Компот из сухофруктов. Чашка 41-я

     Александр Разумихин

 Компот из сухофруктов. Чашка 41-я

      
     ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО БЕЗДЕЛЬНИКА

     (Что видел, слышал, чувствовал, думал)


     Часть третья

     2014—2017 ГОДЫ. «СЫН ФЕБА БЕЗЗАБОТНЫЙ»

     Глава 13

     Делать вид не получается

   Начиная в 2009 году свои «Заметки путешествующего бездельника», я предупредил, что темы международной политики постараюсь не касаться. Как мог, старался этому следовать. Хотя политика постоянно так или иначе вмешивалась, и не замечать её, делать вид, что ты сам по себе, а она где-то там сама по себе, не всегда выходило. Не получится и сейчас.

Так уж оказалось, что в этот раз мы приехали во Францию во время, когда там отмечали сразу 3 совпавшие годовщины (100-летия со дня начала Первой мировой войны; призыва де Голля к созданию на территории оккупированной Франции народного Сопротивления; начала высадки войск союзников в Нормандии, т.е. открытия Западного фронта во Второй мировой войне). Была, впрочем, ещё одна годовщина, но отзвуков в сознании французов она нашла, как я заметил, минимальное. Хотя не замечать её, на мой взгляд, им никак не стоило бы. О каком событии веду речь?

Но прежде несколько слов — в качестве параллели — о некоторой разнице в отношениях к событиям. Как известно, для нас годовщина нападения Германии на СССР 22 июня 1941 года остаётся памятной датой. 14 июня (т.е. за 4 дня до призыва де Голля) немецкие войска (начав наступление 10 мая 1940 года и всего за один месяц разгромив французскую армию) без боя вступили в Париж, который, чтобы избежать его разрушения, французским правительством был объявлен открытым городом. 22 июня 1940 года Франция капитулировала на унизительных для себя условиях: 60% её территории было оккупировано, часть земель аннексировались Германией и Италией, остальная территория получила управление марионеточным правительством. К тому же французы обязаны были содержать оккупационные немецкие войска, французские армия и флот разоружались, пленные французы должны были находиться в лагерях (из полутора миллионов французских военнопленных около миллиона оставались в лагерях до 1945 года). Таков был результат немецкого блицкрига. Тогда война для французов не стала отечественной. Ныне для них ни 14 июня, ни 22 июня 1940 года памятными датами не являются.

Удивительная нация: в 1918 году Франция «заслуженно» праздновала великую победу в Первой мировой войне, в 1945-ом Франция, хвалившаяся своей неприступной оборонительной линией Мажино, но оказавшаяся великаном на глиняных ногах, как бы победила во Второй. Сегодня иной раз можно услышать: «Есть такая добрая традиция у США — под конец войны становиться с побеждающей стороной союзниками». Если судить по двум мировым войнам, у Франции есть добрая традиция под конец проигранной войны, к удивлению всех, взбираться на пьедестал победителей.

Франция, по воле Сталина де-юре объявленная страной-победительницей над гитлеровской Германией, тем не менее де-факто психологически пребывала в состоянии осознания очевидного: 4 года она всё же была оккупирована. Победителями на Западе ощущали себя США и Великобритания, куда сапог гитлеровского солдата не ступал. А вот обесчещенной Франции признавать себя побеждённой в итоге проигравшей войну Германией совсем не хотелось. Конечно, Германия и Франция были по-разному проигравшими. Но эту разницу могли видеть меж собой немцы и французы. А для Соединённых Штатов, предложивших Европе «план Маршалла», который даже Генри Уоллес, бывший вице-президент США, назвал инструментом холодной войны против СССР, особой разницы не было.

Уместно вспомнить: общая сумма финансовых вливаний в Европу по плану Маршалла (с 4 апреля 1948 по декабрь 1951 годы) составила около 13 млрд. долларов, причём на долю Франции пришлись 2,5 млрд., Италии — 1,3 млрд., Западной Германии — 1,3 млрд. При этом американцы в качестве предварительного условия предоставления помощи потребовали выведения коммунистов из состава правительств стран, подписавших договор (к 1948 году ни в одном правительстве Западной Европы коммунистов не стало).

Американская помощь сопровождалась и куда более серьёзными ограничениями. Что именно из товаров поставлять — желание стран, получавших помощь, принималось лишь к сведению. Право же определять принадлежало США. Наиболее характерным было запрещение торговли между Востоком и Западом. И потому, например, Франция не могла импортировать польский уголь (по цене 12 долларов за тонну), а должна была ввозить американский уголь (по цене 20 долларов за тонну). В результате экономическая помощь по плану Маршалла лишь усилила зависимость западноевропейских стран от Соединённых Штатов.

