Дикость

Мои родители работали в огромной корпорации по утилизации отходов и большую часть денег вкладывали в моё образование, надеясь, что я исправлюсь и в будущем выберу приличную и высокооплачиваемую профессию. Меня ни раз отстраняли от учебных занятий и переводили из одной среднеобразовательной школы в другую, чаще за ненадлежащее и вызывающее поведение, психологические травмы ученикам из классов младше, драки с преподавателями или принуждение и провокацию учащихся ни к самым добропорядочным действиям. 
Так уж случилось, что я совершенно не задумывался о последствиях собственных поступков по отношению к окружающим людям. Я мало кого слушал, редко беспокоился о чём-либо по-настоящему, не предавал значения словам одноклассников, никем не дорожил, филонил на лекциях, списывал контрольные работы у местных зубрил и кадрил симпатичных девчонок. Всё это сказывалось на моей успеваемости и итоговой аттестации, но от чрезмерного переосмысления жизни у меня начинала чертовски болеть голова, поэтому я предпочитал жить моментом.   
Учитель распахнул дверь кабинета, когда Эйрин сжала меня изнутри с такой силой, что я скинул её с себя и спустил на пол, застыв в секундном оргазме у изрисованной разноцветным мелом доски. Эйрин так и продолжала сидеть на парте со спущенными лосинами, застёгивая брюки, я сказал, что лучше уж ей прикрыться. Покраснев от возмущения и не проронив ни слова, учитель схватился за длинную деревянную указку и рванул в мою сторону. Я носился по всему кабинету, перепрыгивая через парты и буквально захлёбывался от смеха, в отличии от Эйрин, уставившейся в мутные капли спермы и скрестившей руки на своих узких бёдрах обтянутых латексной тканью. Мне стоило бы выбрать другое место для встречи с ней или хотя бы попытаться закрыть дверь кабинета на ключ, который я стащил на проходной у дежурного охранника.
Учитель быстро запыхался, и ни на шутку разозлившись, всё же догнал меня и несколько раз хорошенько вдарил чёртовой указкой по моей пояснице и рукам, которыми я пытался закрыть лицо. Невинная забава превратилась в жестокую игру, в каком-то смысле мы с Эйрин занимались изучением биологии, только в более углублённой форме и с незамедлительной практикой.
На следующий день моих родителей вызвали в школу. Я тихонько сидел на диване в маленьком коридоре перед кабинетом директора, трепля пальцами пушистую бахрому на покрывале, которым был застелен диван, и с идиотской улыбкой вспоминал выражение лица учителя, заставшего нас с Эйрин. Я слушал, как обращаясь к директору, он распылялся перед моими родителями, попрекая их в пренебрежительном отношении и в использовании через чур уж сомнительных методов моего воспитания.
Моя мать ныла всю дорогу и никак не могла успокоится. Когда я переступил через порог дома и закрыл за собой дверь, мой отец схватил меня за предплечье и усадил на диван в гостевой комнате. Я не знал, как реагировать на поведение отца, поэтому поднимаясь на ноги, сказал, что мне надо идти, ведь я пообещал Найджелу покатать с ним в Доту.
– Ты… ты неблагодарный кусок дерьма! – он положил тяжёлую руку на моё плечо и с силой вдавил меня в жалобно заскрипевшее сиденье кожаного потёртого дивана. – Мы с матерью жилы рвём за жалкие гроши, каждую копейку вкладываем в этот дом и в твоё образование. Неужели мы заслужили подобное отношение? Это такой благодарностью ты решил отплатить нам? 
Я даже не пытался отыскать подходящих слов, чтобы оправдать себя, ведь они мои единственные родственники и они ни за что на свете не выставят меня за дверь.
– Собирай свои тряпки, завтра ты отправишься к моему отцу! Нам с Лин потребуется время, чтобы уладить вопрос с кое-какими документами и твоей промежуточной аттестацией. Никакая школа не согласиться взять на зачисление прогульщика-раздолбая.
– Па? – я нахмурился, когда он убрал руку с моего плеча, не понимая, о чём он вообще говорит.
Трах с Эйрин не стоил моих и без того подпорченных отношений с матерью и отцом.
Около четырёх дней я провёл в крохотном доме моего деда, гоняя трёх разжиревших овец по загону, валяясь на копне сена и стреляя из самодельной рогатки по стеклянным бутылкам из-под молока. Интернет ловил паршиво, поэтому я всё время торчал на улице, шатался по окрестностям, пил пиво с деревенскими пацанами из ближайших домов и познакомился с местной красавицей. Мы пару раз курили травку и кувыркались с ней на сеновале и на моей куртке, которую я стелил на полу, пока деда не было дома. Похоже я неисправим.   

* * *

Родители перевели меня в спецшколу-интернат для мальчиков. Посреди пустыря с редкой растительностью стояло непропорциональное и единственное здание с обсыпающейся сероватой штукатуркой и уродливыми колонами у входа. По всему периметру школа было огорожена высоким металлическим забором, напоминающем тюрьму для малолетних преступников из какого-нибудь сериала. Внутри всё было выдержано в тусклых и грязноватых тонах, в сетях длиннющих коридорах воняло хлоркой, а двери и окна в кабинеты и комнаты отдыха ничем не отличались друг от друга и не имели никаких табличек или отличительных знаков. В туалете было грязно, словно там никто и никогда не убирал.
