Черновики забытых дней

                Глава четвёртая.

…Четкий шаг чеканил по асфальту, сапоги въедались в него и с едким рывком снова отрывались, чтобы сделать очередной шаг. Молодые парни в черной форме со свастикой на груди подходили к казарме. На ступеньках крыльца стояла какая-то «шишка», наверное, со штаба. Сержант скомандовал: «Рота», и сильный стройный шаг сильнее разносил эхо по гарнизону. «Стой, раз – два!» «Хайль, Гитлер» - вытянув руку, и неожиданно закричал штабной офицер. «Хайль, Гитлер!» - пронеслось громкое рычание в груди у каждого.
- Сегодня вы хорошо потрудились, командующий шлет вам свою благодарность и желает успехов в службе. А теперь я объявляю вам отдых до утра, вы это заслужили, молодцы.
- Вольно, разойтись.
- Ганс, ты идешь с нами в кабачок?
- Наверное, да, я попозже скажу.
Его самолет сбил сегодня три русских, а такое бывает не каждый день. Он гордился этим, как игрок своей картой, большего чувства у него не было, да и не хотелось. Он знал, что эта мясорубка чем-то ему не нравится, а чем именно, он не вдавался в подробности. Он был солдатом и верно служил фюреру. Под вечер он вышел из казармы поправил осанку, еще раз посмотрел на сапоги и пошел в кабачок. Ему перехотелось идти, в компанию, и он стал подниматься по деревянной лестнице к мадам Инге. «Комната № 5». Ганс открыл двери и вошел в комнату. Темные фиолетовые шторы светились при закате солнца, красное пятно просвечивало материю, и песчинки света разбегались по всей комнате. Война где-то осталась за этими шторами, за этим огненным шариком света. Двери открылись, вошла Ирма, брюнетка с шоколадным цветом кожи в прозрачном халате.
- О, Ганс, привет! – улыбнулась она и повисла у него на шее, впиваясь губами, в его губы. Он крепко обнял ее за талию, подхватил и они упали на большую, мягкую кровать.  Наступила темнота, и только серебряная луна заглядывала краешком глаза из-за ширмы…
Утренний свет заполнял комнату, начало дня становилось реальностью…

 

                Глава пятая.

 Ступив на землю из вагона, все показалось совсем другим, каким-то чужим, с запахом другой страны, с дорогами из камня, домами другой архитектуры.
Все это настораживало и будоражило…   
 - Рота подъем!.. Одеяла быстро вскидывались и отбрасывались на спинку кровати. Курсанты вскакивали, надевая брюки, китель, тапочки и выбегали в коридор строиться.
- Выходи строиться на зарядку! Все стали потихоньку выходить строиться перед казармой.
- В линию взводных колон становись!
Замком взвода выходит на середину впереди взвода, остальные пять делают, то же самое, рота переходит от шага к бегу.
- Правое плечо шагом марш! Бегом марш! Рота бежала ровно по дороге по кругу вокруг гарнизона.
- Раз, два, три… раз, два, три… раз, два, три… Они все бежали медленно, но уверенно по кругу.
- Шагом, марш! Еще несколько шагов бежали по инерции, потом ноги пошли шагом.
- Правое плечо, марш! Рота подошла к казарме на разминку. Суставы слушались плохо, еще не все проснулись, и не все проснулось внутри, в голове, кажется, у некоторых даже спали глаза. Зарядка закончилась, и рота ринулась бегом занимать место в умывальнике и в бытовке место под электробритву.
Заканчивалась уборка кубриков.
- Строиться на завтрак, первая рота! – прокричал дежурный по роте.
 На завтрак шли с песней. До столовой успевали только один куплет спеть. Припев пела вся рота:

«Россия, любимая моя.
 Родные березки, тополя,
Как дорога ты для солдата
Родная земля…»

Первый взвод пел с азартом. Роман пел, и думал – какие большие тополя, липы, земля по которой ступала нога. Он пел о русской земле, о ее деревьях, о земле.
       И только гвоздь был непоколебим в своей вере. Стену разрисовали в цветы, черно-красные пятна были разбросаны по стене беспорядочно и без особого старания. Гвоздь уверенно смотрел на него и говорил: смотрите и слушайте, здесь были другие люди, и они тоже вот так сидели, как хозяева. Глаза устали различать чернеющий пятачок, и он ел без всякой оглядки. Гвоздь изредка поглядывал и скрывался в темноте красок. Стекло отсвечивало собственное изображение лица, и соблазняло вглядываться в себя. Роман чувствовал взгляд оттуда и старался его не замечать. Гвоздь, на котором висел портрет Гитлера, криво торчал и его никак не могли вытащить из истории и из стены, словно зуб преткновения…
       Столовая, в которой питались две школы, во время Великой отечественной войны, совмещала в себе несколько услуг. Здесь была и столовая, и бар, на втором этаже бордель, а в подвале баня, сауна. На фасаде столовой, сверху дверей ещё оставались очертания лежащей женщины.
История, от которой было тяжело избавиться…
- В каком ухе свистит?
- В левом.
- Правильно – ответил Роман.


