С надеждой на вечное сотрудничество...

Документированные воспоминания

Борис Максимович Фирсов (1929-2024) – советский / российский социолог, создатель и первый ректор Европейского Университета в Санкт-Петербурге.
Последний раз я говорил с Борисом Максимовичем по телефону в конце 2023 года, звонил и в начале нового года, но разговора не получилось, ему это было очень трудно... И вот наступило время воспоминаний, это годы и годы.
У меня – множество текстов, написанных с БМ, десятилетиями я обращался к нему именно так, и о нем. Сейчас я буду обращаться к ним: Фирсов их видел и принял. И это придает моему тексту желанную документальность.


Передо мною первая социологическая книга Фирсова «Телевидение глазами социолога» (1971 г.), не помню, когда я заглядывал в нее, а теперь, когда его не стало, открыл.  На книге дарственная надпись: «Борису Зусмановичу Докторову с надеждой на вечное  (подчеркнуто БМ) сотрудничество, в областях представляющих общий интерес» и дата – «12 марта 1972 г.». Короткий текст – о многом, и он содержит тайну, до конца не раскрытую и сегодня.
Начало 1972 г., мы не просто знакомы пару лет, но совместно провели инновационные и крупные по тому времени социологические исследования, о которых мы долго не имели права говорить, да и потом не получили его, просто исчезла институция, наложившая запрет. Тематика – общественное мнение ленинградцев, институция – КПСС.
Сложилось ли наше «вечное сотрудничество»? Да, конечно.


В 2006 г. Фирсов провел со мною интервью, в котором, был очень, по-фирсовски сформулированный вопрос: «В виртуальном “Театре драмы и социологии” ты играешь главную роль в пьесе “Жизнь Бориса Докторова”. Вообрази себя среди участников твоей социологической “драмы”: “начальников”, “учителей”, “коллег”, “учеников”, “оппонентов”… Что можно сказать о людях каждого из названных амплуа применительно к твоей жизни в социологии? Кто на тебя оказал наибольшее влияние, кем ты дорожишь и по сей день, сверяя по нему время и путь?» [1, с.8].
Мой ответ – о многом: как мы встретились, что нам предстояло сделать, какими мы были, и почему сразу не разбежались: «Когда мы начинали, мне слегка перевалило за тридцать, а ты подходил к своему сорока пятилетию, но твой жизненный опыт был несоизмеримо богаче моего. Ряд первых лет формально я не был твоим “подчиненным”, ты работал в Институте социологии АН СССР, я – в Высшей партийной школе (ВПШ). Ведь все началось с того, что меня выделили в помощь тебе для создания в Ленинграде системы оперативного изучения общественного мнения. Уверен, если бы мы сразу не сработались, никакая партийная дисциплина не могла бы принудить нас к сотрудничеству, тем более – заставить так выкладываться. В значительной мере это произошло, потому что ты никогда не подчеркивал своего “начальственного” статуса, за что я тебе бесконечно благодарен. А так как с 1 сентября 1973 года, когда я перешел из ВПШ в Институт социологии, и до моего отъезда [БД. В Америку] мы фактически все время работали вместе, я могу сказать, частично отвечая на твой вышезаданный вопрос, что у меня никогда не было “начальников” в общепринятом смысле этого слова» [1, с.10].
Через десять лет я так объяснил мотивацию общения с Фирсовым:«По-видимому, мне нужен был контакт с человеком старше меня с целью уточнения своих политико-идеологических и жизненных ориентиров» [2, с. 162].


В 2005 г. я провел биографическое интервью с БМ, в преамбуле к его публикации я писал: «Почти двадцать лет мы работали вместе, и мне всегда это было интересно. Мы встречались утром, зная, что предстоит сделать в течение дня, нередко работали вместе много часов, надолго задерживались на работе, продолжали наши дискуссии по дороге на метро и уже из дома обменивались телефонными звонками, чтобы уточнить детали грядущего дня. <…> Мой отъезд в Америку в 1994 году лишь увеличил физическое расстояние между нами и сделал еще более приятными и памятными каждую из наших встреч» [3, с. 2]
Потому я утверждаю, что надежда Фирсова на наше вечное сотрудничество осуществилась. Разве более пятидесяти лет теснейшего общения во всех наших жизненных перипетиях – не вечность?