Тут можно выделить 2 исторических момента. 1-й — план Маршалла ставил одной из своих целей (про это, похоже, подзабыли) «объединение» Европы, т.е. уничтожение всяких валютных и таможенных барьеров как в самой Европе, так и между Европой и США.

Другой — Вторая мировая война, завершившись на полях сражений, очень скоро трансформировалась в Третью мировую, которая в оболочке «холодной войны» стала идти на поле политических проектов. Послевоенная Европа («расширяющийся Евросоюз») была как раз таким проектом США, оказавшимся для них довольно успешным. Штаты решили, что и последующие будут таковыми.

Так что сегодня война идёт в своей основе не за территории, не за энергоносители и не за миграционные потоки, каковые есть не что иное, как дешёвая рабочая сила. Война идёт за возможность реализации политических проектов. В «рабочем портфеле» США, России, Китая, Турции их несколько. Именно они позволяют осуществлять передел мира.

Можно услышать, что на смену «холодной» войне между Россией и Западом сейчас пришла невидимая, но вполне реальная экономическая война. К ней стали добавлять информационную, «гибридную». Хотя, если оглянуться, то после обретения рядом стран атомного оружия Третья мировая за невозможностью масштабных военных действий постоянно использует все другие составляющие. Одной из важнейших среди них борьба за умы: переформатирование мировоззрения, истории, культуры, традиций.

Каким образом? «Невозможное» постепенно превращается в «вероятное», затем в «нормальное» и, наконец — в «общепринятое», если демонтаж истории вести методично и последовательно. Восприятие того, что и как происходило на самом деле, и чего в реальности не было, достаточно легко сначала туманится, потом искажается и завершается сломом на протяжении всего нескольких поколений. Можно даже не ссылаться на Украину, где был применён жёсткий вариант, на Европе был испытан вариант мягкий.

Это отнюдь не просто исторический экскурс, касающийся Европы, если конкретизировать, то впрямую относящийся к Франции. Это очередной и основной пласт не просто жизненного уклада, а отношения к жизни, из которого и формируются серьёзные различия, позволяющие нам взаимно говорить друг о друге: «Какие-то они не такие как мы».

«Почему вы не хотите жить как мы?» — этот вопрос в той или иной форме я от французов слышал не единожды. А с некоторых пор он звучит уже и непосредственно в России от соотечественников. Начиная с 90-х годов, моей стране в качестве идеального варианта предлагается позорное поведение Франции во Второй мировой. И всё под соусом «живут же люди и всё у них нормально». Писатель Людмила Улицкая в программе «Цена победы» (9 апреля 2016 г.) в эфире «Эха Москвы» в диалоге с журналистом Виталием Дымарским сожалела:

«— Ну ужасно. Вы знаете, мы все с лёгким таким снисхождением относимся к французам, потому что мы-то молодцы. А французы — вот, они немцам сдали свою страну. Сейчас прошли годы — Париж стоит, они его сохранили. Да, конечно, французы не молодцы, а мы молодцы. Но страна была разрушена, народу погибло ужасное количество... У Победы есть цена. Потому что миллионы погибших людей — это, конечно, очень большая цена. Французы своих уберегли на самом деле.
В. Дымарский: … кто-то про де Голля это сказал, что Петен спасал мебель, а де Голль: честь.

Л. Улицкая: Конечно, сложный вопрос. У Победы есть цена. Потому что миллионы погибших людей — это, конечно, очень большая цена. Французы своих уберегли на самом деле».

Помнится, в не столь отдалённые времена Бжезинский пророчествовал, что для «века технотроники», в который США тогда входили 1-ми, будет характерно деление общества на избранную «элиту» и безликую народную массу. Этот изобильный век, основанный на кибернетике и автоматизации, считал он, сумеет-де обеспечить массам хлеба и зрелищ, чтобы они не роптали и не мешали «элите» творить и командовать как своей страной, так и всем миром. Общество с ориентацией на трудовые достижения уступит место обществу с ориентацией на развлечения, в которых основное место будут занимать «зрелища (массовый спорт и телевидение) — своего рода опиум для масс, не имеющих перед собой никакой цели».

Бжезинский, конечно, сукин сын, и даже не наш сукин сын, но прогноз его оказался верным. Причём, к сожалению, не для одних лишь США. Западная Европа, ставшая первостатейным «участником» политического проекта Соединённых Штатов, сегодня мировоззренчески заданным параметрам очень даже соответствует.

Напомню, Мишель по образованию историк. В этот приезд, так вышло, мы больше, чем раньше, разговаривали именно на темы истории и политики. Самая серьёзная дискуссия у нас состоялась в день, когда к Мишель и Били пришла в гости одна семейная пара. Тоже пенсионного возраста, совместное житьё-бытьё 54 года, т.е. грядёт изумрудная свадьба. В прошлом он ; инженер-авиастроитель, она ; стюардесса.

