Черновики забытых дней

                Глава одиннадцатая.

Тишина, ты лучшее                из всего, что слышал. Роман последнее время сидел в своей конуре и читал, читал всё, что считал нужным, но не всегда всё, хотя читать подряд, в этом есть свой необъяснимый интерес.
Схватив, кусок литературы он с варварским наслаждением перелистывал. Находил для себя интересное, и, предвкушая подробности, в лихом чтении наедине, с самим собой, страдал…
Лишь постоянный шум ветра за окном говорил о чём-то неугомонном, нечеловеческий голос ветра. Роман стоял с субботы на воскресенье дневальным по роте. Ночью он сменил напарника и заступил на дежурство в три часа ночи, времени было много до семи, чтобы чем-то заняться. Он сидел в канцелярии и читал. Сначала:  И.Эренбурга, затем ещё раз Шагала, его воспоминания, потом в шкафу он нашёл книгу «Музы вели в бой». Всё, как иногда бывает, кстати.

Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди когда наводит грусть 
Жёлтые дожди.
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара.
Жди, когда других не ждут.
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт.
Жди, когда уж надоест.
Всем смертям назло

Всем, кто вместе ждёт. Трезвые и близкие по ситуации стихи стали будить лучше холодной воды. Своё негодование ему хотелось выплеснуть стихами:

Мы вышли из блокадных дней
Суровей, строже, суше.
Сердца ж,
Не стали холодней,
Черствей не стали души.

Ю.Воронов

И это, правда, после хотелось пожать руку поэту. Роман перелистывал страницы дальше и дальше.

Бьётся в тесной печурке огонь.
На поленьях смола, как слеза.
И поёт мне в землянке гармонь,
Про улыбку твою и глаза.

Роману, показалось, это немного другим:

Бьётся в тесной груди огонёк,
На душе все слова, как слеза,
И поёт нам в казарме сырой,
Про улыбку твою и глаза…

Обидные, больные слова хотелось петь только здесь в этих стенах, в этом отжившем все времена строе армейской жизни. Роман думал, что они были первыми – теми, кто старался и зажигал глаза у солдат, а теперь не стараются и не горит у солдат душа. Всё ушедшее ушло и больно сознавать это время. Роман надеялся, что, что-то, когда-то изменится и в  будущем станет легче  мириться с этими бредовыми мыслями, что многих держат в постельной простыне, а они словно младенцы, поворачиваются из стороны в сторону, одеяло слабеет и лежит на полу, почти упав со второго яруса, простыня висит в ногах сонного курсанта,

А всё же, когда непогода,
Забыть не  даёт о войне
Зима сорок первого года,
Как совесть заходит ко мне.

И снова он их читает по-своему:

А всё же когда непогода,
Забыть не даёт о тоске
Лето –  восемьдесят восьмого года,
Как совесть тоскует во сне…

Время шло, было уже без двадцати шесть, время приближало ту минуту подъёма, когда снова будет шум и гам, всё побежит также, как и вчера и много дней подряд. Было грустно от этого, а кто-то назовёт «враг народа»…

Вставай страна огромная.
Вставай на смертный бой,
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!

Пусть ярость благородная.
Вскипает, как волна,
- идёт война народная,
Священная война!

Сильные строчки, словно плешкой по лицу и от кровавого следа становится, ещё страшнее сознавать, то страшное, когда стоишь в очереди за молоком по два - три часа. Где та машина времени, которая должна нас всех увезти от этих дней ненастных, горестных и злосчастных.
Раскрутив колпачок шариковой ручки, он посмотрел; было половина стержня, остальное исписалось, одушевляясь, переходя в чьи-то души, в их мир...

стол-table(teibl)
брать-take(taik)

Множество крыльев поднимались вверх и удалялись, прячась за мохнатыми шапками деревьев, то улетали мысли людей домой…
 - Тихие улицы, дорожка, я подхожу к калитке, она поддаётся знакомому напору руки, приоткрылась и пропустила меня. Множество ног находили  свои глаза и касались их, обнажая свои чувства и душу, соприкасаясь с добрыми людьми, родственниками и близкими.

- Кого мы ждём?!..
- Я, жду Вас…
- А ну тихо! Тихо!

         В походную колону становись, левое плечо шагом марш!!! Колонна курсантов двинулась в направлении столовой, последние шеренги первого взвода, немного притормозили и уже с ускорением догоняли равнение. Роман стоял у входа в малый зал, ожидая, когда все усядутся, тогда он сядет на свободное место.
Тут Иванов, Сроков, Иванов пошёл за маслом… Роман повернулся и пошёл в малый зал, словно его обидели, или обделили. Он поел, та же картошка, та же еда, теперь картошка была частым гостем и порядком поднадоела.
 - На месте стой! Налево!
 - Так никому далеко не расходиться сегодня сыграем в тревогу - замполит улыбался, он сказал и пошёл в казарму. Все разошлись…
- Да, сегодня побежим. 
- Мне это напоминает, когда расстройство живота и очень хочется убежать от кого-то, бежишь и спешишь снять брюки, чтобы не порадоваться тому простому ощущению свободы и независимости, всё это ассоциировалось с тревогой.
- Так, кажется, или наверняка?
 - И то, и другое, наверное…

«…правдивыми ему казались русские романы, но больше было читать их при мысли,  что он один, из таких, же маленьких источенных жизнью людей, о каких пишут эти толстые и унылые книги. Но были два романа - оба переводные, которые он любил читать перечитывать. Один из них он любил читать в дни печали и уныния, когда тоскливо плачущая и тяжело вздыхающая осень смотрела в окна и в душу, и стыдился говорить о нём».
О чем больше узнавал он великих людей, тем меньше становился сам.
Так жил Сергей Петрович до двадцати трёх лет, понемногу притупилась острота печальных размышлений о незадавшейся жизни, и Сергей Петрович стал привыкать к тому, что он обыкновенный, «не умный и не оригинальный человек…».
Со стены смотрели глаза человека, уставшего и счастливого, он держал в руках гитару, сидя нога на ногу, на табуретке, он играл «старые дворы». Роман взял «Аргументы и факты» и кожа стала гусиной, язык спешил, обгонял и спотыкался о буквы, шрифт и фамилии не людей, именно так хотелось выразиться. Серёга уже читал о голоде на Украине, а Роману об этом рассказывала его бабушка. О возвращении городам, их родных названий, ранее переименованных в личности.
Роман то становился на стул коленкой, то вставал и одёргивал Серёгу послушать.
- А если учесть, какое распутство в стране, это легальное отношение, к морали и законности. 
– Мало знакомых, который бы был чист перед собой и своей женой. Женщины менее порочны, нежели мужчины только потому, что рожают. Роман перелистывал, людей в уме, которые бы были чисты и честны в этом, получались единицы, и он тоже был грешен, в своём прошлом и это ещё раз подтверждало его домыслы, об общем заразном грехе большинства людей.
Хаос, чистейший хаос людских душ, и эта перестройка ещё одно подтверждение хаоса, та обозленность людей на людей, но и вселяла уверенность во, что-то, в кого-то. И он верил безоглядно, как всякий человек на Руси, в то, что обещали и говорили, и лишь сомневался, но верил…

Хороший день начинался приятным сновидением, солнце заглянуло через подоконник и померещилось, необыкновенное чудо. Чудо-птица, чем-то похожая на жалкого безгрешного цыплёнка, и человек уподобляется этому цыплёнку, и был чист; от неумытого лица от полос на теле и лице, от помятой простыни и подушки. Всё копошилось, и жизнь обволакивала всё живое своими взъерошенными чувствами и щупальцами!  Так просыпался человек-песчинка в большой пустыне не видимостей. Ветер барахтался с бархана на бархан, перенося песчинки людей, из города в город, с места на место… Люди благодарили соседнее плечо песчинки за её плечо и поддержку телом…

«Темно. Зажги ещё огонь» он умирает - подумала попадья, и трясущимися руками, роняя спички, зажгла свечу.
И снова он попросил: - зажги ещё» 
И она всё зажигала, и уже много горело ламп, и свечей. Как маленькая  голубая звёздочка, терялась лампадка, в живом и смелом блеске огня и было похоже на то, что уже наступил большой и светлый праздник. И медленный, как время, тихо двигался он в сияющей пустоте. Теперь, когда пустота светилась, увидела попадья и поняла на одно короткое и ужасное мгновение что он одинок, не принадлежит ей и никому…и не она, никто не может это изменить. Если бы сошлись добрые и сильные люди со всего мира обнимали его, говорили бы ему слова утешения и ласки он остался бы, так же одинок. И снова подумала, холодея: «он умирает». Так проходила ночь.  И когда уже близилась она к концу шаги о. Василия стали твёрже он выпрямился несколько раз, взглянул на попадью и сказал: - зачем столько огня? Потуши.  Попадья потушила свечи и лампы и нерешительно заговорила: - Вася! Завтра поговорим. Ступай к себе нужно ложиться. Попадья не уходила, и о чём-то умоляла его глазами. И, по-прежнему высокий и сильный он подошёл и, как ребёнка погладил её по голове.
 - Так-то попадья! - сказал он и улыбнулся. А лицо его было бледно-прозрачной бледностью смерти и вокруг глаз лежали чёрные круги как – будто притаилась там ночь и не хотела уходить. Наутро о. Василий объявил жене, что снимает с себя сан, и осенью собрав деньги, они уедут далеко, ещё неизвестно куда. А идиот останется, он будет отдан на воспитание. И попадья плакала, и смеялась, и в первый раз после рождения идиота, поцеловала мужа в губы, краснея и смущаясь. Было в это время Василию Фивейскому сорок лет и жене его тридцать четыре года».