Я был новеньким, поэтому первое с чем я столкнулся – жесткость. Она укоренилась в иерархии главенствующих хулиганов, и считалась чем-то само с собой разумеющимся. Всё было просто – слабые подчиняются сильным.
Разумеется, я держался сильных, и по этой причине вернулся к слегка подзабытым занятиям по кикбоксингу. Благодаря нравоучениям отца и его настойчивости у меня был опыт и немалый стаж, поэтому дрался я более осознанно, в отличии от других ребят. Они в основном судачили, как престарелые клуши, и в холостую махали кулаками, отвешивая друг другу сучьи пощёчины, словно девчонки, схлестнувшиеся в школьном коридоре из-за смазливого пацана.
Я довольно быстро оказался на верхушке иерархии поддонков, подобравшись к Сэйнту и Махо. В школе не было одного общепризнанного лидера, но я определённо уступал этим двоим. У меня не было ни стремления, ни желания пытаться обойти их, скорее я заботился о собственной независимости и безопасности, и если наступит день, что один из них решит вдруг начать помыкать мной, то тогда я включусь в борьбу и непременно дам отпор.
Учащимся с нашим статусом была отведена особая комната, которую на законных основаниях в своё время у руководства выбили другие главенствующие хулиганы, управляющие ещё до нас. Их говорящие за себя имена навсегда останутся в памяти неисправимых поддонков, запуганных слабохарактерных учеников, учителей и обшарпанных стен спецшколы.
Особая комната напоминала чем-то потрёпанную холостяцкую берлогу с громкой музыкой из раздолбанного старого проигрывателя, диваном с раскладными креслами, настольным футболом, побитыми гирляндами, приклеенными на скотч над окном, старым ковром и импровизированным журнальным столиком, сделанным из двух деревянных коробок из-под баночного пива. Стены комнаты насквозь пропитались едим запахом пота, мужских носков и сигаретным дымом.   
Я и ребята собирались в комнате после занятий, чтобы немного расслабиться, выпить, покурить и потешиться над другими учащимися, которых мы причисляли к слабому звену и неудачникам.
У каждого из поддонков был свой мальчик на побегушках, мы не пытались строить с ними тёплых, дружеских отношений и избегали каких-либо привязанностей к кому-либо из этих парней, поэтому меняли их каждый день. Всё было предельно просто. В комнате была небольшая деревянная коробка с аккуратно сложенными в гармошку бумажками, на которых было написано имя, фамилия и класс учащегося. Махо и его брат Кайнджу следили за актуальным списком учеников и периодически зачищали или пополняли коробку новыми именами. Мы вытаскивали каждый день очередную сложенную в гармошку бумажку, и прочитав имя, выбрасывали её, поэтому один и тот же «бегунок» не мог попасться двум хулиганам одновременно. Когда бумажки заканчивались, мы назначали общий сбор в особой комнате, и под бурный галдёж и громкую музыку согласно списка клепали новые бумажные гармошки и повторяли ритуал. На минутное дело мы могли запрячь любого из учащихся, наша власть была абсолютной, и никто не смел отказывать нам или уклоняться от временного назначения вытянутой из коробки бумажки. В моём подёрнутом дымкой воображении я представлял Дхармачакру – колесо с восемью спицами, символизирующее непрекращающийся круг рождений и смертей.
 Мне чертовски нравилась новая специализированная школа, она не шла в сравнение с моей старой среднеобразовательной школой. У меня была полная свобода от руководства школы, я правил баллом и был тем, кем всегда и являлся, мне больше не нужно было сдерживать себя. Я наслаждался, утопая во всех пороках и извращениях о каких ранее я даже не смел мечтать.
Пробыв там около месяца, я научился выпускать пар за считанные минуты и умудрялся дрочить даже в присутствии кого-либо из других поддонков, но мне очень хотелось натянуть какую-нибудь девчонку, пусть даже и не очень хорошенькую собой. Тоска по спонтанным трахам подступила сладостным привкусом к самому горлу, и я впервые распсиховался из-за того, что меня перевели из нормальной среднеобразовательной школы. Я начал всерьёз размышлять о том, как провести сюда девчонку или как сбежать из этого чёртового интерната хотя бы на ночь. Школа находилась далеко от города, но рядом на примыкании располагалась небольшая деревушка.
В один из вечеров у меня получилось выбраться на пару часов из школы, договорившись с одним из старших охранников, но я был разочарован, когда познакомился с местными девушками. Многие из них придерживались целибата и не проявляли ко мне никакого интереса в сексуальном плане, а другие напоминали внешне обезумевших полуденниц из третьего ведьмака. Я вернулся в школу голодным, промокшим и злым, молча рассчитавшись сигаретами и дешёвым пойлом с насмехающимся надо мной охранником. Ночью мне приснился реалистичный сон, в котором я в облике вампира с поблёскивающей на солнце кожей трахал в пикапе Беллу на глазах у Эдварда К.   