А накануне их визита мы с Галей посещали музей Карнавале (истории Парижа). Вряд ли мы осмотрели все его 140 залов, но и на кабинет Марселя Пруста и галерею писательницы мадам де Севинье взглянули, где стены комнаты увешаны портретами самой маркизы и её современников Мольера и Корнеля, и в зале с экспозицией про День взятия Бастилии побывали, и не прошли мимо столового прибора, принадлежащего Наполеону (как без него!). Но больше другого запомнилась тематическая выставка, рассказывающая о событиях Второй мировой войны и посвящённая освобождению столицы Франции от нацистов: «Париж освобождённый, Париж, запечатлённый на фото, Париж выставочный».

Среди представленных фотографий было несколько стендов с текстами, с переводами которых я ознакомился и не могу сейчас не процитировать хотя бы один из них. Мой выбор пал на строки филолога и историка Жаклин де Ромийи (она была 2-й женщиной в истории Французской академии, которая удостоилась права быть принятой в число «сорока бессмертных», ; так образно называют во Франции членов Французской академии. Скончалась 18 декабря 2010 года в возрасте 97 лет):

«Мы выучили историю, мы её забыли, но она здесь, она ориентирует наши суждения каждое мгновение; она формирует нашу идентичность; она главенствует при рождении и при осознании наших ценностей» (1998).

Если вы думаете, что домашний историко-политический диспут затеял я, то глубоко ошибаетесь. Но и не стал его избегать, держа в уме только что приведённые слова Жаклин де Ромийи. Я не нападал, т.е. ушёл в оборону, чтобы не решили, что сдался. Хотя жена локтем истолкала меня изрядно, мол, перестань, видишь, что для них их точка зрения единственно правильная.

Началось как-то всё с самолётов (гость, напомню, авиастроитель, а мне доводилось общаться с авиаконструкторами, лётчиками-испытателями, военными лётчиками и даже писать о них — некогда был даже составителем уникальной книжки «Поэма о крыльях. Записки авиаторов»). Я гостя слушал-слушал, но, когда он вдруг начал говорить о том, что мы всю войну летали на убогой фанере и упомянул наши Яки, на которых, мол, гробились наши лётчики — вам своих людей ведь не жалко (завод Яковлева как раз случайно в Саратове, где мне доводилось жить, и я не понаслышке знаю историю завода, и историю рождения Яка, даже рецензировал книгу о Яковлеве и саратовском заводе, и читал массу книг лётчиков, летавших на Яках), я стал огрызаться.
По ходу узнаю кучу нового:

— Вы и мы должны быть благодарны США: они передали нам (Франции и СССР) в общей сложности полтора миллиона самолётов.

— Когда, во время войны? В годы войны действительно у нас появилось какое-то количество американских самолётов. Кстати, наши лётчика не очень-то любили те самолёты. Однако и такие они нам были не лишними, особенно в период Московского контрнаступления. А вам, оккупированной стране, в честь чего американцам было давать лётную военную технику?

— Они нам её дали после войны.
— Дали?

— Да, и бесплатно. И что?
— Всё правильно. Но мы за американские самолёты платили по ленд-лизу, нам, воевавшим, они самолёты продавали, а вас теми самолётами после войны элементарно покупали. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы.

Я именно так и сказал, чем напряг в переводе и объяснении сказанного свою жену.

— Американцы пришли нас освободить! И освободили.
— Действительно, освободили, потому что очень не хотели, чтобы мы вновь вошли в Париж.

— Да, и это, но прежде освободили нас, чтобы не допустить к нам диктатора Сталина, за что мы им благодарны.
Такой вот происходил обмен любезностями, позволяющий убедиться: что-то знают, что-то слышали, что-то читали (в подтверждение могли даже сослаться на конкретную книгу какого-нибудь нашего перебежчика, кстати, и сама книга иной раз оказывалась на полке у Мишель). И каждый раз неподдельное удивление и даже обида, что мы не разделяем их точку зрения и думаем иначе. Ещё поражало: даже если спрашивают, то ответа не слушают (не слышат), т.е. их вопросы вроде как бы риторические. Потому как они пребывают в полной уверенности, что ответ им известен.

Слушая Мишель, её суждения, подчеркну — историка, о спасительнице Америке и спасённой Франции, я вспоминал Наполеона в толстовской «Войне и мире». Напомню: он в книге не величественный, а нелепый в своём убеждении, что история движется его волей, что все люди не могут на него не молиться. Все его жесты рассчитаны на то, чтобы вызвать к себе особое внимание. Он всё время актёрствует, постоянно разыгрывая роль великого человека. Толстой осмыслял начало XIX века, но, соотнеся им написанное с ХХ и началом XXI столетий, я вижу, что нарисованные писателем наполеоновские черты просматриваются в психологических портретах каждого американского президента обозримого прошлого. А Франция, вернее, большая часть французской элиты? Она на этих новоявленных заокеанских наполеонов молится.

