Мемуары Арамиса - книга 7 В процессе

 Мемуары Арамиса, Книга 7

Аннотация

Седьмая книга фанфика «Мемуары Арамиса» рассказывает о событиях, которые произошли после похищения Арамисом Короля Людовика Четырнадцатого и подмены его братом-близнецом Филиппом, содержащимся до этого в Бастилии.
Арамис, ставший уже генералом Ордена Иезуитов, решившись разместить истинного Короля в Бастилии на месте, которое прежде занимал его брат, всё же решает не сообщать об истинном местоположении Короля его брату, занявшему место на троне. Тем самым он надеется обеспечить в будущем себе свободу действий и независимость. Для отвода глаз он получает у Филиппа, который пока ещё остался неразоблачённым, приказ о помещении узника в замке Пиньероль. С этим приказом он в сопровождении Портоса направляется в замок, чтобы поместить там другого узника по имени Жан Эрс. Этот человек скрывался от правосудия за то, что замышлял убить Короля, чем заслужил смертную казнь. Для него скрыться в Бастилии или в Пиньероле под чужим именем было благом, в особенности, если его содержали там, словно маркиза, предлагая изысканное питание, лучшую постель и предметы роскоши, о которых бедный дворянчик не мог и помышлять на свободе.
Капитан королевских мушкетёров Шарль д’Артаньян догадался о подмене и освободил Короля, после чего с помощью герцогини де Шеврёз помог Людовику вернуться на своё законное место, а самозванца, брата-близнеца Короля, он повёз для помещения в Бастилию, имея на руках приказ Короля о заключении в крепость некоего маркиза с неизвестным именем. Арамис же, ничего не подозревая об этом, ехал в Пиньероль вместе с Портосом, только лишь для того, чтобы убедить самозваного Короля Филиппа в том, что именно в Пиньероль будет помещён законный Король Людовик Четырнадцатый, брат-близнец самозванца.
Король простил брата и не стал назначать ему нового наказания, превышающего то, что было определено ему судьбой – вечное заключение в тюрьме. Но он полон решимости учинить расследование, разыскать и наказать злоумышленников, действующих в маске, которые осмелились поднять руку на Короля, похитив его и поместив в Бастилию, заменив его братом-близнецом.
Приятного чтения!

Глава 265

Д’Артаньян повёз Филиппа в Бастилию, чтобы, предъявив маркизу де Безмо приказ Короля, распорядиться разместить его там, где менее суток тому назад находился сам Король, и где почти всю сознательную жизнь уже прожил Филипп, за исключением нескольких дней, когда эту камеру занимал сначала Жан Эрс, а затем – сам Людовик XIV. Филипп не пытался сопротивляться, понимая всю бесполезность подобного бунта, а также сознавая, что в ловкости и силе он решительно уступает капитану королевских мушкетёров, который без колебаний скорее убьёт его, нежели допустит его побег. 
— Вы сказали, что, быть может, судьба моя ещё переменится, — грустно сказал он д’Артаньяну перед тем, завидев, что карета подъезжает к Бастилии. — Но я не вижу для этого никаких причин.
— Разве вы – пророк, чтобы видеть в настоящем причины и приметы будущих событий? — спросил капитан мушкетёров. — Разве, скажем, я сам мог бы видеть ещё неделю тому назад какие-нибудь причины того, что произошло последние два дня? Я лишь сказал, что вам не следует отчаиваться, ибо отчаяние – второй из худших смертных грехов, тогда как первый – убийство – для нас, солдат Его Величества, стал уже привычным, но за этот грех с нас не спросится, поскольку превыше всего мы должны соблюдать верность своему Королю. Тому самому, которого короновали.
— Я уже осознал, сколь ничтожны мои права в сравнении с правами коронованной особы, — ответил Филипп со вздохом.
— Если бы с коронованной особой случилось непоправимое, ваши права стали бы несомненными в моих глазах, но не в глазах Франции, не осведомлённой о вашем существовании, — ответил д’Артаньян. — Однако, поверьте на слово, случается, что желание одного смелого и целеустремлённого гасконца может оказать на историю гораздо большее влияние, чем желание целого народа в целом государстве. Я бы мог кое-что порассказать вам, но из скромности умолчу, да и мы уже прибыли. Как-нибудь в другой раз.
— В другой раз? Вы серьёзно? — спросил Филипп с сарказмом. — Вы полагаете, что мы ещё встретимся?
— Почему бы и нет, Ваше Высочество? — спросил д’Артаньян.
— Вы, должно быть, шутите, или имеете в виду встречу на том свете? — продолжал спор Филипп.
— Что касается того, что случится со мной на том свете, я не привык задумываться об этом, да и не спешу туда, хотя двери на тот свет передо мной открывались не раз, как и перед всяким солдатом Короля, — ответил капитан. — Но я никогда не спешил воспользоваться этой возможностью, и даже единым глазком не стремился заглянуть туда. Я не любопытен, и не тороплюсь узнать, что ожидает нас за могильной плитой. Нет, Ваше Высочество, я вовсе не исключаю, что мы свидимся ещё и на этом свете. Прошу, тем не менее, последовать в ваше временное жилище.
— Временное?! — воскликнул Филипп, глядя на стены Бастилии.
— Как вы изволили уже заметить, существует, по-видимому, два света, этот и тот, — усмехнулся д’Артаньян. — Уж не знаю, постоянно ли будет наше пребывание на том свете, мнения на этот счёт расходятся. Но пребывание на этом свете уж точно можно назвать временным. Вы живы, вы здоровы, вы молоды, что ж вам ещё? Как знать, может быть и стены Бастилии не вечны. Но для того, чтобы вам выйти отсюда, достаточно будет всего лишь отомкнуть замок. Мой вам совет, Ваше Высочество, изучайте политику, историю, философию, этику, это никогда не лишне. Порой люди, которые считали себя в полушаге от трона, покидали этот свет, так и не вступив на него, тогда как иные, и не чаявшие о такой возможности, и глазом моргнуть не успевали, как оказывались на нём. Тому в истории множество примеров. Взять, к примеру, вашего царственного деда. Разве мог кто-то во времена Генриха II предполагать, что этот его дальний родственник когда-нибудь займёт его трон? С другой стороны, ваша матушка, Королева Анна, должна была родить наследника, и если бы не глупые игры её с герцогиней де Шеврёз, беременность закончилась бы, вероятнее всего, благополучно, так что Франция имела бы Королём совсем другого человека, которому сейчас было бы далеко за сорок лет. Всё возможно в этом случайном мире под Луной, и ничему не следует слишком уж удивляться. Хотя я до сих пор прихожу в замешательство, когда не могу понять того, что, как мне кажется, должен был бы понимать. Но это моё беспокойство ни к чему хорошему никогда не привело. Вот и на этот раз, быть может, моя смекалка пошла мне только во вред. Вы мне симпатичны, Ваше Высочество, но в данный момент я не могу вам ничего посоветовать кроме того, чтобы с покорностью принять свою судьбу, но не приходить в отчаяние.
— Я благодарю вас за ваш совет и постараюсь воспользоваться им, — сказал Филипп.
Затем он надел маску и вышел из кареты, которая уже въехала в крепостной двор Бастилии.
— Приказ Короля! — воскликнул д’Артаньян, подняв над головой бумагу.
Его немедленно пропустили в кабинет маркиза де Безмо, коменданта Бастилии.
— Господин генерал, — сказал д’Артаньян. — Король распоряжается вернуть узника, называемого «маркиз Инконнуэ», в ту же самую камеру, где он находился до его вчерашнего освобождения.
Поскольку Филипп выглядел точно так же, как Король, и был в той же самой маске, а в приказе был обозначен всё тот же таинственный «маркиз Инконнуэ», Безмо, не задавай лишних вопросов, велел препроводить Филиппа в ту же камеру, которая, впрочем, была весьма комфортным жилищем, но имела решётки на окнах и запирающиеся на замок железные двери.

Глава 266

Наутро д’Артаньян вернулся из поездки в Бастилию, после чего лишь сделал вид, что спал, то есть зашёл к себе, слегка освежился, переоделся и вышел с таким видом, будто провёл ночь в собственной постели. Проходя мимо конюшни, он распорядился, чтобы его конь был почищен и готов к длительному перегону. После этого он заглянул в комнату, где пребывал сержант мушкетеров.
— Д’Арленкур, любезнейший! Двадцать человек должны быть готовы через сорок минут направиться в длительную погоню. Сержант, доверяю вам формирование этого отряда. Накормить, снабдить походной провизией, порохом, пулями и всем прочим походным снаряжением по уставу военных действий, — распорядился капитан мушкетеров.
— Будет исполнено, капитан, — ответил четко по-военному сержант.
— И учтите, мы будем спешить! — добавил д’Артаньян. — Срочный приказ Короля.
— Позвольте спросить, капитан? — заколебался сержант. — Если приказ срочный, почему вы не выезжаете немедленно?
— Потому что этот приказ ещё не поступил, — улыбнулся д’Артаньян. — В настоящий момент я вовсе не спешу с этой поездкой, но через тридцать девять минут я буду ужасно торопиться. Каждого мушкетера, который отстанет от меня хотя бы на три минуты, я буду считать дезертиром.
После этого д’Артаньян легко двумя пальцами правой руки прикоснулся к низу полей своей шляпы, сержант в ответ вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками.
Подойдя к дверям королевской спальни, д’Артаньян поприветствовал королевского секретаря, после чего спросил:
— Юбер, дорогой мой, Король уже проснулся? Он один?
— Его Величество вызвал к себе господина Фуке, — ответил лакей.
— Уже? — кивнул д’Артаньян и взглянул на настенные часы. — Как давно он там, и как долго они беседуют?
— Пять минут, господин капитан, — ответил Юбер.
Д’Артаньян кивнул и сел на кожаное кресло, закинув ногу на ногу и покручивая правый ус левой рукой. Если бы в этой позе его увидел Атос, Портос или Арамис, они бы отметили, что д’Артаньян заметно нервничает, но если бы его увидел Планше, он сказал бы, что его бывший хозяин готовится к решительному прыжку в головокружительную неизвестность и обдумывает каждое движение.
Между тем Людовик вызвал Фуке, подозревая его в соучастии заговора. Он надеялся вывести его на чистую воду и выяснить имена всех заговорщиков и места их пребывания. Однако, поскольку усилиями д’Артаньяна всё прошло незаметно, Король сохранял надежду, что кроме заговорщиков, самого д’Артаньяна и герцогини де Шеврёз никто по-прежнему не осведомлён о том, что произошло, включая и Королеву-мать, которая знала о существовании Филиппа, но, вероятнее всего, не подозревала о заговоре, о его кратковременной удаче и об обратном действии для восстановления законного монарха на троне.
— Господин Фуке, — начал он после обычных церемоний, с которыми Фуке выразил почтение своему Королю. — Ночёвка в вашем замке Во-ле-Виконт была для меня неприятна. Вы догадываетесь, по какой причине?
— Ваше Величество, боюсь, что я чего-то не предусмотрел, — ответил обескураженный Фуке. — Я обещаю вам лично разобраться в том, что послужило причиной вашего недовольства и примерно наказать виновных. Я был бы признателен, если бы мне позволено было узнать о причинах Вашего недовольства.
«Или он ничего не знает, или ловко прикидывается, — подумал Людовик. — Конечно, ему выгодно притворяться неосведомлённым. Но как же мне вывести его на чистую воду? Ведь не рассказывать же ему обо всём! А вдруг он непричастен к заговору? Мне не нужно, чтобы лишние люди узнавали такую важную тайну!»
— Дело в том, что мой сон беспокоили те, кто не должен был бы покушаться на мою персону, — сказал Людовик.
— Неужели какие-то мерзкие насекомые беспокоили Ваше Величество? — в ужасе воскликнул Фуке. — Мной были приняты все меры против такой возможности. На окнах имеются сетки из тончайших тканей, так что свежий воздух они пропускают, но ни одно летающее или ползающее насекомое не должно проникнуть через них. Ваша спальня была выстроена заново, все элементы кровати и постели сделаны из свежих материалов, и на них никто не спал до прибытия Вашего Величества! В спальное просто не должно было быть и не могло быть ни единого насекомого. Даже ни единого муравья, хотя эти мелкие твари проникнут куда угодно. И всё же я не могу не верить Вашему Величеству, и я приму меры к наказанию виновных, а также постараюсь искупить неудобство, доставленное Вам этими назойливыми насекомыми. Позвольте мне подумать, какой подарок мог бы искупить мою вину?
— Самый лучший подарок для меня, господин Фуке, будет в том, что вы как можно быстрее представите на мой суд всех тех, что помешал моему сну! — ответил Людовик.
— Вы желаете, чтобы я собрал всех насекомых, которых мы сможем найти в вашей спальне? — с удивлением проговорил Фуке.
— Речь идёт вовсе не о насекомых, — холодно сказал Король. — В отношении насекомых, это ваши фантазии. Я лично не видел ни одного насекомого в спальне, которую вы предоставили мне для ночлега.
— Неужели же это были мыши? — с ужасом воскликнул Фуке.
— Это уже больше похоже на правду, но берите выше, господин Фуке, — ответил Король.
— Вас побеспокоили крысы? — спросил побледневший от ужаса Фуке.
— Берите выше, господин Фуке, — сказал с раздражением Король. — Неужели вы не понимаете, что речь идёт о людях?
— Вас побеспокоили люди?! — в ещё большем ужасе воскликнул Фуке. — Неужели же кто-то осмелился тревожить ваш сон? Да и как они могли это сделать? Ведь вашу спальню охраняли мушкетёры! А в комнате непосредственно перед спальней ночевал ваш личный секретарь!
— Предоставленная мне спальня имеет оригинальную архитектуру, господин Фуке, — язвительно ответил Людовик. — Вы разве не осведомлены? Кто, в конце концов, занимался архитектурными работами при строительстве дворца Во-ле-Виконт? Разве не сами вы?
— Преимущественно дом строился по проекту архитекторов, чертежи я лично проверял и смотрел, чтобы всё было наиболее удобно для гостей, в большей степени, чем для хозяев, — ответил Фуке, назвавший свой дворец простым словом «дом» преднамеренно, понимая, что Король недоволен тем, что дворец Во-ле-Виконт по некоторым параметрам превзошёл даже Лувр.
— А кто же руководил строительством? — спросил Людовик.
— Если говорить о спальне Вашего Величества, строительством руководил господин д’Эрбле, епископ Ваннский, — сказал Фуке, по-прежнему не понимающий из-за чего Король допытывается до этих незначительных обстоятельств дела.
 — Так вот этот ваш епископ – заговорщик, и вы немедленно назовёте мне место, где он, вероятно, укрывается от справедливого возмездия! — произнёс Король почти бесстрастно, но отчётливо и громко.
— На Ваше Величество было совершено покушение? — с отчаянием произнёс Фуке. — В таком случае я заслуживаю самой суровой казни, если я допустил это в то время, когда вы были у меня в гостях.
— Два, вы допустили это, и заслуживаете наказания, но прежде всего я хотел бы, чтобы вы помогли разоблачить и схватить заговорщиков, которых было, как минимум, двое, — сказал Людовик.
«Или он действительно ничего не знает, или очень искусно притворяется, — подумал Людовик. — Но не идиот же он, в самом деле! Если бы он был замешан в это дело, он давно бы уже был за границей! Ведь ему в этом случае нечего было бы рассчитывать на моё снисхождение. Он должен был бы уже понять, что его заговор провалился, и ему ничего хорошего не светит!»
— Они осмелились поднять руку на Ваше Величество, какой ужас! — воскликнул Фуке.
— Да, они осмелились напасть на меня, и хотели обойтись со мной крайне непочтительно, но по счастью почти тотчас же в мою спальню заглянул господин капитан королевских мушкетёров д’Артаньян, который разогнал их, но, к сожалению, но не слишком быстро сообразил, что происходит, так что заговорщики успели скрыться через потайной ход. И вот за этот потайной ход вы мне ответите, господин Фуке.
— Я в вашей власти, Ваше Величество, — ответил Фуке.
Он встал на колени и снял со своей шеи золотую цепь, отличающую его министерское достоинство.
— Встаньте с колен, господин Фуке, — распорядился Король. — Вы, по-видимому, сделались жертвой обмана, вы излишне доверяли этому самому епископу и его шайке. Если это так, вы не будете наказаны. Вы остаётесь моим министром и суперинтендантом финансов, но, предупреждаю, что расследование будет вестись беспристрастно, не взирая на лица. Но это дело секретное. В настоящее время о нём знаете только вы, господин д’Артаньян, и сами заговорщики. Если о нём узнает кто-нибудь ещё, я буду считать вас не только болтуном, но и изменником. Я запрещаю вам обсуждать это дело с кем бы то ни было, но вы обязаны содействовать скорейшей поимке заговорщиков, которых вы, я полагаю, знаете. Один из них, несомненно, был этот самый епископ, который непонятно по каким причинам руководил строительством моей спальни. Разве это подобающее занятие для епископа? С этим мы ещё будем разбираться. Назовите мне имя второго человека.
— Успели ли вы разглядеть нападающих, Ваше Величество? — спросил Фуке.
«Я же их не видел! — вдруг сообразил Король. — Они похитили меня во сне!  Но Безмо должен был их видеть, а также его люди! Надо узнать у них приметы преступников!»
— Я предоставлю вам описание этих двух людей после того, как смогу убедиться в вашем добровольном сотрудничестве со следствием, — ответил Король. — Опишите мне тех, кого вы подозреваете больше всех. Напишите их словесные портреты. После этого я смогу сделать окончательные выводы о том, насколько верно вы мне служите, господин Фуке. Итак, кого ещё кроме этого вашего епископа вы подозреваете?
— У ваннского епископа имеется друг, барон дю Валон, — сказал Фуке в раздумье. — Это – человек чрезвычайно атлетического сложения, на целую голову выше всякого другого, а его сила равняется силе четырёх или даже пяти человек. Надобно сказать, что толщина его руки выше локтя намного больше толщины ноги обычного человека, и это сплошь одни мускулы, ни единой жиринки!
— Вы, кажется, восхищаетесь этим человеком? — недовольно спросил Людовик.
— Я только восхищался его атлетическим сложением и его преданной дружбой с господином ваннским епископом, — ответил Фуке. — Я не сомневаюсь, что он помогал ему в этом преступлении, если подтвердится, что господин д’Эрбле замешан в нём. Но если это так, я не могу восхищаться государственными преступниками.
— Хорошо, идите, господин Фуке, — сказал Людовик. — Если всё, что вы рассказали сейчас – чистая правда, и если вы, действительно, не замешаны в этом деле, повелеваю вам забыть о нём, мы расследуем его сами. Но однако же изучите как следует устройство спальни, в которой мне было предложено ночевать, и дайте мне полный отчёт обо всём, что вы там обнаружите. Это войдёт в дело тайного обвинения преступников, этого самого ваннского епископа д’Эрбле и его атлетического друга барона дю Валона. Идите.  Велите Юберу разыскать мне капитана д’Артаньяна, пусть он немедленно явится ко мне.
Фуке поклонился и вышел. Увидев в приёмной д’Артаньяна, он сообщил ему, что его ждёт Король.
— Скажите мне, господин д’Артаньян, вам ни о чём не говорят имена ваннского епископа д’Эрбле и его атлетического друга барона дю Валона? — спросил Людовик.
— Эти имена говорят о многом любому французу, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— И, кажется, они были вашими друзьями? — спросил Людовик.
— Дружба, Ваше Величество, не знает прошедшего времени, — ответил д’Артаньян. — Люди, которых Ваше Величество изволили упомянуть, были и остаются моими друзьями, и они будут таковыми, пока жив хотя бы один из нас.
— Стало быть, вы дружите с заговорщиками, государственными преступниками, изменниками, негодяями, поднявшими руку на своего Короля? — спросил Людовике довольно спокойным тоном, но в глазах его, казалось, сверкали искры.
 — Если они виновны, их дело будет решать суд, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Точнее суд Вашего Величества. Если вы сочтёте, что они – государственные преступники, и что моя дружба с ними также является государственным преступлением, то я готов разделить с ними ту кару, которую Ваше Величество определит им. И я не могу сказать, что это меня радует, но и не думаю, что слишком уж огорчает. Солдат Короля всегда ходит вблизи смерти, и если мне выпадет доля умереть вместе с моими друзьями в один день, я сочту, что Судьба чрезвычайно милостива ко мне. Это гораздо почётней и даже, я сказал бы, приятней – умереть вместе с ними, нежели видеть, как их казнят, после чего остаться в живых, чтобы ежечасно предаваться горю от потери лучших друзей.
— Вздор, господин капитан! — возразил Людовик. — Вы не предавали меня. Вы невиновны, вы непричастны к этому преступлению. Мне не за что карать вас. Дружба с людьми, которые её не оправдали, никак не бросает тень на тех, кого подвели. Грех Иуды не ложится на Христа.
Д’Артаньян молча поклонился.
«Он доволен, что я его не обвиняю, — подумал Людовик. — Теперь он будет служить мне ещё более рьяно, в благодарность за то, что я простил ему эту дружбу с заговорщиками!»
«Если меня сейчас кинут в тюрьму или отведут на плаху, я ничем не смогу помочь моим друзьям, — подумал д’Артаньян. — От меня не требуют предательства в обмен на свободу. У меня её просто не отнимают. Пока. Что ж, это уже кое-что! Воспользуюсь ей для того, чтобы предупредить их и, возможно, спасти!»

Глава 267

Когда мы с Портосом выехали по направлению к крепости Пиньероль, куда должны были бы поместить Жана Эрса под видом чрезвычайно важного и секретного пленника, только для того, чтобы Филипп думал, что его брат, Людовик, находится именно в Пиньероле, а не в Бастилии, я подумал, что главное уже сделано. На случай, если Филипп взбунтуется, он не сможет воспрепятствовать мне иметь противовес ему в лице Людовика, так как не подозревает, что я упрятал его обратно в Бастилию. Пока он разберётся в ситуации, я смогу действовать решительно и быстро. С этой стороны я подстраховался, и этого было достаточно для начала. Мне было жаль терять драгоценное время на бессмысленную поездку в Пиньероль только для того, чтобы упрятать туда бедолагу Жана Эрса, до которого мне уже и дела никакого не было. Он намеревался устроить покушение на Людовика, меня это не волновало. Он уже отказался от этой мысли, мне было этого достаточно, поскольку вместо Людовика я посадил на трон Филиппа. Так для чего же мне тратить время на этого излишне горячего юнца, который уже посидел в Бастилии и одумался?
«Даже герцог Ларошфуко посидел в Бастилии по указу Ришельё всего лишь неделю, после чего кардинал его выпустил на свободу! — подумал я. — Так неужели же какой-то там никому не известный Жан Эрс должен томиться в тюрьме, пока не сгниёт заживо, только по той смехотворной причине, что он злоумышлял на Короля, с которым я разделался единым махом? Он заслужил, быть может, оплеухи напоследок, или же пинка под зад, и этого будет с него более чем достаточно! Однако же и торчать ему во Франции незачем! Отправлю-ка я его в Испанию!»
— Послушайте, юноша! — сказал я ему. — Я подумал, что глупо помещать вас в ещё одну тюрьму, когда вы уже имели достаточно времени, чтобы подумать и раскаяться.
— Я не отказался бы от свободы, но я боюсь, что меня изловят и казнят, — ответил молодой человек с волнением.
Я подумал, что я, должно быть, переусердствовал, запугивая его смертной казнью, которая ему якобы грозила. Во-первых, времена сурового Ришельё уже миновали, во-вторых, ведь он всего лишь замышлял это преступление, да и то, вероятно, не всерьёз! Стоило ли тратить на него время, столь драгоценное сейчас, когда на троне мой ставленник, так нуждающийся в моих советах?
— Послушай, приятель, я придумал, как решить твоё дело, — сказал я ему. — Убирайся-ка ты из Франции куда подальше. Лучше в ту страну, которая не выдаст тебя Королю Франции, если тебя вдруг там разыщут и опознают. Например, в Испанию.
— А как я туда доберусь? — спросил он.
— Это уж твоё дело, но имей в виду, если тебя поймают и ты расскажешь, каким образом ты оказался на свободе, лучше тебе не говорить правду, поскольку она настолько невероятна, что тебе никто не поверит, а твоё наказание только усугубится, — сказал я ему. — Вот тебе сто пистолей на дорогу, и ты должен пообещать, что ты кратчайшим путём направишься к границам нашей благословенной Франции, и больше ты в ней под страхом смерти не появишься.
— Сто пистолей маловато будет, — солгал плутишка.
— Хорошо, пусть будет сто пятьдесят, — сказал я. — Хотя я тебе ничего не должен, и это как раз ты мне обязан своим спасением. Но у меня нынче хорошее настроение.
— Благодарю вас, монсеньор! — воскликнул плут и, выпрыгнув из кареты, скрылся в ближайших кустах.
— Вот как просто мы избавились от него! — сказал я Портосу и захлопнул дверцу кареты.
— Вы откупились от ненужного свидетеля, — догадался Портос.
— Что-то около того, — согласился я. — Честно говоря, я предполагал, что он начнёт торговаться, и даже приготовился отдать ему триста пистолей, но, честно говоря, он не заслуживает и двадцати. Итак, нам теперь же следует возвратиться поближе к Его Величеству, но только не вздумайте сообщать ему о том, что мы выпустили этого несчастного.
— Так мы нарушили приказ Короля и освободили преступника? — спросил Портос с некоторым беспокойством.
— Вас беспокоит нравственная сторона дела или вы сомневаетесь в получении герцогского титула после этой нашей небольшой шалости? — спросил я.
— Ни то, ни другое, — ответил Портос. — Меня этот вопрос интересует чисто теоретически. До какой степени неповиновения своему Королю можно дойти, не лишившись при этом не только головы или свободы, но ещё и рассчитывая получить знатный титул?
— Вы и сами не подозреваете, дорогой Портос, насколько важный философский вопрос вы сейчас затронули, — ответил я. — Во всяком случае, я не знаю ответа на него, и мне кажется, что чем выше эта степень неповиновения, тем выше шансы сделаться герцогом. Разве вы не видите на примере всех этих герцогов Олеанских, Гизов, Шеврёзов и Ларошфуко, что неповиновение Королю – это их основное занятие? Так что если вы хотите стать герцогом, вы должны принять для себя такую возможность. Но только, прошу вас, не переусердствуйте в этом. Впредь мы будем неповиноваться Королю только в том случае, если я предварительно одобрю это неповиновение, или же сам вам его предложу.
— А в этот раз разве было не так? — спросил Портос.
— И в этот раз было именно так! — ответил я. — Вы не только чрезвычайно проницательны, дорогой Портос, но ещё и очень наблюдательны!
— Да, я такой! — согласился Портос и откинулся на спинку сиденья с такой силой, что она жалостно заскрипела под его могучей спиной.
Я раздумывал о том, как объяснить Филиппу наше слишком быстрое возвращение, не разуверив его, что Людовик помещён именно в крепость Пиньероль.
«Кстати, приказ о том, чтобы поместить сопровождаемого нами узника в крепость Пиньероль мне ещё может пригодиться! — подумал я. — Д’Артаньян непременно приберёг бы такую бумагу на всякий случай! Поступлю так же точно и я!»
Я даже не представлял тогда, насколько я был прав насчёт д’Артаньяна. Разница состояла лишь в том, что у д’Артаньяна был настоящий приказ настоящего Короля, по которому он поместил в Бастилию самозванца, у меня же в руках был приказ, написанный самозванцем, по которому я должен был бы, по его мнению, поместить в Пиньероль настоящего Короля. Однако на обоих приказах стояла подлинная государственная печать, которую приложил канцлер Сегье.
— Мы направляемся к Во-ле-Виконт к господину Фуке, — сказал я Портосу. — Он уже наверняка переговорил с Королём о вашем герцогстве.
— Очень любезно с его стороны! — восхитился Портос.
И вправду, прибыв в Во-ле-Виконт, мы застали там Фуке, который уже переговорил с Королём.
Я завидел Фуке ещё из окна кареты. Он тоже заметил нашу карету и поднял обе руки вверх, после чего замахал ими в нашу сторону, словно отгоняя назойливых мух, либо пытаясь намекнуть мне, что нам обоим следует немедленно покинуть его владения.
— Подождите меня в карете, Портос, — сказал я. — Кстати, тут в корзинке копчёный фазан, кусок буженины и пара бутылей бургундского. Подкрепитесь, кажется, мы помчимся за вашим герцогством почти тотчас после того, как я поговорю с господином Фуке.
— Что ж, если мы торопимся, то отобедать у господина Фуке нам не предстоит, — философски заключил Портос и принялся уничтожать фазана. — Вам оставить часть этого провианта?
— Я не голоден, — ответил я искренне, так как думать о еде в такой миг я не мог.
— Что вы здесь делаете, несчастные! — воскликнул Фуке, увидев меня. — Уезжайте скорее, пока вас не схватили!
— Объясните толком, что случилось? — спросил я.
— Вас разыскивают как государственных преступников! — продолжал неиствовать Фуке. — Как вы могли среди ночи потревожить сон Его Величества? Хорошо ещё, что вы ушли с миром и не нанесли ему никакого вреда. Но для чего всё это? А главное – как вы посмели столь жестоко предать меня, ведь тень вашего преступления падёт и на меня! Я уже в немилости у Его Величества!

Глава 268

Я мгновенно всё понял. Я ещё не понимал, каким образом Людовик вернулся на место, и куда исчез Филипп, но это уже было не важно. Разумеется, так разговаривать с Фуке мог только настоящий Король. Хотя я и рекомендовал Филиппу не сразу проявлять свою благосклонность к Фуке, но не мог же он, в самом деле, так переусердствовать в стремлении быть похожим на Людовика, чтобы объявил меня и Портоса государственными преступниками и велел арестовать! Да ещё сообщить об этом Фуке! Ведь Фуке, я полагал, всё же ещё не был настолько оскорблён моими действиями, чтобы выдать нас Королю с головой. И я не ошибся в нём, слава Богу, хотя бы в этом!
— Я не могу допустить, чтобы вас арестовали в моём поместье, — сказал он.
— Конечно, ведь в этом случае вас сочтут соучастником, — сказал я с нескрываемой иронией.
— Не в этом дело, — отмахнулся Фуке. — Вашим соучастником Король меня уже счёл, но у него нет доказательств, и только поэтому я ещё не свободе. Я просто не хочу, чтобы вы были арестованы, ведь вы – мои друзья! Мы поступим вот как. Езжайте как можно скорей в Бель-Иль. Там вас не достанут гвардейцы Короля. Если же вы почувствуете, что и там вам не удастся укрыться от преследований, что ж, я надеюсь, вы сможете укрыться за пределами Франции. Берите любой из моих военных кораблей и плывите, куда считаете нужным! Вас там и без того знают, как моего друга и помощника, но я напишу письмо с надлежащими полномочиями для вас.
— Никакого письма не нужно, это слишком опасно для вас, если это письмо попадёт в руки королевских следователей или самого Короля, — ответил я. — Даже если его просто увидит кто-то, на чью преданность нам не следует полагаться, это уже будет для вас смертный приговор. Впрочем, вы и без того на волоске от гибели, и дело тут вовсе не в наших ночных действиях. Поедемте же вместе с нами, и вы спасётесь, как и мы!
— Вот что, дорогой д’Эрбле, — возразил Фуке. — Я не буду требовать у вас отчёта о ваших ночных похождениях в спальне Короля. Для этого у нас просто нет времени, я понимаю, что в двух словах вы не расскажите мне своей задумки. Да это и не надо, я догадываюсь, что вы собирались принудить Его Величество простить мою перед ним вину, которая мне до сих пор неведома, и видеть во мне только друга. Порыв благородный, но напрасный. К тому же, как бы вы могли быть уверены в том, что данное под давлением обещание будет исполнено? Это пустая затея, но я не вправе судить вас. Просто спасайте свои жизни.
— Ваша жизнь отнюдь не в меньшей опасности, чем наша, поверьте мне, так что вновь предлагаю вам немедленно отправиться с нами, — сказал я.
— Чепуха! — возразил Фуке. — Невиновному не в чем оправдываться, но моё бегство окончательно убедило бы Короля в том, что я – ваш союзник и, следовательно, заговорщик, государственный преступник! Я остаюсь, даже если мне придётся за это заплатить головой! Лучше умереть невинным, чем спастись виновным. Если я совершу побег, я буду виновен хотя бы уже в этом. Король велел мне оставаться в Во-ле-Виконт и разобраться с устройством его спальни. Он подозревает тайные ходы в неё.
— Что ж, разбирайтесь, — сказал я, ощущая, сколь мало я уважаю такую самоотверженность, ничем ни отличающуюся от обычного упрямства, замешанного на глупости. — Вы напоминаете мне кролика, который сам приближается к пасти удава в надежде на его ласку на том простом основании, что он где-то слышал, что удавы очень любят кроликов.
— Не шутите так, д’Эрбле! — возразил Фуке. — Если вы потратите ещё полчаса на свои шутки, вам будет не до шуток! И откажитесь от кареты. Забирайте в моей конюшне Рапиде и Фодре. Это – мои самые быстрые кони. Они уже осёдланы, как и Робустэ и Балле. Я дарю вам их, или любых других коней, которых вы предпочтёте.
— Вы отдаёте нам своих лучших коней! — воскликнул я. —  Иного я и не ожидал, благодарю! Но Фодре я оставлю вам на тот случай, если вы опомнитесь. Для Портоса же больше подойдёт Робустэ, он более выносливый.
Фуке кивнул и направился во дворец, очевидно, с намерением исследовать злосчастную спальню Короля. Не теряя времени на дальнейшие слова, я махнул Портосу, чтобы он следовал за мной, и направился в конюшню.
— Ваша догадка подтвердилась? — спросил Портос.
— В точности! — ответил я. — Мы едем прямо сейчас. Кони в конюшне Фуке уже осёдланы.
Мы нашли Рапиде и Робусте под сёдлами, в седельных сумках находились по паре заряженных пистолетов, на луках сёдел были зацеплены ножны со шпагами, тут же лежали две пары отличных ботфортов со шпорами, одни по моей мерке, другие – по мерке Портоса. Мы стремительно переобулись, вскочили на коней и помчались прочь.
— Помните, Портос, ваше герцогство зависит от быстроты нашего перемещения! — воскликнул я. — Но если мы, к несчастью, опоздаем, вы рискуете лишиться баронства, а я – епископства!
— С какой стати мы бы опоздали? — воскликнул Портос. — Этот добрый конь домчит меня хоть в Рай, хоть в Ад! Мы с ним – большие друзья!
— Тем лучше! — воскликнул я и пришпорил своего Рапиде.

Прибыв в Бель-Иль, мы направились к коменданту генералу Ла Вивьеру в его кабинет, оставив Портоса дожидаться меня в приёмной.
— Добрый вечер, граф, я принимаю командование крепостью, — сказал я ему.
— Предъявите документы, дающие вам такое право, — ответил Ла Вивьер.
— Я действую по распоряжению господина Фуке, — сказал я. — Я – епископ ваннский, большой друг господина Фуке, разве вы меня не узнали?
— Я вас узнал, монсеньор, но крепость перешла в собственность Его Величества, и господин Фуке больше не распоряжается крепостью и островом, — возразил комендант.
— Вы видели дарственную? — осведомился я.
Ла Вивьер смутился.
— Я знаю лишь то, что известно каждому, — ответил он. — Все так говорят.
— Мало ли что говорят эти самые «все»? — возразил я. — У вас имеются более веские аргументы для неповиновения мне?
— Я направлен сюда комендантом этой крепости приказом Короля и подчиняюсь только его приказам, — ответил комендант.
— И где этот приказ? — спросил я.
Комендант подошёл к шкафчику, отпер дверцу, запертую на ключ и извлёк оттуда приказ. Я взглянул на него и внутренне возликовал.
— Разве вы не знаете, что на каждом приказе Короля должна обязательно стоять государственная печать, которая хранится у канцлера Сегье? — спросил я.
Комендант удивлённо взглянул на приказ, который я ему возвратил.
— В самом деле, как же они забыли про печать? — спросил Ла Вивьер сам себя в растерянности. — Может быть, всё-таки, приказ действителен и без печати? Ведь имеется же на нём подпись Короля!
— Вы полагаете, что Его Величество пошутил, когда издал указ, что на каждом его приказе обязательно должна стоять государственная печать? — спросил я со смехом. — Взгляните-ка вот на это.
С этими словами я предъявил коменданту приказ об аресте секретного заключённого и помещении его в крепость Пиньероль.
— Видите ли, друг мой, этот приказ оформлен абсолютно правильно, на нём имеется государственную печать, которую поставил на приказ лично господин канцлер Сегье! — сказал я. — Он даже для верности подписался внизу под печатью. И ещё прошу обратить внимание на одну немаловажную деталь. В этом приказе не проставлено имя. Если хотите, я могу вписать сюда ваше имя, граф Ла Вивьер. Не желаете ли такого развития событий?
— Если у вас имеется приказ о моём аресте, я готов подчиниться, — ответил обескураженный комендант.
— Я лишь хотел продемонстрировать вам, что могу вас арестовать и заключить в крепость, но в настоящее время в мои планы это не входит, — ответил я. — Надеюсь, я убедил вас подчиниться мне?
— Убедили, — ответил комендант.
— Не расстраивайтесь, — добавил я, заметив в комнате коменданта портрет Игнатия Лойолы, которого при прежнем коменданте в этом хорошо знакомом мне кабинете не было. — Уверяю вас, у меня есть ещё более надёжный способ убедить вас полностью подчиниться мне, но я не хотел бы его применять, если это не понадобится.
Я показал глазами на портрет Игнатия Лойолы, а затем поднял руку, чтобы слегка поправить волосы на виске, сделав это так, чтобы комендант смог заметить перстень на моей руке.
Глаза коменданта на мгновение сверкнули, после чего он склонился передо мной.
— Вы здесь, на Бель-Иле полный хозяин, монсеньор, — сказал он более спокойно, и я услышал в его голосе нотки полного и искреннего подчинения, хотя и без подобострастия.
— Я не сомневался в этом, — ответил я. — Объявляю крепость на осадном положении, войска должны быть готовы дать залп по любому кораблю, не приписанному к крепости, если он попытается причалить. Объявляется карантин. Никто не выпускается с острова без моего разрешения, и никто не впускается на него.
Комендант с достоинством поклонился и вышел для того, чтобы исполнить моё повеление.
— Портос! Заходите! — воскликнул я. — Господин генерал Ла Вивьер приглашает нас в свой кабинет для небольшой передышки и ужина, прежде чем мы пойдём в свои комнаты.
«Спасены! — подумал я и без сил упал в кресло. — Наконец-то можно хотя бы несколько часов отдохнуть. Но расслабляться нельзя! Если Король направит для моего ареста д’Артаньяна, ситуация будет более чем сложная!»

Глава 269

Я прервал рассказ про д’Артаньяна, когда он сидел в приёмной Короля и размышлял. За это время к Королю дважды заходил Кольбер, и уходил от него с озабоченным видом. Наконец, он зашёл туда в третий раз и всё ещё пребывал там. Прошло уже почти полтора часа.
«Арамис с Портосом отбыли по какому-то срочному делу, — размышлял он. — Ради чего Арамис мог оставить Филиппа без своей опеки? Только для того, чтобы отвезти Людовика в Бастилию. Понятно, но ведь это он сделал ещё ночью! Почему же с утра его не было вместе с Филиппом? Вероятно, он решил внушить Филиппу, что отвёз Короля в какое-то более отдалённое место. Но перед этим он сопроводил Филиппа в Лувр. Разумеется, ему понадобился приказ об аресте пленника. Он прибыл в Лувр, чтобы получить печать на приказ, а печать находится у канцлера Сегье, который не ездил в Во-ле-Виконт. Это – всего лишь спектакль для Филиппа, и не более того, поскольку в Бастилию он поместил Короле без всякого приказа, просто обманув маркиза де Безмо о том, что узник был выпущен по ошибке. Ладно, стало быть, Арамис ещё не полностью доверял Филиппу и решил на всякий случай ввести его в заблуждение насчёт того, куда был отвезён Людовик. Хорошо, с помощью приказа он мог ввести в заблуждение Филиппа, но ехать ему никуда не надо было. Если Людовик был помещён в Бастилию, то приказ был, по-видимому, о размещении узника под вымышленным именем в какую-то другую тюрьму. Полагаю, где-то неподалёку, поскольку Арамису нежелательно было бы покидать Филиппа надолго. Впрочем, у него, вероятно, и узника-то никакого не было, а приказ он припрятал, как поступил бы и я. Итак, ему надо было просто где-то отсидеться под видом поездки туда, куда он якобы поместил Короля. Что же он сделал дальше? Разумеется, навестил Фуке, чтобы узнать новости при дворе. А Фуке уже побывал у Короля. Он вышел от него полтора часа тому назад и, скорее всего, вернулся в Во-ле-Виконт. Путь до Во-ле-Виконт в восемьдесят пять миль Фуке преодолеет в карете часов за шесть. Нет, я не прав! Ведь Король приказал ему обследовать спальню, да и самому Фуке, по-видимому, не терпится всё выяснить. Что ж, тогда он поедет верхом и будет торопиться. Когда выполняешь приказ Короля, отданный таким тоном, тут не до удобств в пути! Дорога отнимет у него не более трёх часов. Значит, через полтора часа он будет в Во-ле-Виконт, и, вероятнее всего, встретит там Арамиса. Разумеется, он набросится на него с упрёками, Арамис поймёт, что его дело не выгорело и поспешит скрыться. Где же ему скрываться? У Атоса в Блуа? Это не выход, там его найдут, да и не станет Арамис втягивать Атоса в свои дела. Значит, он направится прямиком на остров Бель-Иль! Вот где я смогу найти и Арамиса, и Портоса! Что ж, мне не следует туда торопиться, если Король велит мне их арестовать. Поеду сначала в Во-ле-Виконт, затем в Блуа, и лишь после этого, быть может в Ванн. Если Арамис не заезжал туда, я смогу провести день или два в расспросах про него. Это даст ему дополнительное время. После этого я не спеша направлюсь на Бель-Иль. Если же Король поручит арестовать Арамиса и Портоса кому-то другому, тогда мне, наоборот, следует поспешить прямо на Бель-Иль, чтобы предупредить их. Но смогу ли я отлучиться? Даст ли мне при таких обстоятельствах Король отпуск? Разумеется, не даст. Получается, что я должен спровоцировать Короля на неуважительные высказывания в мой адрес, оскорбиться и попросить отставку, что позволит мне тут же отправиться к ним. Не слишком приятная перспектива, но что же поделать? Или, быть может, направить к нему с предупреждением кого-то другого? Базена, если он ещё не с ними? Могу ли я доверить жизнь двух друзей Базену? Он парень расторопный, если вспомнить его по прежним годам. Но каков он сейчас? 
Д’Артаньян перестал накручивать правый ус и взглянул на настенные часы. Он сидел в приемной Короля уже два часа.
Раздался звук колокольчика, Юбер, услышав этот звон, вошел к Королю, после чего почти тотчас вышел и обратился к д’Артаньяну:
— Господин капитан, Его Величество просит вас зайти к нему.
Д’Артаньян стремительно встал, поправил портупею и решительно шагнул в кабинет Короля.
Король выглядел решительным и суровым. Подле него стоял Кольбер с какими-то бумагами в руках.
— Д’Артаньян, вам надлежит незамедлительно отправиться на остров-крепость Бель-Иль-ан-Мер, — произнес Король. — Если заговорщики – друзья Фуке, то они там. Один из них, как вы знаете, епископ ваннский. Господин Кольбер, напомните мне, кто помогал ваннскому епископу в руководстве строительством крепости Бель-Иль?
— Барон дю Валон де Пьерфон де Брасье, — ответил Кольбер.
— Капитан, вы должны арестовать епископа ваннского и трёх указанных людей, этих дю Валона, де Пьерфона и де Брасье, — сказал Король. — Всех четверых в закрытой карете связанных доставите в Лувр, где я учиню им допрос с вашей помощью. Для ареста мятежников возьмите столько людей, сколько понадобится, чтобы захватить живыми этих четверых.
— Ваше Величество, барон дю Валон де Пьерфон де Брасье – это не три человека, а один и тот же человек, — сказал д’Артаньян как можно мягче. — Но для того, чтобы захватить его силой, понадобится только человек, сколько необходимо для ареста трёх мятежников. Этот человек чрезвычайно силён.
— Вы его знаете? — резко спросил Король.
— Я встречался с ним несколько раз, точно не припомню, сколько именно, — ответил д’Артаньян.
— Вы возьмете с собой столько войск, сколько потребуется, — ответил Король. — Вы не имеете права потерпеть неудачу, если крепость окажет сопротивление. Даже если всё население окажет вам сопротивление, крепость должна быть моя, в ней не должно остаться ни единого человека, непослушного моей воле.
— Сколько времени у меня на сборы? — спросил д’Артаньян.
— Вы должны выехать как можно быстрей, самое позднее – через полчаса, и двигаться так быстро, как только возможно, — ответил Король. — Вы ни в коем случае не должны упустить преступников! Если они от вас ускользнут, господин капитан, я буду считать вас соучастником заговора и государственным преступником. Если же вы выполните мой приказ как подобает, вы получите маршальский жезл.
— Для того, чтобы собрать и доставить к крепости войско, достаточное для осады, требуется значительное время, а для морской кампании требуется ваш приказ. Кроме того, расходы…— проговорил д’Артаньян, но Король перебил его.
— Соответствующие бумаги уже подписаны, а деньги вы получите у Кольбера немедленно, как только покинете мой кабинет. — ответил Людовик. — Вы можете потратить на сборы десять минут. Если вы арестуете мятежников ещё до из прибытия в Бель-Иль, я сделаю вас не полевым маршалом, а главным маршалом Франции. Но если вы упустите мятежников, я лично порву ваш патент капитана королевских мушкетёров. И это будет большая милость с моей стороны и чрезвычайная мягкость, которую я проявлю по отношению к вам исключительно в благодарность за оказанную мне услугу, вы знаете, о чём я говорю. Любого другого, за невыполнение этого приказа я отдал бы под трибунал. Вам всё ясно?
«Почему я?» — хотел спросить д’Артаньян, но сдержался.
Он уже успел обдувать ситуацию и понимал, что для его друзей будет лучше, если их арест поручат ему, в этом случае они смогут спастись, то есть он спасёт их. Кроме того, в этом случае он сможет поспешить к ним на помощь, не требуя отставки и не ссорясь с Королём раньше времени. Но его тревожила мысль, что Король неспроста поручает арест мятежников именно ему.
«Кольбер проведал, что Арамис и Портос – мои друзья! — догадался д’Артаньян. — Он приготовил мне ловушку. Если я провалю это поручение, меня объявят сообщником. Дело плохо! Но было бы намного хуже, если бы для ареста Арамиса и Портоса был направлен кто-нибудь другой, например, д’Эпернон или же маршал де Граммон. Да кто угодно!»
Король махнул рукой, давая знать, что прием окончен.
Кольбера вышел из кабинета Короля вслед за д’Артаньяном и вручил ему приказ Короля, в котором всем войскам, сухопутным и морским, надлежало подчиняться господину д’Артаньяну, капитану королевских мушкетеров, действующему по приказу Короля Франции и во благо Франции.
— Поздравляю вас, господин капитан, — сказал Кольбер. — Вы едете за жезлом маршала Франции! Впрочем, выполнить приказ Короля будет нелегко.
— Вы полагаете? — спросил д’Артаньян.
— Крепость Бель-Иль практически неприступная, её можно атаковать лишь с моря, — ответил Кольбер. — К тому же крепостью руководят ваши друзья, которых вам надлежит арестовать. Людям вроде вас, господин д’Артаньян, не так-то просто перешагнуть дружбу. Готовы ли вы арестовать ваших друзей, чтобы добиться успеха?
«Так и есть! — подумал д’Артаньян. — Этот хорёк пронюхал, что Арамис и Портос – мои друзья! Вот и раскрылась причина того, что дело поручено мне!»
— Вы, кажется, спрашиваете меня, господин Кольбер, готов ли я выполнить приказ Короля? — спокойно спросил д’Артаньян. — Иными словами, вы спрашиваете меня, по праву ли я занимаю свою должность капитана королевских мушкетеров?
— Я ни в малейшей степени не сомневаюсь, что вы исполните свой долг, господин капитан, — с улыбкой ответил Кольбер.
— Приготовьте деньги по этому ордеру, который у вас в руках. — с улыбкой ответил д’Артаньян. — Вы слышали, что Король дал мне на сборы только полчаса, из которых пять минут уже миновало. Я попрошу принести мне деньги ко входу в казарму мушкетёров, у меня нет времени ждать и пересчитывать!
— Деньги уже приготовлены, — спокойно ответил Кольбер. — Возьмите.
С этими словами он подошёл к столику секретаря и взяли из оставленного у него на столе саквояжа два кошелька с золотом, которые предусмотрительно положил прихватил с собой перед последним визитом к Королю, что доказывало, что Людовик действует по плану, составленному Кольбером.
— Благодарю вас, господин Кольбер! — ответил капитан. — В другой раз я, возможно, смогу обсудить с вами такие понятия, как долг дружбы и чести офицера, но только не нынче. Я спешу выполнить приказ Короля.
С этими словами д’Артаньян удалился, а Кольбер возвратился в кабинет Короля.
Приказ Короля, помимо прочего, предписывал д’Артаньяну в случае сопротивления взорвать до основания крепость Бель-Иль-ан-Мер, и решать, кого из мятежных жителей крепости казнить, а кого миловать; кроме того, ему особо предписывалось не выпускать из крепости ни души, а также арестовать епископа ваннского и барона дю Валона де Пьерфона де Брасье.
«Кольбер прав, — подумал д’Артаньян. — Я не тот человек, который ухватится за возможность получить маршальский жезл ценой жизни моих друзей. Но я и не из тех, кто добровольно суёт голову в петлю. Что ж, я должен оказаться на месте раньше прочих и оценить обстановку, после чего мы ещё посмотрим кто победит в этой игре совести со смертью! Чёрт бы побрал Кольбера! Теперь я не смогу петлять в поисках друзей, заехав сначала в Во-ле-Виконт, затем в Блуа! Как это он смог так точно вычислить, куда уехали Арамис и Портос? Вероятно, у него повсюду шпионы? Нет, не мог же он знать о преступлении Арамиса! Значит, это человек обладает незаурядными аналитическими способностями. Тем хуже!»
Вернувшись в комнату, где его ожидал сержант, д’Артаньян распорядился:
— Д’Арленкур, я немедленно выезжаю в Бель-Иль в сопровождении двадцати мушкетеров. Взгляните на этот приказ. Вы должны собрать достаточное для осады крепости войско и двигаться следом за мной. Если вам не будут подчиняться, обратитесь к Кольберу и сообщите ему о моём распоряжении. Он выдаст вам необходимые верительные грамоты, мне же некогда этим заниматься. Через пять минут я выезжаю.

Глава 270

Как я писал уже, Фуке, чтобы угодить Королю, велел внести в планы укрепления крепости Бель-Иль изменения, согласно которым, укрепления стен, обращённые к берегам Франции, следовало ослабить, а укрепления стен, обращённых к морю, усилить. Я предпринял меры для того, чтобы работы по укреплению стен, обращённых к морю и, соответственно, к Англии, осуществлялись, тогда как работы по ослаблению стен, обращённых к берегам Франции даже и не начинались. Это было для нас в нашем теперешнем положении очень удачно, в особенности то, что перемещения пушек также не было осуществлено. Бель-Иль мог великолепно защищаться от нападавших с любой стороны, будь то Англия, или Франция. Так что за оборону крепости я не опасался, ведь сомнительно было, что Король бросит на штурм острова-крепости все свои морские силы, которые были пусть и более многочисленны, но уж точно не более быстроходными, чем военные корабли Фуке, отлично вооружённых и оснащённые лучшим такелажем, приспособленным для каперских экспедиций против торговых судов тех стран, которые не являлись нашими прочными морскими союзниками, то есть, строго говоря, против любых иностранных кораблей. Кроме того, на кораблях Фуке служили лучшие канониры Франции, отчаянные, бесстрашные, преданные суперинтенданту и умеющие быстро перезарядить и навести пушку, попадающие в основание грот-мачты корабля противника при любой качке самое худшее со второго выстрела, и успевающие всадить ядро ниже ватерлинии корабля противника в тот момент, когда эта часть борта корабля лишь на короткое время показывалась над волнами. Так что я мог не опасаться ни штурма крепости с моря, ни морского сражения. Бель-Иль мог считаться неприступным, во всяком случае, до тех пор, пока французский флот не будет оснащён столь же маневренными и отлично вооружёнными кораблями, как корабли Фуке, и с не такой же или с лучшей командой, чем на его кораблях. Корабли подчинялись коменданту крепости, комендант же подчинился мне. Фактически я сделался мятежным хозяином острова-крепости в самом подбрюшье Франции, и был готов к войне с ней на тот случай, если это будет последним оставшимся средством для спасения.
Разумеется, я не хотел этой войны и надеялся на мирный исход. У меня ещё были пути спасения, включая бегство из Франции. Оглядываясь назад, я полагаю, что мне следовало выбрать самый лучший корабль из флота Фуке и немедленно отправиться в Испанию или в Португалию, или хотя бы даже в Италию, в Голландию или куда угодно. Под моей рукой, под властью Ордена Иезуитов, имелись даже весьма обширные и вполне самостоятельные территории в Новом Свете. Но этот вариант я оставлял на самый крайний случай. Во мне проснулся боевой дух. Я понимал, что молодому Людовику XIV не так уж легко будет меня одолеть, я почувствовал себя словно бы монархом небольшого, но сильного островного государства.
«Что ж, не страшно, что мы были вынуждены покинуть материк и перебраться в Бель-Иль, — думал я. — Следует ожидать прибытия военных кораблей, после чего нам представиться случай проверить прочность укреплений Бель-Иля, дальнобойность его пушек и меткость артиллеристов».
Я вспомнил, как король Карл Английский, точнее, его первый министр и по совместительству фаворит, герцог Бекингем, запретил отплытие любых кораблей из всей Англии, чтобы помешать Миледи покинуть Англию с двумя украденными у Бекингема бриллиантовыми подвесками. Этот запрет, конечно, не остановил ни Миледи, ни четверых друзей, выполняющих приказ Королевы Анны. Я загрустил не от того, что Людовик XIV объявил охоту на меня и на Портоса, а от того, что нас было лишь двое, а не четверо. Если бы все мы четверо были вместе, тогда нам был бы не страшен гнев Короля. Вчетвером мы противостояли и Ришелье, и Мазарини, а эти люди были и умней, и опытней молодого Людовика!
Я велел коменданту объявить, что во всей крепости объявляется чрезвычайное положение, что следует круглосуточное дежурство выполнять с особой тщательностью, поскольку имеются сведения, что опасные враги попытаются войти в гавани острова под видом королевских кораблей, что это даже более чем вероятно, причём, во всех гаванях острова одновременно.
 — Не впускать в гавани ни одного корабля, даже под флагом Франции! — сказал я коменданту. — Это – провокация, Испания захватила часть наших кораблей и попытается с их помощью захватить остров.
Комендант не поверил моим словам, но этого и не требовалось, достаточно было, что он пока ещё повиновался мне и получил ту версию, которую он должен был озвучить для своих подчинённых.
На следующий день я обратил внимание, что море вокруг острова чрезвычайно пустынно, не было видно ни одного корабля, ни даже захудалой рыбацкой шхуны. По всей видимости, это было следствие сговора или даже предательства. Так или иначе, все корабли ушли из портов Бель-Иля, даже рыбацкие шхуны. По-видимому, комендант что-то такое сообщил им обо мне, либо кто-то из его подчинённых. Впрочем, я понимал, что уже не важно, кто именно меня предал, надо приноравливаться к новым обстоятельствам.
Портос тоже заметил это.
— Послушайте, Арамис! — сказал он вдруг. — Не кажется ли вам, что море выглядит как-то необычно?
— Слишком спокойно? — спросил я, претворившись рассеянным и изобразив, что это обстоятельство совершенно осталось незамеченным мной.
— Не в этом дело! — возразил Портос. — Я вглядываюсь в него и никак не могу понять, что именно в нем необычного, но я готов поклясться, что в нем что-то не так!
— Чайки слишком раскричались? — подсказал я.
— Нет, не то! Чайки всегда кричат, когда видят рыбаков, — с сомнением проговорил Портос. — Постойте-ка! А где все рыбаки? Я не вижу ни одной лодки!
— Вероятно, сегодня в море мало рыбы, — безразличным тоном ответил я, пытаясь сделать вид, что сам не придаю значения отсутствию кораблей и даже не замечаю его.
— Не вижу связи между количеством рыбы в море и количеством лодок с рыбаками, — с недоумением пожал плечами Портос.
— Что же прикажете делать рыбакам в море, где нет рыбы? — спросил я.
— Вот оно что, — проговорил Портос. — Вы, кажется, правы, рыбаки ловят рыбу, и коли рыба закончилась, они уплыли туда, где рыба ещё осталась.
— Видите, Портос, как всё просто? — спросил я, надеясь закончить разговор на эту тему.
— А где же тогда все прочие корабли? — спросил через пять минут Портос.
— Что вы имеете в виду, Портос? — уточнил я.
— Существуют же не только рыбацкие корабли. — неуверенно проговорил Портос.
— К чему вам всё это? — спросил я.
— Надо же на что-то смотреть, когда гуляешь у моря! — удивился Портос. — Иначе какой смысл в такой прогулке?
— Вдыхайте свежий морской воздух и любуйтесь на волны, на чаек… — рассеянно ответил я, вглядываясь в даль и гадая причину этих перемен.
— Но странно не это, — не унимался Портос. — Те два парусника, которые я отправил на материк за говядиной, свининой и другой снедью, они ведь тоже не возвратились, а ведь пора бы хотя бы одному из них вернуться обратно!
Это было такой неожиданностью для меня, что с трудом подавил возглас отчаяния.
— Повторите, Портос, что вы сказали? — спросил я. — Вы отправили оба наших парусника на материк?
— Знаете ли, Арамис, я не могу все время питаться рыбой и курятиной, мне хочется чего-то более существенного, — простодушно ответил Портос. — К тому же вы сами только что сказали, что рыба закончилась! Видите, какой я предусмотрительный? Скоро сюда привезут настоящую снедь, чтобы мы хотя бы могли питаться по-людски, если уж нам приходится торчать на этом проклятом острове, где я просто изнываю от скуки!
—Вы бы хотя бы посоветовались со мной! Хотя бы один парусник оставили бы! Что вы наделали, боже мой! — воскликнул я. — У нас не осталось выбора, мы не сможем отплыть в Англию или Испанию.
— И слава богу! — ответил Портос. — Терпеть не могу морских путешествий!
— Мы погибли! — сказал я и нервно расхохотался. — Портосу захотелось телятинки и поросятинки! Смертью моей я буду обязан вашему аппетиту!
— Погибли? — удивился Портос. — Здесь так худо с продовольствием? С чего такое уныние, Арамис? На худой конец сойдёт и рыба с курятиной, я ей-богу не привередлив, если уж обстоятельства так сложились, только не переживайте из-за таких пустяков.
Я мог лишь грустно улыбнуться ему в ответ, а потом подумал, что нет никакого смысла огорчать его, если это не повысит наших шансов на спасение.
— Я запланировал на сегодня небольшую прогулку по морю, но теперь её придется отложить на неопределенное время, дорогой Портос, — ответил я Портосу. — Теперь мы оказались взаперти на этом острове.
— Это всего лишь до тех пор, пока не вернутся наши парусники, — виновато ответил Портос. — Не так уж долго ждать, я полагаю.
— Дорогой Портос, — ответил я, — мне показалось, что вы скучаете на этом острове, и я планировал на днях его покинуть вовсе.
— Разве мы не ожидаем какого-то важного приказа Короля, о котором вы мне все время говорите? — удивился Портос.
— Приказ? — с недоумением спросил я, ведь я чуть было не забыл, какой легендой я кормил его всё это время. — Ах, да! Приказ. Разумеется, мы ждем приказ. Но он скоро прибудет.
— Черт побери, не по воздуху же он прилетит! Раз мы находимся на острове, значит, приказ Короля привезут на корабле, — рассуждал Портос. — А это означает, что мы сможем уехать с острова на том самом корабле, на котором нам привезут приказ Короля!
— Ваша логика безупречна, — ответил я, не желая объяснять ему, насколько сильно он ошибается. — Мы и вправду можем отплыть обратно на том самом корабле, который привезет нам приказ Короля.
«В кандалах на ногах и руках, — мысленно добавил я, — прямо в Бастилию, или куда ещё похуже! Впрочем, наша судьба зависит ещё и от того, сколько на острове членов Ордена, и насколько эти люди преданы своему духовному генералу».
— Если уж вам так не терпится вернуться, можно раздобыть челнок. Тут ведь есть челноки, — сказал Портос. — Я могу раздобыть нам челнок, я тут приметил один недавно. Для морской прогулки подойдёт, и даже до берегов Франции он нас может доставить.
— Челнок? Во Францию? Нет, плохая идея, — решительно возразил я. — Только не туда и не на таком средстве!
Портос пожал плечами и принялся наблюдать за чайками, как я ему посоветовал ранее.
Я подумал, что не следует и далее так подло обманывать Портоса. Действительно, когда же я начал его обманывать? Поначалу я обманывал его лишь в средствах достижения цели, но цель, к которой он стремился, была вполне достижима! Портос хотел стать герцогом и даже пэром. Герцогом мог сделать его только Король. Но Людовик XIV никогда не стал бы этого делать! Да и какие заслуги могли бы подвигнуть Короля на такую щедрость? Если бы у Портоса была очаровательная дочь, и если бы… Нет! Этот путь был не для Портоса! А других путей в герцогство у него не было! Кроме того, который выбрал я. Если Людовик не может сделать Портоса герцогом, нужен другой Король! Это ясно как день! Так что мои цели совпадали с целями Портоса, хотя он об этом и не догадывался. Но как только я понял, что я разоблачён, а Людовик возвращён на своё место, времени для раскаяний и признаний у меня не было. Надо было спасаться, и спасать Портоса. Если бы я в этот момент признался ему в том, что произошло, он бы понял, что мы просто удираем, спасая свои жизни. Но Портос никогда не удирал, так что сказать ему, что мы едем, чтобы завершить услугу Королю, за которую Портос получит достоинство герцога, было единственным способом спасти его. Но крайне тяжело обманывать человека, который верит каждому твоему слову, в особенности, если это один из твоих лучших друзей, один из настоящих друзей!
— Портос! — сказал я решительно. — Я должен кое-что сообщить вам о наших делах в Во-ле-Виконт.
— Ведь вы же мне уже всё рассказали! — удивился Портос. — Один самозванец покусился на нашего доброго Короля. Мы его схватили и упрятали в Бастилию. Дело было деликатное, поскольку самозванец отдалённо похож на Короля, хотя, знаете ли, я не увидел никакого сходства! Король наш так благороден, его осанка, костюм и всё такое, знаете ли! А этот жалкий человечишка, которого мы связали и отвезли в Бастилию, и в подмётки не годится нашему славному Людовику XIV. Что же тут добавить? О чем тут толковать?
— Поговорить есть о чем, — возразил я. — Но, по-видимому, вы не вполне готовы к этому.
— Понимаю, Арамис, — ответил Портос. — Вы полагаете, что пленник мог вырваться из Бастилии и поднять мятеж? В таком случае нам надо спешить на помощь Королю!
— Портос, видите ли вы судно? — перебил я Портоса. — Ведь это, кажется парус?
— Корабль! — обрадовался Портос. — Да и не один! Я вижу целых четыре! Нет вон ещё! Ба! Да тут целый флот! А вы напустились на меня из-за какой-то пары парусников!
— Да, Портос. Это суда королевского флота! — ответил я. — Военные корабли!
— Стало быть нам не грозит смерть от голода! — обрадовался Портос. — Уж на военных-то кораблях не только вяленая рыба водится!
— Вы правы, Портос! Смерти от голода мы можем не опасаться. Король этого не допустит, — мрачно предрёк я.
— Сегодня на ужин у нас будет поросенок с хреном! — мечтательно произнес Портос.
— К черту поросенка, Портос! — вскричал Арамис. — Портос, объявите тревогу! Канонирам к бою! Ваш голос громче моего, кричите же, Портос! И поспешим в крепость.
— Тревогу? Но почему тревогу? — удивился Портос.
— Потому что это корабли мятежника, которого мы с вами поместили в Бастилию, — солгал я. — Ваше предсказание сбылось, Портос!
— Как же вы об этом узнали? — удивился Портос.
— Подумайте сами! Разве королевские корабли идут на крепость, принадлежащую королю с поднятыми боевыми флагами и с открытыми бойницами? — воскликнул я, увлекая Портоса на крепостные стены.
По моему распоряжению крепость, которая уже ранее была приведена в боевое состояние, ощетинилась пушечными орудиями в направлении кораблей королевского флота. Пока приказ об оружейном огне ещё не был отдан, я мог рассчитывать на послушание войск, но я сильно опасался, что офицеры и солдаты откажутся стрелять по кораблям, идущим к крепости под флагами Его Величества Короля Франции.
Мы едва успели вбежать в крепость и занять командные высоты, как первый корабль приблизился на расстояние выстрела.
«Если я прикажу стрелять, возможен бунт, — подумал я. — Если же я проявлю слабость и не отдам этого приказа, все корабли одновременно пойдут на сближение с островом, и тогда момент будет упущен! Если бы только они выслали парламентёра!»
На моё счастье, от флагманского корабля в этот самый момент отплыла шлюпка под белым флагом.
— Не стрелять в парламентера! — скомандовал я.
Когда лодка достигла берега, выяснилось, что роль парламентера выполняет капитан одного из парусников, которого Портос отправил за снедью.
— Что происходит, капитан? — спросил я.
— Меня взяли в плен, доставили сюда и вручили пакет для вас, монсеньор. — ответил парламентер.
Едва взглянув на конверт, я узнал почерк д’Артаньяна, поэтому я тотчас вскрыл конверт и прочел нижеследующее:

«Приказ Короля: захватить Бель-Иль. В случае сопротивления считать гарнизон вражеским и атаковать, никаких переговоров, только полная капитуляция, в случае отказа истребить гарнизон. Арестовать всех солдат гарнизона, проявивших неповиновение. Арестовать ваннского епископа и барона дю Валона и препроводить в Бастилию. В случае их гибели доставить трупы в Париж. В случае их бегства преследовать морем, не допустить бегства в одно из сопредельных государств. К исполнению предписано капитану мушкетёров Короля Шарлю д’Артаньяну.
В случае, если упомянутые епископ ваннский и барон дю Валон сдадутся добровольно а крепость не окажет сопротивления, гарнизон крепости освобождается от ответственности за повиновение мятежникам. Если по флоту Короля будет осуществлён хотя бы один выстрел, виновный подлежит казни на месте. В случае вооружённого сопротивления крепости, вопрос о судьбе защитников Бель-Иля предоставляется решать лично капитану д’Артаньяну.
В случае добровольной сдачи мятежники будут иметь возможность лично ознакомиться с приказом Его Величества Короля лично. Подлинность текста приказа Его Величества Короля удостоверяю.
Подписано: капитан д’Артаньян».