Возможно на меня повлияла безысходность или я изначально был настолько отбитым, но я начал чувствовать нездоровый интерес к пареньку, который с некоторой периодичностью прислуживал Махо. Он был красив, но не женственно и слащаво красив, а просто хорош собой.
На большой перемене я прогулялся до курилки, дождался Махо и попросил его поменяться со мной бумажками. Он стоял у окна, покуривая тоненькую ментоловую сигаретку, свободной рукой он упёрся в подоконник и смотрел куда-то в даль. Я уважал его за сдержанность и решительность, но недолюбливал за чрезмерный интерес к личной жизни других поддонков.
– Удиви меня! Почему это я должен поменяться с тобой, м? – стряхнув пепел и округлив глаза, он запрыгнул на подоконник, и подтянув к себе ноги, перешёл на шёпот. – Ты ведь лучше остальных знаешь, как работает система, и что бывает с теми, кто считает себя умнее других...
– Я не ищу перемен, – я подошёл к нему, взял сигаретку из его пожелтевших от никотина пальцев и сделал глубокую затяжку, – мне просто нравятся красивые игрушки.
Парнишку звали Кияр. После того короткого разговора с Махо, я вошёл во вкус и каждый день использовал Кияра, поручая ему не трудные задачи. Основное его поручение заключалось в том, чтобы он держался рядом со мной, беспрекословно ступая по моим пятам, словно призрак.
С каждым днём мои чувства к нему обострялись, я начал всячески искать уединения с ним, чтобы невзначай зажать его или прикоснуться к нему. Я трепался с этим пареньком о всякой ерунде, развлекая его болтовнёй о старой среднеобразовательной школе, сладких девчонках, проблемах с родителями, видеоиграх, сексе, прочитанных комиксах и моих проступках, про которые он слушал с осуждением. Я читал это в его глазах, возможно поэтому он и не хотел сближаться со мной.

* * *

Всю следующую учебную четверть мои мысли занимал Кияр, в какой-то степени я стал одержим им, но я не нуждался в советах или поддержки других поддонков, поэтому избегал упоминании его имени в разговорах. Я решил поговорить с руководством школьного совета, чтобы мне позволили переехать в комнату к Кияру. Пришлось ждать рассмотрения поставленного мной вопроса о смене комнаты около недели, что было серьёзным испытанием для меня, ведь я с малых лет привык получать то, что я хочу безоговорочно и в это же мгновение. Я был близок к нервному срыву, но дрочка на какое-то время успокаивала меня, и я откатывался назад, продлевая собственное терпение, передёргивая в ожидании решения совета.
Когда я получил ответ от руководства школы и принялся раскладывать вещи, заняв место его предыдущего соседа, которого переселили в мою бывшую комнату, Кияр молча наблюдал за мной, не выдавив из себя и капли какой-либо эмоции. Внутри нарастала всепожирающая обида и боль, ведь сколько бы я не старался, этот упрямец не становился ко мне лояльнее. Всё так же сторонился меня, молча осуждая мои проступки прошлых лет, о которых я ему намеренно рассказывал со всеми подробностями, чтобы вызвать у него гнев или изумление, но этого никогда не случалось. Кияр по-прежнему оставался для меня чёртовой загадкой. Я жаждал немного спонтанности и заинтересованности с его стороны, но ему было всё равно, я не представлял для него интереса.
Как-то ночью моя похоть взяла надо мной вверх, и я перебрался к нему в постель, раздел его и заставил отсосать мне. Я включил дорожный фонарь и отрегулировав свет, навёл его на лицо Кияра и с улыбкой наблюдал в слабом жёлтом свете за его дрожащими пальцами, неумело сжимающими мой член. В его остекленевших глазах стояли слёзы, но его лицо оставалось таким же беспристрастным, как и до этого момента. В эту же ночь я трахнул его два раза с перерывом на покурить, и оба раза я не использовал презерватив. Похоже моя сексуальная жизнь в новой школе начала налаживаться, и мне это чертовски нравилось, но я не распространялся о моём отношении к Кияру другими поддонкам. Они бы никогда не поняли моего выбора.
Через день я направлялся в уборную и увидел, как какой-то тощий парень из привилегированных поддонков подошёл к Кияру и начал закидывать его поручениями, напрягая на целый день. Это привело меня в бешенство, и позабыв куда я шёл, я заорал во всё горло и накинулся на тощего парня, разукрасив ему перекошенную от ужаса физиономию. Кияр развернулся и молча покинул коридор, скрывшись в общих залах, а меня оттащили другие учащиеся и проводили в уборную, чтобы я привёл себя в порядок. Я добрался до раковины, опираясь на одного из учеников и вспомнил, что я ужасно хочу в туалет. Достав член, я обоссал грязную заплёванную раковину и забрызгал зеркало, испачкав и форму ученика, на которого я облокачивался. Когда я добрался до особой комнаты и растянулся в мягком кожаном кресле, ко мне подошёл Сэйнт. Он слегка убавил музыку и с кривой улыбкой сел напротив меня, небрежно закинув ногу на ногу.
