привезти сено с дальнего покоса или  дрова из  леса, то кому-то  приспичит съездить  к родственникам в другой район в выходной день или на праздник всей семьёй, когда на трассе не дождёшься  попутных  машин.  Да и машин в те годы,  годы правления страной Никитой Сергеевичем Хрущёвым,  не очень-то густо было на сельских  дорогах.  Платили  люди за доброе дело тем же  "добром" –  водкой "Московская" за 2 рубля 87 копеек. Особым шиком считалась благодарность в виде водки  "Столичная",  которую пили только руководство колхоза и сельская интеллигенция. Она была почти на рубль дороже.

И  вот  однажды  зимой,  в первой  декаде  января,  председатель колхоза  уехал в областной центр на двухдневное  совещание  руководителей  колхозов и совхозов,  оставив за себя  главного бухгалтера и секретаря партийной организации колхоза. А они не были старожилами  в этом селе  и ещё  не совсем  уверовали в фатальность  связки  "Алан – Сабит",  поэтому когда во время  утренней  планёрки возник вопрос  об отправке  назавтра в город  за  строительным материалом бригадира строймонтажников,  они, недолго ломая голову, расписали ему автомашину  42–45 АСА  как более надёжную машину.  Это была машина  Алана.   Кто-то  из  членов  правления  колхоза заикнулся  было о фатальности этой связки, но тут же главный бухгалтер нервно махнул на эту реплику рукой, сказав,  что некогда  сидеть и заниматься перепланировкой  всех  колхозных  автомашин.  Итак,  Алан и Сабит  наутро  должны были ехать  в город  вместе, так сказать,  «дуэтом»...
Решение временного  руководства колхоза быстро дошло до их слуха и оно сразу же материализовалось в виде бутылки "Московской"  для обмывки предстоящей трудной дороги  ("жол жуу", как это называют казахи),  причём задолго до получения разнарядки, которую им вручили только ближе к вечеру. Водку они купили в складчину  и  припрятали  среди  хлама в гараже.  Вечером, когда главбух, парторг и завгар ушли по домам,  Алан и Сабит сели в кабине машины  и распечатали сорокаградусную.
–  Обмоем дорожку дальнюю сегодня, а то завтра я весь день, считай,  за рулём,  да ещё в городе, –   рассудительно  сказал  Алан,  разливая водку по двухсотграммовым гранёным стаканам. –   К лешему  этих  милиционеров,  лучше с ними не связываться.
–  Дело  говоришь,  Алеке, –   солидным голосом поддержал его Сабит,  с внутренней радостью  глядя на булькающую водку.  –   Лучше с ними не связываться. И чем отдавать трёшку  ментам за штраф,  лучше купить на неё водочку и селёдочку и тяпнуть  самим  за их ментовское здоровье.
“Трёшка” была обычной  ставкой незаконных поборов,  учиняемых  постовыми милиционерами у въезда в город и на его улицах.  От этих  поборов чаще всего страдали  сельские шофёры, потому что они  нередко  нарушали  правила дорожного движения  и к тому же от них постоянно  разило перегаром.
        –  Да и разговоры эти  –  об опасности отправлять нас куда-нибудь вместе  –  порядком надоели, – добавил Алан. –  Нам надо доказать, что все наши глупости и связанные с ними приключения  – пройденный этап. Мы докажем и председателю, и всему колхозу, что мы теперь другие,
заслуживающие уважения.
–   Ну, давай, тяпнем за твоё мудрое предложение, Алеке!
Они чокнулись стаканами, чтобы нечисть не попала им в рот, и выпили. Но только по полстакана. Торопиться было некуда. С водкой  у Алана и Сабита разговор всегда  клеился хорошо. Пили, вспоминали былое и от души смеялись над своими проказами.
–  Алеке, ты ещё помнишь случай на пароме с Фёдором Петровичем Воскобойниковым? –  спросил Сабит, выпив водку и закусив копчёной селёдкой.
Алан коротко хохотнул, вспомнив,  как  десять лет назад, тоже зимой и тоже в первой декаде января, въезжая на паром на реке Белая Ильмень,  бортанул своим грузовиком новенький  "ГАЗ-69"  и здорово помял ему  правый бок.  А с этой, правой стороны, как оказалось,  сидел  самый уважаемый в Володарском районе  человек –  первый  секретарь  райкома  партии  товарищ  Воскобойников Фёдор Петрович.  Бортанул он, конечно,  не нарочно.  Дело было  по пьянке, за что Марат Шамшиевич, бессменный председатель  колхоза,  получил  выговор  по партийной  линии  за  ослабление   дисциплины  во вверенном ему хозяйстве,   колхозная  касса  расплатилась за ремонт райкомовского "ГАЗика",  а «герой» события лишился полумесячной зарплаты.  Но, разумеется,  смешно было не это, а то, что происходило на пароме после столкновения автомашин.
Из  "ГАЗика"  с диким ужасом в глазах выскочил Воскобойников и заорал чуть ли не на всю Астраханскую область:
–    Чья это машина?!  Из какого колхоза?!
Алан высунул из дверки кабины  свою  пьяную рожу  и  заплетающимся  языком  бодро  крикнул в ответ:    
–    "Девятого  января"!
А паромщик Нариман,  который  в этот момент  встал  перед столкнувшимися  автомашинами в позе мирового судьи,  сказал весомо,  адресуясь  непосредственно  к руководителю района:
–  Между прочим,  надо  выходить из машины,  когда она  въезжает на паром!  В целях безопасности! Вон,  –   он махнул рукой на берег, где торчал большой щит, а на нём красной краской было написано обращение к водителям и напоминание пассажирам, –   со времён царя Гороха  висит  предупреждение  об этом.  И  не для  меня оно написано, между прочим!
Воскобойников зло посмотрел на паромщика, но ничего ему не сказал. Буравя Алана налившимися кровью глазами, он снова заорал:
–  Я спрашиваю:  из какого колхоза вы, пьяный человек!  Вы забыли, что пьяный  за рулём  –  это преступник?!
–   Я же говорю Вам:  "Девятого января" –  уже менее бодро  ответил Алан,  узнав  Воскобойникова  и  протрезвев почти наполовину. 
Тот  ещё больше распалился  гневом.
        –  Я сам знаю,  какое сегодня  число!  И оно в данный момент меня  не  интересует!  Я спрашиваю: "Как называется  ваш колхоз?!" –  Воскобойников в пылу гнева, по всей видимости, запамятовал кровавое событие  на Сенатской площади в Санкт-Петербурге, происшедшее 9 января 1905 года, в честь чего, собственно, и было названо хозяйство, в котором  в поте лица трудился  Алан.  А  событие,
о котором идёт речь,  происходило действительно 9 января, только  –  1961 года.
А тем временем  паромщик  с  уязвлённым  самолюбием из-за того,  что Воскобойников не отреагировал  должным образом на его вполне справедливое и законное  замечание, стоявший и подумывавший, как бы поставить на место зарвавшегося не в своей вотчине начальника  (на пароме, как известно, всегда один начальник, как в бане банщик  –  паромщик!), неожиданно для столпившейся уже многочисленной  публики  гаркнул:
–   Сказано  же –  из колхоза имени  Девятого  января!   Неужели   не  понятно?!  –  а  потом, обращаясь к публике, –    У нас  некоторые начальники  не знают даже  названия своих  хозяйств,  вот
потому и дела у нас в стране такие аховые.
Публика  сразу развеселилась.  Но Алану, равно как и Сабиту, сидевшему рядом,  было не до смеха. Естественно, ещё и первому секретарю райкома партии,  которого только что едва  не покалечили.   
Воскобойников без особой злобы, но с каким-то унижающим рабочего человека прищуром посмотрел на вредного паромщика,  который, по всей видимости,  не любил  первых секретарей  районных комитетов партии.
–  Ты  кто:  паромщик  или  толмач,   работающий  на  общественных  началах?  –   спросил  Воскобойников, продолжая  глядеть  на паромщика  прищуренными,  унижающими  достоинство рабочего человека,  глазами.
Паромщик, видно, почувствовал кожей,  что первый секретарь райкома партии своим ехидным прищуром специально унижает его, и  тоже презрительно прищурился,  отчего лицо его  стало злобным и устрашающим.
–  И  тот  и  другой!  –  с ехидцей  ответил Нариман и  грозным тоном добавил, –   Вы нарушили  правила безопасности переправы, так что давайте платите штраф  –  полтора рубля!
–   Во  даёт!  –   воскликнул кто-то из  ротозеев с восхищением. –   Во, мужик, а!?
Этот человек, конечно, был из другого района, может быть, из соседнего, Красноярского,  а то бы он не посмел так открыто восхищаться беспартийным рядовым  человеком,  смело вступившим в пререкания с партийным руководителем.