Я скомкал бумагу в руке.
— Что велел передать нам на словах господин д’Артаньян? — спросил я парламентёра.
— Капитан д’Артаньян приглашает вас к себе на корабль для переговоров, — ответил он.
— Вот мы и снова вместе! — обрадовался Портос. — Мой дорогой д’Артаньян прибыл к нам!
С этими словами он вскочил на парапет крепости и стал размахивать обеими руками, выкрикивая:
— Д’Артаньян! Мы здесь, д’Артаньян! Это Портос и Арамис!
— Сядьте и успокойтесь! — резко вскричал я. — Садитесь же и слушайте, говорю я вам!
— Это же д’Артаньян! — продолжал ликовать Портос, обнимая меня за плечи своей тяжелой рукой.
Но я зажал ему рот рукой.
— Вы с ума сошли! — прошептал я ему. — Если бы это был д’Артаньян, к чему бы ему посылать к нам парламентера? Он мог бы приехать сам, ничего не опасаясь! Кто поручится, что это не ловушка?
Улыбка сползла с лица Портоса.
— Ловушка? — прошептал Портос. — Со стороны кого?
— Со стороны того, о ком не говорят, — прошептал я тоном и приставил палец к губам. — Того человека с кровати.
— Вот оно что, — проговорил наивный Портос. — Как же мы поступим?
— Мы приглашаем господина д’Артаньяна для переговоров к нам, — сказал я парламентеру. — Верно, господин барон?
— Конечно! — радостно ответил Портос. — Мы всегда рады видеть д’Артаньяна у себя, где бы мы ни находились!
— Поезжай за ответом! — сказал я парламентеру. — Пропустить парламентера! Не стрелять!
Шлюпка с парламентером поплыла к кораблю, а я взял положил руку на плечо Портоса.
— Нам следует срочно серьёзно поговорить, Портос, и уточнить некоторые особенности нашего положения, — сказал я.

Глава 271

Я не мог отказаться от встречи с д’Артаньяном. К тому же я не мог жертвовать жизнями всех солдат и офицеров ради некоторой отсрочки нашей с Портосом гибели. Оставался эфемерный шанс скрыться морем, если бы у нас был быстроходный корабль, и если бы мы могли отплыть заранее, не дожидаясь появления кораблей королевского флота. Я допустил ошибку! Я понадеялся на неприступность крепости, полагая, что войскам Короля не просто будет её взять, но я не учёл собственных нравственных тормозов, Божьего гласа внутри меня, который не позволил мне затевать новую гражданскую войну. Быть может, я льщу себе, и то был не Господень глас, а сомнение в том, что гарнизон подчиниться мне. К чему лгать в своих записках, которые не предназначены ни для чьего чтения? Пусть так, я побоялся, что меня не послушают, меня предадут и выдадут. Человек всегда легко находит благородные мотивы для объяснения своих поступков, совершённых далеко не по самым благородным причинам, а то и вовсе по причинам постыдным. Власти генерала Ордена Иезуитов недостаточно для повиновения командира гарнизона вплоть до вооружённого сопротивления войскам Короля. Хотя устав Ордена это предполагает, далеко не все иезуиты готовы зайти столь далеко. Кроме того, ведь гарнизон не состоял из одних только иезуитов! Да что было толку в сопротивлении Ла-Рошели, которую мы сами когда-то брали приступом? Ведь она оказала неповиновение Королю почти по тем же самым причинам, по каким я собирался восстать против его сына. Нет, вооружённое сопротивление Королю – это не мой путь! Не для того я столь тонко и долго плёл свою паутину влияния, чтобы превратиться в загнанного в угол ожесточённого хорька!
Я должен был спасти хотя бы Портоса, если уж мне самому не суждено было спастись. Я должен был объяснить сначала д’Артаньяну, а затем каким-то образом и Королю, что во всём виноват лишь я один, у меня не было никаких сообщников, а Портос просто был введён мной в заблуждение, он искренне верил, что служил Королю!
— Послушайте, Портос, — сказал я решительно. Я – негодяй, обманувший вас!
— Мы готовим розыгрыш? — улыбнулся Портос. — Пошутим над д’Артаньяном.
— Я вас обманул, Портос, я втянул вас в государственное преступление, — сказал я, выделяя голосом каждое слово.
— Вы меня обманули? — Переспросил Портос я мягкой улыбкой. — Зачем?
— В тот момент я полагал, что так будет лучше, — смущаясь, ответил я.
— Вы поступили так ради моего блага? — продолжал Портос.
— В то время мне так казалось, Портос, хотя на деле всё оказалось совершенно иначе, — сказал я искренне.
— Разве можете вы быть ответственны за то, что ваши надежды не оправдались? — наивно спросил Портос. — Ведь если начать спрашивать с человека за то, что его надежды не сбылись, то все мы будем кругом виноваты!
— Но в результате моих просчетов вы можете очень сильно пострадать, Портос! — продолжал я с отчаянием от того, что Портос не желал понять всей моей вины перед ним.
— Знали бы вы, сколько раз я страдал от того, что мои надежды не оправдывались! Эка невидаль! — расхохотался Портос.
— По моей вине вы теперь – государственный преступник! — воскликнул я в отчаянии.
Думаю, что я мне было бы легче, если бы Портос разозлился и стал меня обвинять в своём несчастье. Но этого не произошло. Огромное сердце Портоса не напрасно было огромным, оно было ещё и бесконечно добрым, чего я, каюсь, никогда не замечал, а надо было бы видеть это ежечасно! И своими последующими словами Портос, который думал успокоить меня, только ещё сильней заставил сжаться моё сердце, переполненное отчаянием и болью за мой поступок по отношению к такому благородному человеку.
— А когда мы с д’Артаньяном вломились в сокровищницу Мазарини, кем мы тогда были? Ведь нас тоже следовало бы назвать преступниками! — обезоруживающе улыбнулся Портос. — И ничего, обошлось! Мы живы и здоровы! Выкрутились! Может быть и на этот раз всё обойдётся?
— Господи, дай мне терпения! — воскликнул я. — Да поймите же вы, наконец, Портос, что я втянул вас в заговор! Мы похитили настоящего Короля и заменили его братом-близнецом! За это полагается смертная казнь!
— Славная, должно быть проделка! — хохотнул Портос. — Это вам не быка повалить с ног! А вы – затейник, Арамис! Если бы я знал, что скручиваю верёвками руки и ноги Короля, я был бы с ним нежней.
— И это – всё что вы хотите мне сказать по этому поводу? — в отчаянии прокричал я. — Но ведь мы восстали против Короля! Мы, быть может, умрём мучительной и позорной смертью на Гревской площади! А вас веселит эта ситуация и вы сокрушаетесь только о том, что были недостаточно аккуратны, перетаскивая и связывая Короля, которого мы с вами даже не разбудили! Вас не огорчает перспектива быть казнённым?
— Я верю вам, — серьёзно ответил Портос. — Если вы покусились на Королевскую власть, это означает, что нас и впрямь могут казнить. От этого далековато до получения герцогского титула. Очень далековато.
— Да, тысячу раз да! — воскликнул я. — Это означает, что мы – преступники! Нас обоих не наградят, а накажут, причём, вас – совершенно безвинно, ведь я вас обманул! Всё что вы делали, вы делали вследствие моего обмана! Я – авантюрист, заговорщик и бунтовщик!
— Это означает, что вы поняли, что наш Король не такой уж хороший, как про него говорят, — ответил Портос. — Я вам верю, Арамис. Ведь вы посоветовались с д’Артаньяном, и он вам посоветовал это дело?
— Ни с кем я не советовался! Я решил это один, я, и никто больше! — устало произнес я. — И поэтому ответственность за это преступление лежит на мне одном!
— Ну, теперь уж на нас двоих, — хладнокровно возразил Портос. — Стало быть прощай поросенок с хреном? Нас не покормят по-человечески ни сегодня, ни завтра, опять эта чертова рыба?
— Вскоре может не быть и рыбы, — сказал я уже совсем усталым голосом, потому что я совсем не понимал этого человека. — Как вам понравится меню, состоящее из хлеба и воды?
— Хоть какое-то разнообразие. Сначала хлеб, потом вода! — невозмутимо ответил Портос и подмигнул. — А всё-таки с поросенком и с бутылочкой бургундского было бы лучше!
— Нас вероятнее всего казнят, — обреченно сказал я.
— Нас казнят, говорите вы? — вновь хохотнул Портос. — Славно повеселились напоследок!
— О, Портос, мой славный Портос, я не допущу этого! — чуть ли не взвыл я. — Обещаю, я найду способ спастись, поверьте.
— Так вот почему вы так огорчились, что я отослал оба парусника? — спросил Портос, морща лоб.
— Увы, да! — признал я тот факт, который был бы очевиден с самого начала любому военному, кроме Портоса.
— Значит, мы квиты, ведь не только вы меня обманули, но и я вас подвел. Простите меня, Арамис! — произнес Портос искренне и с сожалением взглянул в мои глаза.
Мне хотелось выть и скулить, броситься на землю и рыть её руками, бить по ней ногами и проклинать её за то, что она не разверзлась подо мной, чтобы я мог провалиться прямо в Ад.
— Это невыносимо! — воскликнул я. — Вы святой, Портос! Я ожидал, что вы будете негодовать и ругаться.
— Что толку ругаться, когда дело сделано? — простодушно спросил Портос. — Ведь наши шпаги при нас? Следовательно, мы дорого продадим наши жизни!
— О, Портос, милый Портос! — только и смог произнести я.
— Вы, должно быть думаете, Арамис, что я слишком огорчён тем, что я не буду герцогом и пэром? — с безразличием произнес Портос. — Это пустяки, не думайте об этом. Я об этом уже забыл. Мне просто хотелось поразвлечься. Я слишком изнывал от скуки у себя в Пьерфоне, где всё было гладко, сытно, богато, уютно и не приведи Господь как однообразно. Много раз я думал, что ведь так и вся жизнь может пройти – один день ничем не будет отличаться от другого. Честно говоря, мне плевать на звания, плевать на всех герцогов и пэров всех вместе взятых и на каждого в отдельности! Как-то мне пришло в голову, что я должен придумать себе такую цель, которая была бы попросту недостижимой. Добиваться невозможного – вот чем мы занимались, когда были вместе, все четверо. И мы ведь этого добивались! Каково это – сделать то, что заведомо невозможно, получить то, что получить никак нельзя? Разве не в этом – вкус жизни? Вы думаете, дорогой мой Арамис, что я такой болван, что не понимаю, что Король никогда не сделает меня герцогом, а тем более – пэром? Даже наш дорогой Атос, который, как я слышал, на самом деле маркиз, называет себя всего лишь графом, из скромности. Похож ли я на человека, который всерьёз мечтал бы возвыситься над Атосом? Чины в иерархии дворян для меня ничтожны! Я и бароном-то стал случайно, я бы сказал, что моя шутка зашла слишком далеко, и к собственному удивлению я получил баронскую корону на карету тогда, когда меньше всего этого ожидал. Д’Артаньян, помню, приехал ко мне и стал нахваливать мою жизнь, моё богатство и мою силу. Мой покойный батюшка говаривал мне: «Исаак, если кто-то тебя хвалит, берегись, это означает, что ему что-то от тебя нужно!» Я сразу же подумал, что моему другу от меня что-то нужно, но он не знает, чем бы он мог привлечь меня в новую авантюру. Я тут же выдумал байку про то, как мне страстно хочется стать бароном, и, кажется, он поверил мне. Да что там! Даже я сам со временем поверил в эту сказку! Ну скажите, дорогой мой Арамис, неужели вы думаете, что ради того, чтобы какие-то там соседи перестали задирать передом мной нос, я готов был бы отправиться чёрт знает куда, делать чёрт знает, что, да ещё тратить на это свои кровные деньги, лишь бы только получить такой пустяк, как баронский герб? К чёрту все гербы на свете! Мне просто было скучно, и лучшим развлечением для меня было бы совместное предприятие, всем нам, вчетвером! Разумеется, я подбросил нашему другу эту идею, за которую он радостно ухватился, думая, что поймал меня на моём интересе, и теперь сможет распоряжаться мной! Да если бы он просто приехал и сказал: «Портос, чёрт побери! У меня есть дело, с которым я не смогу справиться без вас. Оно дьявольски опасное, я не знаю, когда и чем оно окончится, и вам с этого ничего хорошего не светит, кроме опасности быть убитым или заключенным в тюрьму! Ну как, согласны вы последовать за мной?», я ответил бы ему: «К чему такие длинные речи? Когда мы выезжаем?» Так что, когда вы приехали ко мне и пообещали мне герцогский титул, то есть ту самую вещь, которую я не так давно выдумал себе в качестве недостижимой цели, я просто сделал вид, что это самое герцогство мне край как необходимо. Ну не стану я герцогом, что с того? Я ведь никогда всерьёз не надеялся на это!
— Друг мой, если б это зависело от меня, вы стали бы принцем! — сказал я искренне.
— Пустое, я предпочитаю оставаться Портосом! — ответил Портос. — У меня итак целых три имени, одно из которых баронское. Шутка превратилась в реальность. Такое не случается дважды за жизнь. Сказав, что я не стану герцогом, вы не сообщили мне ничего нового.
— Милый Портос! — только и мог проговорить я.
— Да, Арамис, я вас слушаю, — ответил Портос. — Итак, мы окончательно рассорились с Людовиком Четырнадцатым? Дело плохо. Он больше не пригласит меня нас обед, а тем более – на ужин. Думаю, что если я его приглашу на ужин к себе, он тоже откажет. А ведь я в своём замке по примеру всех древних французских замков выстроил специальную комнату, называемую «Спальня Короля», на тот случай, если Его Величество будет проезжать мимо и захочет отдохнуть, воспользовавшись моим гостеприимством. В этой комнате всё самое изысканное и новое, в ней никто никогда не ночевал, она обставлена по последним требования моды и роскоши. Думаю, эта спальня теперь не понадобиться. Как вы полагаете, что лучше – сделать её своей собственной спальней, или велеть заложить двери камнями? А может быть переоборудовать её в библиотеку? У меня ведь двадцать тысяч томов самых разных книг, и две из них я даже, кажется, начинал читать. Но, прочитав пару страниц, бросил это дело.
— Я поступил как отъявленный эгоист, — ответил я. — Ваша жизнь станет другой. Вы не сможете вернуться в Пьерфон. Вы, вероятно, даже не сможете вернуться во Францию. Я даже не могу обещать вам, что мы с вами будем живы через неделю. Вы не обязаны прощать меня.
— Бросьте, — перебил меня Портос. — Вы действовали исключительно в своих интересах, то есть ровно также как все остальные люди на Земле. Я никак не могу сердиться на вас за то, что вы не святой. И хватит об этом. А что до того, что мы, возможно, не переживём ближайшую неделю, так ведь вся жизнь солдата проходит с пониманием этого факта! Мы итак зажились на этом свете! Скольких товарищей мы похоронили, это же не сосчитать! А про тех, кто погиб на дуэли, можно сказать, что они отдали свои жизни не за понюшку табака! Мы-то с вами хотя бы замахнулись на великое. Лучше умереть, надорвавшись от натуги, чем в тёплой постели. А ведь большинство людей отправляются на тот свет именно из постели! Скукотища! Ты лежишь, не в силах подняться, понимаешь, что жизнь твоя подходит к концу, тебя кормят с ложечки рисовым отваром и перетёртым яблоком, а ты жуёшь это беззубым ртом, не ощущаешь вкуса и ходишь под себя, не обращая внимания на вонь, которая от этого происходит. Твои родственники и слуги избегают посещать тебя и торопят наступление той минуты, когда ты освободишь их от своего присутствия! Уж лучше пуля, попавшая в сердце на поле брани, или на худой конец топор палача, в единый миг отсекающий голову от туловища. Не берите в голову, Арамис. Тот путь или иной, какая разница, если все дороги ведут в конце концов туда же?
С этими словами Портос пожал мою руку, от чего я едва не вскрикнул.
— Простите! — смутился Портос, заметив на моём лице гримасу боли, которую я не смог скрыть. —  Я опять не соразмерил свои силы.
— Это я не соразмерил свои силы! — воскликнул я в отчаянии. — Это я должен просить у вас прощения.
— Вы его давно получили, — отмахнулся Портос.
Я почувствовал, как слезы наворачиваются на мои глаза, но я не стыдился их. Благородство Портоса было беспредельным. А мы-то всегда называли благородным Атоса! Не думаю, что Атос мог бы быть в большей степени на высоте своего благородства и братства, чем был в эту минуту Портос!
Портос же ничего не предпринимал, он попросту простил меня только по той простой причине, что считал меня своим другом. Я крепко обнял Портоса, подумав, что всё же следовало бы скрыть мои слезы от него, а не то, чего доброго, ещё бы он принялся просить прощения у меня! Этот было бы слишком!
— Послушайте, Портос, — сказал я, наконец. — Вы – несчастная жертва обмана, в который я вас вовлек. Вы не враг Короля. Вся вина лишь на мне, и я единственный, кто виноват в этом деле, поэтому вам, полагаю, ничего не грозит. При заступничестве д’Артаньяна вы легко помиритесь с Королем.
— В эту сказку не поверю даже я, — спокойно возразил Портос, — Мы с вами в равном положении и судьба у нас будет одной.
— Нас обоих арестуют и казнят! — пытался настоять на своём я. — Крепость хороша, но осады, в которой участвует весь королевский флот под командованием д’Артаньяна она не выдержит. К тому же я принял решение не оказывать сопротивления д’Артаньяну.
— Д’Артаньян! — Воскликнул Портос. — Ведь это он командует флотом! Он позволит нам уйти.
— Он получил приказ арестовать нас, — покачал головой я. — От того, как он выполнит этот приказ, полагаю, зависит и его карьера, и жизнь.
— И ради такой безделицы д’Артаньян предаст нашу дружбу? — удивился Портос. — Неужели бы вы поступили так на его месте?
От этих простодушных слов Портоса я густо покраснел.
— Но ведь он согласился возглавить погоню за нами! — воскликнул Арамис.
— Разумеется, чтобы дать нам возможность скрыться! — без тени сомнений возразил Портос.
— Трудно предсказать, что именно он задумал, — покачал головой в сомнении я. — Д’Артаньян – это д’Артаньян.

Глава 272

— Очень точно сказано! — услышал я голос д’Артаньяна, после чего с удивлением увидел и его самого. — Я – это я, не извольте сомневаться!
Действительно, с этими словами перед нами появился наш друг, приплывший в шлюпке, которую мы не заметили из-за своих горячих дискуссий.
— Вы поджидаете меня на берегу, друзья! Как мило! — воскликнул он, легко выскакивая из шлюпки на причал.
Быстро, словно двадцатилетний, он взбежал по каменной лестнице на площадку, где его встретили мы. Вслед за ним по лестнице не столь проворно, но почти не отставая от него, поднялся какой-то офицер.
Д’Артаньян остановился на полдороге. То же сделал и его спутник.
Увидев, что д’Артаньяна сопровождает только один офицер, я велел всем, кроме Портоса удалиться подальше, чтобы они не слышали нашего разговора. д’Артаньян кивнул головой и обратился к своему спутнику:
— Сударь, вопреки приказу Короля, который отдает в мое распоряжение весь флот, вы не подчинились моему приказу. Я готов признать ваше первенство на вашем корабле лишь в определенных рамках. Здесь же не корабль королевского флота, поэтому я прошу вас удалиться к шлюпке, поскольку я буду иметь конфиденциальные переговоры с противником.
— Сударь, — отвечал офицер, — я неукоснительно выполнял приказ, отданный мне перед отплытием. Мне приказано следовать за вами повсюду и не допускать никаких переговоров с противником без того, чтоб я не был осведомлен о содержании этих переговоров. Именно это я и делаю.
Д’Артаньян задрожал от гнева.
— Сударь, — отчеканил он тихо, но отчетливо, — мне кажется, у вас два десятка карманов, и в каждом из них лежит по десятку приказов, которые связывают меня по рукам и ногам. Между тем, я получил из рук Короля самые высокие полномочия во всех видах войск, сухопутных и морских, о чем я, кажется, уведомил вас немедленно после своего прибытия на ваш корабль и дал вам прочесть этот приказ от первой буквы до последней!
— Господин капитан, — ответил офицер, — приказы, полученные мной, ни в чем не противоречат приказам, полученным вами. Вам поручено нами командовать, а мне поручено постоянно сопровождать вас, не отходя далее, чем на один туаз.
— Сударь, — продолжал д’Артаньян, — мне нет больше ни до вас, ни до приказов, который вам отдал господин Кольбера! Мне нанесено оскорбление! В течение всей моей жизни я только шесть раз был разгневан по-настоящему, и в пяти предыдущих случаях дело кончалось смертью того, кто разгневал меня, и лишь в одном случае человеку удалось сбежать скрыться за потайной дверью! Я не вижу здесь никаких стен, следовательно, здесь нет и потайных дверей. Поэтому ничто не помешает мне наколоть вас на шпагу словно жука!
«Д’Артаньян и сам не свободен в своих действиях! — подметил я. — Однако, кажется, он всерьёз намерен позаботиться о нашем спасении, поэтому изображает гнев. Зная его, я вижу, что он спокоен, как никогда».
Офицер побледнел, но весьма сдержанно ответил:
— Капитан, вы можете меня убить, но на этот случай у моего помощника имеется приказ. Если в этой шлюпке вы вернетесь на флагманский корабль без меня, тогда вас немедленно арестуют за дуэль в военное время, а всю операцию по захвату крепости будет возглавлять мой помощник.
Мы с Портосом, затаив дыханье наблюдали за этой драматической сценой.
Д’Артаньян подошел к офицеру вплотную.
— Сударь, кроме того, чтобы вы находились не далее, как на туаз от меня, имеете ли вы какие-то дополнительные инструкции?
— Во всем остальном я должен полностью подчиняться вам, господин капитан, — был ответ.
— В таком случае смирно! — воскликнул д’Артаньян.
Офицер вытянулся во фрунт.
— Портос, закройте-ка этому молодчику уши своими ладонями, только осторожнее, не раздавите ему голову. Он мне нужен живым и не покалеченным!
Портос так плотно прижал свои пухлые ладони к ушам офицера, что тот стал опасаться, что его голова расколется как сухой орех под копытами молодого жеребца.
— Аккуратнее, Портос, вы не видите, он едва жив? — улыбнулся д’Артаньян — Нежнее. Итак, офицер не удалился более чем на туаз от меня, все приказы выполняются, все условия соблюдены.
Мы с д’Артаньяном обнялись, после чего д’Артаньян обнял также и Портоса.
— Я не предполагал, что буду настолько беспомощным! — сокрушенно произнес д’Артаньян. — Номинально возглавляя кампанию, я, по сути, лишь марионетка в руках Кольбера! Но поспешим переговорить.
— Что означают эти строгости? — спросил Портос.
— Портос ни о чем не знал, он был лишь исполнителем моей воли, — поторопился сообщить я.
Д’Артаньян бросил на меня укоризненный взгляд, отчего мне стало не по себе.
— Черт побери! — воскликнул д’Артаньян. — У меня был такой план, который трещит по всем швам! Я хотел взять вас обоих к себе на корабль и отвести вас, куда вам будет угодно, после чего возвратиться к Королю, и там будь что будет. Но теперь я полагаю, что в этом случае меня просто присоединят к вам, и нас всех троих приволокут к Королю в кандалах.
— Это не подходит! — воскликнул Портос.
При этом он по рассеянности чуть крепче сдавил голову офицера, так что д’Артаньяну пришлось крикнуть «Осторожнее, Портос!»
 — Остаётся лишь одно, — проговорил д’Артаньян, — я начну атаку вон в этом месте.
Он достал из обшлага карту крепости, которую нарисовал во время своей предыдущей поездки. Я мог лишь удивляться, насколько точна была эта карта. Место, на которое указал д’Артаньян, было одним из самых неприступных мест, тогда как снаружи могло бы показаться, что это весьма удачное место для штурма.
— Это позволит вам в начавшейся суматохе скрыться, — продолжил д’Артаньян. — Заготовьте для себя хотя бы челнок, поскольку если не я, то шпионы Кольбера, ручаюсь, перевернут на острове каждый камушек, чтобы найти вас.
— Скрыться? — воскликнул Портос. — Отступать? Никогда. Исаак дю Валон де Пьерфон де Брасье никогда не отступал!
— Портос, вы собираетесь воевать против д’Артаньяна? — удивился я.
— Ни в коем случае! — воскликнул Портос.
— Вы будете не отступать, а произведете длительную рекогносцировку с целью занятия более стратегически выгодной позиции и не допустить окружения с последующим пленением, — пояснил д’Артаньян.
— Это другое дело! — успокоился Портос. — Такое в боевых действиях допустимо.
— Впрочем, есть ещё вариант, — сказал д’Артаньян. — Этот негодяй Кольбер наводнил корабль своими шпионами, у которых имеются всевозможные приказы, ограничивающие мои действия. Я изображу раздражение, сниму с себя полномочия, и пока они найдут мне замену, вы получите не менее суток, чтобы скрыться.
— Это может сработать! — кивнул я.
— А теперь, Портос, отпустите офицера, — сказал д’Артаньян.
— Сударь, вольно! — приказал д’Артаньян к офицеру. — И примите от нас тысячу извинений за неудобство, которое причинили вам крепкие объятия барона дю Валона. Вы напомнили ему одного из своих любимых племянников, и он не смог сдержать своего порыва любви. Через пару дней ваши уши не будут болеть. Им даже вернётся их естественный цвет, но это только через две недели, а до этого они будут напоминать своей расцветкой баклажан. Купите себе более пышный парик, я оплачу его стоимость. Вы не нарушили приказа, я также не нарушил никаких приказов.
— А я на правах епископа отпускаю вам ваши грехи, если они были, — подхватил я. — Дорога в Рай вам обеспечена.
— Однако, не спешите с этим, — подмигнул д’Артаньян — По крайней мере, пока мы с вами вдвоем не вернулись на корабль!
Дальнейшее мне известно из рассказа самого д’Артаньяна.
Поднявшись на корабль, он собрал военный совет из капитанов вверенной ему эскадры.
— Господа, я предложил мятежником сдаться, но они отказались, — сообщил он. — Я собираюсь пригласить двух главных офицеров мятежной крепости на переговоры на флагманский корабль. Мы продемонстрируем им наши силы, после чего я рассчитываю убедить их сдаться. Согласны ли вы со мной, господа?
При этих словах офицер, сопровождавший д’Артаньяна на берег, вынул из кармана запечатанный пакет, на котором стояла цифра «1» и вручил его д’Артаньяну.
Д’Артаньян недоверчиво разорвал пакет, извлек и развернул бумагу и прочел:

«Запрещение г-ну д’Артаньяну вести какие бы то ни было переговоры до тех пор, пока Бель-Иль не сдастся и все пленные, захваченные с оружием в руках, не будут расстреляны.
Подписано: Людовик».

Это явным образом противоречило тому приказу, который получил сам д’Артаньян, согласно которому если крепость не сделает ни единого выстрела, военных действий против крепости начинать не следовало!
Д’Артаньян едва сдержал негодование, но, овладев собой, ответил с самой любезной улыбкой.
— Кто вам сказал, сударь, что для того, чтобы крепость сдалась, не потребуются переговоры? — спросил он. — Кажется, для того, чтобы противник сдался, во всяком случае, следует объявить его противником, а также продемонстрировать ему его жалкое положение в сравнении с силами атакующих. Иначе никакие крепости не сдаются, а в приказе ясно сказано о том, что следует добиваться сдачи крепости! Итак, я делаю ровно то, что от меня требуется, так что не мешайте мне со всякими своими нелепыми бумагами!
— Вы уже побывали на острове, —возразил офицер. — Вам надлежало сказать врагу лишь одно слово: «Сдавайтесь!». У вас было достаточно времени, чтобы произнести его.
— Я должен был также пояснить им безвыходность их положения, чтобы убедить их сдаться, — возразил д’Артаньян.
— Главнокомандующий не ведёт переговоры лично, да ещё на территории врага, — бесстрастным тоном ответил офицер. — Во-первых, это чрезвычайно рискованно, во-вторых, риска в такой акции нет лишь в случае сговора с врагом. У меня есть все основания применить те полномочия, которые мне даны.
— Великолепно, сударь! — воскликнул д’Артаньян, едва сдерживая гнев. — Я вижу, все полномочия, которые мне даны бумагами Его Величества, аннулируются бумагами, которые мне показаны только теперь, и о существовании которых я не имел никакого представления! Насколько я понимаю, когда имеется два приказа, исключающих друг друга, то наивысшую силу имеет тот приказ, который подписан позднее. Не сверить ли нам дату и время подписания ваших бумаг с датой и временем подписания моих бумаг?
— На моей бумаге имеется приписка, что она аннулирует полномочия, данные Его Величеством господину капитану д’Артаньяну в том случае, если он поведёт себя так, как сказано в этих бумагах, — ответил офицер. —Можете удостовериться.
С этими словами офицер протянул бумагу д’Артаньяну.
— На тот случай, если вы решитесь порвать этот приказ, у меня имеется второй экземпляр, — предупредил он.
На секунду задумавшись, д’Артаньян, изобразил гнев и воскликнул:
— Господа! — обращаясь к собравшимся офицерам. — Вижу, что я утратил доверие Его Величества! Приказ, вверяющий мне чрезвычайные полномочия, это просто ничего не значащая бумага! У людей, намного ниже меня по званию, имеются в их карманах многочисленные приказы, отменяющие его! Не удивлюсь, если у последнего матроса на этом корабле тоже есть какие-то инструкции на мой счет! Что ж, я слагаю с себя командование, и мы возвращаемся к берегам Франции. Вам будет назначен новый главнокомандующий, который, я надеюсь, не будет связан по рукам и ногам многочисленными пакетами с номерами и приказами! В этом случае он, вероятно, выполнит то, что я не вижу никакой возможности выполнить сам. Мы возвращаемся, господа!
При этом д’Артаньян был почти уверен, что времени, которое он таким образом предоставил своим друзьям, будет достаточным для того, чтобы скрыться в неизвестном направлении.
Но тот же самый офицер извлек конверт с номером «2», содержащий приказ, который гласил:

«В случае, если г-н д’Артаньян изъявит желание сложить с себя свои полномочия, отстранить его от командования и доставить под арестом в распоряжение Короля; офицеру, имеющему при себе данный приказ, поручается принять на себя командование армией и флотом для исполнения задания, порученного господину д’Артаньян, какового офицера считать с этого момента и впредь начальником экспедиции, командующим войсками, посланными против Бель-Иля, ему же и завершить миссию по взятию крепости и аресту или казни мятежников».

«Если я положу этот приказ в карман, — подумал д’Артаньян, — никто не узнает о его содержании, а там будь что будет!»
В тот же миг он увидел, что все офицеры вокруг него читают тот же приказ, копии которого раздал им этот офицер.
— Сударь, — поклонился подошедший к нему все тот же роковой офицер, — вам надлежит немедленно отправиться вместе с этими четырьмя офицерами на берег. Вас ожидает шлюпка.
— Господа! — обратился он ко всем присутствующим. — Вы ознакомлены с приказом Короля. С этой минуты штурмом крепости командую я.
«Что ж, господин Кольбер, — мысленно проговорил д’Артаньян, — вы выиграли это сражение. Сможете ли вы выиграть войну против меня?»
И он спустился в шлюпку, сопровождаемую четырьмя офицерами.

Глава 273

Расставшись с д’Артаньяном, я и Портос ушли в главный форт.
— Итак Портос, — сказал я, — д’Артаньян ценой своей карьеры, и даже, возможно, ценой своей свободы дарит нам сутки.
— Что это нам даст? — спросил Портос. — И следует ли нам принимать его жертву?
— Если мы спасёмся, мы отдадим ему этот долг дружбы с лихвой, не сомневайтесь, — ответил я. — Если же мы не спасёмся, тогда с мёртвых никакого спроса нет. К тому же, если мы погибнем, тогда, возможно, тем самым мы не примем его жертву, он доложит Королю о нашей гибели и ему в этом случае не грозит никакая опала. Быть может, его даже сделают маршалом Франции за этот подвиг!
Портос не уловил горечи в моих словах.
— Как чудесно всё складывается! — воскликнул он. — Куда ни поверни, результат вполне приличный! Либо мы погибнем ради друга, либо мы спасёмся, чтобы спасти друга! Знаете ли, Арамис, это приключение я не забуду до самой смерти!
— В этом я ничуть не сомневаюсь, Портос! — ответил я с горькой усмешкой.
«Если бы даже память ваша, дорогой мой Портос, не сохраняла событий более одной недели, то и в этом случае был бы велик шанс того, что об этом приключении вы не позабудете до самой смерти, — подумал я. — Чёртова ирония судьбы! Бедный мой друг, которого я словно привёл в такое бедственное положение, ещё и радуется сложившимся обстоятельствам!»
— Помните ли вы подземелье Локмария? — спросил я Портоса. — Я говорю о том самом подземелье, где мы столько раз устраивали засаду на лисиц.
— Да уж, — проворчал Портос. — Чёртова пещера! Две ночи без сна и ни одной лисьей шкурки в итоге!
— Стало быть, Господь рассудил, что эти шкурки нужнее их хозяйкам, лисицам, и не допустил, чтобы мы ими завладели, — ответил я. —Забудьте о лисицах. Я говорю о пещере.
— Пещера как пещера, что за дело вам до неё? — спросил Портос. — Вы там запрятали клад?
— Кое-что получше для нас в нынешних обстоятельствах! — ответил я. — У выхода этого подземелья припрятан весьма неплохой баркас. Правда, его ещё следует скатить к морю, но там припасены катки, и имеется вполне пристойный естественный жёлоб по направлению к морю. Вдвоём с вами мы справимся и сможем скатить его к берегу.
— Я и один справлюсь с тем, чтобы скатить баркас его вниз к морю по каткам! — безмятежно ответил Портос. — Только нужен ещё кто-то, кто забирал бы сзади освободившиеся катки и подкладывал их спереди перед носом баркаса!
— Вот поэтому, дорогой Портос, нам и нужны силы нас обоих, — объяснил я.
— Ну если на то пошло, то, получается, что и для вас найдётся работёнка, — согласился Портос.
— Превосходно! Впрочем, нас там будут ждать ещё три помощника. Этой же ночью мы скатим баркас к берегу и выйдем в нем в море, — ответил я. — Кажется, ночью будет прилив, так что нам не придётся тащить баркас далеко по берегу.
— Куда же мы поплывем? — спросил Портос.
— Куда угодно, лишь бы прочь из Франции. — ответил я.
— Мы покидаем Францию навсегда? — спросил Портос с некоторой грустью.
— Вероятно, мы вернемся в неё, но для этого необходимо завтра вырваться из рук Кольбера, — ответил я. — Мы вернемся во Францию победителями, Портос, не сомневайтесь! Сейчас нам лучше исчезнуть с острова, чтобы нашему другу д’Артаньяну не пришлось жертвовать своей карьерой ради нашего спасения. А после мы тайно вернёмся во Францию хотя бы для того, чтобы убедиться, что с д’Артаньяном всё в порядке, и что он не нуждается в нашей защите.
— Это мне подходит, — согласился Портос. — Ведь мы не отступаем, а меняем невыгодную диспозицию на более выгодную?
— Именно так, дорогой Портос! — согласился я.
Но тут совершенно неожиданно до нас донесся звук пушечной канонады.
Я отворил окно и кровь, вероятно, отлила от моего лица, потому что Портос спросил меня, почему я вдруг стал таким бледным.
— Они атакуют! — сказал я. — Наш друг д’Артаньян ни за что не стал бы атаковать, пока не истекли те сутки, которые он нам обещал.
— Значит, его отстранили от командования? — спросил Портос.
— Не иначе, — ответил я. — По всей видимости, он арестован, и наступлением командует другой человек! Они атакуют совсем не в том месте, где собирался атаковать д’Артаньян, и это доказывает, что у атакующих другой военачальник. Это место выбрано для атаки наиболее удачно. Этот командир отлично знаком с планом крепости, и он неплохой командир. Мы долго не продержимся. К тому же, я решил не отдавать приказа открывать ответный огонь. Я не желаю, чтобы пострадали ни в чём не повинные солдаты и офицеры гарнизона. Кажется, нам не следует ждать ночи и прилива. Мы идём к пещере Локмария немедленно!
Портос вскочил на ноги, но вдруг вскрикнул от боли.
— Что с вами, Портос? — в тревоге спросил я.
— Ничего особенного, — ответил гигант. — Просто я почувствовал вдруг нестерпимую боль в обеих мышцах ног. Со мной такое впервые! Дайте мне минуту, это пройдет.
— Вам нужны продукты, помогающие от чрезмерной усталости мышц, — сказал я.
— Что же это за продукты? — спросил Портос.
— Свежее молоко или мясо, пшено, бобы, морковь, шпинат, картофель, или же фрукты: абрикосы, персики, бананы, орехи, — сказал я.
— Ничего из того, что есть здесь, на острове, — ответил с усмешкой Портос. — Неудивительно, что мои ноги ломит так, будто бы я четыре дня кряду приседал с молодым бычком на плечах!
— Пожуйте вот этот травяной сбор, — сказал я, высыпая ему на ладонь небольшую щепотку порошка из целебных трав.
Портос слизал со своей ладони предложенное мной лекарство и сказал, что ему намного лучше.
Он явным образом лгал, порошок должен был подействовать не ранее, чем через пять минут, но никак не немедленно. И всё же Портос вскочил как ни в чем не бывало и сказал, что готов последовать за мной куда угодно.
— Что ж, Портос, — сказал я, — Сейчас в крепости та самая суета, вследствие которой самое время нам произвести длительную рекогносцировку с целью занятия более стратегически выгодной позиции и не допустить окружения с последующим пленением! Баркас ожидает нас, в пещере Локмария! Вперёд!
И я указал пальцем в сторону побережья, противоположного тому, с которой нас атаковали французские королевские корабли. Я понимал, что противоположное побережье тоже, возможно, патрулируется кораблями, но, быть может, д’Артаньяну удалось задержать отправку кораблей к тому берегу?
Я открыл ящик стола, достал оттуда увесистую золотую шкатулку, и ссыпал из неё в карманы Портоса две горсти бриллиантов, оставив себе лишь пару перстней с крупными изумрудами, После этого я с презрением отбросил шкатулку прочь: золото было слишком тяжёлым, чтобы брать его с собой!
— В дорогу, друг Портос! Живей! — прокричал я, увлекая за собой Портоса.
Предусмотрительно прячась от случайных глаз, мы с Портосом достигли, наконец, глубокой пещеры, к выходу которой я ранее распорядился перекатить на катках добротный баркас.
— Портос, позвольте мне пройти первому, — сказал я. — В пещере нас ожидают трое слуг-бретонцев, а вы не знаете условного знака, без которого вы рискуете получить пулю или удар шпаги.
Найдя всех троих в условленном месте, я велел одному из них сходить за Портосом.
Едва лишь все собрались вместе, мы направились к спрятанному баркасу.
Баркас был снабжен провизией, водой и оружием, словом, был готов к длительному плаванью.
— Для того, чтобы спустить баркас к морю, есть два пути, — сообщил один из слуг. — Мы притащили его по верху, спуск там ровный, нам ничто не помешает.
— Но нас могут увидеть, и тогда всё пропало! — возразил я.
— Другой путь – по руслу этой пещеры, — сообщил тот же слуга, однако, в конце пещеры лежит большой камень, который недавно обвалился сверху. Он помешает нам вытащить баркас к мору, если только мы не уберем его.
— Я видел этот камень! — сказал Портос. — Я один его уберу, если потребуется.
— Монсеньор! Чтобы сдвинуть этот камень потребуется не менее десяти человек! — возразил слуга.
— Вы правы, — согласился я, — попробуем протащить баркас по верху. Но нам придется дождаться темноты.
Внезапно послышался лай собак.
— Это свора, — заметил Портос, — собаки бегут по лисьему следу.
— Кто же охотится в такое тревожное время? — удивился я.
— Вероятно тот, кто считает это время и это место наиболее подходящим для охоты! — глубокомысленно заключил Портос.
— Гвардейцы Короля, успевшие высадиться на остров, могут себе позволить позабавиться охотой, — предположил я.
— Гвардейцы! — сообщил один из слуг, который осторожно выглянул из пещеры.
В этот миг лисица, спасаясь от преследования, заскочила в пещеру, а вслед за ней в неё побежали и собаки, оглашая ее громким лаем.
— Ах черт! — вскричал я. — Наше убежище обнаружено!
— Это верно, — согласился Портос. — Но если ни одна из собак не вернется из пещеры наверх, в этой темноте гвардейцы едва ли найдут вход в пещеру.
— Значит, надо перебить их всех, причем бесшумно, — согласился я, — К делу!
Бретонцы с ножами в руках устремились вперед, и через несколько минут с собаками было покончено.
— Хорошо, — подытожил я. — Теперь очередь за хозяевами.
— Сколько их? — спросил Портос.
— Их шестнадцать, — ответил один из бретонцев.
— Надеюсь, они хорошо вооружены, — улыбнулся Портос с улыбкой, — Ненавижу длительную рекогносцировку без разведки боем!
— С этим мы справимся, — сказал я. — Их глаза непривычны к темноте, тогда как мы уже освоились здесь и довольно неплохо видим. Приготовьте всё – мушкеты и кинжалы.
Подъехавшие гвардейцы несмотря на темноту обнаружили вход в пещеру. Некоторое время они не решались входить в пещеру.
— Наши собаки исчезли все до одной! — воскликнул один из них. — В пещере темно, а у нас нет фонарей. Быть может там резкий и глубокий обрыв, куда и провалились все наши собаки?
— Послушайте, — сказал один из гвардейцев, вероятно, командир. — Мы ведь не на лисицу охотимся. Собаки, которых мы специально привезли с побережья, идут по следу мятежников! Господин Кольбер специально распорядился взять несколько вещей епископа ваннского, чтобы собаки шли по его следу! Мы решили, что собаки отвлеклись на лисицу, но, быть может, они взяли правильный след, а лисица просто решила, что собаки гонятся за ней?
— Куда же подевались собаки? — спросил другой гвардеец.
— Возможно, пещера имеет большую длину и много изгибов, и их лай просто нам не слышен. Они продолжают преследовать лису. Неужели мы оставим наших собак здесь и вернемся домой ни с чем? — продолжал убеждать других первый гвардеец. — Признаю, что если собаки отвлеклись на лисицу, тогда ищейки из них не самые лучшие, но других собак у нас просто нет! К тому же, очень возможно, что они вышли на след мятежников!
—Что ж, лейтенант, вы здесь командуете, — сказал другой. — Мы идём внутрь!
При этих словах шестеро гвардейцев один за другим осторожно вошли в пещеру. Десять, оставшихся снаружи, напряженно прислушивались к звукам их шагов. Мы, с помощью двух наших союзников, темноты и неожиданности, легко разделались с этими шестерыми.
— По-видимому, там действительно какая-то яма, — раздался голос старшего офицера, которого другие называли лейтенантом. — Вот как мы поступим! Мы обвяжемся какой-нибудь веревкой и будем спускаться цепью, страхуя друг друга.
Поскольку веревки не нашлось, гвардейцы решили держать друг друга за руки, образуя живую цепь. Едва лишь четвертый в цепи гвардеец скрылся в темноте, раздался оглушительный грохот и запахло порохом.
 — Черт побери, засада! — крикнул старший офицер. — Мы выкурим их оттуда! Кажется, это как раз те самые люди, на которых мы охотимся!
«Охота на людей – одна из самых увлекательных видов охоты! — подумал я. — Но кое-кто из охотников уже сам стал дичью! Берегитесь, как бы и остальным не пришлось разделить их участь!»
Я успел перезарядить пистолеты, хотя, быть может, часть пороха в темноте просыпалась на землю, но я решил, что поскольку стрелять буду почти в упор, и половины пороха будет достаточно.
Мы с Портосом при поддержке трех бретонцев, разумеется, с легкостью расправились бы со всеми шестнадцатью гвардейцами. Десять из них были уже мертвы, но к гвардейцам неожиданно явилась подмога.
Я принял решение отступать, воспользовавшись замешательством в стане врага. Мы уже почти скатили баркас к самому выходу пещеры к морю. Пока Портос толкал баркас, трое бретонцев по очереди подкладывали под него катки, и дело ладилось на славу. Но впереди нас ждал большой камень, запиравший спасительный выход из пещеры к морю.

Глава 274

Нам всё же удалось дотащить баркас к этому большому камню, стоявшему, словно исполинский стражник, в самой середине прохода. Ни обойти его, ни перетащить баркас через него не было никакой возможности. Его следовало отодвинуть.
Портос, словно античный титан, уперся плечами в вершину камня и с силой толкнул его вперед. Мы все четверо присоединились к его усилиям, но, признаться, это всего лишь удвоило ту силу, с которой Портос раскачивал камень в одиночку. После третьей попытки камень удалось сдвинуть с места, после пятого толчка он покатился вниз, открывая путь баркасу к морю, а всем нам пятерым – к свободе.
Бретонцы с Портосом потащили баркас через последний перегон в океан, пока я с мушкетами наизготовку прикрывал их отход. Неожиданно к наступающим на нас гвардейцам прибыл отряд подкрепления.
Прикинув число прибывших, я понял всю бессмысленность дальнейшего сражения. Силы были слишком неравны. Ввязываться в бой было смерти подобным, но и пускаться в море, открывая врагу доступ в пещеру, было бы столь же безрассудно.
— Портос, у нас остался только один выход! — воскликнул я.
— Славно! — ответил Портос. — Это ровно на один больше, чем ни одного! Вполне достаточно! В чем же он состоит?
— Как далеко вы сможете бросить вот этот бочонок с порохом? — спросил я, указав на увесистый бочонок в пол мюида.
— Пожалуй, метров на двенадцать-пятнадцать, — ответил гигант.
— Я подожгу фитиль, и когда я крикну «пошел!», кидайте его как можно дальше, — предложил я.
— Я готов! — ответил Портос. — Поджигайте!
— Не забудьте пригнуться тотчас, как только бросите его! — вскричал я Портосу. — Внимание, на счёт три! Один, два, пошёл!
Портос отшвырнул бочонок что есть силы и пригнулся за высокий камень. Раздался оглушительный грохот. Своды пещеры над местом падения бочонка обрушились. Проход, по которому гвардейцы преследовали нас, был накрепко завален, преследователям оставалось лишь возвратиться тем же путём, каким они вошли в пещеру, а мы, казалось, были спасены.
Портос, метнувший этот бочонок пороха в гущу врагов и устроивший в пещере неимоверный хаос, услышал мой призыв и последовал за нами, возобновив свою перерекогносцировку на местности в изменившихся обстоятельствах. Только шесть его огромных прыжков отделяли его от выхода из пещеры, когда вдруг он почувствовал, что его колени снова подгибаются, а ноги отказываются ему повиноваться.
Я не мог понять, что заставило Портоса остановиться. Он закричал:
— Ну же, Портос, скорее!
— Я не могу! — закричал в ответ Портос.
Своими руками он пытался приподнять ноги и заставить их слушаться своего хозяина, но тщетно. Наконец, хватаясь руками за стены пещеры, он встал на ноги, которые совершенно его не слушались.
Я, наконец, понял, что произошло.
— Погодите, вам сейчас помогут! — крикнул он.
Понимая, что мне одному не поднять Портоса, а оставлять баркас без присмотра, когда он уже спущен на воду, также нельзя, ведь его могли захватить враги, я направил бретонцев на помощь Портосу.
Отважные бретонцы выскочили из баркаса и устремились на помощь гиганту, но в это время с края пещеры медленно сполз огромный камень, вдвое больший того, который наш Геркулес так недавно сокрушил с его векового места.
— Берегитесь! — крикнул я Портосу и бретонцам, но было уже поздно.
Огромный камень сполз и закрыл выход Портосу, после чего он обвалился внутрь пещеры, по всей видимости, погребя под собой славного барона дю Валона навсегда. Поднялся столб пыли, через который я с трудом разглядел, как исчезает могучее тело Портоса под падающим на него валуном, или, быть может, потоком земли, множества камней и щебня.
Сердце моё словно бы лопнуло и разорвалось надвое. Я едва не потерял сознание. Я подскочил к месту завала, но обнаружил, что ничего уже не смогу сделать: камень закрыл пещеру, словно огромная дверь, и, вероятнее всего, к тому же и раздавил нашего славного Портоса насмерть!
Я ощутил полнейшее опустошение и отсутствие каких-либо желаний. Но бретонцы подхватили меня и уложили на дно баркаса.
— Монсеньор! Вам следует спасаться! — крикнул один из них, по имени Жером.
— К чему? — возразил я совершенно равнодушным голосом.
— Во имя Иисуса! — ответил Жером и сделал тайный знак.
После этого бретонцы налегли на баркас и столкнули его в воду, затем, развернув носом от берега изо всех сил оттолкнули его на стремнину, а сами, уцепившись за края, ловко, словно кошки, вскарабкались на борт и оказались внутри баркаса. Сильное боковое течение подхватило баркас и, поскольку в этом месте оно шло от берега, порождаемое стремительно впадавшей в море речушкой, баркас стал довольно быстро удаляться от острова. Бретонцы в довершение ко всему налегли на вёсла. Мы стремительно удалялись от берега.
«Сейчас эти гвардейцы вылезут из пещеры и начнут стрелять в баркас, — подумал я. — Если пули, пробив борта, не прикончат меня, то они наделают дыр в днище баркаса, и он пойдёт на дно, увлекая меня за собой»,
Думая так, я ничуть не жалел себя.
«Вероятно, я скоро умру, — подумал я. — Забавно! Почему меня это ничуть не огорчает?»
И тут моё сердце снова сжалось от острой боли.
«Портос! Портос! — в отчаянии подумал я. — Портос, я погубил тебя! Горе мне! Пусть же волны поглотят меня, или шальная пуля попадёт мне в сердце!»
Я решил, что следует встать во весь рост, подставляя себя пулям гвардейцев, которые должны уже были быть на берегу. Я поднял голову над бортом и с удивлением увидел, что баркас уже достаточно далеко отплыл от берега, на котором только сейчас появились преследовавшие нас гвардейцы. Бретонцы гребли не переставая.
«Может быть, лучше было поискать местечко, где мы могли бы спрятаться от них? — подумал я. —Ах, я несчастный! Я не уберёг нашего дорогого Портоса! Я втянул его в безнадёжное дело и не смог спасти. Ведь я, получается, попросту предал нашу дружбу! Как я теперь покажусь на глаза Атосу и д’Артаньяну? Как я теперь сам на себя буду смотреть? Ведь я, кажется, стал противен сам себе!»
В этот момент баркас качнулся на особенно высокой волне, я ударился головой о борт, в моих глазах потемнело, и я лишился чувств. Словно сквозь какую-то пелену я услышал далёкие выстрелы со стороны берега. Позже я узнал, что три пули попали в борт баркаса намного выше ватерлинии, но даже не пробили в нём сквозного отверстия, поскольку баркас был уже далеко. Медлить было нельзя, пока двое бретонцев продолжали грести что есть силы, Жером поспешил развернуть парус, после чего баркас устремился в океан, и мушкетные пули гвардейцев уже не могли его достать его.
Более часа баркас уносил нас прочь от острова. Жером подставил моё лицо брызгам солёной воды и тем самым привёл меня в чувство. Но всё же я, безразличный к своей судьбе, в отчаянии лежал на дне баркаса, не обращая внимание на усилившиеся от быстрой езды под парусом брызги соленой воды, заливающей и лицо, и одежду.
Внезапно Жером сказал:
— Монсеньор, на горизонте парус!
— Погоня? — равнодушно спросил я.
— Возможно, они нас ещё не заметили, — ответил Жером и велел убрать парус, чтобы не привлекать внимание.
Однако, по-видимому, было поздно: корабль стремительно приближался.
Я достал из одного из саквояжей, заранее уложенных в баркас, зрительную трубу и посмотрел в направлении корабля.
— Они нас видят и идут прямо к нам, нам не уйти, — сообщил я бретонцам.
— Что мы предпримем, монсеньор? — спросил Жером.
— Ничего, — ответил я. — Будем ждать. Господь решает нашу судьбу не только в настоящую минуту, но, как вы отлично знаете, в каждый момент нашей жизни. Положимся же на него.
В эту минуту во мне не осталось ничего от мушкетёра Арамиса, я был полностью епископ ваннский, и даже, в ещё большей степени просто аббат д’Эрбле, который видит в служении Богу единственную разумную цель в этой жизни. При иных обстоятельствах я, вероятно, помолился бы Господу о нашем спасении, а ещё более вероятно, что я просто свято верил бы в свою судьбу, в свою звезду, влекущую меня, неведомо куда. Но в нынешнем моём состоянии я не мог думать ни о чём, кроме страшной доли Портоса, его гибели под огромным гранитным камнем. Поэтому я следил за нашим сближением с кораблём с отрешённым чувством постороннего наблюдателя, как будто я был кем-то другим, не Арамисом, а судьба Арамиса ничуть не касалась меня.
Вскоре корабль приблизился на расстояние пушечного выстрела, и мы услышали грохот, после чего совсем недалеко от баркаса в воду упало ядро.
— Это предупредительный выстрел, — сообщил я Жерому. — Они потопят нас если мы будем пытаться уйти. Сушите весла.
Эта команда на морском языке означает, что вёсла следует извлечь из воды и перестать грести. Жером посмотрел на меня с удивлением. Я тут же сообразил, что я сказал глупость, потому что мы шли уже не на вёслах, а под парусом.
— Я хотел сказать: «Зарифьте парус», — поправился я.
Эта морская команда означает, что парус следует связать специальными верёвками, называемыми «концы», для того, чтобы он перестал парусить.
Корабль подошел почти вплотную к баркасу.
— Эй, на баркасе! Сдавайтесь! — крикнул в рупор командир корабля.
Бретонцы посмотрели на меня, и я кивнул головой.
— Крикните им, Жером, что мы сдаёмся, — сказал я с большим трудом. — Я, кажется, совсем лишился голоса.
Два десятка мушкетов были нацелены на нас.
— Мы сдаёмся! — прокричал Жером.
С борта была сброшена веревочная лестница.
— Поднимайтесь на борт по одному! — крикнул капитан. — При первой попытке к сопротивлению стреляем!
И, обращаясь к бретонцам, он добавил:
— Нам нужен только господин д’Эрбле и барон дю Валон. Остальным гарантируем жизнь.
— Мы принимаем ваши условия, — крикнул я, не давая бретонцам времени на размышление.
— Как же вы, монсеньор? — спросил Жером.
— Судьбу не переиграть, — равнодушно ответил я. — Да теперь это уже и ни к чему. А барону дю Валону они уже ничего не смогут сделать, это – главное!
— Но, мой генерал! — прошептал мне на ухо Жером. — Разумно ли так рисковать?
— Доверьтесь Господу, сын мой, — бесстрастно сказал я, чувствуя, что голос постепенно стал возвращаться ко мне. — К тому же у нас нет выбора.
«Отлично! — подумал я. — Идти навстречу смерти – это хоть какое-то действие! Всё же лучше, чем бездействие, и вдвое лучше, чем удирать как испуганный заяц! Бегство без Портоса для меня перестало иметь какой-либо смысл. Я недолго побыл генералом Ордена, зато мне, кажется, светит быть мучеником. Что ж, постараюсь представить дело так, чтобы сделаться мучеником за веру Христову. Какое ни на есть – развлечение в последние часы жизни! Интересно, как называется корабль, который будет моим проводником в Ад? Было бы весело, если бы название корабля было «Вергилий»! В этом случае я уподобился бы Данте в его величественном путешествии!»
Мой равнодушный взгляд скользнул по борту корабля. Внезапно, прочитав его название, я понял, что Господь не оставил меня. Значит, он меня простил! Я стремительно вскочил и проворно поднялся на корабль, опережая других моряков-бретонцев.
Взойдя на борт, я уверенными шагами подошел к капитану и сделал рукой таинственный жест, при виде которого капитан почтительно поклонился, но со стороны это могло показаться простой вежливостью, столь тонкое понимание жестов у нас, иезуитов, намного тоньше, чем у светских лиц. После этого я показал капитану перстень с эмблемой Ордена. Капитан склонил голову ещё на дюйм, что означало, что он меня понял, выражает мне глубочайшую почтительность и готов повиноваться. Я знал, что этот капитан – магистр, его положение в Ордене было выше, чем положение Жерома, следовательно, и его послушание мне было практически безграничным.
Меня тотчас разместили в каюте капитана, а сам капитан велел оставить всех, после чего подошел ко мне и спросил:
— Куда монсеньор прикажет держать курс?
Я лишь устало махнул кистью руки в сторону прочь от острова, на запад, после чего откинулся на подушки и закрыл глаза.
— Командир моих бретонцев, Жером, он тоже посвящённый, но не магистр, в отличие от вас, капитан, — сказал я.
После этого я хотел бы забыться во сне, силы меня, действительно, оставили, но мысли мои метались и не давали мне покоя.
«Славный Портос! — думал я с горечью. — Тебе не хватило нескольких шагов для полного спасения! Ах, Судьба, как ты коварна! Вместо того, чтобы спасти нас обоих, ты спасла меня одного и обрекла на вечные мучения! Быть может, было бы лучше, если бы этот камень был могилой для нас обоих! Но я понесу свой жребий до конца».
Сердце моё всё ещё сжималось от скорби, а слёзы уже отказывались давать облегчение моему горю, глаза мои были сухи, ибо в них закончилась солёная влага.

Глава 275

Шлюпка доставила д’Артаньяна с четырьмя офицерами на берег.
— Вашу шпагу, господин капитан! — сказал старший из них, лейтенант гвардейцев Лефевр, которого д’Артаньян превосходно знал.
— Вы желаете ознакомиться с отделкой рукояти? — спросил д’Артаньян. — Быть может, позже, лейтенант Лефевр, я предоставлю вам такую возможность, сейчас же она нужна мне самому.
— Арестованному следует сдать оружие, — ответил Лефевр.
— Истинная правда! — согласился д’Артаньян. — Кто же здесь арестованный? Я его не вижу!
— Вы сами, господин капитан, — ответил лейтенант тем же бесстрастным голосом.
— Вы что же, лейтенант Лефевр, вздумали бунтовать против Короля? — удивился д’Артаньян, приподнимая левую бровь и окидывая удивлённым взором всех четверых гвардейцев. — Вы берёте на себя смелость необоснованно расширительно толковать совершенно очевидный приказ Короля, то есть добавлять к нему собственные фантазии, что есть неповиновение Его Величеству, то есть бунт.
Лейтенант смутился.
— Наш милый Жёдоли был столь любезен, что раздал всем вам копии приказа Короля, — продолжал д’Артаньян. — Читайте же внимательно, и не выдумывайте того, чего там нет!
— Здесь же прямо сказано: «Отстранить и доставить под арестом», — удивлённо и несколько неуверенно зачитал Лефевр.
— Читайте с самого начала, — возразил д’Артаньян. — Здесь сказано об условиях, при каковых следует это делать: «В случае, если г-н д’Артаньян изъявит желание сложить с себя свои полномочия, отстранить его от командования и доставить под арестом в распоряжение Короля». Вы слышали, чтобы я объявил о сложении с себя полномочий?
— Вы же сами сказали: «Я слагаю с себя командование», разве не так? — удивился Лефевр.
— Я вам сейчас коротко объясню, чем отличается термин «командование» от термина «полномочия», — ответил д’Артаньян. — «Командование» — это действие, которые я имею полномочия осуществлять. А «полномочия» – это мои права, которые дают мне возможность осуществлять командование. Не понимаете? Тогда более простой пример. Вы, безусловно, знаете, что такое выстрел из мушкета. Так вот мушкет – это средство для осуществления выстрела, а выстрел – это результат применения этого средства. Если у меня нет мушкета, я не могу из него выстрелить, но это не означает, что я стрелять не хочу и добровольно отказываюсь. Если же у меня есть мушкет, тогда я волен стрелять или не стрелять по своему желанию. Солдата можно обвинить в том, что он не выстрелил, когда это следовало делать, и у него были для этого все возможности. Но солдата нельзя обвинить за то, что он не выстрелил, если у него в это время не было мушкета. Солдат, бросивший свой мушкет на землю, дезертир. Но солдат, у которого начальство изъяло мушкет, дезертиром от этого факта не является. Если у командующего сломалась шпага, а рядом скачущий заместитель отдал ему свою, этот заместитель не сложил оружие без боя, он не сдался, он не дезертир, он просто передал оружие по необходимости и под давлением обстоятельств. Потому что главнокомандующему не пристало быть безоружным. А заместителю лишь остаётся найти себе другое оружие, быть может, получить его от своего адъютанта или денщика. Вам это понятно?
— Не вполне, — ответил лейтенант Лефевр не уверенно.
— Ну давайте, вытаскивайте из своего сюртука конверт с номером третьим или четвёртым, где сказано, что в случае, если капитан д’Артаньян воспротивится тому, чтобы над ним чинили беззаконие, то это беззаконие всё равно следует над ним учинить! — продолжал д’Артаньян издевательским тоном. — Есть у вас такой документ? Не может быть, чтобы господин Кольбер не озаботился заготовить такую мерзость? Ну, если нет, следовательно, слушайте, что я вам говорю! Я пожаловался на трудности выполнения мной функций вашего командира по той причине, что мне мешают и ограничивают мои действия. Это не есть утверждение о том, что я отказываюсь от своих полномочий! Меня высадили с Корабля и отправили на берег, а командование операцией взял на себя другой человек, младше меня по чину и по должности! Что ж, я и это стерпел. Но мои бумаги и мои права, делегированные мне ими, то есть самим Королём Франции, остались при мне, точно также, как ваши бумаги и ваши права при вас. Я готов проследовать к Королю для того, чтобы выяснить, кто из нас прав, но если вы попытаетесь меня арестовать, тогда всех четверых я убью, после чего доложу Его Величеству о беззаконии, которое вы пытались учинить надо мной, и, вероятно, никаких обвинений против меня не будет выдвинуто. Если же окажется, что я был не прав, я готов нести ответственность по всей строгости закона. А вас похоронят с почестями, как людей, погибших по ошибке, вследствие разногласия между нами в трактовках формулировок. Устраивает вас такое положение дел?
— Всё это как-то странно и не вполне убедительно, — проговорил с сомнением Лефевр.
— Послушайте, лейтенант, — сказал д’Артаньян с доброй улыбкой. — Ведь вы меня знаете, и знаете, что я не безумец. Стал бы я проявлять непокорность, если бы знал, что Король накажет меня за это? Так ли уж важно, поедем ли мы все пятеро в Королю как добрые приятели, соратники по воинскому делу, или же вы будете меня сопровождать словно конвоиры, а я буду ехать в середине между вами, без шпаги, и ещё, чего доброго, без перевязи и без шляпы? Стал ли бы я рисковать свободой и напрашиваться на наказание за неповиновение ради такой мелочи? Разумеется, не стал бы! Дело в том, что я свои права знаю, и просто предупреждаю вас, чтобы вы не превышали свои полномочия. Ведь я давно бы заколол вас всех четверых, поскольку вы для меня – не противники, и вы сами отлично это знаете! Одна моя шпага намного быстрей, чем четыре ваши! Но я не стану этого делать. Я предлагаю вам просто пройтись со мной вон до того кабачка, где мы с вами пропустим по стаканчику вина за мой счёт, после чего обсудим ситуацию спокойно. Я готов поехать к Королю и дать ему отчёт за мои действия, а ведь вам нужно от меня только это, не так ли? Не будем же мы, пятеро французов, устраивать беспричинную дуэль вот тут, на виду добрых граждан? Поверьте, я вовсе не желаю вашей смерти, а если вы к тому же перед смертью успеете нанести мне пару царапин, меня это не слишком огорчит, но и не обрадует. Худой мир лучше доброй ссоры!
Лейтенант Лефевр рассудил, что не будет ничего плохого, если они все пятеро зайдут в кабачок чтобы пропустить по стаканчику доброго вина.
Этот кабачок «Свиная ножка» стоял неподалёку от казарм, так что в нём часто угощались солдаты и офицеры, свободные от дежурства. Так было и на этот раз – в кабачке было более двух десятков гвардейцев и мушкетёров.
— Хозяин, вина, самого лучшего, да поживей! И всем здесь присутствующим – тоже, я сегодня угощаю! — сказал д’Артаньян и бросил на стол шесть пистолей.
Вино тут же было принесено, присутствующие с удивлением уставились на капитана, который вдруг решил угостить их.
— Вы позволите мне поднять тост за здоровье нашего Короля? — спросил д’Артаньян у лейтенанта Лефевра.
— Ничего не имею против! — согласился Лефевр.
— Минуточку внимания, господа! — воскликнул д’Артаньян. — Я — капитан королевских мушкетёров д’Артаньян, и кое-кто из вас со мной знаком, поскольку и я примечаю здесь знакомые лица! Я угощаю всех и предлагаю всем вам выпить за здоровье нашего славного Короля Людовика XIV, а также пожелать ему долгих лет жизни и славного правления! Наш Король воистину велик! Знаете ли, что он издал указ о том, что только те его приказы имеют силу, на которых стоит его собственноручная подпись, а также государственная печать, поставленная канцлером Сегье? Вот такие бумаги, как эта!
С этими словами д’Артаньян извлёк из кармана документ, развернул его и принялся читать вслух.

