Арцах Исход из Армянских рассказов А. Корноухова

АРЦАХ: ИСХОД
«АРМЯНСКИЕ РАССКАЗЫ» Александра Корноухова




В сентябре-октябре 2023 года я был в Армении, видел катастрофу Исхода с Родины, из Арцаха, молился в Эчмиадзине под открытым небом у Арарата вместе со своим народом, оплакивая погибших, слышал призывы Патриарха-Католикоса всех армян Гарегина II к борьбе. Затем заехал по приглашению Александра Давыдовича Корноухова, мыслителя, учителя и монументалиста, о котором пишу вот уже много лет, в Тбилиси снять его работы. Разговор, как ни вился, всегда направлялся в армянское русло; вот он.
Артём Киракосов



– Доброе утро, Александр Давыдович, искренне благодарю Вас за то, что согласились побеседовать, приняли у себя Дома, в Мастерской, показали Сад и все Ваши рабочие площади с мозаиками, фресками, энкаустикой, картонами, эскизами и щедро разрешили всё это без ограничений свободно фотографировать – но особенно за то, что можно расспросить Вас на болезненные темы. Расскажите, пожалуйста, про Ваш кавказский период: как он вписывается в Вашу жизнь художника и мыслителя?

– Доброе утро, большое спасибо, что заехали ко мне из Армении в Тбилиси в такие важные для вас и Армении дни!
Ну, во-первых, те чувства, которые захватили меня в 1966 году, когда я в первый раз попал на Кавказ, были в миллиарды раз сильнее, чем те, которые я сейчас здесь испытываю. Не потому, что здесь плохо. Я приведу пример: предположим, есть горный, совершенно сумасшедший, божественный ручей. Он падает с гор вниз, и в нём постоянно свежая, перебегающая сама себя вода. Человек жаждет. По молодости он жаждет и начинает пить. Но потом, когда он заполняется всеми острыми чувствами насыщения, он больше пить не может, он первый отваливается. Не ручей отваливается, не Тбилиси, а именно сам человек – в нём уже не хватает сил потреблять с той энергией, с которой падает ручей.
Кавказ бесконечен, интересен. У меня есть цикл «Армянские рассказы» – они построены на том, что про каждое следующее мгновение я знаю только одно: оно будет абсолютно чудесным. Это не значит, что оно будет приятным или неприятным, но оно будет тем, чего не ожидаешь, оно будет полно чудес и сломает все шаблоны, которые были у тебя до момента, пока эта секунда не наступила.

– Александр Давыдович, а почему именно «Армянские рассказы»?