Паромщик, видя, что люди восхищаются им,  почувствовал себя Робин Гудом и приосанился, показывая толпе, что он не из лакейской породы, и бесстрашно, твёрдой  походкой,  пошёл прямо  на самого первого секретаря райкома. В правой руке у него был толстый железный крюк, которым он обычно цеплял цепи с берега, чтобы ими  зафиксировать паром. Хотя, по правде говоря,  он  не совершал такой подвиг,  которым стоило восхищаться, поскольку  паромы и паромщики  на реке Белая Ильмень  подчинялись напрямую  областному управлению паромных переправ  и  ему нечего было бояться за какие-нибудь последствия за пререкания с руководителем одного из многочисленных районов области.  Вот если бы стали выпендриваться Алан или Сабит,  то это совсем другой коленкор –  им потом  действительно была бы крышка. 
–  Ты  помнишь,   как  трусливо нырнул в машину  Воскобойников? –   засмеялся Сабит,  освежая в памяти Алана  давнюю историю. –   Он, наверно, подумал, что Нариман  ударит его  своим железным крючком по башке.
–   Да нет! Он не испугался, а Нариман никогда не поднял бы руку на него, он же не сумасшедший,  - не согласился Алан с мнением Сабита. –  Просто ему не хотелось ругаться с паромщиком. Ты не забывай,  он же ведь  первый человек района.  Между прочим, Нариман и испортил все. Может быть, Воскобойников  и простил бы нам, трудягам, если  бы  паромщик своим заступничеством  не оскорбил его руководительское самолюбие. Вот он и отыгрался на нас и на нашем бедолаге–председателе.
Выпили ещё по полстакана водки и задымили “Беломор-каналом”.
–   А помнишь  нашу  первую в жизни  встречу  с негром? –   спросил Сабит, смеясь.
Алан снова коротко хохотнул, вспомнив экстраординарный случай.
–   Дурак был он,  этот  негр. У меня ведь  и мысли  не было оскорбить его,  а он сразу  начал  хватать  меня  за шиворот...
А  случай  тот  приключился  с  ними  в 1965 году,  летом.   Они тогда  ездили в город  за тарой  для
помидоров и гвоздями.  В первый день они успели только оформить документы на получение тары и выбрать из тысяч  ящиков разных размеров только нужные им. Пришлось заночевать в городе.  Вечером они поставили машину  на охраняемую стоянку  недалеко от областной овощебазы и пошли на трамвайную остановку.  Вскоре,  громыхая и лязгая по стальным рельсам своими железными колёсами и корпусом,  подъехал трамвай. Алан,   имевший  дурную привычку всегда  спешить и лезть вперёд всех  где угодно, встал к рельсам так близко, что трамвай едва  не снёс своим железным бортом  его нос.  Когда трамвай остановился,  двери его оказались аккурат напротив Алана.  Двери с грохотом открылись и первым стал  выходить из вагона  высокий, под два метра ростом,  молодой  чернокожий африканец.
–  Дьядиа, дай минэ сходить к землю, –   сказал  по-русски молодой человек из Африки,  не рискнув оттеснить  в сторону  перегородившего ему  дорогу Алана,  как это не преминул бы сделать наш советский гражданин.
Алан поднял на него глаза и на долю секунды  остолбенел от  неожиданности.  Дело в том, что и он и Сабит до этого дня никогда, ни разу в жизни,  не видели  живого чернокожего человека, видели его только один раз в популярном когда-то советском фильме "Цирк", и то тот был мальчонком.  А  этот, как назло,  был такой огромный и такой черный, что Алан ни во сне, ни наяву  не мог даже представить себе такую  черноту человеческой кожи, потому и  ляпнул в состоянии невероятного  изумления и страха  подвернувшиеся  первыми на язык слова.  При этом он машинально произнёс ещё одно словечко,  которое  в то время  имело чрезвычайную популярность  и взрослым мужским населением Советского Союза  употреблялось наравне  с  такими  словами  как   "чуваки",  "кайф", "ништяк" и т. д., то есть вполне привычное   для   слуха   советского   человека   словечко.   Но  как  раз  оно,  словечко-то  это,   и  обидело  чернокожего товарища  сильнее  всего.
–  Ух – ты,  бл...ь,  какой  негр !!! –   вскрикнул Алан и отпрыгнул в сторону от нависшего  над ним  огромного,  как Кин–Конг,  черного  человека.
Никакого преднамеренного желания оскорбить или обидеть человека у Алана не было, просто с языка слетело слово, обозначавшее страшное  потрясение.  Только и всего.  С кем такого не бывает? Да и негром назвал он молодого человека только потому, что понятия не имел о том, что со времён победы северян над южанами в гражданской войне в Америке слово "негр" воспринималось чернокожими  как оскорбительное.   Алан,  закончивший только семилетку и шофёрские курсы, искренне полагал, что всех чернокожих людей называют неграми и не иначе.
А чернокожий товарищ обиделся серьёзно.  Обидевшись,  он схватил  малорослого  Алана за шиворот и потащил его куда-то, приговаривая при этом:   "Я к вам, дьядиа, не биллиядь!  Я штудент. Я не биллиядь,  понимайт вы это?"
Сабиту, стоявшему в сторонке, послышалось, что африканец сказал  "Я к вам не бильярд...", и  он подумал про себя:  "При чём тут бильярд?"
–  Э-э-э! Ты куда меня потащил?!  –   завопил Алан, упираясь ногами в землю. –   Ну-ка,  отпусти  дядю, а то трамвай  уйдёт!
–  Нэт,  мы с  ваш  пойдём сичас в  милицистен! –   обидчиво произнёс африканец,  крепко  держа трепыхавшегося как рыба на крючке Алана.
–   В  милицию, что ли?!   За  что?! –  искренне удивился Алан и попытался высвободить ворот рубашки из цепких  черных  пальцев. Но те  держали его крепко.
Тогда Алан, совершенно сбитый с толку, обернулся к своему  другу  и растерянно спросил:
–   Слушай, Сабит,  чё ему надо от меня?!  Он  меня в милицию  тащит!
Им ни в коем случае нельзя было попадать  в милицию:  не дай бог, отправят их на  пятнадцать суток за оскорбление  иностранца, а на колхозных полях  сгниют с трудом выращенные и с нетерпением ожидаемые москвичами невероятно вкусные помидоры из-за отсутствия  тары,  тогда  председатель колхоза  с них  живьём  сдерёт кожу. Алана  нужно было немедленно выручать. В общем, Сабит, видя, что дело дрянь,  подошёл к чернокожему молодому человеку  сзади и безо всяких  там предисловий дал ему здоровенной рабочей рукой хороший подзатыльник.  Африканец  упал, а они ноги в руки и дали дёру  на "одиннадцатом маршруте"  (то бишь, на своих двоих).  Но  скрыться  с места  международного  конфликта  им  не удалось. На их беду, в том же трамвае ехали двое молодых  милиционеров,  которые  увидели опасную для мира между народами потасовку, выскочили из уже тронувшегося было общественного транспорта и в два счета догнали эмоциональных бедолаг,  не отличавшихся  спринтерскими  способностями  быстро развить нужную скорость.
Понятное дело, стражи общественного порядка скрутили им руки назад и потащили в ближайшее отделение  милиции. Туда же за ними пришёл и высокий африканец, который заявил, что два местные «дьядиа" оскорбили его, совершенно невиноватого, и ещё избили.   В отделении милиции без проволочек разобрались в причине международного  инцидента  и, надо сказать, с  пониманием отнеслись  к  искреннему  потрясению Алана,  однако допущенное Сабитом рукоприкладство к затылку товарища из  Конго, который, может быть, был лично знаком с самим Патрисом Лумумбой,  расценили  как  дерзкое уличное  хулиганство и оштрафовали обоих колхозников  на шестьдесят  рублей, по тридцать рубликов с каждого. И ещё заставили  принести публичное извинение африканцу. Извинились колхозники моментально. А вот нужной суммы для немедленной уплаты штрафа у "хулиганов", к сожалению, в карманах не оказалось и милиции  пришлось отправить в колхоз имени Девятого января извещение об уплате этого штрафа  из  колхозного  бюджета.
В уведомлении с гербовой печатью ГОВД об административном наказании колхозников  значилось:   такими-то  колхозниками "проявлена недостаточная политическая зрелость,  в  результате  чего  названными товарищами   допущены  словесное оскорбление  и  нанесение побоев  невинному гражданину из дружественного  СССР  государства  Конго".   И, естественно,  партийному,  комсомольскому  и  профсоюзному  комитетам  колхоза строго предписывалось  "должным образом обсудить на общем собрании коллективного хозяйства недостойное  поведение  таких-то колхозников,  а  также  повысить  уровень  разъяснительной работы  в массах  политики ЦК КПСС по укреплению  дружбы и взаимопонимания между нациями и народами нашей планеты".