«Приказ Короля.
 Капитану королевских мушкетёров Шарлю д’Артаньяну приказано арестовать мятежников, скрывающихся, предположительно, на острове Бель-Иль, и доставить их под конвоем в Париж. В случае, если мятежники покинуть остров Бель-Иль, арестовать их там, где они будут застигнуты, вплоть до государственной границы любых сопредельных государств, включая нейтральные воды. Для этих целей капитану д’Артаньяну вверяется полномочия командовать любыми сухопутными и морскими силами для достижения поставленной перед ним задачи. Всем солдатам, офицерам, дворянам и просто гражданам Франции надлежит оказывать капитану д’Артаньяну любую необходимую ему помощь и подчиняться ему в рамках выполнения им этой задачи.
Подписано: Людовик.
Скреплено государственной печатью Франции и подписью канцлера Сегье».

— Можете убедиться в подлинности этого документа, — сказал д’Артаньян и передал документ ближайшему к нему гвардейцу. — Посмотри и передай другому, да, гляди, не порви и не залей вином!
Гвардеец убедился, что на документе стоит подлинная подпись Короля, подпись канцлера и печать.
— Не сомневайтесь, бумага подлинная, — сказал капитан. — Итак, за здоровье Его Величества Короля Людовика XIV, виват!
Присутствующие трижды прокричали «Виват!» и опустошили свои кубки.
— А теперь верните-ка мне документ, и с этой минуты вы все у меня на службе, — сказал д’Артаньян. — И вот вам мой первый приказ. Арестовать вот этого лейтенанта Лефевра, отобрать у него бумагу, не имеющую подписи и печати, бумагу, с помощью которой он хотел подбить своих трёх подчинённых на бунт против Его Величества. Передать её мне.
— Но позвольте! — воскликнул Лефевр.
— Вашу шпагу, лейтенант! — требовательно произнёс д’Артаньян. — И, пожалуйста, без глупостей. Левой рукой за ножны, за самую середину, аккуратно снимите вместе с перевязью. Нам не нужны лишние кровопролития.
Лефевр вскочил на ноги, но тут же ощутил, что к его горлу приставлено лезвие шпаги одного из присутствующих здесь гвардейцев.
— Спокойно, лейтенант Лефевр, не надо суетиться, и все останутся живы и здоровы! — сказал с усмешкой д’Артаньян.
Лефевр понял, что имеющаяся у него копия приказа, не снабжённая никакими подписями или печатями, ему ничем не поможет. Он снял шпагу вместе с ножнами и положил её на стол и отдал имеющуюся у него бумагу д’Артаньяну.
— Заберите, господа, эту шпагу, а также шпаги у этих троих его спутников, — сказал д’Артаньян. — Назначаю всем четверым три дня в карцере. Это не те мятежники, за которыми я охочусь по приказу Короля, но очень возможно, что их сообщники. Они мешали мне выполнять мой долг. Отведите их в казарму, пусть посидят и подумают о том, как не подчиняться приказу Короля. А мне приведите хорошего коня, выносливого и быстрого, и обязательно свежего, не уставшего, ему предстоит долгий перегон! Да побыстрей! Этим на сегодня мои приказы и ограничатся. Трактирщик, ещё порцию вина всем присутствующим! Да не жалей, наливай побольше!
С этими словами он бросил на стойку трактира ещё десять пистолей и вышел из трактира.
Через десять минут он уже мчался по направлению в Париж.

Глава 276

Д’Артаньян мчался в Лувр словно вихрь на своём коне, но всё же он был достаточно опытным наездником, чтобы не загнать бедное животное, разумно выбрав темп и время от времени предоставляя коню необходимый отдых.
Ему некуда было спешить, за ним едва ли кто-нибудь гнался, поэтому он, согласно поговорке, «поспешал медленно», то есть не терял времени даром, но и не собирался переусердствовать в этой спешке.
Наконец, он добрался до Парижа, прибыл в Лувр и тотчас в дорожной одежде явился к Королю.
— Ваше Величество, вы послали за мной, и я у ваших ног! — проговорил д’Артаньян и склонился к руке Короля. — Я в восторге, что понадобился вам, но скоблю, что не успел довести до конца порученную мне миссию.
— Сударь, — спросил Король, — с какой целью, по-вашему, я вас отправил на Бель-Иль, снабдив самыми высокими полномочиями?
— Ваше Величество, я ничего об этом не знаю, поскольку мои полномочия на деле оказались ограничены со всех сторон, — ответил д’Артаньян таким покорным тоном, что в них не прозвучало ни капли гордости или обиды. — Бесконечное число младших офицеров, которые и без этих высоких полномочий должны были бы подчиняться мне в соответствии с моим званием, оказались наделены более высокими полномочиями, достаточными, чтобы не позволить мне сделать хоть что-то для того, чтобы выполнить порученную мне Вашим Величеством миссию. Полагаю, эта камарилья мелких офицеров с крупными полномочиями лучше меня была осведомлена о целях моей поездки и о способах достижения поставленной задачи. Я не мог выполнять обязанности начальника экспедиции, поскольку не являлся таковым. От меня в этой экспедиции не был ни пользы, не украшения. Но поскольку господин Жёдоли сообщил мне, что я немедленно должен предстать перед Вашим Величеством, предоставив дальнейшее руководство операцией ему, я, капитан Ваших мушкетёров, был вынужден поспешить выполнить это распоряжение лейтенанта гвардейцев.
— Капитан, если бы вы действовали в соответствии с поставленной перед вами задачей, вашим действиям не мешали бы никакие полномочия, предоставленные этим офицерам, — возразил Король. — Я имел основание не доверять вам, и лишь поэтому я окружил вас людьми, которые должны были бы предостеречь вас от неверных поступков, только и всего.
— И эти люди сообщили мне, что они лучше меня выполнят поставленную передо мной задачу, — ответил д’Артаньян. — Что ж, в таком случае мятежники схвачены и менее чем через сутки предстанут перед Вашим Величеством для того, чтобы узнать о своей дальнейшей судьбе.
— Что вы имели в виду, капитан? — спросил Король. — У вас есть сведения, что мятежники арестованы?
— Разумеется, Ваше Величество! — воскликнул д’Артаньян. — Поскольку я совершенно точно рассчитал, что мне для ареста мятежников остался один единственный день, и я бы успешно завершил эту миссию, поскольку мы уже почти договорились об их капитуляции, и поскольку лейтенант Жёдоли рассудил, что я действую, вероятно, слишком медленно, из этого я вывожу единственно возможное заключение о том, что сам лейтенант Жёдоли арестует мятежников за меньший срок, то есть, как минимум, за половину суток, за двенадцать ближайших ко времени моего отстранения от дела часов. Итак, поскольку двенадцатичасовой срок уже прошёл, я просто убеждён, что мятежники схвачены и их везут, связанных и безоружных, под надёжным конвоем в Париж, в Лувр, или, быть может, в Бастилию. Допустив что-либо иное, я позволил бы себе усомниться в правильности принятого лейтенантом Жёдоли решения. Но я ни в коей мере не собираюсь ставить под сомнения его решительность, компетентность и стратегический и тактический талант. Ведь ему сам господин Кольбер доверяет гораздо больше, чем мне! Итак, мятежников скоро привезут, связанных и поверженных.
— Вы позволяете себе шутить, господин капитан, — холодно ответил Король. — Быть может, вы метите на должность королевского шута? Эта должность после господина Шико, шута моего деда, кажется, свободна!
— Должность шута меня не слишком привлекает, Ваше Величество, — возразил д’Артаньян. — Но как знать? Если господин Кольбер выдаёт шутам конверты с приказами об отъёме ими полномочий маршалов и генералов, то, быть может, лучше быть шутом, чем маршалом?
— О разумности поступков господина Кольбера будем судить по результатам экспедиции, — холодно ответил Король. — Вам было велено арестовать двух мятежников и принять крепость Бель-Иль под мою руку. Выполнили ли вы поставленные задачи, господин д’Артаньян?
— Я уже имел честь доложить, что как только я приступил к выполнению этих задач, меня лишили полномочий, — ответил д’Артаньян.
— Если вас лишили полномочий, следовательно, у людей Кольбера были основания сомневаться в вашей целеустремлённости при выполнении вашей миссии, — возразил Король. — В чём состояла ваша вина, заставившая их прибегнуть к этой мере?
— Об этом лучше спросить самого лейтенанта Жёдоли, Ваше Величество, — ответил капитан. — Я пытался выполнить их в той последовательности, в которой они были поставлены. Если бы мне не помешали, я бы выполнил их в точности.
— В самом деле? — удивился Король.
— Это очень трудно доказать теперь, когда мне помешали, но ещё труднее это опровергнуть, Ваше Величество, — смиренно ответил д’Артаньян.
— Ваши действия ничуть не способствовали достижению этих целей, — возразил Король, хотя уже менее самоуверенно.
— Чтобы принять крепость, подаренную вам, Ваше Величество, под вашу руку, наиболее действенными мерами были переговоры. Я пытался объяснить главным офицерам этой крепости, что она принадлежит вам, Ваше Величество, вследствие чего они просто обязаны были передать её мне, — ответил капитан с поклоном.
— Переговоры шли успешно? — спросил Король.
— Настолько успешно, что со стороны крепости не было сделано не единого выстрела, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Во всяком случае до тех пор, пока я оставался на расстоянии, с которого я бы услышал пушечные выстрелы.
— В это также трудно поверить, — сказал Король. — Но, действительно, как вы точно отметили, это трудно доказать, но ещё труднее опровергнуть. Но как вам удалось убедить мятежников сдаться?
— Я убедил мятежников, что наши силы многократно превышают их силы, и что солдаты и офицеры крепости не станут воевать против войск Короля Франции, — ответил д’Артаньян. — Любой из этих аргументов чрезвычайно убедителен, а соединённые вместе они несокрушимы, Ваше Величество. Я ожидал сдачи крепости без боя через сутки, и убеждён, что так оно и было бы, если бы мне не помешал господин Жёдоли с его пронумерованными конвертами, из которых он, словно фокусник, извлекал бумаги, лишающие меня полномочий и всякой возможности хоть как-то действовать.
— Что послужило причиной вмешательства Жёдоли? — поинтересовался Король.
— Я сообщил мятежникам свои требования, предоставил время на раздумье и намеревался пригласить этих офицеров на корабль для того, чтобы услышать их ответ. — продолжал д’Артаньян с энтузиазмом. — Мне не позволили это сделать. Я не вдавался в причины. Я подчиняюсь приказам Короля, устным или письменным.
— То, что вы рассказываете, звучит неплохо, господин капитан, но эти люди ни за что не сдались бы! — возразил Король.
— Это мнение господина Кольбера, — уточнил д’Артаньян. — Если он лучше меня понимает стратегию и тактику ведения боя, и к тому же лучше меня знает этих людей, в этом случае кампанию лучше было бы проводить ему. Однако, я смею утверждать, что вероятно, мог бы найти аргументы, чтобы убедить этих людей принять мои условия. Поэтому я не могу утверждать, что мои первые шаги были бессмысленными, Ваше Величество. Если бы они увенчались успехом, все поставленные вами задачи были бы уже решены.
— Что, если вы ошибаетесь, капитан? — спросил Король. — Что, если бы они отказались сдаться?
— Я обращаю внимание Вашего Величества на тот факт, что для ответа я намеревался пригласить двух старших офицеров на флагманский корабль. — проговорил д’Артаньян. — Если бы мятежники отказались сдаться, я арестовал бы их там же, на флагманском корабле, после чего крепость осталась бы без командиров и подчинилась бы законным требованиям Вашего Величества. После этого я принял бы крепость Бель-Иль под вашу руку, и доставил вам названных вами мятежников, то есть выполнил бы все ваши приказы, не пролив ни единой капли крови. Крови ваших подданных, Ваше Величество.
— Вы утверждаете, что вы привезли бы ко мне ваших двоих друзей? — с недоверием проговорил Король.
Король сделал ударение на слове «друзей», так, что д’Артаньян вздрогнул.
«Так вот в чём дело! — подумал он. — Кольбер проведал, что Арамис и Портос – мои друзья, и догадался, что я могу попытаться их выручить! Из этого проистекает его недоверие ко мне, и он заразил этим недоверием Короля! Что ж, они не так сильно ошибаются на мой счёт, но я сделал бы всё так аккуратно, что меня ни в чём нельзя было бы заподозрить. Именно поэтому мне и не позволили действовать! Но зачем тогда, чёрт подери, мне изначально было поручено это дело? Чтобы доказать мою виновность? Вся это миссия была просто ловушкой для меня, и не более того? Они и не надеялись арестовать моих друзей моими руками, они хотели получить доказательства моего соучастия в этом деле! Даже Кольбер, который не знает о сути заговора, из кожи лезет вон, чтобы повергнуть меня. Он до сих пор не простил мне, что должность капитана королевских мушкетёров досталась мне, а не его родственнику! Какая низкая мстительная душонка!»
— Разве тот факт, что вы поручили мне эту миссию, не доказывает, что вы верили, что я её исполню? — спросил д’Артаньян. — Я расцениваю это только так. Я не могу доказать вам, что я поступил бы именно так, как говорю, но господин Кольбер не сможет доказать, что я не поступил бы так! Следует ли подозревать в измене человека, который за тридцать пять лет безупречной службы ни разу не дал повода усомниться в его верности!
— Мне не в чем вас упрекнуть, капитан, — ответил Король. — Но это дела прошлые. А что будет в будущем, покажет только будущее. Если вы продолжаете называть своими друзьями заговорщиков, которые покусились на мою свободу, на мою власть и даже, вполне вероятно, могли бы покуситься и на мою жизнь, если этих негодяев вы по-прежнему считаете своими друзьями, вы заслуживаете такой же кары, как и они.
— Ваше Величество упускает из виду тот факт, что я действовал вопреки их планам и единолично сорвал их, — спокойно возразил д’Артаньян.
— Я это не упускаю из виду, — возразил Король. — Именно по этой причине вам был дан шанс доказать свою верность или же проявить себя как изменник. Что же вы выбрали?
— Вне зависимости от того, что я выбрал, шпионы господина Кольбера поспешили, поскольку они не успели получить ни доказательств моей верности, ли доказательств моей измены, — ответил капитан. — И всё же, если действительно господин Кольбер и посланные им шпионы служат Вашему Величеству намного лучше, чем я, тогда мы с Вашим Величеством очень скоро сможем в этом убедиться. В ближайшие двенадцать часов они явятся доложить, что ими взята крепость Бель-Иль под руку Вашего Величества, что мятежники схвачены. Впрочем, даже и в этом случае стоит учесть цену такой победы. Если в результате сражений крепость разрушена до оснований, ваше крепость, Ваше Величество, если эта ваша крепость превращена в руины, и если назавтра англичанам придет в голову захватить Бель-Иль, они сделают это без единого выстрела. Люди господина Кольбера в таком случае уничтожили жемчужину среди пограничных крепостей, лучший из морских форпостов, важнейшую с точки зрения безопасности государства крепость, которая принадлежала вам, Ваше Величество. Конечно, в этом случае они заслужили награду. Я же виновен за попытку сохранить эту необходимейшую Франции крепость в её первозданном виде. И при этом всё, чего я хотел, это сутки на размышление, после чего мятежники сдались бы без боя. В это трудно поверить, но это невозможно опровергнуть.
Король побледнел.
— Если крепость пришлось разрушить, то её отстроят заново, для меня более важным было другое, — проговорил Король ледяным голосом.
— Для Вашего Величества гораздо важнее было захватить двух мятежников, епископа ваннского и барона дю Валона, я помню об этом. Я рассказал вам, как я собирался выполнить этот приказ, но мне не позволили это сделать, — почти бесстрастно сказал капитан. — Люди господина Кольбера имели лучший план, и им никто уже не мешал его реализовать. Что ж, как я уже сказал, в ближайшие двенадцать часов в таком случае они будут доставлены в Париж, связанными или убитыми.
Король вонзил ногти в подлокотники своего кресла так сильно, что кончики его пальцев побелели.
— Именно так, их доставят живых или мертвых, — отчеканил он.
— Живыми их не доставят, — твердо ответил д’Артаньян. — Эти люди могли бы при определенных обстоятельствах сложить оружие передо мной и сдаться мне. Но в мире больше нет ни одного человека, который мог бы взять в плен этих людей.
«Я чуть было не сказал, что они могли бы сдаться графу де Ла Фер! — с ужасом подумал д’Артаньян. — Слава Богу, я вовремя опомнился. Было бы непростительной глупостью ввязать в это дело ещё и его!»
— Значит, их доставят ко мне мертвыми, — упрямо сказал Король. — И это меня вполне устроит, поскольку если бы их доставили живыми, то лишь для того, чтобы их повесить.
— Господин епископ ваннский даже мёртвый сумеет ускользнуть от кого угодно. — уверенно ответил капитан мушкетеров. — Что же касается барона дю Валона, то даже совершенно без оружия он уложит три десятка гвардейцев, прежде чем они одержат над ним верх. А со шпагой в руке или любым твердым и достаточно тяжелым оружием или хотя бы на крайний случай с оглоблей он уложит и сорок человек, не моргнув глазом.
— Если потребуется, я отправлю туда несколько сотен, несколько тысяч человек, но эти люди будут схвачены или убиты, — воскликнул Король, и в его голосе не было той уверенности, которая звучала в голосе капитана.
— Вы сказали мне, Ваше Величество, что если я привезу вам указанных мятежников, то получу маршальский жезл, — усмехнулся д’Артаньян. — Полагаю, для господина Кольбера уже заготовлен жезл маршала Франции? Боюсь, этому жезлу предстоит пылиться много десятков лет, прежде чем он будет вручен этому человеку. Во всяком случае не за подобную победу.
— Довольно, капитан! — воскликнул Король, чувствуя, что ничего не может возразить д’Артаньяну. — Вы меня утомляете!
— Эту проблему легко исправить, Ваше Величество, — ответил капитан. — Либо дайте мне отпуск, в этом случае не только я отдохну от службы, но и вы отдохнёте от меня. Либо дайте мне отставку, тогда наш взаимный отдых продлится намного дольше.
— Ступайте, — сказал Король.
— В отпуск или в отставку? — спросил д’Артаньян.
— Ожидайте, — махнул рукой Людовик. — Вам сообщат моё решение.
Д’Артаньян низко поклонился и вышел из кабинета Короля.
— Если я понадоблюсь Его Величеству, Юбер, я у себя, — сказал он секретарю Короля.
Затем он покинул королевские покои в неизвестном направлении.
— У себя – это где? — запоздало спросил Юбер. — В казарме или на квартире?
Но он не получил ответа, поскольку д’Артаньян уже ушёл.

Глава 277

Корабль уносил меня к берегам Испании, я смотрел на волны и горевал, что не уберёг Портоса, и что, вероятнее всего, мне никогда не доведётся увидеть моих оставшихся друзей, д’Артаньяна и Атоса. Но я ошибался. Я встретил их, и поэтому знаю, что происходило в это самое время с ними. Вернусь поэтому к рассказу о д’Артаньяне. Эта часть моего повествования особенно мила моему сердцу. Благодарю тебя, Господи, за то, что произошло тогда, и о чём я собираюсь написать теперь же, здесь и сейчас!
Д’Артаньян рассудил, что вне зависимости от того, получил ли он отставку или отпуск, он на некоторое время не на службе, а предоставлен самому себе. Именно это ему и требовалось, чтобы немедленно поспешить на помощь мне и Портосу, поэтому не мешкая поспешил возвратиться в Бель-Иль.
Блокада острова уже была снята, так что он легко перебрался на него на нанятой им шлюпке и решил просто побродить по людным местам, прислушиваясь к разговорам прохожих.
Вскоре он узнал о необычайном событии, которое состояло в том, что два каких-то дворянина в сопровождении нескольких бретонцев спрятались в пещере Локмария. Их обнаружил отряд гвардейцев, после чего они оказали яростное сопротивление, уничтожив десять гвардейцев из шестнадцати. Когда же к гвардейцам пришла подмога численностью в несколько десятков солдат, беглецы пробрались по пещере к берегу моря. Отряд гвардейцев попытался догнать беглецов, следуя за ними по проходу пещеры, однако беглецы устроили взрыв, в котором погибли многие гвардейцы, а также, судя по всему, и сами беглецы.
Д’Артаньян понял, что подобное событие не обошлось без нас, меня и Портоса. Он немедленно отправился к указанной пещере и провел собственное расследование. Разумеется, о результатах его расследования я узнал намного позднее, но пишу здесь об этом в угоду целостности повествования.
Трупы гвардейцев уже были вынесены и захоронены, всё же остальное осталось без изменений. Наводить порядок там было некому, да и незачем.
«Вот здесь они зашли в пещеру, — говорил себе д’Артаньян. — Понимаю! Они, по всей видимости спрятали здесь баркас. Весьма удобное место. Затащили его, по всей видимости, по верху, и также собирались спустить к морю, но что-то помешало им это сделать. По всей видимости, явились эти шестнадцать гвардейцев, десять из которых не вышли из этой пещеры».
Разглядывая внимательно все следы происшествия, д’Артаньян живо представил себе картину нашего сражения почти также отчетливо, как если бы был свидетелем или участником этой битвы. Пройдя по пещере до того места, где Портос обрушил её с помощью бочонка с порохом, он понял, что дальше ходу нет. Тогда он вернулся тем же путем, что пришел, прошел над пещерой верхом и спустился к морю там, где пещера выходила к берегу.
Здесь он увидел следы чудовищных разрушений. У самого берега лежал огромный валун, который скатился из выхода пещеры. Какая-то неведомая сила выворотила его.
Д’Артаньян поднялся к самому выходу пещеры, который был завален камнем ещё больших размеров. Он даже не стал пытаться его подвинуть, это было не в человеческих силах.
«Выход из пещеры закрыт! — продолжал рассуждать д’Артаньян. — Значит, мои друзья либо похоронены заживо внутри этой проклятой пещеры, либо они по счастью успели выбежать из неё прежде, чем этот огромный камень запечатал её навсегда».
Второй вариант исхода показался ему маловероятным. К тому же, если даже мы, как он думал, оба успели выскочить из пещеры, и даже сели на баркас и успели отчалить, это не могло бы гарантировать нам свободу. Королевские корабли, напичканные шпионами Кольбера, патрулировали эти воды даже сейчас. Во время этих необычных событий нечего было и надеяться ускользнуть от них. Поскольку нас, как он выяснил, ещё не поймали, он решил, что, скорее всего, мы остались погребены в этой пещере. К тому же что-то подобное рассказывали ему и жители города-крепости.
Д’Артаньян подошел ближе к камню, который он уже почти с полной уверенностью считал нашей с Портосом общей могильной плитой.
В ярости он стал пинать камень ногами, толкать и тянуть руками. Казалось, что на этом камне он хотел выместить всё своё отчаяние. Действительно, ведь этот камень, так несвоевременно скатившийся с крутого берега, помешал, по его мнению, нам обоим если и не спастись, то, по крайней мере, продолжить борьбу за свою жизнь.
— Чёрт бы тебя побрал, проклятый тупой холодный булыжник, убийца моих друзей! — воскликнул д’Артаньян. — Я взорву тебя, но доберусь до останков милых Портоса и Арамиса! Я похороню их с почестью. Берегись же, ненавистная каменюка! Я уничтожу тебя, дай только срок!
Шум океана перекрывал его крик, но д’Артаньян, который в молодости не сдерживал своего гнева, а с годами стал постепенно привыкать все сильней и сильней подавлять свои чувства и не проявлять их на людях, решился дать выход всему тому гневу, всей ненависти к несправедливости этого мира, которая накопилась в нем за последние тридцать пять лет.
Неожиданно его голос осип, в горле запершило, он понял, что практически сорвал свой голос. Он закрыл лицо руками и замолчал. Вдруг он услышал какой-то звук. Это был ритмичный стук, который исходил из булыжника, которому капитан адресовал свои проклятья.
Не веря своим ушам, д’Артаньян подбежал к камню и прижал к нему ухо. Так и есть! По камню кто-то стучал изнутри другим камнем.
— Портос! Арамис! Это вы? Вы живы? — закричал осипшим голосом д’Артаньян, не обращая внимания на слезы, которые текли из его глаз, оставляя на запылившихся щеках темные дорожки влажной грязи.
Не помня себя, он выхватил из сапога свой кинжал, стал рыть им землю, яростно разгребать её руками и отбрасывать прочь камни, песок, землю и корни.
— Я схожу с ума! — внезапно подумал он. — Я брежу. Мне пригрезилось невероятное.
Оглядевшись вокруг, он поднял с земли увесистый булыжник, подошел с ним к проклятому камню, закрывавшему пещеру, и принялся стучать по нему: два удара, пауза, три удара, пауза, снова два удара. Затем он снова приложил ухо к камню.
В ответ он услышал стук в таком же точно порядке: два удара, пауза, три удара, пуаза и снова два удара.
— Это Портос! — закричал д’Артаньян в исступлении, несмотря на сорванный голос. — Чёрт побери, Портос и Арамис! Это наш фирменный стук на все случаи жизни, условный знак четвёрки отважных мушкетёров! Они живы! Тысяча чертей, живы, хотя бы один из них!
И д’Артаньян принялся разрывать землю слева от камня ещё яростнее, чем до этого.
К ночи его усилия были вознаграждены, он смог просунуть в пещеру руку.
— Портос! Арамис! — прохрипел он в отверстие.
— Д’Артаньян, — донеслось из пещеры.
Руку капитана схватила такая знакомая, и такая чужая рука. Это была, несомненно, ладонь Портоса, огромная пятерня с длинными пальцами, но, боже мой, какая худая была эта рука! Одна кожа и кости!
— Вы живы, Портос… — без сил проговорил д’Артаньян.
— Давно бы сдох, если бы не глоток воздуха из небольшой щели, если бы не несколько глотков воды из этого родника! – ответил слабый голос, но это был голос Портоса. — Но, знаете ли, д’Артаньян, я не смог питаться акридами. Я, по-видимому, не святой. Я скорее умру от голода, чем буду есть пауков.
— Портос! Акриды – это не пауки, а кузнечики, — рассмеялся сквозь слёзы д’Артаньян. В этот миг он был счастлив.
Ах, если бы и я в тот миг знал, что Портос был спасён, как счастливо билось бы тогда моё сердце, как разгладились бы морщины моего лица, как пела бы моя душа! Но я в ту пору не знал ничего об этом счастливом спасении Портоса. Но и сейчас я благодарю Господа за эту милость! Я – не убийца Портоса! Как отрадно думать об этом!

Глава 278

Должен сказать, что в Испании в это время происходили чрезвычайно важные для Франции события. Дело в том, что не так давно после поражения Испании в битве при Дюнкерке против объединённых англо-французских войск дела Филиппа VI, брата нашей Королевы-матери Анны Австрийской, серьёзно пошатнулись. Это-то и вынудило его пойти на мировую и подписать невыгодный для Испании мир с Францией. Фландрия была отторгнута от Испании и поделена между нами и Англией. По условиям Пиренейского мира Испания лишилась Руссильона, половины Серданя и Артуа. Также договор предполагал брак инфанты Марии Терезии и Людовика XIV с приданным в пол миллиона эскудо. В договоре оговаривалось, если приданное не будет выплачено в полном объёме, Король Франции не откажется от прав на испанский престол. Действительно, ведь наш Король Людовик XIV был внуком Короля Испании Филиппа III, а также зятем нынешнего испанского Короля Филиппа IV. Права супружеской четы Людовика и Марии Терезии на Испанский трон были весьма основательными, поскольку у Филиппа IV не осталось других наследников, которые могли бы претендовать на этот трон с равными или большими основаниями. Единственным препятствием было то, что Король Людовик и Королева Мария Терезия в брачном контракте подписали отказ от этих прав, но всё же только при условии выплаты полмиллиона золотых эскудо, которые так и не были выплачены. А это давало право признать этот отказ ничтожным. Следовательно, Испания могла бы стать ещё одной вотчиной Бурбонов, и наш Король мог запросто стать ещё и Королём Испании. Однако в то самое время Королева Испании была на сносях и вся испанская знать, включая, разумеется, и королевскую семью, с нетерпением и надеждой ожидали рождения дофина, наследника. Это появление на свет столь ожидаемого наследника испанской короны могло бы предотвратить опасность жесточайшего династического кризиса, который мог разразиться в случае смерти Филиппа IV. В надежде на рождение Дофина, Испания тянула с выплатой приданного, поскольку в этом случае притязания на трон Испании Людовика Французского и его супруги можно было бы игнорировать. Разумеется, это раздражало Короля Франции. Отношения между Францией и Испанией накалились. Я мог не опасаться того, что Испания выдаст Людовику XIV меня как государственного преступника. Напротив, по моим представлениям, должны были встретить с любовью и лаской. Вместе с тем я, весьма влиятельное лицо в политике Европы вследствие того, что фактически был генералом Ордена Иезуитов, мог быть полезен для дипломатической деятельности как в случае желания Испании пойти на открытый конфликт с Францией, так и в случае желания обеих сторон добиться примирения и улучшения отношений. Как ни крути, я был нужен Филиппу IV, а он был нужен мне. Я не ревновал его к герцогине де Шеврёз, поскольку давно уже не любил герцогиню. И, кроме того, у Шевретты было столько любовников, что ревновать ко всем было бы просто безумием. В последнее время она была в теснейшей связи с герцогом де Логнвилем, что избавило меня от общества герцога и позволило чаще встречаться с герцогиней де Лонгвиль. Правда, между нами ещё стоил герцог де Ларошфуко, который тоже время от времени претендовал на внимание герцогини, но должен сказать, что герцогиня предпочитала меня, разумеется. Впрочем, я отвлёкся, ведь я пишу сейчас не о герцогине де Лонгвиль, а о делах в Испании. Впрочем, всё это весьма связано, ведь и герцогиня присматривалась к Испании, заводила всяческие интриги, строила планы. В этом смысле она не далеко ушла от герцогини де Шеврёз. Ах, и почему меня всегда тянуло на прекрасных знатных интриганок, статусом никак не ниже герцогини? Вероятно, по той причине, что с теснейшего моего знакомства – тесней некуда – с Марией де Шеврёз началась моя карьера не столько по военной линии, сколько по линии интриг, заговоров, подкупов и шпионажа. Что ж, следует признать, что этот путь намного эффективнее, но и опаснее. Падение с этой лестницы, которая ведёт к самым верхам, бывает весьма болезненным, и многие, очень многие ощутили это на себе.
Я решил назваться герцогом д’Аламеда. У меня для этого было всё необходимое – и купленные земли, и дворянские грамоты, и прочее, вплоть до замка, герба, кареты и слуг с ливреями. Всё-таки есть некоторое преимущество в том, чтобы быть генералом Ордена Иезуитов! Ещё бы, ведь теперь под моим началом было множество людей и даже целые города в Новом свете! Хотя в самой Франции далеко не каждый иезуит подчинился бы мне безоговорочно, или я просто ещё не успел поверить в силу своей власти? Я спрашивал себя: «Почему я не объявил себя губернатором острова Бель-Иль и не объявил войну Людовику XIV?» Ответ для меня прост. Я легко смог бы сражаться с Королём Франции, но е не стал бы воевать против д’Артаньяна, а ведь именно ему Король поручил бы штурм Бель-Иля! Но если бы я знал, что вследствие моей робости я потеряю Портоса, быть может, я решился бы на военные действия.
Теперь уже незачем рассуждать на эту тему, ведь Портос, как выяснилось позже, остался жив, а значит, я поступил правильно.
Добавлю тут же, что через несколько месяцев после моего приезда в Испанию на свет появился Дофин и, разумеется, в этом нет ни малейшей моей заслуги. Испания по этим причинам отказалась выплачивать приданное, обещанное Марии Терезии и Людовику. Это привело к ухудшению отношений, к возобновлению военных действия, в результате чего Испания утратила свои доминирующие позиции в Европе и постепенно превратилась в объект территориальных притязаний Франции. На поприще политического деятеля я поначалу защищал интересы Испании, но вскоре возникли обстоятельства, о которых я расскажу дальше, вследствие чего я стал более заинтересованным в защите интересов Франции, нежели в обеспечении прав Испании. В итоге Испания потеряла ряд владений в Центральной Европе. Филиппу IV следовало бы внимательней прислушиваться к моим советам, и ещё внимательнее – к моим просьбам, условиям и требованиям. От присоединения Каталонии к Франции Испанию спас только союз с недавними противниками — Англией и Нидерландами. Экономика страны и государственный аппарат пришли в состояние полного упадка. Но всё это произошло намного позже, теперь же я просто искал спокойной гавани, где мог бы отдохнуть от обрушившихся на меня бурь и привести в равновесие свою изнурённую укорами совести душу, а также составить план будущих действий.

Глава 279

Несколько часов, не покладая рук, д’Артаньян раскапывал проход для того, чтобы пробраться к Портосу. Пока он копал, Портос рассказал ему о произошедших событиях, которые почти в целом почти совпадали с тем представлением о них, которое капитан составил по оставшимся на месте следам битвы и взрыва. Он, разумеется, обрадовался, что мне, по-видимому, удалось уплыть на баркасе, хотя Портос не был в этом уверен, а лишь предполагал и надеялся на такой исход. Ведь он не мог знать этого наверняка, поскольку был погребен под огромной каменной глыбой.
«Проклятье! Шпионы Кольбера на быстроходных военных кораблях, вероятно, схватили его, — с досадой подумал д’Артаньян. — Король его повесит! Надо спешить ему на выручку!»
— Арамис, наверняка, скрылся, — сказал гасконец, чтобы подбодрить Портоса. — Вам, Портос, следует покинуть Францию. Теперь уже вас никто не ищет, но вам лучше отплывать не отсюда, а из другого порта. Поезжайте в Кале, оттуда – морем в Кентербери, затем в моё поместье, которое подарил мне генерал Монк. Оно называется Монквиль. Вы легко его найдёте, я дам вам указания, а также документы, на основании которых вы воцаритесь там.
— А как же Пьерфон? — спросил Портос.
— Вы составили завещание? — осведомился д’Артаньян.
— Да, конечно! — ответил Портос. — Основную часть всего, что я имею, я оставил Раулю де Бражелону. Но, разумеется, в завещании есть оговорка, что вы, Арамис и Атос можете взять себе всё, что сочтёте нужным, а все мои костюмы и ещё кое-что по мелочи, примерно на пару тысяч ливров, я оставил Мустону.
— Ну, стало быть, ваше богатство не пропадёт! — ответил д’Артаньян. —Всё ваше состояние достанется вашим друзьям, которые со временем смогут вам вернуть всё то, что можно вернуть, или же обратить в деньги и опять-таки вернуть вам. Но если вас схватят, то я не могу поручиться за вашу жизнь, а ваше состояние также перейдёт к казне. Поэтому лучшее для вас – это Англия. Распоряжайтесь моим поместьем Монквилем как своим собственным. Вам там будет хорошо.
— Но скучно и одиноко, — ответил Портос.
— Надеюсь, не так скучно и одиноко, как в этой проклятой пещере Локмария! — ответил д’Артаньян.
— Да уж это точно! — ответил Портос и расхохотался.
— А теперь, Портос, вам необходимо подкрепиться, — сказал капитан.
К счастью, у д’Артаньяна была с собой фляжка с вином и несколько сухарей, которые он прихватил на случай, если его расследования затянутся и придется заночевать в пещере Локмария или поблизости от нее. Это было как нельзя более кстати.
— Ешьте помалу и медленно, Портос! — сказал он, протягивая сухари Портосу в образовавшееся отверстия. — Не торопитесь, иначе избыток еды убьёт вас!
— Где вы здесь видите избыток еды, д’Артаньян? — воскликнул Портос. — Эти четыре сухаря мне на один укус! И к тому же умереть от избытка еды – это, наверное, такая сладкая смерть! Последние часы, или дни, или месяцы, я, ей богу, не знаю, сколько провел здесь времени, я именно об этом и мечтал – умереть от обжорства!
— Через пару часов мы с вами угостимся в трактирчике, который я взял на заметку, — ободрил Портоса д’Артаньян. — Обещаю вам молочного поросёнка под хреном и пару бутылей вина.
— Поросёнок с хреном! — воскликнул Портос с умилением. — Как долго я мечтал о нём! Домашний поросёнок? Разве здесь на острове держат свиней?
— Дикий поросёнок, с который ещё совсем недавно бегал по лесу, такой полосатый, с влажным розовым пятачком, — уточнил д’Артаньян. — Я присмотрел его и велел трактирщику приготовить его к вечеру, к моему возвращению. Теперь он ваш.
— Ваши слова для моих ушей словно мёд! — воскликнул Портос.
Он принялся копать землю вдвое яростнее, чем до этого, хотя и ранее он делал это достаточно проворно.
«Ну теперь дело пойдёт! — подумал д’Артаньян. — Если трактирщик не приготовил поросёнка, я из него душу выпущу! И не моя вина, что мои слова о том, что я заказал его себе на вечер – абсолютное враньё. Должен же я был как-то поддержать товарища в трудную минуту! Ладно, если поросёнка нет, сойдёт и копчёный окорок, или, на худой конец, пара-тройка куропаток!»
По счастью, Портос всё время, пока находился в стесненных обстоятельствах, рожденных падением камня, тоже не сидел сложа руки. Всё это время он, стянув с ноги один из сапог, совершал подкоп, как умел. К сожалению, на сапогах не было шпор, а грунт состоял из сплошных камней, поэтому Портос в своих трудах смог бы освободиться самостоятельно, так как силы его уже были на исходе. Однако три четверти пути он все-таки прокопал, и если бы не обессилел от голода и отчаяния, то, вероятно, уже бы спасся.
Когда, наконец, проход был достаточным, похудевший и обессиливший Портос смог, наконец, через него выбраться на волю. Изорванная одежда висела на нем мешковатыми лохмотьями, на щеках была густая щетина, словом, Портос был неузнаваем.
— Портос! Вы удивительно преобразились, и это нам на пользу. Пожалуй, соблюдая некоторую осторожность, вас можно переправить обратно во Францию. Если бы вы ещё и ростом стали немного ниже, я бы без опаски провел вас куда угодно, даже под носом у Кольбера. Хотя ваш рост, всё же настораживает. Он привлекает внимание. Но теперь я спокоен за вас, вы легко проскользнёте в Кале, если будете соблюдать некоторую диету и не вернётесь в свои нормальные размеры чрезвычайно быстро. Во всяком случае, не сбривайте бороду! Впрочем, я провожу вас настолько далеко, насколько это будет разумно и возможно в нашем нынешнем положении. Итак, вскоре вы будете владельцем поместья в Англии.
— Я всегда хотел жить где-нибудь на юге, — просто сказал Портос.
— Что ж, поскольку ваше новое место жительства будет севернее, чем прежнее, вы сможете и дальше продолжать мечтать жить на юге, — ответил д’Артаньян.
— Но я хочу забрать Мустона с собой! — воскликнул Портос.
— Это будет неразумно. Ищейки Кольбера могут догадаться, — возразил д’Артаньян. — Но я постараюсь что-нибудь придумать.
Как бы это ни казалось невероятным, но у трактирщика нашёлся молочный поросёнок, хотя и не дикий, а домашний, но Портосу было ровным счётом всё равно. Своими мощными зубами он перемолол даже хрящики, оставив на тарелке лишь кучку обглоданных костей.
— Любого другого такое обжорство после длительного голодания убило бы, — сказал д’Артаньян. — Но для вас, Портос, эта порция – всего лишь лёгкий перекус, и я думаю, что вам это не повредит.
— И правильно думайте, друг мой! — отозвался Портос. — Я замечал, что мой желудок может переварить всё то, что смололи мои зубы, а на зубы я не жалуюсь! В былые временя я бы съел за один раз двух таких поросят, но если вы говорите, что после длительного голода не следует переедать, я вам верю, д’Артаньян! Этот поросёнок и две бутыли бургундского несколько притушили моё чувство голода, и я вполне спокойно дождусь ужина.
«Он полагает, что ещё будет ужин! — подумал с иронией д’Артаньян. — Время уже далеко за десять часов, самое разумное сейчас было бы поспать хотя бы часика четыре, а он думает об ужине! Узнаю аппетиты Портоса!»
— Дорогой мой друг, мы покинем остров рано утром, часа в четыре, или, самое позднее в пять, — сказал д’Артаньян. — Именно в это время рыбаки уходят в море. Мы с вами под видом рыбаков уплывём в направлении к открытому морю, затем, едва скрывшись из вида поплывём вдоль берегов Франции на юг в Сен-Лазер. Оттуда мы вместе направимся сначала в Нант, затем в Анже, затем в Ле-Ман и в Руан. Оттуда я поеду в Париж, а вы направитесь в Кале.
— Так не хочется расставаться! — с грустью сказал Портос.
— Разделяю ваши сожаления, но иначе никак нельзя, — сказал д’Артаньян.
— Мы могли бы заехать в Блуа, навестить Атоса, — горестно вздохнул Портос.
— Ни Блуа, ни Пьерфон, ни Тур, забудьте об этом, — возразил д’Артаньян. — Нам следует избегать тех мест, где вас знают и в особенности встречи с теми людьми, про которых известно, что они – ваши друзья. У господина Кольбера, как оказалось, имеется весьма разветвлённая сеть шпионов, и он знает ваше имя, а также имена всех ваших друзей, и даже приятелей и просто знакомых. Только Кале и самым кратчайшим путём. К тому же у меня не так много времени, через два дня я должен быть в Париже и предстать перед Королём. А теперь пора спать, Портос, утром я разбужу вас очень рано!
Друзья заночевали в том же трактире, избрав для ночёвки общую комнату на первом этаже, так что в случае внезапного нападения в двери, можно было покинуть комнату через окно. Д’Артаньян заранее расплатился с трактирщиком и велел разбудить его в половине четвёртого. Впрочем, это было лишним, так как он приучился просыпаться ровно в то время, которое назначил себе с утра.

Глава 280

Вернусь к рассказу о том, как я попал на корабль, капитан которого был магистром Ордена Иезуитов.
Двух часов сна хватило мне для того, чтобы полностью восстановить свои силы. После этого я вызвал к себе капитана, который и вовсе не ложился спать.
— Ваше имя Жеральдин д’Аржансон, не так ли? — спросил я.
— Точно так, монсеньор, — ответил капитан д’Аржансон. — Четвертая ступень посвящения.
— С этого момента, капитан д’Аржансон, ваша ступень поднимается до третьей ступени, — сказал я и протянул капитану для поцелуя свою руку с перстнем генерала Ордена. — Вы оказали Ордену существенную услугу. Теперь же вам надлежит выявить на этом корабле всех особых порученцев Кольбера, сообщить мне их имена и по очереди доставить в этот кабинет для разговора. Не волнуйтесь, с ними не произойдёт ничего страшного.
— По вашему слову, монсеньор, я вышвырну за борт любого, включая моего первого помощника, — ответил капитан.
— Ну это только в самом крайнем случае, — ответил я с улыбкой. — Мы ведь очень мирные люди, пока нас не разозлят.
Капитан склонил голову, соединяя жест согласия с жестом покорности.
— Дальнейшие поручения будете получать непосредственно от меня, либо от человека, который назовёт вам следующий пароль, — сказал я и шепнул на ухо капитану «Hercules nobilis sub lapide». Запомните?
— Запомню, монсеньор, я знаю латынь, — ответил капитан.
Я придумал этот пароль в память о дорогом Портосе.
— Этот пароль будет означать, что посланник прибыл от меня, и ему следует подчиняться, как мне самому, — уточнил я. — Сколько времени вам понадобиться, чтобы выявить шпионов Кольбера?
— Двоих из них я назову монсеньору прямо сейчас, — ответил д’Аржансон. — Это лейтенант дю Шанте и лейтенант д’Оне.
— Опишите их кратко, — спросил я.
Капитан рассказал то, что знал сам об этих людях.
— Отлично, пригласите ко мне дю Шанте, — распорядился я. — А сами подождите за дверью, пока я вас не позову.
Через три минуты в комнату вошёл молодой лейтенант.
— Господин дю Шанте, — холодно сказал я. — У вас имеются некоторые распоряжения господина Кольбера, мне известно об этом.
— Эти распоряжения выданы мне господином Кольбером, но они исходят от Короля Франции, что даёт мне особые полномочия на этом корабле, — ответил лейтенант.
— Давайте, — сухо сказал я и протянул руку с жестом, полностью исключающим неповиновение.
— Мне предписано предъявлять эти документы в особых случаях, — возразил дю Шанте. — Сейчас не такой особый случай, насколько я могу судить.
— Вы не можете судить решительно ни о чем, — произнес я мягко, но при этом чрезвычайно холодно. — Капитан д’Аржансон, войдите! — добавил я отчетливо и несколько громче.
— Что угодно монсеньору? — спросил тут же вошедший в каюту капитан.
— Повторите, пожалуйста, куда направляется этот корабль? — спросил я.
— Куда угодно будет монсеньору, — ответил капитан.
— Этот офицер утверждает, что у него имеются приказы Короля, которые могут заставить вас отменить мои распоряжения, так ли это? — продолжил я.
— Никакие приказы не заставят меня ослушаться вас, монсеньор, — ответил капитан с поклоном.
— Последний вопрос, капитан, — произнес я. — Если я велю вам бросить за борт лейтенанта дю Шанте и лейтенанта д’Оне, как вы поступите?
— Прикажете предварительно их связать, или вышвырнуть просто так? — осведомился д’Аржансон.
— Я ещё не решил, — ответил я. — Благодарю, ступайте.
После того, как капитан вышел из каюты, я продолжил беседу.
— Вы должны осознать, дю Шанте, что в мире и в самой Франции есть сила посильней вашего жалкого Короля, — сказал я назидательным тоном. — Эта сила достанет вас в любом месте и в любое время. Что касается этого ничтожного Кольбера, то он нём я и говорить не хочу. Я могу сделать с вами что угодно, господин дю Шанте. Вы мне верите?
— Я верю вам, монсеньор, — ответил дю Шанте. — Но я офицер и привык к мысли о смерти при выполнении моего долга.
— Вот как? — одобрительно воскликнул я. — Вы католик?
— Разумеется, — ответил дю Шанте.
— Как вы относитесь к Ордену иезуитов? — тихо и отчетливо спросил я его.
— Моё отношение к религии касается только меня и Господа, вы меня не запугаете, — дерзко ответил дю Шанте.
Тогда я сделал некий тайный знак, после чего дю Шанте изменился в лице.
— Вижу, вы понимаете некоторые вещи достаточно хорошо, — кивнул я. — В таком случае, как вы думаете, по какой причине капитан слушает мои приказы и не повинуется приказам Короля?
— Вы член Ордена второго уровня? — испуганно проговорил дю Шанте.
— Берите выше, — сухо ответил я.
— Первого уровня? — пролепетал лейтенант.
— Видите вы вот это? — спросил я и показал свой перстень.
— Боже милостивый! — воскликнул дю Шанте. — Генерал!
С этими словами дю Шанте упал на колени и поцеловал камень на моём перстне.
— Моя жизнь, мои деяния, моя семья принадлежат вам, распоряжайтесь, монсеньор! — воскликнул дю Шанте.
— Встаньте, — мягко сказал Арамис. — Вы назовёте мне имена всех шпионов Кольбера на этом корабле.
— Де Трабюсон, д’Оне и я, — ответил дю Шанте.
— Знаете ли вы шпионов Кольбера на других кораблях или в сухопутных войсках? — осведомился я.
— Нет, монсеньор, — ответил лейтенант.
— Хорошо, — сказал я. — Давайте ваши бумаги.
Лейтенант вынул из кармана конверт и передал мне. Я тотчас вскрыл конверт, извлек из него документ, который гласил:

«Предъявитель сего лейтенант дю Шанте имеет полномочия арестовать или предать смерти государственных преступников ванского епископа д’Эрбле и барона дю Валона де Пьерфона де Брасье. Всем государственным служащим и всем армейским чинам надлежит содействовать лейтенанту дю Шанте в выполнении этого приказа. За неоказание содействие или за препятствие выполнению этого приказа указанные лица будут нести ответственность по всей строгости военного времени вплоть до расстрела для дворян и офицеров или казни через повешение для солдат и лиц простого звания.
 
Людовик».

Глава 281

Я тут же обратил внимание на то, что на приказе нет государственной печати. Король издавал эдикт, что все его приказы должны быть удостоверены государственной печатью, но, по-видимому, Кольбер слишком спешил и решил, что сойдёт и так. Что ж, следовательно, другие аналогичные бумаги тоже не имели печати. Это облегчало дело!
— Хорошо, — сказал я, складывая приказ обратно в конверт. — Эта бумага пока побудет у меня, я решу, что с ней делать. Дальнейшие указания получите завтра утром. Идите.
После того, как дю Шанте ушёл, я сообщил капитану, что  он может больше не беспокоиться в отношении этого малого, так как он наш, и велел пригласить ко мне в каюту лейтенанта д’Оне.

— Вы католик? — спросил я лейтенанта д’Оне после того, как он вошел в каюту и сел на предложенный ему стул.
— Не более, чем это требуется для спокойной жизни в католическом государстве, и не менее, чем этого требует от меня церковь и монархия, — ответил лейтенант. — Но все мои родные – католики, и я исправно посещаю церковь. Меня не в чем упрекнуть, но если вы предложите мне стать священником, эта дорога не для меня.
— Что вы знаете об Ордене иезуитов? — спросил я.
— Знаю, что такой Орден существует, да мне-то что за дело до него? — ответил лейтенант и пожал плечами.
— Стало быть, вы служите Королю не из религиозных соображений, а из соображений видов на карьеру, — сказал я.
— Это моё дело, кому я служу и по каким причинам, — недовольно ответил д’Оне. — Если это допрос, тогда сначала объясните мне, по какому праву вы его мне учиняете, после этого я подумаю, отвечать вам, или нет.
Я сделал тайный знак, на который лейтенант не обратил никакого внимания.
— Знаете ли вы, что я могу велеть капитану выбросить вас за борт, и он выполнит этот приказ, не моргнув глазом? — спросил я.
— Стало быть, вы – адмирал? — спокойно спросил лейтенант. — Только если я ни в чем не виноват, с какой же стати меня выбрасывать за борт?
— А с той стати, что вы имеете документы, опираясь на содержание которых, намереваетесь учинить на корабле бунт, — ответил я. — А бунтовщиков на корабле во все времена выбрасывали за борт или вешали на рее. Выбирайте, что вам больше нравится.
— Я не имею никаких подобных документов и не намереваюсь устраивать бунта, — возразил лейтенант д’Оне, не теряя хладнокровия.
— Этот документ вручил вам некто, сообщивший, что он является порученцем Кольбера. Он дал вам конверт, в котором находится якобы приказ, подписанный Королем. На самом деле этот приказ подложный. Его сочинил сам этот человек, бунтовщик, государственный преступник. Он подделал подпись Короля и убедил вас, что этот приказ даёт вам право командовать даже капитаном этого корабля, не так ли?
— Вы ошибаетесь, господин, как вас там зовут, — хладнокровно возразил лейтенант.
— Извольте, я по памяти воспроизведу вам текст этого приказа, — улыбнулся я. — В этом приказе написано следующее: «Предъявитель сего лейтенант д’Оне имеет полномочия арестовать или предать смерти государственных преступников ванского епископа д’Эрбле и барона дю Валона де Пьерфона де Брасье. Всем государственным служащим и всем армейским чинам надлежит содействовать лейтенанту д’Оне в выполнении этого приказа. За неоказание содействие или за препятствие выполнению этого приказа указанные лица будут нести ответственность по всей строгости военного времени вплоть до расстрела для дворян и офицеров или казни через повешение для солдат и лиц простого звания. Подписано: Людовик».
Лейтенант д’Оне побледнел, но старался не подавать виду.
— Будете оспаривать? — спросил я.
— Если бы у меня имелся такой приказ, — ответил он, — и если бы возникли обстоятельства, при которых мне пришлось бы выполнять такой приказ, тогда я не был бы бунтовщиком, а был бы исполнителем королевской воли.
— При условии, что приказ был бы подлинным, — улыбнулся я. — На подлинных приказах Короля всегда стоит печать канцлера Сегье. На этом приказе её нет. Следовательно, он – подделка! Но поскольку мы знаем, что он – подделка, вы становитесь соучастником преступления против воли Короля, государственным преступником, бунтовщиком, которого надлежит повесить, либо выбросить в море, где шансы на спасение у вас отсутствуют, особенно, если к ногам вам будет привязано пушечное ядро в мешке, а руки будут связаны. Согласитесь, плавать в таком положении весьма затруднительно.
— Вы этого не сделаете, — сказал лейтенант, побледнев ещё сильнее.
— Капитан! — воскликнул я.
Едва в каюту вошел капитан, я спросил:
— Капитан д’Аржансон, мы потолковали с лейтенантом д’Оне, и я посылаю его с дипломатической миссией на дно морское, — сказал я капитану. — Для скорейшего путешествия к конечной цели ему понадобится пушечное ядро, которое следует положить в мешок и привязать к его ногам, после чего вы спустите моего посланника в море. Шпага ему в дороге не понадобится, он оставит её здесь.
— Будет исполнено, монсеньор, — ответил капитан. — Лейтенант, вашу шпагу!
— По какому праву?! — воскликнул д’Оне с визгом.
— Я могу отменить своё поручение, если вы возьметесь выполнить некоторые другие мои приказания, не связанные с погружением в морскую пучину, — улыбнулся я, — но для начала вы отдадите мне письмо, существование которого только что отрицали.
— Вот оно, чёрт вас побери! — воскликнул лейтенант. — Это насилие, но я признаю ваше право сильных и подчиняюсь вашей власти.
— Благодарю, капитан, — ответил я и показал ему кивком головы, что он может идти. — А вы, лейтенант, задержитесь ещё на пару минут.
— Если вы не проткнёте меня шпагой, — с опаской ответил д’Оне.
— Нет, что вы! — улыбнулся я. — Это ни к чему, вы же очень понятливый офицер.
— Что вы от меня хотите? — спросил лейтенант.
— Ваше полное имя, д’Оне? — потребовал я. — Говорите!
— Лейтенант королевской гвардии Жан-Пьер д’Оне, — ответил лейтенант.
— Берите бумагу и перо, садитесь и пишите следующее, — сказал я, после чего принялся диктовать.
«Я, лейтенант королевской гвардии Жан-Пьер д’Оне, встретив ванского епископа господина д’Эрбле, добровольно передал ему подложный приказ с подложной подписью Короля Франции Людовика XIV, врученный мне от имени господина де Кольбера. Действовал так я по причине того, что осознал неправомочность данного приказа, поскольку считаю его подложным, ибо на нём нет печати канцлера Сегье. Обязуюсь впредь не подчиняться приказам, полученным от якобы посланников господина де Кольбера, кем бы они ни были подписаны, и не исполнять приказов, на которых нет подписи Его Величества Короля Людовика XIV и государственной печати.
Подписано: Жан-Пьер д’Оне»
— Поставьте сегодняшнюю дату и вашу подпись, — сказал я. — Если приказ подложный, подобная бумага докажет, что вы не являетесь сообщником бунтовщиков и защитит вас от гнева Короля. В этом случае вы осознаете, что я спас вам жизнь, и будете в дальнейшем служить мне верой и правдой.
— А если приказ, который был передан мне Кольбером, и который вы у меня забрали, не подложный? — спросил д’Оне, передавая мне написанный под его диктовку документ со своей подписью.
— Минуту, я прочитаю, чтобы убедиться, что всё написано верно, — ответил я, читая документ.
Убедившись, что всё написано в точности, я сложил документ в тот же конверт, где лежал приказ Короля, спрятал конверт за пазуху и с показной рассеянностью переспросил:
— Вы, кажется, что-то спросили?
— Я спросил, что будет, если приказ, который был передан мне Кольбером, и который вы у меня забрали, не подложный? — вновь повторил д’Оне.
— В этом случае вы – государственный преступник и подлежите казни через повешенье, как сказано в самом документе, — хладнокровно ответил я. — А в чём, собственно дело? Почему вас это так тревожит?
— Вы меня обманули! — воскликнул д’Оне с ненавистью. — Вы погубили меня! Вы вынудили меня написать на самого себя донос!
— Минуточку, — возразил я. — Во-первых, об обязательности государственной печати на приказах Короля вы можете справиться у какого угодно адвоката или юриста. Вы убедитесь, что я прав. Во-вторых, я убедил вас не идти на дно моим послом, но если вы передумали, я готов вернуться к первому предложению, и капитан, как вы могли убедиться, поможет мне в этом. Вы согласились выполнять кое-какие мои поручения и мне потребовалась небольшая гарантия вашей исполнительности, поскольку я не собираюсь сопровождать вас при выполнении вами моих поручений. Вы всегда будете помнить, что если вы вздумаете меня обмануть, то ваше признание будет доставлено господину Кольберу вместе с приказом, который он вам вручил через своего посланника. Но это только в случае, если печать на приказе отсутствует по недосмотру господина Кольбера, в чём я сомневаюсь. В том исключительно маловероятном случае, если приказ всё же действительно подписал Король, он же сам ранее объявил, что подобные приказы недействительны. Так что риск для вас минимальный, в худшем случае просто небольшой выговор и неполучение очередного повышения по достижении соответствующего стажа. Мелочь. Всего лишь мелкая неприятность. Если же вы не будете обманывать меня, и выполните мои поручения в точности, тогда это письмо останется у меня в качестве небольшого сувенира в память о нашем знакомстве. Впрочем, моих поручений будет немного, для вас они будут необременительны, и по выполнении вами их вы сможете получить оба документа в своё полное распоряжение. Устраивает вас такой поворот дел, или вернемся к обсуждению вашей миссии на дне морском?
— Что я должен буду делать? — мрачно спросил лейтенант д’Оне.
— Я даю вам время до утра обдумать все плюсы и минусы того нового положения, в котором вы оказались, а утром вы получите инструкции о том, что вам надлежит сделать, — ответил я. — И не советую покушаться на меня. Эти документы будут храниться не у меня, уверяю вас. На корабле много лично мне преданных людей, вы в этом вскоре убедитесь. Так что в случае, если со мной что-либо случится, эти бумаги немедленно будут доставлены Кольберу, и неприятность они вам доставят, пусть хотя бы самую маленькую, ведь отсутствие печати вас полностью оправдывает! Вы только что имели возможность убедиться, что на этом корабле у меня есть союзники и помощники, включая капитана. Корабль в моих руках, я здесь высшая власть. Источник моей власти вам не понятен, да это и не требуется. Запомните лишь вот что: она посильней власти Короля, и если бы можно было перейти на другие планеты, то и там мы утвердили бы свое владычество, для которого Земля слишком тесна. А теперь идите.

Глава 282

После этого я имел разговор с младшим лейтенантом де Трабюсоном.