Курсант шёл по дорожке он раздвинул кусты, или даже нет, он проходил мимо кустов и тут его одёрнули голосом: - Савлов?!
- Что! - он увидел дежурного по части, командира роты.
- Иди, иди, ты меня не видел. Рота убежала?..
- Да, - спокойно ответил Савлов и пошёл дальше… Дежурный по части поправил кусты, чтобы быть незамеченным и продолжал наблюдать из засады движение роты на зарядке по кругу всей части. Зарядка продолжалась.
Патруль ходил по городу медленным шагом. Надоело, не всё, но становилось скучновато.
- Я хочу мороженное! Нет, я хочу мороженное и всё! Яков пошёл становиться в очередь за мороженным, в кафе, он был старшим патрульным. Роман сел с Геной возле кафе на лавочку. Со второго этажа доносилась музыка заигравшего ансамбля, там был ресторан. Какой-то «волчок» кружил людей, заговаривая, завораживая суету в состояние небытия.
- Соблазн велик, но не хочу связываться, это каторга, иногда бывает стресс и тогда всё: бывает, оно понеслось, и остановиться трудно, яблоко пожиралось, с лихвой и змей уползал, опасаясь быть съеденым, или получить пинка под зад.
- Я тоже никого и ничего, в конце концов, можно потерпеть, и это терпимо.
- Я не верю, что мужчина лежащий со своей женой, был мыслями  всегда предан только ей и не превысил порога, чего-то другого, того постороннего, что так бывает открыто лежащим…
- А я не знаю мужика, который хоть на час не мечтает быть холостяком, кто-то ловко подметил.
Роман сидел нога на ногу, облокотившись рукой о спинку скамейки. Возле универмага проходили две молоденькие девчонки, одна с волосами немного рыжеватого оттенка, она всё смотрела на Романа, а он смотрел на неё. А что же дальше?..
А дальше они прошли мимо, и удалились за поворотом улицы. Роман и Гена сидели в ожидании, когда Яша насытится мороженным. Яша вышел в улыбке, и ровный ряд зубов осветил, его рот и торжество удовлетворения.
Гусарский свист в ушах, сабельное ворчание в ножнах и военная судорога руки бросалась за ручку сабли, она была, и этого было достаточно, так было нужно, чтобы хватало спокойного чувства кого-то чего-то. Патруль сидел на лавочке возле железной дороги. По дорожке проходила женщина с дочкой и маленьким сынишкой они шли суматошно, наверное, хотели узнать время отправления электрички, с их стороны доносились слова мамы: «Будешь баловаться, я тебя солдатам отдам, видишь какие, сидят!» - мальчик посмотрел на них и всё шёл, оглядываясь из-за мамки. Они шли уже обратно, а мальчик всё оглядывался, а потом спрятался за мамой и не показывался, боясь выглянуть снова. Мысли уносились за чей-то гордый профиль с усами и те кровожадные годы малодушия, когда все были простреляны косым человеческим глазом. Роману было стыдно, что он это тот чёрный автомобиль с чёрными душами роботов, которые выхватывали…
- И тогда вода нам,
как земля.
И тогда….
Были минуты у людей они всё ходили во френчах и кителях и говорили о людях с акцентом…
Патруль стоял возле моря. Роман гадал, какой будет ребёнок: он, или она… Яша держал ладошку кверху, вечер доносил струю ветра. Раскачивающая игра на нитке, над ладонью, качалась каруселью, чьей-то тайны…
- Нет, это не подойдёт надо тихое место, всё хватит…. Группа людей стояла поодаль и смотрела на закат солнца. Они приезжали специально, чтобы посмотреть на закат солнца. Люди делали это частенько. Раскалённый шар, немного побледневший садился в море, шар прятался за кромку воды и всё больше и больше погружался, за водяную кромку горизонта. Оставалась только поверхность воды. Человеческий глаз расслаблялся, душа успокаивалась солёным воздухом берега моря и на сегодня забывалась.
- Как у Чуковского: «крокодил солнце в море проглотил…» Так они прощались с ушедшим солнцем, а за ним днём и вечером…

- Ну, слушай же сын» - ученики спросили у него: «Равви, кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус ответил: «не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нём явилось дело божье…»
- Па-па! Па-па! - Слушай, слушай. «Мне должны делать дела пославшего меня, доколе есть день проходит ночь, когда никто не может делать».
- «Доколе я в мире - я свет миру».

- Говорят, устав Вооруженных Сил написан кровью?..
- Как же кровью?..
- Ну не весь, но, с большим привкусом  крови.
Кровью, несоответствию написанного и действительного. Жизнь совсем по-другому, всё переделывает. Всё!..
Все переделывается, подстраивается, под чью-то угоду и интересы, только не людей простых.
Сначала обхамить человека, а потом разбираться, что и, кто это – нормально. В такие минуты мыслей, хотелось наплевать на себя, вымазаться чем-то грязным. Пока станет совсем невидно тебя, от невежества внутри тебя самого, жижа растеклась и её тягучая и зловонная масса растягивалась в длинной кишке отвращения.
Роман сидел на занятиях по «конструкции двигателя» он писал свои записки о жизни. Он недавно получил письмо от коллег по детскому дому, они писали об отказе их инициатора от дальнейшего, в работе, они сами решили заниматься этой работой. Роман писал им письма и надеялся на хорошие поступки, и какие-то общие организационные меры. Ему очень хотелось, чтобы это дело сдвинулось с места, и было принято в руководстве. Он не старался быть везде и всюду, это было его нормой, и отказаться от этого было трудно.

«Блажен, кто посетил сей мир,
в его минуты роковые!».

Роману было обидно, что вчитываясь в те недоеденные дни и забывшиеся самовары от длительного варения в нем похлёбки, всё это и многое другое убивало в сегодняшнем дне, то  нормальное, что говорило:
«Пора бы жить по-людски…»  - от этих слов поперхнулся горло и бросил читать.
Скопление слов и хаос мыслей, где конец этого безумия темноты, где точка отсчёта и окончания, где можно остановиться и отдохнуть. В который раз он смотрел в глаза жене и ребёнку, близким и родным на фотографии таким далёким, безмерно далёким людям в мыслях и километрах.
Тринадцатая годовщина школы прапорщиков, отхлопали торжество, кто хотел, пошли сфотографироваться на память всей школой её личным составом, но многие и не пошли, да и правильно. Вчера вечером, когда Рома с товарищами возвращались с увольнения навстречу шёл пьяный в дымину прапорщик и вёл велосипед, точнее велосипед вёл его. Прапорщику Сапожникову было неудобно, хоть он и был в гражданке, они вместе возвращались со стороны кинотеатра. Две чашки кофе взбаламутили всё в голове Романа, спать явно не хотелось, лёгкое пошатывание клонило к кровати. Мотылёк бился о стекло, в кубрике была темнота, все спали, а сон не шёл, темнота давила своим одиноким присутствием. Мысленно проигрывались все карты прошедшего дня и дней будущих. Голова сумасшедшая дымилась в судороге всё новых идей.

Вы так близки мне, так родны,
Что будто вы не любимы
Должно быть так же холодны,
В раю друг к другу серафимы…

И вольно я вздыхаю вновь,
Я детски верю в совершенство,
Быть может  это »не любовь»
Но так похоже «на блаженство»

Роман часто задавал себе вопрос, почему  случается с ним то, что случается, а не иначе ведь могло быть, и по-другому. Могло ведь быть и так, что не тебе, а другому и не почему потом, а не сейчас?..

Это смертельно скажи кроме шуток
Песни мои под запретом держать.
Можно прожить без воды трое суток, семь без еды.
Без меня только пять.
Уходили дьявольские мысли, думы.

Он себе временами казался полуправдой, кем-то другим, но не самим собой. Да, после увольнения и двух чашек кофе он ворочался и надоедал сам себе. Надоели одни и те же повороты и движения, всё надоело и раздражало.
После торжественного собрания и фотографирования все разбрелись, кто куда, кто собрался идти на фильм. Командир роты поймал водителя-булочника и учил жизни в канцелярии на протяжении часа.
- И зачем они учатся здесь? - подумал Роман, выходя из казармы. Немного постояв на улице, Роман поднялся в художку.
Он зашёл в маленькую конуру. Подошёл и спокойно взял его за грудки: «Послушай, я ещё уважаю тебя, как человека, но ты должен понять, что это дисциплина, хоть и мизерная. Она пока самая лучшая сейчас, что может держать, в рамках приличия хотя бы по отношению к самому себе, и мне не жалко трёх рублей, я их могу порвать, и выбросить из окна, эту зелёную поддёвку, но ты пойми меня правильно.
Серёгины усы шевелились, но он ничего не понимал. Пришёл Саня…
- Пошли к замполиту, я только улёгся
- Ну, виноват, пошли.
Саша завернул в газету технические брюки, чтобы не вымазать чистые.
 -Так будет лучше.
- Иди на улицу покури, я пока предупрежу своего «замка» а ты пока покуришь, иди-иди… Серёга переоделся и вышел из художки. Он ничего не понимал или понимал, или прикидывался, что понимает правильно. Роман не обижался, ему стало всё равно.
- Ну, вас в п… .  Многоточие свернуло за угол и скрылось в тупике…
Буквы разъедала короста, а «красный смех» клокотал и насмехался полным ртом зубов и хамства.

(возвращались слова).
- Ты нарисуешь фрегат?
 - Я нарисую. Я тебе дам полчаса, чтобы нарисовать, понял…
- Я тебе нарисую фрегат, такой старый, со всеми мелочами…
Офицеры прапорщики и кто-то из курсантов сидели на партсобрании. Роман сделал фото листовку на командира первой роты, а тут замполита принесло, в художку и он испортил всё настроение.




                Глава двенадцатая.

- А жена? У тебя же есть жена? Она что?..
И он посмотрел пристально в глаза ему…
- Я  думал об этом, это интересный вопрос, ему действительно хотелось подумать…

Солнце - солнышко родное!
Не скрывайся за горою!
Видишь, зябнет здесь девица,
Ты согрей её собой!
Поспеши обнять голубку,
Про любовь ей молви слово,
Ждать красавица не станет-
Сыщет, молодца другого!

«Мария сидела на заднем сидении и плакала. Но это не был плач униженной и оскорблённой женщины. Это было нечто совершенно другое - прощание навеки с чем-то незнакомым непонятным для Бочаны. Он не пытался утешить плачущую Марию». Интересная книга. Предчувствие не обмануло его, сегодня он получил два письма: из дому и от семьи. Жена писала: «пиши нам, мы тебя ждём, сил нет…». А в конце в углу письма дописано: «Даже забыла, какой ты хочется потрогать». Роман писал, ответы и напомнил, что хотел сказать то же самое, что очень хочется потрогать, хотя бы дотронуться хоть чуть-чуть…»

И женщину люблю, когда глаза
её потухшие  я целую,
я пьяно, будто близится гроза,
Иль будто пью я воду ключевую,
Но я за всё что взяло и хочу -
За все печали радости и бредни,
Как подобает, мужу заплачу,
Непоправимой гибелью последней.

Подали команду на ужин. Роман вышел на улицу. Не забыть спросить капитана, когда собирать взносы и за сколько месяцев. Военное дело далеко ушло от песочного пляжа, разреза между грудей и стройных ног, женских ног входящих в свежую морскую воду моря. Роман часто ходил в книжный магазин смотреть новые книги. В это раз он пошёл и купил детские книги очень красочные, дочка подрастёт немного, будет ей хорошая книга о рыбках.
Мысленно он постоянно летал, думал, всё это было без остановки, без отдыха и бесконечно прерывалось какими-то делами по службе. Иногда ревматизм становился больным телом у него, он терпел и кряхтел, как старый дед, а что поделаешь, только и остаётся….