– Дис сказал учителям, что не знает, кто на него напал, – откинувшись на спинку дивана, он цинично хмыкнул и выставил перед собой указательный палец, –  я знаю, что это был ты. Не понимаю, зачем ты это сделал? Зачем ты разворотил ему морду? Ему даже пару швов наложили.
– Он пытался напрячь моего мальчика на побегушках, мне это не понравилось.
– Ты ведь прикалываешься? – поднявшись на ноги, Сэйнт дёрнул за рычаг поднимающий спинку кресла и меня чуть не сложило пополам. Нависнув надо мной, он перефразировал мои слова в прямой вопрос. – Ты сорвался на одном из наших парней из-за какого-то лоха на побегушках?
– Я трахаю его, – встретившись с ним взглядом, я прочёл удивление в его прищуренных глазах.
Если Сэйнт со своими парнями откроет на меня охоту и устроит мне откровенную травлю из-за того, что я сделал с Кияром, то я не отступлю и не откажусь от своих слов. Я выстою и дам отпор каждому из этих уродов, а если будет нужно, то я поубиваю их всех. Лицо Сэйнта находилось так близко, что я бы с лёгкостью вытянул шею на несколько миллиметров вверх и откусил бы ему нос. 
– Секс был по обоюдному согласию? – упёршись ладонями в спинку кресла, он наклонился ещё ниже и коснувшись кончиком носа моего носа, пристально посмотрел в мои в глаза.
Я бы неплохо изобразил волнение, но по-честному меня ничего не беспокоило, даже мои лениво переключающие друг на друга мысли о последующей травли со стороны Сэйнта и других из поддонков. Тот разговор мне запомнился на долгие годы, казалось, что мои слова вместе с запахом пота, сигарет и прочего смрада навечно запечатались в стены особой комнаты.
 – Я не нуждаюсь в чьём-либо согласии или одобрении, если я что-то хочу, то я беру это.
Через неделю Кияра забрали домой. Со своей заправленной постели я лёжа наблюдал за его родителями, складывающими в большую спортивную сумку его тетради и оставшиеся вещи. Мне было чертовски обидно, я чувствовал себя преданным, одиноким и опустошенным. Я начал жалеть о том, что я сказал Сэйнту, мне следовало осторожнее выбирать слова. Подперев рукой голову, я открыл рот, чтобы поделиться с родителями Кияра настоящей причиной, по которой их сын попросил забрать его из этого места, но встретившись с суровым взглядом его отца моя решительность пошатнулась, и я решил воздержаться от каких-либо высказываний.
С каждым следующим днём мой нездоровый интерес к этому парню усиливался и со временем он трансформировался в болезненную манию. Я несколько раз выбирался за стены интерната, договариваясь с охранниками. Я бродил по окрестностям и пытался отыскать следы Кияра, расспрашивая служителей католической церкви и местных деревенщин, но их слова не сходились и не указывали на какие-либо зацепки о месте проживания семьи паренька. Похоже я сошёл с ума. Я никогда не был настолько одержим кем-то из тех, с кем я сближался в физическом плане, ведь для меня это ровным счётом ничего не значило. Я использовал людей, играл их чувствами и морочил им головы, забивая их разнообразной чепухой, на которую они покупались на раз-два. Я искал Кияра до окончания учебного года, но так и не раздобыл никакой информации о школе, в которую его перевели. Я не узнал даже названия города, в который он уехал вместе с семьёй.

* * *

Прошло около восьми лет. Я окончил спецшколу-интернат для мальчиков, устроился на подработку в книжный магазин и получил бесплатное средне-специальное образование, по которому не поработал ни дня. Родители не позволили мне вернуться домой, потому что начали новую жизнь, в которой не было место для такого как я. У них родились двойняшки, отец сказал, что они с матерью не примут меня обратно, потому что я плохой человек и наврежу малышам. 
Уже полтора года я работал в изысканном итальянском ресторане обычным официантом, обслуживающим посетителей, и даже не пытался строить какие-либо планы на дальнейшую жизнь. Заработанных денег едва хватало на пищу и оплату съёмной квартиры, поэтому копить на что-либо было абсолютно нереальным. Я жил моментом. Многие из сотрудников помладше спрашивали меня, почему я до сих пор работаю официантом, ведь я уже далеко не студент. На что я пожимал плечами и с саркастической улыбкой во все тридцать два зуба отвечал, что мне нравится оттирать грязь со столиков, и знакомиться с новыми людьми из сливок общества. 
В очередную рабочую смену за одним из столиков я увидел Кияра, он ничуть не изменился с тех пор, всё те же круглые выразительные глаза, гладкая кожа, заострённые скулы, густые брови и уложенные в причёску слегка волнистые волосы. Он пил шампанское и улыбался девушке, которая сидела напротив, подперев ладонями подбородок и улыбалась ему в ответ. Возможно у них было свидание или празднование какого-то значимого для них события.