Почему? Как часто в таких случаях говорят: «Вопрос, конечно, интересный…»
Из того, что я не политолог, вовсе не следует, будто я слепой и глухой. Тем более что жить довелось во времена, когда политические смыслы лезут из всех щелей, даже если их туда и не вписывали изначально. Да, не слежу, не отслеживаю события и их анализ, глобальные и региональные подвижки, политические фигуры и их высказывания. Но я всё же поглядываю в эту сторону. Хотя «я политикой не интересуюсь!» в быту доводилось слышать от многих.

Но мне ближе слова писателей, хотя о том, что сказаны они именно писателями, мы зачастую и не подозреваем: «Вы можете не заниматься политикой, всё равно политика занимается вами» (принадлежат французскому писателю Шарлю Форба де Триону). Или, если хотите суждение отечественного автора, то к вашим услугам С.Я. Маршак: «Политика вас не берёт силой, мы все погружены в неё, хотим мы того или нет».

Моя поездка во Францию в 2009 году произошла в пору, когда Советский Союз распался и вроде бы закончилась холодная война. Это важно, чтобы понять русское сознание, в том числе и моё собственное. Даже понимая, что на сломе социальной общности повседневная жизнь удобной и привлекательной быть не может, многие тогда в России надеялись, что хоть в просвещённой Европе с демократическими устоями всё в порядке и нам есть на кого равняться...

И так уж случилось, что мои поездки в Европу совпали с временем заметных изменений, происходивших в мире и отразившихся на Европе. Достаточно упомянуть запущенную в 2011 году «арабскую весну», Сирию, Ирак, Йемен, появление боевиков ИГИЛ, возрождение движения «Талибан» в Афганистане и как следствие исход беженцев в Европу и теракты на её территории, движение НАТО к границам возрождающейся России, госпереворот и гражданская война на Украине.

У меня нет желания говорить о расколе Евросоюза, для которого беженцы и антироссийские санкции после Крыма стали своеобразным тестом на прочность. Но пройти мимо 2 проблем, ставших очевидными для Европы, невозможно. Обе имеют характер расслоения. Я имею в виду размежевание населения Европы и европейских элит.

Во-первых, даже пребывание наездом позволяет увидеть рост недовольства населения своими элитами, которые превращают «общий дом» в общежитие.
Во-вторых, становятся заметны расхождения между тем, что говорят о России европейские правительства, и тем, что о ней думают люди, живущие в Европе. Глядя на это, хочется сказать, что направление мыслей европейской политической элиты глубоко перпендикулярно мнению граждан. К тому же нужно быть незрячим, чтобы не увидеть довольно чёткое разделение самих элит на проамериканскую и национальную. Не буду рассуждать, кто из них лучше, но к людям, при каждом удобном случае говорившим о европейских ценностях, в основе которых лежит прежде всего уважение человеческой личности, вдруг приходит понимание, что к ним самим относятся с точностью до наоборот.

Наши застольные разговоры в Сен-Клу шли под аккомпанемент документальных фильмов, идущих по случаю юбилейных дней, об открытии Второго фронта.

— Ничего пренебрежительного не намерен говорить о странах антигитлеровской коалиции — каждый внёс тот вклад, какой смог или счёл нужным. Но почему, — спрашивал я, — сегодня политиками и историками на Западе вклад СССР в победу оценивается столь низко (всего в 13%)? Каким это образом пальму первенства не в освобождении Франции, а в победе в войне в целом и в Штатах, и во Франции, и в Великобритании и даже в Германии стали отдавать США? Что, западные армии уничтожили больше гитлеровских армий? Больше освободили государств от фашистов? Больше потеряли своих солдат и мирного населения? (Пройдёт 9 месяцев после нашего разговора с Мишель и эксперты Британского агентства ICM Research в ходе проекта «Sputnik.Мнения» накануне Дня Победы проведут опрос по 1000 человек в Германии, Франции и Великобритании, чтобы выяснить, какая страна, по их мнению, сыграла ключевую роль в освобождении стран Европы от фашизма. Как оказалось, 61% французов, 52% немцев и 46% британцев уверены, что их освободители — американцы, а больше половины британцев — 52% — считают, что мир спасла именно их страна. Только 8% французов, 13% британцев и 17% немцев знают о роли Красной армии в победе над фашизмом.)

— Во всяком случае Францию освободили американцы и англичане. А там на востоке — это была ваша война: Гитлера и Сталина.