В общем, Алан и Сабит снова  ославились  на всё село и на весь район, а кроме того, лишились солидной премии,  которую  выписывали всем колхозникам к седьмому ноября,  очередной годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции,  и получили  дополнительное  прозвище среди  своих закадычных друзей – "городское хулиганьё".  На общем собрании колхозников накануне великого праздника советского народа парторг колхоза  гневно заклеймил Алан и Сабита, назвав их  "политическими провокаторами" и "пособниками мирового империализма, терзающего свободолюбивый народ просыпающейся Африки". Однако эти выражения в качестве очередного прозвища почему-то не прижились, хотя во время пьянки в честь праздника кто–то не преминул в шутку назвать их "пособниками мирового империализма".  Наверное, потому не прижились, что многие колхозники ещё хорошо помнили сталинские времена, когда под такими формулировками у многих из них  отцы и деды загремели на строительство Беломорского канала и на освоение природных богатств воркутинского края.
К слову сказать, история с конголезцем имела продолжение, но об этом Алан и Сабит  не распространялись, полагая, что оно не представляет никакого интереса. А продолжение было такое.  Когда милиционеры их отпустили, они с горя сразу пошли в гастроном,  купили  бутылку  водки  и направились в центральный район города устраиваться в Доме колхозников  на ночлег.  По дороге  они случайно встретили двух ребят  из своего села, которые учились в медицинском институте. Ребята, ясное дело, обрадовались, тем более один из них приходился Сабиту внучатым племянником. Студенты предложили Алан и Сабиту переночевать у них  в студенческом общежитии.  Мужики предложение не стали  отклонять, поскольку  оно сулило  экономию  денежных  средств,  да и  интересно им было  посмотреть,  как живут студенты страны Советов.
В общежитии  Алан и Сабит пошли в общий студенческий туалет,  который находился в конце длинного коридора,  чтобы отправить  естественные надобности и заодно помыть руки.  В дверях туалета они неожиданно столкнулись ...с тем же африканцем.
Добродушный Алан, уже успевший забыть и неприятный инцидент и страх перед  предстоящей  экзекуцией  в колхозе,  увидев чернокожего африканца, очень обрадовался,  как будто встретил старого доброго приятеля.
–   О-о,  друг!   Привет!  –   Алан,  схватив  руку  чернокожего  молодого  человека и,  глядя на него снизу вверх  с радостной улыбкой на всё лицо,  стал добродушно трясти её. –   Ты, друг, шибко  не  обижайся  на нас. У  нас  все  это  случайно  вышло.  Мы ведь  с тобой  почти  братья...
А вот чернокожий африканец, не в пример ему,  оказался не очень дружелюбным и к тому же настырным.
–   Мы, дьядиа, с вашим не  братья.  Я  вас  не  знает, –   перебил он Алана и тут же опасливо покосился на Сабита, стоявшего позади своего друга с растянутым до ушей ртом.
Сабит, между  прочим, уже  не имел  к чернокожему  товарищу  никаких  претензий  и  тоже был расположен благодушно.
–   Как  не  братья?!  –   весело  рассмеялся  Алан. –   Мы  с тобой,   друг,  братья!  Вот  смотри:  ты  вот негритянский негр, да?
Африканец  опять  покосился  на  стоявшего  позади  Алан  Сабита  и  смущённо проговорил:
–   Не негритянский, а африканский,  дьядиа.  А приавилно сказать будет –  африканос.
–  Ну,  хорошо, пусть будет так, –  согласился Алан, –  ты, значит, африканос негр, да?  А  вот  я –  советский негр!
–   Я  не  понимайт  Вас, –   сконфуженно покачал головой африканец.
–   Ну, что тут не понимать!?  Вот смотри, –    Алан показал ему  свои жилистые руки, в  которые   въелись мазут и солярка,  потом  ладони, на которых  бугрились  тёмные мозольные наросты. –   Видишь, какие у меня руки?  Я такой же пахарь,  как  негр!  Пашу, то есть работаю от зари до темна,  а получаю гроши.  Понимаешь теперь, почему мы с тобой братья?  Ты африканосский-негр, а я  –  советский негр!  Мы с тобой, друг, настоящие пахари!               
–   Я  дьядиа не пакхар, –   не согласился африканец с мнением Алана. –   Я  штудент.
–   Вот  видишь!  –  обрадованно  воскликнул Алан. –   Ты  даже  не пахарь,  хоть  и настоящий  негр, а я настоящий пахарь!  Выходит,  я  даже негрее  негра!  Так что, друг, мы с тобой настоящие братья  и по этому случаю мы сейчас  втроём вмажем! –  Алан, потянувшись, по-дружески обнял африканца за  плечи  и  потянул в сторону  комнаты  ребят–земляков. -  Пойдём, выпьем по рюмочке водки за вечную дружбу.
Африканец  упёрся. Он никуда не хотел идти  со своим  новоявленным "братом"  и  как ни старался  Алан затащить его в комнату земляков,  ничего из этого не вышло.
–  Да оставь ты его в покое! –   не выдержал, наконец,  Сабит. –   Если думаешь, что одной бутылки на двоих много, то ты не пей, я сам один выпью.
Алан,  взглянув на Сабита,  весело  рассмеялся,  затем  панибратски  хлопнул африканца  по  спине.
–   Ну, ладно, братишка, иди! Иди, раз не хочешь тяпнуть с нами за дружбу. Но смотри, не обижайся на нас!
Африканец наконец-то улыбнулся. Он, кажется, обрадовался, что брат–казах  отстает от него.
–   Нэт,  нэ буду обижаться, –  сказал он и быстро пошёл по коридору  дальше.
–   Вот  это  негр, а?! –   смеясь, негромко произнёс Алан, глядя вслед высокому чернокожему студенту. –  Никогда не думал, что человек может быть таким черным. Прямо как конь вороной!

Таких приключений у Алан и Сабита было очень много,  но о большинстве из них они не рассказывали даже самым близким друзьям. Помалкивали, боясь прослыть придурками. Ведь у обоих
росли дети и они не хотели, чтобы их дети стали предметом насмешек.

        В общем, в тот вечер в гараже они выпили бутылку  "Московской" до дна и расстались до пяти утра. Что их опять ждёт там, в городе или в дороге, в какие ещё  приключения они попадут –  об этом они  не знали  ничего.  Но они не хотели  больше  никаких  приключений, не хотели быть позором для колхоза и посмешищем в глазах народа. Ведь им уже шёл  пятый десяток.  Пора и образумиться. К тому же и дети уже выросли:  парням скоро идти служить в армию,  а девкам –  замуж.  Неудобно перед ними. Такими вот примерно  мыслями  закончили они  обмывку  дороги   и  разбрелись нетвёрдой походкой по своим  домам.
Они  не  случайно были  привязаны  друг  к другу.  Сабит  уважал Алан. Очень уважал!  За то, что Алан был  шофёром   высшего  класса  и непревзойдённым  техническим  диагностом.  Бывало, подъедет к нему  какой-нибудь шофёр  и говорит ему:  "Алеке, у меня что-то с мотором. Послушай, а?"  Заметьте: «не посмотри», а «послушай».  А Алан в ответ: "Заглуши мотор. А теперь заведи... Ну-ка, поднажми на газ..."   Алан внимательно прислушается к звуку мотора, как врач к работе сердца больного, и произносит свой диагноз.  "А-а, понятно, это у тебя..." – и скажет в чём  тут дело, а также  подскажет, что надо сделать.  И не нужно разбирать весь мотор, копаться в нем до умопомрачения в поисках причины дефекта. Всё ясно и коротко. А более  простые  неполадки, допустим,  ходовой части, он чувствует уже на расстоянии... И главное –  его диагностика  никогда  не бывает неверной,  ошибочной.  Это знают все шофёры не только колхоза имени Девятого января, но почти всего Володарского района.  А о состоянии его собственной, то есть закреплённой за ним,  машины  можно и  не говорить:  функционирует как самые лучшие швейцарские часы. Ещё  уважал  он  Алан и  за  то,  что тот был заядлым  и первоклассным автогонщиком.
Алан вперёд  себя никогда  не пропускал  другую  машину.  Никогда!  Если, конечно, в кабине рядом с ним не сидел кто-нибудь из трусоватых начальников или не сидела очень уж беспокойная женщина,  которая  непременно  начинала  вопить,   как только автомашина  переходила на замечательную  крейсерскую  скорость, полагая, что Алану надоело жить самому и он желает заодно угробить и её жизнь.