Когда я переставил с подноса горячие блюда на их столик, Кияр сунул в мой карман немного чаевых и встретился со мной взглядом. Задремавшие внутри меня чувства вспыхнули с новой силой, и я чуть не опрокинул пустой поднос на его симпатичную спутницу с длинными каштановыми волосами. Он узнал меня, я увидел это в его холодных влажных глазах. Нет, не такой я представлял нашу встречу спустя годы после выпуска из спецшколы-интерната для мальчиков. Я много раз представлял, как мы сталкиваемся с ним в толпе на каком-нибудь из загородных концертов или по случайности оказываемся на тренировке в одном и том же спортивном зале. 
Я намеренно поменялся с другим официантом, закреплённым за их столиком, чтобы весь вечер обслуживать их столик, но я не сказал и не сделал ничего лишнего, что могло бы испортить встречу Кияру и выйти за рамки моих рабочих обязанностей. Украдкой поглядывая на него, я понял, что мне нужен человек, которого я буду рад видеть всегда, будь то утром, когда я только открою глаза, или перед тем, как мы отправимся спать.
Кияр попросил принести счёт, и оставив солидные чаевые, он поблагодарил администрацию и ушёл вместе со своей спутницей за час до закрытия ресторана. Составляя с соседнего столика полупустые тарелки и стаканы, я с щемящей тоской провожал взглядом его подтянутый удаляющийся силуэт. Когда мы увидимся в следующий раз? Мы ведь так и не поговорили.
Когда я вышел из ресторана, зажав между зубами сигаретку, я чиркнул спичкой и увидел Кияра, который стоял, облокотившись на капот новенького мерседеса представительского класса. Похоже он отвёз девушку домой, а после вернулся к ресторану и коротал время в ожидании окончания моей рабочей смены. Потягивая сигаретку, я быстро спустился с крыльца по закруглённым гранитным ступенькам и подошёл к нему, но побоялся начать разговор первым.
– Привет, – он отнял у меня сигарету, бросил её на влажный асфальт и затушил каблуком ботинка.
– Ага, – почесав затылок, я пытался не поддаваться разнообразным чувствам, которые усиливались с каждой секундой, что я находился рядом с ним.
– Садись в машину, я отвезу тебя в одно место, где мы сможем спокойно поговорить.
Он привёз меня в чёртов Пэлас, один из популярнейших гей-клубов города, в котором он забронировал столик на выдуманное имя по мобильному телефону, пока ждал меня у ресторана.  Снаружи Пэлас ничем не отличался от прочих танцевальных клубов города, когда мы оказались внутри, нас встретили полуголые молодые официанты и куча парней разных возрастов и национальностей. В небольшом помещении с приглушенным светом на возвышающейся сцене в безумном припадочном танце бились несколько трансвеститов, один из них завывал что-то в микрофон, но из-за шума перевозбуждённой и ликовавшей толпы я с трудом разбирал доносящиеся слова. От генератора дыма, мерцающих стробоскопов и разноцветных лазерных лучей у меня начала кружиться голова. Там пахло приторным горелым попкорном, мужским потом, пролитыми коктейлями на барную стойку и старой затхлой одеждой.
Нас проводил к столику смуглый полуголый симпатичный официант. Меня подташнивало, я с отвращением смотрел на людей, собравшихся у сцены и разодетых в цветное тряпьё трансвеститов, кривляющихся словно в эпилептическом припадке. Не понимаю, почему Кияр выбрал именно это место для разговора со мной?
Я наблюдал за Кияром, пока он выбирал напитки с закусками и непринуждённо болтал с официантом, закреплённым за нашим столиком. Всё же Кияр слегка изменился, он вытянулся, стал мужественнее и ещё более красивее. Определившись с заказом, он с доброжелательной улыбкой поблагодарил официанта, и захлопнув меню, швырнул его на стол перед моим лицом.
– Теперь можешь говорить. Я тебя очень внимательно слушаю.
Я опустил глаза на закрытое меню в центре стола и застыл на месте, разглядывая выцветшие буквы на гладкой ламинированной бумаге. Его слова сбили меня столку. Что я должен сказать?
– Как поживаешь? – тихо спросил я, понимая, что это совсем не то, что он надеялся услышать.
Он приподнял бровь, продолжая смотреть в мои бесстыжие светлые глаза, словно терпеливо ждал, чем же я осмелюсь с ним поделиться.
– Я… я не знаю, что сказать, – от его беспристрастного пристального взгляда мне становилось не по себе, а от неловкости нарастающей между нами, я разволновался и начал запинаться.
– Неужели ты ни капли не раскаиваешься?
Он встретился со мной, чтобы услышать извинения за то, что я сделал с ним в спецшколе, но в моей голове даже и не зародилось подобной мысли. Прошло столько лет, а он тратит своё драгоценное время на такого как я, чтобы прочувствовать и вобрать под кожу случившееся между нами в прошлом, и в этой же степени насладиться щедрой порцией гнева и презрения обращённого в мою сторону. Возможно он записывает наш разговор на диктофон мобильного телефона и лишь ждёт моего открытого признания в том, что я воспользовался своим положением в школе и изнасиловал его несколько раз на его постели. Он встретился со мной, чтобы завести на меня уголовное дело? Когда меня переводили в очередную среднеобразовательную школу, отец как-то сказал мне, что если я продолжу в том же духе, то окажусь за решёткой.
