Весь покрытый инеем, абсолютно весь

(Свежие следы колымского соболя на снегу.
 Фотография автора.)


     «Чёрт побери! Ну чем я только думал, когда решил пойти на охоту сегодня ?» Когда в моей голове появилась эта мысль, за спиной осталось уже порядка десяти километров ослепительно белой снежной целины. И это уже хорошо ощущали мои ноги, утопавшие по колено в лёгком пушистом снегу, плотно укутавшему всё вокруг. К этому времени я не только уже начал уставать, пробивая две глубокие параллельные снежные борозды, словно на моих ногах были не широкие охотничьи лыжи, а два плуга, задача которых была поглубже вспахать эту снежную целину, но и стал постепенно замерзать. Я уже ясно начал понимать, что выходить сегодня на охоту в сорокоградусный мороз было явно не очень разумным решением. Эта мысль чётко оформилась и приобрела свою пронзительную ясность в тот момент, когда я по склону сопки спустился к берегу Колымы и вышел на ледяной простор реки, на котором не было никакого препятствия для свежего северного ветерка, пахнувшего ощутимым холодом мне прямо в лицо. Ветер в сочетании с сорокоградусным морозом       это уже было явным перебором. Моя одежда, хотя и довольно тёплая, явно к этому не была готова. Обледеневшая шерстяная маска, щедро отороченная густым инеем по краю в районе глаз, к этому времени уже крепко примёрзла к моей меховой шапке и в этот миг стала ещё более противной и холодной, да и всё тело стало ощущать этот явный температурный перебор. Я ускорил свой шаг, чтобы укрыться от насквозь пронизывающего холодного ветра и оказаться под защитой крутого берега острова, возвышавшегося, как большой белый корабль, посредине закованной в лёд реки. Этот остров, из снежной палубы которого устремлялись вверх, как мачты, высокие лиственницы, и был крайней точкой моего сегодняшнего маршрута.
     Подъём на верхнюю палубу этого корабля прошёл нормально, если не считать того, что когда я схватился за ветку большого ивового куста, полностью закутанного в пухлое снежное одеяло, чтобы сохранить равновесие и не скатиться вниз, здоровенный кусок этого одеяла рухнул, засыпав меня по пояс. Пришлось потратить несколько минут, чтобы отряхнуть одежду, вынуть из ружья патроны и выдуть из стволов попавший туда снег и затем продолжить своё восхождение. Наверху, за плотной стеной из лиственниц, на ветвях которых лежал толстый пласт пушистого снега, и высоких кустов ивы, превратившихся в белые снежные пирамиды, ветра совершенно не ощущалось. Я протиснулся в узкий проход между двумя засыпанными снегом кустами ивы, вышел на небольшую лесную поляну и в этот момент снег под моими ногами взорвался, заставив мое сердце сжаться и ёкнуть от неожиданности. Ровная белая поверхность поляны рассыпалась на моих глазах. Из-под снега, из своих снежных камер, одна за одной, взметая высокие белые фонтаны снега, вырывались и взлетали полярные куропатки. В лучах зимнего солнца лёгкая снежная пыль, поднятая птицами, вырвавшимися из своих подземных укрытий и взмывшими высоко вверх, над вершинами деревьев, искрилась, переливалась и медленно планировала вниз в чистом морозном воздухе, опускаясь на мою уже порядком выгоревшую на солнце зелёную охотничью куртку. Я стоял, крепко сжимая в руках ружьё, которое автоматически сорвал с плеча, и смотрел на эту красивую картину внезапно вынырнувшей из-под ног и улетавшей в ясную морозную даль большой стаи этой удивительно приспособленной к суровому северному климату птицы.