Едешь с ним, к примеру,  по трассе и  видишь  впереди, вдали, почти  на кромке горизонта,  другую машину, также движущуюся  с  крейсерской скоростью,  и высказываешь своё мнение относительно трудности, проблематичности нагнать впереди идущую машину.  Алан только ухмыльнётся, затем спросит:   "Ты  имеешь  в виду вон ту машину?  Ну, это мы посмотрим".  И он  налегает грудью  на баранку  как на любимую женщину  и  топит  педаль газа  до предела, от чего машина вздрагивает и  взвывает мотором,  как молодуха в момент наивысшего экстаза.  Вскоре начинает казаться,  что идущая впереди  машина сбавила скорость или же вовсе остановилась,  чувствуя заранее свою  обреченность.  Пройдёт очень немного времени и машина  Алана  снарядом  тяжёлой гаубицы  просвистит мимо обречённой  на поражение автомашины. Успеваешь только заметить, как её водитель  с восторгом  смотрит на обгонщика и вдруг, откинув голову назад, широко открывает рот.  И тебе понятно, что он там сказал. Он наверняка произнёс:  "А–а, чёрт, Алан! Ас-водила!"   Алана сразу узнавали  по почерку!
В такие минуты Сабит чувствует себя не просто  настоящим  мужчиной,  но и  Человеком!  Ему кажется, что он сидит рядом с великим Человеком, с Великим Шофёром всех времён и народов.  И за это – возвышенность чувств –  он беспредельно благодарен своему другу Алану.  И несмотря на то, что они одногодки, из того самого великого уважения Сабит величает его ласковым и уважительным "Алеке",  как мудрого и старшего по возрасту человека.
Единственное, что не нравится Сабиту  в поведении друга,  это – нередко проявляемое неумение Алана остановиться вовремя в употреблении зелёного змия. Сегодня он, скажем, ограничился  одной бутылкой  и они расстались почти совершенно трезвые,  а завтра он может увлечься водкой так, что напрочь забудет и про слова из их любимой песни «Чтобы не пришлось любимой плакать, крепче  за баранку держись шофёр», и про всё остальное:  интересы колхоза, семью, детей, которые уже стали взрослыми, пошлёт подальше и его, Сабита, своего старого друга, и понесётся его душа вдоль по Питерской, покуда не занесёт его, а вместе с ним и его самого, снова  куда-нибудь... Но Сабит был далёк от мысли читать нравоучения своему  другу  и вообще никогда вслух не высказывал своё недовольство единственным недостатком Алана.   Наверное,  потому, что сам был такой.  Правда, таким он был только с Аланом,  без  него  он иногда  мог остановиться даже на одном стакане и не брать внутрь ни грамма больше.
А Алан  уважал Сабита за то,  что он был  единственным  человеком  в колхозе и вообще на белом свете (жена не в счёт: она обязана уважать и понимать  мужа, каким бы он ни был разгильдяем),  который понимал его с полуслова, а иногда и без слов, и искренне восхищался им как мастером автогонок на трассе. Выезжать с Сабитом в командировки или просто ехать по автотрассе –  для него было одно удовольствие или, говоря по-современному, –  в кайф.  Сабит никогда не осуждает его,  никогда не бывает недовольным им. И даже пьёт точно как он  сам:  если  катит дело –  до потери пульса,  но при этом никогда не теряет голову и не дебоширит,  никогда не ноет на следующий день по пропитым денежкам.  "Было дело –  ну и чёрт с ним!"   Одним словом, они были  как братья–близнецы.

Когда Алан и Сабит на следующий день выехали из колхоза,  было пять минут шестого. Но уже голосили по селу  петухи и мычали в хлевах коровы.  Было уже светло и тепло. До Астрахани всего 70 километров, но по пути нужно было переправляться на паромах через три широких рукавов Волги, на них шофёры теряли, особенно в летние месяцы,  от полутора до двух, а порой и до трёх  часов. Поэтому и выезжали пораньше, чтобы в городских конторах и учреждениях быть не позднее девяти часов – к началу рабочего дня.  Опоздаешь,  потом кого-то обязательно не застанешь на месте,  и тогда считай, что день пошёл псу под  хвост.
По пути обогнали тринадцать  автомашин.  Сабит, между прочим, не подзадоривал Алан, а только кивал подбородком вперёд, где на горизонте маячила какая-нибудь автомашина, и  говорил:  "Ишь, как прёт!  Видать, тоже спешит за тарой" или "Несётся прямо как ошалелый!".    Алан на эти реплики реагировал так:  "Ах, это разве скорость? Ползёт, а не едет" или (по привычке хохотнув коротко) "Моя сейчас озвереет! И тогда посмотрим".   После этих слов он молча и привычно налегал  на баранку  и давил на педаль газа.  И его машина неслась вперёд как на крыльях.
На  складе  «Облколхозснаба» они были  без десяти минут девять.  Завскладом  стройматериалов был  новый человек, которого  Сабит видел впервые. Звали его Виктором  Жалеевым.  Он  оказался  ничего мужик. Договорились обо всём легко и просто. Получили две тонны материалов – сплошное  железо:  полсотни  листового железа  для кровли, неразрезанные угольники,  несколько ящиков гвоздей, шурупов и многое другое.  Получить их  быстро, без канители, помогли, конечно, и два десятка жирной воблы и хороший кусок  балыка  из осетрины, врученные Сабитом Виктору сразу же после знакомства.  Как говорится, не подмажешь – не поедешь...  Рыба Виктору  очень понравилась.  От полноты чувств за столь замечательный презент,  завскладом пригласил колхозников к себе домой на обед.
Жена его Клава  оказалась хлебосольной хозяйкой.  Не обошлось, конечно, и без традиционного элемента русского гостеприимства – водки. В планы  Алана и Сабита  в этот раз, как вы уже знаете, не входило употребление горячительного напитка в городе.  Однако нельзя было обижать  хлебосольных хозяев  дома,  тем  более  –  только  сегодня  познакомились.  Первая  рюмка  и  пошла  за  знакомство...
Возвращаясь  на базу  навеселе,  Алан и Сабит заглянули в гастроном,  купили домой кое-что из продуктов, которые им заказали жёны, и по бутылке "Столичной", стройной как невеста на выданье,  которая, так же как и заказанные продукты, редко  поступала в их сельский магазин. 
Где-то около пяти часов вечера, уже почти в сумерках,  погрузив груз и укрепив его в кузове как следует,  Алан и Сабит подошли к  Виктору, чтобы по-мужски крепко пожать ему руку и, сказав "Биссмилля!", выехать в дорогу.  Но Жалеев оказался человеком смекалистым и дальновидным.  Он понял, что с этими мужиками можно «варить кашу»:  постоянно иметь хорошую рыбу,  летом же приехать к ним в село в отпуск отдохнуть, порыбачить, поохотиться и покушать водку задаром.  И он решил закрепить завязавшиеся отношения с ними.
–   Нет,  мои  дорогие,  так  дело  не  пойдёт!  –   сказал  он  с  радушным  смехом,  не  подав  им  свою руку для дружеского пожатия. –   Мы с вами давеча  выпили  за знакомство,  правильно?  А теперь  надо выпить  за  дружбу  и  доброе  сотрудничество! 
Он достал из шкафа своего рабочего стола припрятанную, видимо, для такого случая  бутылку хорошего портвейна и торжественно  водрузил её на стол.
–   Нет,  дорогой  Виктор! –   сказал  Сабит, –   Нам надо ехать.  Спасибо тебе и за гостеприимство и за  это предложение, но нам надо ехать.  А  дружить мы можем и без помощи бутылки.
–   Да, нам  уже  пора ехать, –   подтвердил Алан слова своего друга, но не очень твердо и решительно.
–  Поедете, поедете, куда денетесь, –  весело засмеялся Виктор и, распечатав бутылку, тут же стал разливать по стаканам. –  Полчаса  раньше,  полчаса позже – это разве играет роль... Ну что, мужики, давайте дёрнем за  дружбу!
Выпили, покурили, поговорили и всем троим одновременно показалось, что маловато для полного
счастья.  Алан и Сабит посмотрели  друг на друга и поняли друг друга без лишних слов.  Алан сходил за свей бутылкой.
        –   Как говорится, раз уж пошла гулянка,  то пусть играет и  гармошка, –   сказал он весело, удачно употребив услышанное где-то крылатое выражение.
Закуски у завскладом не было,  поэтому Сабиту пришлось принести  круг копчёной колбасы, купленной для домочадцев. Выпили по полстакана водки и скоро от гремучей смеси всем стало очень хорошо. Загорелся пьяный разговор.  Слушали друг друга, как водится в таких случаях, с повышенным интересом.  Допили бутылку на самом интересном месте беседы. Виктору  стало  жалко,  словно  великое, важное для всего народа,  дело приходится свёртывать.
–   Мужики, вы тут трошки покалякайте без меня , а я сбегаю в магазинчик, он тут недалеко, –   сказал он и стал торопливо одевать полушубок.
–   Не надо  никуда  бегать, –   остановил его Сабит  и принёс  свою "Столичную".
