Нераскрытое дело майора протасова

 

Борис Николаевич Протасов слыл в нашем городке личностью легендарной. Без малого тридцать лет он прослужил следователем, и за время службы раскрыл рекордное количество самых невероятных и запутанных преступлений. Судачили, будто бы он обладает даром предвиденья, владеет приёмами гипноза, поэтому, дескать, преступники так быстро сознаются в своих злодеяниях.

Ничего такого на самом деле не было. Это был профессионал своего дела, въедливый педант с прекрасным аналитическим умом и острым глазом, психолог, отлично пользующийся в работе дедуктивным методом. Часто мельчайшие, казалось, ничего не значащие детали, на которые его коллеги могли не обратить внимания, для него становились отправной точкой, идя от которой, он мог раскрутить хитроумные преступления.

Когда он вышел на пенсию, его пригласили работать в частное сыскное агентство, и он не отказался: здоровье у него было прекрасное, да и работа эта ему вполне подходила. Жена Протасова умерла десять лет назад, детей у него не было, он больше не женился и жил в своей «двушке» тихим бобылём.

Эта печальная и невероятно странная история, перевернувшая жизнь Протасова, началась поздним осенним вечером, когда он после работы вошёл в только что отремонтированный лифт своего дома и увидел на его стенке кривоватую надпись черным маркером с коротким словом — «лох»

Большинство людей, скорей всего, даже и не обратили бы внимание на эту бессмысленную надпись, но Протасова, верного девизу: «Чисто не там, где метут, а там, где не сорят», эта мазня возмутила. Человек военный, дисциплинированный он имел чёткую и активную жизненную позицию. Либеральных «толераций» он не признавал, был прям, консервативен, голову в песок никогда не прятал. Мог, к слову говоря, в переполненном автобусе поднять на ноги молодых людей, делающих вид, что они едут в пустом автобусе, когда рядом с ними в толчее и духоте томятся пожилые люди, беременные женщины и инвалиды. Делал он это просто и эффективно, без нотаций и уговоров: подходил к такому задумчивому индивиду-наглецу и громко и жестко произносил командным голосом: «Резко встал, новобранец! Уступил место женщине!». Действовало это безотказно.

Южане-ларёчники боялись его больше, чем налоговых обирателей: с теми договаривались — с Протасовым договориться было нельзя. При нём всегда был фотоаппарат и диктофон, пользовался он ими с большой пользой для дела. Появляясь неожиданно, он выявлял продавцов, которые продавали несовершеннолетним пиво и сигареты, и отвертеться торгашам уже не удавалось, он «сигналил» в прокуратуру, а чтобы дело не спустили на тормозах, контролировал ход дела и непременно добивался наказания для проштрафившихся, причём совсем не боялся тратить на это своё личное время.

Неудобный это был человек для нынешней начальствующей братии, принявшей «присягу» верности диким законам рыночной экономики, но, как говорится, и один в поле воин, если он умеет воевать.

Вот и сейчас он твёрдо решил: «Этого я так не оставлю. Вычислю подлеца, заставлю прилюдно оттирать эту абракадабру, а заодно и остальные гадости в подъезде. А родителей его расчихвостю, чтобы за детками-акселератами цвета индигового дерьма присматривали».

А между тем, в его голове непроизвольно уже возник слабенький буранчик, частенько становившийся предтечей мощнейшего мыслительного тайфуна. Мозг зацепился за это короткое слово, которым (его острый глаз это давно заметил), были нынче испещрены стены многих подъездов города. Это означало только одно: Борис Николаевич уже начал некое расследование, стал анализировать и думать.