     Свежие чёткие двойные следы соболя, проходившие по краю полянки на выпавшем ночью снегу, привлекли моё внимание и метров двадцать я прошёл параллельно им, пока они меня не завели в совершенно непроходимые густые заросли ивы. После шумного и очень эффектного взлёта стаи куропаток вокруг как-то сразу стало очень тихо. Морозная звенящая тишина плотно окружила меня со всех сторон. И когда в этой враз свалившейся на меня камнем тишине я услышал долгий протяжный вздох где-то позади себя, то в эту секунду я просто остолбенел и в затылке ощутимо похолодело, а в голове взорвались самые невероятные и тревожные мысли. Неужели, заглядевшись на куропаток, я не заметил и не услышал медведя, подкравшегося ко мне сзади по мягкому пушистому снегу? Я много времени проводил в тайге и всегда внутренне настраивался на то, чтобы вести себя максимально внимательно и осторожно и быть готовым к любым неожиданностям. Когда ты один, то в этот момент обостряются все чувства. Глаза, слух и обоняние всегда наготове и могут своевременно предупредить о подстерегающей тебя опасности в этих глухих местах. Но к этому протяжному вздоху сзади в промёрзшей насквозь зимней тайге я точно был не готов, и он привёл меня в полное замешательство. Меня всегда больше всего пугала неизвестность, когда ты не можешь понять, что происходит и откуда исходит опасность. В такой момент ты словно попадаешь под удар током, который в мгновение приводит все твои мышцы и чувства в состояние максимального напряжения. Через секунду с прижатым плотно к плечу ружьём с уже снятым предохранителем я стоял, развернувшись в направлении этого потрясшего меня звука. На небольшой поляне, окруженной редкими лиственницами, я увидел что-то похожее на небольшой белый стог сена. Но когда этот стог внезапно пошевелился, а потом повернул голову и посмотрел на меня своими большими тёмными глазами, моему изумлению, да и громадному облегчению не было предела. Напряжение, сковавшее меня тисками, разом отпустило и на душе стало легко и спокойно, я даже улыбнулся от увиденной мной картины. На поляне по брюхо в снегу стояла низкорослая, укрытая длинным густым волосом, якутская лошадь. Каждый её волосок был покрыт толстым слоем инея. И от этого вся лошадь превратилась в какого-то большого белого пушистого зверя. А когда он смотрел в мою сторону своими огромными и, как мне тогда показалось, грустными и очень тёмными на фоне своей белой шубы глазами, то эта картина сразила меня наповал. Я подошёл поближе, чтобы посмотреть на это удивительное северное создание. Длинная белая от инея грива, свисавшая до снега и пышная чёлка, ниспадающая на её глаза, делали лошадь похожую на сказочного конька-горбунка. От этой пасторальной картины я даже немного растрогался. Да и как тут не растрогаться, когда вместо ожидаемой тобой свирепой морды медведя-шатуна ты видишь такое симпатичное создание.
     Якутская лошадь –– это уникальное создание. Ей не страшны шестидесятиградусные северные морозы. От них зимой её спасает длинный густой волос, заполненный внутри воздухом и плотный подшерсток, который летом защищает и от комаров, и мошки. Похоже, хозяин лошади решил откормить свою помощницу на пойменном лугу, примыкавшем к берегу озера, занимавшего большую часть острова. Зима в эти края приходит рано и луговая трава уходит под снег зелёной. И это делает её во много раз более полезной и очень питательной по сравнению с летней. Учёные называют такое питание криокормом. Лошади разгребают своими острыми копытами снег, а если понадобится, разобьют и лёд, чтобы добраться до него. В результате такого дикого выпаса они нагуливают толстый слой подкожного жира, который, в свою очередь, спасает их от свирепых холодов зимой.
     Последний раз я видел эту лошадь и ее хозяина летом. Картина была очень впечатляющая. Над берегом реки висело огромное живое тёмное облако из комаров и мошки. Оно не только беспрестанно плавно меняло свои очертания, но и меняло свою яркость. Облако мгновенно темнело, как только попадало в тень от высокой и плотной зелёной стены ивы –– чозении, росшей по берегам реки. Когда же оно выплывало из тени на солнце, то в его лучах наполнялось сверкающим пульсирующим, отражённым от мелькающих крыльев тысяч насекомых, солнечным светом. Оно, как огромный светящийся нимб, повторяло контуры тела старого якута-охотника Кокорина и его низкорослой лошади, на которой он медленно ехал по берегу маленького притока Колымы по направлению к нашему посёлку. В тот момент мне показалось, что он, как всегда, пел свою бесконечную песню о своей жизни и о том, что видят его глаза. Хотя я прекрасно понимал в ту минуту, что находясь в этой туче насекомых, открыть рот просто не возможно.