                Глава шестая.

- Ганс? - позвал голос, интересуясь его реакцией и вниманием.
- Слушаю тебя.
- Ты говорил, что собираешься уезжать куда-то, правда ли это?
- Это пока неизвестно, но меня переводят в другое место. Молчание комнаты переполнялось терпением.  - Ты, что-то еще хотела спросить, ведь правда?
- Да нет, ничего.
Ирма отвернула голову к стене и в глазах появились незаметные искорки…
Ганс встал, обул сапоги, и пошел в туалет.
В туалете всегда было чисто и независимо. Только тут, почему-то, казалось Гансу, что это место одно из лучших на земле. А почему бы и нет? Ведь так. Субординация вычеркивалась из правил чести, ты находишься в присутствии собственной чести и культуры. Гордость холмистая и неровная относилась к себе снисходительно. Она гордилась собой…
Культурные растения послушания нитями свивались и переплетались воедино. Оказывая помощь друг другу. Единоличное шовинистически резало ухо. Твоя плоскость превращалась, в плоскость самолета, и парила безмятежно в воздухе… 
- Что же происходило? - думал Ганс, проходя по аллее. Он зашел в столовую и попросил обед. Чуть вздернутые ресницы, носик был на первом плане и упирался в него кончиком любопытства…
Мешки под глазами устало переглядывались. Лицо фюрера было знакомо и странно чужое. Ганс его видел, когда он приезжал в отряд, по случаю победы на северном направлении. Среднего роста, живой и усталый, он вызывал сожаление, как больной человек.
Любимый гарнир незаметно исчезал. Мягкий вкус компота утолил жажду. Назло дергалось веко, это продолжалось какое-то время, и неожиданно прошло.
Ганс вышел на улицу. Он стоял в куртке и курил хорошие сигареты. Он почувствовал на себе давление взгляда. На него смотрели карие глаза и мягкие брови, губы тихонько шевелились и хотели что-то сказать – она казалась такой тихой и гордой. Ее глаза старались догнать черные сапоги, повернуть их обратно, хоть на мгновение, на частичку мгновения. Тень шагала внятно и настойчиво прочь.
«Если бы, если бы…» - повторял он про себя. Однажды он это сказал при ней, но она его не поняла. С того момента они стали реже встречаться и холодное затмение вспышками, все реже, и больше, заволакивало шарик луны на шторах. Желваки играли на скулах от нетерпения избавиться от навязчивых мыслей. Время подпирало, но какие-то минуты оставались на потом. Ганс спустился с откоса по сыпучему песку, морская пыль прибоя врезалась в лицо. Море не хотело успокаиваться, оно настойчиво набегало и отстранялось, всего лишь на время. Волна добежала до носка сапога и укусила за кончик, оставив мокрый след от языка. Четко отработанный рефлекс на дистанцию времени срабатывал безукоризненно, пора идти. Сегодня он летит в составе передовой команды на соседний аэродром, с которого они будут летать.
Куртка по-дружески обхватывал плечи, торс. Часто в голове проскальзывали мысли: «Как это можно объяснить, ведь это же форма, военная форма, и она к чему-то обязывает и приучает». Так казалось в минуты одиночества, сидя на лавочке в тени деревьев.


                Глава седьмая.