— Господин де Трабюсон, я бы хотел задать вам несколько вопросов, — сказал я, внимательно осматривая вновь пришедшего гвардейца.
— Похоже, вы здесь какая-то шишка, как я погляжу, — грубовато ответил младший лейтенант. — Говорите со мной так, будто я обязан вам отвечать.
— Так оно и есть, — согласился я. — Чтобы сократить наш разговор, я сейчас обрисую вам его план в общих чертах.
— Очень любопытно! — согласился де Трабюсон.
— Во-первых, я поинтересуюсь вашими взглядами на некоторые теологические вопросы, — сказал я, невзначай сделав тайный знак, и, заметив, что это не произвело на собеседника никакого впечатления, продолжил. — На этой почве мы едва ли найдем интересную тему для беседы.
— Полагаю, что так, — согласился младший лейтенант.
— После этого я попрошу вас передать мне тот конверт, который вам вручили от имени господина Кольбера, и вы откажетесь это сделать, — продолжал я.
— Я не знаю ни о каком конверте, — настороженно ответил де Трабюсон.
— Вы о нём знаете, вы лжёте мне, но мне это безразлично, — отмахнулся я. — Далее я пригрожу вам, что я выброшу вас за борт, но вы не поверите моим словам, и правильно сделаете.
— У вас нет для этого достаточной власти и у вас не хватит духу решиться на подобное преступление, — неуверенно проговорил де Трабюсон.
— У меня достаточно власти и у меня хватит решимости для этого, но я не сделаю этого лишь по той причине, что это неразумно, — ответил я. — Вы мне не друг, но и не враг, вы мне не опасны, поскольку я знаю ваши намерения и ваши возможности, а я вам опасен, поскольку вы не знаете моих возможностей, а они, поверьте, велики, и вы не знаете моих намерений, а они в отношении вас в сильнейшей степени зависят от вашего послушания.
— Но я не собираюсь проявлять послушание по отношению к вам, — возразил де Трабюсон.
— Вот именно на этом вопросе мы сейчас и остановимся наиболее подробно, — почти ласково ответил я. — Итак, вы объявляете, что не будете слушаться моих распоряжений. Я убеждаюсь в том, что ваше намерение твёрдое как кремень, нет никаких возможностей воздействовать на вас. Что же тогда мне остаётся с вами сделать? Попросту убить – совершенно бесполезно. Лучше сделать из вас назидательный пример для тех, кто будет более покладистым. Зная то, как я поступлю с вами, они, полагаю, намного легче примут своё решение сотрудничать со мной. Вот о чём я хотел с вами поговорить. Итак, вы будете любопытным примером того, как я поступаю с несговорчивыми людьми. Это пример я намереваюсь использовать в дальнейшей своей работе при вербовке сторонников в моей миссии. Так что ваше непослушание и ваш отказ от сотрудничества со мной для меня даже вполне желателен. Я уже убедил двух других шпионов Кольбера подчиниться мне, ваше подчинение будет излишним. Вы мне не нужны.
— И как же вы со мной поступите? — недоверчиво и с некоторой опаской спросил де Трабюсон.
— О, не беспокойтесь на этот счет! — воскликнул я. — Я не собираюсь вас убивать, и даже не хочу разлучать вас с вашей семьёй.
— С моей семьёй? О чем вы? — воскликнул младший лейтенант.
— Ну, у вас же наверняка имеется жена, может быть даже взрослая дочь, или две.
— У меня сын, — ответил де Трабюсон.
— Не имеет значения, — ответил я. — Вы все поедете в Турцию.
— В Турцию? Для чего? — удивился младший лейтенант.
— Лично вас я пристрою евнухом в гарем одного моего знакомого паши, — ответил я. — Вашего сына или сыновей, если их несколько, я пристрою на аналогичные должности в других гаремах. Не беспокойтесь, у меня имеются средства узнать, сколько именно у вас детей и какого пола. Вашу жену и дочерей, если вы меня обманули и они у вас имеются, я пристрою в гарем к паше.
— По какому праву? — воскликнул де Трабюсон, вскакивая со стула.
— По праву сильного! Сядьте, Трабюсон, сядьте! — жестко сказал я. — Знаете ли вы, что такое право сильного? Это право, которым долго, слишком долго пользовались во Франции некоторые лица, не задумывающиеся ни о судьбе страны в целом, ни о судьбе отдельных граждан, из которых эта страна состоит! Кардинал Ришельё казнил всякого, кто угрожал не то, чтобы его власти, но хотя бы его репутации! Кардинал Мазарини грабил всякого, чьи деньги, по его мнению, должны были бы принадлежать ему, кардиналу, а не тому, кто обладал ими. Шевалье де Люинь, маршал д’Анкр, герцогиня де Шеврёз и многие другие фавориты и фаворитки вертели Королями и Королевами по своей прихоти, а те использовали целый народ только лишь для удовлетворения своей жадности, зависти, мстительности, похоти, сладострастия, и прочих неуемных страстишек. Всё это они проделывали по праву сильного. Нынешний Король по праву сильного отнимает у молодого юноши единственное, что он имел – его чистую юношескую любовь, втаптывая его чувства, его честь, его жизнь в грязь. Ему уже мало того, чтобы подобно всем его похотливым предкам, отнимать жен у мужей, остывших к прелестям своих благоверных, и вознаграждать их за двусмысленную роль рогоносца замками, придворными званиями и воинскими наградами, ему недостаточно возможности подражать тем же самым своим предкам, которые, нагуляв с незамужними девицами незаконнорождённых детей, пристраивали их в брак со знатными болванами, которые за королевские милости были рады стать почетными рогоносцами, и отправиться в свои родовые поместья, оставаясь там и не показывая носа оттуда, пока королевские персоны развлекались с их женами и плодили бастардов. Такие забавы нашему любезному Королю уже не кажутся интересными. Он предпочитает отнимать у честного, чистого, благородного юноши, который мне дороже родного сына, его единственную любовь просто для того, чтобы позабавиться с ней некоторое время, может быть, прижить от нее несколько детей, после чего удалить её с глаз долой в какой-нибудь монастырь замаливать у Господа свои и его грехи. Всё это даётся правом сильного. Так вот, господин де Трабюсон, заявляю вам, что я сильнее вашего ничтожного Короля Людовика XIV, я мог бы сбросить его с трона, как сбрасывают шахматного короля с доски, я мог бы, если бы захотел, уничтожить его, но я был достаточно силён и для того, чтобы когда дело было уже почти сделано, или сделано окончательно, допустить уничтожение всех моих трудов, допустить, чтобы власть вернулась к этому ничтожному человеку только потому, что за него вступился тот, кого я достаточно уважаю, чтобы согласиться, что и его точка зрения на эту проблему, может иметь право на рассмотрение. Я, который мог двигать Короля как пешку, решил оставить его на месте только потому, что мне было достаточно убедиться, что я могу это сделать, после чего я позволил себе доказать, что меня не может соблазнить погоня за призрачным богатством или за властью, и что я готов прислушаться к воле Господа, я готов пойти той дорогой, на которую мне указывает Господь, и если он дал мне знак, что мой путь ошибочный, я не буду настаивать на своих ошибках, а соглашусь с его волей, с его выбором, и уйду в тень, предоставив событиям идти своим чередом и развиваться так, как решит он.
— Вы говорите о чём-то слишком ужасном, но недоступном моему пониманию, — проговорил де Трабюсон, бледный как полотно.
— Я сказал себе: «Если твои планы не сбылись, радуйся, значит сбылись планы Господа». И я отстранился от дел. Вместо того, чтобы бороться, я отступил, — сказал я скорее самому себе, чем своему собеседнику. — Я мог бы развязать новую войну, войну гражданскую, тяжёлую и длительную, войну восставшего острова-крепости Бель-Иль против Короля Франции. Многие месяцы прошли бы, прежде чем Судьба сделала выбор, кому достанется победа. И уж во всяком случае, Англия и Испания не остались бы в стороне от этого дела! Я сумел бы вовлечь этих соседей в эту войну, подобно тому, как Бекингем помогал Ларошельцам войсками, оружием и личной отвагой, мне помогали бы Генрих Второй Английский и Филипп Четвёртый Испанский! Это – сила! Король не устоял бы. Остров Бель-Иль стал бы новым государством, и я был бы в нём Королём. Но и без этого у меня есть и подданные, и территории, и пушки, и деньги, и порох, и идеи, которые мои подданные готовы защищать по первому моему слову. Но я отбросил всё это! Я не захотел начинать гражданскую войну против своего Короля, каким бы неправым он мне ни казался. Я смирился, я спасся бегством, я готов был к смерти от шальной пули кого-нибудь, вроде вас. Я смирился, но Господь дал мне силы и дал мне средство спасти себя и моё дело.
— Вы не похожи на смирившегося человека, — возразил ошеломлённый де Трабюсон. — Вы производите впечатление льва, который готовится к прыжку, и чей прыжок будет смертельным для намеченной им жертвы.
— Да, чёрт побери! — воскликнул я, схватив со стола фарфоровую статуэтку, изображающую волхвов, приносящих дары младенцу Иисусу. — Я уступил воле Господа, но Господь отнял у меня моего друга, которого я любил так сильно, как и не подозревал. И я не прощу этого ни Господу, ни Королю!
С этими словами я яростно швырнул статуэтку на пол с такой силой, что мельчайшие осколки разлетелись во все стороны.
— Король, лишивший меня друга, не будет мной прощён никогда, — проговорил я. — Я простил бы ему мою смерть! Если бы он схватил меня и велел казнить, я, умирая, благословил бы его. Но я не прощу ему смерть моего дорогого друга, брата, моего любимого Портоса. Он заплатит мне за это. И если вы, господин де Трабюсон, встанете на моём пути, я вас уничтожу. Не физически. Я уничтожу вас морально. Обращу в пыль, в прах. Вы не будете мужчиной, вы будете евнухом. Вы будете подавать инжир, персики и виноград паше, который будет наслаждаться прелестями вашей жены у вас на глазах. Как вам такая перспектива?
— Вы не сделаете этого, — прошептал де Трабюсон, покрываясь холодным потом.
— По какой причине? — холодно осведомился я.
— Я согласен вам служить, только не делайте этого, — проговорил младший лейтенант. — Бог мой! Я верю вам, что вы на это способны! Ваши глаза, ваш взгляд доказывают это. Скажите же, что вы не тронете мою семью!
— Полное повиновение с вашей стороны, господин де Трабюсон, мне и только мне, вот что защитит вас от подобной участи даже в том случае, если кто-либо иной захотел бы с вами учинить подобное, — сказал я, глядя прямо в глаза своей жертве. — Или же…
— Я понял! Я согласен! — быстро ответил де Трабюсон.
— Дайте же мне вашу бумагу, приказ, который вам вручили от имени Кольбера, и который подписан якобы Королём, — сказал я.
— У меня его нет, — ответил Трабюсон.
— Не лгите, я знаю, что он у вас имеется, — возразил я.
—  У меня его случайно вырвало порывом ветра из рук и унесло в море, — пролепетал Трабюсон. — Если не верите, можете обыскать меня или приказать вашим людям сделать это.
— Я вам не верю, Трабюсон, но обыскивать вас не буду, — ответил я. — Маленькая ложь рождает большое подозрение. Помните об этом. Дав согласие работать на меня, вы тут же посеяли во мне сомнение в вашей преданности. Так дела не делаются. Идите.
Трабюсон помедлил полсекунды – достаточно, чтобы я понял, что прав, и что он не может решить, что для него лучше – сознаться, что перед этим обманул меня, или же твёрдо стоять на своём. Очевидно, он побоялся, что я смогу как-то выяснить это и, полагаю, твёрдо решил спрятать приказ как можно дальше, или, быть может, даже избавиться от него при первой же возможности, например, выбросить его в море сегодня же ночью.
Для меня уже не важно было, где находится письмо, я понял, что хотя я, вроде бы, и достаточной степени запугал Трабюсона, полагаться на него в ответственных делах не следует. Он изменил своему долгу из трусости, следовательно, он также легко или даже ещё легче изменит и мне по тем же причинам. Но Трабюсон был всего лишь один из трёх разоблачённых мной шпионов Кольбера, и двум другим я мог вполне доверять. Лучше бы я, действительно, использовал его в качестве показательного примера того, как я поступаю с теми, кто не подчиняется моей власти. Я знал умом, что так было бы лучше, но сердце моё не позволяло мне убивать человека, который был, как мне казалось, ещё ни в чём невиновен передо мной. Даже осознавая, что в будущем он, возможно, станет причиной многих моих бед, я не мог бы расправиться с ним, ведь в своём прошлом он был чист передо мной. Да, он был шпионом Кольбера, и да, все они вместе привели к тому, что погиб Портос, но ответственен за это – Кольбер и Людовик, а они – всего лишь исполнители. Те кары, которыми я угрожал бедолаге Трабюсону, я и не собирался исполнять, это было просто игрой нервов, противостоянием воли, блефом. Я мог бы это сделать, я был достаточно силён, но я этого не планировал. Увы.

Глава 283

Наутро незадолго до прибытия корабля к месту назначения я вызвал к себе капитана и троих перевербованных шпионов Кольбера.
— Капитан после того, как вы высадите меня в порту Сан-Себастьян, вы можете возвращаться к выполнению порученного вам ранее задания, — сказал я. — Ваше затянувшееся отсутствие объясните тем, что трое ваших офицеров предъявили вам приказы Короля, заставившие вас гоняться за государственными преступниками, то есть за мной. Вот два из этих трёх приказов. Де Трабюсон свой документ уронил в море. Господа дю Шанте и д’Оне, вы можете забрать свои документы, они потребуются вам для отчёта господину Кольберу. Капитан, как видите, на документах нет государственной печати. Этим вы можете объяснить некоторые сомнения в целесообразности выполнения приказов, поскольку наш Король объявил на всю страну, что никакие его письменные приказы без удостоверения его подписи государственной печатью не действительны.
Де Трабюсон сделал кислую мину.
— На корабле имеется два десятка матросов и офицеров, которые расскажут другую версию событий, — сказал он.
— Не беспокойтесь, все они подтвердят вашу версию, капитан позаботится об этом, — сказал я. — Кроме того, ведь вы же трое – доверенные лица господина Кольбера, не так ли? Если вы трое расскажите одинаковую версию событий, с какой стати господин Кольбер усомнится в правдивости вашего рассказа?
Де Трабюсон смутился.
— Это всё, что я должен сделать? — спросил он.
— Несколько позже каждому из вас я дам дополнительные инструкции, касающиеся только лично его, — ответил я.
— Мы можем идти? — спросил де Трабюсон, а остальные трое присутствующих с удивлением посмотрели на него.
— Если вы куда-то торопитесь, я вас не задерживаю, — ответил я.
Де Трабюсон сгрёб со стола шляпу, которую перед тем туда положил и вышел, не говоря ни слова.
Со мной остались дю Шанте и д’Оне, а также капитан д’Аржансон.
— Господа, все вы признали моё право повелевать вами по убедительным для вас причинам, — сказал я. — На этом основании я не сомневаюсь в нашем успешном сотрудничестве в будущем. В сотрудничестве, которое будет полезно и мне, и вам. Но в де Трабюсоне я не уверен.
— Почему бы не выбросить этого самого де Трабюсона за борт? — спросил капитан д’Аржансон.
— Исчезновение человека Кольбера вызовет больше подозрений, чем несовпадение его слов со словами других агентов, — сказал я. — К тому же, я, как епископ, решительно против всякого насилия, кроме того случая, когда оно совершенно необходимо для пользы дела. Итак, мои инструкции понятны?
— Да, монсеньор, — ответил дю Шанте.
— Мы поняли, — ответил д’Оне и капитан.
— Трое моих людей бретонцев вернутся по своим домам, там они будут более полезными, — добавил я. — Я прошу вас, капитан, высадить где-нибудь на берегу Франции, но не на Бель-Иле. Там их ещё, вероятно, разыскивают. Они вернутся туда через пару месяцев, когда страсти поулягутся.
Капитан наклонил голову в знак согласия.
— После того, что мы расскажем вашу версию Кольберу, какое у нас будет задание? — спросил дю Шанте.
— И поверит ли нам Кольбер, если де Трабюсон изложит свою версию? — усомнился д’Оне.
— Если даже де Трабюсон не послушает меня и расскажет Кольберу всё как есть, и так оно, по-видимому, и произойдёт, то его показания будут отличаться от показаний двух других людей Кольбера и от показаний капитана, а также свидетельств матросов, — ответил я. — Надеюсь, вы, капитан, сможете объяснить матросам, что им следует рассказывать об этих событиях, если их будут расспрашивать. Впрочем, кто же их будет расспрашивать? Где матросы, и где Париж? Двое из троих вернувшихся агентов Кольбера расскажут одно и то же, конечно же, Кольбер поверит им, а не третьему, который изложит другую версию. Этим поступком де Трабюсон лишь подорвёт доверие к себе. Кроме того, чтобы вам поверили больше, скажите, что те же самые моряки рассказали вам, что стало известно, будто барон дю Валон погребён на острове Бель-Иль под огромным камнем, там, где пещера Локмария выходит к океанскому берегу.  Вы не могли этого знать ни от кого, кроме как от рыбаков, ведь вас там не было. Но это вы знаете, и это – чистая правда. Это косвенно докажет, что вы встречали в море рыбаков, и вызовет недоверие к словам де Трабюсона, который не знает этого и не сможет объяснить, откуда это знаете вы. Что касается дальнейшего взаимодействия, делайте то, что должны, согласно вашим должностям и положению. Если вы понадобитесь, к вам подойдёт мой человек и сошлётся на поручение от пассажира баркаса из Бель-Иля. Упоминание о баркасе из Бель-Иля безошибочно докажет вам, что человек этот от меня. Также он покажет вам рисунок моего перстня. Это будет означать, что он принёс вам задание, которое следует выполнить. На этом всё, капитан. Я добавлю к этому лишь одно, что должно стать самой квинтэссенцией вашего добровольного согласия подчиниться мне. Кто бы ни дал вам приказа причинить какое-либо зло мне, или капитану королевских мушкетёров д’Артаньяну, или графу де Ла Фер, или же его сыну, виконту де Бражелону, либо герцогине де Лонгвиль, вы ни в коем случае не должны выполнять подобный приказ. Эти люди охраняются властью, которую я представляю, причинить какое-либо зло любому из них, означает причинить зло мне и той силе, которую я представляю. Этого не следует делать ни при каких обстоятельствах, никогда, запомните это. Если кто-то из этих людей попросит вас о помощи, вы должны помочь им. В настоящее время это – главное, что вы должны усвоить.
Не опасайтесь в этом мире никого, кроме меня, поскольку отныне моя власть над вами сильнее королевской, и осведомлённость о ваших действиях будет обеспечена теми людьми, о которых вы не подозреваете. Но вам не следует опасаться и моей власти, коль скоро вы не пойдёте против меня. Так что поздравляю вас, господа, отныне вы под защитой. Конечно, я не смогу защитить вас от шальной пули, или от предательского удара шпагой, или от упавшего из окна цветочного горшка. Эти обстоятельства в руках Божьих. Но всё, что касается суда людского на этой земле, верьте, что я вмешаюсь, когда беда начнёт угрожать моим людям, и заставлю Судьбу смириться и поступить так, как желаю я.
Связь будете держать со мной через почтовых голубей, которых вы найдёте по одному из следующих адресов. На этих карточках написаны адреса и имена тех, с кем вам предстоит иметь дело. Читайте и запоминайте, поскольку я сожгу эти карточки, как только наш разговор будет окончен.
Я положил перед своими новыми агентами три карточки с именами и адресами и перевернул песочные часы. Едва последняя песчинка упала на дно нижней колбы, я убрал карточки со стола.
— Я дал вам пять минут, чтобы заучить адреса, — сказал я. — Все запомнили?
— Позвольте, я ещё разок взгляну, — попросил дю Шанте.
— Хорошо, но впредь развивайте свою память, —ответил я и вновь перевернул часы.
Когда часы вновь отмерили пять минут, я взял карточки и сжег их над зажженной свечой, а пепел выбросил в окно, ведущее в море.
— Время вышло. Инструкции даны. Ступайте, — сказал я.
После ухода всех троих капитан вскоре вновь зашел в каюту, которую он отдал в моё распоряжение, поскольку я просил его вернуться через некоторое время после окончания разговора.
— Прошу вас, капитан, пригласите ко мне только дю Шанте, но только так, чтобы остальные об этом не знали, — сказал я. — И вы тоже останьтесь после этого.
Вошедшему дю Шанте я сказал:
— Дю Шанте, вы – брат по вере и член нашего союза. Я доверяю вам безгранично. Приглядывайте за остальными. В особенности за де Трабюсоном.
— Я это понял, Ваше Преосвященство, — ответил дю Шанте.
— Да благословит вас Господь на благое дело, — ласково ответил я и перекрестил склонившегося дю Шанте.
Когда дю Шанте ушёл, мы с капитаном остались вдвоём.
— Капитан д’Аржансон, благодарю за службу, — мягко сказал я. — В порту Сан-Себастьян я покину вас, и когда вы мне понадобитесь, я найду способ с вами связаться. Вы выполнили свой долг, в подтверждение ваших новых полномочий третьей ступени посвящений запомните следующий знак и запомните следующий пароль.
 После этого я показал капитану некий таинственный знак пальцами руки и шепнул на ухо некие слова. Капитан склонился в поклоне, после чего я возложил руку на голову капитана и произнёс:
— Благословляю, сын мой, ступайте с Богом, — после чего я перекрестил в воздухе его чело.

Глава 284

Когда д’Артаньян вновь прибыл в Париж после неожиданной находки и спасения Портоса, он собирался как ни в чём ни бывало явиться к Королю. Но долгие раскопки сырого песка, камней и щебня на ветру, когда он стремился как можно скорей докопаться до дорогого Портоса, сыграло с ним злую шутку. Сначала он взмок от усилий, что заставило его скинуть сюртук, затем, когда он прекратил копать, он был так возбуждён встречей с другом, что не замечал сквозного ветра, обдувающего его разгорячённое тело в мокрой от пота рубахе. Пока он ехал, провожая Портоса до Руана, он не обращал внимания на своё здоровье. Но прибыв домой, он вдруг осознал, насколько он утомлён, и, что хуже прочего, попросту болен. Да, тот самый железный, несгибаемый, трёхжильный д’Артаньян вдруг сделался больным. Он оставил мысль явиться к Королю как можно скорее за получением новых приказов потому что просто не имел сил куда-либо идти. Если бы ему сказали в этот миг, что для получения маршальского жезла ему достаточно просто подойти к окну и помахать в него рукой, то и в этом случае он не смог бы подняться с постели. Болезнь скосила его едва лишь он добрался до дома, хотя она напала на него намного раньше. Железной воли этого человека хватило на то, чтобы оставаться в седле до тех пор, пока он не добрался до спасительной гавани собственной квартиры в Париже, неподалёку от Лувра, где его могли бы найти на тот случай, если бы он срочно понадобился.
Прошло два часа, но ему показалось, что не прошло и минуты с того момента, как он провалился в сон, когда кто-то настойчиво стал стучать в двери его квартиры.
—Входите, кто бы вы ни были, дверь не заперта! — сказал он и не узнал своего голоса, после чего дикий приступ кашля напал на него.
— Это я, господин капитан, — сказал лейтенант д’Арленкур. — Его Величество хотели вас видеть.
— Дорогой мой д’Арленкур, я и сам хотел бы предстать перед Его Величеством, но я в таком разбитом состоянии, что мне стыдно появляться перед его августейшим взором, — ответил капитан со вздохом и снова закашлялся. 
— Что передать Его Величеству? — спросил д’Арленкур.
— Передайте всё как есть, — ответил д’Артаньян. — Скажите ему, что вы меня застали в таком состоянии, которое не позволяет видеть во мне верного капитана мушкетёров. Рассчитывать сейчас на мою службу было бы неразумным. Мне следует оставаться дома не столько из гуманизма по отношению ко мне, сколько из человеколюбия по отношению ко всем, кого я встречу по дороге, и конечно же в отношении к самому Его Величеству.
— В каких дипломатических выражениях вы посоветуйте описать Королю ваше состояние? — спросил лейтенант.
— Какая к чёрту дипломатия?! — ответил д’Артаньян. — Будь я герцогом или принцем, так при описании моего состояния вам пришлось бы подбирать дипломатические выражения. Если бы меня стошнило, вам пришлось бы сообщить: «Герцог был вынужден отвергнуть предложенный ему обед». Если бы я валялся пьяным, вам пришлось бы сказать: «Его Светлость утомилась коньячком». Если бы меня донимало недержание, вам бы пришлось выдумать витиеватую фразу о том, что я вынужден как можно дольше оставаться в сидячем положении. Но я – простой капитан, хотя и граф. Обо мне можно просто сказать: болен. Но если имеется поручение, которое я должен выполнить, я выполню его даже в том случае, если после этого умру. Но сначала – выполню. Так и передай. Но при условии, что мне не придётся в этаком виде предстать перед Его Величеством, что не пойдёт на пользу ни мне, ни ему.
Д’Арленкур поклонился и вышел, поскольку понял, что каждое слово даётся д’Артаньяну с большим трудом, и эта длинная витиеватая фраза могла быть произнесена в таком состоянии только таким гасконцем с головы до пят, каким был д’Артаньян, который даже не имея сил разговаривать, должен был произнести что-нибудь забористое.

— Ну что, где же мой капитан мушкетёров? — с нетерпением спросил Людовик вошедшего к нему д’Арленкура.
— Господин капитан болен, Ваше Величество, но он сказал, что если у вас к нему имеется поручение, то он его выполнит даже ценой жизни, — ответил д’Арленкур, сократив витиеватую речь капитана, оставив в сухом остатке только самую её суть.
— Дело, которое я хотел ему поручить, наиважнейшее и весьма срочное, и, кроме того, я могу поручить его только ему, — сказал Король. — Но господин д’Артаньян нужен мне совершенно здоровым, бодрым и полным сил. Как бы я ни спешил с этим делом, я подожду его полного выздоровления. Передайте капитану д’Артаньяну, что я желаю ему скорейшей поправки, и жду его у себя лишь тогда, когда он будет полностью здоров. Если для этого понадобится неделя, две, три, я буду ждать. До его полного выздоровления, так и передайте ему.
Д’Арленкур поклонился и вышел, после чего передал д’Артаньяну слова Короля от слова до слова. Лейтенант обладал исключительной памятью, а сокращать слова Короля он не считал для себя возможным.
«Вот интересно, — подумал д’Артаньян. — Надеюсь, в его планы не входит поручить мне арестовать Атоса. Что до поручения арестовать Портоса и Арамиса, это поручение я с успехом провалил! Да ещё с каким потрясающим успехом! Ведь вина за провал операции целиком лежит на господине Кольбере! Теперь, я думаю, Его Величеству уже доложили, что Арамис скрылся, а Портос погиб. Как чудесно, что Король считает Портоса погибшим. Если бы он думал, что и Арамис также погиб, я мог бы болеть с лёгким сердцем. Что ж, Арамис – хитрая лиса, ищейки Кольбера никогда его не поймают!»
Во всяком случае такими мне передал д’Артаньян свои мысли потом, рассказывая об этом, и я ему, конечно, верю. Я не обижаюсь, что он сравнивал меня с Лисой. Частое зачитывание Лафонтеном его басен вслух приучило меня к мысли, что каждого человека можно сравнить с каким-нибудь животным, и сравнение с лисой меня ничуть не обижает. В особенности, если это – Лиса из басен Лафонтена!

Глава 285

Король решил навестить Королеву-мать.
— Матушка, добрый день, — сказал он. — Надеюсь, ваше здоровье лучше?
— Моё здоровье уже никогда не будет лучше, чем было, сын мой, привыкайте к этому, — ответила Королева. — Каждый новый день прибавляет мне годы и отнимает у меня здоровье. Это закон Божий, установленный для всех в этом мире, и он не делает исключений для Королей и Королев. Благодарю вас за то, что поинтересовались моим здоровьем.
 — Ваше здоровье всегда меня интересует и волнует в самой наивысшей степени, — солгал Людовик. —Так же и как ваша жизнь. А ведь я так мало про вас знаю! Расскажите мне про вашу молодость.
— Молодость всегда лучше старости, даже если в ней присутствовали незаслуженное унижение, неподобающая положению бедность, оскорбительные и безосновательные угрозы и смертельная опасность по самым ничтожным поводам, — ответила Королева. — Всё плохое со временем забывается, хорошее, к сожалению, тоже, но из памяти не уходит то ощущение, что когда-то были и молодость, и силы, и здоровье, и желания, были и верные друзья, и смелые талантливые люди, готовые служить не за деньги и не за прочие награды, а просто вследствие своего убеждения, что верность любого дворянина своей Королеве, есть требование долга и чести.
— Расскажите об этих людях, матушка, — попросил Король.
— Десять лет назад эту же просьбу высказал мне кардинал Джулио Мазарини, — припомнила Королева. — Он искал для себя преданных дворян, и желал узнать от меня имена тех людей, на которых можно было бы положиться. Но ведь у каждого времени свои герои! К чему ворошить дела двадцатилетней или давности? А теперь уже тридцатилетней. Но, как ни странно, среди моих прежних защитников нашлись те, которые пригодились и кардиналу.
— Это капитан д’Артаньян, я знаю, матушка, — сказал Людовик.
— Стало быть вы задаёте мне такие вопросы, на которые и сами знаете ответ, — подытожила Королева.
— Я знаю имя, я знаю человека, я знаю его как капитана королевских мушкетёров, но этого знания мне недостаточно, — ответил Король. — У меня имеются веские причины постараться узнать об этом человеке всё, что только возможно.
— Вы же проводили с ним столько времени! — ответила Королева. — Он был с вами и на охоте, и на торжественных выездах, он или его люди охраняют вас постоянно. И неплохо охраняют! Если бы у моего свёкра Генриха IV был бы свой д’Артаньян, он не погиб бы от кинжала Равальяка, уверяю вас!
— Я знаю, что д’Артаньян – верный слуга и преданный офицер, — согласился Людовик. — Но волею судеб он проник в тайну, которую не следовало бы знать никому!
При слове «тайна» Королева вздрогнула.
— О какой тайне вы говорите, сын мой? — спросила Анна Австрийская, стараясь оставаться спокойной.
— Не беспокойтесь, матушка, он проник в неё не ради зла, а ради блага для меня и, надеюсь, для Франции, а также, я очень надеюсь, что и для вашего блага, — ответил Людовик. — Мне следовало бы его отблагодарить за это!
— Ну так отблагодарите, — сказала Королева, одновременно и страшась услышать, о какой тайне шла речь, и опасаясь не узнать этого.
— Я хотел бы узнать у вас, матушка, как лучше было бы отблагодарить человека, которого вы знаете так хорошо и так долго? — спросил Людовик.
— Уже одна ваша благодарность, выраженная словесно, является достаточной наградой для любого подданного, — ответила Королева. — Но, разумеется, Королю не пристало быть чрезмерно скаредным. Щедрость в разумных пределах украшает любого монарха. А самой лучшей наградой во все времена являлись и являются деньги. Конечно, можно отблагодарить и иначе, подарив какой-нибудь земельный надел, дом, или придворную должность, или очередной офицерский чин. Но подобные подарки могут быть неудобны для самого дарящего. Ведь должности и чины следует раздавать не в качестве награды, а смотря по тому, какой человек лучше подходит данной должности и какой заслужил очередной чин. Для благодарности это чересчур, а для награды вполне подходит.
— Что же вы мне посоветуете, матушка? — спросил Людовик.
— Чтобы советовать, какова должна быть награда, надо бы знать, в чём состоит заслуга этого человека перед вами, — продолжала Королева свою игру, одновременно опасаясь и желая узнать суть разговора.
— Можно сказать так, что он подарил мне жизнь, — ответил Король. — Или, во всяком случае, вернул мне свободу.
—Что-то я не возьму в толк, сын мой, — проговорила Королева. — Если меня не обманули бабки-повитухи, то жизнь вам подарила я, ваша мать. Что касается возвращения свободы, то разве у вас кто-то когда-то отнимал её?
— Именно так, матушка, — ответил Людовик. — У меня была отнята свобода, и у меня не было никаких оснований надеяться на то, что её мне вернут. У меня были серьёзные основания опасаться за мою жизнь. И всё это – вследствие одной небольшой тайны, которую вы от меня скрыли, матушка.
На этот раз при слове «тайна» Королева всерьёз испугалась. Она поняла, что Людовик навестил её далеко не из сыновней почтительности. Всё это было прелюдией к разговору о какой-то тайне, которую её сыну удалось узнать, и которую, как она прочитала на его лице, он собирался швырнуть ей в лицо, словно грязную салфетку, ставшую в результате её использования ненужной и отвратительной. Королева не знала, что и подумать, и не представляла, что можно ответить на такой вызов.
— Любая мать иногда скрывает что-то от своего сына, хотя бы потому, что она – женщина, а он – мужчина, — сказала она после некоторых колебаний. — Но я не могу взять в толк, о чём вы говорите.
— Тогда я не буду ходить вокруг да около, матушка, — ответил Король. — Я спрошу лишь, сколько у вас сыновей?
— Довольно странный вопрос, — ответила Королева и резко выпрямила спину. — Вопрос странный и дерзкий для любого гражданина Франции, страны, где я ещё являюсь Королевой и буду ей, пока не умру. Страны, в которой каждый человек знает, сколько у меня сыновей! И этот вопрос является дерзким для каждого, кто его задаёт, не исключая и вас, Ваше Величество, поскольку хотя вы и Король, но вы всё же – мой сын! Или вы подозреваете, что у меня есть ещё дети, рождённые от других мужчин, и спрятанные мной?
— Ничего такого я не подозреваю, матушка, но мой вопрос задан не из желания вас оскорбить, потому что даже если вы не ответите мне, то я итак знаю на него ответ, — сказал Людовик.
— Разумеется, вы знаете на него ответ, — сказала Королева дрожащим голосом. — Как я уже сказала, ответ на этот вопрос знают все. У меня двое сыновей, вы и ваш брат Филипп. Что же вам ещё?
— Вы забыли, матушка, о ещё одном моём брате, — проговорил Людовик ровным, но жёстким голосом. — Точнее, ещё одним следует считать Филиппа, а тот, о ком я говорю, никак не может быть названным ещё одним братом, ибо его положение по рождению намного выше, чем положение Филиппа. Я говорю о моём брате-близнеце, родившемся через полчаса или около того после того, как родился я.
— Молчите! — вскрикнула Королева и подняла правую руку, как бы защищаясь ей от лица сына. —Молчите, эта тайна никогда не должна была быть узнанной никем, кроме тех, кто был посвящён в неё волей обстоятельств! Это – страшная тайна и для меня, и для вас, и для всей Франции.
— Да, сударыня, это – страшная тайна, — согласился Людовик. — И от того, что я не был в неё посвящён, она стала ещё страшней для меня лично! А я и не предполагал, что любой, кто проникнет в неё, может задумать дерзкое преступление! Похитить меня, посадить на мой трон этого человека, который похож на меня как две капли воды, и оставить меня в темнице до конца моих дней, или, хуже того, попросту убить! Я-то по наивности своей полагал, что мои дворяне, все до одного, преданы мне, и поэтому просто так похитить меня или убить, не вызвав при этом гражданскую войну, невозможно. И поэтому никакие заговорщики не захотят меня похитить, так как это им ничего не даст! В случае моей смерти трон должен будет занять мой младший брат, Филипп Орлеанский! Это делает бессмысленными все попытки заговоров против меня! Но, как оказалось, всё далеко не так просто! Заговорщики могут попросту убрать меня, уничтожить, и возвести на трон заключённого, вызволенного ими из Бастилии!
— Ужасно всё то, что вы говорите, но ещё более ужасно, сын мой, что вы обвиняете в этом меня, вашу мать, которая является такой же жертвой произвола кардинала Ришельё, как и ваш несчастный брат. И в самой меньшей степени жертвой этого являетесь вы, ведь Ришельё сделал всё для того, чтобы вы, и только вы были Королём, поправ все права вашего брата, который имел их нисколько не меньше, чем вы, потому что вопросы старшинства среди близнецов всегда являлись и являются сложной теософской, философской и юридической проблемой, и в истории никогда не приходилось решать эти вопросы применительно к Дофину, наследнику трона, в особенности, трона столь великого, как трон Франции!
— Это звучит неубедительно, сударыня, — ответил Король.
— Что именно вы находите не убедительным в том, что я сказала? — спросила Королева, перешедшая в наступление. — Вы полагаете, что рождение близнецов зависит от воли матери? Вы думаете, что я сама так устроила, что у меня родилось двое сыновей, вместо одного? Это решает Господь!
— Я бы желал понять, по какой причине вы, мать двух принцев, согласились, чтобы один из них отправился в тюрьму, а также по какой причине вы скрыли от меня этот факт? — продолжал Людовик.
— Хорошо, давайте по порядку, — ответила Королева. — С вашего позволения начну со второго вопроса. Почему я скрыла от вас, что у вас есть брат. Для чего вам было это знать? Разве можете вы знать, сколько бессонных ночей я провела от того, что никак не могла повлиять на судьбу вашего брата? Что вы можете знать о чувствах матери, у которой отняли её дитя? Мне обещали, что ему будет обеспечена приличная жизнь, соответствующая его рангу или, быть может, лишь немногим не советующая ему. Я не знала, что его лишат свободы! Его просто отдали кормилице, чтобы он вырос вдали от Парижа, чтобы жил свободной и счастливой жизнью, но не помышлял о престолонаследии. Так решил Кардинал, потому что он решил, что два наследника престола с равными правами – это слишком опасно для той Франции, каковой она была в то время. И видит Господь, он был прав! Если бы у меня было два Дофина, Фронда использовала бы одного из вас против меня, или же потребовала бы вас обоих отстранить от права престолонаследия. В любом случае разгорелась бы гражданская война, население раскололось бы на две части, в результате трон попал перешёл бы случайным образом одному из вас, но могло бы случиться и так, что в результате борьбы оба вы были бы повержены, и вашим свержением воспользовался бы какой-нибудь знатный проходимец из числа герцогов Лотарингских, или Роганов, или же Бурбонов, бастардов вашего августейшего деда. Отчего я вам не сообщила? Я спасла вас от тяжкого груза ответственности за это решение! Поначалу вы были слишком молоды, чтобы понять это политическое решение. А затем вы были уже достаточно самостоятельны, чтобы игнорировать эту ситуацию. Вы были коронованы, сын мой, вы стали Королём, и с этой минуты права вашего брата на престол, пока вы живы, стали ничтожными.
— Вот именно, пока я жив! — воскликнул Людовик. — Чтобы сделать его права более основательными, они могли убить меня! А я ничего не подозревал об этой опасности!
— Никто не должен был знать этой тайны, и тогда никакая опасность вам не угрожала бы, — ответила Королева. — Именно поэтому ваш брат был помещён в Бастилию. Это было сделано, чтобы исключить всякую возможность, что кто-нибудь увидит его и заметит необычное сходство между вами. Вы видите, что всё делалось исключительно для вашего блага!
— Вы ответили на мой второй вопрос, но не ответили на первый, — сказал Людовик, слегка успокоившись. — Я принимаю ваш ответ о причинах, по которым вы не нашли времени или возможности, или просто не пожелали открыть мне эту тайну. Это по-человечески вполне объяснимо. Но я не могу понять, почему вы, Королева Франции, мать двух сыновей Короля, подчинились требованию какого-то там кардинала Ришельё, всего лишь первого министра? Почему вы не потребовали, чтобы кардинал не совался в это дело? Почему не защитили моего брата? Ведь, наверное, можно было найти какой-то другой путь? Я с ужасом думаю о том, что ведь этим другим братом, отправленным в Бастилию, мог быть я, а на троне тогда оказался бы тот, другой! Как вы могли уступить?
— Как я могла уступить? — сказала Королева тихо, и голос её прозвучал глухо, словно бы из глубины колодца, в нём чувствовалась давняя усталость и почти отсутствие каких-либо чувств, словно бы душа Королевы выгорела до дна от какого-то страшного пожара. — Как я могла уступить? Я ничего не могла поделать, я не могла противиться воле кардинала, потому что кардинал держал меня в своих руках, в своих клещах, как паук держит пойманного им мотылька, связав крепкой и липкой паутиной его крылья, его лапки и усики. Беспомощная жертва лишь трепещет в этой жуткой агонии, предчувствуя свою гибель, и ничем не имея возможности противостоять этой грубой животной силе. Ришельё имел надо мной такую власть, какой не имел и сам Король Людовик XIII. Да что там говорить, ведь и над Королём он имел такую же власть, но только по совершенно иным причинам.
— Я этого не понимаю, — бесстрастно возразил Людовик.
— Ну так слушайте же, если вы хотите знать и эту тайну, — ответила Королева. — Мне уже не так долго осталось жить на этом свете. Я надеялась, что эта тайна умрёт вместе со мной. Поверьте, так было бы лучше для всех. Подумайте хорошенько, хотите ли вы знать ещё одну страшную тайну? Если ваше решение состоит в том, чтобы знать всё, я расскажу вам то, чего не знает никто, кроме меня и Господа.
— Да, я хочу знать всё! — сказал Король, побледнев, ибо он торопился потребовать объяснений прежде, чем рассудительность подскажет ему отказаться от своей настойчивости.
— Слушайте же, сын мой, — сказала Королева.

Глава 286

— Вас назвали Людовик Дьёдонне, Людовик Богоданный, ваше рождение было приравнено к чуду, к Господнему дару, и я считаю, что это имя как нельзя более подходит вам и к той ситуации, которая сложилась к моменту вашего появления на свет, —сказала Королева. — Вы родились, это счастье для всей Франции, следует исходить только из этого. Вы согласны, сын мой?
— Продолжайте, матушка, — ответил польщённый Людовик.
— Исходя из этого факта, нам проще будет обсудить кое-какие интересные повороты истории, которые, казалось, вели к тому, что вашего появления на свет могло и не быть, — сказала Королева. — Лишь стечение очень многих различных обстоятельств привело к нему, или же, если вы согласны, что ваше рождение благословенно Господом, вам не следует строго судить те обстоятельства, которые к этому привели, и не следует придавать большое значение тем обстоятельствам, которые могли бы этому помешать, не так ли?
—  Любая мать может сказать то же самое своему сыну, но это не слишком тактично, — возразил Людовик, несколько погрустнев.
— Это важно для понимания дальнейшего, что я буду вынуждена сообщить вам, — продолжала Королева. — Ваш августейший дед, Генрих IV, никак не мог бы рассчитывать на то, что он станет Королём Франции, если бы чрезвычайные обстоятельства не расчистили престол словно бы по заказу именно для него. Четверо сыновей Екатерины Медичи умерли, не оставив законных сыновей, династия Валуа прекратила своё существование, последняя Валуа на троне была первой супругой Генриха IV, дочерью Екатерины Медичи и Генриха II, последняя Валуа на французском троне.
— Я осведомлён об этих династических перипетиях, — нетерпеливо ответил Людовик.
— И вы знаете, конечно, что та самая его супруга, первая супруга Короля Генриха IV, Королева Марго, которая в некотором смысле способствовала тому, что трон Франции достался ему, была им отвергнута по причине бездетности этого брака, —продолжала Королева. — Но Королева Марго не всегда была бездетной, однако, Король Генрих IV не пожелал даже сделать попытку оставить после себя потомство с её помощью. Он предпочёл другую, а именно – Марию Медичи, дочь богатого гранда, который предоставил бедному Королю достаточно весомое приданное за свою дочь, что позволило поправить финансовые дела королевства. Это была сделка, торговая сделка, не более того.
— Вы оскорбляете мою бабку, — возразил Людовик.
— Она сама себя оскорбила тем, что родила своего старшего сына вовсе не от Короля Генриха IV, — резко возразила Королева и острым взглядом посмотрела на Людовика. — Надеюсь, вы понимаете, что я имею достаточно оснований утверждать это, и что подобными обвинениями не бросаются без причины?
— Что такое вы говорите? — прошептал Людовик, покрываясь потом.
— Я говорю, что Людовик XIII, мой супруг и ваш отец, не был сыном Генриха IV, — ответила Королева. — И этот факт был известен не только его матери, Марии Медичи, но также и её любовнику маршалу д’Анкру, который, кстати, тоже не было отцом Дофина Людовика. А также этот факт был известен епископу Люсонскому, ещё одному обожателю моей свекрови, вовсе не тайному, а открытому её любовнику. Именно она сделала его кардиналом и первым министром, я говорю об Армане Ришельё.
— В уме ли вы, матушка? — в ужасе проговорил Людовик. — Подобные обвинения слишком значительны, чтобы их произносить в слух, слишком опасны, чтобы их знать, чтобы их помнить! Даже если дело обстоит так, как вы говорите, это следует забыть, предать забвению!
— Правильно, сын мой, — согласилась Анна Австрийская. — Теперь и вы признаёте, что бывают такие тайны, которые лучше не знать, которые следует забыть, и не вспоминать о них никогда. Об одной из таких тайн вы решили поговорить со мной, и вот по этой причине, чтобы раз и навсегда покончить с этим делом, я раскрою вам ещё несколько тайн, и тогда всё встанет на свои места. Первая тайна состояла в том, что Людовик XIII не является сыном Генриха III. Вторая тайна состоит в том, что Генрих IV знал об этом и намеревался развестись со своей второй женой, Марией Медичи, чтобы жениться на своей фаворитке Габриэли д'Эстре и узаконить её незаконнорожденных детей, старшего из которых звали Цезарь Бурбон. Понимаете ли вы, что это его намерение стало причиной его смерти, и что фанатик Равальяк – лишь послушное орудие в руках тех, кто не хотел этого? Руку Равальяка направляли Мария Медичи и маршал д’Анкр. Но маршал д’Анкр поплатился за это, Людовик XIII отомстил за своего отца с помощью Шарля д’Альбера и капитана Витри. Все полагают, что юный Король отомстил за смерть своего отца любовнику своей матери. Но он мстил за смерть не своего отца, а за смерть человека, который никогда не был его отцом. И если бы Генрих IV не был убит фанатиком Равальяком, весьма вероятно, что Генрих отрёкся бы от Людовика и признал своими законными детьми своих бастардов, детей Габриэли д’Эстре. То есть наверняка так и было бы!
— И тогда я, его законный сын, не был бы Королём? — спросил Людовик.
— Вы бы просто не появились на свет, ведь в этом случае он тоже не был бы Королём, и меня не выдали бы за него, ведь я – дочь Короля Испании!
— Вы стремитесь убедить меня, что я должен возблагодарить Судьбу за преступления!  — воскликнул Людовик. — Всё это если даже и было бы правдой, это дела давно минувших дней, и я – сын коронованного Короля Людовика XIII, следовательно, я – законный Король Франции!
— Никто не собирается оспаривать ваше законное право на французский трон, и в самой наименьшей степени я, ваша мать! — ответила Королева. — Я рассказываю вам это лишь для того, чтобы подвести к той тайне, которая объяснит вам, почему я не могла противостоять Ришельё.
— Говорите же, матушка! — воскликнул Людовик.
— Я сказала вам, что Людовик XIII не был сыном Генриха IV, но я никогда не говорила вам, что вы – не внук Генриха IV, — сказала Королева. — Знайте же, что Господь, в чьих руках находимся все мы, всё видит, всё знает, и вершит свою волю через наши поступки, даже когда мы не ведаем сами, что творим! Вы – истинный внук Генриха IV, в ваших жилах течёт одна лишь королевская кровь, вы – Король Франции не только по закону писанному, но и по закону неписанному, о котором знает один лишь Господь, знаю я, знал Ришельё, и теперь знаете вы. Больше об этом неизвестно ни одной душе.
— Но вы сказали, что я – внук Генриха IV, — уточнил Людовик. — Следовательно, мой отец – не Людовик XIII? Кто же тогда он, и как он может не знать об этом? Но мёртв?
— Ваш настоящий отец – Цезарь Бурбон, старший сын Короля Генриха IV, и он никогда не знал этого и даже не догадывался! — ответила Королева. — Он считал, что явился на свидание с другой женщиной, свидание состоялось в полной темноте, и этого единственного свидания было достаточно, чтобы на свет появились не только вы, сын мой, но и другой мой сын, которого, поверьте, я как мать люблю не меньше, чем вас, о котором скорблю и каждую ночь проливаю слёзы, прежде, чем засну, но при этом вы и только вы, сын мой, получили право быть Королём Франции, так решил великий и одновременно коварный, ужасный человек, кардинал Ришельё! Он погубил меня и спас одновременно! Если бы вы не родились, меня ждал бы монастырь, это – в лучшем случае. Я слишком долго была бездетной, а та встреча с Королём, которого вы считали своим отцом, не увенчалась желанным результатом, Людовик XIII слишком сильно и часто любил своих фаворитов, и слишком редко и мало внимания уделял мне, своей законной супруге и Королеве. Родить сына от него в этих условиях было невозможно. Я старалась изо всех сил. И когда Ришельё понял, что последний мой шанс упущен, он сделал так, что вашим отцом и отцом вашего брата-близнеца стал человек, который был наиболее достоин этой чести, и даже, видит Бог, был достоин этого больше, чем сам Людовик XIII. Великий Ришельё сделал это таким образом, что даже он сам не мог бы доказать то, что знал, и всё это он не мог знать наверняка, а лишь догадываться о том, какое из двух свиданий привело к вашему рождению, и было ли вообще второе свидание, моя единственная встреча с Цезарем Бурбоном. Карета в назначенное время прибыла к назначенному месту, после чего отбыла обратно. Была ли я в карете, или пренебрегла этой возможностью, об этом Ришельё предпочёл не знать. Он настолько сильно уважал меня и любил, теперь после его смерти я это знаю точно, что не желал знать истину, которая могла бы уронить меня в его глазах и в глазах Короля. Он лишь деликатно объяснил мне, что Король полон решимости удалить меня в монастырь, если в самое ближайшее время на свет не появится Дофин, и что у меня есть лишь два средства приблизить рождение наследника – это одна встреча с супругом, которую устроил он же, и одна встреча с Цезарем Вандомом, которую также устроил он. Ведь Людовик XIII годами не удостаивал меня своим вниманием!  Как же я могла нести ответственность за то, что не родила ему наследника?
Наступило молчание. Людовик был потрясён услышанными новостями.
— Теперь вы знаете все мои тайны, сын мой, — сказала Королева. — Я рассказала их вам, и мне стало легче. Наверное, Господь хотел этого. Я чувствую, что скоро, очень скоро он призовёт меня к себе. Я уйду со спокойной душой и с чистым сердцем, поскольку мне не о чём сожалеть и не в чем каяться. Всё, что я сделала тогда, я сделала бы снова, доведись мне вернуться в те годы. Я ни о чём не жалею! 

Глава 287

— Матушка, мне жаль, что я вынудил рассказать мне эту горестную историю, — сказал Людовик после чего нежно обнял её, быть может, впервые за двенадцать последних лет, с той поры, когда он в последний раз был в гораздо большей степени мальчиком, чем Принцем.
— Весь разговор начался с ваших вопросов про д’Артаньяна, — напомнила Королева. — Так что у вас случилось с этим д’Артаньяном? Или вам просто потребно моё мнение о нём?
— Вы, матушка, не спросили, как я узнал о моём брате, — Напомнил Король.
— Неужели от него? — удивилась Королева. — Откуда бы он мог проведать про эту историю?
—Нет, не то, — ответил Людовик. — Об этом узнали другие люди. Они похитили меня и на моё место, в мою кровать уложили этого человека.
Людовик избегал называть его братом или по имени.
— Какой ужас! — воскликнула Королева. — Да ведь это же государственное преступление! Покушение на Короля! Бунт, переворот! Надеюсь, сын мой, вы наказали виновных?
— Вас не интересует, кто меня освободил? — удивился Людовик.
— Ах, да, понимаю! — ответила Королева. — Вас освободил д’Артаньян! Вот какую услугу он оказал вам! Вы правы, сын мой, то что случилось с вами, напоминает второе рождение! Вы ему многим обязаны. Ведь никто не распознал подмены, даже я! Хотя я увидела, что с вами, кем я считала его, что-то не то, но когда он сказался больным, я всё списала на болезнь. Возможно, мы когда-то позже заметили бы подмену, то что мы могли бы предполагать, что подумать, как объяснить это? Мне бы и в голову не пришло, что кто-то решился на такую подмену! А если бы даже я всё поняла, я не знала бы, где вас искать и как вас спасти! Это чудо, что д’Артаньян вызволил вас! Но как вам удалось вернуться на ваше место и удалить вашу тень?
— Это тоже устроил д’Артаньян при помощи герцогини де Шеврёз, — ответил Людовик.
— Шеврёз! — воскликнула Королева и лицо её исказилось гневом. — Так вот кто выдал тайну заговорщикам! Припоминаю, что, кажется, один из четверых мушкетёров, о которых вы меня расспрашивали, кажется, был в ней в тесной связи! Стало быть, четвёрка друзей уже распалась? Одни осуществляют переворот, а другие или другой, один из них, возвращает всё на своё место? Никогда бы не подумала, что эти четверо будут враждовать друг с другом! Мне казалось, что каждый из них готов был умереть за других своих друзей!
— Матушка, именно с этим вопросом я пришёл к вам! — воскликнул Людовик. — Не находите ли вы возможным, чтобы всё это было каким-то адским планом? Что все четверо составили свой заговор, первая часть которого – моё похищение, а вторая – моё спасение?
— Во всяком случае советую вам изловить самого хитрого из них, Арамиса, или шевалье д’Эрбле, — ответила Королева. — Припоминаю, что не так давно хлопотами Фуке он сделался епископом ваннским! Он друг Фуке, помните об этом! Если друг Фуке замыслил государственный переворот и даже попытался его реализовать, следовательно, Фуке тоже участвовал в этом деле! Нисколько в этом не сомневаюсь! Но Шевретта, кажется, недолюбливает Фуке, она держит сторону Кольбера!
— Герцогиня очень помогла мне вернуться в прежнее состояние, — заступился за неё Людовик. — Но вы, вероятно, правы в том, что подозреваете Фуке. Ведь похищение было осуществлено в ту единственную ночь, когда я ночевал в замке Во-ле-Виконт!
— Арестуйте Фуке! — решительно сказала Королева.
— Я уже и сам решил это сделать, — ответил Людовик.
— Почему же не сделали? — спросила Анна Австрийская.
— Это сделать нелегко, — ответил Людовик. — Все вокруг меня представляются моими друзьями, но на самом деле многие, очень многие держат его сторону. И если я его решусь арестовать, как бы не произошла ещё одна Фронда! Ведь советник Брюссель просто ничтожество в сравнении с Фуке! Если из-за его ареста поднялась такая волна, что же будет вследствие ареста Фуке?
— Его следует арестовать неожиданно, и немедленно убрать, запереть так, чтобы никто не смог его освободить! — сказала Королева. — А до тех пор всячески демонстрируйте ему своё благоволение.
— Я так и поступаю, матушка, но ведь арестовать Фуке – дело ответственное! — сказал Король. — Я могу поручить его только одному человеку!
— Разумеется, д’Артаньян справится с этим, — согласилась Королева. — Так почему же вы не поручили ему это дело?
— Он болен, — ответил Людовик. — Об этом сообщил лейтенант д’Арленкур, я ему верю, он – честный человек, он не стал бы обманывать своего Короля.
— Что ж, значит, надо просто дождаться, когда д’Артаньян выздоровеет, — ответила Королева. — Надеюсь, болезнь его не смертельна?
— Я не думаю, — ответил Людовик с сомнением. — Хотя лейтенант мне ничего не сказал об этом.
— Пошлите к д’Артаньяну лучшего врача, — сказала Королева. — Отправьте к нему Жана-Батиста Дени. Заодно и выясните, действительно ли он болен, или только притворяется.
Людовик улыбнулся и поцеловал руку Королеве.
— Матушка, мы так хорошо друг друга понимаем! — сказал он.
Ему понравилось, что Королева и помыслить не могла, чтобы Филипп заменил его на троне. Ему было приятно её возмущение в отношении заговорщиков. Он вышел от матери почти счастливый.

Глава 288

Король, говоря Королеве-матери о том, что он поверил д’Арленкуру на слово, лукавил. На самом деле ему показалось поощрительным, что капитан мушкетёров не явился по его требованию, поэтому он направил Коменджа, чтобы тот посетил д’Артаньяна и убедил его явиться к своему Королю, объяснив ему, что не может быть никаких уважительных причин для неисполнения приказа главы государства. Д‘Артаньян явился и, в отличие от большинства людей в подобном состоянии, постарался выглядеть как можно более здоровым, тогда как практически любой человек, из всех, кого я знаю, сделал бы всё возможное, чтобы в данной ситуации выглядеть ещё более больным. Но капитан был действительно болен. Король увидел его состояние и устыдился своей настойчивости.
– Господин д'Артаньян, – сказал Людовик. – Я полностью доверяю вашей преданности и выбрал вас для выполнения определенного поручения. Если бы вы были в лучшем состоянии, я уже сегодня сообщил бы вам все его подробности. Вернитесь пока домой и позаботьтесь о своем здоровье, которое мне очень дорого. Дело, которое меня занимает, может быть отложено на два-три дня, когда вы уже опять будете на ногах.
В этом Людовику не хотелось признаваться даже родной матери, так что он представил дело так, будто бы сразу поверил словам д’Арленкура. Предложение направить к капитану лучшего врача, Жана-Батиста Дени, он воспринял с энтузиазмом. Во-первых, это выглядело проявлением заботы, которое некоторым образом могло загладить возникшую неловкость. Во-вторых, всё-таки внешний вид капитана мог быть обманчивым, а Людовик XIV был недоверчив ко всем, так что свидетельство лучшего врача позволило бы ему установить истину.
Жан-Батист Дени нашёл д’Артаньяна в весьма болезненном состоянии, он опасался, что болезнь может оказаться серьёзней, чем кажется на первый взгляд. К счастью, Дени уже не слишком доверял такому методу лечения, как кровопускание, и ещё к тому времени не слишком вошёл во вкус к переливанию людям крови животных, так что он находился в своей лучшей форме как врач и специалист своего дела. Он дал д’Артаньяну набор действительно полезных или хотя бы почти безвредных трав и порошков, прежде всего на основе чеснока, ромашки, шалфея, лаванды, розмарина, лимона, шиповника. Также он прописал ему побольше пить жидкостей, есть мёд, чернослив, изюм, орехи, на ночь выпивать стакан подогретого красного вина с мёдом и, закутавшись в два тёплых шерстяных одеяла, чтобы как следует пропотеть и спать подольше. Немного подумав, Дени решил, что все выписанные им лекарства скорее приятны, недели отвратительны, и это недопустимо роняет медицину в глазах капитана. Дени был глубоко убеждён, что настоящее лекарство должно быть отвратительным на вкус, а при возможности и на запах, приём его должен быть больному неприятен, а лучше – тошнотворен и непереносим, только тогда лекарство подействует. Иначе больной не будет ощущать, что лечится, и лечение будет не столь эффективным. Поэтому Дени прописал добавлять ко всему кору ивы, полынь, рябину и одуванчик. Немного подумав, он вычеркнул мёд, изюм, орехи и чернослив. После этого Дени осознал, что сделал для д’Артаньяна всё, что было в его силах.
Д’Артаньян сложил на стол все лекарства от Дени, заплатил за всё десять пистолей и спровадил лекаря.
— Чёрт подери, вся эта ботва, которую он притащил, не стоит и девяти су! — сказал он. — Но не могу же я отпустить личного врача Его Величества без должной оплаты! Меньше десяти пистолей дать было бы просто неприлично! Чертовски дорого болеть в Париже! Больше никогда не заболею! Что это он вычеркнул? Мёд, изюм, орехи и чернослив? Болван! Да нет же, он не вычеркнул, он подчеркнул, и ослу понятно, что эти ингредиенты – самые важные! Не мог же он вычеркнуть такое! Просто у него рука дрожала или зрение подвело, так что линию он провёл не под текстом, а прямо по тексту. Но меня не проведёшь! Именно эти ингредиенты я и оставлю, а остальное – вон!
Тут д’Артаньян обратился к денщику.
— Дружище, выброси вон все лекарства и травы от господина Дени, кроме мёда, орехов, чернослива и изюма, — сказал он.
— Господин капитан, здесь нет ни мёда, ни орехов, ни чернослива, ни изюма, только травы и порошки, — ответил денщик.
— За десять пистолей мог бы принести хотя бы что-то полезное! — проворчал д’Артаньян. —Значит, всё, что он принёс – вон. Это сено даже кони не станут есть. Сходи в лавку к Планше и возьми всё что я перечислил, всего по два фунта. Да не вздумай платить! У меня неограниченный кредит у Планше, я же его компаньон! Так что возьми всего этого побольше, по четыре фунта каждого ингредиента. К лечению следует относиться с большой ответственностью. Сколько стаканов с мёдом на ночь он рекомендовал? Один или два? Чёрт, не помню! Что ж, поступлю как Соломон, возьму нечто среднее между одним и двумя. Два с половиной. Для ровного счёта – три. Уж если он рекомендовал мне вино, неплохо было бы прихватить пару бутылей с собой вместо всей этой бесполезной травы! В счёт этих десяти пистолей он мог бы это сделать!
К счастью, капитан обладал небольшим запасом вина, которого должно было хватить для глинтвейна на ближайшую ночь, а на будущее он велел денщику пополнить этот запас в лавке того же Планше.
Итак, д’Артаньян выпивал на ночь три стакана вина с мёдом, так что предписание спать как убитый и пропотеть он выполнял с особым тщанием.

Вопреки предписаниям и диагнозу лекаря д’Артаньян всё же начал поправляться и через неделю был уже совершенно здоров. Вероятно, основной причиной было то, что он внёс существенные корректуры в рецептуру и дозировку.
На протяжении болезни д’Артаньяна Людовик XIV был весьма приветлив с Фуке, называл его другом, давал понять, что уважает и ценит его, даже намекал на предстоящее возвышение.
Друзья Фуке, однако, заметили, что в его отсутствие при упоминании его имени Король раздражается, давая ясно понять, что разговоры об этом человеке ему не приятны. Это был весьма опасный симптом.
Так что доброжелатели предупреждали Фуке лично или через его наиболее близких друзей, которым бы он больше поверил, о том, чтобы он поостерегся и предпринял меры для спасения. Суперинтендант получил предупреждение от мадам дю Плесси-Бельер и от мадам Юксель, другой хорошо информированной дамы, а также от Гурвиля. Но он не придал этому значения. Для того, чтобы его не донимали этими предупреждениями, он в разговорах с ними согласился, что опала вполне возможна, но он, однако не видит для себя выхода, так что предпринимать ничего не будет, поскольку у него нет никакого средства для предотвращения беды, никакого плана, он полагается на волю Господа и Короля.
Это были, разумеется, отговорки. Если бы Фуке действительно осознавал, что ему готовится не только отстранение от должности, но и арест с последующим расследованием его действий на посту суперинтенданта финансов, он бы мог подготовиться: навести порядок в документах, то есть уничтожить хотя бы те из них, которые хоть как-то могут его компрометировать, пусть даже лишь косвенно. Лучше было бы для него лишиться даже части ценных бумаг, чем допустить возможность расследования их происхождения, давая следователям нить для распутывания его действий и связей. А уж тем более он мог бы их спрятать так, чтобы никто кроме него не смог бы их найти, но он держал всё у себя под рукой, в рабочих кабинетах, которых было у него несколько, а также в домах и дворцах, которых также было заметно более, чем потребно одному семейному человеку.
Четвёртого сентября д’Артаньян поправился настолько, что смог лично явиться в кабинет Короля. Людовик сказал секретарю, чтобы к нему никого не пускали и плотно закрыл двери.
— Капитан д’Артаньян, я очень доволен вашей службой, — для начала разговора сказал Людовик. — Вы были совершенно правы в своих поступках при попытке арестовать мятежников, я признаю, что напрасно ограничил ваши полномочия, по совету господина Кольбера, поскольку он сомневался в вашей преданности в деле, где у вас, как оказалось, ситуация осложнялась многолетней дружбой с людьми, которым вам предстояло арестовать. Находя сомнения Кольбера не беспочвенными, я всё же в душе противился этим методам, однако, как вы понимаете, наряду с необходимостью покарать преступников, имела место ещё более настоятельная необходимость сделать это как можно быстрее, а потому решительнее, чтобы не допустить распространение тайны, которая никогда недолжна была выйти за пределы, которые ей установил кардинал Ришельё и его преемники. Что ж, я думаю, конфликт, если он был, исчерпан, и прошу вас не держать зла на господина Кольбера, который помогает мне управлять самым великим государством Европы и в финансовых вопросах выполняет свои функции столь же превосходно, как вы выполняете свой долг на военном поприще. Итак, надеюсь, мир между вами и Кольбером восстановлен навсегда?
— Я никогда не враждовал ни с одним из слуг Вашего Величества, — ответил д’Артаньян уклончиво. — Уверяю вас, если между нами когда-то пробежала кошка раздора, то я её попросту не разглядел, а то, что видел во мне господин Кольбер, пусть остаётся на его совести. Если он изменил своё отношение ко мне, то вопрос, действительно, исчерпан.
— Вот и чудесно, если вы не обманываете меня, — сказал Король. — Вы нужны мне оба, а в настоящее время именно вы, господин д’Артаньян, нужны мне как никто другой. Вам надлежит выполнить мой приказ как можно точней, выполнить его так, чтобы ничего нежелательного не произошло вследствие выполнения этого приказа. Вы отвечаете не только за чёткое выполнение этого приказа, но и за последствия, которые могут возникнуть в случае недостаточно аккуратного его исполнения.
«Что же это за приказ такой? — подумал д’Артаньян. — Надеюсь, мне не будет приказано отправиться в Ад, чтобы расспросить Мазарини о том, где он зарыл какой-нибудь ещё один секретный клад?»
— Вам надлежит арестовать Фуке, — сказал Людовик.
«Пожалуй, этот приказ ничуть не лучше! — подумал д’Артаньян. — Я стану врагом трёх четвертей французского дворянства! К тому же на меня ополчатся все поэты и памфлетисты, а Лафонтен напишет очередную басню, где выведет меня в виде крокодила, удава или кого-то похуже того!»
Однако, д’Артаньян совсем не изменился в лице. По его виду можно было сказать, что Король попросил его прикрыть окно, подождать минуту, пока он поправит причёску у зеркала, или же спросил его мнение о том, с какими собаками лучше идти на кабана.
— В котором часу надлежит это сделать? — спросил д’Артаньян так, будто речь шла о том, чтобы принести Королю порцию телятины.
Даже самому д’Артаньяну пришло на ум это сравнение.
«Прикажете отбить или подать в естественном состоянии? — подумал д’Артаньян, мысленно ухмыльнувшись. — Предпочитаете хорошей прожарки, средней, или малой, с кровью?»
— Завтра утром вы его арестуете, господин д’Артаньян, сегодня же вы никоим образом не должны ничем выдать вашего намерения, — сказал Король.
— Ваше Величество, могу ли я попросить письменный приказ на тот случай, если господин Фуке не поверит мне на слово и вздумает не подчиниться? — спросил д’Артаньян. — Как-никак, простой капитан арестовывает министра.
— Вы получите письменный приказ, д’Артаньян, — ответил Людовик. — Но на будущее, пожалуйста, запомните. Простой капитан служит в гвардии. А вы – капитан королевских мушкетёров, который подчиняется мне и только мне, лично, и никому другому. Если я велю вам арестовать герцога и пэра, Принца, или кого бы то ни было, будь то генерала или маршала, или коннетабля, вы это сделаете, потому что мой приказ в моём государстве – высшая власть над всеми.
«У нас снова появился коннетабль? — удивился д’Артаньян. — Все, кого он перечислил – мелкие сошки в сравнении с великим Фуке. Принцев, герцогов и пэров я могу арестовывать пачками по три к ряду, генералов или маршалов – что ж, любопытно было бы приобрести такой опыт, но не хотелось бы превращаться в тюремщика, в страшилку королевства! Но вот к аресту Фуке надо изрядно подготовиться!»
— Если Ваше Величество скажет, что устного Вашего слова достаточно, я готов арестовать Фуке или кого угодно хоть прямо сейчас и здесь, — сказал д’Артаньян с выражением крайней решительности на лице.
 — Именно такой ответ мне и был нужен от вас, д’Артаньян, но письменный приказ вы получите сегодня вечером, — сказал Людовик. — Сегодня куда бы и с кем бы Фуке ни направлялся, ему не следует препятствовать. Завтра же он не должен дойти никуда, куда бы он не решил направиться. Вы его арестуете, когда сочтёте момент благоприятным. Желательно, как только он покинет свой дом, но если вы решите по каким-либо причинам, что следует подождать, вы арестуете его тогда, когда сочтёте наилучшим с точки зрения минимума последствий. Если он не выйдет из дома, значит, вы войдёте в его дом и арестуете его там. Завтракать Фуке будет дома, обедать он должен под стражей.
— Я всё понял, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян. — Всё будет исполнено.
— Д’Артаньян! — сказал Людовик в тот момент, когда капитан уже начал открывать двери, чтобы удалиться.
Гасконец развернулся и сделал два вежливых шага по направлению к Королю, чтобы выслушать дополнительные указания.
Король также приблизился к капитану.
— Вы возьмёте для этого дела столько офицеров и солдат, сколько будет необходимо, — сказал он. — Если потребуется – всю роту мушкетёров и всю гвардию. Всех! Вы не имеете права упустить Фуке.
— Да, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— И запомните, — добавил Людовик. — На этот раз никаких гвардейцев с какими-либо приказами об отмене ваших полномочий не будет. Они не появятся, даю вам слово. Если вдруг по какой-то причине кто-то захочет помешать вам выполнить ваш долг, убейте его.
— Завтра к обеду Фуке будет арестован, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
Король кивнул и, казалось бы, усталым и безразличным взглядом окинул комнату, словно бы не придавая значения тому, где он находится. Как будто бы он вернулся сюда после долгого отсутствия. Всё его возбуждение прошло. Он понял, что его приказ будет выполнен, и ему можно на время выбросить это дело из головы.
 — Я знаю, — сказал он тоном усталого пятидесятилетнего старика. — Я знаю, капитан. Вы выполните приказ. Ступайте.