     Я сегодня выкладывал в тайге приваду из выловленной в реке рыбы в местах, где планировал зимой устанавливать капканы на соболя и песца. Я побывал во многих труднодоступных местах нашего севера, но такого количества комаров и мошки, как этим летом на Колыме, я ещё нигде не встречал. Здесь вместе с «Дэтой»    средством от комаров и мошки –– я всегда использовал дополнительно и накомарник, без которого находиться в этих прибережных густых зарослях ивы было просто не возможно. Пришитая к полям шляпы сетка накомарника зацепилась за сухую ветку и чтобы высвободиться, мне пришлось снять её. И в эту минуту на моё лицо обрушилась плотная волна из комаров и мошки. Я дышал очень осторожно и медленно через нос, не отрывая рта, и всё равно насекомые забивались в нос, уши и лезли в глаза. Комары  ударялись о кожу лица и отскакивали назад, почувствовав запах «Дэты». Это напоминало капли плотного дождя. Из-за густого облака насекомых, мельтешивших тёмной тучей перед глазами, было плохо видно, что делается вокруг. Я уже не говорю, что эта дрянь забивалась всюду и мои светлые охотничьи штаны ниже колен были всегда чёрные от набившихся за голенища резиновых сапог и раздавленных там при ходьбе насекомых. И этот ад кончился только тогда, когда я вернулся к своей лодке и быстро завёл мотор. Резко выкрутил до отказа ручку газа и вылетел на середину реки. Нос лодки задрался вверх. Её корпус повис над водой, и она на корме резво помчалась по водной глади, оставляя за собой длинные водяные усы. Только тогда я сорвал со своей головы душный накомарник и подставил лицо прохладному ветру и без боязни наконец глубоко вдохнул свежий речной воздух.
     Лодка с заглушенным мотором плавно скользила рядом с охотником. Надо было поздороваться со своим старым знакомым, а заодно услышать его прогноз на зимнюю охоту на соболя и песца. Меня в эту минуту удивило выражение его загорелого морщинистого, цвета тёмной меди лица. Оно было совершенно спокойным и даже каким-то умиротворённым. Зелёной веточкой ивы он отмахивался от своих надоедливых крылатых спутников. Я знал, что Кокорин не пользуется средствами от комаров и мошки и эта картина, представшая перед моими глазами, меня тогда сильно поразила. Его шапка сверху и выгоревшая светло-коричневая куртка сзади была плотно покрыта шевелящимся тёмным слоем насекомых. Такой же слой, как попона, покрывал и его лошадь, которая махала хвостом, моргала и трясла головой, чтобы отогнать этих назойливых существ, беспрестанно лезущих ей в глаза. Когда она доберётся до посёлка, то сразу же присоединится к другим лошадям, стоящим весь день в дыму постоянно горевшего в посёлке дымокура. Похоже, у охотника, всю свою жизнь прожившего на Колыме, выработался, как и у его предков, стойкий иммунитет от укусов этой северной напасти, которая может сделать жизнь здесь просто не выносимой. У меня, к сожалению, такого иммунитета точно не было. Это я хорошо понял после одного случая.
     В тот памятный для меня день мне нужно было пройти всего два километра по склону сопки  и спуститься к посёлку от охотничьей избушки в тайге к посёлку. Выйдя за порог, я вспомнил, что у меня закончилось средство от комаров и мошки. Ветер, дувший довольно резво до этого и на который я сильно надеялся в своей борьбе с этой крылатой заразой, внезапно стих. Свинцово-тёмное грозовое небо, нависшее над головой, недвусмысленно намекало, что мне надо поторопиться, если я не хочу вымокнуть насквозь. Первые редкие тяжёлые капли дождя упали на землю. Но через минуту на меня обрушился не дождь, а какой то огромный безумный комариный рой. Обычно, когда ты идёшь в этих местах, вокруг тебя всегда вьётся звенящее облако насекомых, выбирающих место, на которое они сядут, чтобы  вонзить в тебя своё жало. Но в этот день они вели себя как-то странно. Они словно взбесились. Совершенно беззвучно они пикировали мне на лицо и кисти рук и мгновенно впивались в кожу. Я, имея за своей спиной опыт многочисленных походов в труднодоступных северных местах, до этого дня не встречал такого поведения комаров. Это была какая то озверелая комариная банда. Я уже не отгонял, как обычно, зелёным веником из веточек полярной берёзы комаров, а больно стегал им по лицу и рукам и просто стирал этот сплошной слой комаров, который в ту же секунду сменялся новым. То ли надвигающаяся гроза, то ли что ещё, я не знаю, но поведение комаров в эту минуту меня просто потрясло. Они падали и намертво присасывались, словно прилипали к коже лица и рук. Я бежал напрямую через тайгу к посёлку и чувствовал, что я уже плохо соображаю и стал каким-то заторможенным. Несколько раз я споткнулся и с трудом удержался на ногах –– похоже, у меня уже к этому времени что-то было уже неладное и с координацией. На лице и руках не было живого места и они горели от укусов этих крылатых вампиров. Голова была в каком-то тумане, да и я был явно в не в порядке. Подбежав к порогу своего дома, я сбросил шапку и куртку, покрытые сплошным шевелящимся слоем насекомых, на землю, влетел в прихожую и захлопнул входную дверь со стуком, от которого содрогнулся весь дом.