Получается, шли как бы 2 войны, их и наша. Поэтому и существуют 2 названия: Вторая мировая и Отечественная войны. К тому же, оказывается, весь мир уже усвоил, что фашистскую Германию разгромили якобы войска США при участии войск Англии. А Советский Союз (Россия) к этому имел тоже некоторое отношение, просто им помогал, воюя «в тылу у вермахта». Именно такую версию истории пишет не только современная американская пропаганда в расчёте на формирующиеся умы школьников. Подобные общечеловеческие ценности процветают нынче и на ниве европейской истории.
Легко счесть удивительной разницу в умах и в настроении европейцев (не одних французов) в период после Нюрнбергского процесса и, если сравнить, сейчас, не только в восприятии войны. Но ничего удивительно как раз в этом нет. Из разговоров с Мишель можно понять, что процесс изменений знаний и сознания начался фактически сразу после войны. Мишель фактически подтвердила то, что мне приходило в голову и до разговоров с ней. Именно тогда рождался «единый учебник истории», позволяющий согласовать и сформировать общеевропейское восприятие эпохального события, отличное от того, какое формировалось советскими историками. Уже тогда Европой историческая правда была принесена в жертву — в угоду политике.
 
Доводилось читать. что уже в те годы в Германии в оккупационной зоне, в американском секторе начали проводить многочисленные конференции историков с целью коррекции итогов завершившейся войны.) Так зарождалась фальсификация истории, которая со временем тихо-тихо превратилась в реальность и стала превалировать в общественном мнении европейцев, американцев, японцев, австралийцев и других граждан мира.

Так что сегодня мы наблюдаем «отложенные», но запрограммированные политические последствия. Прежде всего в среде высшего и среднего классов и среди журналистов. В результате западным европейцам удалось получить молодые поколения в виде, «свободном от прошлого», людей, для которых права и личные свободы человека важнее интересов общенародных и государственных.

Сегодня мы имеем дело с западными политиками, которых учили с детства в семье, потом в школе, потом в университете, потом в ходе политической практики, что демократия, особенно американского образца, — лучшее, что придумано человечеством. И что страны, так не думающие, отвратительны, и лидеры стран, кто этому эталону сопротивляется, — диктаторы, их нужно смещать, можно убивать.

Многие французы, как истинные европейцы, искренне верят, что свобода человека — главное достижение европейской цивилизации. За неё они готовы выходить на улицы дружными колоннами, не сознавая, что в современной Франции на смену традиционным свободе, равенству, братству пришли политкорректность, толерантность, мультикультурализм и глобализация, т.е. всемирная экономическая, политическая и культурная унификация. Чем это оборачивается для французов? На мой взгляд, обострением кризиса идентичности во французском обществе. В чём это выражается?

Свобода оборачивается вседозволенностью, нравственной раздвоенностью, равенство — прекраснодушием, утратой традиционных исторических и культурных ценностей, братство — эгоизмом, экономической зависимостью.
Разговоры-споры за время нашего пребывания возникали как спорадически, так и с завидным постоянством. Темы были самого широкого круга.
— Откуда ваши олигархи?

— Примерно оттуда же, откуда ваши 1-ые «французские» банкиры.
— Ходорковский заявил о желании прийти к власти. У нас за желание не сажают.
— Он не заявил, он был намерен купить власть. Желать и покупать, как гений и злодейство — две вещи несовместные.

— «Рокировка» Путин — Медведев — опять Путин — это недемократично и смешно.
— Вы смеётесь так же, как в случаях, когда в США на место Буша-старшего приходит Буш-младший, а на место Клинтона-мужа желает сесть Клинтон-жена, или как-то иначе? Считаете, что у нас недемократично? Во-первых, наша демократия молодая. Это и хорошо, и плохо. Поэтому скажу так: не вижу особо плохого в самом тандеме как форме передачи власти, но практика показала, что как форма управления он был нами реализован не лучшим образом. Власть всё же должна быть единой управленческой командой. Однако так не вышло. Но вы ведь не об этом горюете. А меня, например, больше волнует то, что люди предпочитают объединяться вокруг очередной харизматической персоны, а не вокруг знаковых ценностей, которые нужно время от времени обсуждать между собой и договариваться о нюансах.

В меню любых разговоров с Мишель и Били главными «горячими блюдами» были (и не только в эту поездку) «свобода» и «демократия». Разумеется, с непременным «гарниром» ограничений у нас для 1-й и отсутствия для 2-й. Впрочем, нынешний лексикон «обеденного заказа» не обходился без непременного предложения ещё и «холодной закуски» — Путина. Под соусом «диктатуры».

— А чем для вас, именно не для нас, а для вас плох Путин?
— Ну он же из КГБ.

Стоп, а вообще-то насколько демократичен подобный «запрет на профессию»? Признанный столп западной демократии, Соединённые Штаты, 8 лет имели президентом посредственного киноактёра Рональда Рейгана. Но и сами США, и весь мир что-то на сей биографический факт мало обращали внимание.