Глава 289

Двор находился в Нанте, куда 29 августа Людовик XIV со всем двором прибыли в сопровождении лейб-гвардии и мушкетеров. Д’Артаньян по выздоровлении прибыл туда же. У Фуке были все возможности отказаться от поездки, или же скрыться по дороге, и более проницательный человек, разумеется, должен был бы заметить опасность и принять надлежащие меры для своего спасения. Но Фуке ощущал себя на подъёме, и этот восторг от достигнутого высокого административного положения, подпитанный надеждами взобраться ещё выше, сделал его вовсе слепым.
В Нанте же заседал Королевский Совет, который в этот раз присутствовал в полном составе, включая министров и государственных секретарей Летеллье, Кольбера, Бриенна, Лионна, и, разумеется, самого Фуке. Суперинтендант ожидал новых милостей от Короля, ведь совсем недавно он дважды снабдил его весьма заметными денежными суммами в десятки миллионов! Вопреки совету друзей он не отказался от поездки, а видя благожелательное отношение, которое ему демонстрировал Людовик, он находился в приподнятом настроении и ожидал самого лучшего развития ситуации для себя. Он наивно полагал, что все предупреждения о нависших над ним угрозах – это плод воображения завистников, которые выдают желаемое за действительное.
Продажа должности генерального прокурора сделала его полностью уязвимым перед Королевским судом, который, если бы он не совершил эту роковую ошибку, не мог бы преследовать его. Несмотря на то, что Фуке также, как и д’Артаньян, был совершенно разбит лихорадкой, он не только прибыл в Нант, но и не пропустил ни одного важного мероприятия с участием Короля, и явился на заседание Королевского совета, чтобы поприветствовать Его Величество.
— Как ваше здоровье, господин Фуке? — поинтересовался Людовик с видом крайне глубокой озабоченности и сочувствия. — Не лучше ли вам отдохнуть и прилечь? Ваше здоровье очень важно для меня и для Франции! Берегите себя!
— Благодарю, Ваше Величество! — ответил польщённый Фуке. — Кажется, мне немного не по себе, но одно ваше участие в моём здоровье действует на меня лучше всех лекарств! Я непременно скоро поправлюсь!
— Я очень надеюсь на это, господин Фуке, но всё же я рекомендовал бы вам бережней относиться к себе, — сказал Людовик. — Я пришлю вам Жана-Батиста Дени.
— Ваше Величество, ни один Жан-Батист не улучшит моё самочувствие так, как это сделали вы одной своей улыбкой одобрения! — возразил Фуке.
Король сделал вид, что не понял намёка Фуке на Кольбера, которого также звали Жан-Батист. Однако, вспомнив про Мольера, он решил пошутить.
— Что вы имеете против имени Жана-Батиста?  — спросил он. — Кажется ваш приятель Поклен, или как он себя называет Мольер, тоже носит это имя?
— Пожалуй, шутки господина Мольера будут для меня лучшим лекарством, чем припарки и порошки господина Дени, — решил отшутиться Фуке. — Во всяком случае я предпочитаю его из всех остальных Жанов-Батистов.
— Ну что ж, будь по-вашему, — ответил Людовик и ласково погладил Фуке по руке. — Лечитесь теми средствами, которые вам больше по душе, но только выздоравливайте побыстрей.
Фуке эту настойчивую заботу о своём здоровье со стороны Людовика воспринял как доказательство своей ценности для Короля. Людовик же попросту не желал оттягивать арест Фуке, но понимал, что арестовывать больного человека крайне нежелательно, ведь подобное обстоятельство вызовет крайне нежелательную волну сочувствия к Фуке со стороны следователей и судей, а он запланировал детальное и беспристрастное разбирательство дел суперинтенданта с гласным судом и приговором в конце дела. 
Я глубоко убеждён, что д’Артаньян ни словом не обмолвился ни с кем о полученном назавтра приказе. Но приказ подготовил Кольбер, подписал Король, и скрепил печатью канцлер Сегье. Этот последний, по-видимому, всё же рассказал об этом, как минимум, своей супруге. Это поступок, которого следует опасаться всем мужьям на государственной службе: раз уж вы не можете обойтись без жены, то, по крайней мере, не разбалтывайте ей ничего, кроме того, что вы хотели бы сообщить всей Франции! По-видимому, уже было много посвящённых в это дело лиц из числа приближённых Короля, хотя сам Фуке не обратил внимания на царившую при дворе атмосферу таинственности, или же не придал этому обстоятельству никакого значения, отнеся его, быть может, на счёт ожидаемого им предстоящего повышения. В окружении Людовика XIV все перешептывались, поспешно и тайком читали какие-то записки и сразу же их прятали и уничтожали, как только предоставлялась такая возможность. Казалось, что при дворе перестали говорить, и стали только переписываться. Возможно ли, чтобы люди, находящиеся друг от друга на расстоянии менее трёх шагов, слали друг другу письменные сообщения? Немыслимо!
Мушкетеры и гвардейцы прохаживались тут и там в кулуарах дворца, а двери королевского кабинета были закрыты для всех, секретарь Роза не пускал к Королю никого, кроме нескольких редких избранников, но в их число пока ещё входил и Фуке, что заставляло его думать, будто вся происходившая вокруг него камарилья ни коим образом не касается его персоны.
Безмятежность Фуке очень легко объясняется. Он чувствовал себя фактическим хозяином страны, Король был юн и неопытен, Королева-мать отошла от дел, Мазарини больше уже не было на свете. Фуке считал, и не без оснований, что Королю будет нелегко обойтись без него, тогда как Фуке с лёгкостью обошёлся бы без Короля, если бы ему и дальше продолжали действовать так, как он действовал до сих пор. Арест такого человека, как Фуке, фактически был государственным переворотом, но только лишь неформальным, так как формально Людовик XIV уже был Королём Франции и главой государства. Ему предстояло сделать шаг от формального положения хозяина королевства до положения фактического его хозяина, и в этом деле он всецело полагался на д’Артаньяна. Выбор его, несомненно, был единственно верный. Были люди могущественней его, или более ловкие, но они не были столь же преданными своему Королю как капитан мушкетёров. Были, возможно, люди и более преданные, то есть преданные до фанатизма, но они не обладали достаточной решительностью, храбростью, рассудительностью, осторожностью и даже мудростью, и при этом требуемым авторитетом, знанием своих солдат, умением их расставить в самых ответственных местах. Сочетанием всех качеств д’Артаньян был уникальным человеком, единственным в своём роде. Даже в этих непростых обстоятельствах Людовик опасался, что какие-то мелочи будут недостаточно учтены и что-то в результате пойдёт не по плану. Исход задачи, которую возложил Король на д’Артаньяна, казался не предрешённым даже самому Людовику. Но д’Артаньян не допускал и мысли о невыполнении приказа. Он не выполнил бы его, разве что лишь в случае внезапной собственной смерти, впрочем, я не уверен даже в этом. Это был уже не тот молодой и горячий гасконец, который мог бы быть обманутым коварной и обаятельной миледи, не тот уже достаточно зрелый, но ещё недостаточно осмотрительный и готовый к любому коварству мушкетёр, которого смог провести Мордаунт, этого человека не смог бы обмануть никто в этом мире. Даже я, хотя мои шансы я оцениваю наиболее высоко, поскольку никто не знал его так хорошо, как я. Я не хвастаюсь, я просто сообщаю правду. Ведь Атос относился к нему по-отечески, Портос – по-дружески, и только я видел в нём партнёра, а иногда соперника в увлекательнейшей и азартнейшей игре под названием «жизнь», такого соперника, которому желают победы во всех случаях, кроме тех, когда его победа означает ваше поражение, но и в этом случае такого, с которым не будешь плутовать, и по той причине, что плутовство рано или поздно раскроется, а также и по той причине, что ты слишком уважаешь и любишь своего соперника, чтобы прибегать к столь подлым приёмам. Я соревновался с ним в том, кто лучше ухватит у Фортуны то, что ему причитается. Но д’Артаньян не соперничал со мной, он просто шёл своей дорогой и время от времени дружески махал мне рукой. Выбор Короля был удачным, и этот выбор предрешил исход борьбы.
Да и как же мог Людовик выбрать кого-то другого после того, что для него совершил капитан его мушкетёров?
Обладая укреплённой крепостью Бель-Иль-ан-Мер со своим гарнизоном, имея в распоряжении фактически целый флот, Фуке, который носил титул Вице-Короля Америки, завязал теснейшие отношения во всех правящих кругах, который преобладал во всех этих кругах, и к тому же занимал должность генерального прокурора, а не только лишь суперинтенданта финансов, постепенно лишился почти всего – крепости, флота, прокурорской должности. Но эти потери были ещё не роковыми, как ему казалась, поскольку он готовился стать первым министром. Эта мысль, а также твёрдая вера в своей нужности Королю, ослабила его осторожность.
Вечером д’Артаньян получил у Летеллье запечатанный пакет, в котором хранился в полном секрете подписанный приказ об аресте Фуке и тысячу ливров на расходы.
Придя к себе, он тут же вскрыл пакет и прочитал приказ. В нем говорилось следующее:

«Именем Короля,
Его Величество, решив по веским соображениям обезопасить себя от господина суперинтенданта финансов Фуке, постановил и повелевает младшему лейтенанту конной роты мушкетеров господину д'Артаньяну арестовать вышеупомянутого господина Фуке и препроводить его под доброй и надежной охраной в место, указанное в меморандуме, который Его Величество вручил ему в качестве инструкции. Следует следить по пути за тем, чтобы вышеупомянутый господин Фуке не имел ни с кем общения, ни устного, ни письменного.
Дано в Нанте 4 сентября сего 1661 года (Подпись) Людовик».

К приказу был приложен меморандум, указывающий, какие действия следует совершить и в каком порядке. В первую очередь д'Артаньян со своими мушкетерами должен был арестовать Фуке по выходе из дворца. В сопровождении пяти или шести человек он должен был препроводить его в квартиру королевского камергера, вокруг которой его отряд должен был расположиться на страже.
Затем в документе указывалось:

«Господину д'Артаньяну следует принять меры предосторожности, не теряя Фуке из виду с момента ареста и не позволяя ему класть руки в карманы, чтобы он не имел возможности выбросить какую-нибудь бумагу, и сразу же по прибытии в упомянутый зал он должен сказать ему, что Король требует принести ему все бумаги, которые он имеет при себе, и внимательно проследить за тем, чтобы он не спрятал ни одной из них».

Отдельный документ предусматривал, что, если д'Артаньян окажется лишен «возможности действовать в результате приступа лихорадки», он может воспользоваться услугами двух приданных ему в помощь господ офицеров лейб-гвардии Деклаво и Мопертюи.
Еще один указ предписывал д'Артаньяну послать одного бригадира и двух мушкетеров в Ансени, чтобы выполнить приказ, который будет передан им там на следующий день. Полученный ими приказ предписывал им останавливать всех курьеров, посланных не от имени Короля. Это было сделано для того, чтобы Париж как можно позднее узнал об аресте Фуке. В пакете были еще и другие подписанные господином Летеллье депеши с печатями, приказывавшие комендантам крепостей и замков, в которых должен был останавливаться кортеж с арестованным, «оказывать господину д'Артаньяну всю затрёпываемую им помощь». Письмо к господину де Камарсаку, коменданту замка в Анжере, предписывало вывести из замка находившийся там небольшой гарнизон. Другое письмо Короля содержало инструкцию мэрам и эшевенам этого города принять д'Артаньяна и его отряд, снабдить его жильём и провиантом, причём расквартировать отряд предписывалось бесплатно, а за провиант разрешалось взымать плату. На эти цели, как я уже указывал, д’Артаньяну было вручена тысяча ливров. В Анжере, где капитану мушкетёров предстояло ожидать дальнейших указаний, д'Артаньян имел право предпринимать любые шаги, необходимые для обеспечения его пленника надежным местом жительства. Ему поручалось обеспечить Фуке меблировкой на этот случай и соответствующим его статусу обслуживанием со всеми удобствами, но при этом предписывалось обыскивать его вплоть до белья.

Глава 290

Вечером Король ещё милостиво общался с Фуке и успел потребовать и получить у него ещё деньги на нужды флота.
— Господин Фуке, наш флот необходимо укреплять, в особенности военный! — сказал Людовик. — Предстоит также укрепить командование флотом. Некоторые адмиралы никуда не годятся, если предстоят серьёзные морские сражения, нужны опытные адмиралы и капитаны. У вас, господин Фуке, большой опыт в этой сфере, как мне доложили, и он пригодится нам.
Фуке был доволен, ведь он решил, что ему будут поручены также и функции военно-морского министра.
— Вы совершенно правы, Ваше Величество, флотом следует заняться как можно скорее и очень тщательно, — сказал Фуке. — Два миллиона ливров, которые вы просите, это, конечно, лишь малая часть необходимых вложений. Я немедленно подпишу ордер на два с половиной миллиона, а через месяц, нет через три недели предоставлю вам ещё два с половиной миллиона.
— Чудесно! — воскликнул Король, изобразив восторг. — К этому вопросу мы вернёмся завтра в конце дня, приходите ко мне в семь часов вечера. А на Королевский совет завтра приходите к семи утра. Я назначил совет на семь часов, поскольку хотел бы после этого отправиться на охоту с моими мушкетёрами. Надеюсь свалить матёрого кабана.
«Ну вот чем объясняется несколько оживлённое движение среди мушкетёров! — подумал Фуке. — Они просто готовятся к охоте, поэтому проверяют оружие, чистят амуницию, им хочется блеснуть умением охотиться и произвести на Короля и сопровождающих его дам приятное впечатление, так что они наводят глянец на шпаги и пистолеты, пока их слуги чистят их амуницию военную форму! Король нуждается в моих деньгах и в моих советах для модификации военно-морских сил. Я – лучший друг и опора Короля, а паникёры вокруг меня лишь напрасно сотрясают воздух своими предупреждениями о грядущих несчастьях, которые им попросту мерещатся!»
— Я надеюсь, Ваше Величество, что ваша охота будет удачной, — сказал Фуке. — От всей души желаю вам успеха и надеюсь, что ваш выстрел будет метким. Убеждён, что вы свалите кабана с первого же выстрела!
 — Благодарю за пожелание, господин Фуке, — ответил Король и улыбнулся. — Я тоже на это рассчитываю. Раненный кабан может наделать много неприятностей.
— В таком случае будьте осторожны, Ваше Величество, — сказал Фуке с отеческой заботой.
— Вы забываете, что я отправлюсь на охоту не один, а с моими мушкетёрами, — ответил Людовик. — Их капитан не позволит случиться ничему непредвиденному, я полностью доверяю этому человеку и его людям. Так завтра в семь утра, не опоздайте же, господин Фуке. Без вас Королевский совет не сможет приступить к своей работе, а откладывать начало заседания нельзя, мы никогда этого не делали.
— Я никогда не опаздывал ранее, и не опоздаю на этот раз, — ответил Фуке.
— Я напоминаю вам лишь потому, что время начала состоится намного раньше, чем обычно, в семь часов утра, — напомнил Король. — До завтра, господин Фуке.
— До завтра, Ваше Величество, — ответил Фуке и удалился.

Между тем д'Артаньян, вернувшись к себе, тщательно изучил документы из полученного им от Летеллье конверта. Он почти дословно запомнил все предписания, чтобы не сверяться с ними по мере их выполнения. Затем он послал пять отрядов по четыре человека, чтобы один из них незаметно следил за домом Руже, где остановился Фуке, и проверял, нет ли там какого-нибудь подозрительного движения. Остальные отряды должны, не выдавая своего присутствия, находиться поблизости на случай необходимости подмоги.
— Отмечайте, сколько человек прибудет в дом, а также преследуйте тех, кто отбудет из него, — распорядился д’Артаньян. — Никто из находящихся в доме не должен ничего подозревать. До полуночи только наблюдайте. Но если из дома кто-то выйдет после полуночи, задерживайте всех, но не на виду у жильцов дома, а лишь после того, как они скроются из вида, например, зайдут за угол. Даже если это будет столетняя сгорбленная старушка, или пятилетний ребёнок, задерживать всех и доставлять ко мне. Если даже из дома выбежит собака, остановить, обыскать. Если вылетит голубь, застрелить и принести ко мне. Лейтенант д’Арленкур, вы будете командовать этими отрядами. Вы всё поняли?
— Да, всё понятно, господин капитан! — ответил д’Арленкур.

Мушкетёры, находящиеся в отпуске, были из него отозваны. Им было сообщено, что назавтра состоится королевская охота. Этот слух разнёсся по Нанту с быстротой молнии, и если у Фуке оставались какие-то сомнения, они испарились без следа.
Бриенн посетил Фуке в доме Руже и нашёл, что там все пребывало в спокойствии. Приступ лихорадки у Фуке возобновился, так что он сидел у камина, закутавшись в тёплый домашний халат.
— Какие новости во дворце, Бриенн? — поинтересовался Фуке.
— При дворе всё как обычно, а в мушкетёрских казармах оживлённо, отпускники возвращены и готовятся к походу, или к чему-то иному, — ответил Бриенн.
— Я знаю, назавтра назначена королевская охота, сразу после заседания Королевского совета, — ответил Фуке. — Король пригласил и меня на неё, но я ещё болен, как видите.
— Стало быть, вы не пойдёте завтра на Королевский совет? — спросил Бриенн?
— Невозможно! — возразил Фуке. — Его Величество лично дважды мне напомнил о нём и просил не опаздывать. Он сказал, что без меня заседание не начнётся. Как же я могу его подвести?
— Но ваша болезнь извинит вас, — сказал Бриенн. — Я же вижу, что вам стало хуже! Вчера вы выглядели намного лучше!
— Болезнь протекает волнами, но она уже отступает, — ответил Фуке. — Увидите, завтра я буду в полном порядке! Шестичасовой сон вернёт мне силы и здоровье.
— Садитесь лучше в карету и велите везти вас в Бель-Иль, —посоветовал Бриенн. — Мне не нравится происходящее.
— Друг мой, —  доверительно ответил Фуке. — Я открою вам тайну. Завтрашний день принесёт мне новый триумф. Кольбер проиграл, я, как минимум, получу военно-морское министерство, а скорее всего сделаюсь премьер-министром!
— Возможно ли? — усомнился Бриенн.
— Эта должность вакантна со смерти Мазарини, а кто лучше меня справится с ней? — спросил Фуке. — Вывод напрашивается сам собой. Я предвидел это ещё полгода назад, а сегодня вечером в разговоре с Его Величеством получил подтверждения этой догадке.
— Итак, вы всё же идёте на Совет? — спросил Бриенн.
— Пойду, если мне не станет хуже, — ответил Фуке.
Через полчаса Розе доложил Королю, что Бриенн принёс ему известия о здоровье Фуке.
— Пусть войдёт, — сказал Людовик.
— Ваше Величество, я передал господину Фуке ваше пожелание здоровья, — доложил Бриенн.
— И каким вы его нашли? — спросил Король.
— В последние полчаса ему стало намного хуже, — ответил Бриенн. — У господина Фуке был новый приступ лихорадки.
— Сходите к господину Фуке еще раз, прямо сейчас и справьтесь, стало ли ему лучше, — сказал Людовик XIV. — Возьмите с собой господина Дени, и пусть он прихватит с собой какие-то лекарства от лихорадки. Я хочу, чтобы господин Фуке исполнил свое обещание и вовремя пришел завтра на Совет.
Бриенн выполнил поручение. Около одиннадцати часов он явился в дом Руже к Фуке и на этот раз он нашел суперинтенданта в гораздо лучшем состоянии. Фуке ужинал в компании нескольких друзей, а Лафонтен при этом декламировал ему свою новую басню про Волка и Журавля. Фуке весело рассмеялся, услышав окончание басни.
— Вот и помогай после этого тем, кто сильней тебя! — воскликнул он. — Неосторожных ждёт волчья благодарность! Браво, Лафонтен!
И все присутствующие вознаградили баснописца аплодисментами.
— Бриенн, вы очень кстати! — воскликнул Фуке. — Присоединяйтесь к нашему позднему ужину!
— Я привёл к вам доктора Дени, — сказал Бриенн. — Его Величество направил нас к вам. Он велел доктору позаботиться о вашем здоровье, а меня просил напомнить вам про завтрашний Совет.
— Мне чрезвычайно приятна забота Его Величества, но это лишнее, — ответил Фуке. — Как видите, я не нуждаюсь в докторах, и я не забыл о завтрашнем Совете. Я обязательно буду и не опоздаю ни на одну минуту.
Бриенн и Дени распрощались и покинули дом Фуке.
— Берегитесь, это ловушка, —  сказал Фуке его интендант Гурвиль. —Бегите из Нанта как можно скорее. Велите отправить завтра во дворец ваши пустые носилки со спущенными шторами, а сами покиньте город в самой простой карете, не привлекая ничьего внимания. Предлагаю вам поменяться одеждой со мной или с кем-нибудь из присутствующих здесь.
Фуке только пожал плечами.
— Вот уже третьи сутки я слышу какие-то нелепые предсказания самых невероятных несчастий, которые меня ожидают, — сказал он. — У вас слишком бурное воображение, мой дорогой Гурвиль. Король никогда не осмелится арестовать такого человека, как я. Я всегда верил в свою звезду и всегда преуспевал. Сегодня же я получил слишком много доказательств благоволения ко мне Короля. Кроме того, он сегодня получил от меня два с половиной миллиона ливров, а через три недели я обещал ему точно такую же сумму. Эти деньги предназначены для наиболее важнейших дел, пока не скажу каких, но, поверьте, на самые насущные нужды. И никто не распорядится ими в интересах Короля лучше, чем я. Фактически эти деньги вернутся мне, и я буду ими распоряжаться по своему усмотрению. Мыслимо ли в этих обстоятельствах замышлять что-либо против меня? Кто же режет курицу, несущую золотые яйца? Друг наш, господин Лафонтен, напомните нашему Гурвилю эту басню!
— Скупец в погоне за наживой порой теряет всё, когда судьбу торопит, — продекламировал Лафонтен. — Один хозяин курицу имел, несла она ему златые яйца, в день ровно по яйцу. Решил хозяин что внутри у птицы запрятан клад, в нём золота полно. Подумал он, что в день лишь по яичку – потеря лишняя и времени, и денег, ведь курицу приходится кормить. «Возьму я всё и сразу» — он решил. И курицу зарезал. Что ж нашёл хозяин неразумный в потрохах? Да ничего! Всё то же, что в каждой курице найдёт любой: одни лишь потроха.
— Так жадность лишняя и торопливость лишила торопыгу тех доходов, которые имел бы он надёжно, но постепенно! — подхватил Мольер.
Присутствующие вновь наградили овациями Лафонтена, к которым присоединился и Мольер и Фуке.
По окончании ужина Фуке распрощался с друзьями и отправился спать.

Глава 291

В половине шестого утра д'Артаньян расположил своих людей в боевом порядке вокруг дома Фуке. К 6 часам утра всё было готово к аресту суперинтенданта финансов: значительный отряд мушкетеров в полном вооружении разместился как у парадного, так и у запасного выхода из дворца. Поскольку ожидался выход суперинтенданта всё-таки из парадного входа, там отряд был больше. Два эскадрона по двадцать человек в каждом ожидали со стороны парадного двора и центральных ворот.
Вдруг д’Артаньян услышал, что кто-то его окликает. Он узнал голос Кольбера и оглянулся.
— Господин д’Артаньян, получите срочную депешу от Его Величества, — сказал Кольбер.
«Чёрт побери! — подумал гасконец. — Король ясно сказал, что никаких сюрпризов с письмами, отменяющими мои полномочия, как это было на Бель-Иле, не будет!  Если Кольбер принёс мне бумагу, отменяющую арест Фуке, я его попросту насажу на мою шпагу и буду прав! Ведь Король ясно сказал: «Если вдруг по какой-то причине кто-то захочет помешать вам выполнить ваш долг, убейте его». Чёрт возьми, мне начинает нравиться поручение Короля, если прежде, чем арестовать Фуке я получу удовольствие заколоть Кольбера! Хотел бы я, чтобы у него была шпага, и чтобы он умел ей неплохо пользоваться. Впрочем, умение владеть шпагой – обязательное для каждого дворянина, так что с этой стороны всё складывается вполне терпимо. Да и шпага у него, кажется есть, хотя для Кольбера она – всего лишь часть придворного костюма!».
Д’Артаньян сделал знак своим людям отойти на почтительное расстояние, чтобы они не слышали, о чём будет разговор, и не вмешивались в дело, если ему придётся фехтовать с Кольбером.
— Вы пришли с письмом, отменяющим мои полномочия? — спросил д’Артаньян, сияя, словно золотой луидор. — Не могли бы вы предъявить мне бумагу, отменяющую приказ Короля и назначающего вас или кого-то из ваших людей моим начальником? Я горю терпением увидеть её! Бьюсь об заклад, на ней нет королевской печати!
—  Если бы дело обстояло так, как вы его изложили, вы могли бы меня заколоть в полном соответствии с распоряжением Его Величества, — ответил Кольбер. — Не волнуйтесь, господин д’Артаньян. Я не собираюсь удерживать вас от выполнения приказа Короля. Я лишь принёс вам депешу, согласно которой арест государственного преступника и негодяя Никола Фуке откладывается до окончания заседания Королевского Совета. Его Величество посчитал, что арест Фуке непосредственно у дома, где он проживает, может нанести слишком большую душевную рану его родным и близким. Поэтому вам предписано арестовать его при выходе из здания, где будет проходить Совет.
«Я всё-таки заколю его, если на бумаге нет печати! — подумал д’Артаньян. — Видит Бог, я не жесток, но отправить на небеса этого выскочку я считаю делом богоугодным! Даже Атос не возражал бы против такого развития дел!»
— Покажите мне вашу бумагу, — сухо сказал д’Артаньян. — Давайте мне её, не бойтесь, я её не порву. За всю мою жизнь я не уничтожил ни одной бумаги, подписанной Его Величеством.
— Можете убедиться, что на бумаге не только собственноручная подпись Короля, но также государственная печать, и даже приписка, сделанная Его Величеством уже после того, как на документ была поставлена печать, — сказал Кольбер и протянул документ д’Артаньяну.

Переданный Кольбером документ был написан его рукой, кроме самой подписи Короля, и гласил:

«Господину капитану королевских мушкетёров Шарлю д’Артаньяну предписывается начать исполнение полученного им приказа после окончания заседания Королевского Совета, не ранее. Господин Фуке должен иметь возможность беспрепятственно проследовать на заседание Совета. Арест произведёте только после подтверждения приказа господином Летеллье.

Король Людовик»

На документе стояла государственная печать, а ниже неё рукой Людовика была сделана приписка: «Г-н д’Артаньян! Пожалуйста, не убивайте Кольбера, он мне нужен. Следуя на заседание Совета, Фуке не должен получить свидетельства готовящейся акции. Если карета Фуке свернёт с дороги, ведущей к Совету и у вас будет основание считать, что Фуке пытается скрыться, арестуйте его немедленно. Людовик».

Д’Артаньян положил документ в карман и распорядился, чтобы мушкетёры отошли на почтительное расстояние и скрылись за углами соседних зданий и не попадались на глаза Фуке.

— Передайте Его Величеству, что всё будет исполнено, и в отношении приписки также, — сказал капитан Кольберу. — Я не стану вас убивать.
— Благодарю вас, капитан! — сказал Кольбер. — Прошу вас принять сто ливров лично от меня в качестве компенсации за то, что вам и вашим людям пришлось попусту мёрзнуть на улице холодным сентябрьским утром почём зря. Угоститесь на мой счёт по окончании дела.
— Я служу Королю и не принимаю денег от других лиц за ту службу, которую выполняю по приказу Его Величества, — ответил капитан. — Но если вы хотите угостить моих мушкетёров, я ничего не имею против. Отдайте деньги лейтенанту д’Арленкуру. Но не сейчас, а лишь тогда, когда дело будет завершено. Сейчас они только помешают делу. Если у вас нет больше ко мне дел, прошу вас удалиться как можно скорей. Карета суперинтенданта может выехать из ворот в любую минуту.
Кольбер кивнул и скрылся за углом здания.

За час до этого Кольбер посетил Короля и высказал ему свои опасения.
— Ваше Величество, если Фуке будет арестован рядом со своим домом, его домочадцы поспешат уничтожить бумаги, находящиеся в его кабинете, — сказал Кольбер взволнованно. — Это существенно осложнит следствие по делу злоупотреблений Фуке.
— Но приказ об аресте уже дан, — ответил Король. — Я сказал д’Артаньяну, что всякий, кто пытается его остановить – предатель.
— Дайте мне приказ о том, что арест переносится на время после окончания заседания Совета, — сказал Кольбер.
— И кто же доставит этот приказ капитану д’Артаньяну? — спросил Людовик.
— Я сам его доставлю ему, я лично! — ответил Кольбер с энтузиазмом.
— Если бы я хотел избавиться от вас, то я выполнил бы вашу просьбу, — возразил Король. — Но вы нужны мне, Кольбер. Едва вы предъявите подобную бумагу д’Артаньяну, он убьёт вас и будет совершенно прав.
— Я постараюсь убедить д’Артаньяна не убивать меня, —  ответил Кольбер. — Неужели он не поверит приказу с вашей собственноручной подписью?
— Нам придётся поставить на этот документ печать, но и в этом случае я не убеждён, что д’Артаньян поверит вам, — сказал Людовик. — Ваши фокусы с пронумерованными конвертами, отнимающими у него полномочия, которые я же сам ему делегировал, сильно обозлили его. Боюсь подозревать, что д’Артаньян не просто убьёт вас, но ко всему прочему сделает это с огромным удовольствием. Вместо маршальского жезла вы подложили ему такую свинью! Любой на его месте был бы взбешён.
— Я постараюсь загладить вину и подружиться с капитаном д’Артаньяном, — ответил Кольбер.
— Как угодно, но не пытайтесь подкупить его, — ответил Король. — Давайте вашу бумагу, которую вы, полагаю, уже сочинили, чернила и перо. И пригласите Сегье с печатью. Но имейте в виду, Кольбер, если д’Артаньян не поверит бумаге и насадит вас на свою шпагу, я не стану его наказывать, ведь он в этом случае будет выполнять мой собственный приказ.

Глава 292


Ровно в семь часов утра Король открыл заседание Совета, на котором присутствовали Фуке, а также Лионн, Летеллье, Кольбер, Бриенн, Бушра.
Суперинтендант направился во дворец на заседание Совета в носилках. Едва его носилки направились из его дома и скрылись из виду домочадцев, половина мушкетеров д'Артаньяна расположилась группами перед дверьми, контролируя все входы и выходы.
Другая половина скрытно последовала за Фуке.
Заседание во дворце проходило как обычно, обсуждались самые рутинные дела. Фуке всё ожидал, что Король сообщит о назначении его военно-морским министром или даже премьер-министром, но этого не произошло.
«По-видимому, что-то ещё не готово, — подумал Фуке. — Возможно, следует подготовить какие-то бумаги, патенты, приказы. Что ж, я подожду».
Когда заседание закончилось, первыми зал покинули Кольбер и Лионн. Мишель Летеллье подошел к Бушра, ведавшему в Государственном Совете прошениями и бывшему комиссаром Короля в Бретонских штатах. Он быстро сунул ему в руку сложенный в четверо листок.
– Быстро прочтите и исполняйте, – прошептал он.
Бушра незаметно развернул листок, на котором были написаны следующие слова: «Король повелевает Вам сейчас же опечатать дом господина суперинтенданта Фуке. Ни одна бумага не должна пропасть из его дома, отвечаете головой».
Бушра поспешно вышел из здания и направился к дому Фуке.
Людовик вдруг усомнился, что д’Артаньян верно понял его приказ, откладывающий арест Фуке. Поэтому он задержал Фуке у себя и весьма любезно стал беседовать с ним на самые различные отвлечённые темы. Разговаривая с суперинтендантом, Людовик как бы невзначай продвигался к окну. Тут он вспомнил, что на столе лежит карта Франции, прекрасный предлог для того, чтобы подойти к столу и по пути взглянуть в окно.
— Каково ваше мнение о прочности наших границ с севера? — спросил он. — Давайте посмотрим на карту.
Он направился к столу и проходя возле окна увидел во дворе д'Артаньяна со шпагой на боку. Это его окончательно успокоило.
— Не находите ли вы, что эти границы следует в скором времени укрепить? — спросил Король, которого уже совсем не интересовал ответ Фуке.
— Я нахожу, Ваше Величество, что следует укреплять те границы, которые мы желаем оставить без изменения, а там, где мы планируем наступать, следует укреплять войска, усиливать их снабжение провиантом, фуражом и, конечно, оружием, порохом и пулями, а также пушками и ядрами.
— А мы планируем наступать на Голландию? — спросил Людовик с удивлением.
— Достаточно взглянуть на карту, чтобы понять неизбежность этого, — ответил Фуке.
— Интересно, — проговорил Людовик. — Когда же, по вашему мнению, начнётся наша кампания в Голландии?
— Лет этак через десять-одиннадцать, — ответил Фуке.
— Ну, тогда мы ещё успеем обсудить этот вопрос несколько позже, господин Фуке, благодарю вас, — ответил Король, радуясь, что можно прекратить разговор самым естественным образом. — Я вас больше не задерживаю.
Суперинтендант откланялся и вышел из зала Совета в наилучшем расположении духа, осознавая, что молодой Король советуется с ним по самым разнообразным вопросам, даже тем, решение которых предстоит ещё совсем не скоро.
Фуке проследовал по большой центральной лестнице, где его ожидала толпа почитателей и просителей. Кому-то из них он что-то обещал, кому-то отказывал, кого-то приглашал зайти к нему с этим вопросом позже, но большая часть просителей остались без внимания. Фуке всё ещё был болен и торопился домой, чтобы прилечь и отдохнуть. Он спокойно вышел из дворца и направился к своей карете.
Д'Артаньяну надлежало арестовать Фуке, как только тот выйдет за ворота Дворца, но прежде следовало получить от Летеллье подтверждение приказа. Поэтому д'Артаньян разрывался между тем, чтобы последовать за Фуке и тем, чтобы направиться в Летеллье за подтверждением.
Летеллье, по-видимому, запамятовал о важности и срочности передачи указания капитану, поэтому он неспешно спускался по лестнице о чём-то беседуя с господином де Лафейядом. Д’Артаньян тщетно пытался издалека привлечь его внимание. Летеллье был полностью поглощён праздным разговором.
 Вероятнее всего, Лафейяд, тайный сторонник Фуке, о чём-то догадывался и поэтому он нарочно задерживал Летеллье в попытке дать возможность Фуке удалиться. Д'Артаньян был удивлен и подумал, что, быть может, Король передумал арестовывать суперинтенданта. Как бы ни было неловко прервать беседу министра, он подумал, что за невыполнение приказа придётся отвечать ему лично, ему, д'Артаньяну, и никому иному. Поэтому он подбежал к Летеллье, только что освободившемуся от навязчивого собеседника, и спросил его, не изменилось ли что-нибудь.
— Ничего не изменилось! — ответил Летеллье, как бы очнувшись от сна и оглядываясь вокруг. — Что же вы медлите? — спросил он.
«Это я медлю? — в гневе подумал д’Артаньян. — Чёрт его раздери, неужели трудно было хотя бы кивнуть головой?! Теперь этот болван скажет Королю, что я был недостаточно расторопным!»
Д'Артаньян в ужасе поспешно вбежал на дворцовую площадь и увидел там секретаря Короля и своего друга Роза.
—  Где Фуке? —  тихо спросил он, ничем не выдавая своего волнения.
— Он пять минут назад вышел из зала Совета, — ответил Роза. — Его носилки несут в сторону его дома.
«Если бы я мог сообщить моим мушкетёрам цель наших маневров, я бы заставил их следить за носилками Фуке и не выпускать из вида! — думал д’Артаньян в ожесточении. Неужели стоило устраивать такую секретность, что никто из мушкетёров не знал о цели нашего патрулирования, тогда как, подозреваю, все члены Совета и кое-кто ещё прекрасно обо всём осведомлены!»
В это время носилки Фуке уже миновали замковые стены, их пронесли мимо второго эскадрона мушкетеров, где никто и не подумал их задержать, после чего они, продолжая путь, тихо исчезли на улицах города.
Д'Артаньян вместе с пятнадцатью мушкетерами он вскочил в седло и бросился на поиски по улицам Нанта. Он настиг носилки на соборной площади и велел окружить их.
— Сударь, мне нужно поговорить с вами, — сказал он Фуке.
—  Ещё один проситель! — недовольно проворчал Фуке. — И у всех, конечно, неотложные дела! Не может ли ваше дело подождать до того момента, когда я вернусь к себе?
— Нет, сударь, то, что я должен вам сказать, не терпит отлагательств, — возразил д’Артаньян.
— Вот оно, значит, как! — озадаченно восклицает суперинтендант.
Даже вид капитана мушкетёров с пятнадцатью всадниками не насторожил его, поскольку он продолжал пребывать в мечтаниях о своей дальнейшей карьере.
Он вышел из носилок и поприветствовал д'Артаньяна взмахом шляпы.
— Ну что ещё у вас? — спросил он. — Какие-то срочные суммы для срочных поездок? Давайте ваш ордер, я подпишу, и вы получите ваши деньги.
— Монсеньор, мне приказано вас задержать, — сказал капитан.
—  Однако, господин д'Артаньян, точно ли, что вам нужен именно я? — удивился Фуке.
— Абсолютно точно, сударь.
— Просто задержать? — удивился Фуке. — Я должен кого-то подождать здесь, на улице, или мы возвращаемся к Королю? Он, по-видимому, хочет сообщить мне что-то срочное? Что означает слово «задержать»?
— Вот письменный приказ Его Величества, — ответил д’Артаньян. — Если Ваша Светлость желает более точный термин, извольте, мне приказано вас арестовать и препроводить к месту вашего дальнейшего пребывания.
— Куда именно? — спросил Фуке, всё ещё не веря в происходящее.
— Обещаю, что вы скоро узнаете об этом, — ответил д’Артаньян.
Фуке схватил из рук капитана бумагу и несколько раз её перечитал. Первые два раза до него не доходил смысл написанного, потому что глаза пробегали строки документа, а мысли его метались в голове, словно белка в колесе, та самая белка, которая изображена на его гербе.
Наконец, до Фуке дошёл смысл изучаемого им документа, и он изменился в лице.
— Не может быть! — сказал он тихо. — Ничего подобного я не ожидал. И уж во всяком случае не сейчас и не здесь. Ведь я беседовал с ним десять минут назад, беседовал о дальнейших планах. Я верил, что Король благорасположен ко мне более, чем к кому бы то ни было во всей Франции. Ведь я нужен ему! Что происходит, Боже мой! Что ж. Тут ничего не поделаешь. Господин капитан, я в вашем распоряжении. Если можно, прошу, чтобы все было сделано без лишнего шума. Пожалейте членов моей семьи. Ведь они-то ни в чём не виновны. А им теперь с этим предстоит жить. Боже мой, боже мой!

Глава 293

Говоря о членах своей семьи, Фуке сделал явное ударение на этих словах, глядя в глаза Кодюра, которого заметил в числе просителей, сопровождавших его носилки. Осознав, что того, в ком они только что видели потенциального дарителя милостей, арестовывают, просители врассыпную бросились бежать, опасаясь и того, что их могут также арестовать, и того, что их прост запомнят и сочтут соучастниками какого-то преступления, в котором, безусловно, виновен Фуке, поскольку ведь всем известно, что ни в одной стране мира глава государства не отдаёт приказа об аресте невиновных.
Кодюр, тем не менее, привыкший рисковать ради власть предержащих даже безо всякой выгоды для себя ещё со времён его преданной службе Анне Австрийской, и поэтому мало опасающийся за себя, ответил Фуке взглядом, что он всё понял, и что он предупредит об аресте родных Фуке, а также его камердинера, дворецкого, интенданта и прочих главных слуг.
Кодюр немедленно направился к самому верному камердинеру Фуке Лафоре и предупредил его об аресте хозяина. Лафоре тут же покинул Нант, спешно добрался до ближайшей подставы лошадей, которую Фуке содержал для всяких спешных дел в двух лье от города, выбрал лучшего коня и помчался в Париж. Там он сообщил роковую весть верной подруге суперинтенданта мадам Дюплесси-Белльер, которая тут же собрала в своём доме собрался маленький военный совет из сторонников своего любовника, находящихся в это время в Париже, во главе с аббатом Фуке.
— Следует отправиться в Сен-Манде и поджечь дом, – посоветовал аббат Фуке. – Это единственное средство спасти моего брата.
— Вы сошли с ума, Базиль!  — возразила мадам Дюплесси-Белльер. — Это же равносильно признанию того, что Никола Фуке есть что прятать от Короля! А это, в свою очередь, все равно что подписать ему смертный приговор. Королю не в чем упрекнуть Фуке, и он будет вынужден отпустить нашего друга.
— Каждому человеку есть, что скрывать, мадам, — возразил аббат Фуке. — Даже у меня есть кое-что из того, что я не согласился бы показать никому на свете. А что уж говорить о суперинтенданте финансов! Ему приходилось осуществлять различные рискованные операции, и документы об этом всегда можно истолковать в ту или иную сторону. Продувной обвинитель придаст любой бумажке такой смысл, что выставит любого, к ней причастного, чуть ли не государственным преступником. И поверьте мне, мадам, у Никола есть важные бумаги, которые никоим образом не должны попасть в руки врагов.
— И из-за нескольких бумажек вы готовы спалить такой замечательный дом?! — возразила мадам Дюплесси-Белльер.
У неё в памяти оставались и великолепная обстановка дома Фуке, и счастливые минуты, проведённые в нём, и восхищение от многих произведений искусства – картин, статуэток, редчайшей посуды из китайского фарфора, золотых обеденных приборов и всего прочего. Она ни под каким видом не могла бы допустить подобного злодейства – уничтожения всех этих шедевров.
— Поймите, мадам, дом и богатство – дело наживное, мы все поможем Никола возместить его убытки новыми доходами! — не унимался аббат Фуке. — Но если будет найден всего лишь даже один документ, сыщется одна единственная бумажка, которая сможет быть истолкована против Никола, она будет именно так истолкована, что грозит ему самыми жесточайшими бедами. Я боюсь представить и не хочу обсуждать худший вариант развития событий, но мы должны опасаться самого худшего и предвидеть самые крупные неприятности, сделать всё возможное, всё от нас зависящее, чтобы избежать их или хотя бы ослабить насколько это получится.
Спор затянулся, комитет спасения Фуке превратился в комитет демагогии, как это всегда бывает, когда важный вопрос решают более чем два человека.
Те несколько часов, на которые Лафоре опередил официальных курьеров, были потеряны самым бездарным образом. По этой причине этому гражданский судья д'Обре успел без каких-либо помех опечатать в первозданном виде все бумаги Фуке в его доме в Сен-Манде, а канцлер Сегье сделал то же самое в суперинтендантстве.
«Фуке хотел получить печати, — говорил после этого с сарказмом Сегье, намекая на желание Фуке стать первым министром или канцлером. — Что ж, ему не на что жаловаться! Вот он их и получил!»
Д’Артаньян направил гвардейского офицера Деклаво сообщить Королю о том, что приказ об аресте Фуке выполнен.
Людовик XIV вышел из своего кабинета и прошел в караульное помещение, где в то время находились многие дворяне, в том числе Тюренн, Конце, Лионн, Вильруа.
— Господа, — громко сказал Король, — я велел арестовать суперинтенданта. Этот человек злоупотреблял доверием кардинала Мазарини, а также впоследствии обманывал и обкрадывал меня. Следственная комиссия разберётся со всеми его преступлениями. Быть может, кто-то из вас удивится тому, что ещё сегодня я милостиво беседовал с ним. Знайте же, что ещё четыре месяца назад я решил его арестовать, поскольку располагал достаточными доказательствами его вины. Но поскольку он действовал подкупами, создавал лояльные себе коалиции и комитеты, объявить об аресте человека такого уровня было не просто, могла повториться Фронда. Мы не хотим гражданской войны. Но я не потерплю в моём королевстве подобных преступлений, каковые чинил Фуке. И не допущу новых заговоров, подобных тем, в которых участвовал Фуке, чему, я убеждён, мы ещё найдём неопровержимые доказательства. Некоторые подробности некоторых заговоров столь чудовищные, что я не могу их вам сообщить, поскольку это связано с государственной тайной. Отныне наступило время, когда я сам стану заниматься своими делами. Мне не нужны люди, которые под видом помощи мне творят за моей спиной свои мерзкие дела. У меня не будет суперинтенданта финансов, у меня не будет премьер-министра. Я буду вникать во все государственные дела сам.
Многие из вчерашних сторонников Фуке поспешили проявить себя как его яростные противники и непримиримые враги, хотя далеко не все. Кое-кто задолжал семье Фуке изрядные суммы, и, допуская, что расписки на эти суммы хранятся, быть может, в надёжном месте, не спешил открыто заявлять о своём осуждении Фуке. Оставались и те, кто был бескорыстно верен Фуке, но это были, в основном, члены его семьи, либо близкие друзья, включая мадам Дюплесси-Белльер, которая, быть может, была Фуке супругой в гораздо большей степени, чем мадам Фуке.
Многие придворные были подавлены энергией молодого суверена, опасаясь и за свою судьбу, потому что мало кто был совершенно безгрешен, да и были ли такие? Но внешне очень многие спешили решительно осудить Фуке.
В кулуарах герцог де Гевр негодовал с явной завистью к д’Артаньяну:
— Почему Его Величество доверил столь важную миссию какому-то там капитану мушкетёров? — возмущался он. — За что мне такое унижение? Ведь это дело соответствует только моему рангу! Неужели же я не смог бы арестовать Фуке ничуть не хуже д'Артаньяна? Да я, если хотите знать, смог бы арестовать собственного отца, а уж тем более своего лучшего друга.
Не могу сказать, что эти высказывания добавили ему друзей. Скорее наоборот. Ведь де Гевр считался другом Фуке.
Как только арест состоялся, чиновники Короля изъяли все бумаги Фуке и арестовали некоторых его людей, включая Поля Пелиссона. Чтобы полностью исключить риски гражданской войны, из Нанта на захват Бель-Иля были посланы войска.
Поскольку парализованные нерешительностью, близкие Фуке так ничего и не предприняли, прибывшие чиновники опечатали и описали все бумаги суперинтенданта в Сен-Манде, Во-ле-Виконт, Фонтенбло и парижской резиденции. Другие агенты изъяли бумаги Пелиссона, Бриенна и Гурвиля. Все эти меры были приняты с санкции канцлера Сегюра после того, как через два дня после ареста Фуке в Фонтенбло прибыл королевский курьер.
Ошеломленной мадам Фуке было велено уехать и поселиться в Лиможе. Гурвиль, пользуясь своими многочисленными связями, помог ей организовать переезд и позже добился у Короля разрешения одолжить ей какие-то деньги на жизнь. Пострадали и братья Фуке. Франсуа Фуке, архиепископу Нарбоннскому, приказали переселиться в Алансон; Луи Фуке, епископу Агдскому, – вернуться в свою захолустную епархию. Самый младший, Жиль Фуке, лишился придворной должности старшего конюшего. Базиля Фуке сослали в Гиень.
Королева-мать заступилась за мать Фуке, с которой была знакома давно и сохраняла дружеские отношения. Благодаря её заступничеству старая Мари де Мопё смогла остаться в Париже и опекать двух малолетних детей Фуке. Мадам дю Плесси-Бельер сослали в Монбризон, ее бумаги также изъяли. Ее зятя маркиза де Крюи, недавно произведенного в генералы парусного флота, разжаловали. Гурвиль, «одолжив» казне по «предложению» Кольбера полмиллиона ливров, ускользнул и в дальнейшем тихо жил недалеко от Ангулема у герцога де Ларошфуко. Остальные люди Фуке тоже рассеялись, опасаясь ареста.
Герцогиня де Шеврёз поздравила Кольбера с победой.

Глава 294

Филипп сидел у окна, забранного решёткой и смотрел в небо. Он не отказывал себе в удовольствии говорить сам с собой вслух. К чему скрывать абсолютно все свои мысли? Если всё время молчать, ведь так можно разучиться говорить, разучиться владеть своим голосом. А слова капитана д’Артаньяна глубоко запали в его сердце, потому что они подарили ему надежду, даже в том случае, если сам капитан ничего такого не имел в виду. Поэтому Филипп решил говорить вслух, тренировать голос, иногда даже представлять, что он разговаривает со своими придворными. Действительно, как знать, быть может, Судьба ещё предоставит ему возможность вернуться хотя бы ещё на сутки к тому положению, которое он занимал целый день! А ведь он так бездарно распорядился этим днём! Впрочем, вслух он говорил только самые обычные фразы, оставляя сокровенные мысли только для самого себя, ведь вполне возможно, что кто-то подслушивает его речи и сообщает обо всём услышанном его жестокому брату! Тогда пусть они слышат, как он тоскует, какому отчаянию он предаётся, а все надежды и чаяния он будет произносить только мысленно!
— Даже самой ничтожной птахе Господь дал свободу! — сказал Филипп, глядя на полёт птиц. — Только у меня это право отнято. Даже самые ничтожные букашки, и те могут ползти туда, куда вздумается, а я должен провести всю жизнь в четырёх стенах. Говорите после этого о справедливости! Был ли когда-нибудь кто-нибудь несчастней меня? Если измерять несправедливость по соотношению между тем, на что я имею право, и тем, что мне выпало в действительности, едва ли в целом мире можно найти кого-то, с кем Судьба обошлась столь же жестоко, как со мной. Остаётся лишь сидеть, смотреть в окно и призывать смерть. Если бы Господь не запретил самоубийство, быть может, это был бы самый лучший выход для меня…
Филипп украдкой посмотрел на двери.
«Любопытно, слушают ли меня они? — подумал он. — Нет, я не доставлю им такую радость! Людовик, вероятно, не слишком бы огорчился известию, что я умер, не важно от чего и как, от болезни ли, от несчастного случая, или наложил на себя руки! Ему так только проще! Вроде бы и не виноват ни в чём, и никаких проблем больше не будет со мной! Буду надеяться всё же на перемену в судьбе. Ведь надежда на лучшую долю – это всё, что мне осталось! Буду изучать испанский язык, буду читать книги по истории Франции и Европы. Мне это разрешили. У меня есть несколько таких книг. Времени у меня предостаточно. Так что буду готовить себя на случай, если судьба вновь предоставит мне такую возможность. В самом деле, ведь если бы я был более решительным и осторожным, я мог бы просто не допустить возвращения Людовика! Вся страна была в моих руках на весь день! Я мог бы защитить себя от подобных случайностей, я мог бы позаботиться о том, чтобы спрятать Людовика более надёжно, там, откуда бы он никогда не смог возвратиться! Почему же д’Эрбле не оставил его в Бастилии?  Ведь оттуда его никто не смог бы извлечь! Во всяком случае менее чем за сутки. Эх, надо было бы поместить его сюда, в эту самую камеру, откуда не могу выйти я, и, следовательно, откуда не смог бы выйти и он!»
Филипп не знал, что я именно это и сделал – поместил Людовика не просто в Бастилию, а в ту самую камеру, где сидел раньше Филипп, и где он сидел теперь. В этом случае внешность Короля никак не помогла бы ему! Только такой человек как д’Артаньян смог найти способ освободить Людовика, вернуть его на место, и поместить Филиппа обратно туда, откуда я его извлёк с таким трудом и используя такие расходы, такую власть, такие методы, которыми д’Артаньян никогда не обладал! Все мои методы и возможности д’Артаньян победил необычайной целеустремлённостью, хитростью и настойчивостью. Но Филипп этого не знал, поэтому он считал, что мы с ним допустили ошибку, что не оставили Людовика в Бастилии.
«Если бы я только знал, что этот день мой первый и последний день на свободе, разве я так прожил бы его? — думал Филипп. — Если уж я ничего не предпринял для укрепления своих позиций и исключения возможностей Людовика, если я не занялся делом, тогда надо было заняться хотя бы удовольствиями, теми, которых я никогда не видел раньше и теперь уже никогда не увижу в будущем! Я должен был найти эту девушку! Кажется, я узнал, что она – сестра графа де Гиша и дочь маршала де Грамона. Ведь если бы я распорядился её найти, её бы нашли! Я мог встретиться с ней, поговорить наедине, открыться ей! Мне кажется, она сочувствовала моим злоключениям, она если даже и не полюбила меня, то уж во всяком случае не оттолкнула бы! Я отдал бы десять лет жизни за один день с ней, просто за разговор по душам. Да что там! Я отдал бы всю оставшуюся жизнь за один час с ней. У меня была возможность провести с ней весь этот день, а я вместо этого занимался всякой ерундой, по сути дела ничем. Я был озабочен лишь тем, чтобы никто не признал во мне самозванца. Но, как выяснилось, либо я настолько на него похож, что мне ничто не угрожало, или же даже если бы кто-то и заподозрил что-то неладное, то ему и в голову не пришла бы правда. А даже если бы и пришла, то разве он решился бы озвучить свои сомнения? Да и кто бы ему поверил? Мою тайну знал только ваннский епископ и матушка. Я даже не встретился с ней! Постыдная трусость! Я боялся, что она догадается, что я – Филипп, а не Людовик! Но теперь я терзаюсь мыслью о том, что бы она в этом случае сделала? Решилась бы она сказать мне в глаза, что моё место в Бастилии? Или, может быть, приняла бы эту перемену как Божественную волю? Теперь я даже не узнаю этого, никогда не узнаю, любит ли она меня, жалеет ли, помнит ли вообще о моём существовании, или же постаралась забыть обо мне, как мы забываем наши самые страшные сны уже через несколько минут после того, как просыпаемся, или даже забываем, пока мы ещё и не проснулись толком. Если бы я знал, что она пролила обо мне хотя бы одну слезинку, моё отчаяние было бы не таким сильным. А если бы я знал про то, что Катерина Шарлотта де Грамон помнит обо мне, или – вот чудная мысль! – быть может, она меня любит!? Я не разузнал толком ничего из того, что мог бы легко выяснить. Я оробел. Это была моя самая большая ошибка. Разве человек, которому с самого рождения твердят, что он – наследник трона, человек, который ждал лишь совершеннолетия, чтобы начать царствовать, такой человек может испытывать робость? Перед кем? Перед своими подданными? Все остальные должны испытывать робость перед ним, а он =- ни перед кем! Даже Папа Римский должен был бы разговаривать с Королём если и не как с ровней, то с большим почтением. Были времена, когда Король Франции диктовал условия Папе! Об этом я уже успел узнать из книг. Так перед кем же, кроме Господа, может робеть Король Франции? Ни перед кем! Вот в чём секрет царствования, которым я не овладел! Я готовился к этому, ваннский епископ готовил меня, но он забыл открыть мне этот секрет. Если Король сделал что-то странное, то никто не смеет его осуждать, никто не смеет смеяться, и никто даже не смеет замечать этого! Если за столом Король прольёт на себя бульон, виноват кто угодно, но только не Король. Если Король оденется как-то необычно, назавтра это станет модой и все будут одеваться так, чтобы быть на него похожими. Если Король сбреет усы, назавтра все дворяне явятся ко двору без усов. Если Король вздумает растить окладистую бороду, она тотчас войдёт в моду. Почему же ваннский епископ не объяснил мне этого, не сказал, что Король – законодатель всего, и ему не следует проявлять робость? Наверное, потому, что ему не желательно было бы, чтобы я обрёл самостоятельность чересчур скоро. Что ж, это понятно. Но тогда господин д’Эрбле должен был оставаться рядом со мной, подсказывать мне правильные действия и не допускать ни при каких обстоятельств ах освобождения Людовика и моего ареста. А ведь он говорил мне, что д’Артаньян – его друг! Ну вот этот друг и разрушил всю его затею, а попутно – мою жизнь. Впрочем, ваннский епископ предупреждал меня, что мне больше всех следует опасаться д’Артаньяна. Ведь я его, кажется, куда-то отослал! Почему же он не отбыл на Бель-Иль, а вместо этого каким-то неведомым способом освободил Людовика и вернул ему его место во дворце? Это надо как следует обдумать, ведь правду мне теперь никто не расскажет!»
В это время я занимался своей карьерой при Испанском дворе. Я становился герцогом д’Аламеда, будущим посланником Испанского двора при дворе Французском.

Глава 295

Меморандум предписывал д’Артаньяну препроводить Фуке в замок Анжера. Но капитан решил, что точное соблюдение предписаний этого меморандума менее важно, нежели распоряжение Короля, чтобы всё было сделано максимально деликатно, без привлечения лишнего внимания и без поводов для бунта. Капитан мушкетёров прекрасно помнил, к чему привел неаккуратный арест советника Брюсселя, когда негодный мальчишка Фрике поднял крик на всю улицу о том, что Мазарини велел арестовать защитника народа. В этом вопле всё было чистой правдой, кроме того, что не Мазарини, а Королева, не арестовать, а задержать, и Брюссель ни в коей мере не заслужил такого эпитета, как «Защитник народа», во всём же прочем Фрике нисколько не погрешил против истины.
Фуке был намного более значительной фигурой, чем какой-то там советник Брюссель. И более влиятельной. Он имел множество сторонников, которые могли бы решительно противодействовать аресту. Они могли бы напасть на конвой в попытке отбыть Фуке. Д’Артаньян ни секунды не сомневался, что он со своими мушкетёрами успешно отобьётся от любой стихийно возникшей группы нападавших, но распоряжение не привлекать внимания следовало выполнять неукоснительно. Поэтому капитан решил отвести арестованного в ближайший дом, принадлежащий Великому Архидиакону Фурше, синдику штатов и дяде первой жены Фуке.
— Вы меня арестовываете прямо здесь, на улице, словно пойманного с поличным воришку? — возмутился Фуке.
— Я просто настоятельно приглашаю вас посетить вашего родственника Его Святейшество господина Фурше, — ответил д’Артаньян. — Вы ничего не имеете против того, чтобы заглянуть к нему?
— Фуке никогда не ходил в гости без приглашения, даже к своим родственникам, — высокомерно возразил суперинтендант.
— Я вас приглашаю туда зайти от имени Его Величества, — ответил д’Артаньян в тон суперинтенданту сопровождая свои слова изысканным наклоном головы на бок. — Пройдёмте.
— Так вы приглашаете меня к Королю или в Фурше? — спросил Фуке. — Если Его Величество желает меня видеть, я с преогромным удовольствием проследую к нему с вами или без вас!
— Его Величество везде у себя дома во Франции, так что приглашая вас к Фурше, я одновременно приглашаю вас к Королю и от имени Короля, — ответил капитан.
— Так вы меня не арестовываете? — спросил Фуке.
— В настоящую минуту – нет, — ответил д’Артаньян с улыбкой.
— Но я могу проследовать своей дорогой к себе домой? — спросил Фуке.
— В настоящую минуту – нет, — вновь ответил д’Артаньян с той же самой улыбкой.
— Но вы меня всё-таки не арестовываете? — переспросил Фуке.
— Я же уже дал вам ответ на этот вопрос, — напомнил капитан.
Фуке вздохнул и проследовал в дом своего бывшего дальнего родственника.
Архидьякон Фурше был удивлён вторжением Фуке и д’Артаньяна, о прибытии которых доложили ему его слуги.
— Господин Фурше, прошу у вас гостеприимства от имени Его Величества для всего лишь двух простейших дел, — сказал капитан после подобающих приветствий. — Надеюсь, вы не откажете оказать Его Величеству пару простых услуг?
— Если вы пришли от имени Его Величества, я рад служить вам и Его Величеству, — ответил Фурше. — Чем я могу быть вам полезен?
— Для начала позвольте нам пройти в дом и велите слугам закрыть за нами двери, — сказал капитан и сделал жест рукой троим из своих мушкетёров, чтобы они следовали за ним.
— Проходите, господа, — сказал Фурше.
— Что теперь? — надменно спросил Фуке, когда он в сопровождении д’Артаньяна и трёх мушкетёров последовали за Фурше в приёмную залу Архидьякона.
— А теперь, господин Фуке, в соответствии с приказом, с которым вы уже ознакомились, я арестовываю вас, — сказал д’Артаньян. — И первое, что я вынужден сделать, это совершить личный досмотр.
— Вы посмеете меня обыскивать? — воскликнул Фуке.
— А вы посмеете противиться приказу Короля Франции? — спросил капитан.
Д’Артаньян лично обыскал одежду Фуке, все найденные при нём бумаги и вещи он сложил в пакет и опечатал.
Одному из мушкетёров, выполнявшему также функции квартирмейстера, Сен-Мару, он поручил доставить этот пакет лично Королю вместе с написанным им тут же сообщением о том, что Фуке арестован благополучно, без привлечения лишнего внимания, и вскоре под конвоем отбудет в Анжер.
— Сен-Мар, распорядитесь, чтобы к чёрному ходу дома господина Фурше подогнали ту самую карету, — сказал капитан.
— Это там, — сказал Фурше и махнул рукой в сторону чёрного хода. — Да, там, налево и прямо.
— От имени Короля, господин Архидиакон, благодарю вас за первую из двух услуг, — сказал капитан. — Благодарю вас за то, что предоставили ваш дом для завершения процедуры ареста господина суперинтенданта. Согласитесь, было бы неловко обыскивать его на улице. Просить его снять сюртук, панталоны, туфли. Я думаю, что господин Фуке согласится, что в доме проделать всё это гораздо удобнее.
— Да, благодарю вас, господин Фурше, — сказал Фуке.
— Господин суперинтендант, вы, кажется, слишком бледны, — сказал д’Артаньян. — Я очень надеюсь, что причиной этого не является изъятие каких-то бумаг у вас. Ведь у вас не может быть, полагаю, таких бумаг, которые не следовало бы читать Его Величеству? Да и стали бы вы брать с собой такие бумаги, которые могут вам повредить, направляясь в Королевский Совет? Если эти бумаги предназначены для ознакомления Совета, они уже известны Его Величеству, а если они не предназначены для этого, для чего же было брать их с собой?
Фуке глубоко вздохнул, из чего капитан с некоторым сожалением и сочувствием догадался, что попал в точку.
«Какой наивный человек! — подумал капитан. — Таскать с собой бумаги, которые хотел бы скрыть от Короля, на встречу с Королём! Просто безумец!»
Приблизительно то же самое о себе подумал и Фуке.
— Моя бледность объясняется тем, что я немного проголодался, — ответил Фуке.
— В самом деле! — воскликнул д’Артаньян. — Нам предстоит долгий путь в карете. Ваше Святейшество! Не найдётся ли у вас чего-нибудь для позднего завтрака или раннего обеда господина Фуке? Это будет вторая просьба от имени Короля.
— Конечно, господа, я распоряжусь, чтобы подали обед, — рассеянно сказал Фурше.
— Обед – это слишком долго и слишком сложно, — ответил д’Артаньян. — И, кроме того, я бы воздержался от использования за столом ножей и вилок.
— Я предпочитаю обойтись чашкой бульона, — сказал Фуке.
— А вы, господин капитан? Господа? — спросил Архидиакон д’Артаньяна и мушкетёров.
— О, не стоит беспокоиться, Ваше Святейшество, — ответил капитан. — Я и мои люди не голодны. Мы успели подкрепиться, пока ожидали окончания Совета. Кроме того, в моей карете припасён кое-какой провиант в дорогу.
Через несколько минут слуги принесли для Фуке наваристый и горячий куриный бульон и три австрийские булочки из слоённого теста, закрученного в рогалик в форме полумесяца.
— Благодарю, — сказал Фуке и приступил к бульону и булочкам.
— Какие забавные булочки! — воскликнул д’Артаньян. — На вид очень аппетитные!
— Мой мажордом совершенно случайно узнал рецепт этих булочек в Австрии, — сказал Архидиакон. — Не желаете ли попробовать?
— Пожалуй, — сказал капитан.
Тут же были принесены булочки для д’Артаньяна и его мушкетёров.
— Весьма вкусно! — сказал капитан. — Такие нежные и хрустящие! И форма очень оригинальная, в виде полумесяца. Наверное, их очень удобно макать в кофе или в вино. Благодарю вас и вашего уважаемого мажордома. Такими булочками не стыдно угостить самого Короля!
— Вы думаете? — спросил Фурше, совершенно забыв о несчастной доле Фуке, своего бывшего родственника.
— Да, полагаю, что Его Величеству понравится, — сказал капитан. — Только не говорите, что рецепт привезён из Австрии, это будет им плохой рекомендацией. Просто скажите, что это ваше изобретение. Дайте им какое-нибудь название. Ну, скажем, полумесяц. Как вам такое название – croissant?
— Круассан! Да, пожалуй, подходит! — воскликнул Фурше.
— Только велите покруче загнуть края рожков, чтобы больше было похоже на полумесяц! — посоветовал капитан. — Спасибо за гостеприимство и удач вам, господин Архидиакон. Кажется, господин суперинтендант насытился?
— Да, благодарю вас, господин Фурше, — ответил Фуке. — Если надлежит ехать, я готов, господин д’Артаньян.
Ко всему сказанному добавлю лишь, что круассаны очень понравились Королю. Думаю, причиной было то, что он был в отличном настроении от известия, что Фуке арестован.
Фуке был водворён в карету с железными решётками, которые располагались не снаружи, а внутри кареты на всех окнах, так что снаружи карета выглядела вполне обычно, поскольку большинство знатных лиц, перемещающихся в каретах, как правило, ездили с задёрнутыми шторками. Слева от Фуке сел де Мопертуи, справа – де Клаво, а напротив – д’Артаньян и губернатор Бриансона господин де Бертран. Другие мушкетёры поехали верхом, сопровождая карету в Анжер.
В Мовэ к карете присоединилась сотня мушкетеров, которая выполнила функции эскорта. Лёгкая карета была запряжена в две пары отличных коней, так что все вместе они проскакали быстрым аллюром еще шесть лье.

