Суд над Иисусом Христом - 3

Тем более странной выглядит поспешность действий Пилата в связи с этим действительно серьезным обвинением. Прокуратор отводит Обвиняемого к себе в «преторию», где задает Ему вопросы «Ты Царь Иудейский?» (Ин. 18:33), «итак Ты Царь?» (Ин. 18:37), на что получает относительно пространный ответ: «Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18,:36); ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего».  Тогда прокуратор вопрошает, или бурчит под нос, «что есть истина?», а затем, не дожидаясь или не дождавшись ответа, выходит к толпе и заявляет, что никакой вины в Нем не находит.
Многие комментаторы обращают внимание не столько на скоротечность первого допроса Пилата, сколько на его повисший в воздухе вопрос «что есть истина?»  Знатоки римского права полагают, что прокуратор, услышав слово «истина», вспомнил о  принципе римского права, зафиксированном много позднее в «Дигестах Юстиниана»: «судьям следует рассматривать обвинение не как случай (выказать) глубокое уважение к императорскому величию, но (основываясь) на ИСТИНЕ (заглавные буквы мои – А.А.); ибо следует обращать внимание и на личность: мог ли он совершить (такое), и совершал ли он прежде что-нибудь, и имел ли намерение (совершить), и в здравом ли уме находился…»).
В это можно поверить лишь в том случае, если предположить, что в свите Пилата находились отменные знатоки римских законов, моментально предоставлявшие ему квалифицированную юридическую консультацию. Однако и в таком случае непонятно, зачем Пилату понадобилось восклицать «что есть истина?» и почему Арестант промолчал – в отличие от булгаковского Иешуа и Иисуса Б. Шоу, ответившего "Ты первый, у кого достало ума спросить это... Это то, что человек должен утверждать, даже если будет побит камнями или распят на кресте за свои слова..."
Однако вернемся на площадь перед «преторией», где толпа обескуражена вердиктом прокуратора. Оттуда слышатся голоса: (но ведь) «Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места» (Лк. 23:5). Пилату не нравятся вопли возмущенной толпы, он начинает бояться ее, а не сторонников Иисуса, которых нигде не видно. Префект (величаем его так для разнообразия и потому, что в то время именно так и называлась его должность) слышит, либо ему подсказывают находчивые люди свиты, упоминание области Галилея («разве Он Галилеянин?») и кажущийся спасительным совет: коль скоро на праздник в Иерусалим прибыл тетрарх Галилеи Ирод Антипа, остановившийся по соседству с «преторией», во дворце Хасмонеев, следует передать дело, а с ним и Галилеянина (ведь Он, говорят, родом из Галилеи), под юрисдикцию четвертовластника, и пусть он там с Ним разбирается, как хочет.
Отметим, что здесь впервые прокуратор проявляет слабость: он вынес решение, но не возвратил Христа Синедриону, не удалился в свои покои, давая понять, что суд окончен, а приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Нет, наместник лишь затягивает процесс, исход которого выглядит неясным. Возможно, по мысли Пилата, в случае официального вынесения оправдательного приговора Оправданного неминуемо растерзала бы толпа, приверженцы Иисуса не оставили бы злодеяния без отмщения, и началась бы неуправляемая цепная реакция насилия, грозящая в конечном счете перерасти в общее восстание против римской власти.
Сцена, в которой фигурирует Ирод Антипа, в жанровом отношении близка к трагикомедии. Из Евангелий известно, что в свое время тетрарх через фарисеев дал понять Иисусу, чтобы Тот не проповедовал в его области. Видимо, за это Иисус прозвал тетрарха «лисицей». Согласно евангелисту Марку, Ирод однажды принял Христа за воскресшего из мертвых Иоанна Крестителя, казненного, как мы хорошо знаем, по его приказу. Значит, угрызения совести тетрарх испытывал…
Итак, в резиденцию Антипы, возможно, внимательно следившего за развитием ситуации, Узника доставляют в сопровождении  иудейских «вождей», которые принимаются «усильно обвинять Его». Четвертовластник, имевший право казнить и миловать своих подданных, не дал себя провести. Он, окруженный внушительной стражей, делает вид, что весьма обрадован визиту Чудотворца, не вступает в диалог с обвинителями, но задает Иисусу вопросы, ожидая от Допрашиваемого какого-то чуда, а Тот, в свою очередь, не вступает в диалог с очередным судьей, отвечая ему молчанием.
Что это – выражение презрения, смешанного с ненавистью к убийце Крестителя? Подлому царьку действительно не откажешь в хитрости. Он благоразумно отказывается выносить смертный приговор и требует обрядить Обвиняемого в «ослепительные одежды», давая тем самым понять, что с его точки зрения Иисус чист перед ликом правосудия. Евангелист Лука считает, что таким образом Антипа издевается над Подсудимым, унижает Его. Если и так, то это унижение выглядит более гуманным, чем последующие издевательства римских солдат, обрядивших Христа в багряницу и надевших Ему на голову терновый венец.