Весь вечер он размышлял о том, почему именно этим словом украшаются теперь стены подъездов, лифтов и заборов. «И раньше, — думал он, — реже, чем сейчас, но всё же появлялись слова из трёх известных нехороших букв на заборах и стенах, но это можно было объяснить: слово это появлялось в связи с подростковым гормональным всплеском, плюс — естественное, дурацкое желание выпендриться, похулиганить. Теперь же пишут какое-то постное слово, больше похожее на выдох или междометие. Само слово, впрочем, в нынешних исторических реалиях, конечно, не без смысла: означает оно сущность человека наивного, которого можно легко «надуть», человека упустившего какие-то возможности, индивида, не добившегося успеха, оставшегося на обочине жизни. Но, чёрт побери, скажите мне на милость, чего ради какие-то идиоты ходят и пишут именно это слово? Не о себе же пишут, в конце-концов, не себя же лохами обзывают? Когда пишут «Петров лох» — тут мне понятно: успешный господин выставляет чёрную метку неудачнику, лоху Петрову, но в большинстве случаев пишут-то это тоскливо одинокое «лох»…».

Некая неоформившаяся мысль томилась его в голове. Утром в лифте он внимательно рассмотрел слово с помощью мощной лупы, из лифта он вышел в сильной задумчивости.

После обеда ему пришлось ездить в предместье по одному делу. В доме, в котором ему довелось быть, стены были расписаны всякой гадостью, в том числе и новомодным «лох». Когда же он вернулся на работу, то и в лифте дома, в котором находилось сыскное агентство, появилось это слово, хотя ещё утром его не было. Тут Протасова посетила нелепая мысль: а не один ли человек всё это калякает, уж очень почерк сходный? Это нужно было проверить: педант Протасов обязан был проверить свои мысли. Всю следующую неделю он фотографировал это слово везде, где оно ему встречалось. Скинув снимки на флешку, он отнёс их в горотдел своему старому другу графологу Логинову. Резюме графолога выглядело совершенно невероятно: «Все слова написаны одной рукой».

Не верить другу Протасов не мог — он был настоящим профессионалом, но и скепсис присутствовал, заставляя сомневаться. Согласиться с тем, что какой-то бездельник-идиот шатается по всему городу, ездит во все его концы и даже в пригород ради того, чтобы черкнуть маркером три буквы было трудно. На такую «работу» нужны не только время, но и средства — городской транспорт и бензин, если он ездит на автомобиле, стоит денег и немалых. И поразительно: при такой невероятной активности «художника» никто и никогда не видел этого неуловимого подлеца!

В эту ночь Протасов лёг спать поздно. Сидя на кухне за крепким чаем, он на листе бумаги написал слово «лох» и, рассматривая его, пытался сделать какие-то выводы.

Сделал он следующее заключение: слово это очень лёгкое для написания — это почти клинопись. В самом деле: л — это просто галочка, или закорючка; о — кружок; х — крестик. На написание такого слова уходит минимум времени, а учитывая, что во время этой зловредной акции нужно не попасться — это, конечно, являлось благоприятным фактором для марателя стен: закорючка — кружок — крестик — гадость сотворена!

У Протасова на написание этого слово уходило две секунды. Размышления привели его к мысли, что графология всё же не математика и ошибки возможны. Твердо он уверился пока лишь в одном, что пишут это популярное словцо совсем юные подлецы, с неустановившимся почерком (о каком почерке можно говорить сейчас во времена компьютеров!), от того и схожесть написания. «Пора заканчивать это гиблое дело», — решил он, но неудовлетворённость и сомнения остались.

Вскоре у него образовалась череда командировок по одному невероятно сложному делу. За два месяца он побывал в Москве, Ростове на Дону, Воронеже и Нальчике. Он ездил с фотоаппаратом и по инерции снимал все увиденные на стенах факсимиле из пресловутых трёх букв. Собралась порядочная коллекция автографов. Вернувшись домой, он снёс снимки Логинову и попросил сравнить новые снимки со снимками первой, местной серии. Изумлению его не было границ — Логинов сообщил, что все слова написаны одной рукой!