– Это надо очень тонко понимать. С Арменией всё очень сложно, потому что, с одной стороны, здесь чувствуешь громадность веков. Как этот ручей нельзя перепить, так мозги не могут вообразить, что происходило тут за многие века. С другой стороны, у неё маленькая территория. Она такая же миниатюрная, как, скажем, Крым. Крым маленький и миниатюрный, он знаковый. То же и здесь.
Форма пространства Армении – между знаком и реальностью. Вот, скажем, гора Арарат: она дана именно как знак, потому что по Арарату не полазишь. То же самое Зангезур – он ведь на самом деле маленький. Или какой-нибудь Капан, самая последняя точка, или пещерный Горис, в котором, с одной стороны, есть дыхание той свободы, которая была прожита веками, а с другой стороны, это пограничный город. Всё в Армении сумасшедшее с этой точки зрения.
Попробую привести маленькие цитаты из моих армянских повествований.
Когда я понял, что мой первый институт ещё не начинается, а мне хотелось допить свой летний бокал – я набрал деньги и оказался в Армении, просто пальцем ткнул туда. И что же первое я увидел? Где-то в Аштараке учительница сидит со своим очень верным первым классом, который слушает всё – сидя на развесистом дереве. Весь класс. Эта форма занятия меня поразила: в нём есть какая-то глубинная цельность, и её не найти за измученными годами партами, которые превращаются для людей в десятилетние или одиннадцатилетние галеры. А тут человек повисает на дереве со своими кузнечиковыми коленками и слушает в таком положении и напряжении, может быть, понимая в первый раз реальность будущего летчика, летящего в кабине. Это настолько серьёзно, и каждый день этим пропитан.
Когда я был в Армении, я в первый же день несколько десятков армянских слов прямо с воздуха выучил. И что удивительно: я начал читать не потому, что у меня был учебник, а потому что, сопоставляя буквы, видел «Ереван» или какое-то другое слово.
Помню, я был в Гегарде, смотрю – свеча продается, и написано «мом». И я чувствую, что даже могу это написать. Конечно, мои ощущения тогда были куда сильнее, чем если сейчас приехать на экскурсию, и тебе покажут реставрированный Гарни, который на меня никакого впечатления не производит, особенно вид из окна едального зала гостиницы, где человек вынужден смотреть на эту «фанеру» через какое-нибудь мороженое. А в тот момент я увидел, как он опрокинут головой вниз к Варденисскому хребту или Хосровскому заповеднику, и его руины постоянно перемещаются с этой скалой, со всеми движущимися, как родник, горными породами. Катя Ковалёва, моя первая ученица, сделала очень неплохие фотографии Хосровского заповедника в районе Гарни, на которых видно, как это происходит.
Тут появляется очень интересная тема, которой у других народов, может быть, и нет. Я посетил разные армянские вулканы. Мы сейчас потребляем их спустя миллионы лет, в городских условиях, когда кто-то что-то вывез, и какой-нибудь архитектор сделал где-нибудь в Москве какие-то здания – например, французское посольство из армянского туфа. А там, в Армении, ты видишь не миллионы лет, которые доставляют весть от вулкана, а именно в этой точке сам соединяешься с геологическим временем, которое ты иначе нигде бы не увидел. Армянская природа именно так устроена, а не как итальянская, когда все венчающиеся вершины холмов со своими замками ставятся в фотопозу. В Армении природа всегда превышает всё, что создано человеком. То есть там появляется какая-то форма, которая начинает превращать нас в плазму, соединяющую все времена.
Одно время я говорил такую страшную, некрасивую фразу – она правдивая, но некрасивая. Я говорил, что армяне – это народ, кочующий по времени. Но на самом деле я думаю, что это народ плазмы, так было бы точнее. Потому что все они – Ликей, Карс, Ван, Васпуракан, Лори, Сасун – это разбросанная во все времена и периоды армянская жизнь. Если мы оттуда будем только знаки выносить, мы будем очень тощие.
Вот, говорят, что народ сохранялся благодаря вере, Месропу Маштоцу, ещё чему-то – но это неправда. На самом деле всё это намного более глубоко, объёмно, и оно должно быть в плазменном состоянии. Белые воротнички Европы хотят видеть культуру как постоянно перемешивающуюся историю, которая дана нам сейчас. Когда мы продвигаемся к живописи Матисса, мы проходим какие-то слои, начиная от средневековых записей в церквях – и до Матисса. А в Армении любой человек в своей потенции находится в состоянии плазмы, и прямо сейчас это реальное поражение особенно ярко показывает идею плазмы. Я имею в виду Арцах.
Это состояние единства времени, которое не делится на мемориальное, геологическое и современное. Оно всё здесь и сейчас. Вот эта форма «здесь и сейчас» – это самый высший показатель реальности и природы живого.

– А как же насчёт принятой нами столетия назад при потере государственности идеи о том, что народ армянский хранится верою, языком, мифом и национальной традицией?

– Я как раз это противопоставляю. С моей точки зрения, это хорошие академические понятия, но я говорю о несколько большем. Есть академические вещи, которые имеют ступени, уже пройденные кем-то, а есть не академические. Поэтому реальность академиков, при всём их замечательном знании, всегда существует только в форме доктрины. Они не могут дойти до предела реальности ни через немецкую философию, ни через что-то другое, потому что это просто глубокие доктрины. А суть живого движения – именно в этом соединении плазмы времени, когда всё время соединяется конкретно здесь и сейчас.

– И Вы искренне думаете и считаете, что Армения – да и все мы, армяне –  сможет жить дальше даже с той раной, которая нас всех сразила сейчас, на днях – с потерей Арцаха?

– Да. Так и будет. И я скажу, почему. Это очень интересно.

– Это же страшная утрата не только земли, но и сути, и сокровенного?

– Я так не считаю. Попробую расшифровать: человек проживает очень много разных форм, которые невозможно обозначить. Живые существа проходят стадию личинок, куколок, потом превращаются в бабочку, и эти стадии, на первый взгляд, не соединяются, потому что между ними стоит сила превращения и таинственное время, которое преодолевают неспелое яблоко или куколка, ожидающая всю зиму следующего года, когда она превратится в бабочку... Но нами эта дорога уже пройдена.

– Какая, простите, дорога?

– Дорога истории. Она зафиксирована в Ветхом завете. Это, скажем, путь через Египет, или вавилонское пленение, или ещё что-то.