«- Они нас задушат! - сказал я… - Спасайся в окно. - Туда нельзя! - крикнул брат. - Туда нельзя.  – Взгляни, что там!
…За окном в багровом и неподвижном свете стоял красный смех. 8 ноября 1904 года».
Он хотел испытать этот вариант близости человека, он играл собственными чувствами, он хотел большего, чем давала вся свобода вместе. Очередной шаг был не последним. Его предупреждал внутренний голос и заставлял не делать этого, но он настойчиво настаивал на своём. Мозги собрались однобоко и узко, ему этого хотелось, и он делал - смотрел, читая мысли у человека. Он напрягался, вглядывался в лицо, взгляд, мимику, морщины, моргание, уголки глаз и шелест волос.
…Мне одиноко,  да я люблю детей, я хотела их иметь, пока нет этого, почему ты смотришь, мне тоже интересно и я буду смотреть, почему же он смотрит, ну подойди, познакомься, почему не подходишь? Ушёл, снова ушёл, что ему надо? Стесняется, играет, или что…Что? Его детище. Теперь оно разрастался в детище - детский фонд старался помочь, и ему помогали, тянулись к нему, он же видел по письмам, и так, а сам он был далеко. Письма получал редко искренне и мягко отвечал на каждое письмо. Ему хотелось только хорошего и умного, самого разумного и человеческого. Бесконечные эпитеты можно сыпать и горсточкой собирать в ладонях и дарить людям, каждому, кто попросит, хоть чуточку доброты, и внимания.
«Командировка в Россию» - прочитал Роман на лежащей газете. Люди убыточно стареют, и громогласно убывает интеллект разума.
В море понемногу стекала «вонючая речка» их так называли везде, а как ещё можно эту гадость назвать. Успеть написать, крадучись. Оборот головы назад настораживал и затенял глаза. Строка осеняла мысль, и он писал бесконечно, и рьяно - голодная кость - это  рука писала всё быстрее, рука выходила из комнаты, возвращалась и писала на обрывках бумаг, осадок оставлял на обрывках слов - была бахрома чувств, она свисала с вымазанной  скатерти жизни.
…Руководитель страны прошёлся по большому коридору, дверь легко поддалась, он вошёл в приёмную, где сидела аккуратная секретарша, её волосы сегодня были свежи и уложены, по-иному очень красиво.
- Здравствуйте!
- Здравствуйте. Вот ваша почта, сегодня у вас приём.
- Да, я знаю, я знаю, спасибо. Он вошёл в дверь, прошёлся по кабинету, что-то промелькнуло в голове…
Это уже было, это тоже, ах да вот это, совсем новое вчерашнее, да это хорошо и…
Дождь, как быстро идёт дождь.
- Где ты видишь дождь?
- Пока нет, но будет…
В моей душе слышится стон его капель, его шум о землю, свежий воздух поднимается всё выше к небесам. Дерево потемнело, контур его стал светлее от перепада света то тут, то там.
- Пусть будет, как договорились, он сел в кресло он старался не горбиться. В углу стояла гиря большая сорока двухкилограммовая гиря, оставшаяся от предыдущих руководителей. Почему-то он её не пробовал поднять, некогда было. Это была его духовная тайна, но он старался её решить сам без чьей-либо помощи.
Человеческий фактор - это способности. Духовные и физические возможности человека, людей, которые реализуются, в активной и социально значимой трудовой, воинской, общественно-политической, бытовой, и других видах деятельности.
Энгельс - великий знаток военного дела, отличая зависимость развития армии и флота, от экономических условий он указывал, что вся организация армии, применяемая или способы ведения боя, победы и поражения зависят  от оружия, следовательно, от качества количества населения и от техники».
Строчки бежали на листе, он писал заметку, набрасывал ответы и, кажущиеся вопросы, он знал почти всё, от этого становилось обидно, хотелось стукнуть по столу. Сколько можно поедать рабоче-крестьянский хлеб планете звёзд. Полная самостоятельность и контроль – условие всей программы.
Шум деревьев настойчиво шумел голосами листьев, они выкрикивали отдельные маленькие листики-звуки, то тут, то там, толстое единство ствола и корневища воспламеняло верхушку, и она горела, пламенем жизни и добра.
Руководитель снова стал из-за стола и прошёлся по кабинету.
 - Нет, так тяжело, столько всего было.
Мысли: мы тут все на виду по очереди.
Время: на вас столько-то мгновений, на вас чуть больше.
Чувства: хорошо, плохо,  неплохо, прилично, близко, очень далеко, это страшно.
Всё оборвалось в один миг. Чистые поля, зелёные луга, голубое небо и любовь моя.
- Зачем, так пишут непонятно?
- Чтобы яснее было жить и понимать других…
- Тогда тебе всё понятно?
- Нет только вскользь, но всё же…
- Почти ясно я понимаю, что ничего не понимаю и говорю, чтобы ничего не говорить, вершина-тупик из белого листа, немого выродка и идиота, младенца с откусанными ушами, я людоед с челюстями из вилок, вместо языка нож.
 - Сошёл сума? Нет, я поражен тем хаосом мыслей и страстей вокруг мягкого божества человека -полушария…
Роман говорил с собой, не замечая ничего и никого. Говорят же, дети сами с собой развивая речь, тем самым, теперь же развивалось мышление.
Голова часто болит, очень часто: ответ – вопрос - ответ, и так бесконечно… Совершенство плюс безумие, белая горячка и абсолютно чистая одежда, мытые ноги, отёсанное кресло. Его глаза были постоянно,  где-то они ходили отдельно и смотрели друг на друга. Заглядывали и заглядывались. А «командировка в Россию» стояла перед глазами, ехать не хотелось.
« Ему хотелось подольше насытиться зловонием чужого страшного запаха подворотни; человеческого убожества; чужого зада, блажен кто восседает в миру, упавший  лижет таз скользя…»

Такие ликующие вымыслы утихли, и вершина лица потухла под комсомольским штампом в комсомольском билете.
- За какой месяц?
 - За три сразу?
- А можно? 
- Да.
- Тогда несите всё и вся. Мы будем торжественно бравировать упавшему вниз плевку чернильной извилины пера.
- И всё?
- Да мой друг, ступайте. И не забудьте билет взять.
- Следующий!
На вечернюю прогулку Роман вышел один. Стоя поодаль от казармы и строя, он не к кому не подходил, никого не трогал, что-то хотел сказать Игорь, но он молчал…
Своим видом и лицом он говорил окружающим – тише, меньше слов, говорить я не буду, да и не хочу. И все молчали. Ветер срывался с верхушек деревьев и спешил слететь вниз, кружась над головой. Некий ореол безумно неузнаваемый сверлил зрение и был целомудрен, кружась над головой.
Люди, боже какие люди все маленькие в этом лесу природы, а всё он и тут и там. Немцы были правы, когда строили казармы торцом к морю. Это расположение ограждало от лишнего и без этого очень навязчивого ветра со стороны моря…
Все сказки собирались воедино и говорили об одном, чтоб рано дети не вставали, чтоб мыли ноги перед сном. Сказки для детей. Роману казалось, что он готов нарисовать массу сказок сразу и массу рассказов. Тихие стали будни курсантских погон, как стирание подошвы ботинок об асфальт.

Не понимали все, и это бесило, замыкало.
 
В такие минуты, близкая далёкая жена была рядом… Дорогая жена. Как он её называл: «Моя, ты девочка». Как тяжело осознавать это на расстоянии времени и сотен километров.

Получали получку. Получка старалась каждого найти и пополнить его, исхудавшийся карман. Время сверяли по прилёту стаи ворон, они долго кружили над зданием казармы, шумно галдели, затем усаживались на свою ветку, на своё насиженное место. Шум взбудораживался от притока новых ворон, они всё галдели, перебрасываясь криком между собой. Чёрный след перьев терялся и путался между ветками, куча перьев слеталась сесть на поджатые ноги крепко вцепившихся лапок в ветку.
Воронья стая, укладывалась на ночлег, точнее усаживалась, но может и правильное - первое. Ротный лёг в госпиталь, все успокоились и приутихли, кажется, и начальник школы успокоился от отсутствия горе-педагога. Начальник школы сожалел, что взял его в школу, это было заметно. Но все терпели, а Роман рисовал на партийное собрание фото листовку, на командира роты, этого педагога. В киоске Роман купил книгу Кобо Абэ.
Сегодня Роман начал собирать комсомольские взносы. Половину он собрал. Время,  с каждым днём гласности и очередной демократии пахло всё больше стоячей водой, но теперь её стали болтать и она стала нехорошо пахнуть.
Ночью он просыпался от возни. Серёга ходил в туалет, засыпалось плохо. Снова снилась железная дорога и стук колёс, снова он ехал куда-то. Так опротивело ехать и ехать куда-то. А тема снов назло ему не менялась, а продолжалась и продолжалась.

Конрат настойчиво орал: первый взвод подъём! Подъём!
За ним подхватился Махмулиев: «Строиться на физический зарядка!» - протяжный голос таджика заглушал первый, потянулись и первые выходящие. Вороньё просыпалось, заляпанная правая сторона тротуара зеленела и желтела от птичьего помёта. Слышались карканья просыпающихся, но ещё спящих ворон. После двух кругов на разминки вороньё стало вылетать из зелени деревьев, словно летучие мыши, вороньё летело в сторону свалки. Завтрак был накрыт, рота строилась поспешно, чтобы не опоздать.