— То есть вас не устраивают его прошлые погоны. А чем отличаются погоны де Голля, генеральские, от погон подполковника Путина, специальность которого «внешняя разведка»?

— Путин жаждет могущества, хочет на равных вести дела с Соединёнными Штатами, утереть нос европейцам и быть ведущим игроком на Ближнем Востоке, как в советские времена.

— Позвольте, а разве де Голль не считал, что Франция должна играть на международной арене первостепенную роль? Разве он не был за возвращение Франции статуса великой державы, проводящей самостоятельную политику? Или я ошибаюсь, смея думать, что де Голль тоже был не прочь на равных вести дела с Соединёнными Штатами? А выдвигая свою концепцию «Европы Отечеств», он, по-вашему, не желал играть на европейской арене ведущую роль? Вы станете отрицать, что быть и значимым политическим игроком на Ближнем Востоке у него мыслей не возникало?
Лучше бы я не упоминал рядом де Голля и Путина. Видели бы вы реакцию Мишель на мои слова. Большего оскорбления французам, на её взгляд, я нанести не мог.

Действительно, что мешало мне пойти милым литературным путём и припомнить, например, героев романа А. Дюма и слова, подсказанные д'Артаньяном 3 друзьям-мушкетёрам: «Все за одного, один за всех!»?

Хотя, боюсь, что сегодня для политкорректных и мультикультурных французов встать на защиту таких понятий, как честь, достоинство, мужество, будет слаб;. Эти ценности многим европейцам уже кажутся устаревшими. Они из их опасного прошлого, из времён тех войн, которые европейцы развязывали и проиграли. А Россия, твёрдо держась за ценности, выработанные многовековой культурой, среди которых были и есть отвага, преданность и благородство, в тех войнах побеждала. Да, страшной ценой! Но свой суверенитет отстаивала и заокеанскому богатому дядюшке не отдавала. И в сторону тех «новаций», которые на наших глазах принимает Запад, двигаться не торопится.

— Почему мы вообще должны строить свой образ жизни по предложенным нам моделям из-за рубежа? Они что, самые лучшие?
— Путинская политика агрессивна. Она проявилась в Грузии и Украине.

— Да, именно так, под копирку, писала свободная от правды западная пресса и внушали вам каналы телевидения. Мы видели это собственными глазами и слышали собственными ушами. Но прошёл год, и независимая международная комиссия Евросоюза официально признала, что в развязывании конфликта на Кавказе виновна Грузия. Она нарушила международное право. Она напала на Цхинвал, начав его обстрел, послуживший началом перехода конфликта в грузинское военное вторжение. Тогда как со стороны Южной Осетии были вынужденные ответные меры, признанные комиссией самообороной. И 2-й вывод той же комиссии: самообороной названы действия России в ответ на удар, который Грузия нанесла по базе российских миротворцев. Заметьте, не мы, говорившие это с самого начала, а международная комиссия Евросоюза назвала виновных.

— Этого не может быть, нам говорили, что Россия напала на маленькую демократическую Грузию.
— Не удивительно, ведь вы твёрдо уверены, что у вас свободная пресса, которая говорит чистую правду, а у нас грубая пропаганда, обманывающая всех и вся. И ещё, не кажется ли вам, что людей на Западе, не только во Франции, причисляющих себя к элите, страх перед русской военной мощью мучает не только сегодня и вчера, а лет так уже 300. Что Европа, что США в своей политике всегда исходили и исходят из опасения относительно чрезмерного усиления России, и без того большой и как принято считать, непредсказуемой. Тогда как Европа всегда предсказуема: и в пору наполеоновского нашествия, и в годы Первой мировой войны, и в период гитлеровских походов, и во времена НАТО. Вам напомнить, что Наполеон, как Гитлер, тоже думал, что Россия рухнет, однако случилось другое? Или у вас опять кто-то жаждет реванша? Ведь так соблазнительно, СССР распался. И Европа увидела шанс вместе со Штатами переписать правила игры без участия русских. Или мне кажется, что НАТО пытается активно проникать на постсоветское пространство, перекраивать политическую и экономическую карты?

Можно понять, почему на Западе, и Франция в том числе, в 90-е годы с таким упоением раскрыли свои объятия постсоветской России. В мемуарах Евгения Примакова есть эпизод, как однажды бывший президент США Ричард Никсон спросил нашего тогдашнего министра иностранных дел Козырева о том, каковы интересы новой России. «Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах. Теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях. Но если у вас есть какие-то идеи и вы можете нам подсказать, как определить наши национальные интересы, то я буду вам очень благодарен», — ответил Андрей Козырев. Учить Россию как жить Европа согласна и готова по сию пору.