– «Исход» – самое точное (библейское) слово, отражающее наше движение, состояние, положение.

– Я об этом и говорю. Она, эта дорога, уже была через Книгу крепко сжата если не в единую плазму, то хотя бы в Слово. Слово сумело это все сковать. Здесь мы говорим об очень сильном опыте. Более того, у меня есть ощущение, что Россия тоже пройдёт этим путем.

– Но если говорить про Арцах, то это не только наша, а также общехристианская святыня первой половины I века: монастырь Дадиванк, выросший на мощах убитого сподвижника проповедовавших, творивших чудеса и крестивших Малую Азию и Великую Армению святых апостолов от двенадцати Варфоломея и Фаддея, которых мы почитаем основателями своей святой Армянской Апостольской Церкви; и мы этого лишились...

– Меня это просто с ума сводит, когда говорят: мы это потеряли. Вот мы говорим: эта яблоня моя. Но она не только моя. Это стадо моё или эта территория – но она ещё отчасти и комаров, и каждого, кто придёт к нам в гости. Если говорить о принадлежности, давайте вспомним: вот был регион, из которого потом получилась Армения, – Каппадокия. Там было столько мудрости, что она перевесит всю ватиканскую мудрость начисто, несмотря на Фому Аквината, великих греков и всё остальное – потому что там была свобода, которая теперь полностью утеряна, она вся в археологии. А археология не то чтобы исчезла, но познать её могут только те души, которые созрели и готовы выйти ей навстречу. Например, Максим Калинин, который пришёл в Сирию, куда никто никогда не пойдет.
Почему интересна Иудейская пустыня, которая отделяет Иерусалим от Египта? Потому что туда надо прийти. Армения – это такое место, куда люди, которые достойны этого, должны прийти. А когда говорят: это моё, а это не моё, это мой Рейн, а это мой Гамбург... А Гамбург весь разбит во Вторую мировую войну, и что? Конечно, это всё пока частные вещи. И я не говорю, что эта потеря ничего не значит. Но это не так охватывает время, как ситуация в Армении.
Подумайте, в какой удивительной ситуации оказался иудаизм. Мы сейчас разговариваем между двумя праздниками: Вход в Иерусалим и Распятие. И получается, что никто не может никак эти два праздника сделать одним. Израиль радуется, что у него столица – Иерусалим. А в то же время мало кто понимает, что Иерусалим – это невероятно большой исторический жертвенник всего мира. Это жертвенник! И то, что там есть армянский квартал, – он там потому, что это жертва. Это надо понять очень глубоко. Понимаете, что такое жертва? Там никто не скажет: это мой Иерусалим или это не мой Иерусалим. Потому что это великий жертвенник. Кто его достиг, тот достиг того, о чём сказано, что наша земная жизнь в принципе проходит только через жертву, иначе в ней нет смысла. И говорить, мой Иерусалим или не мой, невозможно.

– Как расстаться с сакральным Амарасом – монастырём, основанным нашим первокрестителем святым Горикором Лусаворичем в начале IV века, с погребёнными там останками мученически погибшего его внука Грикориса Агванаци – по нашему преданию, первого католикоса «Иберийского и Агванского марша», и где всего через столетие святой монах Месроп Маштоц открыл первую школу, в которой использовали сотворённый им красивейший наш алфавит?

– Ну так и гора Арарат тоже святая.

– Нескончаемая боль...

– Я понимаю. Но это всё не так. Всё равно это ещё только полпути еврейского народа, потому что, будучи в изгнании столько веков, он потом невероятными усилиями сконцентрировался именно в состоянии войны. На самом деле, как только Израиль построен, он сразу говорит, что находится в состоянии войны. Просто так нет там никакой свободы. Это напряжение так и остаётся, нельзя все эти волны развести. Нужно жить только в состоянии войны. Это путь, который этим народом уже пройден.

– Если просто взглянуть на любое фото – это же Исход: 120 тысяч человек шли 100 километров безостановочным нескончаемым пешим маршем несколько дней кряду; мы выдержим такой удар?