Унылые пальцы свисали, им не хватало сил…
- Тебе нравится музыка? Любимой её назвать было нельзя. Музыка Востока. Рука с утра рисовала акварелью облака. Отмель отсвечивалась на море, перекидывая глянцевые барашки, пенистых волн. Солнце снизу охватывало всё снизу - художественная фотография. Всё играло, заигрывало друг с другом. Рука рисовала облака, пепельные, голубые тени. Они ложились мягкой кистью, отражая солнечные лучи, пропуская их дальше сквозь себя, всё дальше, через берег и верхушки деревьев, куда-то на северо-восток. Утром моросил дождь похожий на утреннюю росу. На кителе зыбь капель устало таяла и медленно исчезала, впитываясь в материю, в человека, в злость войны. Сколько раз он смотрел на деревья, они походили на великанов, большие липы были выше трёхэтажного дома. После обеда Роман пошёл за посылкой. Через плац проходил как через минное поле или линию фронта, но патруля не было. Он уже перестал бояться той армейской глупости, которая была на срочной службе, но теперь он боялся теперешней  настоящей глупости, той, что пряталась  и появлялась неожиданно.
- Иди за салом…
- А ты откуда знаешь, что там сало?
- Давай иди, - и Сашка пошёл к себе в каптёрку. Романа не ожидал, что будет сало, а его было на один-два раза, это у кого, какой аппетит.
Море было грязное и акварелью получалось плохо, как не хотелось этого делать, рука, потягиваясь из облака, обмокала кончик кисточки в море красок и рисовала облака, облака сливались и просвечивались, они были мутными и одновременно чистыми.
- Пусть он придёт! Я должен рассказать, я должен рассказать опять и снова, как сладко жить, как сладко побеждать моря и девушек, врагов и слово.
А если, всё-таки, он не поймёт мою прекрасную, не примет веру и будет жаловаться в свой черёд на мировую скорбь, на боль - к барьеру!..
Роман принёс посылку, сказал своим соседям по кубрику, чтобы заходили в художку, ели с чаем халву, но никто почему-то не шёл.
- Заходи, заходи - это зашёл дежурный по роте Ионов. - Пей чай, стакан в столе.
- В армии демократии нет, есть субординация и устав, и ещё, что-то неизвестное, никому неизвестное, но глупое, - так говорил капитан и уходил из школы, на учебный аэродром замом, уходили другие взводные, и даже не жалели об уходе. Потому что там было лучше.
Земляк ел и ел, он ел больше других.
- У вас пятачка нет?.. - он прибежал ещё, Роману стало  самому неудобно от того, что тот бегал и ел ещё.
- Гони меня, а то не уйду.
- Иди к ё… матери!..
- Ну, да, так я и пошёл - он огрызнулся, взял в руки пряностей, которые пекла жена и ушёл совсем….
Рука дорисовала акварельный горизонт. Вечерело. Небо покрывалось простынёй сумерек. Они убаюкивались, протяжный мягкий слог катился по побережью, смешиваясь с жёлтым песком, и превращаясь в лисий хвост, будто женщина ягодицами водила влево-вправо. Воровать чужие мысли он не любил и вообще он не считал, что он чьи-то мысли ворует, если и повторял, то это было лучше в данном случае, и он выражал своими словами свои мысли, иногда похожие так, ну и что. Лежащие газеты щекотали локти рук, шрифт проникал к нему через волосатые руки  и останавливался в тени пор. Человек дышал песчинкой поры и всасывал через неё всё. А вдруг не было бы их так много, а была бы одна пора на одного человека? Может ли такое быть? А вдруг может? А почему бы и нет! - возражали поры отголоски умершего рядом человека. Сжавшееся сердце его судорожно покачивалось на весах жизни этой, ещё этой, а та жизнь уже готовила маленькую гирьку и всё становится  там уже там. Спящие люди звали уснуть снова. Человек готовился всю жизнь к этому. Он засыпал и просыпался и вспоминал себя там, так это уже нигде. Он, лежащий на чистой простыне, акварельного неба качался на часах, а они шептали ему так томно в уши что-то. Роман сидел на занятиях всё равно, каких, от этих только зуд, в ушах и руки болели от постоянной, никому не нужной писанины.
«Советские Вооруженные Силы - школа воспитания гражданской ответственности мужества и патриотизма» - это была тема занятия. Теперь вопросы: съезд о формировании гармоничной личности, как условие построения коммунизма.
Советские Вооруженные Силы (СВС) - школа воспитания.
Литература: «В.И.Ленин. На деловую почву» т.35,стр.408-409.
«Задачи союза молодёжи» т.41,стр.298-318.
Программа КПСС
Материалы Январского (87г.) пленума ЦК КПСС.
Резолюция 19 ВПК
Учебник » Служба Родине».
Майор рассказывал об афганцах, о Ельцине, конференции, семейном порядке и др.  Сравнивая с капитаном родной роты, этот замполит казался солиднее, курсанты почти повально спали, а у этого замполита роты нет, потому что, тот кричал, чтобы не спали.
 - Давайте запишем, товарищи!
Курсанты, как лейкопластыри стали отрываться от стола и стали записывать каждый своё, какую-то фразу…
…Отрывок седьмой… это было безбожно, это было беззаконно…
«Красный крест» уважается всем миром. Они видели, что идёт поезд не с солдатами, а с раненными. Они должны были предупредить, о заложенной мине.
Несчастные люди они уже думали о доме. Рядом за столом  сопел спящий курсант, а впереди лежали плашмя другие курсанты, их спины согнулись, от усталости человеческого внимания.
 - Они что дураки нападать, они же знают, что у нас, тоже есть ракеты. Политбюро смотрело всем составом со стенда, на всех сразу в ленинской комнате. В окно смотрели глаза. Тишина природы подсказывала своё новое решение. Пошёл дождь. Пошёл проливной дождь. Белый бюст Ленина смотрел вправо, наверное, там был коммунизм, он всегда смотрел вправо. А для всех сидящих слева шёл дождь в окне…
- Второе: высокая нравственность, кто скажет – получит оценку отлично. Ну, кто?..
- Так, что же советским воинам присуще? - это самопожертвование во имя будущих поколений… Майор рассказывал о лейтенанте-герое, который был сбит, и сколько он держался, и как умер. В общем всё это было интересно, даже, почти всё из газет и телевизора. Он старался хоть как-то заинтересовать их, но это было безуспешно.
- Третье,  товарищи: коммунистическое отношение к труду. Ещё полчаса до окончания лекции, окно посветлело.
- Муж в море ходит Валюту привозит… голос: - а она на берегу, с кем-то….

         А если подбросит мамаша, папаша впереди.  Илькун не выдержал и улёгся  прямо на стулья.
- Так бы и раньше, - подумал Роман, глядя на
курсанта.
- Куда же его устроить…там есть Иван Иванович, что такое хлеб, заранее всем известно. Минуты досчитывали шаги, просыпались: головы, руки, ноги, веки, голова отрывалась от стендов на стенах.
Встать! Смирно!.. Сегодня Роман заступал дежурить на КПП. Развод был сначала у родной казармы, затем на плацу всего отряда. Мимо прошёл патруль. Время 2.16 мин.  Развод всего суточного наряда начинался в 17.45, опаздывал Витя  П. Прапорщики и матросы стояли и разговаривали, дежурный по части делал обход караульной службы.
- Барабанщик играй сбор!
Направо, шагом марш! Наряд пошёл на службу. Роман, Витя П. и прапорщик пошли на КП№1. Роман стоял на маленьком КП. Мимо ходили, кто попало, знай, открывай ворота и честь отдавай.
- Можно мы на пятнадцать минут в кафе?
- Ладно, идите… Они потянули спичка, кому, когда спать. Роману спать выпало с 12 до 3 часов ночи. Витя П. пошёл в столовую на ужин. Прошло время, по очереди поели все трое.
А что это у вас там? - и кивком головы молодой старший лейтенант показал в сторону места встречи с родственниками. Действительно это походило на небольшой зверинец. Девчонки сидели на ногах у матросов, техников, те и другие курили, курсант с подружкой сидели скромно рядышком, кто-то, кого-то целовал, целовались в засос протяжно, со вкусом. Детвора играла рядом с постом. Роман смотрел на детей, думая о своём. Две собаки, особенно одна, настойчиво и судорожно пыталась заполучить своё собачье счастье близости. Дети внимательно смотрели на собак взгляд ещё недопонимал происходящего, дети смотрели просто так, играючи, Роман отогнал собак. Они разбежались в разные стороны.
- Ну, что ты такая грустная, собака? Ты, наверное, не в настроении, да? Ну, скажи, что ни будь. Роман говорил с собакой, заглядывая другу в карие глаза.
- Она бегает за тобой, то есть это твой друг - да?
– Нет, это чужая она прибежала откуда-то.
В четыре часа ночи вернулась автоколонна с ночного марша. На улице совсем стемнело.
Неподалеку собака пеной рвала, её хватали судороги, пена текла со рта и капала на асфальт, такая белая пенистая пена. Собака судорожно дёргала головой в сторону, срывалась с места и бегала, потом подбежала и облаяла Романа. Глупость, такая! Это проходило, и она снова была спокойна и чувствовала себя нормально. Через время собака снова рычала, Роман стоял у будочки с окошками и смотрел на небо, белые облака, в просветах были видны звёзды. Он заметил спутник, он летел высоко и был почти не заметен. Сначала он подумал, что это падает звезда и загадал желание, но оказалось, что это спутник. Спутник скрылся за облаками. Сегодня была пятница, баня, а они мыться будут у себя в казарме. День только начинался, темнота рождала частички будущего дня.
Карпенко опоздал на сорок пять минут, сказал, что фильм смотрел, это было не оправдание. Роман пошёл в казарму спать. Он уснул почти сразу. Сон был крепкий. Он проснулся от толчка в плечо.
- Без пятнадцати три - картавый голос разбудил его и ушёл в коридор…



                Глава тринадцатая.

Роман получил сегодня письмо и очень обрадовался. Жена писала: »Сейчас всё больше представляю, как ты приедешь. Больше всего жду, как доченька тебя встретит, так рада за неё уже теперь».

На улице тихо все спят. Два не понятные мира - жизней: во сне и наяву. Язык устал повторять одно и то же. Незаметно листья деревьев становились подвижными, шелест их рождался шумом ветра. Он сидел один и был одинок в своей участи. Никто не приходил и не посягал на тишину, на службу, охраняемый объект. Все дружно мирно спали. Народ вдруг отчётливо почувствовал беспечность и отрешённость. Все отсыпались от войн, всех войн сразу. Народ наслаждался сном, он им сытился, объедаясь каждой минутой сна. Различные ведения повторялись, время от времени.
 - Товарищ прапорщик, пять часов, вы просили разбудить….
- Проверяющих не было? – вставая с топчана, сразу спросил дежурный. Он встал, оправился, пришёл в себя. Они так постояли недолго. Роман надеялся, что он скажет, то чего он ждал.
Он сказал: «Приляг, поспи». Топчан на сон был лёгкий, Роман лёг на него и сразу уснул.
- Помощник: «вставай!»  - Роман проснулся и стал вспоминать сон, он им поделился с дежурным.
Я буду приходить сюда, и спать на топчане, очень хорошие сны снятся.

(…к счастью он умер на прошлой неделе в пятницу, повторяю это большое счастье для брата… и начал он свою безумную работу ещё сравнительно молодым, а кончил её стариком… и умер он ночью за работой.)

Удивительного сна хватило, чтобы свежо выглядеть и чувствовать бодрость лица. День суетился, обгонял одни события другими. Вчерашний мальчик, на велосипеде приехал в гости. Они долго разговаривали.

