Очень старые друзья. 25

Завершив утренние заботы, бабушка с внучкой принялись пить чай. Заботы были всегда одни и те же: помимо дел по дому, дойка двух коз и отправка их к соседу слева, наведение порядка там, где требуется. Как и многие, Хатунса держала и с десяток кур, которых выпускала и кормила спозаранку, и огород при дворе.
Соседи справа общительностью не отличались. Отец семейства Нухдар оставался стройным, как в молодости, обладал неусидчивым характером и всегда чем-то занимался. Их двор и сад, где помимо самых разнообразных деревьев имелись декоративные кустарники, цветочные клумбы, скамейки и газон, были всегда ухожены. Жена Эйлиназ – полная высокая женщина с непростым характером работала учительницей в местной школе.
По вечерам Ибадов подолгу разговаривал с сестрой, и по утрам обычно спал допоздна. Начало нового дня не отличалось от предыдущих утр, но, услышав стук в калитку, он выглянул в окно. Параллельно забеспокоились и внизу, Мила вышла встречать раннего гостя.
Им оказался Бадалов. Пройдя в переднюю, он обнажил седую голову и присел.
– В жару я живой до обеда. Потом становлюсь никаким, и до самой ночи, – сказал он, держа трость перед собой вертикально.
– Тобой дорожим, тебе мы всегда рады, – ответила Хатунса. – Приходи, когда получится.
– Бинал как там, бодрствует?
– Сегодня ему с утра полегче. Не раз с ним заводили речь о том, как тяжело быть лежачим больным. Раньше высказывался, что задержит дыхание, если его постигнет такая участь. Или забыл, или сам понял, что это нереально.
– С его характером можно было и допустить, но жизнь всех нас подчиняет себе. С ней не поспоришь, и ему есть ради кого не спешить.
Мила поставила перед Бадаловым чай, а он оперся на трость, чтобы подняться, и женщина подала ему руку.
Прикованный к постели мужчина ничего не слышал, но почувствовал, что к нему пришли. Пригнувшись, пристально смотрел в дверь, словно томился в ожидании. Оба мужчины были родом из одного села, оба видели войну. Бадалов являлся боевым офицером и имел много наград, а у второго заслуги были куда скромнее: находясь в тылу, оказался под обстрелом и получил тяжёлое ранение. При его виде Бинал взбодрился, указал на стул, а жена накрыла сидячее место мягкой подушкой и подала. Пришедший проведать мужчина был встревожен бессилием неходячего друга, заметно сдавшего за два летних месяца: лицо осунулось, скулы торчали, губы побледнели и стали тоньше. Потом он вспомнил, что первое впечатление и в предыдущий раз было аналогичным. Больной напоминал ребенка, дрожащей рукой старательно дотрагивался до его плеча, дотянулся и до лица.
Держа его ладонь, Бадалов спросил:
– Что ты все лежишь? Вставать не пора? 
– Хорошо, что зашел, – сказал сидевший на кровати старик. – Я окончательно оглох, я не слышу тебя. – Он пытался разговаривать складно, но язык, едва умещавшийся во рту, будто бы мешал ему. – Как сам?
– Я в норме. На улицу не хочешь?
– Что-что? – Бинал выставил ухо вперед.
Бадалову становилось неудобно объясняться со старым другом при женщине, она сама это поняла и оставила их наедине.
               
Хатунса загрустила. Она чуть ли не впервые была раздосадована состоянием мужа. Причиной могло стать невольное их сопоставления и воспоминания из глубин памяти: Усейн не раз говорил, что помнит день, когда Бинал родился. С появлением внука в прихожей горько сказала:
– Даже смерть вашей матери перенес стойко, а проститься не смог. Ноги отказали. Посадка сына стала не меньшим потрясением, на людях сохранял твердость, но я знала, как страдал по ночам. Как обычно ляжет спать, а глядишь – нету рядом. Сядет во тьме двора и один за другим курит до рассвета.