— Учиться мы готовы, но не беритесь нас учить. У Вас это плохо получается. Потому что ;чите нас быть демократами, но, согласитесь, ныне в Европе по меньшей мере 3 демократии. 1-я — это демократия Старой Европы, причём, она имеет заметные различия в каждой из стран Западной Европы. 2-я — демократия евросоюзной структуры Европы, как я её называю, брюссельская, та, которая выхолащивает из демократии ценностные ориентации нравственного характера. 3-я — демократия стран бывшего соцлагеря, принявших для себя в качестве образца американские ценности, отличные и от традиционной демократии Старой Европы, и от брюссельских норм демократии. Как вам демократия, поддерживающая однополые браки и лишающая детей права называть маму мамой, а папу папой?

— Мы были против, но социалист Олланд…
— Ах да, Олланд социалист, а вы, конечно, правые… Я могу понять смысл слов о том, что такова логика нынешнего кризиса. Мол он нарушает привычные границы демократии и человечности. Но ведь это выбор самих европейцев, избирающих для себя новые ценности.

Выбор французов всё-таки способен обескуражить своей нетрадиционностью. Не в области отношений между полами, а в вопросах куда более серьёзных. Хотя что они для себя считают более или менее серьёзным, вопрос совсем не однозначный. Например, во время Второй мировой войны перед тем, как сдать город немцам, французы сломали лифт на Эйфелевой башне. С какой целью? Чтобы враги не смогли любоваться пейзажами города. В представлении парижан они совершили акт сопротивления, весьма значимый… и по-французски изящный. А в 1944 году они лифт отремонтировали и разрешили всем солдатам-союзникам подниматься бесплатно. Тоже продемонстрировали французскую утончённость.

— Ладно, ответьте мне как агрессору: Франция действительно боится России? Вы столько лет знаете нас, приезжали к нам, видели отношение и настроение стольких людей и думаете, что мы придём к вам как захватчики? Что, Россия представляется вам голодным медведем, готовым сожрать Европу? Вас история не учит, что обычно Россия вас спасала? Когда жареный петух клевал вас, вы не единожды обращались за помощью именно к нам, и Россия вам помогала. Вы боитесь войны? С нами или, памятуя об истории, с Германией?

— Чтобы не было войны, комитет женщин нашего города подписал с женщинами немецкого Бонна, города-побратима, договор, что, если Германия захочет начать с Францией войну, они откажут своим мужьям в праве исполнять супружеский долг.
Зная, что Мишель обладает несомненным талантом фантазёрки, я согласился, что в таком случае войны между Германией и Францией не бывать.

— А что с нами?
— Сейчас в ответ на аннексию Россией Крыма мы рассматриваем вопрос о разрыве договора о побратимстве Сен-Клу с подмосковным городом (она назвала каким, но признаюсь, ошарашенный столь изощрённой логикой, я не удержал его в своей памяти).

Ну что ж, разрыв договора о побратимстве — это тоже форма санкций. Они по поводу Крыма у России уже не в 1-й раз. На память приходит событие, происшедшее в мае 1787 года. Тогда императрица Екатерина II, сопровождаемая послами Франции, Англии, Австрии и австрийским императором Иосифом II, а также многочисленными российскими сановниками, прибыла в Крым. Путешествие? Со времён школьной программы моей молодости известное «потёмкинскими деревнями». Много позже событие освещалось уже совсем иначе. История, она дама ветреная.

Однако факт обычно не освещаемый — поездка происходила в результате санкций Европы на присоединение Крыма. А вот это уже интересно. Всё в истории повторяется. Так что путешествие было дипломатическим актом, который должен был узаконить присоединение Крымского ханства к Российской империи. «Путешествие» императрицы обошлось в 15 миллионов рублей (дойная корова в ту пору стоила 8 рублей). Так что нам не впервой раскошеливаться за Крым. И Европе не впервой сначала объявлять против нас санкции, а потом снимать их.

По пути следования императрицы по распоряжению Григория Потёмкина через каждые 10 миль устанавливались памятные знаки — так называемые «екатерининские мили». Не все они сохранились до наших дней, но штуки 3 за время недавнего пребывания в Крыму я видел, каждая — это колонна из хорошо обработанного известняка, установленная на кубовидном постаменте; верхняя её часть окаймлена 6-гранником. На той, что на бахчисарайской земле, на 2 гранях сделана надпись на русском и татарском языках: «Благородной памяти Императрица Екатерина II-я изволила быть въ Бакчисараъ въ 1787 году Маія 14».