Тебя как зовут?
- Серёга.
- А меня Роман.
А тех дядей тоже звали дядями Ромами?
- Вот видишь, ещё один дядя Роман.
- Ты, наверное, в детский садик ходишь?
- Да. – А, сколько тебе лет? - Пять.
- А в школу, когда пойдёшь через год?
- Нет, мне будет шесть, шесть с половиной, семь, семь с половиной….
А почему ты так считаешь?
Когда я пойду в школу, мне будет семь с половиной.
- Пусть будет так. Роман понял, что семь с половиной это тоже точка отсчёта, только для этого мальчика.
- А я думал, что  у дядей, что с ножами детей нет, а только у тех, у кого есть пистолет.
У тебя жена есть?
Есть жена и дочка ей полтора годика.
Ей два годика?
нет, ей год с половинкой. Так Серёжа понял сразу, сколько лет дочке дяди Романа.
День летел со своей жарой и духотой. Акварели, ах, эти акварели. Руки великих мастеров свисали после долгих часов работы. Руки свисали с кресел, из них капала кровь, кровь рождённая духом усталого таланта, той вдохновенной истомы. Капли крови капали в море, наполняя силу великой стихии, кисть окуналась в частичку плоти души и рисовала человека с его внутренним миром. Посторонние давно метались под ногами и закуренными ртами наполняли то гнездо замочной скважины, где десятая доля сантиметра выдавливала свой узор и линию. Тюбик зла истощался и слипался стенками. Было не прилично себя сдерживать в этом аммиачном месиве лжи и фальши. Эти внутриутробные микробы. Пожирали себя, там не зачав, в себе материнства, не касалось кнопки пуск, а жизнь, как окончание неоконченного сна повисла.
Нечеловеческая суета, праздничного бала приближала день полёта нашей могучей авиации.

Шакарим был передовым человеком своего времени. Ему были нужны  родовые, национальные побуждения, ибо никто другой, он понимал, что совесть и память-основа основ человеческой жизни.

Так куда душа девалась,
Что природа им дала?
Только войско и оружие
да торговые дела -
Вот чем заняты «науки»
все столетия до сих пор, позабыть о состраданье
в дебрях яростного зла.
Дескать, добрый я душою -
пустозвонные слова!
Пред жестокостью бессильны
все обиды все права.
Таи, где царствует оружье, -
Справедливости там нет
Лучше смерть, чем знать:
На свете зло  живёт и ложь жива.
            
 Шакарим Худайбердыев.

Роману всегда хотелось улететь раствориться между акварелью и сухим маслом на палитре. Стать изнанкой собственных брюк, неуклюжей, корявой изнанкой удобного реального мира. Очень хотелось убежать на поверхность немыслимого облака.
Письма приходили неожиданно, но это Романа радовало, вселяло новые силы для терпения. Сестра написала письмо, а он подумал, что мать, почерк был похож. Жена прислала коротенькое письмо такое детское письмо - писулечку. Так не хотелось расставаться с письмами. Он знал, что всё равно он будет там, рядом с ними, пусть пройдёт ещё два месяца, и он будет с ними. Железный войлок набивался за шиворот и тёр, нестерпимо тёр шею. От этой боли сверлило под лопаткой, позвоночник пересвистывался всеми кусочками своих костей, меж собой.
- Увольняемые, строится перед казармой! - голос буйно командовал. В порту была сирена, возвещая, что время 18.00.
- Всем рассаживаться в лен комнате, на просмотр кинофильма. Так наступила и продолжалась вторая половина дня. Деньги позвякивали в глубоком кармане «пистончик-карман», подмигивал глазком. Праздник начался в субботу перед ужином, старшина построил всех и по книге начал проверять личный состав   роты. Вечерняя проверка продолжалась долго.
- Разрешите стать в строй!
- Становитесь, ещё один, наверное, обделался.
Посыльные выйти из строя. Ну, а Ли на глубоком ручнике.
- Сколько вас было в прошлую субботу?
- Двое…
- Красногорский ведите роту на ужин.
- Равняйсь! Смирно! В походную колону. Правое плечо вперёд, шагом, ма-рш!
- Левое плечо, от тормоз! - кто-то из строя съязвил.
А у них в Белоруссии так ходят, - добавил вслед старшина.
Рожа свиная, рыбий глаз, - посыпались в адрес уже слова из строя.
- Рота!..
- Ну, рахит, собака, - так крестили Красногорского со строя.
- Вольно! Рота на месте стой раз-два!
- Товарищ старший сержант ужин накрыт, дежурный по роте старший сержант. Прошла какая-то пауза.
- Налево! Если на вечернюю прогулку станете в такой обуви, пеняйте на себя.  Угрожающий вид старшины, был скорбящим и глупым. После ужина Роман сидел в художке. Зашёл Витя Пулашов.
- У тебя есть конверт?
- Да. Роман дал ему конверт.
- А листочек есть?
Роман дал ему лист бумаги. Витя П. сел у окна за столом писать письмо. Из коридора послышался голос: - Строиться на вечернюю прогулку!».
В конуру зашёл Серёга
- Идиоты, придумали прогулку, надо строиться!
- Уже строятся? - спросил Роман.
- Да!..
Самые плохие дни в учебных подразделениях это праздничные. Тебе начинают навязывать то, что не интересно, давно уже не интересно и от этого, ещё больше появляется отвращение, и негодование, порой переходящее в ненависть, и злобу. Под таким давлением много дров можно наломать. Целый день водят, как дрессированных собак за верёвочку. Дежурный по части ходил перед строем мимо каждого взвода и подозрительно выглядывал, что-то выискивал.
 - Считает, как скотину, - кто-то со строя  сказал. И действительно, как скот на бойне, сколько голов, сколько хвостов…
Главное в армии уметь считать, если ты умеешь считать, то ты уже хороший командир и начальник, а остальное, так себе. Глупая и чёрная ирония лезла в голову, но от этого становилось спокойнее.
Кто-то шутил: «Самое страшное в мире это: «Спид, инфляция, и морская авиация».  Ну, первые две болезни переставляли, кто, как мог, третье оставалось главное, чтобы под третье рифма была, остальное чепуха.

Роман сидел у окна художки и читал письмо. Кажется, немного поуспокоилось всё вокруг. Он читал письмо из дому. Подумалось: «а вдруг пахнет?» Он принюхивался, - почти нет. Ведение пробиралось между листиков и строк тетрадной бумаги. Очень хотелось услышать запах дома, родного человека. Последние слова в письме  были такие: вообще где-то на днях ещё напишу. А пока целую. До свидания». 17.08.88г. Он свернул письмо и перестал отвлекаться.

- Приготовиться к построению на просмотр программы «Время» на улице. Старшины ушли, ещё до построения. Хотелось уже спать. Однообразие службы унижало, обделяло духовную жизнь, просто жизнью.
Многие думали одно, делали второе, говорили третье. Не жизнь, а притворство, глумление над самим собой и это не только в армии, но и на гражданке. В армии
это более выражено. Роман первые две недели хотел уехать из этого болота низости, но остался назло себе, назло нетерпению своему. Ему было интересно посмотреть весь этот спектакль. И он остался, скрипя зубами, от непонимания всего происходящего вокруг. Он проснулся рано, как в будний день, он думал правильно, ему, так показалось.
Форма одежды была праздничной – кремовой. На завтрак была картошка - порошковое пюре - такая дрянь, её никто не ел, и дали по две конфеты, это было похоже на детский сад. Дождь шёл, понимая, что в этот день он совсем не нужен, но он шёл, то усиливаясь, то успокаиваясь.
Перед завтраком командир объявил, что двое из второй роты опоздали из увольнения, они пришли, без четверти три. А это ЧП. Все ждали решения командира школы.
- Строиться перед входом в казарму!
- Здравствуйте, товарищи!
- Здравия желаем, товарищ капитан!
Поздравляю вас, с Днём ВВС Советского Союза!
- Ура! Ура! Ура!
- Правое плечо шагом, ма-рш! Строились на плацу. На большом плацу всего отряда.  Весь отряд стоял на плацу. Командира школы ещё не было. Перед школой стоял замполит школы. Перед первой ротой вышел командир роты.
- Здравствуйте товарищи!
- Поздравляю вас, с Днём ВВС СССР!
- Ура! Ура! Ура!
После поздравления роты командиром роты все успокоилось и все стали на свои места, справа у строя. Пошёл мелкий дождь, через время он усилился. Через несколько минут дождик перестал. Командир отряда полковник подходил к плацу.
- Равняйсь! Смирно! Равнение на средину! Шаги измеряли плац, духовой оркестр играл марш, барабан бил такт в ногу. Командир отряда подошёл к школе прапорщиков.
- Здравствуйте товарищи!
- Здравия желаем товарищ полковник!
- Поздравляю вас, с Днём ВВС СССР!
- Ура! Ура! Ура! Он пошёл дальше здороваться с каждым подразделением в отдельности. Он поздоровался со школой техников, и школой моряков. После построения и приветствия, короткой торжественной части, прошлись торжественным маршем  мимо трибуны и дальше по дороге к казарме. Было воскресенье, время одиннадцать часов, первая рота и вторая частично  сидели в лен комнате в ожидании «Утренней почты», как назло передача была интересная, а это уже пятьдесят процентов бодрости на целый день. Пела Пугачёва…
- Рота, строиться перед казармой! - Только этого не хватало, подумали все, но никто после команды и не двинулся с места. Все сидели и смотрели «Утреннюю почту». В лен комнату вошёл замполит роты, этого собственно и ждали, все потихоньку стали выходить, рота построилась перед казармой. Перед строем стоял замполит и ст. сержант Комратьев.
- Рота, равняйсь! Смирно! Старшему сержанту Комратьеву объявляю лишение одного увольнения.
- Есть лишение одного увольнения - пробурчал сержант.
- Стать в строй! Замполит нашёл козла отпущения и наказал Ком-рата, хоть это было и нечестно.  Распогодилось, выглянуло солнце, становилось всё лучше и лучше. Все пошли на стадион смотреть спортивные мероприятия. После обеда собирали деньги, на фильм в город… Кто-то заступал в наряд, в тёмных фруктовых трусах (заступал в наряд) он стоял и затягивался сигаретой, его неуклюжая грудь сжималась от удушливого дыма. Кто-то неудачно шутил: » после длительного летаргического сна проснулся товарищ Сталин - всем участникам съездов строиться на Красной площади с тёплыми вещами!» Действительно шутка была злая и страшная.
На куриных яйцах была выбита штампом дата 9.08 – этого года, а сегодня было 21.08, наверное, холодильники сильные были. После обеда сводили на кинофильм в город.