И  пошло –  поехало. Вскоре Алан принёс и разрезал свою колбасу.  В общем, пьянка закончилась  где-то около  семи вечера.  В это время Алан и Сабит могли быть уже в колхозе.  Расставаясь по-братски возле машины, все трое клялись друг другу в дружбе до гробовой доски,  без конца обнимались.  При этом у  Сабита все время заплетались и подкашивались ноги, отчего его то относило далеко в сторону от тёплой компании, то прибивало к холодному борту грузовика;  Жалеев все время повторял, что они, Алан и Сабит, –  классные мужики  и это он заприметил сразу,  и находил, что это дело надо обязательно  обмыть, и опять  хотел сбегать в магазин; Алан возражал и говорил, что он уже  выпил свою  норму и больше не выпьет ни миллиграмма, потому что  он  за рулём, к тому же отвечает за груз и за пассажира, то есть за Сабита, и пытался подняться в  кабину своего зверя – грузовика,  но никак  не попадал ногой на ступеньку и ударялся лицом о дверцу.  В конце-концов они распрощались с Виктором  и  выехали  в свой  родной  колхоз.
По   городу  Алан   ехал   осторожно.      Кажется,   страх   совершить   аварию  или   неосторожный наезд  на  перебегающих  улицы  то  тут,  то  там  пешеходов  немного  отрезвил  его.   Но  как  только выехали за черту города,  он рванул вперёд на всех парусах.  В голове у него стучала только одна  мысль:  быстрее  доехать до  колхозного  гаража, пока  его  не развезло,  пока не опьянел  до потери  пульса.  Это он так  думал,  что ещё не совсем  пьяный, но становится уже совсем пьяным. На самом же деле он уже  ехал, что называется,  «на автопилоте». Сабит рядом  безмятежно сопел,  без оглядки  вручив свою судьбу и жизнь в руки старого друга.
Возле парома на реке Белая Ильмень  столпилась  огромная  колонна автомашин.  Вечером тут всегда так. Очередь на паром  возникает чаще всего из-за машин  с прицепами,  везущих  в свои колхозы длинные металлические трубы для оросительных систем или строительный лес. Одна такая машина с прицепом порой занимает собой половину парома и тогда на нём вместо девяти – десяти машин умещаются всего лишь пять или шесть,  а на берегу же быстро начинает  расти очередь.
Остановившись в хвосте длиннющей очереди, Алан вышел из кабины, встал на ступеньку, крепко держась одной рукой за баранку, посмотрел вперёд и прикинул:  впереди него  как минимум двадцать –двадцать пять  машин,  а это приблизительно  полтора–два часа  ожидания,  значит  на  паром заедет где-то около одиннадцати вечера.  К этому времени он окосеет окончательно, это он знал точно, без прикидки, и тогда он при въезде  на паром на автопилоте обязательно наломает кучу дров,  если только кого– нибудь вообще не столкнёт с парома в воду. А ещё опоздает на третий паром, который перестаёт перевозить машин ровно в полночь.   Там ему с Сабитом придётся заночевать на
берегу. А мороз крепчает и крепчает.
Тут он увидел, как недалеко от парома по льду пересекают реку малотоннажные машины:  "ГАЗики", "Победы" и даже порожние грузовики, хотя и им запрещено переезжать по льду. Конечно, вопрос не в запрете или разрешении, а в том, выдержит ли лёд его грузовик с тяжёлым грузом. "Может быть, рискнуть?" –  подумал  Алан и растолкал Сабита.
–   Что, уже приехали? –   промычал пьяный Сабит, не имея сил размежевать веки.
–  Чёрта с два, стоим  на  Белой Ильмени,  впереди  длинная  очередь и  неизвестно,  когда  она рассосётся, –  сказал Алан , едва ворочая языком.
–    Ну тогда давай, вперёд!  По льду!  –   Сабит махнул рукой вперёд.
–    Ты думаешь,  лёд нас выдержит?
    –    Ну,   не    выдержит  –   хрен   с   ним!    Тебе что, льда холодного стало жалко? Давай,     вперёд!  –   Сабит  снова  махнул  рукой  вперёд  и,  завалившись на бок, тут же засопел.
–    Ладно,  рискнём.  –   Алан  объехал  стоявший  впереди  грузовик  и по обочине поехал  к  берегу.  Недалеко от берега он съехал с трассы и, проехав в сторону по берегу реки метров пятьдесят, где уже была проложена легковыми машинами дорога по льду,  остановился. Посмотрел на Сабита и в нём вдруг вспыхнул безотчётный страх. Страх потерять такого замечательного друга и примерного односельчанина.
–    Эй, Сабит, давай выходи из машины!  Пробегись  до другого берега пешком! –   крикнул он другу так громко, что могли услышать этот крик отчаяния и черти в аду. - Выходи и беги на тот берег!
–    Ты  что,  одурел:  в таком  состоянии  по  такому  собачьему  холоду?!  Давай,  жми  на  газ!  Не ссы, проскочим, - пробормотал он, снова засыпая.
Из кабины одной из машин, стоявших в очереди на паром, высунулась голова и  прокричала: 
–    Эй, дурень,  провалишься  ведь!
–    Слышь, предупреждают, что провалимся, –   прокомментировал Алан  коллегу, глядя на Сабита
–   Да  пош–шёл  он  на ...! Он  что,  знает,  кто тут  за  штурвалом?!   За рулём  тут – ас! –  Сабит помолчал, потом снова махнул рукой вперёд, –   Ну,  давай, жми на газ.  Скажи  "Биссмилля"  и  топи! 
–   Ты,  может, пойдёшь  пешком?  Зачем рисковать вдвоём?  –   сказал ему  Алан.
–   Алеке, ну  ты  задолбал меня! –   рассердился вдруг Сабит. –   Езжай  вперёд или заворачивай назад и  пристраивайся к  хвосту очереди.  И будем торчать тут  до посинения.
–   Ладно.  Биссмилля  рахман  ир  рахим!  –   Алан задним ходом отъехал от берега  метров на десять–пятнадцать  и, разогнавшись,  рванул вперёд  на четвертой скорости.  В середине реки, когда машина, словно  натолкнувшись на невидимую преграду, отчаянно забуксовала на месте и вдруг резко  осела, Алан успел  глянуть  на спидометр. Его стрелка  остановилась против семидесяти километров в час и резко упала вниз.  Лёд, прогнувшийся под грузовиком,  вдруг проломился.
–   Тонем!  Выпрыгивай!  –   крикнул Алан Сабиту  и выпрыгнул из кабины первым.
Грузовик  на миг вздыбился, задрав нос, поскольку тяжёлый кузов сразу погрузился в воду,  и тут
же исчез  под  чернильно–темной  водой. Казалось,  не было никакой машины. Там, где она была несколько секунд назад, теперь зияла большая тёмная дыра, в которой плескалась, поблёскивая рыбьей чешуёй при голубом лунном свете, холодная вода. 
Алан сперва упал на  лёд и успел подумать про друга, мол, было бы хорошо, если и он окажется на льду. Но лёд под ним вдруг взбугрился и разломился, и он бултыхнулся в ледяную воду. А взбугрился лёд и разломился, видимо,  под воздействием волны, поднятой машиной, резко приземлившейся на дне реки.  Алан немедленно выпростал руку из–под воды и закинул их на лёд, чтобы его не затянуло течением под лёд. Течение реки, зажатой сверху толстым слоем льда, было сильнее, чем летом.  Алан успел – таки обезопасить свою жизнь.  Он хотел уже  кричать,  звать людей на помощь, но увидел бегущих с берега ему на помощь шофёров и не стал напрягать голосовые связки. Осторожно оглянулся по сторонам, надеясь увидеть Сабита. К сожалению,  в проломе его не было. Трое здоровых мужиков быстро вытащили Алан из  воды.  А  он, поблагодарив их, стал внимательно всматриваться в пролом, будто мог сквозь толщу темной воды увидеть что-то на дне реки.   
–   Ты   что, Алан,  ох...ел? –   спросил  один  из  шофёров,  вглядевшись  в  спасённого  и   узнав  в  нём  Алана.
–   Ага, точно, ох...ел!  От водки и вина, гремучего дерьма, –  невесело засмеялся Алан и тоже узнал того. –   А, Иван!?  Портнов!?  Ты ли это!?
–   Он самый, - сказал Иван.
Они обнялись.
–   А ты чего так всматриваешься в дно реки?  Беспокоишься, хорошо ли приземлилась там твоя зверюга, или был кто рядом?
–   Был  друг  мой  сердечный,  строитель   один, –   Алан шмыгнул носом, сглотнув слезу, и тихо прибавил, –   Мудак!  Говорил же ему:  пробегись по ледочку... А он упёрся как ишак.
–  О покойниках  говорят или хорошо  или  ничего  не говорят, –   подал реплику один из шофёров–спасателей.
Алан оглянулся и узнал его.
–    А, Серёга! Привет!
–   Привет, Алан!