Екатерине Великой, само собой, совершить ещё одно дипломатическое путешествие уже не дано. А вот нынешним послу французскому с коллегами вполне будет по силам, когда придёт время отказываться от санкций. Я непременно освежил бы память европейцам, провезя их маршрутом 1787 года. Разговаривая сегодня с французами, понимаешь, что уже даже не беда, а трагедия многих из них не в том, что они знают всё меньше и меньше о смысле собственной жизни (в полном соответствии с доктриной Бжезинского) и тем более о жизни людей, живущих в других странах, а в том, что это заботит их всё меньше и меньше. Они как бы исходят из того, что усвоенное ими когда-то остаётся неизменным по сию пору и меняться никак не намерено. И в этой непоколебимой уверенности крепнет мысль, что история — это не то, что было и что является корнями каких-то современных проблем, а вот то нынешнее, что они видят своими глазами.

Постоянно слыша от французов претензии: у русских нет демократии, она какая-то не такая, не европейская, невольно задумываешься о том, откуда эти претензии. Как мне представляется, многие французы остаются совершенно равнодушными к отечественной, а тем более мировой истории. Их суждения и взгляды основаны на отдельных разрозненных фактах истории и современности, а вовсе не на историческом процессе. И особенно наглядно это, когда заходит речь о суверенитете.

Само слово «суверенитет» историк Мишель прекрасно помнит. Но при этом чётко сознаёт и выделяет 2 этапа. 1-й — послевоенный (уступка части своего суверенитета Соединённым Штатам за освобождение и их ядерный зонтик). 2-й — уже куда более поздний (уступка ещё одной части суверенитета Евросоюзу — чиновникам Брюсселя. Один — по военной части, другой — по части институтов управления. Характерно, что об этом Мишель ничуть не сожалеет. Как мне видится, в её мировоззрении понятия «свобода» и «суверенитет» не пересекаются, они вроде как автономны. Почему? Я думаю, тут она не одинока в своих воззрениях. Если обобщить, можно сказать резко, но честно: Европа свободу обменяла на комфорт.

Другими словами, европейцев вполне устраивает положение, при котором свободы у них чуть меньше, а комфорта чуть больше. И как тут снова не обратиться к русской классике. Потому что западному человеку трудно понять или и вовсе не понять слова Н.В. Гоголя из письма В.Г. Белинскому о том, что «есть прелесть в бедности», «я возлюбил свою бедность». Я ничуть, поверьте, не ратую за бедность, я лишь о разнице в психологии.

Во время войны Франция очень боялась, что вдруг их освободителями станут солдаты Красной армии. А нынешняя больше, чем когда-либо, ужасается неспособности разношёрстной и лоскутной Европы разговаривать с Россией с позиции силы. Ведь, как история показала, только так (франко-европейское нашествие Наполеона, Крымская война — в Европе она называется Восточной, а у нас её иной раз называют Нулевой мировой войной, Первая и Вторая мировые войны тому подтверждение) Европа и умеет разговаривать с Россией.

Надо ли нам в такой ситуации оправдываться перед Европой за то, что россияне в массе своей отошли в последние годы от идеализации западных институтов? Ведь как только Россия поняла, что предлагаемые нам «общечеловеческие ценности» (на деле они зачастую оказываются «проамериканскими ценностями») разрушают наши традиционные культурные ценности, идут вразрез с нашими национальными интересами, ущемляют наш суверенитет, нашу безопасность, и стала защищать свои реальные, объективные интересы, Запад сразу показал свои зубы.

Напрашиваются 2 вывода: Запад «недолюбливает» нас за то, что мы желаем оставаться самими собой; объявление постсоветской России «частью Европы» было не более чем декларацией без конкретных обязательств для себя, зато с обилием странных требований, навязывавших нам западные ценности.

Означает ли это, что всё ладно в нашем «датском» государстве? Отнюдь, нет! Но это тема другого разговора. А пока о грустной финале нашего гостевания у Мишель и Били. Дальнейшее пребывание во Франции переместилось, как мы и планировали, на Юг страны. Мы были уже в Ницце — раздался телефонный звонок от Мишель. Он был после известия о сбитом над Донбассом пассажирском самолёте Боинг 777. «Вы слышали? И что теперь сказал бы мне Саша?» — прозвучало в трубку. Когда мы вернулись в Москву, от неё пришло электронное письмо, в котором были слова о том, что всё же права она: «Или мы чего-то не знаем?» — намёк на события в Грузии. А спустя ещё некоторое время от неё пришло ещё одно письмо, в котором она написала, что не считает возможным продолжать наши отношения по политическим мотивам.

Как я воспринял это известие? Почему-то в голове всплыли сказанные ею слова в заключительный день нашего пребывания у них, которые удивительным образом сохранила память. В тот момент мы были вчетвером, и она обратилась к нам, хотя сказанное касалось Били: «Скажите мужу, что я его люблю!» У меня тогда мелькнуло: всё же как-то странно объясняться в любви к мужу, сидящему рядом, через «переводчиков». Но мы её последнюю просьбу выполнили.