Думбадзе за один день, и даже не заметив этого. Роман получал такое удовольствие для самого себя. И почему всегда, когда дело касается отношений мужчины и женщины читать хочется ещё больше, хочется упираться  двумя руками о стол и стучать ногами об пол…

«…Бочана остановил машину у обочины дороги.
- Ты куда? - крикнул Бочана, Мария не ответила. Она бежала утопая по колено в снегу.
- Бочана,  иди сюда! - позвала она. - Встань! - сказала вдруг Мария, оттолкнув Бочану…
Бочана поднялся.
- Отвернись! Бочана повиновался. И когда он вновь повернулся к Марии, он не поверил своим глазам: обнаженная Мария стояла перед ним словно ведение непорочного ангела божественной красоты.
- Что ты делаешь, глупышка простудишься!
- Два года я ждала этого дня, дорогой…
И вот дождалась и теперь со мной моё солнце. О какой простуде ты говоришь? И Мария обняла Бочану…
Мальчик и девочка с сумками за плечами, возвращавшиеся из Коджарского интерната застыли на месте пораженные необычным зрелищем.
- Гляди-ка  Натия! - воскликнул мальчик, показав рукой. На поле саманно-голубым прозрачным пламенем горел снег.
- Куда? спросил водитель, включая счётчик.
- К Марии - ответил Бочана
- К кому? - повернулся удивленный водитель.
- К Марии! Закон вечности был брошен в шкаф на полку, как отживший сегодня день, он прожил свои положенные часы жизнью глаз и внимания».

Теперь другое тяжёлое и сильное, оно  потрясло и сжимало виски в тиски жизни. Книга тягуче просачивалась в невидимые клетки взаимоотношения и счастья. Счастья общего и за каждого в отдельности.

-Ты не видел Витю П.?
Нет, но, наверное, стоит где-то на тормозе.
- Витя, тебе упрёк от товарища - хотел сказать Роман, но передумал. Ни к чему обижать, почём зря. Нижнее бельё нательных принадлежностей постоянно торчало своими манжетами и выглядывало из кителя, оно тем ошеломляло самолюбие. А не носить эту дрянь было невозможно, на чёрный день она была ходовым товаром для подшивки воротничков. Роман подтягивал стоечку воротничка повыше и укорял себя, снова за это. Понемногу сбывалось трёхлетнее собственное прорицание, оно тяжёлым камнем всплывало по миллиметру со дна илистого пруда. Не верилось, но время многое изменило и перечеркнуло старые листья бумаг и вовсе их уничтожило. У него были собственные стихи, но они ушли и не возвращались.

Фотография близко,
Лица смотрят в глаза,
и  Ничто не хохочет.
Не зовёт и меня.
Хочет взять эта сила
про людские края.

Снится дорога железная.
И вагоны горят.
Улыбается дочка,
Хочет «Папа» сказать,
И слеза отзовётся,
упадёт и опять.

Так проехался долго,
По чужой стороне
И оставил я дома,
То, что долго искал
Вдалеке…

Я приеду к вам люди.
Вытру ваши глаза.
Я утру свою гордость
И скажу: «Я люблю Вас,
Как прежде, Вы любите меня».

Почему-то обыденно
замусолено, грубо…
Жизнь играет в чужую.
Я кровать не целую.
И растают все строчки,
Снова высохнут вдруг.
Я приеду, родные!
Я приеду домой.


Роман заметил, что он после каких-либо трагических, лирических случаев в литературе или по телевизору, да и вообще он не удерживался, и слёзы наворачивались, сырые мысли трезвонили и бубнили под нос, коверкая слова.
От чего мне так радостно и свободно! Именно свободно. Подумаю о завтрашнем дне и, как будто его нет. Посмотрю на стены, как будто нет и стен. И так свободно, словно я не в тюрьме, а только вышел из какой-то тюрьмы, в которой сидел всю жизнь. Что это? И всё же, где та рука, с кисточкой? Дайте мне её! Дайте! Он кричал громко, словно был прав. Возвратные моменты памяти и воспоминаний стягивали штаны, и голый зад напоминал детство. И не у каждого был горшок ещё, любимый горшок детства.
Роман подумал: «Почему не было командира школы? Нет, он был. Ему докладывали утром, но он не поздоровался, наверное, обиделся, за, то опоздание курсантов из увольнения, и правильно, стоит того. Уже второй раз перед праздником, такое свинство подсовывают. Не было командира второй роты. Командир второй роты, кажется, дал слишком много свободы своим питомцам, а они и рады стараться. Первая же рота не боялась своего командира, просто каждому не хотелось иметь лишние неприятности. Уж этого никому не хотелось иметь. Замок первого взвода «мозоль» рассказывал: «мы зашли с ним в кубрик, он на четыре кости бух и упал, и руками поплыл, под кроватями, и ещё говорил: «если вы не находите нарушений, вы должны их найти, если их нет, вы их найдите!»
Эти новости произвели какое-то по-человечески не понимание у Романа. Курить всегда шли под угол казармы, на участке первого подразделения, первого взвода, первой  роты.
- Всем зайти на программу «Время». Седьмой взвод собирал чемоданы. Они ехали на стажировку. Как этого ждали все остальные. Ему так не хватало того общества, где бы он летал на крыльях фантазии и стихов, он бы и улетучивался, а светские дамы благоухали его стихами внимая устам его. Так безутешно глупо мечтал Роман, вслух проливая воду из души»

…Утром на разводе, пришпорив коня белой масти, ахалтекинец был просто великолепен, он играл икрами, изогнутая шея гордо поворачивалась в жестах, подъехал командир школы: смуглый азиат, он превосходно держался на коне, его привязанность к лошадям ему импонировала,  играя шпорами и шурша позолотой уздечки, он подъехал к строю.
- Здравствуйте, товарищи курсанты! - он здоровался выдержанно, с паузой.
- Здравия желаем, товарищ подполковник! – рявкнул, как хлопок строй курсантов. Лошадь заходила в танце на месте.
- Мне обидно и прискорбно сообщать, что нашлись два человека, которые наплевали на всё на честь, на совесть школы, своё и наше звание. Пренебрегли тем достоинством военного человека и совершили проступок. Я докладывал сегодня по инстанции, и было неудобно слушать упрёк со стороны начальников свыше. Я прошу курсантов выйти сюда, да вот сюда. Все повернули головы в сторону, стоявших на крыльце курсантов.
- Нашлись два негодяя, извините меня за такое ругательство, но чаша обиды за проступок и пятно на школе меня переполняет. Они опоздали из увольнения на четыре часа, перед этим происшествием ко мне подходил курсант Багишев, с просьбой отпустить его домой и решить вопрос семейного характера, и после этого, пожалуйста, вот, что преподнёс в ответ! Эти два курсанта будут отчислены из школы прапорщиков.
- Прапорщик Пешков, ко мне! Роты в распоряжение командиров рот!..
Первая пара была (ПП) полит подготовка читал майор Дедов, без месяца пенсионер, как он прежде выразился. Тема занятия: Научное мировоззрение - основа коммунистической убеждённости защитников Родины.
Первый вопрос: Сущность коммунистического миро - воззрения и его основные черты. 17-съезд о дальнейшем повышении культуры советских людей.
Второй вопрос: Коммунистическая убеждённость – фундамент идейной стойкости советских воинов. Роль прапорщиков в идейно-политическом воспитании личного состава. В.И.Ленин об идейной закалке воинов.
Литература: «Манифест» Коммунистической партии», «Что делать» В.И.Ленин.
Программа КПСС Материалы 19 ВПК и Июньского Пленума(1988).Учебник служба Родине. Задачи Союза молодёжи.
Первый час закончился, и было, в скором порядке решено провести на втором часе комсомольское собрание школы. Надо было дать соответствующую оценку проступку двух курсантов. Подошёл секретарь комсомола школы лейтенант Зуев, командиры взводов. Собрание открыл майор Дедов.
Не буду пересказывать всего, уже много знакомо, но не понимаю. Было сказано, сам командир школы инструктировал каждого в отдельности и вот результат. Командир школы не подошёл к первой роте, хотя там было двадцать один человек, а во второй шесть человек и нашлись двое, которые подсунули свинью.
- Выйдите, расскажите, как это случилось? На середину вышли два провинившихся курсанта.
- Был в увольнении, опоздал, пришли в два часа 45 минут подробности рассказывать не желаю. Я виноват перед второй ротой, взводом и командиром взвода. Я полностью согласен с наказанием в мой адрес. Говорите, спрашивайте, чтобы потом не задавали вопросы.
- Ты ведь знал, что не прав и знал, что ты делаешь, так зачем ты это сделал?
- Можно я? - попросил командир их взвода.
- Пожалуйста.
- Я, как командир их взвода хочу сказать, что лично сам инструктировал, что командир школы пришёл, ещё и спросил: «Куда пойдёте?». «В кино сходим, посмотрим». И вот на тебе. Во взводе они отличники, на хорошем счету, но есть со стороны Бачишева высокомерие к товарищам, какая-то отчужденность, вроде крестьянству, а он интеллигент, голубых кровей. Он не такой и хороший, взыскания у него есть. Я не понимаю, как же так можно было сделать, сознавая всё происходящее.
- А что в объяснительной они написали? - спросил кто-то из зала.
«Мы прогуливались по парку, встретили знакомых и пошли с ними, затем они попросили остановиться у них, а сами перевели часы назад…
- Извините перевести назад это можно, но не заметить трёхчасового перевода времени, я думаю нельзя, - продолжал командир взвода провинившихся. Они отсиживались в кустах, пока уйдёт командир школы и роты. А командир роты ещё говорил: - может, дождусь их, пока придут». А они вон, какие бессовестные.
- Кто ещё хочет выступить?
- Можно, я не комсомолец, но хочу сказать, что они сразу, как-то уединились от всего взвода, от всех. Они были всюду одни, они постоянно что-то делали в классе, всегда,  постоянно одни, Бачинев играл в духовом оркестре. Уходил он рано, приходил поздно, отдельно от всех, его почти никто не видел.
- А куда же смотрел коллектив? Где же вы были?
- Можно я, человек взрослый, вполне сложившийся в свои годы и его переделывать - это невозможно, это не оправдание, но за полгода сделать, извините ничего невозможно….
- Он  ведь уже разведённый и кажется надо делать выводы, тем более собирался жениться на хорошей девушке, а тут воспылал к третьей. Это не понятно, это не серьёзно.
- Кто ещё хочет выступить?
- Я! - Роман решил сказать несколько слов. В зале образовалась тишина, все ждали, что он скажет.