– Исторические примеры уже есть. Эти тысячи людей ещё не прошли, они идут этим путем. Израиль до сих пор идёт. И Армения.
Это не потери, это форма жертвы. Вот римляне – они делали гирлянды из зрелых плодов и фиксировали их в скульптуре, в триумфальной арке, в том, что показывает роскошь мира. А на самом деле гирлянда говорит о том, что зрелые плоды находятся в быстром падении и превращении в землю. Это крайняя форма зрелости, которая уходит в землю. И то же самое с человеком. У пожилого человека та же самая история. Он тоже уже очень умный именно в тот момент, когда ему надо остаться один на один с Богом. Это же касается и народа: всё зависит только от его зрелости и его очень высокой миссии. Здесь появляется идея высокой миссии и ещё одна очень интересная вещь, ещё более сложная. С античных времён и до наших дней в Армении и Грузии еврейские книги были хоть как-то переведены, модифицированы в христианстве, и в каком-то смысле христианство дало распространение информации о древней Иудее. Ведь оно направлено ко всем людям, включая китайцев и прочих. И армяне тоже на армянском обращаются ко всем людям. Хотя тут есть одно мощное препятствие, которое, наверное, возникло неспроста: на свете не так много неармян, которые знают армянский.
Первое, что меня поразило как человека, который ничего не знает, первое, что я увидел в Армении, – это прародителей пшеницы: эти маленькие дикие колоски, которые так же удивительны, как армянский туф. Когда ты прямо соприкасаешься с кратером – вот так же ты видишь первосоздание этого самого колоска, и ты с ним встречаешься. В других местах ты такого не увидишь. Вот и у нас здесь это тоже есть.

– Вы бывали в Арцахе?

– Я был в Степанакерте, в областной больнице, в тот страшный 1973 год, когда была засуха. Я болел, и все вокруг горело, и тут пришло известие, что моя матушка попала под автобус. Пришлось оттуда смотаться.

– А тамошние монастыри вы знаете? Гандзасар, «небоподобный храм Божией славы», выдающийся памятник нашей средневековой культуры с восхитительной каменной резьбой, хранящий в усыпальнице привезённые из крестового похода мощи Иоанна Крестителя?

– Конечно. Начиная со Звартноца, который там прямо вместо аэродрома… Конечно, я видел его. И даже больше скажу: армянский удел в Иерусалиме, в Гробе Господнем, внизу, там, где были обретены кресты Еленой, это армянский кусок, и там одна из древнейших мозаик, которая изображает самые древние центры Армении – Ахтамар и прочие. Они построены по очень интересному принципу: там мозаика не рассказывающая, не еврейская, не Бет Альфа, а она построена на разнице твёрдости камней: фон и из чего выложены изображения – на разнице твёрдости проявляется тема мозаики. Это очень интересно, потому что нигде, ни у какого народа этого не было.

– Правильно ли я понимаю, что состояние плазмы (по-Вашему) – это когда народ находится в постоянном творческом горении, в потенции?

– Естественно! Он находится в самом живом и, может быть, в очень жертвенном состоянии.

– Страшно очень...

– Конечно. Но если говорить про христианских святых или даже иудейских, потому что Даниил и трое отроков во рву – это всё ещё иудейско-христианское, всё это как раз говорит о самой активной форме жизни. Или когда владыка Антоний (Блум) рассказывает, как он заново познакомился со своей матерью после того как узнал, что она должна умереть. Только тогда он глубоко понял свою маму. Или замечательный 20-минутный фильм о Жене Колесниковой, который показывает целостно в плазме её жизнь именно в момент её ухода.

– А история с Нахичеванью и 27 тысячами разгромленных там в прах памятников? Ведь враг не просто убивает людей, но до последнего штриха выводит, искореняя, даже саму память, дробит, превращая в песок, сор, ценнейшие артефакты – культурные свидетельства, вытаптывает на корню все следы бытования на этой земле христиан, стирая сами остовы индоевропейской цивилизации в нашем лице.

– Я согласен с этим, но это странная форма, которая напоминает заглатывание удавом жертвы – это проглатывание всей антично-христианской византийской культуры, результатом чего, например, стала Айя-София. Там появляется такая странная форма: как только наступало более или менее мирное состояние (ведь там патриархов чуть не каждые две недели резали), то всё заштукатуривали, а теперь из-под штукатурки начинают вынимать. И турецкие византинисты начинают спорить о том, как они видят, скажем, подачу византийских тем для туристов. И сразу делается совершенно ясно, что это покровная культура. Форма соревнования покровной и непокровной, сущностной культуры восходит ко временам Исаака и Иакова. Там тоже разговор о том, кто что покрывает: где покровное, а где изначальное. Мы видим, что если уж Бог замыслил культуру, то в ней будет постоянная удивительная борьба между покровным и сущностным. Она была ещё во II или III веке и дошла до нас, например, в виде притчи о дереве, которое покрыто лианами. Зелёные лианы оплетают дерево и дают ощущение, что оно зелёное. А на самом деле это только лианы, которые его душат. То есть это давнишняя тема. Её просто надо знать, видеть, изучать, найти её в своём опыте.