- Что- то, что-то, что- то есть у бегемота, - кто-то пошутил…
 Роман перебирал руки на столе, задумываясь о том, что говорили люди, стоящие за трибуной. Они казались теми насекомыми, которые откладывают яйца, затем ложатся в спячку, потом появляются снова, только в совсем другой форме, бодрыми и молодыми. Маленькое вредительство порхало над лепестками цветов, опыление происходило только от шума крыльев. Трибуна становилась опустошенной и одинокой. Все вокруг расходилось и расступалось, оставляя после себя насыщенное помещение, спертого, тяжелого воздуха смерти.
После обеда была команда: «Строиться в баню». Это была вторая команда в баню, со дня начала всей истории, со дня путешествия в другое время. Роман шел без какого-либо желания. Просто шли все строем. Старшина останавливал роту. Что-то говорил, рота шла дальше. Со строя раздавались слова недовольства.
- Никакого желания…
- Лучше сводили бы в город…
- А куда мы идем?..
Слова вылетали просто так.  Слетали и улетали совсем.
- Рота!!! И рота чеканила шаг, подходя к бане. Рота подошла к зданию, на котором висела табличка «Медсанчасть». С торца здания, в подвале была баня. При немцах там был морг.  В одном из отделов подвала – бани лежала плита с надгробия, или просто оставили на память потомкам. Воду ждали долго, бабка у входа сказала, что полчаса и все, чтобы не задерживались подолгу. Наконец-то вода побежала и все быстро стали набирать ее в тазики, просто мокли под водой. Помылись с досадой на то, что вообще помылись. Роман выходил по лестнице на улицу. Многие уже сохли на солнышке. Роман ходил, туда-сюда подставляя разные стороны и бока. Лаская себя солнечными лучами. В стороне, разговаривали курсанты.
- Пусть бы командир вместе с нами помылся в этой бане…
- Ну да, они, если надо в сауне помоются под столовой.
- Да, мужики, это все очень интересно, но не для нас.
- И все же хотелось бы с этим, когда, ни будь разобраться.
Курсанты резво обсуждали вопросы, волнующие каждого и всех вместе! Подошла вторая рота, время первой роты истекло, все начали строиться.
- Шагом марш! Песню запевай!

«Россия, любимая моя
 Родные березки, тополя,
 Как дорога ты для солдата
 Родная земля…»