Протасов впал в транс. Такого в его практике ещё не было. Он изменился, стал раздражителен, задумчив, после семилетнего перерыва вновь стал курить. Согласиться с тем, что он не в силах разгадать этот ребус, ему не позволяло самолюбие. Тоскливое состояние безысходности однажды даже попыталось подкинуть ему идею плюнуть на эти бредни, успокоиться, свалив всё на сверхъестественные силы, мистику. Этого он совсем не мог сделать, потому что был прагматиком и закоренелым материалистом. Внешне он продолжал жить обычной жизнью, но внутренний надлом лишил его уверенности и покоя. «Надо дать воде отстоятся, — решил он, — в конце концов, всё как-то должно проясниться».

И однажды его осенило! В голове ярко вспыхнуло: «Логинов! Скотина! Да он же меня за нос водит, за дурака держит! Прикалывается! Он же всегда был мастак по части розыгрышей. Ну, мерзавец, ну, подлец, как я раньше не догадался! Фиаско приколиста будет страшным. Будет и конец дружбе! Я, в конце концов, следак и сам могу «разводить» людей. Напишу это слово сам, отнесу своё творение Логинову и попрошу сличить его с прежними автографами. И если он мне скажет, что оно совпадает по почерку с прежними словами, получит он от меня по первое число».

В девять утра он стоял у двери кабинета Логинова с листком бумаги, на котором написал ненавистное слово.

— Вот, — сказал он, — представляешь, обнаглели — в почтовый ящик бросили! Прямо-таки, лоховская эпидемия какая-то. Егорушка, сравни с моими прежними материалами, пожалуйста.

Логинов устало и грустно глянул поверх очков на Протасова.

— Ты бы завязывал, Борис, с этой галиматьей. Крыша может съехать, она и у меня уже съезжать начинает.

Но Протасов насел на друга и тот пообещал ему, что сделает всё через пару дней. Через два дня Логинов положил на стол перед Протасовым лист бумаги, с коротким резюме: « Все 586 слов написаны одной рукой».

Протасов прочитал и расхохотался. Погрозив Логинову пальцем, он весело проговорил:

— Вот ты и попался! Козёл же ты, Егор, редкостный! Тебе что, делать нечего? Долго ж ты надо мной стебался! Последнее слово писал я! Вот этой самой рукой два дня назад на своей кухне. Хороши шутки — друг называешься, забудь, что мы знакомы.

— Делать мне нечего, Боря. Факты — упрямая вещь, — ответил Логинов. — Тебе, Боря нужно отдохнуть. Развеяться. Съездить в тёплые края. Ты устал.

— В тёплые края, говоришь? Развеяться? Совершеннейшая ты скотина, Логинов! — закричал Протасов и, разорвав резюме, швырнул клочки бумаги вверх к потолку. Выбежал он из кабинета друга совершенно взбешённым.

А дома его ждало сильнейшее потрясение: на его новенькой металлической двери, облицованной под светлый дуб, чёрным маркером было выведено проклятое слово. Протасов простоял перед дверью целую минуту, иступлённо бормоча: «Подлецы, подлецы, подлецы и наипервейшие лохи, мерзавцы и трусы!».

Чтобы оттереть слово пришлось смочить губку ацетоном, после чего на месте слова осталось серая прогалина, портившая вид новенькой двери. Четыре рюмки водки свалили Протасова на диван. Он забылся тяжёлым и беспокойным сном.

В три часа ночи его будто пружиной подкинуло. Дико ныла голова, через минуту он понял, что в этом виновата не только водка: за стеной его квартиры слышались дикие крики, ругань и плач детей. Протасов недавно поставил на вид соседу, пьянице и дебоширу, что он не потерпит его выходок, и если ещё хоть раз он услышит такого рода свару за стеной своей квартиры, то примет действенные меры. Зная, что Протасов слов на ветер не бросает, месяца на три сосед утихомирился — и вот…

Протасов долго звонил в соседскую дверь. Когда дверь, наконец, открылась, расхристанный сосед долго изучал лицо Протасова и, бросив: «Отвалил, лошара», захлопнул перед его носом дверь.