– Как Вам кажется, что могло бы стать для нас, армян, лекарством?

– Разные народы живут в разное время: есть два времени, и между ними проходит фронт. Одно – это такое общее живое и отчасти биологическое, животное время, когда человек родится, и всё его творчество и рост совпадают, идут в одном направлении. То есть оно кратно его школе, институту, карьере. И совершенно другое время, которое я называю временем Симеона Богоприимца, который биологически живёт только потому, что очень сильно верит. И вот это сейчас касается народа целиком. Это ответ на вопрос про наше, не наше и вообще про это статическое пространство.
В свое время, в 1966 году, когда я был в Агарцине, я увидел там остатки Агарцинского монастыря и свободно лежащий тимпан, который мог увезти в багажнике любой заехавший туда «Москвич» или «Волга». В этом состоянии проходят века, как и в Иерусалиме, который долгое время лежал в бархате пыли. И потом вдруг армянская интеллигенция, глубоко просвещённая, но верующая и живущая ещё по детскому времени, говорит: всё, мы здесь строим канатку, озерцо Парз Лич облицуем гранитом – и пошло-поехало, они разбивают это место. Или они вдруг делают реконструкцию Гарни, и прежней связи с обрывом у него больше нет. Вот о чем разговор: пока эти высокоумные люди не начнут чувствовать себя жертвой, они так ничего и не поймут, так и будут продолжать жить. Как это было в Сванетии с молодыми ребятами, которые жили там веками, а потом окончили какой-нибудь институт и, приглашая иностранных гостей, говорят о своих родных гнездах: это наша дача. А гнезда строились так: они не могли большие дома строить, потому что знали, что кусок земли надо обязательно отводить под картошку, иначе будут голодать. А теперь тут дорога – все привозное. Сейчас в эту же ситуацию попадает бедная Украина, потому что её соки всё время истощаются, и она целиком будет зависеть от того, что ей подадут. Я прошу прощения, но от этой формы надо отказываться.

– Я слышал то, о чём Вы только что сказали, от многих армянских ученых; они так же считают, что нам нельзя привязываться ни к Арарату, ни к Маштоцу, ни к вере, потому что нашему народу боле пяти тысяч лет, а христианству – всего две тысячи.

– Не знаю, у кого как развита эта форма, может быть, она более активна в молодом возрасте, когда каждое слово, которое есть, доказывает само себя, свою глубину реальности. Я когда-то обратил внимание на то, что Мандельштам назвал «дикой кошкой армянской речи» – перевёл в поэтическую форму. Лично мне вот эти слова – тун, джур, жам – кажутся настолько глубоко изначальными, я не могу дальше пяти тысяч лет увидеть это в других языках. Это очень серьёзно. Если у человека есть хоть какое-то чувство, он этот историзм слова почувствует. Но это рассчитано на человека, который жаждет видеть большое время – тогда он это учует.

– Сейчас острый для Армении момент: свершился трагический Исход народа Арцаха со своей исторической родины, на которой он проживал, отражая атаки поработителей, века и века. Остались лишь несколько человек – такой классический Исход, просто современный.

– Я приведу одну параллель. Все теперь знают это слово – Масада. Это знаменитая иудейская крепость на краю Иудейской пустыни. Когда в неё вошли римляне, защитники крепости убили себя, все до единого. Но сейчас, спустя такое количество времени, Масаду все знают. А с другой стороны, в Ветхом завете упомянуто много ливанских городов – Тир, Сидон и другие. Я мимо проезжал – ничего, тишина. Я разговаривал там с местным министром археологии, она училась у нас в Москве. И она сказала очень интересную вещь: я, говорит, знаю, что здесь покоятся античные мозаики. Но я их не могу открыть, потому что постоянно идёт гражданская война и они будут погублены, если я их раскрою. Это очень тонкие и точные штрихи к нашей теме.
Это почти единственный случай из тех, что я видел, когда человеческая живая воля вдвигает камень внутрь себя. Это не просто какой-то рельеф, как бывает кава, по-итальянски: это терриконы, где ты вынимаешь камень из скалы. Можно вынимать сколько угодно. Это не каменоломни. Это именно воля человека и вдвинутый сам в себя камень. Это очень интересно, если вспомнить, что этому камню много миллионов лет, и он вдвинут человеком. Тут стоит задуматься. Это каждый почувствует, особенно ничего не знающий человек, потому что он не несёт с собой ничего, никаких тяжёлых, грешных фрагментов, а находится в состоянии свободы. И поскольку он свободен, он начинает вдруг чувствовать время не как что-то археологическое, а как энергию, которая заряжает его свободой сквозь все эти века.