Мои чувства к Кияру не изменились, он по-прежнему вызывал у меня те же эмоции, что и восемь лет назад. Сейчас мне было грустно и неуютно из-за места, в котором мы сидели. Я испытывал острую жажду близости с ним, как никогда раньше, но одновременно меня пожирала внутренняя пустота, смешавшаяся с совершенно новым для меня чувством –  стыдом.
Чем дольше длилось моё собственное молчание, тем хуже мне становилось. Я хотел исчезнуть, уйти из этого чёртового гей-клуба или же обнять и прижать Кияра к себе, получив хотя бы толику взаимности. Меня потряхивало от гнева на вопиющую несправедливость жизни, ведь теперь он никогда не будет принадлежать мне. Мы больше не равны. У него теперь другая жизнь с престижной высокооплачиваемой работой, дорогой тачкой представительского класса, красивой девушкой и сшитыми по фигуре качественными костюмами. Он добился всего, о чём только мечтал такой как я. Клянусь, я бы ни за что не причинил ему боль и не заставил бы его отсасывать мне, если бы он изначально проявил хоть немного интереса ко мне и не разбил бы моё сердце.
Сплетя свои длинные пальцы в замок, он положил на них подбородок и с надменной улыбкой смотрел на меня влажными большими глазами, словно на жалкий мусор, потягивая через тонкую трубочку молочный коктейль, который пару минут назад принёс смуглый симпатичный официант.
– Я всё ещё жду.
– За что это я должен раскаиваться? – наклонившись к столу, я нагло зачерпнул пальцем коктейль из стакана Кияра и смачно слизал его. – Жизнь и так расставила всё по местам, радуйся, что у тебя теперь есть всё, – облизывая губы, я сказал, – знаешь, если бы я мог, то я бы трахнул тебя ещё раз.
Вытерев липкий рот рукавом рабочей рубашки, я поднялся со стула, и попрощавшись с Кияром, без промедления покинул клуб. По дороге к выходу я энергично подёргался под грохочущую музыку и засосал кого-то из официантов. Всё произошло за считанные секунды. Когда я произносил эти мерзкие, грязные слова, я смотрел Кияру в глаза и судя по выражению лица, он обомлел от ужаса и полного непонимания того, что творится у меня голове. Наверное, не ожидал, что услышит подобное заявление лично. Если бы я остался там на минуту дольше, то не выдержал бы давления с его стороны и разрыдался бы словно ребёнок, у которого отобрали игрушку.
В тот же вечер я напился до беспамятства, а на следующее утро очнулся полураздетым в ванне, вляпавшись пяткой в собственную блевотину и рассыпавшиеся чипсы, засорившие слив. На несколько дней я отпросился с работы, поменявшись сменами с парнишкой по имени Рори. Мне нужно было какое-то время, чтобы успокоиться, просохнуть и навести порядок в квартире.

* * *

Менее чем через три недели я столкнулся с Кияром ещё раз. Как и в прошлую встречу, он ждал меня на парковке у ресторана, уныло пялясь в мобильный телефон. Расправив плечи, я с самодовольной ухмылкой спустился к нему с гранитного крыльца, собираясь сказать, что мне плевать, чего он ждёт от меня, но не успел я произнести и слова, как меня скрутили какие-то уроды и запихали в багажник его серебристого мерседеса.
Мы мчались с огромной скоростью, я чувствовал каждую невидимую кочку на проклятой дороге, которую выбрал Кияр, но совершенно не понимал, что ему ещё от меня нужно и куда мы так спешим. Согнув в коленях длинные ноги, я со смирением лежал в абсолютной темноте, в которой с трудом мог разглядеть собственные пальцы на руках. Всю дорогу я слушал, как он с этими уродами треплется о каких-то возможных коэффициентах пролонгаций по инвестиционным паям на этот год.
Они привезли меня на какой-то пустырь поросший полынью и невысокими дикими кустарниками с разваливающейся хижиной, напоминающей собственность психопата из сериала от нетфликс. Внутри стены хижины были обклеены прозрачной строительной плёнкой, а кушетка с передвижной тележкой с хирургическими инструментами в центре комнаты напоминала операционную палату. Двое тех же безымянных уродов подняли с пола толстую джутовую верёвку и привязали мои руки и ноги к кушетке. Кияр надел на руки чёрные латексные перчатки и с неподдельным интересом наблюдал как я корчусь и дёргаюсь, пытаясь ослабить тугие узлы на моих запястьях и щиколотках.  Его присутствие успокаивало меня, поэтому я сопротивлялся понарошку, вслушиваясь в каждый его вздох и шорох его чёрного приталенного пиджака от Бриони Ванкиш с вставками из белого золота.
– Тебе плевать, и ты не раскаиваешься в том, что ты сделал со мной в интернате, – слегка подтянув перчатки, он жестом подозвал к себе одного из громил и отдал ему пиджак. – Ты остался всё тем же поддонком, которым был в спецшколе. Такие твари как ты опасны для общества.
– Прости, но я… был сильнее тебя! Всё просто, слабые подчинялись сильным, – мне было неудобно лежать на кушетке, а перетянутые верёвкой конечности начали неметь. – Ты ведь был слабее меня?