Глава 296

Прибыв в Удон, д’Артаньян разместил Фуке с комфортом в пределах возможности так, чтобы при этом не оставлять его без присмотра ни на минуту.
— Господин Фуке, я попрошу вас написать одно письмо и дам вам для этого перо и бумагу, но лишь для этого, — сказал он. — Обратитесь к коменданту Бель-Иля, господину Лаайю де Нуайле, и велите ему сдать крепость войскам Его Величества без каких-либо сопротивлений.
— Но, как мне известно, войска Короля уже побывали на острове и не встречали никакого сопротивления со стороны местного гарнизона? — изобразил удивление Фуке.
— Вам отлично известно, господин суперинтендант, что комендант Лаай де Нуайле был готов отдать приказ, выходящий за рамки его полномочий, — возразил д’Артаньян. — Комендант без каких-либо на то оснований полностью подчинился ваннскому епископу и был готов оказать вооружённое сопротивление. Я не понимаю, каким способом Его Святейшеству удалось убедить коменданта так поступить, но полагаю, что у него были такие аргументы, против которых комендант был бессилен. Возможно, они связаны с персональной преданностью коменданта вам, господин Фуке, и его осведомлённостью о том, что ваннский епископ – ваш друг, или даже сугубо доверенное лицо. Офицеры показали, что комендант был полон решимости отдать приказ не подчиняться, не сдавать остров и, если потребуется, стоять до последнего солдата. И лишь после того, как ваннский епископ, полагаю, из милосердия к солдатам и офицерам гарнизона отозвал свой приказ о неповиновении, удалось избежать вооружённого столкновения. Мне известно, что Его Святейшество просил коменданта ограничиться задержанием королевских войск, позволив им высадиться с кораблей, но задержать их всеми возможными мирными средствами, такими как проволочки и видимость непонимания или недоразумений, и хотя бы лишь на время, достаточное, чтобы он сам и барон дю Валон могли скрыться в этой неразберихе. Кажется, это не вполне удалось, барон дю Валон погиб в завалах пещеры Локмария.
Фуке вздохнул.
— Но в этом нет вины коменданта, который полностью послушался ваннского епископа и проявил скорее лишь видимость лояльности по отношению к королевским войскам, — продолжал д’Артаньян. — После того, как войска Его Величества убедились, что мятежников нет на острове Бель-Иль, они удалились, и в настоящее время остров управляется людьми, сохраняющими верность вам, господин Фуке. Поправьте меня, если я ошибаюсь.
— Д’Эрбле назвал вас своим другом, господин д’Артаньян, — сказал Фуке. — Неужели он ошибался? Кажется, вы с ним находитесь по разные стороны баррикад?
— Я нахожусь на службе Его Величества, господин Фуке, и вы также ещё вчера уверяли, что также служите Королю, — сухо ответил д’Артаньян. — Если мы с вами в настоящее время находимся по разные стороны чего бы то ни было, то не моя вина в этом. Я не возводил баррикад на территории Франции, подвластной Королю. Если их возвели вы, вам за это предстоит держать ответ, но не передо мной, а перед правосудием. Что касается моих дел с господином д’Эрбле, я не считаю возможным обсуждать этот вопрос с кем-либо, кроме тех, кто вправе меня об этом спрашивать, а с вами, господин арестованный, я могу вести лишь те разговоры, которые сопряжены с моими обязанностями на моей службе Королю. В рамках этих обязанностей я хочу облегчить вашу судьбу, насколько это возможно, и в ещё большей степени, в тысячекратно большей степени, я желаю облегчить судьбу тех, кто при создавшихся обстоятельствах может оказаться втянутым в дело, которое будет стоить жизни им. Мне также небезразлична судьба тех верных слуг Короля, которые будут в этом случае с ними воевать, и многие из них также, вероятно, заплатят за это своими жизнями. Юлий Цезарь говорил, что нет ничего хуже гражданской войны, но сам же их и затевал. Неужели и вы будете столь же лицемерным? Я горячо надеюсь, что вы не желаете напрасного кровопролития, бессмысленного, жестокого и длительного. Подумайте и о том, что у солдат с обеих сторон есть, быть может, семьи – дети, жены. Если бы вы были сейчас с ними на Бель-Иле, вооружённое сопротивление могло бы иметь шанс повлиять на вашу судьбу в том направлении, которое желательно вам, но поскольку вы арестованы и находитесь под моей надежнейшей охраной, это кровопролитие не имеет никакого смысла для вас, как оно не имело бы смысла и для ваннского епископа и для увы покойного барона дю Валона.
— Как-то уж слишком спокойно вы уже второй раз говорите о гибели барона, — сказал с некоторой злобой Фуке. — Вероятно, так же равнодушно вы говорили бы и о гибели ваннского епископа.
— У меня есть на то причины, и вы правы, если бы обстоятельства в отношении господина д’Эрбле были бы в точности такими же, я говорил бы об этом со всей необходимой выдержкой, — ответил капитан.
«Чёрт подери, кажется этот Фуке переживает за Портоса и Арамиса сильней, чем за свою собственную судьбу! — подумал д’Артаньян. — Хотел бы я сейчас пожать ему руку и даже обнять его, но это лишь повредит и ему, и мне. Не могу же я сообщить ему, что Портос жив, а Арамис находится вне досягаемости Короля!»
— Вы будете диктовать, или позволяете мне самому составить текст письма? — спросил Фуке.
«Он хочет с помощью условных фраз сообщить что-то ещё, — догадался д’Артаньян. — Вероятно, попросит, чтобы были уничтожены его бумаги. Чёрт с ним, пусть пишет. Не мои проблемы, если какие-то бумаги уничтожит комендант Бель-Иля. Мне лично на эту тему не давалось никаких указаний. Помогать Кольберу в преследовании этого человека – не моё дело».
— Вы можете писать то, что я вам предложил, своими словами, но прежде, чем отправлять ваше послание, я с ним ознакомлюсь, предупреждаю вас об этом, — ответил капитан.
Фуке взял лист бумаги и написал следующее.

«Коменданту Бель-Иля г-ну де Лаайю де Нуайе от губернатора Бель-Иля Никола Фуке.

Вам надлежит сдать крепость Бель-Иль войскам Его Величества Короля Франции Людовика XIV согласно его праву владения и управления этим Бель-Илем в силу добровольно составленной мной дарственной. Никакие указания моих офицеров или доверенных лиц, кем бы они ни были, не должны заставить вас оказывать сопротивление законному хозяину Бель-Иля Королю Франции Людовика XIV. Вы обязаны подчиниться в этом отношении приказу любого официального лица, представляющего персону Его Величества, о чём будет свидетельствовать письменный приказ Его Величества с государственной печатью.

Никола Фуке,
Бывший губернатор Бель-Иля, бывший суперинтендант королевских финансов.
Писано сентября шестого дня в Удоне».

Д’Артаньян пробежал глазами бумагу, составленную суперинтендантом, и вернул её Фуке.
— Монсеньор, вы торопите события, или даже, может быть, предвосхищаете события, которые и не подумают состояться, — сказал он. — Вам, насколько мне известно, ещё не предъявлены обвинения, суд над вами не состоялся, вы не отправлены в отставку, ваша должность губернатора Бель-Иля всё ещё при вас.
— Вы смеётесь надо мной? — спросил Фуке с горестной улыбкой.
— Даже и не думаю! — возразил капитан. — Но подумайте сами! Если вы именуете себя бывшим губернатором острова, то на каком основании вы отдаёте приказы коменданту? Кроме того, ведь в начале письма вы указали себя действующим губернатором, а в конце – бывшим. Получается, что вас лишили этой должности, пока вы писали это письмо? Кто же мог бы это сделать? Кроме меня здесь никого нет, а я не имею полномочий на такие должностные изменения. Извольте переписать, подписавшись теми титулами и званиями, которые остались при вас, во всяком случае, до настоящего времени.
«Чёрт подери! — подумал д’Артаньян. — Если я готов закрыть глаза на кое-какие стилистические особенности, то такого явного сообщения о своём аресте, отправленного в Бель-Иль, да ещё с помощью моего курьера, мне не простит не только Кольбер, но и сам Король!»
— Вы слишком придираетесь к стилю моего письма, господин капитан, — ответил с усталой улыбкой Фуке. — Можно подумать, что не я, а вы изучали юриспруденцию.
 «Трудновато его провести, — с сожалением подумал Фуке. — Придётся действовать более тонко».
— Я познал кое-какие азы юриспруденции в атаках и в окопах, — ответил д’Артаньян. — Позвольте я, пользуясь этим письмом, как черновиком, кое-что поправлю в тексте, а вы перепишете набело.
— Делайте, как считаете нужным, — ответил Фуке равнодушным тоном.

Д’Артаньян внёс свои правки, в результате чего, текст стал выглядеть следующим образом:

«Коменданту Бель-Иля г-ну де Лаайю де Нуайе от губернатора Бель-Иля Никола Фуке.

Согласно моей воле я передал Его Величеству Королю Франции Людовику XIV остров-крепость Бель-Иль-эн-Мер. По этой причине Вам надлежит передать Бель-Иль-эн-Мер полностью под руку Его Величества. Подчинённому Вам гарнизону надлежит приветствовать войска Его Величества, подняв над крепостью государственный флаг Франции и личный штандарт с гербом династии Бурбонов. Салютовать запрещаю, ни единого выстрела даже холостыми зарядами не должно быть сделано из крепости острова. Ослушавшийся будет примерно наказан. Остров и крепость Бель-Иль-эн-Мер переходит под руку Его Величество и должна быть передана любой персоне, официально представляющей Его Величество Короля Франции Людовика XIV либо ему лично, прибывшему с конвоем или без оного.  Никакие указания моих офицеров или доверенных лиц, кем бы они ни были, не должны заставить вас оказывать сопротивление законному хозяину Бель-Иля. Вы обязаны подчиниться в этом отношении приказу любого официального лица, представляющего персону Его Величества, о чём будет свидетельствовать письменный приказ Его Величества или любой иной легитимный документ от имени Короля Франции.

Никола Фуке, губернатор острова-крепости Бель-Иль-эн-Мер,
суперинтендант королевских финансов».

Д’Артаньян также намеревался зачеркнуть фразу: «Писано сентября шестого дня в Удоне», но, подумав пару секунд, решил её оставить. При этом в уголках его глаз появились хитрые складки от улыбки, которую он, однако, не допустил до своих губ, которые сохраняли своё обычное прямое положение.
Фуке со вздохом переписал текст капитана дословно вместе с фразой о ток, когда и где написано это письмо.
Д’Артаньян наклоном головы поблагодарил Фуке и, сделав Сен-Мару жест, означающий, что он оставляет Фуке под его наблюдением, вышел из комнаты.
Оказавшись в другой комнате, капитан отогнул конец письма с указанием даты и места написания письма, затем, достав из сапога острый кинжал, отрезал им эту часть письма, которую затем положил в карман.
«Он полагает, что, узнав о месте пребывания Фуке, комендант догадается о том, что суперинтендант арестован, — мысленно сказал сам себе Д’Артаньян. — Но я не так глуп, как кажусь в профиль! Мы не оставим этого тонкого намёка в письме господину Лаайю де Нуайле!»
Затем д’Артаньян взял лист чистой бумаги и написал следующее:

«Ваше Величество! Посылаю вам бумагу, в отношении которой я надеюсь, что она позволит избежать случайных недоразумений между войсками Вашего Величества и гарнизоном на острове Бель-Иль-эн-Мер. Бумага будет более полезной в том случае, если на острове никто не будет знать о положении, в котором пребывает господин Фуке в настоящее время.
Капитан Ваших мушкетёров д’Артаньян».

— Лейтенант Мопертюи! — сказал капитан. — Вам надлежит доставить этот пакет Королю как можно скорей.
Д’Артаньян опасался, что Король вышлет войска на Бель-Иль, не получив такой документ, что приведёт в военному столкновению. К счастью, Король на время выпустил из виду необходимость решения вопроса с Бель-Илем, и Кольбер не успел напомнить ему об этом, так что письмо д’Артаньяна пришло как нельзя более кстати. Людовик сделал вид, что он не посылал войска к острову не по забывчивости, а именно потому, что ждал подобной бумаги. Так или иначе, спустя пятнадцать дней в результате инициативы д’Артаньяна один из офицеров гвардии, граф де Танд, получил в результате ключи от крепости Бель-Иль-эн-Мер и со своими ста пятьюдесятью гвардейцами разоружил гарнизон. Таким образом будет устранена опасность мятежа, что спасло не один десяток жизней.

Глава 298

Спустя несколько дней Король решил арестовать также и секретаря Фуке, Поля Пелиссона, литератора, академика Французской академии наук, занимавшего в ней кресло под номером тридцать четыре. Надо сказать, что перо Пелиссона было острым, язык перчёным, слова точными и яркими. Его памфлеты поражали не в бровь, а в глаз. Но большую часть своих творений он из осторожности публиковал под вымышленными именами или же не публиковал вовсе. Это его спасло. Отсидев в под арестом около четырёх лет, он дождался оправдательного приговора, после чего был выпущен на свободу и полностью утратил остроту своего пера. Он стал писать исторические панегирики, главный из которых посвятил Королеве Анне Австрийской, где воспевал её на все лады. Разумеется, это позволило ему примириться с Его Величеством Людовиком XIV окончательно, а после того, как он ещё и отрёкся от протестантской веры, его жизнь потекла размеренно и безмятежно. Но в ту пору он оставался под большим подозрением, так что Король лично распорядился не только арестовать его, но и тщательно конвоировать, дабы не допустить его побега или освобождения при помощи бунтовщиков, которые могли бы решиться на его насильственное освобождение.
Так что Король велел д'Артаньяну послать в Нант отряд мушкетёров для ареста и конвоирования Пелиссона в Анжер. В своём письме Его Величество добавил, что он полностью удовлетворен действиями д'Артаньяна по аресту и охране Фуке и намеревается в ближайшее время освободить его от дальнейшего выполнения этой задачи. Согласно этому письму, миссия д'Артаньяна должна будет завершиться выполнением последнего поручения по этому делу, которое состоит в препровождении Фуке и Пелиссона в Амбуаз, где Фуке надлежит передать под охрану знаменосца лейб-гвардии господина де Талуё, а Пелиссона затем отвезти в Париж и поместить его в Бастилию.
Во исполнение приказа Короля д’Артаньян направил для конвоирования Пелиссона до Анжера своего квартирмейстера господина де Сен-Mapа во главе с отрядом в двадцать мушкетеров. Кажется, де Сен-Мар вошёл во вкус работы главы тюремщиков, и проявил себя в этой должности великолепно, поскольку именно ему в конце концов была передана должность коменданта крепости Пиньероль, где содержались наиболее важные и опасные для Франции персоны. Но не буду забегать вперёд, в описываемый мной период Сен-Мар был всего лишь порученцем д’Артаньяна, его квартирмейстером и помощником.
 Лишь 1 декабря д'Артаньян смог покинуть Анжер со своими узниками и со всем своим отрядом. Чтобы исключить общение Фуке с Пелиссона во время переезда, д'Артаньян приказал поместить суперинтенданта в карету с зарешеченными окнами, а его секретарю предложил ехать верхом. Кортеж поскакал с большой скоростью, чтобы не привлекать внимания жителей местности, по которой они передвигались, но население соседних деревень сбегалось посмотреть на невиданный отряд, сопровождающий таинственную карету.
Д'Артаньян и его офицеры требовали, чтобы зеваки расступились и дали дорогу. Иногда приходилось сопровождать требовательные крики угрожающими жестами и даже один раз д’Артаньян едва успел оттолкнуть зеваку в сторону, чтобы он не попал под колёса кареты. Я не склонен приписывать этот поступок гуманизму капитана, и скорее объясняю его заботой об отсутствии задержек и препятствий для кареты с арестантом, хотя, впрочем, как знать?
Арест Фуке уже ни для кого не был тайной, так что зеваки понимали, кого везут в карете. Многие бывшие «друзья», клиенты или просто сочувствующие Фуке теперь превратились в его яростных врагов, или же изображали таковых изо всех сил. Самые мерзкие оскорбления слетали с их уст в адрес бывшего хозяина Франции.
К вечеру эскорт прибыл в пригород Сомюра со стороны моста через Луару. На следующий день, 2 декабря, они переночевали в Ла-Шапель-Бланш.
На следующий день в Туре ситуация усугубилась настолько, что около сотни горожан пытались окружить карету, при этом каждый что-то выкрикивал в адрес Фуке.
— Как же эти болваны любят изображать из себя цепных псов правосудия! —проворчал д’Артаньян, который для разнообразия решил проехаться верхом, обращаясь к своему спутнику де Мопертуи. — Дело Фуке ещё не начинало рассматривать, а они уже рвутся стать его палачами!
— Похоже, не получится разогнать их простым окриком, — ответил де Мопертуи.
— Следует опасаться, что они сломают карету, — сказал д’Артаньян. — Освободят ли они Фуке, или расправятся с ним, или просто поранят, любой исход неприемлем. Я уже имел случай убедиться, что заговорщики, намеревающиеся освободить арестованного, изображали из себя взбесившуюся толпу, собирающуюся с ним расправиться. Правда, их было вдвое меньше, чем здесь.
— Кто же им помешал? — спросил де Мюпертуи.
— Всего лишь два отважных человека: один опытный мушкетёр и молодой сын его друга, — ответил д’Артаньян. — Я сейчас продемонстрирую вам, как это делается. А вы повторяйте мои действия вместе с де Клаво, но с другой стороны кареты.
Де Мюпертуи кивнул и поехал направил коня к другому боку кареты, не спуская глаз со своего капитана.
— Дорогу! — воскликнул д’Артаньян. — Дорогу, я кому сказал! А ну-ка прочь! В сторону! Прочь с дороги, живо!
Он поднял своего коня на дыбы и заставил его протаранить боком нескольких зевак, которые слишком близко приблизились к карете.
Де Мюпертуи лишь подивился тому, насколько бесстрашно его капитан едет прямо на толпу из доброй сотни горожан, даже не вынимая шпаги. Основным оружием д’Артаньяна в этот момент были громкий голос, зверское лицо и небольшой хлыстик. Капитан не хотел обнажать шпагу против беззащитных горожан, чья вина состояла лишь в излишнем рвении в поддержке своего молодого Короля против недавно ещё такого всесильного Фуке. Толпа дрогнула и начала отступать.
— Дорогу! Прочь от кареты! — закричал де Мюпертуи, наезжая на горожан, обступивших карету с правой стороны.
Горожане отступили, и карета поехала дальше без проблем.
Кортеж заночевал в замке Грамонов, поскольку имеющиеся у д’Артаньяна бумаги позволяли требовать приюта там, где ему будет угодно остановиться. Поначалу д’Артаньян даже подумал о том, чтобы остановиться в замке герцогини де Шеврёз, но решил, что этого делать не следует.
«Где герцогиня де Шеврёз, там везде какие-то неожиданности, — подумал д’Артаньян. — А мне никакие неожиданности не нужны. Герцогиня, кажется, поддерживает Кольбера, но эта дама настолько непредсказуема, что лучше не рисковать. Тем более, что сама она сейчас находится в Париже, насколько мне известно. Впрочем, если она тайно прибыла в Тур, я этому нисколько не удивлюсь!»
В Грамонах д’Артаньян был полностью уверен. Граф де Гиш, кажется, уже делом проявил намерение верой и правдой служить Его Величеству, а его отец, маршал де Грамон, в отличие от многих грандов старой закваски, доказал свою неизменную верность Королю и Королеве даже во времена Фронды, так что эти люди были весьма надёжны.
Тем не менее, д’Артаньян распорядился, чтобы мушкетёры удвоили бдительность, поскольку горожане окружали замок и выкрикивали проклятия Фуке, что в равной степени могло быть проявлением истинных чувств, или же маскировкой намерения его освободить.
Д’Артаньян озаботился, чтобы его люди, как и арестованные Фуке и Пелиссон, были отменно накормлены, а мушкетёрам велел поочерёдно отдохнуть, предупредив их, что ночью эскорт покинет Тур.
— Что бы ни затевали эти горожане, мне это не нравится, — сказал он своим офицерам де Мюпертуи и де Клаво. — Оставим же их с носом. Уедем прежде, чем они успеют что-нибудь предпринять.
Д’Артаньян объяснил Фуке и Пелиссону причину их ночного отъезда, и оба арестанта сочли эти причины убедительными, так что они без возражений заняли свои места, Фуке – в карете, Пелиссон – верхом, лакей Фуке рядом с кучером, а личный врач суперинтенданта – также верхом, как и его секретарь.
Кортеж промчался бешенным аллюром по спящему Туру и направился в сторону Амбуаза, до которого карета и всадники добрались с первыми лучами рассвета.   
В Амбуазе д'Артаньян, согласно предписанию, передал Фуке в руки господина де Талуё.
Мишель Летеллье в ту пору написал господину де Талую, новому тюремщику суперинтенданта, чтобы он продолжал действовать точно так, как действовал его предшественник: «Точность действий господина д'Артаньяна, проявленная при охране, была столь велика, что у господина Фуке не было никакой возможности узнать, что готовится здесь в отношении него. Его Величество надеется, что Ваши действия будут столь же безукоризненны».
Фуке, который был несказанно рад расстаться с д’Артаньяном, вскоре весьма пожалел об его отъезде. В отличие от капитана мушкетёров, спасшего Фуке в Туре от нападения мстительной толпы, де Талуё не обладал подобным рвением в деле охраны спокойствия своего арестанта, а также не обладал и малой толикой деликатности д’Артаньяна. Он разместил все еще серьезно больного Фуке в темнице с глухо запертыми окнами, находя, что не пристало церемониться с врагом Его Величества.
Д'Артаньян же направился в Париж, где двенадцатого декабря перепоручил своего последнего узника Пелиссона заботам старого друга маркиза де Бемо, коменданта Бастилии. Он был счастлив сложить с себя обязанности импровизированного тюремщика. Арестовать всесильного министра – это было делом, достойным д’Артаньяна. Делом, которое было рискованным, опасным, требовало отваги, ума и находчивости. Перевозить арестованного из города в город было скучно и унизительно. И хотя эти обязанности возвышали его над всеми офицерами гвардии, высокая должность, занимаемая прежде министром-суперинтендантом, и одна из самых важных услуг Его Величеству выделяли д’Артаньяна из числа других офицеров и делали его человеком неординарным, придавали ему значительности в глазах многих придворных, сам капитан видел в этой миссии лишь то, чем она была на самом деле – миссии по избавлению одного человека от другого человека путём заключения его под стражу. Тюремщик остаётся тюремщиком даже если он конвоирует самого Господа, что, как утверждает Евангелие, уже случалось на нашей грешной Земле. 

Глава 299

Сложив с себя функции тюремщика, д’Артаньян поздравил себя с этим замечательным событием и пожелал самому себе никогда более не возвращаться к подобным занятиям.
Фуке за те несколько дней, пока находился под опекой господина Талуё, уже успел пожалеть о перемене в своей и без того не слишком радостной жизни, поскольку режим, установленный Талуё, был для него невыносим.
Лёжа на кушетке, он смотрел на неприглядный потолок не потому, что на нём было что-либо интересное, а просто потому, что куда ни кинь взгляд, везде всё было слишком уж неприглядным. Он размышлял о превратностях жизни, когда в замке камеры с лязгом провернулся ключ, двери отворились, и в помещение вошёл гвардеец с подносом, на котором был обед.
— Я отказываюсь от еды, — сказал Фуке, не глядя на гвардейца.
Д’Артаньян кормил его не в пример лучше, и это было первым поводом отказаться от пищи, но, поразмыслив, Фуке решил, что не плохо было бы объявить голодовку.  Всё, чего он надеялся добиться, это разговор с начальством, повыше, чем Талуё, а далее он предполагал добиться встречи с Королём, или хотя бы разрешения написать ему письмо.
«Его Величество просто ввели в заблуждение, — убеждал он себя. — Наша последняя встреча убеждает меня в том, что Король любит и ценит меня. Быть может, он даже не знает, что я арестован, и велел своим солдатам разыскать меня, а арест – это происки Кольбера, который воспользовался предоставленной ему властью? Но нет, пусть даже я ошибаюсь, ведь едва ли можно было проделать такое без ведома Его Величества! Капитан д’Артаньян подчиняется только лично Королю. Да ведь и я же видел приказ, на котором стояла подпись Короля! Едва ли кто-то осмелился бы её подделать. За такое не сносить ему головы! Стало быть, Короля просто обманули, ввели в заблуждение относительно моих придуманных вин и моих несуществующих намерений и амбиций! Стоит мне только поговорить с Королём, и всё наладится! Но как же мне добиться встречи с ним? Разумеется, Король не допустит, чтобы я умер в темнице без суда и задолго до суда. Если я буду отказываться от пищи, у меня всё получится, я добьюсь встречи с Королём и выйду из темницы с триумфом!»
Так обманывал себя Фуке, где-то в глубине души понимая, что дела обстоят совсем не так, как он себе рисует, и что он далеко не безвинен перед Королём, и что планы его были вовсе не невинными, и что у Короля было даже больше причин для его ареста, чем, вероятно, будет указано в обвинительном заключении. И всё же душа каждого человека устроена так, что собственные провинности видятся ему ничтожными, тогда как чужие вины в отношении него самого рассматриваются в жутко преувеличенном виде.
— Умоляю, монсеньор, поберечь свои силы и отобедать, — сказал гвардеец таким проникновенным тоном, что Фуке невольно взглянул ему в лицо.
Лицо гвардейца, как ему показалось, имело хитрый взгляд, всем своим выражением гвардеец указывал на что-то, лежащее на подносе.
Фуке привстал на кушетке и принял поднос.
На нём лежало письмо! Гвардеец стоял так, что если бы кто-то наблюдал за ним из дверей, он не видел бы ни подноса, ни письма, ни Фуке.
Мгновенно оценив ситуацию, Фуке схватил письмо и спрятал во внутреннем кармане сюртука.
Поблагодарив гвардейца взглядом, Фуке постарался запомнить его лицо навсегда.
— При господине д’Артаньяне меня кормили не в пример лучше, — сказал он, показывая взглядом на двери, намекая, что он ни в коем случае не желает обидеть гвардейца.
— Я не могу судить об этом, я не служу господину д’Артаньяну, — сухо ответил гвардеец, при этом медленно прикрыл на мгновение оба глаза, как бы давая понять, что разгадал уловку Фуке.  — Я лишь доставляю вам то, что мне велено, а распоряжаются этим совсем другие люди.
Фуке понял двойной смысл последней фразы. Итак, гвардеец был лишь посыльным, кто-то более влиятельный шлёт ему весточку с воли.
— Я постараюсь привыкнуть к этим переменам, — сказал он равнодушным тоном. — У меня просто нет выбора.
— Я зайду за подносом позже, — сказал гвардеец.
В этот момент его ладонь раскрылась, и Фуке увидел в ней кусок графитового стержня, диаметром в одну пятую долю дюйма, оправленного в свинцовую трубочку. Гвардеец положил стержень на поднос и передал поднос Фуке.
Фуке снова поблагодарил гвардейца взглядом, после чего тот удалился.
Приступив к трапезе, которая хотя и была сервирована намного хуже, чем прежде, всё же была не так плоха на вкус, каковой казалась неприглядной на вид, Фуке почти не ощущал ни вкуса, ни голода, ни сытости. Его мысли были лишь о письме.
Наконец, он сообразил, что не решится прочесть письмо, пока не будет убеждён, что за ним не подглядывают. Его смущала замочная скважина.
Тогда он достал платок и несколько раз нарочито кашлянул в него. Затем, делая вид, что платок нуждается в сушке он повертел головой в поисках того, куда бы можно было его повесить, затем решительно подошёл к двери и повесил платок на дверную ручку так, чтобы замочная скважина была закрыта.
«Пусть думают себе, что хотят, во всяком случае, я получил какое-то время на чтение письма! — решил он. — Ведь если они тотчас же откроют дверь, они тем самым признаются, что подглядывают за мной!»
Но Фуке напрасно волновался. За ним никто не подглядывал, поскольку господину Талуё было решительно безразлично, чем занимается арестованный, так как он не получал на этот счёт никаких особых распоряжений, а думать своей головой он не был приучен.
Итак, Фуке развернул письмо и прочёл следующее.

«Монсеньор! Не отчаивайтесь! О вас помнят, вас спасут. У меня есть, по меньшей мере, два надёжных способа вас спасти. Но любой из них требует времени. Если удастся задуманное, вы не только возвратите себе свободу, но и вернёте своё положение, и даже возвыситесь более прежнего. Как бы ни казалось это  невероятным, у меня осталось средство, после применения, которого все ваши друзья будут возвышены, а враги унижены и устранены или же впадут в ничтожество. Другое средство состоит в банальном побеге с дальнейшим жительством в одном из сопредельных государств в достатке и роскоши, подобающей вашему сану и достоинству, что для меня видится менее простым и менее желательным вариантом, но вам, вероятно, покажется более реалистичным, так что лишь поэтому я говорю об этом втором варианте. В любом случае я позабочусь о вашей свободе и безопасности. Для начала: ничего не бойтесь и не признавайте никаких обвинений. Если даже состоится суд, судьи будут на вашей стороне. Всё что нам нужно – это лишь время для приведения в жизнь моего первого плана, который видится мне наиболее реалистичным, но в который я не могу посвятить вас. Умоляю же вас не устраивать голодовку, поберечь своё здоровье и силы, не падать духом. Это всё, что от вас требуется в настоящее время, остальное я беру на себя. Не подписываюсь, ибо вы и без того понимаете, кто написал вам это письмо, а если не догадываетесь, то это автор многих сатирических куплетов, пожелавший остаться неизвестным. Если вы согласны, напишите на обратной стороне письма букву S. Если же у вас имеются возражения, нарисуйте N. Возвратите письмо тому, кто вам его доставил».

«Это д’Эрбле! — тотчас же понял Фуке. — Это письмо означает, что он на свободе и деятелен!  Значит, я спасён!»

Фуке тотчас нарисовал на обратной стороне письма букву S, после чего сложил письмо и спрятал за обшлагом рукава. Затем он подумал, что стоит убрать платок, который вовсе не нуждался в просушивании, с дверной ручки.
«Может быть, мне ещё придётся снова воспользоваться этим способом, так что не буду пока раздражать моих тюремщиков, — подумал он. — А ведь среди них есть и мои друзья! По крайней мере, один из них! Хотел бы я знать, как его зовут, и почему он мне помогает. Впрочем, наверное, мне лучше не знать его имени, пока я нахожусь тут, в заключении. А помогает он мне просто потому, что он – один из таинственных друзей д’Эрбле, которых у него, как я вижу, очень много».

Глава 300

Попытки дю Шанте и д’Оне внести сумятицу в дело содержания Фуке в замке, как и их попытки добиться перемещения Фуке в подвал привели к неожиданному результату, к тому же крайне нежелательному для моих планов. Свалившиеся на голову де Марсака и де Талуё неприятности, мешающие им выполнять свою миссию, привели к тому, что они начали обвинять друг друга в недостаточном усердии. Поначалу они пытались скрыть испытываемую друг к другу неприязнь от посторонних и друг от друга, но постепенно признаки этой взаимной неприязни прорвались наружу, а после того, как они осознали, что это чувство взаимное, оба они перестали скрывать её, позволили ей разрастись до неимоверных размеров. Каждый из них даже больше сочувствовал своему общему узнику, нежели друг другу. Это было бы вполне полезно для меня, но кончилось тем, что каждый из них написал пространнейшую жалобу Королю на своего партнёра по общему делу. Управляющий замком, господин де Марсак изложил в своём письме, что господин де Талуё, знаменосец лейб-гвардии, ничего не умеет кроме того, что носить знамя. Вернуть его к этому состоянию де Марсак и предлагал Его Величеству без каких-либо экивоков. Со своей стороны, бывший знаменосец, получивший повышение до лейтенанта в связи с новым поручением, написал, что комендант замка лишь на то и годится, чтобы приглядывать за цветником в парке и распоряжаться об очистке парковых дорожек и поверхности прудов от опавшей листвы. Каждый из них сообщил Его Величеству, что его оппонент не способен даже изгнать цыган, устроивших в парке табор без малейшего права на это.
 Поначалу Король велел Кольберу разобраться в этих распрях, но вскоре убедился, что бесполезно искать правых и виноватых в деле, где правых нет в принципе.
— Господин Кольбер! — сказал Людовик. — Дело надёжного содержания Фуке под стражей – слишком важное, чтобы поручать его двум вельможам, не способным договориться между собой. Я склонен согласиться с каждым обвинением, которое эти два молодца предъявляют друг друга, и на этом основании наказать обоих. Но прежде мне нужна замена им. Кого вы могли бы порекомендовать на должность коменданта замка, который бы мог обеспечить надёжную охрану Фуке и при этом не вызывал бы никаких нареканий в отношении справедливости предпринятых в отношении него мер?
— Я могу предложить своего племянника, — тут же ответил Кольбер.
«И этот туда же! — с недовольством подумал Король. — Тот самый Кольбер, который обвинял Фуке в том, что он расставил на ответственные посты своих родственников и друзей, сам страдает тем же недугом!»
Людовик при этом любезно улыбнулся Кольберу, ничем не выдавая своего неудовольствия.
— Мы приищем вашему племяннику более достойную его должность, — солгал он, не моргнув глазом. — У вас нет других кандидатур?
— Я подумаю и дам ответ к вечеру, — ответил Кольбер.
— Не затрудняйтесь, я уже подумал, — ответил Король. — С задачей надёжной охраны Фуке справится тот, кто блестящим образом справился с поручением арестовать его. Я поручу эту миссию д’Артаньяну, и это позволит мне забыть об этом деле до тех пор, пока не угодно будет о нём вспомнить. Господин д’Артаньян всегда с блеском выполняет все мои поручения, а его письма никогда не содержали ни единой жалобы на кого-либо из тех, с кем ему доводилось работать. Он пишет мне лишь в случае необходимости, три четверти его писем содержат отчёт о прекрасно выполненных заданиях, а оставшаяся четверть – просьбы лишь о самом необходимом и неотложном. Вот почему я всегда лично вскрываю его письма без какой-либо проволочки, и никогда не был разочарован чтением его посланий. А письма от этих де Талуё и де Марсака бросьте в камин. На сей раз я оставлю их без ответа, но если кто-нибудь из них вновь вздумает жаловаться на другого, сошлю обоих в северные провинции. Подготовьте приказ о назначении д’Артаньяна ответственным за содержание Фуке. Я перевожу его в Венсенский замок. Подготовьте также документ о соответствующих полномочиях господину д’Артаньяну распоряжаться Венсенским замком без ограничений. Сделайте это незамедлительно. Через час д’Артаньян должен отправиться в Амбуаз.
— Ваше Величество совершенно справедливо очень довольны службой господина д’Артаньяна, — сказал Кольбер, пытаясь изобразить восторг, но Король уловил оттенки зависти в этом заявлении.
— Вы правы, Кольбер, — сухо ответил Людовик, делая вид, что не заметил досады. — Если мне потребуется завоевать мир, я назначу д’Артаньяна верховным главнокомандующим и уверен, что не разочаруюсь. Если я объявлю войну одному из соседних государств, Англии, Испании или Голландии, я сделаю д’Артаньяна маршалом Франции. Но пока что мне нужен д’Артаньян в ранге офицера по особо секретным и важным поручениям. Слишком высокая должность сделала бы его слишком заметным, и поэтому непригодным для этой миссии. Однако, сделайте так, чтобы д’Артаньян не нуждался в деньгах во время выполнения этой миссии.
Кольбер поклонился в знак подчинения.
Лучше было бы Людовику назвать конкретную сумму выделяемого им содержания, поскольку Кольбер внёс собственное толкование в определение «Не нуждаться в деньгах», а именно, сделал детальный расчёт, исходя из самых низких цен на все нужды, цен невообразимо нереальных, взятых им, вероятно, из ценников самой бедной провинции в самый урожайный год за последние десять лет. Таким образом, выделенные Кольбером средства едва ли оправдывали четыре пятых расходов, которые действительно пришлось понести д’Артаньяну.
Я не знаю, как воспринял д’Артаньян свои новые обязанности. Кольберу показалось, что он не выразил ни удивления, ни радости, ни огорчения, а воспринял это как нечто вполне обычное и не важное.
Четвёртого января в четыре часа утра д’Артаньян в сопровождении пятидесяти мушкетёров известил о том, что господа де Марсак и де Талуё более могут не беспокоиться об охране вверенного им узника.
Фуке был помещён в Венсенском замке так же точно, как Филипп в Бастилии – содержание в соответствии с рангом герцога, отношение уважительное, возможностей побега – совершенно никаких. Фуке был размещён на втором этаже замка, в комнате узника постоянно находились два часовых, в соседней комнате, которую невозможно было миновать в случае побега, располагался небольшой отряд из десяти дежурных мушкетёров. Всем мушкетёрам было запрещено общаться с узником, отвечать на его вопросы или хотя бы подавать какие-либо знаки. Единственным средством общения Фуке с внешним миром был только сам д’Артаньян. Когда Фуке пожелал продать два драгоценных камня для получения денег на свои нужды, эти камни принял от него лично д’Артаньян, он же передал ему всю сумму от продажи, не удержав ни су за комиссию. На эти личные деньги Фуке было позволено заказывать еду или иные вещи по потребности, если они не входили в перечень запрещённых предметов.
Поскольку д’Артаньян полностью заменил всю охрану Фуке, мои люди, д’Оне и дю Шанте оказались не у дел.
Через два месяца, четвёртого марта, Фуке посетили комиссары Понс и Ренар, а также секретарь суда Жозеф Фуко. Они долго допрашивали Фуке, о чём был составлен протокол. После их отъезда Фуке попросил позвать д’Артаньяна.
— Господин д’Артаньян! — сказал он. — Только что я был подвергнут унизительной процедуре допроса! Прибывшие комиссары и секретарь суда отобрали из всех изъятых у меня бумаг, которых было не менее шести тысяч, включая письма, доклады, расчеты, памятные записи, проекты, планы. Я могу сделать вывод, что ни одной бумаги, подтверждавшей мою полную невиновность, не было рассмотрено. Возможно даже, что все они уничтожены. Но при этом все бумаги до последнего клочка, из которых можно извлечь что-либо для обвинения меня хотя бы даже в самом пустячном деле, тщательно отобраны, подшиты и пронумерованы как самые драгоценные документы. Подобный подход я считаю предвзятым, необъективным, я протестую.
— Господин Фуке, я прошу обсуждать со мной лишь те дела, которые связаны с вашим содержанием, питанием, перемещениями, — ответил д’Артаньян. — Я не веду судебных дел и не имею полномочий передавать ваши претензии в следственную комиссию. В следующий раз, когда они будут вас допрашивать, сделайте это заявление письменно или устно вашим в прошлом коллегам. К моему величайшему сожалению, вся моя помощь вам в этом вопросе ограничивается этим советом. Прошу вас больше не заводить со мной разговора на эти темы. Я – солдат на службе Короля, а не судейский чиновник.
Я считаю, что судебное расследование проводилось по указке Короля, было крайне несправедливым, поскольку целью судей и комиссаров было обвинение Фуке. Но я прилагал усилия к тому, чтобы были учтены все смягчающие обстоятельства в пользу суперинтенданта. Я тратил деньги на подкупы, обеспечивал замену судей и комиссаров, но Кольбер препятствовал этому и расставлял обратно своих людей на ключевые должности в этом расследовании и в предстоящем процессе. Оба мы действовали с переменным успехом, и это можно проследить по тем колебаниям в оценке дела и в проектах обвинительных заключений, которые зафиксированы в различных документах. Канцлер Сегье действовал по прямой указке Короля и Кольбера, он проинструктировал назначенных им секретарей, которые попросту игнорировали всё, что может служить оправданием Фуке. Они даже не вносили в протоколы допросов те пояснения, которые оправдывали действия Фуке, всё это он произносил напрасно, так как это не оставляло никаких следов в документах по следствию. Но любая фраза, даже оговорка, которая могла быть истолкована против него, тщательно записывалась в эти протоколы.
Не могу признать несправедливыми обвинения в том, что Фуке фактически не делал отличий между государственной казной и своей собственной, ловко записывал ничтожные по факту активы так, словно их ценность соответствовала указанному в них номиналу, равно как составлял протоколы об обесценивании бумаг, которые вовсе не обесценились, и о переоценке в верхнюю сторону тех бумаг, которые едва ли могли быть оценены хотя бы даже по номинальной стоимости. Что же тут можно сказать кроме того, что так поступали все финансисты, включая Мазарини? Без этих ловких жонглирований документами нет финансового дела! В этом-то и состоит искусство финансиста – придать ценность тому, что ценности не имеет, и скрыть ценность того, что бесценно. Иначе откуда бы финансисты могли черпать свои доходы, которые во все времена при надлежащем подходе могут оказаться практически неисчерпаемыми? Уж если осуждать Фуке, тогда следует раз и навсегда объявить преступниками всех финансистов всех времён и народов! Впрочем, может быть, это было бы правильно, не мне судить, я не финансист, а служитель Божий.

Глава 301

Я избавлю свои мемуары от детального описания процесса следствия по делу Фуке. Эти сведения легко найти в королевских архивах. Любой непредвзятый человек убедится, что дело состряпано, хотя и имело под собой некоторую основу.  Я настаиваю на том, что если подходить к разбирательству дел любого финансиста с такой же строгостью, с какой разбирали дела Фуке, то приговорить можно любого, подчёркиваю, любого финансиста нашего времени, и я при этом не без оснований полагаю, что и в будущем ситуация будет такой же. Именно поэтому я пытался спасти Фуке, но как только я узнал, что его снова охраняет д’Артаньян, я распорядился прекратить любую подготовку отбить Фуке силой. Причины, думаю, понятны. Точно также я никогда не стал бы затевать подкуп капитана или кого-либо из его мушкетёров. Аббат Фуке совершил ошибку, когда попытался это сделать. Его люди попытались подкупить одного из мушкетёров и чуть не поплатились за это, поскольку мушкетёр тут же попытался задержать негодяя, осмелившегося предложить ему деньги за измену Королю. Этот человек успел скрыться и спастись только потому, что мушкетёр не мог оставить своего поста в погоне за ним, а стрелять из пистолета в безоружного убегающего француза по столь ничтожному поводу он счёл ниже своего достоинства. Д’Артаньян, узнав о происшествии, полностью одобрил действия своего мушкетёра, но предложил ему написать рапорт с описанием примет негодяя, осмелившегося предложить взятку мушкетёру. Я считаю, что посланник аббата Фуке ещё дёшево отделался, одним лишь испугом. Правда он потом около двух недель был вынужден прятаться, отрастил бороду, изменил походку и из осторожности избегал центральных улиц города.
В июне Фуке перевели в Бастилию, поскольку судебная палата переехала в Арсенал, так что доставлять Фуке для допроса туда из Бастилии было намного удобнее. Безмо, который ранее был замечен в дружеских отношениях с Фуке, теперь клялся, что исполнит функции тюремщика наилучшим образом, но Король решил не рисковать и сохранил ответственность за содержание и охрану Фуке за д’Артаньяном.
В заключении Фуке стал нарочито набожным, о чём стало известно его престарелой матушке, которая возблагодарила Господа за это. Всю свою жизнь она опасалась, что расплатой за жизнь на широкую ногу для её дорогого сына непременно будет геенна огненная, теперь же она была совершенно спокойна и убеждена в том, что её сын ещё при жизни примирится с Богом, чем заслужит вечное райское блаженство. Насчёт самой себя она не сомневалась, что ей уготовлено вечное блаженство, так что рассчитывала в скором времени отправиться туда и уже там дожидаться встречи со своим чадом на века. Религия предписывает мне согласиться с её надеждами, но что-то во мне порождает сомнения в истинности этих картин. Ведь никто ещё не вернулся оттуда, чтобы подтвердить или опровергнуть эти представления о загробном мире. Хотя на случай, если кто-либо прочитает это дневник, подчеркну, что я являюсь истинным и убеждённым католиком и вот почему: если всё это всего лишь миф, то отсутствие веры никак не ухудшит нашей доли, если же церковь права, то было бы слишком уж глупо уклоняться от столь малых почти формальных жертв, которые мы позволяем себе в угоду Господу, с учётом того, сколь сильно они могут повлиять на загробную вечную жизнь подле Господа.
За время, пока д’Артаньян охранял Фуке, они прониклись чувством взаимной симпатии. Капитан всё более трепетно заботился о том, чтобы его узник получал лучшую еду, лично распоряжаясь на кухне и придирчиво изучая меню. Но это вскоре закончилось. Фуке стали посещать не только следователи, но и сочувствующие ему докладчики по делу. Д’Артаньяну было поручено не допускать тайного сговора, а для этого ему необходимо было слышать каждое слово, произнесённое любой из сторон этих встреч, обращать внимание на каждый жест, не допускать передачи каких-либо записок или предметов. Разумеется, он поставил условием таких встреч своё постоянное пребывание в комнате.
Фуке, который, казалось, уже примирился со своей участью, был обнадёжен появлением сочувствующих ему людей, поэтому он был глубоко возмущён тем, что не может переговорить с ними наедине. Он стал видеть в нём явного врага.
— Господин д'Артаньян! — вскричал Фуке возмущенный условиями встречи, которые выдвинул капитан. — Не кажется ли вам, что вы суёте свой гасконский нос не в свои дела? Ваша задача – быть моим тюремщиком, а вы, кажется, взяли на себя ещё и функции моего мучителя, а в последнее время, ещё и моего врага? С вашей стороны было бы куда честнее прямо сказать, что мои враги хотят помешать мне защищаться.
— Вы прекрасно осведомлены, господин Фуке, в том, кто поручил мне работу, которую я выполняю, — спокойно ответил д’Артаньян. — И этот человек – не вы, монсеньор. Следовательно, не вам указывать на то, что входит в мои обязанности, а что в них не входит. Удовлетворю ваше любопытство, сообщив, что я не беру на себя по доброй воле ни единого действия, которое мне не было бы поручено. Всё, что я делаю, я делаю исключительно по воле того, кто велел мне распоряжаться всем, что связано с выполняемой мной миссией. Если бы я не имел поручения не допускать разговоров наедине, я бы не препятствовал подобным разговорам. Точно так же, будьте в этом уверены, как только и если мне будет велено отпустить вас на все четыре стороны, я сделаю это в следующую же секунду и без малейшего сожаления. Но если мне будет приказано доставить вас хоть на Северный полюс, хоть на вершину Монблана, или куда бы то ни было, я доставлю вас туда, нисколько не интересуясь вашим желанием следовать со мной в то место, которое будет для вас определено. Не вы и не я определяем место вашего пребывания, а также все те меры, которые вы считаете, быть может, излишними, а я принимаю их такими, какими они доведены до меня. Все претензии к тому, как вас содержат, что вам не позволяют и все пожелания в отношении тех льгот и поблажек, которые вы хотели бы получить, передавайте вашим собеседникам, которые, быть может, добьются для вас послаблений. Я готов выслушать от вас жалобы в случае ненадлежащего выполнения мной моих должностных обязанностей. Данная претензия не будет мной рассмотрена, поскольку вы недовольны не тем, как я выполняю свои обязанности, а тем, в чём они состоят. Ничем не могу помочь. Могу лишь заверить вас, что я буду слушать ваши разговоры не для того, чтобы передавать их кому бы то ни было, а для того, чтобы не допустить бесед на темы, на которые вам беседовать запрещено. Всё остальное, что я услышу, я постараюсь тут же забыть за ненадобностью хранения всех этих речей в своей памяти.
Фуке молчал. Спокойный и уверенный тон д’Артаньяна заставил его признать правоту этого возражения и устыдиться собственной несдержанности. Но Фуке не привык сдаваться и не желал признать своей неправоты.
— Я составлю жалобу на имя Короля, — сказал он.
— Это как вам будет угодно, — ответил капитан. — Но я рекомендовал бы составить ходатайство или прошение. Это будет иметь больше шансов на благоприятное рассмотрение. Если же вас беспокоит, что тайны ваших переговоров будут разглашены вам во вред, могу заверить вас, что я обязуюсь хранить в тайне всё, что касается вашего дела, но, если вы заговорите о чем-либо другом, я буду обязан сообщить об этом Его Величеству.
— Вы решительно это обещаете? — спросил Фуке.
Д’Артаньян пронзил Фуке взглядом, словно двумя острыми иглами.
— Я сказал то, что сказал, и слово д’Артаньяна твердо даже когда оно дано врагу, — ответил он. — Оно не требует клятв или божбы для усиления его правдивости.
— Простите меня, я не имел в виду сомнений в вашем обещании, я спросил это, сам не знаю, почему, — сказал он.
— Ваши извинения приняты, монсеньор, — ответил д’Артаньян.
Не смея сомневаться в том, что д’Артаньян может нарушить своё слово, Фуке с этих пор стал оказывать д'Артаньяну полное доверие и свободно говорил в его присутствии. Между охранником и узником возродилось взаимное уважение, чуть ли не дружба. Даже адвокаты, недовольные королевским решением, были вынуждены признать, что господин д'Артаньян выполняет его со всей возможной порядочностью.

Глава 302

После выездных заседаний, куда д’Артаньян лично сопровождал Фуке с конвоем в пятьсот мушкетёров в замок Море, Король намеревался вернуться в Париж, куда следовало возвратить также и Фуке.
Четырнадцатого августа д’Артаньян обратился к Фуке.
— Монсеньор, сегодня мы поедем обратно в Париж, — сказал он.
— Как будет угодно Королю, — с видимым спокойствием ответил Фуке.
— Мы будем проезжать через Шарантон, но я имею приказ не останавливаться в нём, — продолжал д’Артаньян.
— Что ж, следовательно, я не смогу повидаться с женой и детьми, с которыми не виделся уже так давно, — грустно ответил Фуке и вздохнул.
— Вы понимаете, что приказ Короля никак не может быть нарушен, — продолжал д’Артаньян.
— Разумеется, господин капитан, — ответил Фуке с едва заметным кивком.
— Но я не получал приказа о том, чтобы карета, в которой вы поедете, не могла бы замедлить своё движение, — продолжал капитан.
— Благодарю вас, это позволит мне получше взглянуть на свои родные места, — ответил Фуке.
— Я не получал приказа не допускать вашу семью к карете, — продолжал д’Артаньян. — Если они подойдут к карете и даже взберутся на подножку, подобное действие никак не нарушает предписаний, которые мной получены.
— Стало быть, у меня будет несколько секунд, чтобы увидеть их! — обрадовался Фуке.
— Мои кони могут ехать очень медленно, господин Фуке, — сказал д’Артаньян. — Они могут двигаться так медленно, что и четырёхлетний ребёнок сможет их обогнать. Так что ваше свидание с семьёй может продлиться более нескольких секунд. Во всяком случае, если ваша семья пожелает повидаться с вами чуть дольше, вы можете рассчитывать на десять минут, или даже пятнадцать. И если кто-то из них вдруг пожелает вас обнять или поцеловать при том, что карета будет продолжать двигаться, я не стану препятствовать. Но вы должны пообещать мне, что не будете обсуждать с ними то, что, как вы знаете, обсуждать запрещено, ведь я буду всё слышать. Вы можете справиться об их здоровье, сказать им, что любите их, обнять и даже поцеловать их, но не выходя из кареты. Я могу сообщить им о такой возможности через одного своего старинного друга, в прошлом – слугу. Им будет сказано, что если они решатся взойти на подножку кареты поочерёдно, чтобы обнять вас, я не сочту это нарушением правил конвоирования.
— Благодарю вас, господин д’Артаньян! — воскликнул Фуке, и на глазах у него выступили слёзы.
— Знаете ли, господин Фуке, за время вашего ареста ваша супруга весьма близко сошлась с госпожой Дюплесси-Белльер, — сказал д’Артаньян. — Общее горе сблизило их. Обе они переживают за вас. Быть может, вы хотите повидаться и с госпожой Дюплесси-Белльер тоже? Я думаю, что ваша супруга с пониманием отнесётся к вашему желанию повидаться также и с ней. Она не рассердится, она отнесётся к этому с пониманием, насколько я могу верить госпоже Савинье, нашей общей доброй знакомой.
— Нет, нет, это лишнее, — сухо ответил Фуке.
— Хорошо, как скажете, — ответил д’Артаньян. 
«Вот как иногда поворачивается жизнь, — подумал д’Артаньян. — Мы, подчас хотим иметь после себя ещё кого-то, помимо жены и детей, с кем могли бы разделить нашу радость и даже наше богатство. Но своим горем мы хотим делиться только с семьёй. Впрочем, только ли мужчины таковы? Вероятно, эта же черта присуща и женщинам».
Расскажу вам ещё об одном эпизоде.
По возвращении в Париж Палата правосудия разместилась в доме канцлера Сегье. Последние допросы Фуке происходили в Малом Арсенале, в двух шагах от Бастилии, в которую ему пришлось вернуться.
Двадцатого ноября конвой выехал к Малому Арсеналу слишком рано.
— Вы позволите мне пройтись оставшиеся тридцать-сорок туазов пешком, чтобы, быть может, в последний раз пройтись по мостовым Парижа? — спросил Фуке у д’Артаньяна. — Я не сбегу, не опасайтесь.
— Разумеется, вы не сбежите, монсеньор, — ответил д’Артаньян, окинув взглядом внушительный конвой и похлопав рукой по своей шпаге. — Полагаю, нет ничего плохого в такой прогулке.
— Благодарю вас, капитан, — сказал Фуке и с позволения своего конвоира вышел из кареты, после чего направился к Малому Арсеналу, где должно было состояться очередное заседание.
Неподалёку проводились работы по сооружению бассейна будущего фонтана.
— Здесь, кажется, строится фонтан? — спросил Фуке с оживлением. — Что ж, он весьма украсит этот небольшой парк.
Проходя мимо строящегося фонтана, Фуке внимательно присмотрелся к трубам, по которым должна будет поступать вода.
— Трубки, расположенные в центре, лучше сделать на два дюйма выше, чем боковые, а боковые должны быть на два дюйма выше поверхности воды! — сказал он, обращаясь к рабочим.
— Господин, кажется, неплохо разбирается в фонтанах? — спросил мастер, который руководил работами.
— Кое-что смыслю в этом, — ответил Фуке с улыбкой. — Прежде, чем обкладывать трубы камнями, рекомендую покрыть их смолой на два раза. После этого можно смело обкладывать их камнями. В раствор, скрепляющий камни, рекомендую добавить два десятка яиц на ведро раствора. Тогда фонтан прослужит достаточно долго.
— Мы, кажется, слишком отвлеклись, монсеньор, — вмешался д’Артаньян. — Ваше время для прогулки стремительно заканчивается.
— Простите, я забылся, — ответил Фуке и ускорил шаг. — Не странно ли вам, что я вмешался? Дело в том, что раньше я неплохо разбирался в подобных вещах.
— Я знаю, монсеньор, я видел фонтаны в Во-ле-Виконт, — ответил д’Артаньян, после чего оба они проследовали в Малый Арсенал в окружении конвоя из мушкетёров.
Едва лишь Фуке со своим тюремщиком скрылись в дверях Малого Арсенала, один из каменщиков бросил свои инструменты, снял фартук каменщика и удалился со строительства. Никто не окликнул его и не задержал, поскольку такова была договорённость с мастером, руководившим работами.
Зайдя за угол, этот человек записал на листке бумаги всё от слова до слова, услышанное от Фуке, после чего сложил эту записку и пошёл вдоль одной из улиц, где бросил её в шляпу попрошайки. Попрошайка забрал записку и спрятал её в рукаве.
Через несколько часов я прочитал эту записку, написанную мне лейтенантом дю Шанте. Вот что означали замечания, которые отпустил Фуке в отношении строительства фонтана:

«В Бастилии меня охраняют вдвое сильнее, чем охраняли в замке Море, а в замке Море охраняли вдвое строже, чем в Анжере. Каждый раз, когда меня куда-то вывозят, в охране пятьдесят мушкетёров, не считая капитана. Процесс длился долго, но он подходит к концу. Я предполагаю, что меня приговорят к высылке из Франции».
 Я повеселился, радуясь тому, что мне удалось провести д’Артаньяна, ведь Фуке передал своё секретное послание фактически на глазах капитана. Но я рано ликовал.
Вечером какой-то бродяга передал мне через Базена послание, на котором не было обратного адреса.
Я подумывал уже выбросить конверт, не читая, но это было лишь моё кокетство перед самим собой. Одним из моих смертных грехов является любопытство, поэтому я просто не мог не вскрыть письмо. В конверте я нашёл бумагу следующего содержания.

«Дорогой Арамис! Оставьте всякие попытки освободить Фуке! Ваши методы мне прекрасно известны, вы не проведёте меня. А кодовые слова, с помощью которых вы договорились сообщать новости, разгадал бы даже Портос! Я, действительно, вдвое усилил охрану в Море по сравнению с охраной в Амбуазе, а в Бастилии она ещё вдвое сильней, чем в Море. Эти сведения никак вам не помогут. И несмотря на то, что адвокаты и подкупленные судьи обещают Фуке, что его приговорят к высылке из Франции, вы забываете, что Король на это никак не согласится. Он не выпустит Фуке, который знает слишком много секретов, и который за границей будет ещё более опасен, чем если бы мирно проживал в Во-ле-Виконт. Оставьте затею по освобождению Фуке, у вас ничего не выйдет. Ваш Ш.А.»

Разумеется, «Ш.А.» означало Шарль д’Артаньян. Именно так сокращал он своё имя, ведь даже в официальных документах он порой подписывался чрезвычайно просто: «Artagnan».