Протасов раздумчиво постоял, осмысляя услышанное, зашёл домой, нашел в столе чёрный маркер и вернулся к двери соседа. Он аккуратно вывел на двери соседа жирное — лох. Отойдя от двери на шаг, полюбовался своей работой и подправил букву Л, добавив ей завиток.

После он, влекомый непонятным порывом, исписал этим словом двери квартир со своего шестнадцатого по третий этаж.

На третьем этаже, зашипев: «Что ж ты делаешь, лошок!» — его схватил за руку крепкий мужчина в пижаме.

— От лошары слышу! — расхохотался ему в лицо Протасов.

Мужчина занёс кулак для удара, но Протасов ещё не утратил милицейских навыков. Он перехватил руку мужчины, вывернул её на излом. Мужчина стал кричать. Вышли люди, скрутили Протасова. Вызвали милицию.

В милиции, в той самой, в которой он много лет прослужил, его для приличия часик подержали в закрытой комнате, после напоили чаем с печеньем, покорили немного. Его уже решили отвезти домой, но он попросился в туалет. Возвращаясь из туалета, он маркером, который у него не догадались изъять, жирно вывел на двери начальника милиции проклятые три буквы. Маркер у него отобрали и вызвали «скорую».

На следующий день Логинов пришёл в психиатрическую больницу проведать друга. Он говорил с главврачом и тот сказал, что Протасову нескоро придётся покинуть гостеприимные пенаты больницы.

— Нельзя ли мне увидеть его? — попросил врача Логинов.

— Да ради Бога, — согласился врач. — Только не давайте ему ничего пишущего. У нас здесь сплошные лохи-графоманы. Один каждый день в Европейский суд пишет, требует с Чубайса 799900012 евро моральной компенсации за обман народа. Шельма! Точно как высчитал! Другой мемуар про Горбачёва строчит, доказывает, что «меченый» был агентом ЦРУ, третий, пишет письма Пан Ге Муну с одной фразой: «Миру — мир», но на конвертах почему-то пишет: Торжок, Тверской области, улица Ленина, 7. Ваш — тоже фрукт, ходит тихо и у всех просит фломастер. Зуд у него писательский.

Логинов говорил с Протасовым в коридоре. Тот просил у него карандаш или авторучку, не получив ничего, погрустнел и на все увещевания друга согласно кивал головой. Логинов просил его образумиться и вернуться к нормальной жизни.

Следующие две недели Протасов ходил по больнице, блаженно улыбаясь, слушая, присматриваясь, а после напросился к главврачу.

Вальяжно усевшись в кресло, он поведал главврачу о жутких нарушениях, творящихся в его скорбном заведении, о которых тот, само собой, знал лучше него. Больной не больной, но «следак» он и в больнице «следак». Протасов открыл нарушения, которые прямо попадали под статьи уголовного кодекса. В своей скорбной епархии главврач поставил дело на рыночные рельсы. Среди больных было полно людей здоровых, закоренелых преступников, «косивших» под ненормальных. У этих был отдельный рацион, спиртное и сигареты, телефоны. Всё это было, конечно же, не «за так», да и сами эти «больные» не таились, бахвалились, что скоро со справкой из «дурки» они выйдут на волю. Кроме всего, неплохие денежки имел главврач и с призывников, которых сердобольные мамаши и папаши с деньгами отмазывали от службы, было и банальное воровство, недовложение продуктов в блюда, побои и много чего противного сердцу Протасова.

Главврач выслушал Протасова и, криво ухмыляясь, вызвал санитаров. Когда те скрутили совсем не сопротивляющегося Протасова, он приказал:

— Вколите этому лоху настоечки смирительной.

Вкололи. Протасов пять дней не мог ходить, поднялась температура, начался жесточайший, болезненный понос. Когда он оклемался, то выкрал у плотника, чинившего окна, гвоздь и дверь кабинета главврача украсилась весьма неприятным для него словом. Вкололи «настоечки» три раза. Больше Протасов не бастовал.

