Мой бог -искусство!

Мой бог – искусство!

В выставочном зале Тульского отделения Союза художников завершилась выставка работ Валерия Ивановича Бочарова. Часто бывает так: художник уходит в мир иной, и о нем начинают говорить, писать воспоминания, покупать картины… Но этот художник никогда не был отвергнутым, непонятым и забытым. Он не нуждается в объяснениях и оправданиях. Его знали и любили многие! На этой выставке народу было немало: большинство – ученики. Возможно, кто-то в своем творчестве превзошел учителя, а кому-то до него – как до небес! Я горжусь, что в моей жизни произошла встреча с этим удивительным человеком!
О его творчестве сказано уже немало его родственниками и друзьями. И теперь мне бы хотелось вспомнить его таким, каким видели его мы – его ученики, каким помню учителя я.
Внешностью своей он всегда напоминал мне Жоржа Брассенса. Как и у французского шансонье, в ней было что-то кошачье: большие усы, крупные глаза, широкие брови. Была та же решимость во взгляде, что у Брассенса, только натура – более сдержанная, бесхитростная.
Наш учитель был человеком «старой закалки»: талантливый, терпеливый и трудолюбивый. Его всегда отличали доброта и незлобивость. Значит ли это, что он был не эмоциональный? Я бы так не сказала! Он и волновался, и возмущался, видя несправедливость, но мы никогда не слышали, чтобы он кричал на кого-то или унижал. Он любил веселье, но шутником-заводилой не был. Бывало так, что некоторые его фразы, сказанные «не нарочно», очень веселили студентов …
Сложным путем он пробирался к познанию премудростей мастерства, выбирал то, что вдохновляло именно его. И, как он сам говорил, чем труднее задача была, тем интереснее. Какая-то невидимая нить Ариадны вывела его из обыденности и из нужды – к светлому и прекрасному миру!
Мне запомнились когда-то слова одного священнослужителя: «Дайте мне в ученики ребенка до шести лет, и вы получите священника на всю жизнь!» Наш учитель Валерий Иванович Бочаров жил не хлебом единым. Он был художником с детства: зашел в невидимый Храм Искусства и стал «служителем культа» на всю жизнь. Благословила его на это устремление духа родная земля – поселок Косая Гора, Ясная Поляна. Учился Валерий Иванович в Молдавии, в Кишиневе. Потом – в Москве, в Московском художественно-педагогическом училище памяти 1905 г. и в Московском полиграфическом институте. Занимался живописью и книжной графикой. Рисовал в разных техниках: гуашь, масляные краски. Приручал акварель, и капризная техника ему поддавалась!
Именно он решил когда-то мою судьбу, при поступлении в художественное училище. Мы слышали обсуждение результатов экзаменов за стеной:
– А эта… Как ее там? Синицына! Хорошая девочка! Давайте возьмем! Будет рисовать…
Студенток с птичьими фамилиями у нас в группе было четыре: Соловьева, Ласточкина, Синицына, а затем добавилась еще и Голубева… Частенько он путал этих «птах божьих» и просто говорил: Птицына!
Так я тоже приняла посвящение в художники.
Благодаря «небесному горению» Валерия Ивановича в городе появилась и стала развиваться художественная школа, а позже он возглавил художественное отделение в музыкальном училище им. А.С. Даргомыжского. Он стоял у истоков этих двух образовательных учреждений. Другого такого примера нет! Однажды он согласился «взять на грудь пленительное бремя тяжелого железного креста».
Наш учитель вынужденно совмещал творческую жизнь с ролью организатора. По привычке все нес «в дом» – в свой Храм Искусства! Создавал он и основу для натурного фонда, так сказать: «костяк». Забавная история приключилась однажды у него с этим «костяком»…Натурный фонд пополнялся постепенно, многие вещи Валерий Иванович привозил издалека. Как-то раз он сел в поезд, спокойно устроился и поехал. На станции зашли люди, стали двигать вещи, он попросил быть немного аккуратнее с его чемоданами.