«В переулок сходи трёхпрудный,
В эту душу моей души…»

- Я хотел бы сказать, что эти высказывания, выговора это всё правильно и моё решение: строгий выговор, с занесением в личную карточку. Хотелось бы выразить сожаление второй роте, их проступки - это общие проступки, потому мы их все вместе и решаем. Я их не знаю, и потому о них говорить не буду.
Обращаюсь к первой роте, пусть все сделают выводы, пусть это очередная формальность не покажется назойливой мухой, но, чтобы потом по окончанию стажировки никто не пенял на себя, что вот мол, не уберёгся, не уберегли. Я женат у меня ребёнок, но думаю, что многие подтвердят, что «бегать» можно, но можно и потерпеть, а если уж невтерпёж, то помни, что ты не один сюда приехал, а таких много.
У меня всё!
Ответственность не только за свои поступки перед собой, но и перед товарищами, эта система хорошо работала для самовоспитания людей, тем более военных. Кто-то ещё говорил, но говорить было бесполезно, этот вопрос был исчерпан.
Все разошлись на занятия по классам. Романа забрал замполит писать комсомольскую документацию.

Гаснул ветер, как мы умилённый
Этим первым весенним теплом
Был тревожен Арбат оживлённый
Добрый ветер с участливой лаской
Нас касался усталым крылом.
В наших душах, воспитанных сказкой,
Тихо плакала грусть о былом.
Он прошёл - так неожиданно! Так спешно!
Тот, кто прежде помог бы всему,
А вдали чередой безутешно
Фонарей лучезарные точки
Загорались сквозь лёгкую тьму….
Все кругом покупали цветочки,
Мы купили букетик …К чему?
В небесах фиолетово-алых
Тихо вянул неведомый сад,
Как спастись от тревог запоздалых?
Всё вернулось, на миг ли? На много ль?
Мы глядели без слов на закат,
И кивал нам задумчивый Гоголь,
С пьедестала, как горестный страж.

Ах, сколько дней и ночей он находил счастливым мигом жизни. И та женщина, неповторимая женщина -зеркало, которая отображалась в нём всегда и всюду. Он был ей счастлив и преклонялся ей, да-да. Он был молод в это время года, и он преклонялся пред музой женского пола. Ветер поднимался выше домов и деревьев, в это время Роман находил себя сопричастным с той самой, которая пронеслась мимо. Дома и окна…  Он бормотал, что-то сидя на столе.

«Жизнь приходит не грохотом и громом,
А так: вроде падает снег.
Лампы горят, к дому
подошёл человек.

Длинной искрой звонок вспыхнул.
Вошёл, поднял глаза.
В доме совсем тихо,
И горят образа.

Ноги свисали, болтаясь, словно оторванные ниточки, болтались туда-сюда, туда-сюда. Волны, тронутые багрянцем - ещё недавно померкли. Брезжился берег.

В тёмной арке, как пловцы,
Исчезают пешеходы.
И на площади, как воды
Тихо плещутся торцы…

Только там где твёрдость светила
Чёрно-жёлтый лоскуток  злится,
Словно в воздухе струится
Желчь двух главого орла!

Мандельштам лежал в сероватом пальто,
скрестив на груди руки, закрыв глаза - был очень похож на Пушкина».

Новое расписание, Серый повесил на «зловещей цепи империализма», из наглядной агитации, расписание движения самолётов из Калининграда. Романа интересовало пока два направления: на Донецк и Симферополь.
- Давай потанцуем! - и Витя П. ударил Романа по плечу. Витя П. стоял и раскачивался на ногах, большой Витя П., большой сонный ребёнок шатался на ногах-сваях.
- Надо делать разрядку, разминку. Я вот 25 лет не работал, теперь вот сижу, работаю. Медленный танец наполнял стены музыкой радости, все  улетучивалось через окно, скрываясь за листвой большой липы.

Домики, с знаком породы,
С видом её сторожей
Вас заменили уроды
Грузные в шесть этажей…

«…где бежала горничная на звонок, из бабы ягинского кухонного жерла, нёс почтальон письма, куда мы выбегали, непослушные и счастливые; где кипела родником жизнь

Когда мы ещё были дома,
Когда тополя цвели,
Когда в дождевой пыли
Мы кружились под рокот грома -
Я стою одна и роюсь в мусоре,
деревенской пыли,
обломанных кусках кирпичей;
подбираю - нашла один и другой –
блестящий кусочек кирпича….

- Я хочу в Испанию, или во Францию!
- Ну, ты и губу раскатал. Пока это невозможно, потом когда договоримся.
- Долго ждать….
- Украина, как ты богата своими сыновьями по всему миру. Великому миру космоса и хохлов, они повсюду, как и евреи, где хохлы, там космос души и сердца, это нельзя пересказать, особенно в песнях.
- Небоскрёбы, небоскрёбы, а я маленький такой…
- И такое, поёте вы?
- Да, а что петь им ещё?..

И пусть смеётся вся страна
раздетым задом, чуть проснувшись,
И я хохол, и вот она,
И все мы, все оттуда!..

Куплеты срастались злой иронией, и в ней прорастал нежный цветок, может подснежник…

A Рaris Seule! Oh! Une Jenna fille de seize ans! Quelle horreur! Oh.si la pauvre Mania le savait!

В Париже! Одна! О! Шестнадцатилетняя девушка! Какой ужас! О, если бы бедная Маня это знала! (франц.)

«Я хотел бы прижаться к обугленной лошади…»

С утра события начинались вечерними информациями. Они были контрастны и ошеломляющи в какой-то степени.
- И заведётся же сука!..
- Вот бы поймать!
- Завтра на комсомольском собрании я этот вопрос подниму….
- Рота подъём!
Вставать было очень трудно, тяжёлый сон проваливался обратно в упругую сетку кровати. На зарядке рота пробежало круг, затем свернули на студ. городок. Все опасались помётного дождя, просыпающихся ворон.
- Строиться, на утренний осмотр!
В линию взводных колон, становись!
И ещё неприятное сообщение. 
На войсковой стажировке в Хребтово покончил жизнь самоубийством Шалкомский, он повесился. С самого утра об этом только и говорили. В роте появился вор – это вторая новость. Такие вот события надвигались дождевой тучей с самого утра. Моросил дождь, затем небо распогодилось, и солнечные пятна проглядывали сквозь листву.
Спокойствие нового командира взвода успокаивало не только курсантов, но и предметы на столе.

Роман открыл журнал «Ровесник»: Дио открыто демонстрировал всю силу. Наградой стало всеобщее признание в 1983 году по итогам хит-парада американского журнала «Биллборд». Дио был назван лучшим рок-певцом года, а западно-германский «Металхаммер» назвал его первым вокалистом 1985-1987 годов.
Пластинки: «Неудачник»(1984г.), «Священное сердце»(1985г), концерт «Антракт»(2986г.) и, наконец «Дурной сон» (1987г… на этой пластинке играет вместо Кэмпбелла гитарист Крэт Голди.) Вот что сказал Дио: «Мне  самому трудно объяснить этот успех, но может быть это дело в тематике песен? Сейчас многие поют о временах «средневеково-мистических», рядятся в рыцарские доспехи на сцене. Но ведь рыцарство - это уважение к тайне, к женщине, к тайне высокой любви. Тоска по такой высокой любви, по приключениям и подвигам во имя Дамы, мечта о прекрасной Даме, а не просто подружке, живёт в сердце каждого молодого человека. Несмотря на свой возраст и жизненный опыт, я немного грустный, но всё же – оптимист, неисправимый романтик, может слушатели чувствуют это?».
ALICTCOOPER «Подними руки и воскликни» 1987г. «Моя задача шокировать, безмозглых буржуа и снобов» - сказал однажды Купер. CIASH «Вас вызываем Лондон»1979г. Регулярно, раз в пять недель в лондонский  международный аэропорт прибывают весьма странные личности африканских, индийских и других национальных одеждах или в обычных европейских костюмах, которые съезжаются сюда из Нью-Йорка Бомбея, Тель-Авива, Банга или Кинтасы. И каждый сразу направляется в самый центр английской столицы к дому №17 по Частхауз-стрит. Деловой мир сушился и скрещивался.

- Штаны только держат руки в карманах, тут совсем можно повеситься на брючном ремешке. Роман замечал своё похудание и относился к этому болезненно. Последние дни ему тошнило, голова кружилась – чувство голода надоедало.
Подробности никого не интересовали. Подробности о самоубийстве шептались везде по школе. На почве ревности он и повесился. Роман его знал, они говорили о фотографии, о столовой и об общих проблемах.
Вечером говорили о воре, который украл у своего товарища пятьдесят рублей, все думали о тени, которая ходит по коридору и кубрикам и может зайти к ним в кубрик.

Роман лежал, в голову лезли всякие мысли, страшные мысли. На следующий день он сидел и обедал. Все знали кто вор. Смотреть на вора не хотелось, не хотелось и всё, он смотрел и ничего не понимал, мусор, дерьмо, страшный винтик сломался в человеке. Починить его было трудно, и эта трудность заключалась в безвыходном положении времени. В плену у самих себя.
- Уволить из рядов советской армии, таким людям не место в вооруженных силах.
- Комдрат не спи, проснись!
- Чё, ты прицепился к Комдрату - вступился  Чендрик.
- Рохов, Володя! - он поднял голову, он подошёл к нему.
- Послушай, надо ваш духовой оркестр использовать на вечере, прощальном вечере, это будет подарок всем нам курсантам и офицерам, короче кто захочет. Вечером, когда чистили картошку возле столовой, Рохов высказывался, что нечего каркать на занятиях, спит человек, пусть себе спит.
Романа это не обидело, но захотелось плюнуть на всех и всё!
Та правда и справедливость, которую он уважал и считал святым чувством человека, становилась притупленной, и он, поумнев, молчал, пусть, что будет, не меня так вас, и чёрт с вами. Романа по голове стукнуло что-то тяжёлое, но он устоял, он привык, когда это тяжёлое напоминало тупой предмет в тупой голове.
Перхоть падала вниз бледным снежным инеем. За окном и в правду. Тошнило очень и часто. Он хотел пойти в санчасть, но его отговорили, сказали, что там плохо кормят и вообще запах хлорки, и пустые мёртвые коридоры большого здания. Стены и двери с надписями несуществующих врачей, они переходили из одного кабинета в другой и путали следы, погони больных людей.
Среда. Этот день был хим. днём. Надо носить противогаз, это надо приобретало навязчивый характер и потому с ним расставались ещё в обед. Тошнота проходила после съеденных булочек перед обедом, но и после обеда. Люди смотрели на него деревянными глазами стульев, а ножки мешали говорить и поворачиваться языку во рту. Серёга лежал, как всегда на столе, он лежал тихо на боку, его ехидная крысиная рожа, с усами хотела что-то нюхать и ковыряться в чём-то плохом. Саша ходил не бритый, он замучался работать на строевой отдел. Он, казался, взрослее других и старше других, но его наивность, и доброта  ставили в неловкое положение, и он от этого страдал, он не понимал отношения к себе, порой он бесился, как зверь в клетке, но они его успокаивали, и эта агония негодования утихала. Сашу в столовой матрос оскорбил: послал на три буквы. Саша писал рапорт дня три, но потом, тот матрос извинился, и всё прошло, и стало никому не интересно.
Схема сохла на столе в художке.
Роман сидел и ждал, пока она высохнет, чтобы потом писать ещё, Роман думал, что кому-то, его записки надо, эти тайные записи кому-то понадобятся, и они дойдут до будущих людей, тех, которые поймут его правильно, хотя бы приблизительно. Поощрялось: невежество, хамство и т.д. Общество перевернулось, с ног на голову, и пик неумытости общества стал всех стеснять, от собственной грязи, свисающей комками по телу снаружи и внутри. Это убеждало и оставляло безнадёжность думать иначе.
 