     В этот день у меня появилась вне зависимости от моего желания возможность сравнить эту ситуацию с другой, ещё более драматичной. И хотя это произошло в далёком детстве в Белоруссии, врезался в память этот случай на всю жизнь. Тогда в рамках своего очередного этапа подготовки к планируемой работе охотника-охотоведа после окончания школы и соответствующего института  непременно в глухой сибирской тайге я в полном одиночестве уже вторую неделю жил в палатке в красивой дубовой роще на берегу очень чистой и быстрой реки.
     Падающие жёлуди и мелкие сухие веточки, оторванные ветром, время от времени барабанили по туго натянутому брезентовому скату палатки и немного нарушали мой сон, который как всегда, когда спишь один в палатке в лесу, был очень чутким. Всплеск бобра на ближайшем лесном озере, шуршание норки-воровки, тянущей по траве от палатки пойманную мною вечером рыбу, к своей норе, уханье филина в лесу пробивались через тонкую пелену сна и автоматически фиксировались в голове. На этом этапе моей подготовки я фотографировал и наблюдал за поведением бобров, норки и выдры, облюбовавших это довольно глухое место. В тот день я решил поближе подобраться к большой хатке бобров, обосновавшихся на небольшом лесном озере. Дорогу к своей хатке бобры завалили сваленными ими и уже высохшими стволами больших осин и пробираясь в этом переплетении лежащих на земле стволов деревьев, я не заметил и наступил на мягкий большой серый шар, на мою беду оказавшимся жилищем шершней. В следующее мгновение несколько этих больших ос впились мне в лицо и кисть правой руки. Я натянул капюшон штормовки на голову и отмахиваясь от стаи вылетевших из своего убежища насекомых, бросился к наутёк. Лицо горело адским пламенем. Сильная боль, залившая лицо туманила сознание. Когда я добежал до берега реки, где стояла палатка, моё состояние было уже близкое к обморочному. Я явно уже плохо соображал. Страшное отражение, посмотревшее на меня из воды, ещё сильнее напугало меня. Лицо сильно опухло, глаза заплыли и превратились в маленькие щелочки. Чтобы как то приглушить эту ужасную боль, я лёг на берег реки и опустил голову в прохладную воду, омывшую пылающую огнём  кожу лица и уже плохо соображающую одурманенную ядом голову. Весь день до позднего вечера я пролежал на берегу реки с опущенным в воду лицом. На короткие промежутки времени я поднимал голову из воды, чтобы сделать глубокий вздох, и опять опускал её в быстрый речной поток. Ситуация была –– хуже не придумаешь. В таком состоянии пройти двенадцать километров до ближайшей деревни было для меня невыполнимой задачей. Оставалось только лежать в этом лихорадочном красном бреду, наполнявшему мою голову и надеяться, что мой организм справится с дозой яда, которую он сегодня получил.
     Поиск следов соболя на острове и установка капканов в местах переходов этого пушистого хищника заняли много времени и я порядком устал. Поэтому спуск с острова на речной лёд и подъём на крутой скальный берег Колымы дался мне с трудом. Энергия, запасённая с утра в организме, уже явно подходила к концу и я начал замерзать. Надо было сделать привал, чтобы передохнуть и перекусить перед обратной дорогой домой. Сухая лиственница жарко полыхала в костре, разведённом мной в каменистом распадке на берегу реки, и обдавала меня волнами исходившего от него тепла. И в этот момент я словно опять вернулся в своё далёкое детство в родную Белоруссию.
     Я лежу лицом к ярко пылающему костру и отчётливо чувствую, что нахожусь на границе тепла и холода. Сторона тела, обращённая к огню, радовалась плывущему от костра теплу, а вот противоположной стороне было прохладно. Поэтому я постоянно вертелся и не мог заснуть. Время от времени я начинал дремать, но очередной громкий взрыв смолы, щедро напитавшей горевший ствол ели в моём костре, сопровождаемый летящими в мою сторону пылающими ярко-красными угольками, заставлял меня вздрагивать, просыпаться и переворачиваться на другую сторону.