– У Вас там что-то хрупкое? – спросили люди.
– А! Да. Там скелет человека. – Небрежно бросил Валерий Иванович, как само собой разумеющееся, продолжая читать журнал…
Немая сцена.
Потом, конечно, он раскрыл попутчикам тайну «заговора» и объяснил, что его «скелет в шкафу» – это всего лишь муляж, и нужен он для такого «священнодействия», как рисование со студентами. Но сначала люди немного испугались… Скелета же, мы приняли по-братски в наш дружный коллектив, у него было имя, и не одно! Мы не раз делали с ним коллективное фото, и он был постоянным напоминанием, что все не вечно под луной…
Трудовые будни у студентов начинались с того, что все приходили в аудиторию, готовились, ждали натуру. Валерий Иванович чаще всего был уже в классе за столом, что-то по обыкновению рассматривал или читал. Он носил очки, и от этого его глаза становились еще крупнее и выразительнее, но строгости очки не добавляли. И вот, однажды я зашла в мастерскую, поздоровалась с Валерием Ивановичем, стала доставать вещи. Никого больше не было. Тут я увидела, что Валерий Иванович появился в дверях, а ответа на свое приветствие я пока не получила… Обернулась и рассмеялась: за столом, на полке стоял череп! С ним я и поздоровалась! Череп тот был настоящий, трепанированный, заклеенный скотчем. Пустые глазницы я приняла за очки! Но ощущение присутствия кого-то было полнейщее! Бедный Ерик! Мы не раз еще вспоминали эту историю с одногрупниками. А «Ёрик», с тех пор, как «приставился» к ликам ненаглядных пособий, стал верой и правдой служить в качестве реликвии.
Стипендия у нас была очень маленькой, на эти деньги можно было тогда купить десять тюбиков красок, и наша нищая «братия» выживала, как могла: вместо лака натирали картон чесноком, краски разводили пожиже… Иногда подсолнечным маслом или «Сольвентом». Случайно заглянув в нашу мастерскую, «непосвященные» восклицали: «Фу! Художники!» И больше мы этих оглашенных не видели! А художники намазывали бутерброды мастихинами и советовали «братьям» по-дружески подкрасить пустой кипяточек краплачком… Хорошие холсты тоже могли себе позволить далеко не все студенты. И не всегда. Потому на подрамники натягивали всякие ткани, вплоть до простыней… Использовали все во славу божию! Делали чудо из ничего. Для одной постановки был у меня холст с какой-то ненатуральной ниткой, а у подруги и того хуже – мешковина! Проклеили желатином, загрунтовали, рисовали женский портрет… Потом Валерий Иванович организовал просмотр работ, где «отчитывал» нас и «обличал вопиющие грехи» – разбирал наши ошибки в работе:
– Ну, что это? Куда такие глаза?! Куда такая рука?! Тут не так надо…
Портрет у подруги был неплохим по цвету, но образ был размытый, «туманный»… Валерий Иванович долго смотрел и потом вздохнул и вымолвил:
«Дааа!… Конечно, печальна судьба этой Мадонны!»
И хорошей оценки не поставил.
Абстрактное искусство он не то чтобы не понимал, он его «не исповедовал». То есть… активно не использовал как окончательную идею своего произведения. Но он умел оценить и признать геометрию форм и декоративность в чужой работе.
В связи с этим мне вспоминается сцена на выставке нового общества «Бубновый валет», возникшего в начале двадцатого века, где выставились молодые, активные художники и встретились два разнонаправленных в своих исканиях мастера. Петр Кончаловский ждал, какова же будет реакция на увиденную экспозицию у его тестя – исторического живописца Василия Сурикова. Суриков сделал круг по залу, Кончаловский спросил: «Ну как?». Суриков ответил: «Вы знаете, а мне нравится!» Это было неожиданно! Ведь Суриков был совершенно иной, по сути художник! Но величие Сурикова состоит в том, что он оценил желание поиска, эмоциональность восприятия и энергичность исполнения работ молодых художников. Так же широта взглядов и уважение к чужому поиску всегда позволяли нашему Валерию Ивановичу оценить по достоинству чужой труд в живописи и не обличать «иноверцев».