–   Да какой же он покойник?! –  сказал Алан.–  Может, у него есть жабры и сидит он сейчас в кабине и любуется красотами речного дна.  Он ведь бывший  балтийский моряк.
     Все невольно засмеялись.
–   Сабит, что-ли, был с тобой? - догадался Иван.
–   Да, он самый. Он мой самый близкий друг,  не обидится,  что я его ругаю.  Слушай, а вообще, моряки разве тонут? Он ведь плавает как рыба.
–    Но если нагрузился дерьмом, то чего не тонуть–то?  - сказал Сергей. -  Пробка с грузилом  тоже тонет.   
–   Бедолага, –  грустно  произнёс  другой  спасатель  Алана,  глядя  в холодную воду. –   Его,   конечно, затянуло под лёд, если только не заклинило дверцу  и он не остался в кабине.
–  Всплывёт,  наверно,  где-то  в  ваших  краях  весной,  когда  вскроются реки, –  сказал с сожалением Иван и, посмотрев на Алана,  дрожавшего как осиновый лист на ураганном ветру, добавил, –  Пошли ко мне  в  кабину,  пока  не  окоченел  окончательно.
  –   Спасибо,   Иван,   но   я,   наверно,   побегу   на  тот  берег,   домой  к  паромщику   Нариману. Нужно обсушиться  и  чаю горячего попить возле печки.
Нариман жил в маленьком селе, расположенном возле переправы. Его знали все шофёры.
–  А–а, тогда беги быстрей, он сейчас на том пароме работает, –  сказал Сергей, указав рукой на второй паром, уже причаливший к другому берегу.
Алан второпях пожал всем троим шофёрам руки, ещё раз поблагодарил их за своё спасение, пообещал при встрече поставить каждому по бутылке водки, потом на прощание снова обнялся с Иваном  и, скрипя уже заледеневшей одеждой, со всех ног помчался на другой берег.
Нариман был знаком с Аланом с того 9 января 1961 года и с тех пор они "раздавили" не одну бутылку водки. Услышав о происшедшем с грузовиком и о Сабите, которого паромщик тоже знал, выразил искреннее сожаление, затем подозвал своего сына лет двенадцати,  сидевшего  в каюте капитана баркаса, таскающего туда–сюда  паром, и велел ему сопроводить  Алана до дома.
–   Скажи  маме,   чтобы  она  немедленно  переодела  дядю  Алан  в сухую одежду,  во  что-нибудь из моих  вещей, и потом пусть напоит его чаем с  малиной.
–   Нариман, а водка у тебя есть?  Тяпнуть бы мне стакан, чтобы  не слечь с воспалением  лёгких.  Мне ведь завтра надо ехать в город искать водолаза и тягача, –   сказал Алан, стуча зубами как по клавишам  пишущей машинки.
–   Скажи  маме, пусть даст дяде Алану оставшуюся  бутылку  водки, –  сказал Нариман сыну и добавил, обращаясь уже к Алану. –  Ты только всю бутылку не выпей. Оставь хоть половину. Я приду после двенадцати часов и мы с тобой за водкой и помозгуем,  что делать дальше.  Завтра у меня  выходной день,  так что в город  поедем вместе.  Я знаю одного  водолаза.

В  Астрахань они отправились рано утром.  Водолаза  застали  дома  и договорились с ним быстро, К радости Алана, агрегат с тросом и резиновым шлангом  для подачи водолазу воздуха у водолаза имелся. Но зато долго  искали гусеничного трактора с длинным и крепким стальным тросом, чтобы вытащить машину со дна реки на берег. В конце–концов нашли их и тоже договорились с его хозяином.  К переправе на Белой Ильмени все вместе приехали только к часу дня. Пока Алан вместе с двумя соседями Наримана, пенсионерами, прорубал на берегу лёд, освобождая дорогу для затонувшего грузовика, водолаз с помощью Наримана готовился к погружению. К работе по вызволению грузовика из плена воды и льда приступили около трех часов после полудня. Возились долго, особенно с прокладкой пути для грузовика, поскольку нужно было не только прорубить в толстом прибрежном льду  "окно",  но ещё  и расчистить его от льдин. Вытащили машину только в начале девятого, когда было совершенно темно.
Груз был на месте. Однако Сабита в кабине не обнаружили, а на это – что Сабит окажется в кабине машины –  Алан в душе очень надеялся. И он, глядя через открытую дверцу в пустую кабину, коротко и горько всплакнул. Сабита затянуло под лёд...  Колхоз имени Девятого января находился в самом низовье Волги, недалеко от берегов Каспия,  и многих зимних утопленников весной вылавливали рыбаки именно в тех местах. Видимо, и Сабит буде найден невдалеке от родного села.
Трактор дотащил грузовик до самого дома Наримана.  Алан взял у паромщика в  долг деньги, расплатился с водолазом и трактористом, затем стал приводить грузовик и его двигатель в рабочее состояние.  Он хотел в этот же день  рвануть в колхоз.  Но мотор  не заводился, пришлось его   разбирать,    освобождать  от  ила  и  речного мусора,  протирать   каждую  деталь  насухо.  Нариман помогал ему как мог. Провозились  до двенадцати  ночи,   когда  прекращают  работу  все  паромы.  Пришлось опять заночевать у Наримана.
В  колхоз Алан приехал около восьми часов утра следующего дня, за несколько минут до начала ежедневной планёрки. Он поставил машину во дворе гаража и сразу направился к председателю колхоза.  Марат Шамшиевич сидел в кабинете один. Алан рассказал ему  тщательно сочинённую по пути легенду о происшедшем, в том числе и о трагической гибели бригадира строительно–монтажной бригады, утаив при этом важное обстоятельство –  пьянку.  На строгий вопрос  председателя, пили ли они в городе или по дороге,  Алан, глядя на Марата Шамшиевича  честными  как у ребёнка глазами, ответил:   "Ни грамма!"
–  Ну, я так и знал... Когда–нибудь это  должно было случиться. Иначе и быть не могло, –   с горечью  подытожил председатель колхоза результат командировки двух разгильдяев, один из которых теперь выпал из колоды. –  Сядь там, –  указал он кивком головы на стул возле двери, –   и сиди до конца планёрки, потом вместе пойдём  в семью Сабита. Ты сам сообщишь Раушан о гибели её мужа.
Алан собирался сразу же после доклада забежать домой и успокоить заждавшихся его домашних, но сказать Марату Шамшиевичу о своём желании не посмел.
Первыми на планёрку явились главный бухгалтер, секретарь парткома, председатель профкома и секретарь комитета комсомола. Потом пришли и остальные члены правления колхоза: заведующие и бригадиры. Председатель  сообщил им о трагической гибели Сабита и коротко обсудил с ними кое-какие вопросы, связанные с этим печальным событием.  Было решено выделить из колхозной кассы семье Сабита материальную помощь, а когда найдётся его тело –  выделить ещё деньги на похороны и возведение молы  –  кирпичной ограды могилы. Алан сидел со слезами на глазах. Они не высыхали до конца планёрки. Когда заведующий фермы и начальники участков подводили итоги прошедшего дня и обсуждали задачи на текущий день, Алан сидел и думал о своём безвременно ушедшем из жизни друге,   о скоротечности  жизни  на  грешной земле,   хрупкости  человеческой  жизни,  обрывающейся порой так неожиданно...
Когда планёрка закончилась и члены правления колхоза вышли из кабинета председателя, во дворе  их  поджидала приличная толпа –  рабочие строймонтажной бригады,  слесаря, шофёры, рыбаки и другие колхозники. У  всех  были  угрюмые и печальные  лица. Не хватало только траурного марша. Во время планёрки  кто-то да выходил то за какой-нибудь бумагой, то дать кому-то срочное поручение; видно, кто-то из них и шепнул людям о гибели Сабита.
–   Ну, что тут столпились-то? –   спросил их  Марат Шамшиевич, выйдя из своего кабинета последним.
–  Маке,  до нас дошло  трагическое  известие  о нашем  бригадире, –   осторожно заговорил один
из строителей–монтажников. –   Нам  хотелось бы  узнать,  правда ли это, а если правда,  то  как это произошло.
Председатель колхоза коротко изложил суть случившегося, которую он знал со слов Алана, и хотел
было продолжить путь во главе процессии к дому Сабита, однако народ не удовлетворился его краткой информацией и потребовал, чтобы Алан , как очевидец гибели Сабита, сам рассказал о трагедии.  Алан  с полными слёз глазами взглянул на председателя.
–  Ну, расскажи, расскажи, –  разрешил ему Марат Шамшиевич. –  Только говори   покороче, не замусоливай.
Алан кивнул головой, выступил вперёд и открыл рот, но сказать ничего не смог:  горький комок подкатил к горлу и застрял там, загородив дорогу словам. По его лицу потекли слёзы. У всех собравшихся тоже навернулись на глаза слёзы.