– Я считаю, что жизнь не в полной мере наказала тебя за всё зло, что ты причинил другим людям. Верно, я читал твои дела из других школ, в которых ты проучился до интерната, и не поверишь, я даже познакомился с твоими родителями! – взяв в руки скальпель, он снял с него пластиковый защитный колпачок. – Твоё наказание будет куда интереснее, чем ты предполагал!
– Остано…
Оборвав меня на половине слова, он заткнул мой рот шарообразным кляпом с маленькими отверстиями, пропускающими воздух, и туго затянул кожаный ремень на моём затылке.
– Доктор Джемесон, можете начинать!
Услышав шаркающие приближающиеся шаги, я решил, что это конец и спустя мгновение меня выпотрошат хирургическим скальпелем. Если бы Кияр не заткнул мой рот кляпом, я бы сказал ему, что все эти годы не переставал любить его и мечтать о нём. Перед смертью я бы открыл ему единственную настоящую причину, по которой я дважды изнасиловал его той ночью.
Я не знаю сколько времени я проспал, и через сколько часов проснулся, но разлепив тяжёлые веки, я обнаружил, что во рту уже не было шарообразного кляпа, и я не был связан. На мне была другая одежда, более качественная и дорогая, возможно поэтому меня это и не смутило. С припухшими глазами я приподнял раскалывающуюся голову и увидел перед собой Кияра. Он сидел на высоком барном стуле, обклеенном прозрачной строительной плёнкой, я мычал от усиливающейся невыносимой боли, словно раненый бизон, но у меня никак не получалось подняться с кушетки.
– Всю оставшуюся жизнь тебе придётся принимать тестостерон и другие препараты. Потребуется какое-то время чтобы швы стянулись, – он щёлкнул противоветровой зажигалкой и поднёс к пламени сигаретку, его руки, конец галстука и белоснежная рубашка были испачканы кровью.
– Что ты сделал? – процедил я сквозь стиснутые зубы, пытаясь унять дрожь в сорвавшемся голосе.
– Даже самую страшненькую девчонку не заинтересует парень, у которого нет ни яиц, ни члена, – стряхнув на пол пепел, он поднялся со стула и накинув на плечи пиджак с вставками из белого золота вышел из хижины, оставив меня под присмотром двух громил и доктора Джемесона.
Вместо того чтобы выпустить мне кишки, Джемесон усыпил и кастрировал меня под руководством Кияра и его пристальным наблюдением, искусно использовав острый скальпель, хирургические зажимы и упаковку самодельных марлевых шариков для полевых операций. Он поквитался со мной, сделав из меня неполноценного урода, и я должен был возненавидеть его, но вместо этого я как никто другой жаждал получить его прощение. У меня по-прежнему никак не получалось подняться с кушетки, я смотрел на закрывающуюся дверь и кричал, что было сил:
– Прости меня… прости! Я люблю тебя и ничего не могу с собой поделать! Только силой я мог заставить тебя быть со мной, только так я мог получилось от тебя хоть какое-то тепло! 
– Сынок, если бы ты сказал это раньше, то этого бы не случилось, – тихо сказал Джемесон, положив руку на моё напряжённое плечо. – Я действительно слышу в твоём голосе раскаяние, но уже поздно. 
– Он ни за что не простит меня, ведь так? – со слезами на глазах, я положил голову на кушетку.
– Ты прав, он никогда не простит тебе то, что ты сделал, но его обрадовало, что с сегодняшнего дня ты больше никого не сможешь изнасиловать, – вернувшись к передвижной тележке, он поднял с пола чемодан, разорвал на нём строительную плёнку и принялся складывать в него инструменты. – Тебе нужно поспать, не беспокойся, первые пару дней я лично буду присматривать за тобой. 
Протирая инструменты вафельным полотенцем, он встретился со мной взглядом и улыбнулся, в его голубых глазах не было отвращения или презрения ко мне. Я закрыл глаза, и пропустив через себя волны вернувшейся адской боли, представил лицо Кияра и провалился в кромешную темноту.
После трёхдневного опиумного трипа в хижине с Джемесоном, мне с особой щепетильностью сменили повязки и отвезли домой. Первым делом я поставил на зарядку мобильный телефон и позвонил начальнику, чтобы взять отпуск без сохранения заработной платы. Из-за боли в паху я медленно передвигался и не осилил бы даже подъём по низким гранитным ступенькам на крыльцо ресторана. Взяв в руки старенький ноутбук, я загуглил последствия кастрации и бегло прочёл несколько статей, уделив внимание частям текста, посвящённым проблемам, с которыми предстоит столкнуться человеку, пережившему подобную операцию. У порога на обувной полке я заметил точно такой же чемоданчик, в который Джемесон складывал инструменты и невольно вздрогнул. Я открыл его, там были упаковки каких-то колёс, мазей, тестостерона, антисептика и других неизвестных мне препаратов. В приклеенном пластырями тетрадном листке на внутреннюю сторону чемодана было написано, что этого мне должно хватить на несколько месяцев.