Глава 303

Все мои попытки освободить Фуке я оставил, когда узнал, что его вновь охраняет д’Артаньян, я, кажется, уже писал об этом. Но мои люди сообщали мне обо всём, что происходило в Париже и во Франции в это время.
Фуке потерял надежду и покорился своей судьбе окончательно. Причина в том, что хотя он в ответ на каждое обвинение и приводил контрдоводы и давал ответы, пояснения и свою трактовку, в целом этих обвинений было очень много, дело разрослось, и даже те, кто изначально сочувствовал Фуке понимали, что нет дыма без огня, и что не такой уж он замечательный человек, если против него выдвигается такое количество обвинений. Подкупленные мной судьи, разумеется, пытались трактовать большинство сомнений именно в пользу Фуке, но что такое подкуп, когда с другой стороны на судей воздействует страх самим быть наказанными за то, что разбирают дело не так, как это угодно Королю?
Я так много внимания уделяю этому эпизоду по той причине, что я вообще удивлён, что Фуке судили. Ещё совсем недавно в стране действовало право сильного. Оно принадлежало не только Королю, но на своих землях и пэрам, герцогам, маркизам, графам и баронам. Если могущественный гранд творил беззакония на своей территории, никто не имел права его судить, да никто и не порывался это делать. Даже наш благородный Атос, говоря о своей женитьбе на Миледи пояснял, что, конечно, мог бы овладеть ей силой, она принадлежала бы ему, и ни одна душа в графстве не осудила бы его. И так оно и было на самом деле. Оба его поступка по отношению к Миледи никто из нас не считал чем-то странным. Ему пришла в голову блажь жениться на ней, по-видимому, потому что он вздумал вдруг стать романтиком, а вовсе не потому, что он не допускал иного решения дела. Он решил жениться на девушке далеко не своего круга скорей из озорства, из духа противоречия отцу, но убедил себя в том, что любит её. Повлияло на его решение и его предположение, что с ней связана какая-то тайна, и на самом деле в ней течёт благородная кровь родства с королевским домом, как я уже писал. Убедившись, что она даже и не дворянка, да ещё и заклеймена, он посчитал себя жестоко обманутым, и ни на миг не усомнился в своём праве собственноручно покарать её без суда и следствия. Такова была Франция в первой четверти нашего семнадцатого века! Сеньоры были полновластными хозяевами на своих землях даже над теми, кто не являлся их подданными!
Кардинал Ришельё начал всё кардинально менять, и ему это прекрасно удалось. Король перестал быть номинальным правителем, он стал реальным монархом. Или же им стал Ришельё. Но ненадолго. Смерть Ришельё, а затем и Людовика XIII, как мы все прекрасно помним, привела к тому, что гранды решили отнять унаследованную власть у Королевы Анны и поделить её между собой. Если бы среди них нашёлся тот, кто взял её себе всю безраздельно, он бы стал Королём. А если бы этот дерзкий ещё и женился бы на Анне Австрийской, была бы новая династия. И в этом не было бы ничего удивительного, ничего из ряда вон выходящего. Наверное, в этом случае юный Людовик и его брат Филипп не дожили бы до смерти этого узурпатора, с ними произошли бы какие-нибудь случайности ещё в юном возрасте, так что он оставил бы трон своим наследникам, если бы успел ими обзавестись. Анну спас Мазарини. Он стал ей опорой, защитой, он был ей и духовником, и первым министром, и супругом, а её малолетним наследникам он стал если не отцом, то отличным отчимом, одновременно воспитателем, другом и подданным.
Фронда, возмутившаяся против налогов Мазарини, возникла только лишь из зависти к нему, поскольку каждый из грандов осознал, наконец, что и он мог бы занять это место, будь он попроворнее. Но никто из них не мог бы, на самом деле, стать для Франции тем, чем стал Мазарини. Эти люди думали лишь о собственной выгоде и не были готовы жертвовать ради Франции ровным счётом ничем. Я в ту пору ещё плохо в этом разобрался, поэтому и примкнул к ним, но ненадолго. Каждый из грандов-фрондёров готов был бы согласиться с потерей Королевством половины территории, лишь бы обогатить собственную провинцию хотя бы на пятую часть. «Пусть казна тратит миллионы, если из этих миллионов нам перепадёт хотя бы двадцатая часть!» — так думал тогда едва ли не каждый гранд, и не только гранд, а, вероятно, девять из десяти дворян. Таких преданных Королеве и юному Королю людей, как маршал де Грамон, было очень мало. Почти все прочие, включая и виконта де Тюренна, могли свободно переметнуться с одной стороны на другую, а затем обратно. Большинство были таковы же, как коадъютор Парижский Пьер де Гонди – продажные, жадные, алчные, самовлюблённые, амбициозные и вероломные. На этом фоне Мазарини чуть ли не свят в его трепетном отношении к Королеве. Да, он был жаден, но большая часть денег, присвоенных им, послужила на пользу Королеве и её семейству. Стоит ли беспокоиться о том, что он присвоил, вероятно, четверть доходов государства, если до начала его правления у государства были одни лишь расходы и долги? Да, он заставил казну тратить ещё не полученные средства, и были истрачены предстоящие доходы на пять лет вперёд, то есть были потрачены деньги, которых ещё и не было! Для этого перекупщики предоставляли свои средства в счёт будущих налогов. Разумеется, они должны были иметь в этом интерес, так что за каждый предоставленный казне миллион ливров они рассчитывали присвоить впоследствии два миллиона. А как же иначе? Иначе никто бы не согласился тратить своё достояние в призрачной надежде всего лишь вернуть потраченное без малейшей прибыли! Чем больше риск, тем выше проценты по таким займам.
Фуке был тенью, копией, подделкой Мазарини, уменьшенной пародией на него. Когда всесильного первого министра не стало, Фуке занял его место и надеялся занять все его посты с тем же самым эффектом. Но Мазарини обожал Королеву, а Королева держала в своих руках лишь те остатки власти, которые ей оставил Мазарини и её сын, юный Король, ведь ещё при жизни Мазарини Людовик успел объявить себя совершеннолетним и короноваться. Раньше Королева была символом королевской власти, Мазарини – её воплощением, Людовик – её будущим, её гарантией на будущее.
Теперь же всё изменилось. Только если бы Королева всё ещё была молодой, а Людовик – несовершеннолетним, и если бы Фуке обаял Королеву так же, как Мазарини, если бы он смог быть для неё тем же, кем был Мазарини… Слишком много «если». Фуке лишь воображал, что у него были бы шансы на дальнейшее возвышение. Но даже малейшие шансы были скорее в его воображении, чем в действительности. Были шансы у моего предприятия, но я их упустил, увы! А главная проблема Фуке была в том, что он был не Мазарини. Это был совершенно другой человек, и своего предела он уже достиг, дальнейшие вершины власти были не для него, поскольку он не был тем, кто мог ими овладеть, а ведь требовалось не только уметь подняться на эту вершину, но ещё и остаться на ней, что было намного сложнее, Мазарини лично довелось убедиться в этом.
Поскольку Мазарини был предан Королеве и душой, и телом, он посвятил себя Королеве и поэтому все силы приложил на её главную цель – передать трон старшему сыну. А Фуке был всего лишь баловнем Судьбы, счастливчиком и удачливым прохвостом, умело приобретающим друзей и ещё более умело пользующимся ими, ветреным развратником, обольстителем, укладывающим в свою постель каждое мало-мальски привлекательное создание женского пола, до которого мог дотянуться, и которое мог соблазнить своими богатствами. Он использовал женщин для приумножения богатства, для вхождения во влиятельные круги, для добывания сведений, для поднятия собственного престижа и для удовольствия. Уверен, что если бы девица де Ла Вальер не имела возможности видеть Короля, она могла бы оказаться в постели Фуке, а если бы этого не случилось, то лишь потому, что сам Фуке не снизошёл бы до неё!
Такой человек не может стать другом и наставником королевского семейства. Он не мог обладать всем тем, чем обладал Мазарини, но очень хотел. И он оказался неуместен. Его непомерные амбиции стали раздражать Короля. Он стал тем старым и слишком разросшимся деревом, которое мешает расти молодому дереву, чьим предназначением было стать более высоким и могущественным, Фуке стал мешать Королю, он посмел его затмевать. Такое не прощается! Его следовало повалить, срубить, уничтожить, чтобы дать место под Солнцем для нового растущего и набирающего силы будущего колосса, Людовика XIV, который вскоре после этого сам объявил себя Солнцем.
Но я убеждён, что судебное разбирательство было ошибкой. Королю следовало просто свалить Фуке, быстро, эффективно и окончательно, как в своё время свалил Людовик XIII маршала д’Анкра – чужими руками. Это – лучший способ именно потому, что это произошло бы быстро и окончательно. Даже если бы нашлись те, кто был бы возмущён этим, они быстро бы остыли, и уж, во всяком случае, это дело никто не обсуждал бы три года. Любая новость устаревает, любая несправедливость забывается. Король решил поиграть в суд, тем самым признав своё подчинение решению суда. Для монарха это рискованный поступок, для монархии в целом – смертельный.
Обратитесь к истории прежних столетий, не считая наше современное и неожиданное столетие, век семнадцатый от рождества Христова. Не было за все эти времена никого, казнённого по приказу какого-либо монарха, чья казнь дорого бы обошлась этому монарху. Если Король велел устранить кого-то, значит, так тому и быть, и точка. Это в нашем просвещённом семнадцатом веке монархи вздумали играть в судебные заседания. Первым пример показал Карл Английский. И кончилось это тем, что судебные палаты, осознав, что им позволено судить даже самых высокопоставленных лиц королевства, решили, что пора присмотреться и к самому Королю, судили его и приговорили к казни через отрубание головы. Вот к чему приводят игры монарха с судебной властью. Монарх должен решать самые важные вопросы лично. Кардинал Ришельё упёк бы Фуке в Бастилию в каких-нибудь полчаса, и никто не пикнул бы. Он казнил бы его на Гревской площади, и народ рукоплескал бы этой казни.
Людовику XIV понадобилось судить своего врага судом, которым он сам лично никак не руководил. Ну что ж, рано или поздно какой-нибудь другой суд решится судить самого Короля Франции, и дай бог, чтобы это был не внук и не правнук Людовика XIV, хотя за последующие поколения я уже не могу быть столь уверенным. Когда-нибудь, лет через сто, в году этак 1790-м или чуть позже это произойдёт, и лишь потому, что Людовик XIV позволил устроить судебные разбирательства над человеком, которого сам лично в своей душе приговорил ещё задолго до его ареста.
Итак, простой народ уже сочувствовал обвинителям, судьи в душе сочувствовали обвиняемому, но каждый из них был измотан продолжительным судебным процессом. Три года разбирать преступления одного человека, реальные и вымышленные, чтобы определить его дальнейшую судьбу – это слишком даже для самого развитого европейского государства, которым мы считали Францию, не имея к тому ни малейших оснований!
Фуке наслушался обвинений, и уже, кажется, сам был в душе согласен с тем, что заслужил изрядное наказание. Правда, он ещё надеялся на то, что всё закончится только лишением его всех должностей и штрафом, для выплаты которого у него уже не было денег. Но он мог надеяться собрать деньги со своих друзей. Наивный человек! Большая часть его друзей являлись таковыми вовсе не ради того, чтобы тратить на него свои деньги, а как раз наоборот – исключительно в надежде на то, что он будет тратить на них свои деньги или позволит им пользоваться ими без ограничений. Обедневший Фуке был никому не нужен. Его судьба – это судьба опустошённого кошелька, срезанного на базаре ловким вором: после его опустошения он брошен в лужу и растоптан копытами, ногами и колёсами всего того, что прошло или проехало по нему. Подобно тому, как срезанный у зеваки кошелёк может изобличить вора, так же точно и Фуке, остававшийся на свободе, мог изобличить источники богатств тех многих, кому он помогал обогащаться. Теперь, когда он перестал быть источником обогащения, он стал ненужным свидетелем незаконности многих сделок, живым упрёком и потенциальной опасностью. Никто не хотел бы, чтобы после дела Фуке разбиралось бы его дело. Поэтому многие, и, прежде всего, собратья Фуке по профессии, финансисты и судейские, хотели бы, чтобы Фуке просто бесследно пропал.
Если бы Фуке охранял не д’Артаньян с его полусотней мушкетёров, боюсь, что до него добрались бы. Он не дожил бы до чтения приговора суда. Но история не приемлет сослагательного наклонения, Фуке был арестован д’Артаньяном, им же он был неоднократно спасён от расправы, он же не позволил устроить ему побег. Наш капитан был и ангелом-хранителем, и злым роком для Фуке, тюремщиком и другом, собеседником и молчуном, вестником с воли, и человеком, пресекающим общение с теми, с кем общаться не дозволялось, сочетая в себе несочетаемое и соединяя несоединимое. 

Глава 304


Когда в начале декабря все допросы были, наконец, завершены, на следующий день было назначено оглашение приговора. Фуке ожидал этого события с чрезвычайным спокойствием.
— Я приятно удивлён вашим спокойствием и вашей стойкостью, монсеньор, — сказал д’Артаньян. — Признаться по чести, я ожидал увидеть вас в волнении или в унынии.
— Уныние – есть грех, воспрещаемый нам Господом и Писанием, — ответил Фуке. — К чему переживать по таким пустякам, как приговор? Так ли уж важно, что именно мне назначат в качестве наказания? Я провёл три года под стражей ещё до того, как мне сообщили, в чём, собственно, состоит моя вина.
— Вы не боитесь, что вас могут приговорить к смертной казни? — спросил капитан.
— Все мы приговорены к смерти в тот самый миг, когда появились на свет, — ответил Фуке. — И никому из нас не дано знать день и час своего отбытия. Всё это решает случай или воля Господня. И то, и другое, предсказать невозможно, понять немыслимо. Повлиять на это нам не дано. Каждый из нас вытянул на свет выигрышный билет уже тем, что родился. И каждый из нас проиграл эту игру уже тем, что умрёт. Судьбу не обманешь. Никому не удалось уйти из жизни живым.
— Вы забываете про Илию-пророка, монсеньор. Но, смотрите-ка, ведь вы стали фаталистом, как я погляжу?! — воскликнул д’Артаньян. — Из вас вышел бы славный мушкетёр! Я полагал, что только солдаты столь пренебрежительно относятся к смертельной опасности!
— Интересно, почему? — спросил Фуке.
— Потому что иначе просто невозможно, — ответил д’Артаньян. — Если вы находитесь каждый день среди тех, кто ежесекундно рискует жизнью, то с какого-то времени начинаете думать, что просто несправедливо, что вы ещё живы, когда многие твои товарищи уже полегли в землю. Стремление к справедливости побеждает страх смерти. Дух товарищества уничтожает эгоизм.
— Судьба финансиста, ворочающего многими миллионами ливров в этом смысле сходна с судьбой солдата, только цена за ошибку – не жизнь, а разорение, но для многих это – одно и то же, — ответил Фуке. — Вы ведь, вероятно, слышали о случаях, когда разорившийся финансист кончал жизнь самоубийством?
— Кое-что я о таком слышал, — согласился д’Артаньян. — Причём, оставшихся денег у бедняги порой хватило бы на десять жизней, таких, какими живёт большинство простых французов.
— Человека порой постигает отчаяние не от того, что он лишился всего, а всего лишь только от того, что он лишился десятой, двадцатой или сотой доли того, чего имел, — ответил Фуке. — Он винит себя за то, что поступил глупо, за то, что не предвидел последствий.
— А с вами такого не бывало? — спросил д’Артаньян. — Не винили вы себя за ошибки?
— Только в ранней молодости, — ответил Фуке. — Один неглупый священник сказал мне, что человек не должен переживать за то, что поступил не лучшим образом. Обвинять себя в этом – равносильно тому, что порицать себя за то, что ты не являешься пророком. Но ведь пророком стать не каждому дано! Их были единицы за всю историю человечества, и, к тому же, никто из них не был счастлив, ведь если дурному пророчеству верят, то принимают меры, чтобы оно не сбылось, и оно не сбывается. Если верят благому пророчеству, не делают ничего, чтобы оно сбылось, и оно тоже может не сбыться. Стало быть, если пророку верят, то он перестаёт быть пророком. Пророком может быть лишь тот, кому не верят, как Кассандре. 
— Решено! Не буду пророком! — воскликнул с улыбкой д’Артаньян.
— И не будьте! — подхватил Фуке. — И не жалейте, что вас не ожидает судьба Илии. Каждый из нас понимает про себя, что он не пророк, но каждый старается предсказать будущее, поступить наилучшим образом в неопределённых обстоятельствах, а затем поздравляет себя, если поступил удачно, либо пилит себя за то, что поступил не лучшим образом. Но всё это глупо. Надо жить, действовать, и ничего не бояться. И прощать себе ошибки. Как, впрочем, и своим близким.
— В вас решительно пропал отличный мушкетёр, монсеньор! — вновь восхитился Фуке.
— Я расскажу вам одну басню, которую поведал мне Лафонтен, — сказал Фуке.
— Наверное, он вычитал её у Эзопа, — ответил д’Артаньян.
— Не исключено, — согласился Фуке. — У Эзопа или у кого-то ещё. Так вот один богатый древний грек спросил у прорицателя, что его ждёт. И прорицатель ответил: «Смерть уже идёт за тобой в дом, где ты будешь ночевать!». И тогда этот богач испугался, и тотчас же оставил свой дом в Дельфах и стремглав примчался в Афины. И тут на рыночной площади он повстречал Смерть. «Ну надо же! — воскликнула Смерть. — Мне велено было тебя убить сегодня ночью, но почему-то предписано отправиться за тобой в Афины! А я-то удивлялась: почему в Афины, если ты живёшь в Дельфах?»
 — Это – хороший пример того, что не следует пытаться обмануть свою Судьбу! — сказал д’Артаньян.
— А вы когда-нибудь пытались обмануть свою судьбу? — спросил Фуке.
— Зачем же её обманывать? — ответил д’Артаньян. — Судьба – не жена. С ней можно договориться! А если не получается, то можно силой заставить её покориться!
— Вот как? — спросил Фуке. — Не жена, стало быть? А с супругой договориться не получается?
— У меня – нет! Но зато в отличие от Судьбы, жена может подать на развод, — ответил д’Артаньян. — За то время, пока я занимаюсь вами, охраняя то ли вас от толпы, то ли толпу от вас, я стал холостяком. Супруга развелась со мной, да ещё обобрала меня до нитки, не оставив ничего, но зато я приобрёл свободу и намерен воспользоваться ей, как только мои обязанности тюремщика закончатся. Жду не дождусь, когда это случится!
— В таком случае моя казнь будет для вас благом, а если меня приговорят к пожизненному заключению, тогда, боюсь, вы никогда не получите долгожданной свободы, потому что будете моим тюремщиком до самой моей или вашей смерти! — сказал Фуке.
— А знаете, что меня утешает в ваших словах? — спросил д’Артаньян.
— Что же? — спросил Фуке.
— То, что вы только что сами признались, что вы – не пророк! — ответил д’Артаньян, после чего оба они рассмеялись самым непринуждённым образом, позабыв все эти светские обращения вроде «монсеньор» или «господин капитан».
 — Я, кажется, знаю того священника, который давал вам советы не корить себя за сделанные ошибки, — сказал д’Артаньян. — Когда-то он был мушкетёром. Да и сейчас в нём осталось что-то мушкетёрское!
— Теперь он уже епископ ваннский, — уточнил Фуке.
— Теперь уже нет, — в свою очередь уточнил д’Артаньян.

Глава 305

Тринадцатого декабря посреди ночи д’Артаньян зашёл в камеру Фуке, предварительно постучав.
— Монсеньор, поскольку вы – фаталист, вы, должно быть, верите в предзнаменования? — спросил он. — Взгляните же на небо!
Фуке подбежал к окну и увидел, что всё небо освещено хвостом огромной кометы.
— Вы считаете, что комета – это доброе предзнаменование мне? — спросил Фуке с сомнением.
— Ну конечно! — воскликнул д’Артаньян, который искренне желал подбодрить Фуке, понимая, что его показное равнодушие к своей судьбе было лишь маской, а глубоко внутри Фуке страшно волновался и переживал.
— Но, послушайте, капитан! — возразил Фуке. — Последний раз комета появлялась незадолго до смерти кардинала Мазарини!
— Но сам Мазарини объявил, что комета не имеет к нему никакого отношения, — уточнил д’Артаньян. — Когда ему сказали, что комета предвещает его выздоровление, от возразил: «Слишком много чести для того, чтобы украшать небо кометой в связи с моей скромной персоной!».
— Однако, я – персона ещё менее значительная, чем кардинал Мазарини, — вновь возразил Фуке. — Если уж кардинал, первый министр и фактический глава государства – незначительная персона, что уж говорить обо мне?
— Смерть человека, совершенно больного, который всё подготовил к тому, как будет осуществляться управление государством после его ухода – событие не слишком уж значительное, монсеньор, — ответил д’Артаньян. — Днём раньше, или днём позже, это должно было случиться, поэтому единственная неизвестность, которая могла быть в этом событии, это точная дата. В этом смысле большой значимости указанный факт не имел. Мазарини понимал, что для его выздоровления надобно чудо, а Господь не творит чудес даже ради таких заметных людей, как он. В вашем случае ситуация другая, ведь приговор, который вынесут судьи, может весьма существенно повлиять на жизнь королевства.
— Почему же вы считаете, что моя судьба может ещё оказать какое-то влияние на Францию? — спросил Фуке. — Я уже три года ни на что не влияю.
— Три года королевский трибунал занимается только вашим делом, — ответил д’Артаньян. — И это не похоже на намерение покарать вас в любом случае. Трибунал старается разобраться, они хотят создать видимость объективности.
— Вот именно, видимость объективности, — ответил Фуке.
— Что же вы хотите? — спросил д’Артаньян. — Цивилизованность современной Европы состоит не в том, что она отказалась от людоедства, а в том, что в отличие от аборигенов какой-нибудь Огненной Земли, хотя бы старается оправдать людоедство не банальным утверждением, что ей кажется это вкусным, а тем, что съедаемый сам виновен в своей судьбе.
— Виновен тем, что пойман! — добавил Фуке.
— Виновен в тем, что оказался слабее, чем изловившие его сети, — уточнил д’Артаньян. — Но комета, по моему мнению, должна даровать вам надежду, если бы я не был в этом убеждён, я не стал бы будить вас среди ночи ради её созерцания.
— Говорит, что кометы не слишком часто появляются на небе, — ответил Фуке. — Некоторым поколениям не выпала возможность увидеть комету хотя бы раз. Мы же с вами уже не впервые видим на небе комету.
— И я о том же! — воскликнул д’Артаньян. — Господь балует нас этим зрелищем, следовательно, комета – предвестница удачи.
— Но почему вы полагаете, что комета предвещает именно удачу, а не поражение? — спросил Фуке.
— На это я могу вам ответить подробно и обоснованно! — воскликнул д’Артаньян. — Для начала обратимся к древним. Когда консул Эмилий Павел вёл в Лукании войско вдоль по узкой дороге, ему грозила опасность, что сарацины из своих мортир, стреляющих длинными копьями, обстреляют его и перебьют. Но он припомнил, что видел комету и сказал своим воинам, что она предвещает удачу. Таким образом, они прошли по побережью, и враг не осмелился начать обстрел.
— Это правда? — с удивлением спросил Фуке.
— Чистая правда! — воскликнул д’Артаньян с самым искренним выражением лица. — Но это не всё! Спартак, увидев на небе комету, решился напасть на войско Клодия, он сплёл для этого верёвки из лесных прутьев, спустился с Везувия и напал на войска противника с той стороны, откуда они не ожидали нападения.
— Откуда вы это знаете? — вновь удивился Фуке.
— Также комета предсказала победу афинянину Ификрату у Херсонеса! — продолжал воодушевлённый д’Артаньян.
— Бог мой, откуда вам известно всё это? — спросил Фуке.
— Мне поведала об этом книга Секста Юлия Фронтина, — ответил д’Артаньян, не моргнув глазом.
— Вы поразили меня своей начитанностью и памятью! — воскликнул Фуке. — И вы меня убедили! Комета, по-видимому, действительно, предвещает победу!
— Разумеется, иначе и быть не может! — с энтузиазмом подхватил д’Артаньян.
«Да простит мне Секст Фронтин за то, что я приписал ему то, чего он никогда не писал! — подумал д’Артаньян. — Как полезно изучать искусство стратегии! А я-то думал, что все эти греческие и латинские имена мне никогда не пригодятся, но ведь вот же пригодились! Любую чушь можно выставить истиной, если сослаться на свидетельства древних греков!»
Как это ни странно, комета принесла Фуке удачу: двадцатого декабря благодаря ловкому вмешательству д'Ормессона, который использовал для своей речи, составленные мной тезисы, Палата правосудия вынесла ему намного менее жестокий приговор, чем все ожидали. Фуке был приговорен к изгнанию из Франции. Друзья Фуке воспрянули духом и от радости, устроили на радостях факельные шествия и едва не спалили Париж огнем своих факелов по неосторожности. Лафонтен разродился пафосным стихом в шесть строф, в каждой из которых было двенадцать строк, первые четыре из которых были зарифмованы попарно (А-А-Б-Б), вторые четыре перекрёстно (А-Б-А-Б), а последние четыре – с обрамлением (А-Б-Б-А). Это проявило чрезвычайное трудолюбие Лафонтена и его чрезмерное торжество, никогда ни до, ни после этого Лафонтен не писал подобных стихов. К сожалению, он читал их лишь в кругу ограниченных лиц, поскольку в них содержалась избыточная смелость, которая могла выйти автору боком. Именно поэтому стихи не получили широкой известности, хотя в моих списках они имеются. Могу сказать лишь одно: я бы написал лучше.
Противников Фуке приуныли, но Кольбер не сдался. Он в весьма цветистых и изысканных выражениях доложил Королю о приговоре в тот момент, когда он отдыхал в обществе Луизы де Ла Вальер.
Людовик был в ярости, но из уважения к Ла Вальер он высказался максимально умеренно, как только мог.
— От Короля все ждут смягчения приговора осуждённому, — сказал он. — Действительно, милосердие – это удел Короля. Но справедливость – тоже не пустой звук. Если бы они приговорили его к смерти, то крайней степенью милосердия было бы замена смертной казни на пожизненное заключение. Но этот случай особый! Если бы Фуке был приговорён к смерти, я позволил бы ему умереть. Я всего лишь не проявил бы милосердия, которое мог бы проявить, но не обязан этого делать. Но своим чрезвычайно мягким приговором они покусились на мои права милосердия. Как же я могу смягчить приговор, который и без того чрезвычайно мягок, не справедливо мягок!  За что они получали жалованье все эти три года? Вижу, что не для того, чтобы разобраться в вине Фуке. Вместо объективного следствия и объективного суда, они, как я вижу, старались выгородить его! Вместо того, чтобы карать преступника, они, кажется, поощряют казнокрадство?!
Де Ла Вальер ничего не сказала, лишь нежно посмотрела на Короля. Быть может, она призывала его также проявить милосердия, но вполне возможно, что она просто хотела сказать: «Мой кумир и мой Бог! Всё, что вы говорите совершенно справедливо!»
Лично я убеждён, что она именно это хотела бы сказать.
Однако, Людовик увидел в глазах де Ла Вальер сочувствие к Фуке. Он тотчас вспомнил о письме, написанном ей суперинтендантом. Ревность вновь опалила его сердце.
— Кольбер, через полчаса будьте у меня вместе с Мишелем Летеллье, — холодно сказал он. — Луиза, что вы скажете в отношении этого приговора суда?
— Ваше Величество, у меня нет своего мнения по этому делу, — ответила Луиза, опустив глаза. — Мой единственный долг – любить вас и следовать всем вашим желаниям.
«Лицемерка! — с досадой подумал Король. — Уж лучше бы прямо сказала, что Господь призывает нас к милосердию! Тогда бы я ей ответил!»
Действительно, Людовик нуждался в выходе эмоций. Если бы Луиза возражала, он дал бы выход своему гневу и, возможно, хоть немного успокоился бы. Но отсутствие сопротивления, которое уже на протяжении трёх последних лет он встречал во всех подданных, приучило его к мысли, что он прав всегда и во всём. Поэтому он сохранил всё свое негодование до встречи с Кольбером и Летеллье.
— Летеллье, в любом случае приговор Палаты нельзя привести в исполнение, — холодно сказал Король. — Для чего мы так тщательно охраняли Фуке? Для того, чтобы он свободно отправился за границу и оттуда плёл свои интриги? Для того, чтобы все известные ему тайны он вывез в Испанию, в Португалию, в Голландию или в Англию? Чтобы наши враги получили в его лице сильного союзника?
— Ваше Величество, Палата допустила ошибку, — сказал Кольбер.
— Что такое эта ваша Палата? — в гневе спросил Король. — Это всего лишь сборище моих подданных!  Каждый из них обязан подчиняться моей воле! Если так, то все вместе они тоже обязаны подчиняться моей воле! Почему они решили, что вопреки тому, что каждый из них – мой подданный, все вместе они перестают быть таковыми? Прежде, чем оглашать приговор, они должны были согласовать его со мной! Они отняли у меня возможность быть милосердным!
«В точности такую речь более полутора тысячелетий назад произнёс Нерон, — подумал Летеллье. — Как любопытно иногда повторяется история!»
— Вы плохо работали с людьми, из которых состоит Палата, господа! — воскликнул Король. — Вы не выполняли свои обязанности!
— Ваше Величество, мы всё исправим, — сказал Кольбер.
— Фуке знает такие секреты государства, которые не должны узнать враги Франции! — продолжал Король. — Пожизненное заключение – это меньшее, на что я могу согласиться! И это будет стоить казне неимоверные суммы! Хорошо, если Палата желает сохранить эту ничтожную жизнь, я готов согласиться на эти расходы, я готов ратифицировать приговор о пожизненном заключении. Но высылка! Это уж слишком! Может быть мне его ещё наградить за казнокрадство, за все его махинации с ценными бумагами, с залогами, с переоценкой закладных бумаг? Может быть мне его ещё и восстановить в должности? Вы этого хотите? Что они мне оставили? Какое ещё милосердие я могу проявить в отношении государственного преступника, которому назначена счастливая и беззаботная жизнь в окружении моих врагов за пределами Франции? Франция не настолько слаба, чтобы не иметь возможности наказать своих врагов. И не настолько глупа! Если в Палате заседают болваны, их следует прогнать из Палаты, назначив на их место кого-то поумней!
— Ваше Величество, ошибку ещё можно исправить, и это следует сделать, — сказал Летеллье.
— Заставить их заседать ещё три года? — с раздражением спросил Король.
— Ваше Величество – хозяин своего королевства, — сказал Летеллье. — От вас ожидают смягчения приговора только по той причине, что ваши предшественники в подобных ситуациях поступали именно так. Но это не накладывает на вас обязанностей поступать также. Вы можете не только смягчить приговор, но также оставить его без изменений, но и ужесточить.
— Ужесточить? — оживился Король. — Такое уже бывало в практике?
— Я позволю себе напомнить Вашему Величеству причины, по которым Король обычно смягчает приговор суда, — вмешался Кольбер. — Когда речь идёт о знатных персонах, имеющих родство с августейшим Королевским семейством, милосердие – понятное явление. Но господин Фуке не состоит в родстве с Вашим Величеством.
— А это означает, что милосердие тут было бы неуместно! — подхватил Людовик. — Итак, я заменяю изгнание на пожизненное заключение! Дело закрыто.
Он схватил документ с приговором Палаты и в самом верху написал: «Заменить на пожизненное заключение. Людовик».
— Приложите сюда печать, Летеллье, и снимите с этого документа копию для Палаты. Покажите им оригинал и оставьте копию в качестве напоминания о том, что никому не позволено быть более милосердным, чем Король, — сказал Людовик. — Их дело – защищать интересы королевства и выносить справедливые приговоры. Справедливые, Летеллье!
Не могло быть и речи об изгнании человека, который слишком много знал. Потому Король заменил предписанное судом изгнание на пожизненное заключение. Ничего подобного во Франции никогда не происходило. Но прецедент имелся – так поступал император Нерон.

Глава 306

— Послушайте, Максимилиан, — сказал я. — Поезжайте срочно в Париж. Документы для вашей поездки уже готовы.
— Слушаю, монсеньор, — ответил Максимилиан, мой сообразительный помощник по делам Ордена.
— Я дам вам письма к влиятельным лицам Парижа, которые состоят в Ордене, — продолжал я. — Передайте им мой приказ. Я не знаю, как они его выполнят, и не хочу этого знать. Они просто должны его выполнить. Указом Короля арестант Фуке, приговорённый к пожизненному заключению, должен быть помещён в Пиньероль, и ни в какую другую крепость.
— Я вас понял, монсеньор, — ответил Максимилиан.
Он получил от меня требуемые документы, письма и деньги.
Занятый другими делами, я даже забыл поинтересоваться, как именно он решил эту проблему, кто конкретно из членов Ордена помог ему выполнить это поручение. Впрочем, теперь это уже и не важно. Но в итоге на Короля было оказано незаметное влияние, в результате которого он принял нужное мне решение. Оно не без оснований может показаться совершенно неразумным, странным и непоследовательным, но для него можно найти и мотивы. Всё это я описал и приложил к документам, вручённым Максимилиану.
Аргументы против этого решения я ослабил в своих комментариях, а аргументы за этот выбор постарался усилить.
Но здесь, в моих мемуарах, мне не к чему воздействовать на читающих эти строки, так что здесь я изложу всё как оно есть.
Приговорив Фуке к пожизненному заключению взамен изгнания, Король распорядился поместить Фуке в крепости Пиньероля, города, который не так давно стал Французским. И это было ошибкой, чего я и добивался. Но, к моему сожалению, мне это не помогло. Чтобы понять, почему мне потребовалось это решение, и почему без моего незаметного влияния Король сам по себе никогда не принял бы этого решения, надо просто вспомнить географическое положение этого городка.
Городок Пиньероль, по-итальянски Пинероло, расположен Пьемонте, в провинции Турин, на реке Кизоне, к юго-западу от города Турина. Вокруг городка растёт множество сосен, откуда и пошло его название, ведь по латыни Pinus означает сосну, от чего происходят итальянская Pino и наша Pin.  В городке едва ли насчитывается десять тысяч жителей. Но крепость построена была со знанием дела, так что после небольших модификаций её вполне можно использовать как тюрьму для особо опасных преступников, поскольку бежать оттуда весьма проблематично.
Во владение к Французской короне Пиньероль отошёл по Керакскому миру лишь с 1631 года, а нынче, когда я пишу эти строки, с 1696 году, этот город снова стал итальянским.
Уже тогда я предвидел, что Пиньероль стал французским не окончательно, и потеря его не заставит себя ждать. Помещать туда узника, чья свобода была нежелательна Королю, было неразумно, ведь даже если исключить возможность того, что город может вернуться в состав Италии, его приграничное положение даёт возможность вылазки, тайной или открытой, с территории сопредельной Италии с целью захвата заключённого и его освобождения, и перемещения в Италию. И тогда Король уже не смог бы оказывать влияние на судьбу узника. Именно это мне и было нужно.  Близость к границе с Италией делала эту тюрьму в моих глазах лишь временным местопребыванием Фуке. Поразмыслив, я решил, что неплохо было бы, чтобы и Филипп оказался там же, в Пиньероле. Мне ужалось и это. Оба интересующих меня узника теоретически оказались в досягаемости с территории Италии, пусть бы даже и военным путём, но такая возможность оставалась. Во всяком случае извлечь из крепости Пинтероля было намного проще, чем из Бастилии.
Короля подкупила относительная неприступность крепости, поскольку она строилась не просто для поднятия престижа какого-то вельможи, а вследствие насущных потребностей охранять эту территорию от соседа, который может стать врагом в любой день. А поскольку крепость вместе со всем городом переходила из рук в руки, то и оборонительные сооружения её были направлены на всякий случай в обе стороны, так что лучшего каземата и отыскать было бы невозможно, если бы только не его приграничное расположение. После того, как моим людям, входящим в окружение Короля, удалось без нажима, мягко и неощутимо убедить Людовика в том, что Пиньероль – наилучшее место для того, чтобы запрятать там навечно Фуке, убедить его в том, что и Филиппу будет лучше всего пребывать именно там, уже было не столь сложно.
Городок расположен на обращённом к Италии склоне Альп. Так что если Фуке и мог из своего окна любоваться видами, то это были виды Италии. Камера Фуке и камера Филиппа располагались в противоположных концах крепости, они не могли бы встретиться или даже случайно обменяться взглядами. Людовик не подумал, что стоит только Фуке увидеть Филиппа без маски, а такую случайность нельзя исключать даже при самых строгих мерах против неё, и оба они, и Фуке и Филипп, станут ещё более опасны для него, особенно, в случае, если им удастся освободиться. Ведь Фуке, и без того знающий множество тайн королевства, узнал бы самую важную и самую страшную из них! А Филипп мог бы обрести в лице Фуке нового сторонника. И хотя я не думаю, что Фуке был бы способен на дерзкий побег с одновременным освобождением Филиппа, будь на его месте человек другого склада, например, такой, как д’Артаньян, ситуация была бы крайне опасной. К счастью для Короля и к большому сожалению для меня, для Филиппа и для Фуке, д’Артаньян был предан Королю, так что это не Людовику следовало бы его опасаться, а его врагам и недругам.
Не очень-то желая продолжать карьеру тюремщика, д’Артаньян попытался сложить с себя эти функции и доложил Королю, что рекомендует для охраны Фуке своего бывшего квартирмейстера де Сен-Мара. Он характеризовал его наилучшим образом как смелого, верного и умного офицера. Король со вниманием отнесся к рекомендации д’Артаньяна, но всё же настоял на том, чтобы д’Артаньян лично со своей ротой в сотню мушкетёров доставил Фуке в крепость Пиньероля, также лично выбрал для него камеру, при необходимости организовал работы по укреплению крепости для её роли в качестве каземата и сделал бы все прочие необходимые распоряжения, и лишь только после этого передал функции тюремщика Сен-Мару.
Это королевское решение было разумным, и оно вновь спутало мои планы. Кроме несомненного факта, д’Артаньян был весьма сведущим человеком в области укрепления крепостей, он был и очень внимателен к приказам Короля. Так что прибыв на место он сделал ряд важных распоряжений по частичной перестройке некоторых элементов крепости так, чтобы она лучше отвечала своему предназначению. В основном, он распорядился о работах по укреплению дверей и решёток, расчистке рва, ремонту и укреплению старых стен, где это требовалось. Кроме того, были укреплены решётки на окнах, была возведена пристройка для проживания охранников, не несущих дежурство, так что в самой крепости находились лишь те, кто в этот момент выполнял функции по охране узника. Было исключено пребывание любого, кто не нёс в это время службу. Дотошный д’Артаньян даже обстукал все стены и обследовал все двери, подозрительные ниши, шкафы и камины. Если бы из крепости был тайный ход, он нашёл бы его. Однажды д’Артаньяну пришлось испытать горькое разочарование вследствие того, что его враг, воспользовавшись потайным ходом, ускользнул от справедливой мести. Этот урок капитан запомнил на всю жизнь. Он не обследовал подвалы замка в Амбуазе только потому, что не рассчитывал там долго пребывать со своим узником, а, кроме того, не имел в планах перевод арестанта в подвал.
Я тем временем отправился в Испанию и даже наблюдать из приграничной зоны замок. Я пристально смотрел на окна, которые, как я уже знал, были окнами Фуке. Однажды мне показалось, что я вижу в окне человека. Я насадил на шпагу платок и помахал этим импровизированным флагом человеку в окне. Немного погодя из окна показалась рука с салфеткой. Человек, вероятно, сделал вид, что вытряхивает крошки, которые могли бы попасть на салфетку.  Тотчас же в окне появилась другая рука, которая вырвала из рук этого человека салфетку, после чего обе руки исчезли.
Я понял, что д’Артаньян всё ещё там, и что он довольно много времени проводит вместе со своим арестантом. Надеюсь, что д’Артаньян не узнал меня, хотя зрение у него словно у орла.

Глава 307

Максимилиан рассказал мне, как всё было, когда Фуке зачитали приговор, а также о том, как его везли в Пиньероль. Считаю, что это интересно и поучительно, поэтому, нарушая хронологию, всё же вернусь к тому, что я узнал от Максимилиана.
Д’Артаньян долго беседовал с Летеллье, который инструктировал его и пытался выведать о настроении Фуке. Я отлично знаю, как умеет д’Артаньян отвечать на вопросы, демонстрируя полную готовность к сотрудничеству, но не выдавая никаких лишних сведений. Даже после часа подобных «откровений» Летеллье не обогатился бы и самыми наималейшими фактами, которые можно было бы использовать против узника. Д’Артаньян как воин готов был выполнять роль тюремщика по приказу Короля, но он никогда не имел ничего общего с доносчиками даже в том случае, если бы охраняемый субъект вызывал у него одни лишь антипатии. Но в случае с Фуке между узником и тюремщиком установилась некая форма если не дружбы, то молчаливой приязни, Фуке имел неоднократно возможность убедиться, что д’Артаньян по мере сил смягчает все строгости его содержания, и если что-то из протокола обращения с ним может показаться Фуке тиранией, то это лишь малая толика того, что совершил бы по отношению к нему непредвзятый или, тем более, неприязненно предрасположенный командир отряда охраны.
Ничего не выяснив, но не имея ни малейшего повода к возмущению, Летеллье под конец разговора сообщил д’Артаньяну, что Король очень высоко оценил службу своего капитана мушкетёров и просил сообщить ему об этом. Д’Артаньян лишь поклонился с видом человека, по достоинству оценившего лестное мнение Короля, но не допускающий даже в мыслях, что он мог бы выполнить свою работу не должным образом, так что показал, что воспринимает эту похвалу как должное.
После этого д’Артаньян побеседовал на нейтральные темы с д’Ормессоном, но на вопрос о том, что ждёт Фуке, ответил лишь: «Ничего хорошего», дав при этом понять, что более ему нечего сообщить.
— Всякий порядочный человек сочувствует Фуке, — тихо сказал д’Ормессон.
— Вы, безусловно, порядочный человек, д’Ормессон, — ответил д’Артаньян, после чего обнял его и словно бы невзначай приблизил лицо к уху собеседника.
— Поосторожнее с такими фразами, — после этого он прошептал лишь ему на ухо. — Ведь вы, таким образом, называете непорядочными королевских судей и даже кое-кого повыше. Не давайте поводу понять вас превратно.
Д’Ормессон вздрогнул, осознав свою оплошность.
— Вы правы! — громко сказал д’Артаньян. — Милосердие – свойство каждого порядочного человека, и, безусловно, все порядочные люди из милосердия хотели бы смягчения доли бедного узника. Но милосердие должно подчиниться закону и справедливости, а также интересам государства. В данной ситуации крайне трудно быть одновременно и справедливым и милосердным. Но, к счастью, именно такие люди вершат свой суд, так что приговор, каким бы он ни был, будет одновременно и справедливым и милосердным, в этом я полностью согласен с вами!
Придав, таким образом, более мягкий и безобидный смысл словам д’Ормессона, д’Артаньян вновь повторил, уже громче, что д’Ормессон – очень хороший человек.
В тот же день в десять часов секретарь суда Фуко в сопровождении многочисленных судебных исполнителей явился к воротам Бастилии.
— Господин капитан, я должен сообщить заключённому о королевском приговоре, — сказал он д’Артаньяну.
— Проходите, господа, — ответил капитан и проводил делегацию к узнику. — Вас слишком много, вы не поместитесь в камере заключённого. Пройдите в тюремную церковь, господина Фуке сейчас туда приведут.
Капитан дал Фуке возможность привести в порядок одежду для того, чтобы он успел собраться с духом. При всей видимости равнодушия к своей судьбе, Фуке, конечно, волновался перед оглашением приговора.
Но он вошёл в старинную тюремную церковь в сопровождении де Безмо, де Сен-Мара, д'Артаньяна и двух мушкетеров с таким видом, как будто просто явился чтобы выслушать очередную новость, которая не слишком сильно касалась его лично.
Секретарь суда Фуко стоял за специально установленным для этой цели небольшим столиком – кафедрой, на которой были разложены документы. столом.
В тусклом свете свечей арестант выглядел старше своих лет. Он вышел вперед со шляпой в правой руке, которую он прижимал к груди, словно бы желая защититься ей от выстрела или удара в грудь.
— Сударь, — сказал секретарь холодным церемониальным тоном, — назовите ваше имя.
— Оно вам известно, сударь, — ответил Фуке в тон Фуко.
— Согласно протоколу, вам следует назвать ваше имя, дабы я знал, с кем разговариваю, настаивал секретарь суда.
— Вы его и так знаете, — возразил Фуке. — Вот уже три года моё честное имя треплют на каждом углу.
— Я не утверждаю, что я вас не знаю или не знаю вашего имени, — настаивал Фуко. — Речь не об этом. Все мы обязаны следовать порядку и предписаниям правосудия. Вы прекрасно это знаете, ведь вы же были генеральным прокурором.
— Вот именно, и поэтому вы были моим подчинённым, — напомнил Фуке. — Стоит ли нам теперь разыгрывать незнакомцев, это после стольких лет теснейшего знакомства?
— Прошу вас, сударь, ваше имя, настаивал секретарь.
«Что за дежавю! — подумал д’Артаньян. — Происходит точно то же самое, что я уже наблюдал, когда палата общин выносила приговор Карлу Английскому! Он тоже говорил, что не признаёт их власти и поэтому не будет с ними беседовать так, как они этого от него ждали и требовали! Кончилось это очень печально!»
— Я не назову своего имени здесь, как не назвал его в Палате, — продолжал упрямиться бывший суперинтендант финансов и бывший генеральный прокурор. — Я отказался приносить присягу Палате, поскольку не считаю этот процесс законным, и не считаю, что мелкие провинности, совершаемые каждым финансистом, заслуживают столь пристального внимания, столь длительного расследования и какого бы то ни было наказания. Я заявил несогласие с процессом, поэтому я буду стоять на своём, как я не называл своего имени перед началом следствия и судебного разбирательства, и это не помешало ни тому, ни другому, так и сейчас я не буду называть вам его, вы сами только что признались в том, что отлично знаете меня. Зачитывайте же свой приговор и не тяните с этим. Я всё равно с ним заранее не согласен, каким бы он ни был, но на вашей стороне сила заставить меня подчиниться. На моей же стороне право протестовать против него.
— Вы торопите меня, вместе с тем сами же отнимаете наше время, поскольку все ваши возражения придётся записать в протокол, — возразил секретарь суда Фуко и велел своим секретарям записать слова Фуке как можно точнее. После этого он сам прочитал записанное, кивнул, вернул протокол секретарям и, покрыв голову, начал зачитывать приговор.
Д’Артаньян уже знал, что, согласно приговору суда, Фуке приговаривается к высылке из Франции. Он не должен был этого знать, но знал. Поэтому он ожидал, что после того, как Король ознакомиться с приговором суда, но смягчит его, поскольку именно для этого традиционно самые жестокие приговоры требовали утверждения Королём. И многие Короли поддерживали эту традицию.
«Чем же может заменить Король высылку из Франции? — думал д’Артаньян. — Ссылкой в какую-то провинцию Франции? Это вряд ли! В Во-ле-Виконт? В Бель-Иль-Сен-Мер? Это было бы подарком для нашего Фуке! Это тоже сомнительно! Но Короли Франции всегда так добры! Заменить четвертование повешением или повешение усекновением головы – это ведь такая милость! Это заслуживает вечной благодарности друзей, родственников и потомков приговорённого! Впрочем, может быть, и не заслуживает. Вот уж замена казни с конфискацией имущества на казнь без конфискации имущества, наверняка вызвала бы благодарность семьи казнённого. Но я не припомню такого случая, ни одного, ведь в случае конфискации имущества, оно отходит к казне! Не скажу в точности, по этой ли причине, или по какой-то другой, но ни один монарх ещё никогда не отменял конфискацию имущества. Возможно, я чего-то не знаю».
В это время в церковь вошли врач Фуке Пекке и камердинер Лавалле. Оба они сначала возмущались шёпотом, а затем начали вслух возмущаться о том, что судья Фуко необоснованно жесток. Наконец, Лавалле заявил, что у тех, у кого сердце не железное, оно сейчас разорвется. Их возмущённые крики стали заглушать монотонный голос судьи. Тога генерал де Безмо, комендант Бастилии, был вынужден лично препроводить их в соседнюю комнату. По этой причине Пекке и Лавалле решили, что их хозяина намереваются убить, они принялись еще громче возмущаться. Тогда д'Артаньян велел успокоить их, сообщив, что речь идет всего лишь только об изгнании. Он и сам ещё тогда не знал, что Король не только не смягчил приговор, но сделал его не в пример более суровым.
Тем временем секретарь суда зачитал наконец-то приговор.
— Согласно протоколу, приговор зачитывается вслух приговорённому лично, — продекламировал Фуко. — Но поскольку присутствующий здесь Никола Фуке отказался называть своё имя, спрошенный трижды, мы, присутствующие здесь, секретарь королевского суда Фуко, а также господа д’Артаньян, де Безмо и де Сен-Мар, удостоверяем личность присутствующего при слушании Никола Фуке, обвиняемого по делу от 5 сентября 1661 года от рождества Христова о хищении и злоупотреблениях. Обвиняемый Никола Фуке признан виновным по всем статьям предъявленного обвинения и приговаривается к пожизненному заключению.
«Вот тебе раз! — подумал д’Артаньян. — Суд приговорил к высылке из Франции, но Король ужесточил приговор! Такого на моём веку не случалось!»
Внешне д’Артаньян оставался совершенно бесстрастным. Он лишь взглянул в глаза Фуке, хотя на его лице не дрогнул ни единый мускул. Фуке разгадал, что капитан выражает своё сочувствие и сожаление ему.
— Благодарю вас! — сказал Фуке д’Артаньяну, но тут же резко посмотрел на секретаря Фуко и продолжил. — Благодарю вас, господа, любая известность лучше неизвестности.
Таким образом, никто кроме д’Артаньяна не понял, что Фуке поблагодарил его за сочувствие.
Уже через час во двор Бастилии была подана карета. В неё сели Фуке, д'Артаньян и два офицера. Карета тотчас же двинулась в путь в окружении сотни мушкетеров, путь пролегал через подвесной мост, через Сент-Антуанское предместье, заполненное народом, выкрикивающим «Виват!» то ли в адрес Фуке, то ли в адрес Короля. Фуке полагал, что приветствие адресовано ему и радовался как ребёнок тому, что он сохранил популярность, забыв о цене, которую он заплатил за то, чтобы услышать эти крики. Д’Артаньян понимал, что толпа приветствует мушкетёров Короля, которые ехали стройными колоннами, словно на параде, часть впереди кареты, часть сзади, и по двое верховых с обеих сторон кареты.
Врачу Пекке и камердинеру Лавалле не было разрешено отправиться в Пиньероль вместе с их хозяином. Их чувство было смешанным. Им было жаль расставаться с Фуке, но они обрели, наконец, свободу, поскольку пребывание с узником – это тоже своего рода заключение. Но радость обретения свободы пока ещё не коснулась д’Артаньяна, он по-прежнему был привязан к своему узнику.
Путешествие заняло двадцать дней. В дороге был лишь один эпизод, достойный упоминания. В Гренобле второй консул города отказался открыть ворота перед авангардом мушкетеров, решив, что это, быть может, провокация.
Он также, вероятно, подумал, что эскорт прибыл если не для того, чтобы совершить переворот, то, стало быть, для того, чтобы арестовать его самого. По всему видно, что он опасался ареста именно по тому, что, по-видимому, был нечист на руку, так что у него было «рыльце в пушку».
Под надуманным предлогом о том, что у конвоя нет необходимых пропусков, он отказался открыть ворота.
— Какой ещё к чертям пропуск?! — воскликнул д’Артаньян. — Я исполняю приказ Короля! В нём ясным языком сказано, что все граждане обязаны по моему требованию предоставлять мне квартиру бесплатно, а провиант – продавать! Вам мало приказа с собственноручной подписью Его Величества и печатью канцлера Сегье?
— Но ведь это не пропуск в город, — испуганно протестовал второй консул.
— А вы что тут у себя объявили комендантский час? — воскликнул д’Артаньян. — И по какому же это случаю? Без соизволения Короля? У вас тут война идёт, или из городской тюрьмы сбежала дюжина каторжан-убийц? Послушайте, любезнейший!  Если вы тотчас откроете мне ворота, я всего лишь посажу вас на двадцать четыре часа в холодную камеру самой необустроенной тюрьмы, которая найдётся в вашем городе. Но если вы будете сопротивляться, тогда я силой своих молодцов выломаю эти ворота, после чего повешу вас на них же!
— Вы умеете убеждать, — пробормотал второй консул и велел страже отпереть ворота.
— А вы умеете идти на компромиссы, — ответил с улыбкой д’Артаньян. — Ладно, договорились, за вашу понятливость, я разрешаю вам выбрать камеру по своему вкусу. Но если вы покинете её раньше, чем через двадцать четыре часа после того, как туда войдёте, я узнаю об этом и на обратном пути разберусь с вами так, как вы этого заслужите.
После этого д’Артаньян показал упрямцу приказ Короля, ознакомившись с которым второй консул сделал скорбное, но покорное лицо.
— Я уже иду в камеру, — сказал он и действительно посадил себя под арест.
Первый консул всё же счёл действия д’Артаньяна чрезмерными, так что он написал жалобу Королю с изложением всех обстоятельств дела. В те времена чиновники ещё не столь нагло врали, жалуясь начальству на тех, с кем конфликтовали. Искажать правду при пересказе событий все они научились немного погодя, так что хотя письмо излишне было эмоциональное, оно ни в чём не погрешило против истины, после чего оно вернулось к адресату обратно. В этом письме слова автора «двадцать четыре часа» были подчёркнуты рукой Короля и рядом написано лишь одно слово «Мало!»
Д’Артаньян, прибыв к месту назначения, в Пиньероль, получил другое письмо, написанное рукой Летеллье. Оно содержало следующий текст:

«Дорогой граф д’Артаньян!
Когда Его Величеству сообщили том, как вы поступили в Гренобле, он всецело  одобрил ваши действия в сих обстоятельствах. Информация поступила в виде жалобы от первого консула Гренобля. Король очень смеялся и просил дважды перечитать ему это письмо вслух, после чего сказал, что консул понес за свои действия, справедливое, но достаточное наказание и теперь уже наверняка впредь исправится и не будет повторять подобных ошибок. Он также вновь повторил, что полностью доволен вашей службой. К этой оценке ваших трудов присоединился и господин Кольбер.
Искренне Ваш Летеллье».

— Очень нужно мне одобрение Кольбера! — проворчал д’Артаньян. — Лучше бы он не одобрил, как я кормлю моих мушкетёров и их коней, и велел бы удвоить содержание! Этот скряга возразил, что я могу его одобрениями накормить сто мушкетёров и сто коней, не считая ещё и себя и Фуке, и двух офицеров! Он что – Король? Лишь Король может считать, что его слова и одобрение важней денег!

Шестнадцатого января кортеж прибыл в Пиньероль. Крепость с пятью башнями должна была навсегда избавить д’Артаньяна от роли тюремщика, с чем он себя искренне поздравил. Внимательно осмотрев стены, д’Артаньян продиктовал Сен-Мару перечень работ, которые необходимо было сделать для приведения крепости в порядок для дальнейшего выполнения её предначертанных ей функций. В пять дней основные работы были завершены, которые позволили переместить Фуке из временного пристанища в постоянное, в котором ему было суждено жить до конца своих дней. Оставалось лишь закончить внешние работы по укреплению крепости, которые не препятствовали пребыванию Фуке в своей камере, но до их завершения охранникам крепости следовало проявлять бдительность.
Согласно королевским предписаниям, составленным Летеллье, которые д’Артаньян передал Сен-Мару, государственный заключенный Никола Фуке не имел права никакого общения с внешним миром, ему запрещалось отправлять или получать письма, запрещались посещения, в его камере не должно было быть ни бумаги, ни чернил, он не имел права держать у себя более одной книги одновременно, книгу, которую он запрашивал следовало обменивать на книгу, которую он возвращал. Возвращённую книгу охранники обязаны были сжигать, не открывая, не читая, не осматривая, как и старую одежду, пришедшую в негодность, постельное бельё и все прочие предметы которые по мере износа заменялись на новые. Иными словами ничего из камеры Фуке не должно было отправляться за пределы стен крепости, не должно было просматриваться кем либо, а должно было уничтожаться на территории крепости, о чём немедленно составлялся акт. Это следовало осуществлять трём охранникам, каждый из которых должен был следить, чтобы двое других не нарушали правила. По всем сомнительным вопросам господину де Сен-Мару предписывалось консультироваться с господином д’Артаньяном и в точности соблюдать правила, установленные им и инструкции, составленные им же.
Рядом с камерой заключённого д’Артаньян распорядился оборудовать комнату для слуги Фуке.
— Но ведь камердинер Фуке остался в Париже! — удивился Сен-Мар.
— Тот, кто будет обслуживать Фуке, не должен выйти из крепости никогда, — ответил д’Артаньян. — Нельзя приговорить к пожизненному заключению невиновного человека. — Но господину Фуке нужен будет камердинер, согласно его статусу. Подумайте, как можно решить эту проблему. У вас в крепости содержится некий Эсташ Доже, приговорённый к пожизненному заключению. Он не дворянин, он мог бы прислуживать Фуке, если бы согласился на это. Предложите ему за такую услугу какие-нибудь послабления режима – лучшее питание, больше прогулок внутри крепостного двора, но без свидетелей. Он должен согласиться отказаться от общения с другими заключёнными в обмен на эти льготы. Если же он не согласится, возможно, найдутся другие.
— Думаю, он согласится, — ответил Сен-Мар. — Я постараюсь предложить ему то, что его заинтересует.
— Вот и отлично! — ответил д’Артаньян. — Мы не можем оставить господина Фуке без слуги.
— Но ведь в тюрьмах в иные времена содержались персоны и познатнее Никола Фуке? — спросил Сен-Мар. — Как же обходились в этом случае?
— Это вопрос по службе, или дружеское любопытство? — строго спросил д’Артаньян.
— Простите, капитан, это было любопытство, ответ на этот вопрос не требуется мне для выполнения моих обязанностей, — ответил Сен-Мар.
— Ну, если по дружбе, тогда я отвечу вам, Сен-Мар, ответил д’Артаньян. —Такие господа, как герцог де Бофор, были опасны королевству своим поведением, а не своими знаниями секретов. Так что человек, прислуживающий герцогу, мог бы свободно выходить на волю. Кроме того, ведь Бофор – персона королевской крови, его слуга может и должен быть дворянином. Бофору прислуживали люди соответствующего ранга. Даже комендант крепости иногда удостаивался чести отобедать с ним, хотя это в итоге привело к плачевному результату: Бофор бежал!
— Благодарю вас за разъяснения, господин капитан, — сказал с теплотой Сен-Мар. — Я это учту. Ни я, никто из моих людей никогда не будет обедать с заключённым. Единственным обществом для него будет Эсташ Доже.
 — Быть может когда-нибудь, лет через пять или десять, как знать, Король разрешит Фуке свидание с кем-то из его семьи, — сказал д’Артаньян. — Я похлопотал бы об этом, если бы предполагал такую возможность. Но сейчас об этом нечего и думать. Не стоит также обнадёживать Фуке подобными перспективами. Я просто пожелаю ему мужества и стойкости. Как вы знаете, мне дозволено общаться с Фуке без каких-либо ограничений.
— Да, я знаю это, господин капитан, — сказал Сен-Мар.
— Эта льгота не распространяется на вас, и я полагаю, что для вас это благо, — продолжал д’Артаньян. — Поверьте, общение с человеком, обречённым на вечное заключение, не лучшее времяпрепровождение.
Через три недели, когда все работы были завершены, крепость стала настолько неприступной, что д’Артаньян с чистым сердцем мог забрать свою сотню мушкетёров и возвратиться с ними в Париж. В дальнейшем охрану можно было нести силами гораздо меньшего отряда, составленного из гвардейцев гарнизона Пиньероля. С каждым из них д’Артаньян переговорил лично и от услуг троих из них от решительно отказался, не объясняя Сен-Мару причины своего решения. Я до сих пор не понимаю, как он догадался, что эти трое – мои люди!

В знак особого расположения к посланнику Короля, власти города подарили д'Артаньяну большое количество провианта – жаренных и копчённых кур, куропаток, бекасов, кроликов и фазанов, закупленных в Турине.
— Благодарю вас, господа! — ответил капитан. — Наш путь обратно в Париж займёт двадцать дней, и моя сотня мушкетёров все эти двадцать дней будет с благодарностью вспоминать вас за то, что снабдили нас провиантом в дорогу. Я передам Его Величеству, что жители славного города Пиньероля знают свой долг и верно служат Франции.
Это были не пустые слова, поскольку Пиньероль всё ещё был населён большим количеством итальянцев, так что верность пиньерольцев французской короне была очень важна.
— Коль скоро вы позаботились о провианте для нас, позвольте мне сегодня из сэкономленных средств оплатить вино на нашем прощальном ужине! — продолжил капитан.
Это был отличный ход. Если среди жителей города присутствовали шпиона Кольбера, они могли доложить своему патрону, что капитан принимает взятки. Фактически же д’Артаньян соединил несоединимое – и не обидел градоначальников отказом принять подарок, и расплатился сполна, чем отвёл от себя подозрение во взяточничестве.
Да, наш мой славный гасконский друг оставался неподкупным!
Едва лишь рота из сотни мушкетёров по главе с д’Артаньяном покинула, наконец, Пиньероль, д’Артаньян с удовольствием полной грудью вдохнул воздух пригорода, пахнущий сосновой смолой и талым снегом.
—Вы чувствуете это запах, д’Арленкур? — спросил он своего лейтенанта.
— Вы говорите о запахе соснового леса или о запахе талого снега, предвещающего весну, хотя ещё только середина января? — спросил д’Арленкур.
— И то и другое, но ни то, ни другое, — весело возразил д’Артаньян. — Я говорю о запахе свободы! Три года я был тюремщиком, и поэтому был также и узником. Ведь какая разница, кто кого охраняет, если оба должны пребывать в тюрьме? Теперь-то наконец, я свободен, а вместе со мной и вы, мои друзья и верные мушкетёры! Я предпочитаю завтрак под вражескими пулями вот такой судьбе тюремщика!
После этих слов д’Артаньян правой рукой снял свою великолепную серую шляпу с белым пером и поднял её на вытянутой руке, помахав ей следующим за ним мушкетёрам.
— Друзья мои, господа мушкетёры! Наконец-то мы вернёмся к настоящим обязанностям королевской гвардии! — воскликнул он. — Мы возвращаемся в Париж, избавленные от нашего узника и от обязанностей стеречь его! В Париж, друзья, виват!
— Виват! — ответил хор мушкетёров. — Виват, Париж! Виват, капитан д’Артаньян!
— Чёрт побери, почему мы едем шагом, когда можем перейти на лёгкую рысь? — воскликнул он. — Наши кони совсем застоялись, провожая неуклюжую карету! За мной рысью! Вперёд! Не отставать!
И он дал шпоры своему коню. Разумеется, он не собирался проделать рысью весь путь, но грех было бы не воспользоваться ровной дорогой, когда коням уже давно требовалась небольшая разминка.
Поскольку выданная в дорогу провизия была предусмотрительно распределена по седельным сумкам мушкетёров, ничто не мешало более быстрому продвижению роты д'Артаньяна, поэтому оставшийся путь они преодолели за десять дней. Пустая карета по поручению капитана была возвращена в Париж тремя гвардейцами, которых д’Артаньян выбраковал из числа тех, кому доверил несение охраны Фуке. Он приказал им выполнить это поручение, так что все трое моих людей были вынуждены покинуть Пиньероль хотя бы на время. Они привязали двух своих коней к седлу третьего, на котором ехали поочерёдно, тогда как двое других ехали в карете. Этот путь в Париж и обратно отнял у них более месяца. Таким образом, д’Артаньян лишил меня возможности организации побега Фуке ещё на месяц.

Глава 308

Пожалуй, я слишком увлёкся рассказом о Фуке и о том, как д’Артаньян охранял его. Мои приятельские отношения к нему полностью себя исчерпали по мере того, как я следил за его судьбой. Фуке был уже не тот. Это был совершено сломленный человек, желающий только продемонстрировать свою лояльность Королю и согласие с благодарностью принять любую королевскую волю в отношении его будущего. После того, как он узнал о том, что приговорён к пожизненному заключению, он осознал, что Король всегда либо ненавидел его, либо боялся, или, вероятнее всего, и то, и другое. Также он понял, что судебное разбирательство было фарсом. Стоило ли три года разбирать это дело по косточкам для того, чтобы вынести приговор, который Король отбросил, словно использованную обеденную салфетку, он потерял к нему всякий интерес, убедившись, что довольно надёжно упрятал несчастного узника в крепости, проверенном на прочность самим д’Артаньяном. Я, конечно, не возражал бы освободить Фуке, но, скорее уже из тех соображений, что не худо было бы хотя бы это дело довести до конца и досадить этим Королю и Кольберу.
Людовик с большим интересом расспросил д’Артаньяна о том, насколько надёжна крепость Пиньероль, на что капитан дал Его Величеству исчерпывающие сведения, доказывающие, что, по его мнению, крепость надёжна, а в верности де Сен-Мара не приходится сомневаться.
— Вы, стало быть, убеждены, что Пиньероль надёжнее, чем Бастилия, а де Сен-Мар надёжнее де Безмо? — спросил Король.
— Ваше Величество, обе крепости хороши, и оба коменданта выполняют свои обязанности достойно, — ответил д’Артаньян.
— Я ценю ваше желание заступиться за вашего бывшего сослуживца и приятеля маркиза де Безмо, господин д’Артаньян, но вы, кажется, забыли об одной его провинности? — уточнил Король. — Он допустил освобождение узника, который не должен был бы быть освобождён ни при каких обстоятельствах!
— Человек, который прибыл за ним, имел на руках приказ о его освобождении, так что генерал просто подчинился приказу, — ответил д’Артаньян.
— Но я не подписывал такого приказа, — возразил Людовик. — Те, кто его освободили, воспользовались чрезвычайно искусно подделанным документом, либо вынудили генерала де Безмо пренебречь явными признаками подделки, либо, ещё того хуже, воздействовали на него без каких-либо документов.
— Я расследовал это дело, — ответил д’Артаньян. — Оказывается, он твёрдо убеждён, что он никого не выпускал из Бастилии. Его узника лишь дважды посещал один знатный человек. Второй раз он явился вместе со своим спутником, который был в маске. И хотя де Безмо уверяет, что он был намного выше ростом, чем его узник, так что он совершенно исключает, что произошла подмена, я думаю, что бедного маркиза провели. Вероятно, у этого человека были сапоги с чрезвычайно большими набойками на подошвах, на что маркиз не обратил внимания.
— Безмо не имел права допускать кого-либо к узнику, тем самым он нарушил предписание первого министра Ришельё, подтверждённое первым министром Мазарини! — воскликнул Людовик. — Я не отменял этого правила, поскольку ничего не знал об этом. Следовательно, Безмо далеко не безупречен!
— Но для того, чтобы наказать его, придётся разъяснить ему его вину, что может иметь самые печальные последствия, поскольку привлечёт ненужное внимание к тому узнику, которому следует оставаться в тени, — сказал д’Артаньян.
— Вы совершенно правы, капитан, но де Безмо доказал, что он является ненадёжным комендантом Бастилии, — ответил Людовик.
— Что ж, из тюрем узникам иногда удаётся осуществить побег, — ответил д’Артаньян. — Герцог де Бофор был не первой знатной персоной, сбежавшей от тюремщиков Короля.
— Я знаю историю, — сухо ответил Король. — И всё же я не могу более доверять де Безмо. Всё время, пока узник, называть которого я не буду, находится в Бастилии, мне неспокойно. Можете ли вы, господин д’Артаньян, поручиться за господина де Сен-Мара в том, что он не допустит подобной ошибки, как та, что допустил де Безмо?
— Я могу в этом ручаться даже в том случае, если его не предупреждать об особых мерах содержания заключённого, — ответил д’Артаньян. — А если мне будет позволено провести с ним разъяснительную работу, отдельно объяснив ему недопустимость каких-либо свиданий этого узника с кем бы то ни было, я могу ручаться за него как за самого себя.
— Этого мне достаточно, — ответил Король. — Ведь вы не могли бы дать мне такое же ручательство за господина де Безмо?
— Я слишком долго не имел чести близко служить с маркизом, чтобы давать за него подобные ручательства, но из этого не следует, что я отрицаю его верность Вашему Величеству, — ответил д’Артаньян.
— Вы достаточно деликатны, д’Артаньян, но, по счастью, ваша преданность мне и ваша честность превыше ваших приятельских отношений с былыми сослуживцами, — подытожил Король. — Свидетельствую, что вы ни единым словом не бросили тень на преданность де Безмо, но всё же окончательно убедили меня в том, о чём я уже давно думаю. Я полагаю, что узника, известного вам, следует как можно быстрей перевезти в Пиньероль под попечение де Сен-Мара, поскольку это будет надёжнее, чем пребывание его в Бастилии.
— Если бы мне было позволено давать оценку решениям Вашего Величества, я назвал бы это решение чрезвычайно мудрым, — ответил д’Артаньян. — Но мой долг состоит не в том, чтобы рассуждать, а в том, чтобы выполнять приказы Вашего Величества.
— Разумеется, — ответил Король и кивнул. — Завтра вы получите приказ о переводе указанного лица в Пиньероль, завтра же отправитесь в путь. Но мы не должны привлекать внимание к этой акции, поэтому вам не следует брать сотню мушкетёров. Ограничьтесь двадцатью. Вы должны мне обещать, что ни при каких обстоятельств вы не выпустите узника на свободу.
— Я скорее позволю себя убить тысячу раз, чем допущу, чтобы его освободили! — воскликнул д’Артаньян.
— Меня это не устраивает! — возразил Король. — Если условием освобождения его будет ваша смерть, меня это не устраивает, потому что могут найтись люди, согласные на такую цену! Вы не позволите себя убить, господин д’Артаньян! Если вы позволите совершить такое, вы не только чрезвычайно огорчите меня, но я буду считать вас изменником. Вы обязаны сохранить вашу жизнь, поскольку если возникнет опасность освобождения этого узника, вы не должны допускать этого даже если вас убьют. Даже с мёртвого вас я спрошу за эту неудачу! Я лишу ваших детей дворянства и наследства, я прокляну вас! Вы меня поняли, господин д’Артаньян? Вы можете позволить себя убить только в том случае, если прежде вы убьёте этого узника. Я не шучу! Если вы не сможете воспрепятствовать его освобождению, вы должны воспрепятствовать тому, чтобы его освободили живым. Он имеет право оставаться в живых только в том случае, если он будет находиться в ваших руках и полностью в вашей власти, или же в том случае, если вы передадите его господину де Сен-Мару, за которого вы поручились как за самого себя. Никто другой не должен распоряжаться его свободой и его судьбой.
— Я всё понял, Ваше Величество, я исполню всё в точности, — ответил д’Артаньян. — Если обстоятельства сложатся так, что я не смогу далее конвоировать этого узника, моя шпага разрешит этот вопрос, после чего, с вашего позволения, я убью также и себя, поскольку я не смогу жить после того, как подниму руку на царственную особу.
— Этот вариант меня чрезвычайно огорчает, но я принимаю ваш выбор, — ответил Король. — Если вы не сможете доставить узника в Пиньероль, тогда вы выполните то, что должны, после чего вы можете распоряжаться собой и своей жизнью так, как считаете нужным, но никак не ранее того.
Д’Артаньян поклонился в знак того, что он всё понял, и Король жестом отпустил его.
«Какая жестокость по отношению к родному брату! — подумал д’Артаньян. — Трусость делает людей чрезвычайно жестокими! Собственное благополучие на весах рассудка весит больше, чем человеческая жизнь, чем десятки жизней, а, может быть, и сотни! Когда решения принимаются без участия совести, личная выгода может перевесить, быть может, даже и тысячи жизней других людей! Как это печально!»
«Остался ещё один вопрос, который я до сих пор не прояснил! — подумал Король. — Д’Артаньян продемонстрировал только что свою преданность бывшим товарищам по оружию, преданность, которая чуть было не перевесила долг службы! Это не хорошо! Ведь заговорщики, как удалось выяснить, некогда были лучшими друзьями моего капитана! Кольбер предупреждал меня, что он не предаст дружбы даже ради преданности своему Королю! Это предположение не доказано, но и не опровергнуто! Может быть, он и не содействовал тому, что один из его друзей, главный заговорщик, скрылся, но нельзя исключать и то, что он всё-таки каким-то образом помог ему. Д’Артаньян уверяет, что если бы приказы, приготовленные Кольбером, не помешали ему действовать, он арестовал бы обоих заговорщиков. Это не опровергнуто, но и не доказано! Д’Артаньян верно служил мне против Фуке, но ведь Фуке никогда не был его другом! Так ли верно он служил мне против бывшего епископа Ваннского и барона дю Валона? Это неизвестно! Не следует это проверять, пока он не доставил Филиппа в Пиньероль под опеку де Сен-Мара! А вот когда он вернётся и доложит мне о том, что это поручение выполнено, придётся серьёзно побеседовать с ним об этом бывшем епископе Ваннском, этом д’Эрбле! Он должен быть верен мне до конца, мой капитан мушкетёров, не взирая на товарищество, братство сослуживцев, какую бы то ни было крепкую дружбу, или же ему придётся худо! Преданность в её истинном и первозданном виде измеряется тем, какую жертву ты готов принести своему повелителю. Ведь проверил Господь преданность Авраама, заставив его принести в жертву своего сына Исаака! Кажется, этого барона дю Валона как раз и звали Исааком! Знаменательно, ничего не скажешь! Но ведь он погиб случайно! Сможет ли д’Артаньян найти своего друга д’Эрбле для меня и принести его в жертву, чтобы подтвердить свою преданность мне? На этот вопрос у меня нет ответа. Жизнь покажет».
 