– Вы наверняка знаете, что слово «мир» – самое часто употребляемое в Евангелии.

– Но оно многозначное. А как по-армянски «мир» и что оно обозначает? Потому что перевод очень разный.

– Оно такое же многозначное, как слово «любовь», которое в греческом имеет пять значений, а у нас одно слово. Так же и мир... Значит, за оружие мы пока не берёмся?

– Это глупо.

– Даже так?

– Я уверен в этом. Я ведь прошёл Азербайджан насквозь: был и в Талыше, и на севере, всюду. Азербайджанцы в целом – народ довольно мирный, такие огородники. Форма современного состояния человека, который делается агрессивным, – это фрагмент его большой природы, которая сама по себе не имеет всё время в потенциале идею агрессии. Агрессия делается именно сейчас. Ведь ты тоже, живя в России, понимаешь, что далеко не все занимаются таким унижением других, какое было в Украине. Это какая-то особая часть, которая воспалилась до такой страшной болезни. В конце концов, агрессия – это очень глубокая болезнь. Если мы не будем исходить из чего-то другого, тогда мы и себя, и всё остальное погубим.
Здесь меня поражает какая-то удивительная гоголевская мудрость. Я давно на это обратил внимание: в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» есть такой странный рассказ пасечника, который называется «Страшная месть», где Петр и Иван, родные братья, удивили Бога своей ненавистью друг ко другу. Все хорошо помнят «Ночь перед Рождеством», «Майскую ночь или утопленницу», а вот «Страшную месть» забывают. Когда детским разумом начинаешь на это смотреть, обжигаешься на таких вещах, и кажется – что же с ними такое случилось? Детский разум вообще понять этого не может. А ведь это было написано почти 200 лет назад. Это всем надо прочесть.
Немцы, которые любят философию, конечно, пришли бы к выводу, что уничтожая кого-то, уничтожаешь себя. Очень правильный вывод. Этот рассказ находится в состоянии незажившей раны. Он весь состоит из вопроса Бога к самому себе: до какой грани может дойти человек?

– Это очень важный вопрос.

– Ответил ли я на все интересовавшие вас вопросы?

 – О да, Александр Давыдович. Главное, что я вынес: художнику – всегда творить! Спасибо Вам большое за Ваше внимание и разговор, встречу. То, что Вы сказали мне, ни один армянин никогда не решился бы сказать своему народу. Важно было услышать голос со стороны. Армения и армяне в Вашем в;дении – это состояние горящей в творческом свечении плазмы, никогда не спящей, перетекающей и кочующей из одного времени в другое...

– И это далеко не всё, я могу ещё очень многое сказать!

– Правильно ли я Вас услышал, Александр Давыдович: мы – плазма, кочующая во времени. Исход народа Арцаха – лишь часть Пути, который есть Жертва. Состояние Творчества – в том, чтобы продолжать шагать по земле, но при этом внутри себя слышать небесный хорал?

– Творчество есть жертва.

– Тогда до следующего раза, Александр Давыдович?

– Да.




Александр Давыдович Корноухов

Александр Корноухов родился в 1947 г. в Москве в семье художников-монументалистов, в 1970 г. окончил Московский полиграфический институт. Крупнейший отечественный монументалист, теоретик и мозаичист, педагог МГАХИ им. В.И. Сурикова, действительный член Российской Академии художеств, советник Российской Академии архитектуры и строительных наук, лауреат Государственной премии, победитель Международной премии по мозаике в Равенне 1984 г., обладатель Золотой медали Академии художеств РФ, автор мозаик Папской Капеллы “Redemptoris Mater” в Ватикане (1996–1998), мозаик римского храма Sant Ugo (1996), мозаик в монастыре святой Марии Магдалины в Гефсимании, Израиль (1990), мозаик храма Христа в Эммаусе в Цюрихе (2004), мозаик Горенского монастыря в Израиле (2005), мозаик Сионского Кафедрального собора в Тбилиси, Грузия (1989), мозаик храмов Космы и Дамиана в Шубине, Успения Пресвятой Богоматери на Успенском Вражке, Митрофания Воронежского, Преображения Господня и многих других в Москве, Подмосковье и по всей России. Работы мастера, помимо уже упомянутых, особенно ценятся, бережно хранятся и демонстрируются в мозаичных центрах Италии: музеях Ватикана (под патронажем кардинала Поля Пупара и директора ватиканских музеев Антонио Паолуччи), римском храме Sant Ugo, русской церкви святителя Николая в Риме, Академии художеств в Равенне, Институте искусств в Сассари, Центре Данте в Равенне, Парке Мира в Равенне, собрании мэрии Равенны, на частных виллах, в ресторанах, домах и коллекциях в Риме, Равенне, Сассари и др.