Пели вяло, разморено. Рота подошла к казарме и тихо остановилась, похоже, локомотив, таща за собой большой, и тяжелый состав устал…
Ноги тихо гудели и остывали от шума. Всё становилось ощутимым, а подошва всё сильнее прилегала к земле, ощущая её мягкую доброту.
Старые здания красного цвета уединялись в тени деревьев и крышами из старой, ещё довоенной черепицы. Индивидуальность присущая только им скрывала все тайны за толстыми стенами.
      Роман сидел с Шуриком на скамейке, так по-русски звали таджика. Лицо его было смуглым, нос острый, глаза карие, очень быстрые.
- Потом, - протяжно ответил Шурик…
- Ну, всё-таки, сколько Шурик?..
- 317 штук, - ответил таджик с акцентом. У моего товарища было 753, он всех записывал в блокнот. Глаза его забегали, ему стало несколько неловко
от такого откровения. Это походило на животноводческую бухгалтерию, со своим идиотизмом и легкомыслием…
С моря потянуло прохладой, даже несколько холодком. Всё, разрастаясь  невидимым туманом.
Балтийский недуг охватывал всё побережье, проникая всё дальше на территорию городка.
В конце концов, эта холодная и влажная громадина прорвала, и пошёл мелкий рассыпчатый дождь.
- Ты почему в санчасть не пошёл? – спросил старшина Романа.
- Я ходил в субботу, а санчасть, мне дали кучу таблеток, я их выпил, и вроде всё прошло, - оправдывался курсант.
- А ну неси книгу больных, посмотрим! – настойчиво сказал старшина.
- Вот смотрите - протянул Роман книгу больных, упрёк был сделан не совсем по адресу,
А на предыдущей странице, напротив, его фамилии  подписи врача не было.
- Вот видишь, я тебя должен наказать, ты почему в воскресение записался. Иди в санчасть
и пусть врач поставит роспись, напротив твоей фамилии - сказал настойчиво старшина.
Роман не стал больше дискутировать – надо, значит надо и он пошёл в санчасть.
Море было похоже на расслабленные руки, ноги, оно покачивалось и бесконечность, набегавшая на берег касалась, его ботинок. Он снял их и пошёл босиком по воде вдоль берега. Сквозь поры ног стала доходить до сознания вся солёная прохлада и живительная сила морской воды…
Облака развеялись, осталась еле заметная дымка. Далеко на горизонте был виден сторожевик, катер медленно плыл, всё, удаляясь, и наконец, стал совсем не заметен. Это было первое увольнение после организационного периода, курсанты шли по берегу, наслаждаясь долгожданной свободой. Все купили билеты в кафе на видео сеанс. После фильма хотелось к морю, к воде.
Роман стоял на мохнатых камнях в воде, затем прошёлся по ним дальше и оказался около
десяти метров от берега. Вокруг была вода, она присутствовала сквозь пальцы ног и доходила почти до горла своим солёным запахом водорослей и морских мыслей…
Роман с коллегами по перу и кисти сидели в художке и старались как-то скрасить время.
Николай, служил в милиции до «Школы», решил поделиться старой оперативной информацией.
        - Так вот, этому деду было лет семьдесят, а ей восемнадцать лет. Он её ещё с детства, с класса пятого начал приучать к своим ласкам. Он её гладил по всему телу, по лобку, показывал и рассказывал о женских прелестях, потом, когда она уже подросла, он стал её «пробовать». Я их начал по очереди допрашивать, чтобы расколоть, что же их так связывает. Они сначала замыкались, но потом разговорились.
Их взяли в туалете. Я их спрашиваю: - Что вы там делали вместе? Старик говорит:
- Сначала я пописал, потом она. Деду я сказал, что её я отпустил. А потом иду, смотрю, а она сидит на скамейке. Я спрашиваю: - Ты кого ждёшь? Она ответила: - Жду его. - Вот такая любовь…
Рассказ подхватил другой, стало веселее.
- У нас компания была, человек восемь. Один раз сторговали мы нашу девушку одному грузину за четвертной. Он посадил её в машину и уехал, мы за ним. Долго мы петляли по лесным дорогам, наконец-то приехали. Одинокий дом в лесу, никого не видно, ничего не слышно. Мы потихоньку к дому, интересно же посмотреть, что там. Мы перелезли через забор и стали незаметно заглядывать в окно.
Была видна комната, паркетный пол зеркально блестел. Наша девчонка стояла на четвереньках, ногами и руками на тарелках. К ней подошёл грузин и вставил свой увалень по самый корень, девчонка наша шусть, и поехала по полу, грузин снова и снова подходил, к ней, и проделывал, то же самое. Мы потом уехали. Через несколько дней девчонка наша подходит к нам и говорит: - Дайте выспаться, черти! Ещё привезла «куска» два «зелени», а под конец своего приключения  вломила ему хорошенько, она дзюдо занималась…
Уже вечером, после ужина Роман зашёл в художку. Саня стоял и держал в руках нитки, которые были соединены с маленьким колечком, выпиленным из кончика зубной щётки. Надо было сделать надрезы лезвием и всё. Серёга стоял, спустив брюки и трусы.
Роман сидел возле окна, не хотелось ничего видеть и слышать. Саня натянул нитки, растопырив руки по сторонам, кольцо не выдержало, поломалось и упало на пол.
-Ладно, сделаешь лучше… Роман эти вещи и операции воспринимал, как нечто животное.
- А лучше с усами, - продолжал Саня, - бабы от этого тащатся, вот это «класс».
Роману казалось, что этот «класс», где-то бродит, между людей, в сознании людей, в их головах, уже подсознательно…
Наступил следующий день. Они работали в «художке». Принесли почту. Он выдерживал паузу, предвкушая теплоту родных людей, их тревогу и заботу. Роман прочитал письмо от Ла, почему-то стало грустно, она просила потерпеть это недоразумение и забрать их с дочкой.
Серёга засмеялся. Олег спросил: - Что это там красное на странице. Сергей покраснел,
на последней странице было написано «Целую» и красный след от губной помады, очень чёткий отпечаток от губ. Немного посмеявшись, все сидели и перечитывали снова письма.
Роман с Саней пошли в курилку.
- Поза бобра. Она становится на четвереньки в постели, руками берётся за спинку кровати и зубами грызёт спинку кровати. Историю рассказывал курсант, с чувством выполненного долга…
Роман встал с лавочки и посмотрел, нет ли бабки с булочками, но её не было.
Погода явно шептала, что-то нежное и сладкое.
В отличие от черноморского загара, балтийский был другой, он был с красным оттенком, во всяком случаи ему так казалось.
Роман зашёл в казарму и пошёл к себе в комнатушку. Он открыл двери и увидел очередную жертву сексуальной революции. На него смотрело, что-то неразборчивое и непонятное. Жертва отдирала, что-то…
Присутствие непонятного страха заставляло, быстрее уйти. Ещё долго, что-то странное кружилось в голове, переворачивалось верх ногами, в конце концов, всё стало на свои места.
После строевой подготовки пошли чистить картошку всем взводом. Роман работал у себя в художке. Через время зашёл Ганя коптёрщик.
- Ну, что расставляй!
- Ну, давай.
Игра увлекала с каждой партией всё больше и больше. Сначала он проиграл две партии,
но последнюю партию выиграл, и остался собой доволен.