Чтобы оторвать бабушку от грусти, Ибадов спросил:
– Ба, каким был дед раньше?
– Детки, когда мы встретились, ему исполнилось тридцать лет, а я на семь моложе, – охнув, ответила Хатунса. – Жили, когда как, но всю дорогу с уважением относились друг к другу, и вспоминать особо нечего. Еще до переезда мы оформили себе пенсии, а чем старше становишься, тем сложнее привыкнуть к новому месту. Пока обосновались, то-се, и старость подступила. Потом он слег. Вот и вся длина жизни… если шагами измерять, то даа!
– Ты говорила, что и за границей бывал?
– Пять лет, еще пять – в Сибири. Красоты холодных краев часто вспоминал. Он там работал, пока не понял, что жизнь не жизнь далеко от родителей.
– Послушать бы речи старых людей! Кем вам приходится другой дед?
– Они давно дружат, хоть и наш заметно моложе. Их пути и потом не должны были пересечься: этот никуда не выезжал, а у того в горах никого не оставалось. Со стороны казалось, что они такие разные, с годами я стала понимать, что их связывало внутреннее опустошение: в детстве они оба потеряли родных братьев. Устабба всегда был медлительным и безрадостным стариком, я другим и не знала его.
– Табаком запасся, видимо, на много лет вперед?!
– Ты не весь видел, еще под кроватью есть целый чемодан бумаги. – Хатунса руками изображала его величину. – Сын привозил, специально для махорки. Сейчас ему наплевать, раньше использовал только газету коммунистов. Там бумага нежнее, это чувствовалось. Без еды мог, а без самокрутки – ни дня, ни полдня. Все хотели попробовать именно его табак – он до последнего сам выращивал его. Одно время к нему повадились местные парнишки.
– Чтобы покурить?
– Дело было не в одном табаке, им не терпелось взрослеть. С тех пор я стала лучше разбираться в мужской логике, хоть сорокалетний рубеж был уже позади, когда все знаешь о жизни. 
По мере воспоминаний у Хатунсы складывалось мнение, что вместе с прошлым временем она говорит об ушедшем человеке. Она прослезилась и высморкалась в платок.
– Ба, ты плачешь? С дедом все хорошо? – Внук вдруг встревожился.
Продолжая вытирать глаза, бабушка кивнула головой. Она не раз представляла себе конец их совместной жизни, но при постороннем мужчине, пусть и не очень, все выглядело по-особому. Прошлась по их знакомым и родственникам, обнаружился один только сосед, а через короткое время картина изменилась, вспомнив, сколько у него доброжелателей среди молодых мужчин.
С открыванием двери соседней комнаты их волнения остались позади. Все одновременно встали, предложили присесть вышедшему Бадалову.
– Его допекает духота, – сказал он, оставаясь на ногах. – Жара спадет, и все будет хорошо. Если покажете врачу, то еще и походит.
– Спасибо тебе, что зашел, – сказала Хатунса. – Твой приход его всегда бодрит. К врачу сам не хочет… весной еще сахар был повышен, давно не проверяли.
– С этим пусть не пошутит – потеряет и остатки зрения. Но вы не унывайте, он еще силен. Схватил мою руку, и я не смог освободиться, пока не отпустил. – Бадалов обратился к молодому человеку. – Внучок, ты почаще будь у него, постарайся разговорить.
Вглядываясь в его морщинистое, полное мудрости лицо, Ибадов не нашел, что ответить. По сравнению с родным дедушкой этот старик казался, что не собирается сдаваться.
Что сам и подтвердил, сказав:
– Я на днях уезжаю к сыну, и привезу ему ушной аппарат. Затем отправлюсь в санаторий, а вы поберегите себя, пусть Всевышний хранит его и всю вашу семью.
– Вас тоже – будем ждать, – ответила женщина. – Меня он слышит, я ему расскажу. Сыну передавай от нас привет.
Все, кто находился в передней, оставались на ногах. Мила по его знаку подала шляпу, а брат вышел его провожать.