Некоторые комментаторы полагают, что беспринципный и в высшей степени безнравственный правитель не принимал Иисуса всерьез. Он пытался таким образом шутить – дескать, в белое обряжались цари единого Израильского царства. Эту выходку Ирода можно трактовать и по-иному: в псалмах Давида Мессия является народу в великолепных, блистающих одеждах, а поскольку Иисус называет себя «Сыном Божиим», т.е. Помазанником, постольку и одет Он должен быть сообразно своему статусу. 
Во всяком случае,  Пилат, увидев Христа в светлом одеянии и толпу разочарованных «вождей», понял жест Антипы как подтверждение невиновности Иисуса: «я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти» (Лк. 23:15). С тех пор префект, ранее находившийся с тетрархом в натянутых отношениях, зауважал Ирода и даже, по свидетельству Луки, подружился с ним. Однако Антипа по сути перехитрил Пилата, ловко возвратив Обвиняемого  туда, откуда Его к нему привели, без каких-либо устных или письменных замечаний и приговора.
Тем временем ярость толпы, поддерживающей Синедрион и разозленной неудачей с «судом Ирода», нарастает. Видя это, Пилат вновь проявляет слабость духа, объявив на площади перед «преторией»: «… итак, наказав Его, отпущу» (Лк. 23, 16). Зачем же наказывать, если Он ни в чем не виноват? Налицо явное стремление Пилата любым способом утихомирить толпу. Поэтому он предлагает компромиссное, как ему кажется, решение, не понимая, что лишь еще более распаляет сторонников Синедриона, умело подстрекаемых всеми этими «вождями», «старейшинами», «книжниками» и  «законниками».
Из дальнейшего следует, что под «наказав» Пилат имел в виду телесное наказание – то ли удары «по ланитам» (по Иоанну), то ли бичевание. Перед экзекуцией, которая, видимо, снова проводилась за стенами башни Антония, римские воины накинули на Христа старый солдатский плащ (пенулу) темно-красного цвета, водрузили Ему на голову терновый венец (царскую «диадему») и с криками «Радуйся, Царь Иудейский!» приступили к исполнению приказа своего начальника.
Если верить исследователям Туринской плащаницы, имело место бичевание, причем довольно жестокое. Здесь следует уточнить одну деталь. Приговоренных к кресту (как правило, рабов) римляне всегда предварительно подвергали бичеванию, но в данном случае, полагают исследователи, приказ Пилата вовсе не означал, что префект тем самым дал согласие на казнь. Возможно, прокуратор исходил из латинской поговорки «бич – половина смерти» (flagellum media mors est), намекая иудеям, что выполнил их пожелание, но, так сказать, наполовину.
Новая сцена трагедии открывается явлением избитого Христа «народу», к которому префект обращается со словами «вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины», а также «се, Человек!» (по Иоанну). Последняя ремарка, как пытаются нередко трактовать ее, сделана с тем, чтобы разжалобить толпу видом избитого окровавленного беспомощного человека: разве похож на царя этот несчастный, разве способен он кому-то навредить? Если так, то расчет игемона снова оказался неверен, вновь успешно сработали в «народе» агитаторы Синедриона, и «народ», которым они искусно манипулировали, сотнями, а может быть, тысячами голосов закричал, что требует смертного приговора и ни на какой другой не согласится.
Пребывая в замешательстве, прокуратор лихорадочно ищет выход из тупика и  неожиданно напоминает собравшимся об иудейском обычае «отпускать одного на Пасху». Он, конечно, тут же  предлагает отпустить «Царя Иудейского». Трудно поверить в то, что Пилат, не раз демонстрировавший  ненависть ко всему иудейскому, незнание и неуважение обычаев «страны пребывания» (эпизод с развешиванием позолоченных щитов во Дворце Ирода Великого, на которых были начертаны надписи, славящие Кесаря, – по наиболее правдоподобной версии Филона Александрийского; чеканка монет с изображениями, оскорблявшими религиозные чувства иудейского народа; конфискация части сокровищ Храма, усиление налогового гнета, постоянное проявление жестокости к подданным, террор в Самарии), был в курсе такого рода обычая. Многие религиоведы, кстати, отрицают его существование. Вновь следует предположить, что некий советник из свиты правителя, хорошо знавший древнееврейские законы, установления и порядки, порекомендовал Пилату помиловать Обвиняемого на Пасху, употребив гуманный, осененный седым  временем обычай.