Им  мерещились женщины; груди свисали вниз, набухшие соски кололись о грудь, лобок старательно упирался обо что-то, и, провалившись, натыкался постоянно на что-то живое… Едва это мерещилось, всё пропадало бесследно, и оставалась лишь тишина и стены с высокими потолками, со старыми красками чужих картин, и их взглядов на эту жизнь. Кто-то читал про Ван-Гога и Мопассана, они читали и постоянно засыпали, оставаясь со своими фантазиями наедине…
- Что же она даёт? Что даёт, или дала? - вопросы и ещё вопросы задавали себе курсанты о своём пребывании в школе прапорщиков. Самое первое, что она даёт это чисто армейское представление и понимание своего присутствия в ней. То постоянное присутствие только в этой среде заставляет думать по-другому уже, с какой-то неугомонной ответственностью, с глупым отношением к собственному мнению. Что же касается культуры и всего остального возвышенного, парящего, то тут пропасть. Уже то, что уровень быта оставался на низком уровне, можно сказать убогом.
Да, и вообще, это была формальность, на армейском уровне.
Притуплялись чувства, обострялись эмоции, тоска по живой плоти.
Перед вечерней проверкой пришёл матрос,  гипнотизировать, кто пожелает.
- А гипнотизёров в армию берут!?
- У нас всех берут, - последовал безразличный ответ. Курсант, что повесился, действительно повесился. Командование боялось уже, а вдруг ещё кто-то повесится…
- Армия, если бы он был с ней вместе, то ничего не случилось бы, а так эта школа стала преткновением, неожиданным поворотом жизни, вот и случилось, то, что случилось, вот он и повесился…
- Она вроде загуляла, или подгуляла, с кем-то...
Он на чердаке повесился собственного дома.
- Да если у нас так часто начнут вешаться, то получки на всех не хватит. Все говорили и говорили, то про одно, то про другое, но говорили. Часы электронные стали, батарейки сели, а без часов было неудобно. Со школы уходили многие офицеры и прапорщики, потому что делать в этой «дубовой академии» нечего. В школу отправляли несостоявшихся летчиков и безразличных прапорщиков, все равно, где служить. Замполит роты, так на комсомольском собрании и назвал школу прапорщиков - «дубовая академия». Но раз есть школа, то должны быть и преподаватели.  Больше всего замполит не любил, когда Роман сочетал чёрный цвет с красным.
- Это цвет траура! Берите другой, а этот  не надо. Замполит настойчиво старался в этом выглядеть правым.
- Я везде рисовал и писал и ничего в этом трагического никто не видел и не находил…
Я могу переделать. Получилась пауза.
- Ладно, оставляйте - обиженное лицо уступало, в который раз этому несносному курсанту.
- Чёрт с ним - подумал  про себя замполит.
И Роман продолжал писать.
Наряд пошёл за кипячёной водой в столовую, значит, старый наряд по роте сдавал дежурство новому наряду. Это было постоянно и всегда, словно рефлекс. Серёга-сурок вскочил на стук от ерзания пальца по двери: – Саня!
Серый встал сонный и встревоженный. Голос послышался ещё за порогом:
- Давай пошли быстренько - да ещё и противогазы надо сдавать, хим. день закончился, если уже давно не закончился. Роман пошёл пройтись, а заодно он погладил брюки, с обеих сторон, даже самому понравилось, затем вернулся в художку. Снизу через окно послышался голос Вовы, он был настоящий буль- баш. Роман подумал: почему так, когда приезжаешь, то тебе всё кажется новым, чужим и одновременно праздничным, а проходит время и это трёхзначное чувство меняется на: старое, знакомое, нудное.
По части школы заступил старшина первой роты по прозвищу «рыбий глаз». От него ожидали фокусов. Снизу звенели бутылки - Серёга шёл сдавать их в магазин. Многие смеялись, а Серёге ничего, плевал на смешки, а свое дело делал туго…

«А она - она тем временем полюбила меня, это ничего, что между нами было две тысячи вёрст расстояния, и что возле неё вертелся, какой-то второй, не то третий муж - она полюбила меня, как немного подержанная Маргарита  не совсем свежего Фауста. Я не вхож в кабинет чёрта  и не знаю его планов; и я решительно не могу вам  объяснить, какой смысл был в его затее; вероятно обыкновенное желание напакостить - не больше».
Захотелось домой, и мечты вознеслись… 

Утром ели хлеб с маслом. Хрон отбирал хлеб, взяв два куска, он отложил себе, потом взял чашку с маслом. Масло лежало не аккуратно, он ножом долго не думая отхватил раз-другой и намазал себе на хлеб, Азиат и Рожон  смотрели подозрительно, и искоса на кусок хлеба, было интересно, сколько же он намажет, Сахленко взял чашку и стал мазать хлеб, он спокойно мазал, хлеб плавно покрывался тонким слоем сливочного  масла. Рожон смерил количество намазанного  масла взглядом женских глаз и успокоился, доедая кашу.
Следующее утро было такое же, как и вчерашнее и позавчерашнее.
 Вороний помёт пятнами лежал на асфальте. Рота «горохом» бежала по большому кругу.
- Пока будем молчать, пока не скажут сами - огласил замполит роты у командира роты…
- Можно взять почитать «Огонёк»?
- У нас, только техническая литература, только офицерам и прапорщикам.  Майор Шуйман сказал, из политотдела выписывают.
- Это на наши деньги выписывают «Огонёк» и другое, а читают офицеры и прапорщики, ну ничего. Роман ушёл из библиотеки в класс. Занятия в учебном корпусе продолжались. Вторая пара была: «военная администрация», в отсутствии ротного, предмет вёл неизвестный, да и бог с ним. Роман и Серёга пошли в художку, кто, чем заниматься; Роман дописывал стенд-план для занятий, Серёга давил на «массу».
- Замполит ходит, чего его шут носит? - сказал неожиданно Роман.
- Вставай! Открой двери! Серёга вскочил, достал свою писанину, его внешний вид был недоступен. Вошёл замполит.
- Кто вам разрешал, чего вы тут?
- Я пишу. Мне, капитан Емков, со строевой, дал работу.
- А мне, взводный разрешил писать.
- Я таких разрешений не давал. Пока занятия идут в лен комнате, пишите тут, а потом в класс, там работать, ясно?
- Ясно!..
- Закрывай двери! Серёга закрыл двери и полез в шкаф, что-то полистал, порылся, затем улёгся снова на стол. Никто не хотел ехать в отпуск, в Кёнигсберг, так называли Калининград, сокращённо Кёник. Не местному и в части было интересно. Солнечное тепло, как свет от лампы освещал только море и то не всё, а лишь часть. Там было райское тепло и мерцание вечерних зайчиков.
Роману снилась железная дорога, он бежал по вагону, переходил из вагона в вагон и снова бежал. Он знал, что его ждёт, только этого не хотелось, только спокойствие и покой семейного уюта и быта. Снились люди родные и чужие, они становились близкими. Он забежал в туалет, чтобы спрятаться, но не успел, его засекла она и дёрнула за двери, он нырнул в дыру и скрылся, она бросилась его спасать и исчезла. Он появился и стал её спасать, вытащил её грязную, всю в дерме, оно стекало с неё и грызло запахом нос… 
Такая гадость приснилась ночью. Он проснулся и не мог больше уснуть. То ли утро, то ли ночь. Захотелось в туалет, он встал, обул тапочки и пошёл в туалет…
- Сколько времени? - спросил Роман у дневального.
- А сколько надо? - буркнул голос.
- Ну, сколько,  Лёха?
- 25 минут седьмого. Не верилось…
- Сколько?
- Полтретьего, это подходит?..
- Да это подходит, а то полседьмого это совсем не надо - урчал про себя Роман, заходя в туалет. Роман лёг в кровать, а спать не хотелось. Часы по радио пикали полседьмого. Действительно было полседьмого, он встал с кровати, и снова удобно уселся.
- Первая рота строиться на приборку! Команды подавались автоматически. Мётлы и веники давно мели тротуар и асфальт.
- Так почему же Ленин прав в своём учении, мировоззрении, если взять первую стадию социализма (о коммунизме нет речи), разбить на составные части и получится многоступенчатая ракета, правда конца полёта не видно, сплошная темень. Желание совпадало с присутствием логики мышления, и кое, каких жизненных укладов. Страна усыпана учениями Ленина, Маркса, Энгельса и других учителей, мужей и мужчин. Получается некая учёная табличка, с которой снисходят все советы и слова, наивысшее учение - их и его - энного ума. Такая лестница, по которой иди, соблюдая дистанцию лестничных перил, и спокойно дойдёшь до вершины. А если постараться представить, что ни учений нет, никого не было, и нет, нет и всё. Вот, нет ничего, социализма – раз, коммунизма – два, религий – нет. Остаётся неведомая спокойная частно собственническая философия самоутверждения, где каждый постарается быть правым. На данный день эта безысходность и непонятный путь, о котором и не думают.
Есть нечто, которое и руководит всем: устав, конституция, съезд, пленум, конференция, библия – открывай, смотри и живи. Один умнее, другой глупее, получается господство и государство - повелевающий корень, привилегированный, созвучный друг другу корень зла и добра. Корень, впитывающий в себя всё, то широкое и великое, вбирающее бесконечно в себя алчность и забытье, предназначения поглощается двумя типами: классами, отрядами. Не насекомые и животные, а люди и человек - то великое, что сотворила природа, нарушая инстанции эволюции живого на земле. Такого маха дала природа, вспять никак, только через уничтожение, и катится теперь вспять, то великое и алчное, собирая урожай небылиц первозданного человека. 55 томов работ и компромиссов истории, взглядов, таков итог жизни человека, отработанного, износившегося, и если не мысль подкосила, то здоровье устало сопротивляться с мыслью о будущем, даже лучшем. Что мешает быть богатым, умным и не порочным?  Он разговаривал долго, слушать самого себя было интересно, потому что ответ терялся ещё в вопросе. Роман возвращался, к нему раз за разом и забывал надолго, пока, что-то не подхлёстывало, и он снова мучил себя догадками…