Пленэрная практика была нашей отдельной большой историей! Валерий Иванович был заведующим художественным отделением, а это значит, что на нем лежала огромная ответственность за организацию учебного процесса. Он «окормлял» большую «павству», заботясь обо всем, начиная с общих решений и заканчивая меню в столовой. Как говорится: «Каков поп, таков и приход…».
Наш первый пленер был в Крапивне, мы жили там целый месяц. Все разбредались с раннего утра, и пасти это «человеческое стадо» было невозможно. Можно было надеяться только на благоволение судьбы, да на милость божию, чтобы все к вечеру вернулись обратно целыми. Вечером Валерий Иванович проверял, все ли на месте. А нас было ни много не мало, – пятьдесят человек! Подозреваю, что наш «пастырь добрый» всю ночь «считал баранов», потому, что волновался. Ведь некоторые «заблудшие овечки» приходили очень поздно! Мы же «ночных бдений» не устраивали и спали «монашеским сном».
С восходом солнца кто-то уже совершал «подвиги телесные»: брал этюдник и уходил писать рассвет. Валерий Иванович тоже вставал рано. А я ни свет, ни заря начинала прибираться и, по-особому понимая тогда свое и общее благо, старалась убрать везде, в том числе на лестнице, и в коридоре… Он встретил меня однажды, когда я добровольно мыла лестницу в нашем общежитии, повязав «по-колхозному» беленький платочек. Выполняла я свое послушание весело: пела и учителя не видела. Он какое-то время, видимо, наблюдал за мной, а потом неожиданно спросил:
– Как тебя там?.. Птицына! Сколько тебе лет?
Разве можно спрашивать у барышни такие вещи?! Да еще в столь ранний час! Для меня было то самое время, когда в пору подумать о быстротечности жизни, о единстве со вселенной, о милости ко всем падшим душам… Конечно, я не помнила, сколько лет моим мощам! Мы уставились друг на друга как две совы…
Откровенно говоря, я никогда не принадлежала к числу его любимых учениц. (То ли из-за той самой тяги к абстрактному искусству и стилизации в моих работах, то ли из-за увлечения эзотерикой…) Он называл нас «босоногими богоискателями» и «йогами». И однажды вспоминал о том, как смог поговорить с «йогом» «тет на тет»:
– Видали мы таких «йогов»! Ползет таракан по стенке, а «йог» мне говорит: «И хорошо! И пусть себе ползет!». Все хотят жить, понимаешь ли!
Мы «каялись и божились», что честно мажем пятки тараканов скипидаром, но не успеваем вовремя уничтожить запасы продовольствия, которые нам жертвуют родители для поддержания души и тела вместе, поэтому «нечисть» плодится в шкафах с геометрической прогрессией… Однако, за время практики никто не похудел и не побледнел. А я даже завела «грешок»: привычку покупать у местных жителей и поедать изысканную роскошь – домашний сыр! (Известно, что «монашки лакомки и жуткие кокетки!». (Э. Ростан. «Сирано де Бержерак»))
Однажды бабушка спросила меня:
– У Бога веруешь? У церкву ходишь?
Мы ходили рисовать церкву в Крапивне. Собор святого Николая Чудотворца. Он возвышался над округой и был виден издалека. Я до сих пор очень люблю этот храм как человека, ведь если напишешь портрет, то уже не забудешь. То уже не разлюбишь… Верили ли мы в Бога? Верили! Так же как Валерий Иванович! Верили в Бога, как в красоту, которая спасет мир в Храме Искусства.