     А ведь я всё сделал, как положено. Расчистил от снега поляну. Зажёг большой костёр, который хорошо прогрел землю. Убрал угли и на этом согретом костром месте настелил толстую подушку из срубленных еловых лапок. Застелил своё пахнущее смолой ложе брезентом и на нём разложил свой потрёпанный в походах спальный мешок. Параллельно своей еловой перине я соорудил таёжный сибирский костёр-нодью из двух положенных друг на друга толстых стволов ели и сосны и закрепил их вертикальными кольями. К этому времени на землю уже опустилась тёмная ночь, из мрака которой мой костёр вырывал яркий бойко пляшущий на ветру кусок света. Залез в спальник. Накрылся куском брезента, чтобы защитить себя от обжигающе горячих угольков с треском разбрасываемых пылающим костром и попытался заснуть. Это была уже третья ночь моего очередного зимнего этапа подготовки к планируемой в будущем работе охотника-охотоведа. И хоть я ещё учился в девятом классе, но опыт ночёвок в лесу в одиночестве у меня был уже большой. Но те ночёвки не были такими суровыми. Этой ночью температура опустилась до минус двадцати градусов и в сочетании с высокой влажностью это очень хорошо чувствовал мой худой организм. В предыдущие ночи температура была несколько повыше, но нормально поспать мне всё равно не удалось. Я засыпал и затем просыпался от холода, подкравшегося ко мне с противоположной стороны от костра. Да и костёр требовал к себе моего постоянного внимания.
     Я откинул брезент. Порывом ветра длинный обжигающе-жаркий язык пламени бросило мне в лицо. Я резко отпрянул и потеряв равновесие, скатился со своего высокого колючего елового ложа на обжигающе холодный снег. Перекатившись на спину, я начал расстёгивать заевшую, как всегда, молнию спальника и в этот момент мельком посмотрел вверх и замер. Совсем низко над моей головой в ясном морозном небе зависла яркая россыпь удивительно больших загадочно мерцающих звёзд. Они словно говорили мне в эту минуту: «Не суетись, успокойся и посмотри на это великолепное зрелище сияющего звёздного свода.». Падающая звезда, прочертив светлый след по краю тёмного небосклона, погасла в ближнем болоте. И это вызвало в душе грустные чувства. Мне показалось, что вместе с этой звездой в том болоте утонула и моя мечта. Если я не могу переносить мороз в двадцать градусов, то как я буду работать в тайге охотником-охотоведом в обычные для Сибири сорокоградусные морозы. На душе стало тяжело от этой мысли. Яркий язык пламени вырвался из щели между брёвнами и на границе освещённого костром круга отразился в глазах какого-то зверя. Его глаза, как две яркие точки, горели в темноте, плотно обступившей поляну зловещим огнём, и как мне тогда показалось, ещё и издевательски мне подмигнули, словно подтверждая в качестве непрошенного свидетеля о крушение моих грандиозных детских планов.
     И вот я сейчас живу и работаю за полярным кругом на Колыме и пытаюсь согреться в тайге на сорокоградусном морозе. Так же как и тогда, в детстве, сторона тела, обращённая к костру, купалась в излучаемом костром тепле, а спина, овеваемая свежим северным ветерком, ощутимо застывала. И так же, как тогда, мне приходилось вертеться, чтобы сгладить эту граница тепла и холода, проходившую по моему телу. Меня в этот момент удивило, что несмотря на жарко горящий костёр, я всё равно не мог согреться. В голове промелькнула мысль что, если придётся когда-нибудь ночевать на таком морозе, надо будет обязательно построить полукруглую снежную стенку для защиты от ветра и чтоб тепло, излучаемое костром, отражалось от неё на то место, где я буду лежать. Сегодня, конечно, был трудный маршрут, и я потратил много сил. Так долго в такой мороз в тайге мне ещё не приходилось находиться. На большом морозе энергия, запасённая в организме, довольно быстро расходуется и ты начинаешь замерзать. Сильный мороз, подкреплённый бодрым ветерком, в очередной раз напомнил о себе, когда я развязывал туго затянутый узел рюкзака. Для этого мне пришлось снять меховые варежки и шерстяные перчатки. Мороз больно впился острыми зубами в пальцы и быстро сделал их деревянными и совершенно не послушными. А когда в дополнение к этому я неудачно прикоснулся ребром ладони к промороженному насквозь топору, оставив на нём кусок намертво примёрзшей к нему кожи, то это ещё раз подчеркнуло жёсткую обстановку, в которой сейчас я находился, правда, не в том качестве, о котором мечтал в детстве.