–   Утонул   он...  Когда    лёд    разломился,    машина    накренилась   в   его   сторону    и   лёд, видимо,   прижал дверцу, и он не успел выпрыгнуть из кабины, –  сообщил, наконец, Алан , а потом, подумав, что перед народом и в такой час, наверное, необходимо выражаться высокими словами, заговорил громко и с не присущим ему пафосом. –  Погиб... один из лучших строителей нашего колхоза и один из активных строителей коммунизма.  Ведь не хотел я ехать по льду,  а он мне:  "Езжай!  Колхоз ждёт стройматериалы. Сегодня мы  должны успеть разгрузить их, чтобы завтра с утра начать без лишней раскачки работу..."  Сабит Байбатыров всегда жил заботами о колхозе, о нашем родном хозяйстве, никогда не думал о себе... не жалел себя..., –   Алан не смог продолжить речь дальше, заплакал.
        –  А   сколько  добра   он   сделал   людям! –   со слезами в голосе  торжественно воскликнул один из колхозников по имени Габит,  подхватив почин Алана –  В каждом доме стоит печка, сработанная его золотыми руками, и дарит она людям тепло и радость в холодные зимние дни!  А сколько бань и летних кухонь построил он со своей ша..., –   чуть не слетели у него с языка  по привычке слова  "шабашкиной бригадой",  но  вовремя прикусил язык, –  бригадой для нас, чтобы мы были чистыми, сытыми и довольными своей жизнью. Я предлагаю назвать одну из улиц в нашем селе именем Сабита Байбатырова.  Он заслужил это..., –   человек вдруг расчувствовался и тоже заплакал. 
Его мысли тут же подхватил один из рыбаков. Он напомнил собравшимся о том, сколько прекрасных лодок смастерил Сабит со своей бригадой для своих односельчан–рыбаков и поддержал предложение об увековечении имени трудяги. Выступили ещё несколько человек и тоже поддержали предложение Габита. В общем, несанкционированное уличное собрание превратилось в настоящий траурный митинг.
Марат Шамшиевич не мог оставаться безучастным в такой ситуации и в заключение митинга тоже сказал несколько добрых слов, посвящённых  памяти Сабита, и пообещал в ближайшие дни переговорить с председателем сельского совета по поводу присвоения одной из улиц имени Сабита Байбатырова. После этого руководящие работники  колхоза, а с ними и Алан , направились к дому Сабита.


Жена Сабита   Раушан,  полнотелая  миловидная  женщина,  развешивала  во  дворе постиранное белье.  Увидев всё колхозное начальство во главе с Маратом Шамшиевичем, (люди уже входили во двор), она очень  удивилась, потому что такое количество руководящих кадров колхоза  в их с Сабитом  дом никогда сроду не захаживало;   но, заметив Алана, с угрюмым видом плетущегося в
хвосте процессии, она сильно встревожилась, подумав, что с мужем  что-то случилось.
Представительная  делегация  сдержанно поздоровалась с Раушан,  затем председатель колхоза высказал желание поговорить с Раушан в доме. Раушан в меру  радушно, насколько это было  возможно и допустимо в подобной ситуации, пригласила всех в дом. Руководители, наступая друг другу на пятки, вошли в дом. В доме никого не было, поскольку в этот час младшие  дети были в школе, а старшие в техникуме или на работе.
Сообщать о гибели человека в цветущем возрасте его родным и близким всегда очень тяжело. И всё же Марат Шамшиевич, старательно подбирая слова, перемежая их  словами утешения, коротко рассказал Раушан об обстоятельствах гибели её мужа.  Раушан, естественно, горько разрыдалась. У мужчин выступили на глазах скупые мужские слёзы.  Алан беззвучно плакал, утирая слёзы пальцами.
И в этот самый траурный момент на  веранде  послышались громкие мужские голоса. Алан, сидевший поджав под себя ноги у самого порога   гостиной, среди голосов сразу узнал голос Сабита и ошарашенно вскочил  на ноги.   Он  ещё  успел  подумать,  что ему  померещился  голос  друга,  как  в прихожую  вошли, продолжая   разговаривать,   Сабит,  а  за   ним   Аскар  и   Галым,    рыбаки  и  закадычные   друзья   обоих разгильдяев.
–   О-о–о!  Алеке,  ты ли это?! –   вскричал Сабит, завидев рванувшегося ему навстречу живого Алана –   Чёрт тебя дери!  Ты живой?!
–   А  я  думал,  ты уже кормишь рыб на дне речном!  –   негромко вскрикнул Алан.
–   «Балтфлот»  никогда  не  тонет!  А если  он ещё и вдрызг напился,  то ему и  море по колено! –  бесшабашно–весело закричал непотопляемый бригадир строймонтажников, загребая друга в свои могучие объятия.
–    Да заткнись ты, балбес! –   зашипел на него Алан  Но было уже поздно.
В это время к мужу подбежала Раушан и повисла на его шее. Теперь она заплакала от радости. И тут  поверх плеча жены Сабит увидел в гостиной своего дома всё колхозное начальство, которое угрюмо смотрело на него. Он тут же впал  в уныние и,  делая вид, что успокаивает жену, шёпотом поинтересовался у неё о том, что делает у них в доме всё начальство колхоза. 
–   Пришли сообщить трагическую весть о тебе, –  смеясь сквозь слёзы, прошептала в ответ Раушан. 
Сабит вежливо отстранил жену в сторону и с виноватым видом поздоровался с руководством колхоза. Начальники  смотрели на него угрюмо и молчали. Сабит застыл возле двери, глядя в пол, как  нашкодивший школьник, и усердно чесал свой затылок.

А случилось с Сабитом вот что. Когда грузовик проваливался под лёд, он действительно немного накренился в сторону Сабита и край толстой разломившейся льдины сильно сжал дверцу и деформировал её. Из-за этого Сабит не смог открыть дверцу и выпрыгнуть из кабины. А Алан , выпрыгивая из кабины, по привычке или по пьянке захлопнул свою дверь. И он остался в кабине.  К его счастью, кабина была герметическая, как боевая рубка подводной лодки:  Алан не любил пыли и сквозняков в кабине, поэтому тщательно заделывал все  дыры резиновыми прокладками. Грузовик  благополучно приземлился на дно. Река здесь была глубокая, но не более пятнадцати метров. И пока вода потихоньку набиралась в кабину, Сабит протрезвел окончательно и хорошенько обдумал, как ему быть в сложившейся ситуации. Вынырнуть точно в пролом было почти невозможно, так как сильное  течение снесло бы его в сторону от этого небольшого пролома. Оставалось одно:  плыть подо льдом в сторону широкой полосы открытой воды, по которой курсировали два парома. И, к счастью, она находилась ниже по течению. 
Набрав в лёгкие как можно больше воздуха,  который ещё имелся в кабине, Сабит через шофёрскую дверь  вылез наружу и быстро поплыл, касаясь спиной скользкого льда.  Доплыл он до открытой воды благополучно и вылез на лёд тоже без особого труда, поскольку край льда был нагромождён мелкими смерзшимися льдинками и было за что ухватиться. Вылез и сразу побежал в сельцо при переправе. А бежать ему было куда.  Здесь проживала одна молодуха без мужа, разведёнка, с которой он был знаком несколько лет...
Райхан напоила его горячим чаем и водкой, заново натопила печку,  а когда он малость оклемался, грела его своим горячим, истосковавшимся по мужской ласке, упругим  молодым телом. Но все же Сабиту не повезло:  ночь и весь следующий день  сильная температура и выворачивающий душу кашель намертво уложили его в постель. Выздоровел он только к утру второго дня после облома. На попутке он доехал до большого соседнего села, оттуда быстрым шагом дошёл до своего села, а там  прямиком к дому Алан. Он хотел сначала разузнать у его жены Дариги,  вернулся ли Алан, вытащил ли он машину  со дна реки,  был ли на месте груз,  какова обстановка  в  колхозе,   и  только  потом  явиться  к председателю колхоза с повинной. Сабит был уверен, что Алан  остался живой и вернулся в колхоз раньше него.
Когда   Сабит    переступил    порог    дома    своего    друга   и   поздоровался   с   Даригой,    гладившей постиранное белье,  она тут же ошарашила его  вопросом: 
–   А  где  Алан ?!  Что  с  ним  случилось?! 
Сабит  всё  понял и тяжело опустился на табуретку,  стоявшую возле двери.  "Значит,  он  упал  в воду и его затянуло течением под лёд", –  подумал он и скорбно опустил голову.
Дарига догадалась о случившемся и заревела. Она тоже была одна в доме. Сабит, попавший в такую ситуацию впервые в жизни,  не придумал ничего лучшего, как выбежать из дома. Он побежал к Галыму, жившему с Аланом по соседству.   А у того как раз находился Аскар.   Рыбаки на летней кухне чинили рыболовную сеть.