Выпустили его через полтора года, неузнаваемо постаревшего, бородатого, седого. К двери своей квартиры он подошёл с пакетом, в нём лежали яйца, масло, кусок сала, помидоры и хлеб. Его будоражили радужные мысли о ванной, яичнице на сале, теплом шерстяном халате. Однако попасть в квартиру никак не получалось: ключ не открывал дверь. Дверь была та же, но замок, по всему, другой.

Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге возник моржеподобный мужчина в кальсонах, а за его спиной «моржиха» с бананом во рту.

— Те чё надо, лошара? Нажрался, хату не можешь свою найти? — процедил мужчина, окидывая Протасова презрительным взглядом.

— Я собственно… домой пришёл, — промямлил Протасов.

— Чё?! — морж стал багроветь. Он повернулся к «моржихе» и расхохотался: — Он, домой пришёл, Тань?!

— Это моя квартира, я был в больнице… вот вернулся, — сказал Протасов, предчувствуя с тоской, что всё это он говорит впустую.

— Эту квартиру мы купили год назад, — пропищала «моржиха». — Хозяин этой квартиры умер, и наследников у него не было. Наш юрист проверял все документы.

— Да нет же! Здесь произошла какая-то ошибка, — безо всякой надежды пробормотал Протасов.

— Умер, я тебе говорю. Умер хозяин этой квартиры, — сказал моржеподобный, и, развернув Протасова за плечи, дав ему крепкого пинка, захлопнул дверь.

Из подъезда Протасов вышел сгорбившись и побрел, куда глаза глядят. Очнулся только тогда, когда оказался у кладбищенских ворот.

Испуганно озираясь, он потоптался у калитки и вошёл в кладбищенский двор, в центре которого высилось здание администрации, а перед ним стояли ряды дорогих иномарок.

Был тихий и тёплый июльский день. Раскидистые ивы клонились над могилами, где-то куковала кукушка, щебетали птицы, воздух был чист, пахло свежескошенной травой. Всё здесь было ухожено, чувствовалось, что здесь уважают порядок и есть хозяин.

Протасов вдруг вспомнил, что на этом кладбище похоронена его жена, и он уже более двух лет не был на её могиле.

Он взволновался и, оглядевшись, засеменил по посыпанной кирпичной крошкой дорожке. Ему нужно было обойти здание администрации, но когда он поравнялся с ним, его окликнул человек с сигаретой во рту, стоящий на крыльце здания:

— Не понял я! Николаич, ты, что ли?! Какими судьбами? Век тебя не видел. Если гора не идёт к Магомеду — Магомед идёт на кладбище? Ты чего такой понурый?

Протасов поднял голову и узнал Кротова, директора кладбища. Когда-то в 1993 году, в самый пик разгула бандитизма, у него выкрали дочь и требовали крупный выкуп, грозя отрезать ей пальцы за просрочку платежа. Кротов обратился за помощью к Протасову, а тот лихо раскрутил это дело. Дочь вызволили из плена, похитителями были люди Лёньки Мороза, крутого и жестокого мерзавца, наводившего ужас на жителей и особенно на торгашескую братию. Вознаграждения с Кротова Протасов не взял, на что Кротов сказал ему:

— Мужик! Рад буду видеть тебя в моей ойкумене.

Кротов любил ввернуть к месту и не к месту умные словечки или выражения. Протасов тогда, улыбаясь, ответил, перекрестившись:

— Свят, свят, свят…

Но точку поставил в том разговоре всё же Кротов, сказавший:

— Все здесь будем.

Когда умерла жена Протасова, Кротов ему «отомстил»: не взял с него ни рубля, ни за погребение, ни за место, ни за мраморное надгробие — добро он помнил.