Глава 309

На следующее утро д’Артаньян получил приказ следующего содержания:

«Приказ господину д’Артаньяну отвезти известного ему узника Маркиза Инконнуэ, предварительно закрыв ему лицо железной маской в крепость Пиньероль. Под страхом смерти воспретить узнику снимать ее кроме случаев, когда он будет находиться в полном одиночестве и заперт на два замка. Поручить охрану узника коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару под его личную ответственность, передав ему вложенные здесь инструкции
Людовик».

— Ваше Величество, позвольте спросить, где мне взять железную маску? — поинтересовался д’Артаньян.
— Об этом я уже позаботился, — ответил Король.
С этими словами он указал на стол, где лежала шляпная коробка. Капитан открыл её и увидел железную маску. Она была сделана так, что закрывала всё лицо, от верхней губы до лба, а по ширине – от уха до уха. Она крепилась к голове тремя рядами кожаных ремней с пряжками вокруг головы, а также одним ремнём сверху вниз к затылку. Для ноздрей и для глаз в ней были сделаны отверстия.
— Узнику будет удобно в ней, — сказал Людовик. — Я сам из любопытства примерял её. Она получилась великолепной, не правда ли? Внутренняя её часть сделана по моей мерке, которую снял лично Шеппелье. Я сказал ему, что собираюсь заказать гипсовую маску для спектакля, в котором буду играть языческого бога Мома. Через три слоя шелковой ткани с помощью воска с меня сняли слепок, по которому сделали гипсовую заготовку. Но затем её отдали кузнецу, который в точности по её форме изготовил железную копию. В результате получилась отличная железная маска. Лицо Мома, каким я его представляю себе. Внутри маска отделана вельветом и бархатом, так что она не будет причинять беспокойства тому, кто будет её носить. К тому же ведь он будет носить её не постоянно. Она весьма пригодится на время его передвижения из Бастилии в Пиньероль, но ведь ему придётся время от времени общаться с людьми, которые будут прибираться в его камере, приносить ему еду. Общение следует ограничить до минимума. Никто не должен видеть его без маски, никто кроме вас, д’Артаньян. Даже Сен-Мар! Если я узнаю, что мои инструкции нарушаются, эта маска будет надета на него навечно, кожаные ремни будут заменены на железные застёжки, которые будут расклёпаны. Он будет носить её не снимая, днём и ночью, а те, кто его видел, должны быть немедленно заключены под стражу пожизненно, не зависимо от их знатности и государственной должности. Даже если это будет герцог Орлеанский. Простолюдинов или людей, скрывающих своё звание, при малейшей попытке освободить его или заговорить с ним или же при попытке переписываться убить.
Д’Артаньян был в ужасе, но не проявил своих эмоций. Он лишь молча склонил голову.
«Его Величество решили сделать из меня вечного тюремщика, — с досадой подумал он. — Впрочем, узника такого ранга кому же ещё и поручить? Тем более, что я один посвящён в эту тайну, если не считать Королеву, Арамиса и герцогиню де Шеврёз. Тут ничего не поделать, выбора у Короля нет».
— Каким же образом объяснить Сен-Мару о том, что его власть распространяется так далеко, даже на самых знатных персон? — спросил д’Артаньян.
— Капитан, не притворяйтесь, что вы глупей, чем вы есть на самом деле, — с некоторым раздражением ответил Король. — Он просто не должен допускать, чтобы возникла такая ситуация, где понадобятся столь высокие полномочия. Его высокие полномочия, прежде всего, простираются на узника и тех, кто его охраняют. Запереть, замкнуть, изъять из общества, вот в чём состоит его задача.
— Да, Ваше Величество, — ответил д’Артаньян.
— Содержание узника будет достаточным, в соответствии со статусом герцога, — добавил Людовик. — Неразумно содержать его как Принца, в этом случае тайну невозможно будет удержать, она просочиться даже сквозь гранитные стены толщиной в туаз. Поскольку в Пиньероле содержится Фуке, если кто-то узнает о пребывании знатного узника в крепости, все сочтут о том, что речь идёт о нём.
— Да, Ваше Величество, — повторил д’Артаньян.
— Деньги на дорожные расходы, тысячу пистолей, получите у Кольбера, — Король за минуту задумался. — Нет, это не годится. Я не хотел бы посвящать его в это дело.
— Я скажу ему, что везу Пекке на очную ставку с Фуке, — ответил д’Артаньян.
— Но он не станет вас спрашивать о целях вашей поездки, — усомнился Король.
— Я скажу ему это между делом, — ответил д’Артаньян.
— Но для того, чтобы Кольбер поверил, надо, чтобы Пекке исчез на время вашей поездки, — продолжал сомневаться Людовик.
— Я прихвачу его с собой, — ответил д’Артаньян.
— Пекке будет возмущаться, поскольку на нём нет вины, а потом, быть может, расскажет, что не встречался с Фуке, — продолжал сомневаться Король.
— Если он получит возможность передать Фуке письма от супруги и от мадам дю Плесси-Бельер, он согласится поехать ради своего господина, — ответил капитан. — Я предварительно прочту эти письма, и мы можем в качестве исключения разрешить Пекке передать ему эти письма лично.
— Нет, всё это слишком сложно и запутанно, с какой это стати мне понадобилось бы устраивать очную ставку, когда следствие закончено? — в раздражении сказал Людовик. — Возьмите деньги, ничего не объясняя. Или лучше просто скажите, что вам поручено проверить, насколько надёжно содержится в крепости Фуке.
— Если я не везу узника, то к чему мне конвой даже из двадцати мушкетёров? — спросил д’Артаньян.
— Проклятый Кольбер суёт свой нос в дела, которые его не касается и создаёт мне трудности! — воскликнул Король и в раздражении хлопнул рукой по подлокотнику кресла. — Вот что. Скажите Кольберу, что выполняете секретное задание, если он посмеет поинтересоваться, в чём оно состоит, просто повторите ему, что оно секретное. Ступайте.
Д’Артаньян поклонился и вышел.
«Что ж, мне не удалось порадовать Фуке весточкой от любимых им людей, но зато я получил отличную возможность натянуть носа Кольберу, — подумал д’Артаньян. — С каким удовольствием я скажу ему, что это дело составляет тайну и от него самого!»
После этого д’Артаньян вышел от Короля в превосходнейшем настроении.

Уже через час д’Артаньян был в Бастилии, где, предъявив приказ Короля, вошёл в камеру Филиппа.
Это было помещение из двух комнат, обставленное достаточно роскошно, но всё же оно оставалось тюремной камерой, поскольку на окнах были металлические решётки, дверь также была железной и запиралась на засов снаружи и на два замка.
Д’Артаньян был уверен, что у дверей его никто не подслушивает, поскольку он запретил это делать, а де Безмо хотя и был генералом, но побаивался капитана королевских мушкетёров, который запросто ежедневно общается с Королём.
— Монсеньор, — сказал д’Артаньян. — Вас переводят в другой замок. — Вам там будет не менее комфортно, чем здесь, и дополнительным удовольствием для вас будет возможность проехаться несколько дней в карете. Я не обещаю вам верховую прогулку, но свежий воздух я вам гарантирую. Кроме того, в новом месте из ваших окон будет открываться чудесный вид на солнечные склоны, покрытые соснами.
— Я еду в Пиньероль? — спросил Филипп.
— Разве сосны есть только в Пиньероле? — спросил д’Артаньян. — Впрочем, я ничего вам не говорил, думайте, что угодно, разговаривать вам всё равно не будет позволено, и к своему сожалению я должен просить вас надеть вот эту маску.
После этого д’Артаньян показал Филиппу маску, приготовленную для него по распоряжению Короля.
— Вижу, Его Величество проявляет поистине братскую заботу обо мне, — с горечью сказал Филипп. — Что ж, я повинуюсь.
Он безропотно надел маску и позволил капитану застегнуть крепящие её ремешки.

Глава 310

После этого д’Артаньян подхватил сундучок с вещами Принца и пригласил его следовать за собой. Выйдя на улицу и убедившись, что его уже не слышит де Безмо, но ещё не слышат охранники во дворе, д’Артаньян обратился к узнику.
— Выше Высочество, простите меня, что я не обратился к вам с подобающим титулом в присутствии коменданта.
— Я понимаю, господин д’Артаньян, — спокойно ответил Филипп.
Спустившись во двор Бастилии, капитан вежливо открыл дверь, приглашая Филиппа сесть в карету после того, как принц занял в ней место, он сел в неё и велел кучеру выезжать за ворота крепости.
Охрана, ожидающая карету на выходе из крепостных ворот, не видела человека в маске, а гвардейцы, которые видели его в крепостном дворе, ничем не выдали своего удивления.
— Едем в Пиньероль, — сказал д’Артаньян своим двадцати мушкетёрам, составляющим на этот раз довольно скромный эскорт, после велел кучеру трогаться в путь.
Несколько минут пассажиры кареты ехали в молчании, после чего Филипп глубоко вздрогнул и откинулся на спинку кресла.
— Какой-то ужасный сон, — тихо проговорил он. — Всю жизнь провести в тюрьме, после чего в одно утро проснуться в постели Короля и быть целый день Королем, после чего вдруг вновь насильно вернуться в ту же камеру той же ненавистной тюрьмы! Любая другая тюрьма – это уже перемена.
— Вы полагаете, что целый день вы были Королем? — осведомился д’Артаньян.
— А вы в этом сомневаетесь, д’Артаньян. — спросил Филипп, приняв на себя образ Короля.
— Я нисколько не сомневаюсь, что вы считали себя Королем, и что люди, которых вы встречали, также принимали вас за Короля, — ответил капитан. — Вопрос в другом. Были ли вы в этот день Королем Франции?
— Почему же нет? — удивился Принц.
— Вы являетесь Принцем по рождению, но для того, чтобы быть Королем, недостаточно быть Принцем, имеющим право наследования короны Франции, — пояснил д’Артаньян. — Король правит страной, а не только принимает родственников и дворян в своем кабинете, не только истребляет паштеты и не только протягивает руку для поцелуя мужчинам и женщинам.
— Разве я не правил? — спросил Филипп.
— Какие указы вы издавали, Ваша Высочество, когда ощущали себя Вашим Величеством? — поинтересовался капитан.
— Я собирался отменить приказ об аресте Фуке и совершить другие важные действия, — смущенно ответил Принц.
— Если бы людей судили по тому, что они собирались делать, все были бы в Раю, — грустно ответил д’Артаньян. — Я же спрашивал вас о том, что вы сделали в качестве Короля Франции?
— Я ничего не успел, ведь один день – это так мало, — неуверенно пробормотал Филипп. — Со временем я бы научился бы править страной так, как это следует.
— Один день – это достаточно для того, чтобы оставить после себя след, память, добрую или недобрую, — возразил д’Артаньян. — Конечно, лучше ничего не делать, чем делать что-то плохое, но разве Король может себе позволить такую роскошь, чтобы целый день не управлять страной? Государство – не конь, который послушен настолько, что можно время от времени выпустить повод и дать ему двигаться туда, куда ему заблагорассудится. Даже с конём такое проходит бесследно далеко не всегда, и не с каждым конём. Государство ежедневно требует решения очень многих проблем. Ваш отец и ваш дед перепоручали существенную долю дел по управлению государством своим первым министрам, которым целиком доверяли. Но у вашего брата, Людовика XIV, с тех пор, как почил кардинал Мазарини, больше нет первого министра. Он объявил Королевскому совету, что намерен сам править государством. И он справляется с этой задачей. Ежедневный труд по управлению страной – это не только право и преимущество, это ещё и колоссальная ответственность, требующая большой работы ума, большой нагрузки на память, некоторый опыт и умение. Кроме того, ведь вы с епископом Ваннским задумали опасное предприятие, в результате которого вы должны были полностью заменить вашего брата, заменить так, чтобы никто не заметил этой подмены.
— Мне кажется, что никто и не заметил, разве не так? — спросил Филипп. — Во всяком случае, все обращались ко мне как к Королю.
— Вы забываете, что я это заметил, и предпринял кое-что для восстановления status quo, — возразил д’Артаньян. — Может быть, заметил и кто-то другой, но побоялся признаться себе в этом, или же не поверил своим глазам или ушам, поскольку представить подобное очень трудно. Невозможно поверить в ваше существование, в то, что вас скрывали столько лет, и что вы остались настолько похожи на своего брата, что подмена не видна с первого взгляда. Достаточно было отсутствия одного зуба, или слегка другой цвет волос, пары иначе расположенных родимых пятен, или лишь слегка другой осанки, словом чего-то почти неуловимого, чтобы подмена стала очевидной!  Судьба сыграла с вами злую шутку: вы идеально похожи на своего брата, при том, что ваш брат – Король Франции, причём он уже коронован, так что ваши права на наследование этой короны фактически и юридически ничтожны. Для того, чтобы подмену никто не заметил, вам следовало бы научиться говорить, как он, повторять жесты, даже те, которые он делает неосознанно. Кое-какие ваши жесты похожи на его даже без подготовки. Вероятно, это объясняется вашей природной одинаковостью, но что-то приобретено им в процессе воспитания и взросления, чего нет в вас, а что-то приобрели вы, чего нет в нём. Ваш брат бегло говорит на испанском, неплохо понимает по-английски, по-итальянски, он обучен танцевать, фехтовать, стрелять из мушкетов и охотничьих ружей, загонять дичь, ухаживать за женщинами, говорить комплименты, он умеет быть добрым и жёстким, умеет соглашаться или требовать безоговорочного повиновения, в зависимости от обстоятельств. Он, в конце концов, имеет индивидуальный почерк и подпись, которой подписывает самые разнообразные государственные документы. Эта подпись может изменяться от случая к случаю, но всё равно остаётся его подписью, то есть недостаточно срисовать одну из вариантов его подписи и предельно точно копировать её на каждом документе. Надо просто расписываться как он – одинаково и по-разному одновременно. Его почерк должен был бы стать вашим, его оттенки голоса – вашими, его манеры держаться во всех бесконечно разнообразных ситуациях – вашими. Вы надеялись, что всё это придёт само собой?
— Я вижу теперь, какая это была безнадёжная авантюра, — проговорил пристыженный Филипп. — Скажете мне ваше мнение, чем она могла закончиться, если бы вы не вмешались?
— Я не могу сказать наверняка, но, вероятнее всего, нашлись бы люди, которые были бы достаточно наблюдательны и умны, чтобы по истечении нескольких дней или нескольких недель окончательно убедились бы, что тот, кто занимает трон Короля и выдаёт себя за него – не Людовик XIV. — Сказал д’Артаньян. — У этих людей мог появиться какой-то план по извлечению личной выгоды из этой ситуации. Кто-то мог пожелать свергнуть вас, как, например, официальный брат Короля, Филипп, называемый Месье, то есть Герцог Орлеанский. В случае, если бы Король Людовик XIV официально был бы признан отсутствующим, а вы – самозванцем, его двойником, то я не убеждён, что за вами сохранилась бы корона и власть. Если бы вас свергли, а настоящего Короля нашли, в стране воцарился бы хаос, потому что нашлись бы те, кто выступал бы за ваши права, искренне считая это справедливым, или же надеясь нажиться на такой перемене, но нашлись бы и те, кто горой стоял бы за вашего брата, законного Короля Франции. Государство раскололось бы на две приблизительно равные части, чего так опасался герцог Ришельё. Возможно, кто-то выдвинул бы идею посадить на трон Месье, поскольку сын Короля ещё слишком мал. Могли найтись и другие претенденты на трон, учитывая, что Месье вовсе не имеет тяги править государством, его так воспитали, чтобы он не повторял судьбу своего и вашего дяди Гастона Орлеанского, который постоянно участвовал в каких-то заговорах против своего старшего брата и суверена. Так что даже если бы он сам не претендовал на трон, могли бы найтись те, кто насильно выдвинули бы его и стали добиваться утверждение его в качестве Короля Франции. В любом случае я не думаю, что обстоятельства могли бы быть благоприятными для Франции и для вас лично. Только если бы Ар… Если бы господин д’Эрбле постоянно и тщательно опекал вас, подписывал бы за вас государственные бумаги, пока вы сами не овладели бы почерком Короля, подсказывал бы вам, что отвечать на вопросы, заданные не только по-испански, но и по-французски, если бы он стал для вас постоянным наставником, эта идея могла бы сработать.
— Он обещал мне именно это! — воскликнул Филипп.
— Обещал? — скептически переспросил д’Артаньян. — А сколько часов он провёл рядом с вами за те сутки, пока вы изображали из себя Короля?
— Кажется, не более двух часов, — ответил Филипп и густо покраснел.
— Не более получаса, — уточнил д’Артаньян. — Если же считать с того момента, когда вы впервые предстали перед кем-то другим, кроме него, и когда его помощь понадобилась вам особенно остро, он не провёл с вами и двух минут. Возводя вас на трон, он преследовал только свои интересы, но не ваши, и как только его интересы стали противоречить вашим, его и след простыл. Он даже не забежал попрощаться с вами и дать вам пару-тройку советов напоследок.
— Это так, — согласился Филипп и погрузился в мрачные думы.
Около получаса путники проехали в полном молчании, каждый предавался собственным размышлениям.
— И всё же я ни о чём не жалею! — вдруг твёрдо сказал Филипп.
— А я жалею, — откликнулся д’Артаньян.
— О том, что не оставили меня на троне, сделавшись моим советником вместо господина д’Эрбле? — спросил Филипп с оживлением.
— О том, что вы заняли трон не тогда, когда стали к этому готовы, а тогда, когда это понадобилось человеку, способному извлечь вас из Бастилии и осуществить дерзкий план по похищению настоящего Короля и занятию его места вами. —ответил д’Артаньян. — Ваш первый шаг на свободе, ваше первое действие в качестве Короля состояло в том, что вы стали игрушкой в руках обстоятельств и в руках человека, который остро и срочно нуждался в изменении этих обстоятельств. Ваши права и потребности никто не принимал в расчёт, поэтому ваши действия и не могли привести к их удовлетворению. Вам не была предоставлена возможность подготовиться к этой серьёзной миссии, поэтому вы были обречены на провал.
— Как же я бы мог приготовиться к этой миссии? — спросил Филипп.
— Этого я вам не скажу, поскольку второй шанс вам едва ли представится. Хотя, если бы я собирался совершить подобную дерзость, я, по крайней мере, почитал бы, как минимум, две книги. Во-первых, историю Франции и окружающих её стран, хотя бы за последние двадцать-тридцать лет. Во-вторых, не лишним было бы прочитать небольшую книжку мессира Николо Макиавелли. В-третьих, не худо было бы научиться хотя бы понимать по-испански, ну или хотя бы читать. Вот, например, я нашел в библиотеке господина Фуке любопытную книгу. Обратите внимание, здесь есть главы по истории Франции, Италии, Испании, Англии и Голландии и здесь же упомянутый мной труд Макиавелли. А вот, к примеру, издание той же самой книги на испанском языке. Любопытно, для чего господину суперинтенданту понадобилась точно такая же книга на испанском? Я собирался спросить его об этом, у нас была с ним небольшая совместная поездка в этой карете, но мы отвлеклись разговором, так что я не удовлетворил своё любопытство, — с этими словами д’Артаньян небрежно бросил обе книги на сиденье, находившееся напротив того, на котором они оба сидели.
Филипп с любопытством посмотрел на обе книги.
— Вы полагаете, господин капитан, что чтение книг способно сделать из узника Короля? — спросил он.
— Нет, монсеньор, но я полагаю, что пренебрежение к чтению способно сделать из принца раба, вечного узника и человека, навсегда лишённого желания и способности мыслить, принимать решения, брать на себя ответственность за них и за их реализацию, — ответил д’Артаньян. — У вас имеется весьма существенная привилегия в сравнении с господином Фуке. Ему запрещено держать в камере за раз более одной книги, на вас же подобного распоряжения не было. Вы можете держать у себя хоть целую библиотеку. Так что скучно вам не будет. Но вы не сможете передавать на волю никаких сообщений, так что вы даже не сможете попросить прислать вам какую-то конкретную книгу, поскольку это может оказаться зашифрованным посланием. Вам придётся довольствоваться теми книгами, которые вам предоставят, или же теми, которые вы успеете попросить у меня, пока мы с вами едем в Пиньероль. Общаться с вами не запрещено только мне. Правда, если Король вдруг решит посетить вас в вашем заключении, вы сможете изложить ему ваши просьбы, но я бы не рассчитывал на это посещение. Скорее всего, его не будет никогда.
— В таком случае, господин д’Артаньян, я прошу у вас эти две книги! — воскликнул Филипп.
— Хорошо, но только не пытайтесь возвратить их мне или господину Фуке, — ответил д’Артаньян. — Всякая книга, которая попадёт к вам, не должна будет после этого выйти из вашей комнаты. Либо вы оставите её у себя, либо она будет сожжена немедленно после того, как вы её вернёте, вам велят сложить её в непрозрачный конверт и сожгут вместе с конвертом, не вскрывая его. По этой причине прошу вас не заказывать для себя дорогостоящих произведений искусства и антикварных книг, представляющих большую историческую ценность для грядущих поколений. Но как я узнаю, какие книги вам следует прислать?
— Я целиком и полностью полагаюсь на ваш вкус, господин д’Артаньян, — ответил Филипп. — Умоляю вас задержаться на сутки в Пиньероле после того, как вы доставите меня в мою новую тюрьму и собрать для меня там такие книги, которые, по вашему мнению, мне следовало бы прочесть для того, чтобы соответствовать той миссии, которую я провалил.
— Вы надеетесь вернуться? — с недоверием спросил д’Артаньян.
— Я всего лишь хочу быть тем, кем я рождён, в не меньшей степени, чем им является мой брат!  — горячо воскликнул Филипп. — Пусть мне это никогда не пригодится, но я имею право получить образование, достойное меня. Если для меня не найдётся учителей, я займусь самообразованием!
— Вот такой разговор мне по душе, Ваше Высочество! — ответил д’Артаньян. — Вам, конечно же, захочется получить также и несколько книг на испанском языке попроще, чтобы выучить родной язык вашей матушки Королевы?
— Непременно! — воскликнул Филипп. — И если найдётся, то словарь, в котором объясняется произношение испанских слов!
— Вы полагаете, что такие книги существуют? — с сомнением спросил капитан. — Хорошо, если хотя бы одна такая книга имеется в Пиньероле, она будет вашей. Если же я не найду таковой, я сделаю всё от меня зависящее, чтобы вы получили такую книгу чуть позже.
— Вы чрезвычайно добры, господин д’Артаньян! — воскликнул Филипп.
После этих слов он схватил книгу, написанную по-французски, и стал внимательно читать её.
—Ваше Высочество! — сказал д‘Артаньян. — Я устал и намереваюсь слегка вздремнуть. Советую и вам сделать то же самое, но если вам больше нравится читать, пока ещё достаточно светло, я не возражаю. И не пытайтесь сбежать. Я сплю очень чутко, двери заперты на ключ, окна зарешечены, и с обеих сторон кареты едут по десять мушкетёров, которым велено убить вас, если вы попытаетесь сбежать, а они не смогут вернуть вас обратно. Я бы не хотел столь печального завершения нашей совместной прогулки, которая началась со столь интересных и поучительных для нас обоих разговоров. Покоритесь своей судьбе, думайте, что это – лишь на время, и тогда вам будет легче перенести все невзгоды, и, возможно, когда-нибудь Судьба покорится вам.
После этих слов капитан поднял воротник, надвинул шляпу на лоб и почти мгновенно заснул.

Глава 311

Прибыв в Пиньероль, д’Артаньян явился в крепость к коменданту и бывшему своему квартирмейстеру Бениню де Сен-Мару.
— Дорогой мой де Сен-Мар, друг мой, помните, когда я велел перестроить замок так, чтобы в нём можно было с комфортом разместить ещё одного узника, вы выразили большое удивление в необходимости этого? — спросил он.
— Да, разумеется, помню, господин капитан! — подтвердил Сен-Мар. — Но удивило меня не это, а ваше распоряжение поместить Фуке в худшие апартаменты из двух, каждые из которых состоят из двух комнат. Неужели вы ожидаете персону, более знатную чем Фуке?
— И да, и нет, дорогой Сен-Мар! — ответил д’Артаньян. — Не ожидаю, а уже привёз. Но уверяю вас, что ни одного из знатных людей в ближайшие годы не арестовывали, в чём вы легко можете убедиться. Тем не менее, арестанта, которого я доставил к вам, следует содержать как Принца, или уж, во всяком случае, не хуже маркиза. Вот приказ, а также подробнейшие инструкции, всё подписано нашим славным Королём и заверено государственной печатью. Дело государственной важности, совершенно секретно и предельно деликатно.
Сен-Мар с удивлением прочитал приказ о содержании в крепости Пиньероль заключённого, обозначенного именем Маркиза Инконнуэ.

«Приказ господину д’Артаньяну отвезти известного ему узника Маркиза Инконнуэ, предварительно закрыв ему лицо железной маской в крепость Пиньероль. Под страхом смерти воспретить узнику снимать ее кроме случаев, когда он будет находиться в полном одиночестве и заперт на два замка. Поручить охрану узника коменданту крепости Пиньероль господину де Сен-Мару под его личную ответственность, передав ему вложенные здесь инструкции
Людовик».


После прочтения Сен-Маром этого документа д’Артаньян вручил ему меморандум о содержании арестанта.

Меморандум о содержании Маркиза Инконнуэ под стражей
 
Господину Бениню Дюверню де Сен-Мару, коменданту крепости Пиньероль, при содержании Маркиза Инконнуэ под стражей предписывается следующее:
1. Исключить любое общение арестанта с кем бы то ни было, словесное, жестами или перепиской, полностью предотвратить передачу арестантом любой информации кому бы то ни было. Считать это требование важнейшим.
2. Арестанту при крайней необходимости общения надлежит использовать лишь следующий способ: показывать один палец в знак того, что ему требуется дополнительное питание или же он не удовлетворён предоставляемой ему едой, два пальца в знак того, что ему требуется перемена одежды, постельного белья или уборка помещения, три пальца в знак того, что он желал бы получить новые книги, четыре пальца в знак того, что он просил бы забрать что-то ненужное, пять пальцев в знак того, что ему требуется что-то сверх перечисленного.
3. В случае, если арестант поднял пять пальцев, общение с ним разрешено исключительно господину капитану королевских мушкетёров Шарлю д’Артаньяну, для чего он должен быть вызван письмом или курьером, до его прибытия никакое общение с арестантом не разрешено никому.
4. Во всех прочих вопросах господин де Сен-Мар полностью подчиняется лишь дополнительным моим приказам или же господину Шарлю д’Артаньяну и никому прочему.
5. При любых передвижениях арестанта вне камеры предписывается носить ему железную маску, не снимая.
6. В случаях неизбежной встречи заключённого с обслуживающим персоналом для уборки комнаты, перемены постельного белья, для получения питания, книг и прочего, арестант обязан быть в железном маске и сохранять молчание, не делать никаких попыток контактов, в том числи жестами или записями.
7. Никаких записок от арестанта принимать не разрешено, предметов для ведения записи арестанту не выдавать.
8. Перевод по-отдельности господина де Сен-Мара на должность коменданта другой крепости или указанного арестанта в другую крепость исключён, господин де Сен-Мар является ответственным за содержание арестанта до отмены этого меморандума или до передачи этой обязанности другому коменданту моим особым распоряжением; до той поры арестант должен следовать за господином де Сен-Маром, а господин де Сен-Мар обязан сопровождать арестанта повсюду вне пределов крепости Пиньероль. Указанные перемещения осуществляются исключительно по моим дополнительным приказам, и никак иначе.
9. Во всём, что связано с арестантом, следует соблюдать строжайшую секретность ото всех без исключения. Лишь минимальные и самые необходимые сведения допустимо сообщать исключительно для выполнения функций по содержанию арестанта, как необходимость приготовления пищи, стирки, уборки и прочее материальное обеспечение содержания.
10. Дополнительные инструкции господин д’Артаньян изложит устно.

В случае несоблюдения сих мер виновные будут примерно наказаны, арестанту же порядок содержания будет ужесточён, кожаные ремни будут заменены на металлические, маска будет помещена на него пожизненно без возможности её снять, о чём надлежит уведомить его, дабы пресечь попытки неповиновения.
Людовик»

— Я уже уведомил его и в знак ознакомления с этим меморандумом он, как видите, поставил на нём крест, слева внизу, — сказал д’Артаньян. — Вы понимаете, дорогой Сен-Мар, что это имя означает лишь то, что у узника нет имени, или, точнее, его имя нельзя произносить. Но в книгу учёта вы запишете его под его настоящим именем. Вы сделайте запись в журнал, а имя заключённого я впишу туда сам.
Между прочим, журнал это до сих пор хранится в крепости и нет ничего проще убедиться в том, что имя арестанта вписано в запись иным почерком, почерком моего друга д’Артаньяна.
«Eли его записать под именем Маркиза Инконнуэ, это всё равно что объявить всему свету, что узник не имеет имени, — подумал д’Артаньян. —Требуется какое-то имя, которое бы не вызывало никаких вопросов. Чёрт меня побери, за ту услугу, которую я оказал Его Величеству в связи с этим узником, мне полагалось бы предложить маршальский жезл! А теперь ещё я должен взять на себя ответственность по вопросу о том, под каким именем его записать! Выдумывание имени – вот чем я ещё не занимался в отличие от Атоса, Портоса и Арамиса, какое имя получил от родителей, то и ношу! Не назвать ли мне его Кокос, Абрикос или Кипарис? А может быть, назвать с намёком на должность маршала? Скажем, Маршиалли? Что ж, во всяком случае, я это имя не забуду».
— Заключённого зовут Маршиалли, — сказал д’Артаньян. — Эркюль Антонио Маршиалли. Я сам впишу его в книгу учёта. Итак, вы уже прочитали приказ Короля и меморандум. В меморандуме сказано, что я устно изложу детали вашей миссии. Заключённый должен всегда находиться в железной маске, той самой, которая сейчас на нём всегда, когда кто-либо может видеть его. Он может снимать её, когда остаётся один, но надевать ещё до того, как кто-либо зайдёт к нему. Так что ваши служащие должны заблаговременно предупреждать его о визите. Вы поместите его в лучшие комнаты, так что размещение Фуке в комнатах чуть похуже полностью соответствует приказу Его Величества. Узнику запрещается вступать в разговоры или переписку с кем бы то ни было, одному мне предоставлено право общения с ним, но я не собираюсь пребывать с ним тут долго. Так что я лишь взгляну на то, как он устроен, выслушаю от него возможные претензии, которых, я надеюсь, не будет, и просьбы, которых, полагаю, будет не слишком много. Он довольно сговорчивый, ваш арестант. Я оставлю для него книги, которые ему разрешено иметь, но строго запрещается кому бы то ни было читать или даже просто осматривать их после того, как они побывают у него в руках. Дабы исключить использование книг для каких-либо посланий, всё, что выходит из его рук и более не понадобится ему, должно быть немедленно уничтожено. Книги, как и всё прочее, на чём можно сделать пометки, должно незамедлительно сжигаться. Бельё для стирки должна стирать неграмотная прачка, совершенно не умеющая не только что читать, но даже отличать одну букву от другой. Найдите такую. Да и кстати, вы не иезуит, друг мой?
— Нет, капитан, — ответил де Сен-Мар.
— Приятно слышать! — ответил д’Артаньян. — К вам, вероятно, будут подступать иезуиты с поисками контактов с вашим новым узником, как, впрочем, и с прежним тоже. Всех иезуитов вы должны гнать от себя прочь, это – непременное условие, считайте это приказом Короля. Скажу вам по секрету, что главным иезуитом является господин д’Эрбле, мой хороший друг, которого вы, разумеется, помните по его мушкетёрскому прошлому. В последнее время его называли епископом Ваннским, но вам он известен под именем Арамис. Итак, если к вам явится Арамис, не пускайте его на порог и вообще не общайтесь с ним. Поскольку если вы его оскорбите отказом в чём любой его просьбе, он вас убьёт. Если же вы будете неосторожным выполнить хотя бы какую-нибудь его просьбу, тогда вас убью я. Никаких просьб от господина Арамиса. Даже если он попросит у вас стакан воды или предложит вам угоститься виноградинкой или понюхать цветок. Ровным счётом ничего. Никаких переговоров, никаких просьб, никаких услуг по старой памяти как мушкетёр мушкетёру, не приближайтесь к нему, не разговаривайте с ним даже из окна четвёртого этажа вашей крепости. Пусть стражники с опущенным забралом предложат ему убираться, обращаясь к нему с крепостной стены. Если вы позволите Арамису или его людям проникнуть в замок хоть на секунду, плохо вам придётся. Но не причиняйте никакого вреда ему. Если вы вздумаете подстрелить его, я вас повешу на воротах вашей крепости. Да и если от его имени или от себя самого к вам явится господин барон дю Валон, которого вы, разумеется, помните под именем Портоса, самое благоразумное будет не пускать его в замок. Заранее укрепите все двери в замке и решётки на первом этаже. Крепостные ворота хороши, но этого мало, остальные двери хлипковаты. Портос выдирает из каменной стены железные прутья толщиной в три моих пальца так, будто это ивовые ветви.  Кстати, на комнаты вашего нового узника следует навесить дополнительные двери, также железные. Пусть внутренние двери открываются вовнутрь, а наружные – наружу. Так будет лучше.
— По-видимому, ваши инструкции распространяются и на графа де Ла Фер, в прошлом Атоса? — спросил Сен-Мар.
— Граф не станет вас беспокоить, — ответил д’Артаньян. — Ему нечего делать здесь, в Пиньероле, он окончательно поселился в Блуа и выезжать оттуда не планирует даже если Блуа уйдёт под воду или на его дом рухнет комета.
— Но если он всё же явится, я также не должен вступать с ним в какие-либо разговоры? — спросил Сен-Мар.
— От вас это не зависит, чтобы вступить в разговоры с графом требуется сильное желание с его стороны, а он чрезвычайно неразговорчив, — ответил д’Артаньян. — Если же он пожелает с вами беседовать, вы не сможете уклониться от беседы. Что касается его требований, то Атос почти никогда ни от кого ничего не требует, но если уж он чего-то требует, то на его стороне сам Господь. Те, кто не выполняет его требований, плохо кончают, хотя и не от его руки. Я полагаю, что расплата приходит от десницы Господней.
«Кажется, я заврался, — подумал д’Артаньян. — Ведь я совсем забыл, что Атос не так давно дерзал высказывать свои требования даже Королю, причём плохо кончил от этого отнюдь не Король!»
— Но ведь я не должен подчиняться никому, включая Атоса, — ответил Сен-Мар. — Так что если он всё же явится, я не стану говорить и с ним тоже.
— Разумно, но Атос не явится к вам, здесь нечего обсуждать, — продолжал д’Артаньян. — Больше всего опасайтесь иезуитов. Научитесь распознавать их. Арамис имеет большое влияние на них, он у них главный, как минимум, во Франции, но, возможно, что и не только в ней. Вы ответственны перед Его Величеством за двух самых важных государственных преступников, и ни один из них не должен бежать, как это сделал Бофор. Должен вам сообщить, что побег Бофора организовали как раз Арамис и Атос, так что если бы был шанс, что они объединяться с целью извлечь из Пиньероля Фуке или вашего нового узника, или обоих сразу, вам придётся туго. В этом случае вам лучше бы как можно скорее сообщить мне об этом. Но, повторяю, Атос не станет вмешиваться в это дело. А Арамис один, без его помощи, не ворвётся в крепость, которая укреплена по моим чертежам, вашей рассудительности и расторопности будет достаточно для того, чтобы противостоять его козням. Но предупредите ваших людей, что им не следует пытаться убить Арамиса. Это и в их интересах тоже.
— Я всё понял, и я разберусь с этими проблемами, — ответил Сен-Мар. — Следует сочетать почтительное отношение к узнику, заботу о его физическом здоровье и комфорте с той особенностью, чтобы ни один человек, включая меня, не видел его лица и не общался с ним, не получал никакой информации ни в виде писем, записок, жестов, меток на белье или книгах и тому подобное.
— Вы поразительно умный человек, господин Сен-Мар, я в вас никогда не сомневался, и Его Величество совершенно справедливо возложил эту важную и секретную миссию именно на вас, — ответил капитан и улыбнулся во всю ширину своего гасконского лица.
— Вы отобедаете со мной, господин капитан? —спросит Сен-Мар.
— Непременно! — ответил д’Артаньян. — И поужинаю, и позавтракаю. Я останусь у вас, пока не закончу все дела. Но прежде всего давайте-ка разместим арестанта в его новых покоях и дадим отдых моим двадцати мушкетёрам, которые устали с дороги.
— Но ведь это и мои сослуживцы, я всех их знаю поимённо! — воскликнул Сен-Мар. — Всех их я также приглашаю за стол!
— Великолепно, дорогой Сен-Мар! — ответил д’Артаньян. — Но сначала закончим дела.
После этого узник в полном молчании проследовал в предложенную ему камеру, где его ожидал роскошный обед и неплохая обстановка, двери за ним закрылись, два тяжёлых засова и два замка отделили его от всего остального мира, свободного и отныне для него недоступного.

Глава 312

Д’Артаньян закупил множество книг по истории и политике для Филиппа, велел доставить их к дверям камеры, после чего лично занёс все эти стопки книг в его апартаменты.
— Мой Принц, даже если три четверти из приобретённых мной книг вам не понравятся, у вас будет достаточно занятий на ближайшее время, — сказал он. — как только они закончатся, я позабочусь о том, чтобы у вас появились новые.
— Благодарю вас, капитан д’Артаньян! — сказал Филипп. — В одной из книг, которые вы передали мне в первый день моего пребывания здесь я нашёл самые свежие сведения о самых знатных родах Франции. Меня заинтересовало одно семейство.
— Какое именно? — спросил д’Артаньян.
— Семейство маршала де Грамона, — тихо ответил Филипп.
— Ах, это, — тихо проговорил д’Артаньян, — Что ж, преданность маршала де Грамона Его Величеству во все периоды, включая самые суровые, достойна всяческих похвал. Его сын, граф де Гиш, тоже весьма достойный человек, хотя, по-видимому, напрасно он столь сильно увлекается Мадам, супругой вашего младшего брата Филиппа Орлеанского. Что касается дочери маршала, Катерины Шарлотты, то в 1660 году она вышла замуж за Луи Велантинуа, князя Монако, так что теперь она – княгиня Монако.
— Вышла замуж, — грустно повторил Филипп.
— С женщинами иногда такое случается, — сказал д’Артаньян и взглянул в лицо молодого человека с сочувствием.
В присутствии д’Артаньяна Филиппу не требовалось носить маску.
«Как же он похож на Людовика внешне, и как отличается внутренне! Такой романтичный! Кажется, он способен всю жизнь любить одну женщину, вопреки всему, тогда как Людовик не может ограничиться одной даже на протяжении полугода!»
— Кстати, отсюда до Монако менее двадцати пяти лье, — сказал словно бы между прочим д’Артаньян. — Четыре часа верхом лёгкой рысью. Вам, конечно, не позволено будет совершить подобную прогулку, но быть может сама эта мысль скрасит ваше пребывание здесь, в Пиньероле.
— Но ведь она замужем, — прошептал Филипп.
— Поверьте мне, дорогой Принц, отнюдь не это служит главным препятствием для вашей милой беседы с ней, — ответил д’Артаньян. — Если вам когда-нибудь вернут свободу, ваше пребывание на свободе могло бы доставить несколько неприятных минут князю Монако, поскольку я не поручусь, что у вас не появились бы шансы высказать Катерине Шарлотте то, что вы, по-видимому, уже не раз говорили ей в своих мечтах или в своих снах.
Филипп густо покраснел и смутился.
— Не подавляйте ваши чувства, Ваше Высочество, — посоветовал д’Артаньян. — Если Господу будет угодно даровать вам свободу, а вам будет угодно побороться за свою любовь, может статься, что вы получите тот желанный приз, который сейчас кажется вам недостижимым. Мы все в руках Божьих, и тот, кому нынче кажется, что у него нет никаких перспектив, завтра может обладать гораздо большим, чем тот, кто нынче считает, что обладает всем, чего только пожелает. Жизнь переменчива, недаром Богиню Судьбы Фортуну называют самой капризной и непредсказуемой дамой. Как говорят, если хотите насмешить Господа, поделитесь с ним своими планами на завтра.
— Так значит, моя жизнь ещё не погублена окончательно? — спросил Филипп.
— Святой Боже! — воскликнул д’Артаньян. — Этот вопрос задаёт мне двадцатилетний юноша, наследный Принц по рождению, мне, который втрое старше его, сыну бедного дворянского рода? Запомните, Ваше Высочество, какой бы капризной Фортуна ни была, сильный мужчина всегда помнит, что она – женщина, а с женщиной можно договориться, или же совладать другим путём. Женщины управляют людьми со слабым характером не потому, что хотят этого, а потому что сама Природа-Мать заставляет их испытывать твёрдость характера тех мужчин, которые имеют несчастье пребывать поблизости, для того лишь, чтобы найти одного из них с характером настолько твёрдым, что им не удастся вертеть им словно веером на балу, так что им остаётся лишь одно – подчиниться им, что они с радостью и проделывают!
— Так вы говорите, что Фортуну можно заставить подчиняться себе? — воскликнул Филипп.
— Именно это я время от времени и проделываю, и поверьте, Фортуна – далеко не самая непокорная дама! — ответил д’Артаньян. — С дамами из плоти и крови совладать бывает гораздо сложней, чем с Богиней Судьбы! Однако, я должен прекратить общение с вами, поскольку хотя мне и разрешено это в качестве исключения, но лишь недолго и по делу. Всё, что вам интересно было бы расспросить у меня, следовало делать это по пути сюда. Мы ведь итак довольно мило побеседовали. Теперь же я вынужден откланяться. Если у вас есть ещё какие-то просьбы, изложите мне их немедленно, или же оставьте до моего следующего посещения вас, если оно состоится.
— Благодарю вас, господин д’Артаньян, у меня нет больше вопросов или просьб, — ответил Филипп. — Вы и без того слишком много сделали для меня, не считая того, что разрушили мою жизнь до основания. Быть может, вашими действиями руководил сам Спаситель, так что я не держу на вас зла и прощаю вам моё поражение.
— Я спас Францию от Хаоса, а вас, Принц, от самого себя, — ответил д’Артаньян. — А также я спас от самого себя другого человека – епископа Ваннского. Хотя он, вероятно, не согласился бы со мной. Желаю вам твёрдости духа и терпения, находите утешение в чтении, удовольствие в знаниях, черпайте жизненную силу в надеждах, и всё будет отлично. Прощайте, Ваше Высочество.
Филипп сделал было порыв, чтобы пожать капитану руку или даже обнять его, но капитан уже вышел из апартаментов и закрыл за собой двери.
Обратный путь д’Артаньяна лежал через Лион. Он не рассчитывал встретить в пути кого-либо из своих знакомых. 
Однако, проезжая по центральной улице Лиона он обнаружил на площади необычное столпотворение.
Поначалу он собирался объехать толпу по боковым улочкам, но природное гасконское любопытство победило. Он отправил одного мушкетёра узнать, в чём там дела. Через несколько минут мушкетёр вернулся и доложил, что у лионцев нынче праздник, на котором состоится необычное соревнование, которое совсем не принято во Франции, а подобает скорее испанцам.
— Что же там за соревнование, Жан? — спросил д’Артаньян. — Неужели коррида?
— Не совсем соревнование, господин капитан, и не совсем коррида, — ответил мушкетёр. — Но главными действующими лицами представления является бык и один огромный дворянин, который обещал повалить его голыми руками. А бык, надо сказать, породистый, огромный!
У д’Артаньяна по спине пробежал холодок.
«Портос! — подумал он. — Что он делает в Лионе, если должен быть в Англии?»
— Скажи-ка, Жан, ты видел этого гиганта вблизи? — спросил капитан.
— Нет, господин капитан, — ответил Жан. — Едва я узнал о причинах столпотворения, как поспешил сообщить вам.
— Я должен разобраться во всём, а вы оставайтесь здесь и ждите, — велел он остальным мушкетёрам. — Можете заскочить вот в этот трактир и перекусить, поскольку уже пора обедать. На меня возьмите что-нибудь в дорогу, поем в пути.
Он выдал мушкетёрам десять пистолей и направился в самую гущу толпы. Картина, которую он увидел, вызвала у него одновременно и смех, и ужас.

Глава 313

Толпа окружила некоторое подобие ринга, на котором с одной стороны находился огромных размеров бык, а с другой – атлетического сложения дворянин, в котором д’Артаньян сразу же узнал Портоса. Его могучий торс, мускулистые руки и ноги, плотно посаженную голову на крепкой шее и всю его фигуру д’Артаньян никогда не спутал бы ни с кем другим. Это был Портос собственной персоной, Портос, которого Король считал погибшим и только по этой причине не велел его разыскать и отправить в тюрьму, или того хуже!
Все присутствующие полагали, что у смельчака нет шансов против быка, и лишь один д’Артаньян думал иначе, оценивая шансы быка как ничтожные. Ужас ситуации состоял в том, что если бы д’Артаньян решился окликнуть Портоса так, чтобы он его услышал, это могло бы значительно повысить шансы быка, чего капитан мушкетёров решительно не хотел. Однако, победа Портоса в столь славном поединке, безусловно, также была нежелательна. Она сделала бы его знаменитостью на весь Лион, а там, глядишь, его слава могла бы докатиться и до Парижа! Едва ли Король соблаговолил проигнорировать тот факт, что один из двух заговорщиков, поднявших руку на его священную особу, как оказалось, вовсе не погиб, а открыто разгуливает по городам Франции, да ещё и позволяет себе участвовать в народных забавах, получая на них призы за силу и отвагу!
Несмотря на весь ужас ситуации, зрелище было крайне комичным, поскольку Портос, известный щёголь, вырядился как огородное пугало. Его рубаха и куртка были ему явно малы, так что ему пришлось кое-где распороть их, тогда как штаны были велики, что наводило на мысль, что шили их вовсе не для человека, а для какого-то мифического существа, ибо было невозможно вообразить, что существует кто-то ещё больше Портоса. По причине излишней ширины Портос подвязал штаны обычной верёвкой вместо пояса, что делало его похожим на огородное пугало. При этом на Портосе были явные атрибуты дворянина – его сапоги, шпага и шляпа с перьями. Но самым удивительным было то, что Лицо и руки Портоса были черны, словно бы вымазаны в саже или, скорее, в сапожной ваксе, а борода черна, так что его можно было бы принять за арапа, если бы не шея и уши, которые оставались белыми.
Словом, если Портос решил изменить внешность, то он изменил её так, что привлекал внимание любого, кто его повстречал бы, а не только самых внимательных праздных зевак!
«Дождусь, пока Портос уложит быка, и постараюсь потихоньку увести его из этой толпы, — подумал д’Артаньян. — Вот только каким бы образом заставить толпу забыть об этом происшествии?»
Тем временем бык подбежал к Портосу, намереваясь расправиться с ним. Наш славный гигант вытянул руку вперёд и схватил быка за ноздри. Несмотря на то, что бык не смог моментально остановиться, его толчок в мощную руку Портоса почти не нарушил равновесия новоявленного тореадора. Портос лишь слегка согнул руку, что позволило амортизировать этот толчок, в результате бык, подверженный сильному напору, сопровождающемуся одновременно болью и унижением, остановился. Портос мгновенно схватил быка обеими руками за рога и резко повернул голову животного по часовой стрелке. Бык был вынужден подчиниться такой неодолимой силе, после чего прижал сначала на переднюю левую ногу, затем на заднюю, после чего просто свалился набок.
Толпа взревела и бросилась чествовать победителя. Портос, который привык проделывать подобные упражнения среди своих крестьян, привыкших к такому зрелищу, вовсе не ожидал такой реакции окружающих. В растерянности он выпустил рога животного, которое тут же вскочило на ноги и поднялось на задних ногах почти во весь рост. Толпа в ужасе отхлынула, бык же, увидев, что единственным его противником оказался всё тот же чернолицый гигант, вновь устремился на него, но на этот раз наклонил голову так, что Портосу было бы уже не с руки схватить его обеими руками за рога. Недолго думая, Портос заехал быку правой рукой наотмашь в его левое ухо, отчего голова быка мотнулась до земли, а его правый рог вонзился в грунт. Бык был настолько оглушён, что перестал двигаться, хотя и оставался жив и почти невредим. Портос же потерял всякий интерес к поверженному врагу.
В этот миг д’Артаньян подбежал к Портосу, схватил его под локоть и довольно убедительно выкрикнул ему почти в самое ухо: «Портос, бежим немедленно!»
— Почему? — удивлённо спросил Портос, обернувшись и узнав д’Артаньяна.
— Нас ждёт хорошая драка! — воскликнул д’Артаньян, поскольку знал, что вряд ли другие аргументы заставят Портоса покинуть ристалище.
Шпага д’Артаньяна, которую он не вынимал из ножен, и титанические руки Портоса расчистили им путь в толпе, после чего д’Артаньян затащил Портоса в карету, которая поджидала его на углу площади и захлопнул за ним дверцу.
Поскольку мушкетёры, которым д’Артаньян приказал подкрепиться, ещё оставались в таверне, а у кареты оставался один лишь Жан, д’Артаньян велел ему гнать как можно быстрей подальше от площади.
Когда карета отъехала на два квартала, д’Артаньян остановил карету и велел Жану сходит к таверне за остальными мушкетёрами и привести их к нему. 
— Портос, вы с ума сошли! — воскликнул он, воспользовавшись отсутствием свидетелей. — Король до настоящего времени считал вас погибшим, и это было очень славно, теперь же он, скорее всего, узнает, что вы живы, после чего вам не миновать смертной казни за оскорбление Его Величества и покушение на его жизнь!
— Да как же он узнает, что я жив, когда я так существенно изменил свою внешность? — возразил Портос. — К тому же мы в Лионе, а он – в Париже!
— Вы думаете, что у него нет сыщиков в каждом крупном городе? — воскликнул д’Артаньян.
— Но для того, чтобы они разыскивали меня, надо, чтобы кто-то им это поручил, а кто же им это поручит, если Король думает, что я погиб? — удивился Портос.
— В ваших словах есть некоторая толика справедливости, но, Портос, ведь вы такой заметный человек! — возразил д’Артаньян. — Вас знает любой мушкетёр, любой гвардеец, и очень многие из всевозможных дворян самого различного ранга и достоинства!
— Это приятно слышать! — ответил Портос с улыбкой.
— Это было бы приятно, если бы не было так опасно, — возразил д’Артаньян. — Теперь ещё вас видел Жан и, конечно, узнал. Скоро сюда придут ещё девятнадцать мушкетёров, каждый из которых знает вас в лицо.
— Но ведь я закрасил лицо! — удивился Портос.
— Черты вашего лица остались неизменными, и, к тому же, вашу фигуру ни с кем не спутаешь! — не унимался д’Артаньян.
— Мустон почти такой же широкий, как я, — возразил Портос.
— Да, но только он – обычный толстяк, рост его самый заурядный, кость тонкая, и толщиной своей он обязан накопленному жиру, тогда как вы – великан, на целую голову выше среднего человека, у вас широкая кость, ваша ладонь шириной как две моих, ваша рука толще моей ляжки, в любой из ваших сапог я с лёгкостью мог бы засунуть обе мои ноги!
— Это так, но что же мне теперь всю оставшуюся жизнь прятаться в подвале? — возразил Портос.
— Это было бы идеально, но ведь я велел вам уехать в Англию! — продолжал д’Артаньян. — Я же детально объяснил вам, как доехать в Монквиль!
— Да, точно! Монквиль! — образовался Портос. — Дело в том, что я забыл, как называется местечко, в которое вы меня направили, а бумажку, на которой я записал название, я потерял. Сами понимаете, что ехать неведомо куда было бы совершенно неразумно. Поэтому я вернулся в Пьерфон.
— Вы вернулись в Пьерфон? — воскликнул д’Артаньян. — Час от часу не легче! Ведь вас там знает каждая собака! Удивляюсь, как это до Короля не дошли сведения, что вы живы!
— Я сказал Мустону, чтобы он всем представил меня как моего брата Эркюля де Порто, моего ближайшего родственника и наследника! — ответил Портос. — Это позволило мне пользоваться всеми своими богатствами и вернуться к своему любимому образу жизни.
— И вы думаете, что ваши люди поверили в эту сказку? — рассмеялся д’Артаньян.
— Но ведь я серьёзно сменил внешность! — возразил Портос. — Я отрастил бороду и покрасил её в чёрный цвет, я покрасил кожу лица краской, которую купил у одного бродячего актёра. Они использовали её для того, чтобы играть какого-то мавра в своих представлениях. 
— Боже мой, Портос, если актёр на сцене забывает покрасить уши и шею, он хотя бы закрывает их воротником или париком, но вы выглядите совершенно нелепо! — возразил д’Артаньян. — А для чего вы сменили одежду?
— Это долгая история, — ответил Портос.
— Хорошо, расскажите мне её чуть позже, —сказал д’Артаньян. — А теперь тише. Я вижу, мои мушкетёры возвращаются. Сидите здесь в карете, я скоро к вам вернусь, мы поедем вместе и по дороге обсудим всё, после чего решим, как нам поступить.
— А куда мы едем? — поинтересовался Портос.
— В том-то вся и беда, что я еду туда, куда вам категорически не следует ехать! — воскликнул д’Артаньян. — Я еду в Париж!


Глава 314

— Почему бы нам не отправиться вместе? — спросил Портос.
— Дорогой Портос, вы ведёте себя совершенно как ребёнок! — ответил д’Артаньян почти со стоном, в котором проявилась его усталость от ответственности за жизнь и судьбу друга, не желающего ими дорожить. — Как вы не поймёте, что Король велит казнить вас, едва лишь узнает, что вы живы? Я надеялся скрыть вас в Англии, а вы забавляетесь в самом центре Лиона так, что собираете вокруг себя чуть ли не десятую часть всех жителей города! Как это вам удалось уцелеть всё это время? Но сегодняшняя ваша выходка переходит все границы! Да ведь теперь слух о вашем подвиге докатится до Парижа, после чего любой женевец опишет вас так, что просто невозможно будет не узнать вас по этому описанию. Королю станет известно, что вы спаслись! А после этого я за вашу жизнь не дам и одного су!
— Я жив, и я намерен жить, а не прятаться в погребах и на чердаках! — воскликнул Портос. — Барон дю Валон де Пьерфон де Брасье никогда не прятался!
— Потому что вас, барон дю Валон де Пьерфон де Брасье, просто невозможно спрятать, в особенности, при всей вашей неугомонности! — воскликнул в сердцах д’Артаньян. — Вашего тела, как и вашего имени, хватило бы на трёх человек! Ах, если бы вы были человеком обычного роста, с тихим голосом, умеющим затеряться среди людей, оставаться незаметным не только в толпе, но даже среди небольшой группы людей, как было бы прекрасно!  Насколько было бы проще спрятать вас от шпионов Короля!
— Ну в этом случае я был бы не Портос, а Арамис! — ответил Портос и расхохотался так, что, вероятно, прибывшие мушкетёры вздрогнули от неожиданности.
— Вы правы, но это совсем не весело, — с досадой возразил д’Артаньян.
— Бросьте вы! — миролюбиво проговорил Портос. — Ведь никто же кроме самого Короля не знает, что произошло между нами. Вы и Арамис не в счёт. Никакой Кольбер и никакой Сегье не разыскивают меня.
— Не знать причин враждебности Короля и не получить приказа о розыске – это вовсе не одно и то же, дорогой Портос. Вас и Арамиса разыскивали с целой армией, и это не прошло бесследно. Ваши описания как государственных преступников были выданы каждому офицеру.
— Прошло уже три года, всё забылось, — безмятежно возразил Портос. — Я итак словно заяц вынужден был скрываться и прятаться всё это время.
— Догадываюсь я, как вы прятались! — усмехнулся д’Артаньян. — Удивительное дело, что вас до сих пор не нашли! Но теперь-то уж точно найдут.
— Ну, хорошо, я сознаюсь, что я вовсе не прятался, — согласился Портос. — Но ведь это, как и то, что меня до сих пор не арестовали, доказывает, что меня никто не разыскивает, все удостоверились в моей гибели и вычеркнули меня из списков.
— Дворяне, тем более такие как вы, дорогой барон, не вычёркиваются из списков! — возразил д’Артаньян. — Их родословная тянется сквозь годы, десятилетия, то и сквозь века. Если вы заделались бароном, будьте уверены, что вашей смерти дожидаются какие-нибудь наследники, и они будут очень недовольны узнать, что вы на самом деле не умерли, и продолжаете пользоваться своим достоянием, которое они уже считали своим законным наследством, следовательно, своей собственностью!
— У меня наследников нет, кроме меня самого, — отмахнулся Портос.
— Даже у нищего имеются наследники, даже в том случае, когда он об этом и не догадывается, — настаивал д’Артаньян. — А уж заполучить поместья, дающие право на баронский титул, захочет каждый, кто имеет маломальское родство с вами, седьмая вода на киселе. Один из них окажется троюродным братом вашей матушки, другой – кузеном вашего внучатого племянника, третий крестил вашего троюродного братца, четвёртый держал свечу на венчании ваших родителей, пятый просто проживал с вами по соседству и утешал вашу тётушку во время военных походов её супруга. Теперь же все они начнут доказывать своё родство с вами.
— Но ведь есть ещё Эркюль де Порто, который унаследовал все мои титулы, разве вы не поняли? — радостно сказал Портос. — Исаак де Порто дю Валон умер, но прибыл его родной брат Эркюль де Порто дю Валон и вступил в права наследства! У меня всё оформлено по закону!
— У вас был брат? — с недоверием спросил д’Артаньян.
— Ну конечно же!  — воскликнул Портос. — И этот Эркюль — я сам! Я — родной брат самого себя! Для того-то я и переменил внешность: отрастил длинную бороду и потемнел лицом!
— Неужели найдутся остолопы, которые поверят во всю эту байку? — удивился д’Артаньян.
— Все! — радостно ответил Портос. — Все вокруг меня называют меня господином Эркюлем, и господином де Пьерфоном!
— Да они просто подыгрывают вам в вашем ребячестве! — догадался д’Артаньян. — Если барин велит называть себя Эркюлем, никто не осмелится возражать. Тем более, что я сам несколько раз называл вас Эркюлем, вовсе не потому, что считаю вас вашим братом, а за вашу телесную мощь и силу!
— Разве имя Эркюль что-то означает? — спросил Портос.
— Конечно означает, и теперь вам следует совершить двенадцать подвигов, чтобы полностью соответствовать этому имени, поскольку внешне вы соответствуете ему идеально! — ответил д’Артаньян. — Первым вашим подвигом было бы в моих глазах исчезновение из Франции, но я уже вижу, что выполнить это весьма непросто!
— Почему же не просто? — удивился Портос. — Отсюда до Женевы рукой подать!
— Вы правы, дорогой Портос! — решительно ответил д’Артаньян. —  Вы немедленно отправитесь в Женеву! Вы ни минуты не задержитесь в Лионе, потому что здесь вас видели, и вас, безусловно, опознали, так что в первую очередь вас и будут искать здесь же.
— Так что ж, я готов! — ответил Портос, намереваясь покинуть карету д’Артаньяна.
— Куда вы? — поспешно воскликнул д’Артаньян. — Стойте! Вы что же собираетесь в этом виде выйти на улицу? Мы купим вам коня и отвезём на западную дорогу, только там я с вами расстанусь.
— Можно поступить проще, — ответил Портос. — Мы заедем в гостиницу Солнечный Лев, я заберу свои вещи и отправлюсь на своём коне в сопровождении своего Мустона и своего слуги и оруженосца Огюста. Здесь недалеко, через две улицы.
— Тем лучше, — ответил д’Артаньян. — Так мы и поступим. Я с удовольствием расспросил бы вас о вашей жизни с тех пор, как мы расстались, но времени на это нет. Я буду вынужден отклониться от курса, но это меня не беспокоит, мои мушкетёры меня не сдадут. И всё же мне придётся придумать какое-нибудь оправдание тому, что мы сейчас поедем не на запад, а на восток. У вас есть идеи?
— На окраине, куда мы поедем, есть одна мадам де Люпэ, её кухарка Шарлотта готовит отличные пироги с трюфелями и курятиной, а также великолепные булочки с яблоками и корицей, — ответил Портос. — Я иногда заезжаю к ней.
— Все знают, что я не настолько гурман, чтобы отклоняться от маршрута ради пирогов, — возразил д’Артаньян.
— Хозяйка недурна собой, — уточнил Портос и густо покраснел.
— Вы предлагаете изобразить мне, что я с ней знаком и заеду повидаться с ней? — спросил д’Артаньян. — Это можно будет устроить? А она нас не выдаст?
— Я договорюсь с ней, — ответил Портос, после чего сделал вид, что рассматривает обивку сиденья и стал насвистывать какую-то фривольную мелодию так неумело, что д’Артаньян, не отличавшийся отменным музыкальным слухом, хотя он и не был знаком с исполняемой Портосом песенкой, прекрасно понял лишь то, что Портос безбожно фальшивил.   
Друзья поступили в точности так, как договорились: сначала они заехали в гостиницу Солнечный Лев (Lion Ensoleill;), где собрали вещи Портоса и забрали его слуг и лошадей, затем весь кортеж отправился на восточную окраину Лиона, причём, Портос всё это время скрывался в карете, затем д’Артаньян изобразил чрезвычайный интерес к мадам де Люпэ, чья кухарка по имени Шарлотта готовила отличные пироги с курятиной и трюфелями, а также булочки с яблоками, после чего друзья не отказали себе полакомиться упомянутыми кушаньями и угостить ими мушкетёров д’Артаньяна за счёт Портоса, затем Портос с Мустоном и Огюстом направился в Женеву, а д’Артаньян со своим эскортом поехал в Париж.
— Эта мадам де Люпэ очень даже ничего! — шепнул д’Артаньян Портосу при расставании. — Одобряю ваш выбор. Только не возвращайтесь к ней, пока не получите от меня весточку, что это безопасно!
— Разумеется! — ответил Портос так поспешно, что д’Артаньян усомнился в искренности своего друга.
«Полагаю, он всё же вернётся сюда довольно скоро, — с досадой подумал д’Артаньян. — Кажется мне, что его привлекает не столько сама мадам де Люпэ, сколько Шарлотта и её кулинарные шедевры!»

(Продолжение следует)