Я болел и никуда не выходил ещё три недели, мне было стыдно показаться специалистам, поэтому в перерывах от самобичевания я занимался самолечением и сидел на форумах, пытаясь отыскать в социальных сетях сообщества с людьми похожими на себя.
Я нисколько не злился на Кияра за то, что он со мной сделал, потому что по-прежнему восхищался им и любил его. Похоже от всех этих уколов и колёс я окончательно сбрендил и пришёл к выводу, что мне нужно вновь встретиться с ним, чтобы разобраться с собственными чувствами и поставить точку. Эта навязчивая мысль усиливала моё безумие, глубоко прорастая в моей голове подобно злокачественной опухоли. В конечном счёте я позволил ей овладеть моим разумом и ринулся искать Кияра, не зная даже адреса где он живёт или где работает.
Через два дня я отправился в бюро и пробил номера серебристого мерседеса, принадлежавшего Кияру, умаслив знакомого, с которым мы когда-то сидели за одной учебной партой. Номер был простым, поэтому я запомнил его в нашу первую встречу на парковке ресторана. Моя одержимость в совокупности с послеоперационной реабилитацией изматывали меня.
В этот же вечер я добрался на такси до его дома и устроился на лавке, окруженной розовыми и синими цветами. Его дом бросался в глаза – римские скульптуры, фонтан, ухоженный газон и деревья, просторные французские балконы и веранда с местом под мангал.
Я слегка нервничал, но успокаивал себя тем, что самое страшное позади и ничего страшнее этого уже не случится. Доктор Джемесон сказал, что Кияр никогда не сможет простить мне то, что я с ним сделал, но я всё же надеялся, что он выслушает меня лично и примет мои извинения.
Он приехал через час. Припарковав тачку, он щёлкнул зажигалкой, и раскурив сигаретку, подошел ближе. Я ждал на лавке у ворот его двухэтажного дома, листая новостную ленту в социальных сетях.
– Чего тебе нужно? – нахмурившись, он стряхнул пепел и убрал ключи от мерседеса в карман.
– Я хотел увидеть тебя и попросить прощения, – я попытался улыбнуться, но встретившись с его жёстким взглядом, я растерялся и не стал этого делать. – Прости меня, знаю, я совершил ошибку…
– Мне не нужны твои жалкие извинения, это не изменит того, что ты сделал, – он зажал сигаретку в уголке рта, и наклонившись ко мне, занёс кулак, но тут же опустил его. – Ты меня изнасиловал!
– Почему в школе ты не разговаривал со мной? Почему ты всё время молчал и отстранялся от меня? Каждый грёбанный день я пытался получить от тебя хотя бы каплю внимания, но ты был холоден и безразличен ко мне, – я не сдержался и зарыдал. –  Ты растоптал мои чувства и погубил моё сердце, а я сломал тебя и погубил твоё тело.
По его глазам и выражению лица было видно, что он с трудом сдерживает себя, чтобы не броситься на меня. Затушив сигаретку, он дотянулся до садового поливочного шланга, и направив его на моё лицо, включил воду. От лекарств и обезболивающего я мало что чувствовал и плохо соображал, но напор струи ледяной воды взбодрил меня, и я молниеносно вскочил на ноги, пытаясь защититься от воды ладонями, выставленными перед собой. 
– Убирайся отсюда, пока я не передумал! Клянусь, если я увижу тебя ещё раз, то убью, – поливая меня из шланга, он поставил одну ногу на клумбу, потешаясь над моим неуклюжим танцем.
Наглотавшись ледяной воды, я повернулся спиной к Кияру так резко, что почувствовал ноющую боль в области паха. После того, что он и его приятели со мной сделали, ему не было до меня никакого дела, я вызывал у него лишь жалось и отвращение. Я всё же надеялся, что он успокоится и выключит воду, чтобы поговорить со мной и повторно выслушать мои искрении извинения.
– Я лишил тебя мужского начала, разве ты не злишься, разве не хочешь убить меня за это? – убрав ногу с цветочной клумбы, он выключил воду и швырнул поливочный шланг к воротам.
Выжимая промокшую насквозь одежду, я медленно повернулся к Кияру и попытался вытереть лицо мокрым подолом футболки, продолжая рыдать от осознания полной безнадёжности изменить его отношение ко мне. Я искал спасение от позора в его выразительных глазах, которыми он смотрел на меня как на законченного неудачника. Одёрнув задравшиеся рукава пиджака, он напоследок смерил меня взглядом, выразив крайнюю степень осуждения.   
– Нет, – всхлипнув, я облизал дрожащие от рыданий губы, – тебя ведь это порадовало.
Он усмехнулся и покачал головой, пристально посмотрев на моё красное заплаканное лицо. После он достал из кармана ключи и прошёл через ворота в дом, шагая по выложенной камнем дорожке мимо фонтана, цветов и стриженных деревьев. Я проводил его взглядом до двери, из которой вышла та самая девушка из ресторана. Она с влюблённой улыбкой обвила шею Кияра руками и увлекла его за собой в дом.

За всю свою несносную жизнь я ещё никогда так много не плакал, как в тот день, когда в последний раз видел Кияра.