     В такой ситуации неоднократно проверенный мной рецепт восстановления сил и спасения от холода –– это кусок сала с хрустящей луковицей и большим куском чёрного хлеба и кружкой крепкого горячего чая. После этого есть ещё одно обязательное условие –– это энергичное движение вперёд. Только так можно согреться в таких суровых северных условиях.
     Я уже пыхтел, как паровоз. Лёгким не хватало воздуха, когда я наконец вышел на вершину сопки. С неё в любое время года открывалась величественная картина нетронутой северной природы. Отсюда весной открывалась грандиозная картина мощного ледохода на Колыме. Речная вода вырывалась после долгой полярной зимы из своих ледяных оков на свободу и на десятки километров заливала всё вокруг. Бесконечные стаи птиц тянулись над этим внезапно образовавшимся морем воды к побережью северных морей в места своего гнездования. Громкие крики птиц нарушали тишину этих тихих заповедных мест, извещая их немногочисленных жителей о приходе долгожданной северной весны. Было удивительно плыть по этому могучему речному разливу на лодке над своим зимним охотничьим путиком, который сейчас находился в пятнадцати метрах под днищем лодки. Лодка стремительно и легко плыла по маршруту, который зимой отнимал у меня очень много времени и сил. Было интересно подплыть к вершине нависшей над рекой отвесной скалы, перечёркнутой наискось широкой кварцевой жилой, у подножья которой я всегда зимой делал привал на обратной дороге домой.
     Осенью с вершины сопки открывалось море ярких красок, в котором преобладали жёлтые и красные цвета. Лиственница, полярная берёзка и ива соревновались между собой в чистоте и яркости своего осеннего наряда. На этом красочном фоне пышные воздушные белые шапки тумана над бесчисленными озёрами на низменном левом берегу Колымы, светящиеся нежным молочным светом в утренних лучах солнца, в обрамлении нависших на горизонте тёмных высоких горных вершин создавали необычную и, я бы сказал, просто фантастическую картину. И эта картина вольной природы всегда заполняла мою душу каким-то очень сильным чувством вдохновения и  радости.
     Сегодня с вершины сопки вид противоположного берега Колымы с круглыми блюдцами озёрных котловин, заполненных стекающим туда густым белым морозным воздухом –– верным признаком большого мороза –– был величественным и спокойным в своём белом наряде. Покрытые снегом горные хребты на горизонте изящно подчёркивали эту очень светлую и выразительную картину закованной морозом северной природы. При своих странствиях в этом районе Колымы я любил подниматься на эту нависшую над рекой сопку, с которой моему взгляду открывалось безбрежное море таёжного горного массива. Меня как магнитом тянуло сюда, когда наступала полярная ночь, а значит, приходило время настоящих ярких полярных сияний. Когда я выходил на её вершину , у меня всегда появлялось одно заветное желание –– чтобы тот далёкий край горизонта слева от меня сейчас окрасился в малиновый цвет и затем всё вокруг захлестнули живые, искрящиеся изумрудные светом, сполохи полярного сияния. Хотелось ещё раз пережить это удивительное чувство полёта, когда на тебя накатываются эти гигантские сияющие небесные волны и ты словно летишь им навстречу в этом переливающимся всеми оттенками зелёного океане света. Словно танцующий в небе многорукий бог Шива в эту минуту раскрыл над землёй огромные, светящиеся изумрудным светом веера, которые он держал в своих руках и закружился с ними в своём быстром, завораживающем всё живое танце. Моё сердце и душу всегда в такие минуты захлёстывало и наполняло удивительно сильное и чистое чувство восторга при виде этого поразительного зрелища.
    В этот момент забываешь об усталости, словно краешек этого гигантского веера коснулся и передал тебе часть своей небесной энергии. За спиной словно появляются крылья и обратная дорога по склону сопки к посёлку в этом окружающем тебя со всех сторон море искромётного звёздного света, чем-то напоминающего мне завораживающие  сияющие краски благородного опала, даётся на удивление легко и быстро.