Теперь – об «областях, представляющих общий интерес»? В 1972 году Фирсов не мог сказать определеннее: изучение общественного мнения. Запрет был наложен не только на публикацию картины мнений работающих ленинградцев, но даже на факт зондирования их мнений. Замечание о тайне, до конца не раскрытой и сегодня, это повторение слов БМ: «Общее число исследований, проведенных в рамках специализированной системы (1971–1984 гг.) составило 15. Тогдашние цензурные условия <…> не позволили опубликовать результаты опросов общественного мнения в интересах партии. Когда-нибудь будут сняты замки секретности с этой работы, и я расскажу о ней подробно» [3].


В 2009 мы затеяли разговор о том, как сорок лет назад начали изучать общественное мнение и как накануне перестройки наш полет был прерван. Фирсов замечал: «Вспомни, как мы мучительно сочиняли первые методики опросов об отношении к съездам КПСС брежневской эпохи и планам пятилеток. Язык методик был натруженным, напряженным, пропитанным новоязом, далекий от естественного диалога с людьми. Самоцензура сильнейшая!» [4]. И дальше, горькое признание БМ: «Похоже, что не раз мы держали в руках нити к открытию этой горькой истины, однако сказать об этом не смогли. Возможно, что сказался дефицит социологического воображения» [4, с. 14-15]. Это признание было им сделано после выхода в свет его во многом исповедальной книги «Разнoмыслие в СССР. 1940-1960-е годы (2008 г.). Однако не было бы тех, по сегодняшним меркам несовершенных замеров общественного мнения, когда мы вынуждены были молчать, и Фирсов был бы другим. «Разномыслие» - это итог пересмотра многого происходившего в его жизни и своего рода освобождение от обета молчания.


Так случилось или так и должно было быть, но после сложного двадцатилетия, завершившегося моим отъездом в Америку и годами моей жизни вне науки, обнаружилась новая общая область нашего сотрудничества.
Начиная наши воспоминания об изучении общественного мнения, я писал: «Так получилось, БМ, что разделенные расстоянием и уже 15 лет не связанные никакими исследовательскими проектами, мы разными путями подошли к одной делянке и, не сговариваясь, стали обследовать ее и пытаться культивировать. Я имею в виду историю современной российской социологии» [4, с. 6]. Мотивация, парадигматика и методология наших историко-социологических поисков были разными, но общим было главное – интерес к недавнему прошлому нашей науки. Фирсов предложил одновременно опубликовать одинаково изданные наши книги по истории советской / российской социологии. И с разницей в год это произошло: Фирсов Б.М. История советской социологии. 1950-1980-е годы (2012 г.), Докторов Б.М. Современная российская социология. История в биографиях и биографии в истории (2013 г.).
Эти книги увидели свет через 40 лет после фирсовской книги о телевидении.
Впереди у нас было еще более десяти лет общения, сотрудничества, дружбы.


1. Докторов Б.З. «Мне наиболее интересны методы познания и сам исследователь...» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2006. №3. С. 2–13.
2. Докторов Б.З. Я живу в двуедином пространстве... М. 2020.
3. Фирсов Б.М. «...О себе и своем разномыслии...» // Телескоп: наблюдения за повседневной жизнью петербуржцев. 2005. №1. С. 2–12.
4. Почти 40 лет спустя. Б.Докторов и Б. Фирсов вспоминают о ленинградских опросах общественного мнения в 1970-х. // Телескоп: журнал социологических и маркетинговых исследований. 2009. №3. С. 6-15.