–   Где  вы, черти, пропадали?!  –   радостно закричал Аскар, увидев Сабита. –   Мы тут  с Галымом  два дня  ходим  и  успокаиваем  ваши  семьи.
Сабит вкратце рассказал рыбакам об обстоятельствах гибели Алана и попросил их пойти вместе с ним к Дариге, чтобы сообщить ей подробности гибели их друга и побыть рядом с ней некоторое время (ведь нельзя же человека  оставлять  одного  в  тяжёлом  горе),  по  возможности  успокоить  её, затем
вместе с корешами идти к председателю колхоза. Один он уже боялся идти к нему. 
С трудом успокоив жену Алана, мужики  направились  в дом Сабита, чтобы там хорошенько обдумать содержание трагического сообщения о гибели великого шофёра, которое он, Сабит, должен сделать в правлении колхоза. И вот он, утопленник, собственной персоной, неожиданно предстал перед грозными очами  высшего руководства коллективного хозяйства имени Девятого января,  которое уже успело похоронить его.
Траурная делегация молча встала.  Марат Шамшиевич с мрачным видом угрюмо смотрел на Сабита. В доме наступила мёртвая тишина. Все ждали развязки. Начальство сгрудилось вокруг председателя колхоза и все ещё остолбенело смотрело на воскресшего Сабита.
–   Ну,  здорово’,  утопленник! –  громко  произнёс Марат Шамшиевич  охрипшим  от сильной злости голосом.
–   Здрасьте! –   негромко,  простуженным  голосом  ответил  Сабит,   на  секунду  подняв  глаза  на руководящий  народ.
–  Раушан, уважаемая, выйди-ка на несколько минут на улицу, –  попросил Марат Шамшиевич жену Сабита.–  Нам  тут  надо  поговорить  по-мужски.
Раушан, уходя,  сильно, но с любовью ущипнула мужа за ляжку  и шепнула:
–   Завяжись в узел и не пререкайся!
–   Ну, что, балтийское дерьмо? Говоришь, вдрызг пьяному и море по колено? –  громко, чтобы  слышали все,  спросил председатель  колхоза.
Сабит, опустив голову, грустно и виновато улыбнулся и снова почесал затылок. Марат Шамшиевич подошёл к нему вплотную и встал напротив.
–   Ну,  что молчишь?
–   А  чё тут говорить–то? –   снова виновато улыбнулся бригадир строймонтажников. - Виноват.
–   Да,   ты,  пожалуй,  прав,  тут  ничего   не   нужно   говорить,  –    сказал   председатель   колхоза   и,  размахнувшись,  правой рукой отвесил Сабиту  в ухо очень увесистую  оплеуху.
Отлетая  к  печке,  Сабит  успел  подумать,  что никогда бы  не подумал,  что у председателя удар как у  могучего боцмана.  А тем временем  председатель подошёл к Алану, который успел уже подумать, что лучше всего – избежать такой сокрушительный  удар, и принять решение:  пригнуться и пропустить мимо первый и самый страшный удар, а там как бог положит...
– Ну, а ты что скажешь, брехливое дерьмо, не пивший ни грамма? –  с ехидством спросил председатель, прервав лихорадочные мысли Алана.
–   Я... я... , –  промямлил Алан сорвавшимся от страха голосом.
–  Головка от х-я!  –   гаркнул председатель колхоза точно как сержант провинившемуся рядовому солдату в армии и опять взмахнул  правой рукой, но невысокий Алан  быстро  пригнулся  и  тяжёлый  кулак  просвистел  мимо  ушей.  Однако тут же левой,  более  свежей рукой, Марат Шамшиевич мастерски нанёс Алану апперкот, то есть мощный удар снизу в челюсть. Удар был что надо!  Чистый нокаут! Алан, сделав в воздухе  сальто–мортале,  тяжело шлёпнулся в глубине прихожей.
Ни Алан, ни Сабит, ни остальные  присутствующие  при  экзекуции  разгильдяев  не  знали,  что Марат Шамшиевич, невысокий, но кряжистый мужчина, в молодости, когда учился в сельcкохозяйственном институте в столице, серьёзно занимался боксом и имел разряд кандидата в мастера спорта. Так что финт Алана был совершенно бесполезным...
–  Сволочи, я бы  сам с удовольствием,  собственными  руками, утопил бы вас, гадов! – закричал председатель колхоза в ярости от того, что теперь  весь этот фарс с  "трагической гибелью"  разгильдяя Сабита превратится в легенду или в анекдот и будет гулять по селу и даже по району долгие годы, а в них будет фигурировать и он, председатель колхоза, как один из персонажей трагикомедии.  И он, не глядя ни на кого, сильно хлопнув дверью, вышел из дома.
–   Да, трагикомедия получилась, –   сказал парторг и прыснул в кулак, затем тоже  ушёл.
        –  Ну,  ладно,   хорошо  то,  что  хорошо  кончается, –   подытожил  всё  главный  бухгалтер колхоза. –   Но, думаю,  оплеухой   вы  не  отделаетесь,  так  что  крепитесь. –    И  он  тоже  ушёл,   а вместе  с  ним   ушли председатель  профкома  и  комсомольский вожак. Уходя, они только с сочувствием взглянули на растянувшегося на полу Алана.
Оставшись одни, Сабит, Галым и Аскар с ужасом смотрели на Алана, который лежал как мёртвый. Сабит, потирая ладонями пострадавшее ухо, подошёл к другу и потрогал другой рукой тело Алана.
–    Алеке, ты живой?
Алан слабо задышал, затем с трудом открыл глаза.
–    Живой! - обрадовался Асхар.
Он и Галым осторожно приподняли его и помогли ему сесть. Алан, окончательно придя в себя, поводил глазами по сторонам и спросил:
–    Он ушёл?
–    Да, ушёл, -  засмеявшись, ответил Сабит. -  И лучше не попадать под его кулаки второй раз.
–    Он что, профессиональный боксёр? - Алан правой рукой пощупал скулу и застонал.
–    Похоже на то, - ответил Галым и спросил, -  Не сломал он тебе скулу?
–    Вроде нет. Но сильно болит. Знаете, мне сейчас померещилось? Что я не смог выбраться  из пролома и медленно погружаюсь на дно реки вслед за своим грузовиком.
–    Ну, тогда с Днём второго рождения! - засмеялся Аскар.
  –    И тебя Сабит с Днём второго рождения! - рассмеялся Галым. - Теперь вы будете долго жить!
  Все залились весёлым смехом. Потом помогли Алану встать на ноги.
–   Знаешь, мне тоже хочется  врезать тебе,  но уже  промеж  глаз, –  сказал Алан своему другу. Шатаясь, он подошёл к Сабиту и обнял его.  –   Мать твою, сколько слёз я пролил по тебе за сегодня!
Сабит хохотнул и сгрёб друга в охапку.
–  А  я, пожалуй, проплакал бы по тебе по ночам целый месяц.  Ведь такие водилы-асы  как  ты  рождаются  на свет один раз в сто, а может даже в тысячу лет!
Алан был польщён.
        –   Мужики, давайте   выпьем  за  наше второе рождение. Ведь не каждый день случается такое, -  сказал он.
        –    И за твой первый нокаут! - сказал Сабит
Посмеявшись, они вышли на веранду и сели за стол. Сабит позвал жену.  Когда  Раушан пришла, Сабит приобнял её, поцеловал в щёку и сказал:
        –  Ненаглядная моя, накрой-ка на стол.  Отметим теперь в кругу друзей наше возвращение с того света. Отметим  по–человечески!   
–    И ты расскажешь нам, как ты  вылез  из-под  ледяного купола, чуть было не ставшего куполом твоей могилы, - засмеялся Алан.
–   Полундра!  Все на палубу! – вскричал вдруг Сабит и, схватив Алана за руку, потащил его к выходу. –  Бежим!  Твоя жена там,  у  тебя  дома,  рыдает в безутешном горе ...

После обеденного перерыва Алан и Сабит пошли  в колхоз и узнали, что они приказом председателя при полной поддержке правления колхоза выведены из состава членов колхоза имени Девятого января, то есть уволены из колхоза. 
Разгильдяи целый месяца маялись и слонялись по селу без дела (если, конечно,  не считать за дело амбулаторное лечение опухшего уха и ушибленной скулы),  пока на общеколхозном собрании не заставили их поклясться в том, что они завязывают с пьянкой на всю жизнь и никогда, ни при каких обстоятельствах, не поедут куда-нибудь вместе, если даже и пошлют их вместе по ошибке. Они поклялись всеми святыми для них и их приняли в колхоз обратно. Однако с трёхлетним испытательным сроком. Это было нововведение  в трудовом законодательстве СССР того времени, но, естественно, в пределах одного колхоза. Видимо, только так можно было защитить коллективное хозяйство  от  таких  разгильдяев.