Поздними летними вечерами мы делились впечатлениями, рассказывали о событиях дня. Однажды поведали мы Валерию Ивановичу про увиденное нами чудесное мелькание огоньков в зарослях кустов и уверяли, что это не иначе, как представители иных миров осчастливили нас своим присутствием. Кто то высказал мысль, что «черти это летают»! Он слушал наши «исповеди», удивленно вскидывал брови… Не верил Валерий Иванович в инопланетян! Но чудеса иногда он и сам являл своим ученикам: картины Валерий Иванович писал обеими руками! Писал виртуозно, сразу двумя кистями! Об этом знали не все, и видели только приближенные. Он был настоящим мастером – переученным на Правшу Тульским Левшой! Простым смертным этот трюк повторять бесполезно…
По окончании училища мне тоже довелось некоторое время руководить художественным отделением в небольшом поселке. Непросто начинать что-либо с самого начала. Вот тогда я поняла, как трудно выйти в тот самый «трансцендентный ноль»! Я тоже думала о своем отделении, волновалась о детях, о натурном фонде…
Валерий Иванович спросил у меня, как я устроилась и где буду работать. Я ответила, что это далеко и у меня на начало года пока нет даже мольбертов. На это Валерий Иванович покачал головой и сказал:
– Выпишите ей в аренду десять мольбертов на год!
И выписал. И привез! Мы рисовали. И были благодарны. Особенно я!
Прошло немало лет. Я вновь увидела Валерия Ивановича в училище. Он устало поднял брови:
– Как тебя там?.. Синицына! Люда! Закончила ты свою Академию? А! Ну, хорошо, хорошо! Пишешь? Пиши об искусстве!
В искусстве Валерий Иванович оставался всю жизнь. Любил и лелеял свой Храм Искусства! Казалось бы, годы берут свое, и пришло время «потупить взор, посыпать пеплом темя». Но нет! Он до последнего дня стремился восстановить здоровье и попасть на этюды. Чтобы снова писать, работать и любоваться!
Я размышляю, что если бы он, как Лев Николаевич Толстой, написал книгу «В чем моя вера?», то о чем бы он мог там сказать? На ум сами приходят строки их стихотворения Александра Евгеньевича Новгородского:
Я молиться в церквах не обучен,
Но и все ж, к покаянью готов.
Отче наш! Я терзаем и мучим
За отечества выцветший кров.
Очевидно, что он умел наблюдать жизнь и любоваться красотой. Сама жизнь его была подчинена поиску гармонии мира через искусство: сложность в простоте и многообразие в единстве. Это поиски целостного образа, «ведущей линии», оттенков цвета и света. Естественное, ощущаемое как данность течение жизни, занимала его больше, чем «музыка сфер» символистов и авангардистов. Осязаемой земной красотой он наслаждался чаще, чем образами, созданными измышлениями ума. Он был приверженцем правды, всего самого реалистичного в реализме. Говорит ли это о его приземленности? Нет, не думаю… Даже уверена! Он верил в красоту, верил людям, верил в Бога, верил в свои силы. Солнечный свет, искристая роса, блеск глаз… Все это так живо предстает в его работах! Мне бы очень хотелось именно этому у него научиться! Научиться сейчас! Это возможно, так как художник продолжает жить в свих работах.
Каждый, кто знал Валерия Ивановича, вспомнит о нем что-то свое, но он воскресает в нашей памяти светлым человеком, талантливым художником, прозорливым учителем. Трудолюбивым учеником, который сам всегда учился у жизни… Предстает он добрым странником, чистым и наивным как ребенок, а именно таким и было обещано когда-то Царство Божие! Он останется навсегда нашим учителем, который вложил в нас очень много – тепло своей души! За это ему глубокий земной поклон! За него «помолитесь, ракиты, пред иконой зари над прудом.
Людмила Синицина.
1марта 2024 года