«Армянские рассказы»
мыслителя и монументалиста
Александра Давыдовича Корноухова


Уже много лет общаемся
С выдающимся современным мыслителем и монументалистом,
Богословом, учителем и теоретиком искусств,
Александром Давыдовичем Корноуховым (Италия, Грузия, Россия),
Выпуская о нём со своими друзьями альбомы и фильмы, открывая выставки;
И всегда говорим об Армении (что бы ни делалось руками и устами),
Которая так запала в его сердце с самой юности,
Что не вытравить: разговор всегда идёт этим глубочайшим руслом –
Боли, истории, будущего – любви и восхищения!
Александр Давыдович поведал и сказал такие главные вещи,
Что ни один армянин не решился бы произнести (отчаянно-смело утешая нас, когда я
Оказался у него последний раз – над Тбилиси, в его Доме – саде / мастерской
Во дни – нам трагические – единовременного
Исхода / изгнания [насильственного] Народа Арцаха с
Родины):
Не языком, верой, церковью, культурой или традицией
(как считается и принято было думать доселе)
Спасается наш корень, род армянский,
А миссия наша – жертвенная, не зря мы издревле – на
Жертвеннике Мира Алтаря Иерусалима:
Быть, гореть, блуждая вне и во времени
Расскалённой плазмой вечного созидания в готовности творчества
Во имя Бога даря себя другим щедро, награждая сокровенным,
Сие есть наше призвание и бытие – всегда
На фоне войны и истребления как повседневности,
Жертвенность – вечный огнь сердечного солнца
И есть путь художника.

14 11 2023 День памяти Космы и Дамиана, Престольный праздник
Артём Киракосов




АРЦАХ


Увидели Шуши
Строками и глазами
Четы Мандельштам, где и спустя 10 лет
После резни
Все колодцы
Этого чудесного столичного града
Были завалены трупами
Несчастных зарезанных,
С открытыми настежь ужасу очми,
Армян;
Разве можно было пить
Русскому поэту
Из этого ада этого яда?

В 60-х нас сразила жуть
Судебного оправдания того,
Как директор школы, молодой азербайджанец
(Смеясь весёлому застолью),
Забивал здоровенные гвозди
В голову своего ученика,
Мальчишки-армянина.

Очнулись мы в страшном сне
Сумгаита, Кировабада, Баку, бойни безоружных горожан-работяг,
Где на Новый, 1990-й, на площади перед правительством
Нарядили государственную высокую зелёную рождественскую ёлку:
А вместо игрушек на ней вешали
Вниз головами живых, корчащихся, связанных коренных бакинцев,
Цвет республиканской интеллигенции Азербайджана,
Нас, «армяшек».

Впервые попал я в Карабах в 1988, помню, как всё –
На моих прямо глазах – начиналось...

Мы делали возможное и невозможное, чтобы войны не было вообще и
Никогда: принимали и устраивали беженцев,
Шли исключительно путём права (писали «наверх» Горбачёву) и блага
Всех живущих рядом и вместе народов!

<...>

Полмиллиона остались без крова,
Десятки тысяч погибших, сотни тысяч калек,
Это было землетрясение 7 декабря 1988 года в Спитаке, Армения
(Говорят, Горбачёв взорвал под нами свои военные ракетные шахты,
Чтоб позабыли с горя разом разум и свой корневой Арцах);
В Баку по этому случаю был праздничный салют,
Ночью работали все рестораны, в Армению от них
Шли: отравленная для переливания кровь и торжественные послания:
«Поздравляем с землетрясением!»

(Нам с ними – этими турками – не по пути: непонятно?)

Я привёз из Москвы строительный отряд добровольцев,
Мы возводили лёгкие домики,
Но их сжигали и сжигали турки!

Следом сверху уже, с того же Шуши,
Степанакерт поливали смертью сплошь
«Грады» – орудия шквального уничтожения.

Война для нас – счастливый шанс,
Пожалуй, единственный и последний,
Когда можно восстановить, сохранить
Достоинство, честь, себя!

И оружия не было, ничего не было,
Кроме воли и силы
Ненависти...

Первая война кончилась
Нашей полной победой, разгромом врага;
Восстановили храмы, начались раскопки
Древнейшей армянской столицы, Тигранакерта,
Открывались новые музеи!

В Национальной галерее
Стольного, прекрасного музейного Шуши
Висели мои и других картины;
Арцахцы, люди с взыскательным вкусом,
Писали: «Видели Ваши картины, они солнечные, радостные,
Светят нам сами изнутри, спасибо, нравится!»

В Шуши готовились установить
Благодарный памятник
Работы гениального московского дигорского скульптора
Лазаря Гадаева, моего
Дяди и учителя,
Осипу Мандельштаму.

Во Вторую войну, 2020 года, – это были уже (запрещённые) кассетные и фосфорные бомбы,
Спецназы Израиля, Турции и Пакистана, ОДКБ и НАТО с мировыми моджахедами вкупе.

Народ совершил единоверный,
Свой единогласный
Исход
Из Арцаха,
Оставив в 2023 осени Родину извергу!

Арцах не проиграл ни одной войны,
Перемалывая орды в отшедших тысячелетьях;
Но
Вторая Карабахская ещё не кончилась, она идёт...

А кончится так же, как и Первая (знаю), 1988–1994:
В стольном, прекрасном, армянском Шуши
Будут висеть мои, светящие людям силой и жизнью, картины!


Артём Киракосов, 1988–2023



Артём Киракосов родился в 1958 году в семье и городе авиастроителей, конструкторов и испытателей, подмосковном Жуковском. Занимался в изостудии Дворца пионеров на Ленинских горах, закончил как оформитель в 1977 году МГАХУ памяти 1905 года, а в 1989-м как график и политический плакатист – МГАХИ имени В.И. Сурикова, где позже преподавал, реанимировав и возглавив Мастерскую реставрации Факультета живописи. Стажировался по реставрации станковой масляной живописи в ВХНРЦ им. И.Э. Грабаря, всю жизнь протрудившись в музеях Радонежского тракта и края. Один из основателей музея протоиерея Александра Меня в Сергиевом Посаде. Выставляется с детства, реализует себя как художник, реставратор, литератор, репортёр, педагог, музейщик, критик, искусствовед, организатор. В оформлении стихотворения «Арцах» от 19 октября 2023 года использованы его миниатюрные графические работы последнего года создания.




КОРНОУХОВ — КАК Я ЕГО УСЛЫШАЛ — ОБ АРМЕНИИ:
 
и на Великом Жертвеннике Мира
(Иерусалим это не город)
присутствуют
армяне
...
 
 
Корноухов — как я его услышал — об Армении.
— Армяне — народ, единственный, находящийся (здесь и сейчас) в состоянии п л а з м ы, мне думается, кочующий по времени...
— Что это значит, Александр Давыдович, быть в состоянии постоянного творческого горения?
— Ну конечно! И более того, надо принять состояние войны, как (постоянную) данность, и в этом созидать. Творчество возможно только на этом фоне, в состоянии войны!
— Как же?
— А понимаешь, когда наступает, так называемый, "мир", приходит сон.
— Покой?
— Ну нравится тебе восстановленный Гарни, когда ты смотришь на это всё из каких-либо широких окон ";дален" через пластик и фальшь пластмассы?
Я начал читать буквы, слова, которые показались мне чрезвычайно ёмкими: "джур (вода), арев (солнце), мом (свеча). И записал "Армянские рассказы"...
— Жертва — это служение, есть творчество.
— Ну, а ты как хотел?
— Состояние творчества — (только) состояние жертвенности?
— И на Великом Жертвеннике Мира (Иерусалим это не город) армяне присутствуют...
 
03 10 2023 _ _ 07 01 2024 Рождество Младенца Христа (АвтоТекст # 0036 за 2024)
| под интернет, коротко, из моих бесед с Александром Давыдовичем Корноуховым, мыслителем, педагогом и монументалистом, в его творческой мастерской над Тбилиси, краткая аннотация в ожидании его согласия на публикацию расшифровываемого и редактируемого Асей Дашевской текста нашей встречи 3 октября 2023 |