Конечно же, Протасов догадывался, что Кротов не лыком шит и водятся за ним грешки, которые тянут на статью (и не одну), но он не знал, что Кротов после освобождения дочери лично расстрелял Лёньку Мороза и пятерых его нукеров, закопав их трупы в соседнем с кладбищем лесочке.

— Николаич! — спускаясь с крыльца, и пожимая руку Протасова, воскликнул Кротов. — Никак ко мне в гости пожаловал? Что-то ты неважно выглядишь.

Протасов, переминался с ноги на ногу, смотрел в землю и молчал. Кротов внимательно оглядев его, участливо спросил:

— Стряслось что-то, Николаич?

Протасов поднял голову и заплакал.

В своём кабинете Кротов напоил Протасова чаем с лимоном и коньяком и, выслушав его историю в кратком изложении, изрёк:

— При современном развитии глобальных мировых проблем усугубляется социальная несправедливость и абсурдическое апостасийное мироощущение.

Опрокинув рюмку коньяка, он продолжил:

— К сожалению, друг ты мой ситцевый, сейчас не 93 год. Тогда я всяким хитрожопым бандитам-менеджерам из агентств недвижимости, что хаты у людей бедных отжимали, в два счёта мог обеспечить местечко под камнем в моём хозяйстве. Эмпирически это было сделать просто — все мочили друг друга, как в американских вестернах. Французы говорят, что когда стадо быков задавит человека — искать виновного бессмысленно. Сейчас мы вступаем в новую фазу абсурдной демократии, её законы замешаны на толерантном, то бишь, на педерастическом киселе, но тем не менее я попробую твоих обидчиков «вразумить». А пока поработаешь у меня. Мне нужен сторож. Прежний спился. Будешь жить в прекрасном бунгало с русской печью, там есть топчан, стол, стул, свет. Получать будешь двадцать тысяч рублей — это нормально, не спорь, это больше, чем твоя пенсия. Будут премии по ходу дела. Кроме всего, есть дело и по твоей части; хорошо, что я тебя увидел. Нужно одно дельце раскрутить. Кто-то меня подсиживает, спихнуть хочет с насиженного места. Неплохо было бы узнать имена этих козлов, и дать, хе-хе, восторжествовать справедливости.

Улыбаясь, он, подморгнув Протасову добавив: «Pereat mundus et fiat justitia» (Правосудие должно свершиться, даже если погибнет мир).

Протасов, согласно кивая головой, спросил:

— Как дочь ваша Настенька?

— Настя-то? Она в городской Думе заседает. Председатель Совета по этике.

— А жена?

— Какая? — хохотнул Кротов. — У меня этих лахудр длинноногих и коротколобых было… Идем, покажу твой особняк. Особняк для «особняка», — скаламбурил он.

Они шли к сторожке тенистой липовой аллеей. Протасов ободрился, он стал успокаиваться. Неожиданно Кротов остановился и выругался.

— Погоди-ка, — вот же тварюги! Нет у тварей ничего святого! — сказал он, и быстрым шагом прошёл к могилке без ограды, но уже с плитой из тёмного камня.

Протасов пошёл за Кротовым. Побледнев, он уставился на надгробие, на котором кто-то мелом кривовато вывел ЛОХ! Кротов вырвал из земли пук травы, стёр надпись, и сказал раздражённо оцепеневшему Протасову:

— Знаешь, что объединяет всех лохов? У них у всех один почерк. Последнее время страна стала массово идентифицировать себя в этом качестве.

 

Послесловие

Протасов жил на кладбище вполне счастливо, ему здесь было хорошо. Каждый день он приносил на могилу жены цветы, подолгу сидел на скамейке, мысленно разговаривая с ней. Между делом он распутал дело, порученное ему Кротовым. Оно оказалось с очень неприятным запашком: захватить кладбище — доходнейшее предприятие, намеревались дочь Кротова со своим мужем, владельцем местного пивзавода.

Узнав об этом, Кротов три дня пил, запершись в кабинете. А через некоторое время пивзавод неожиданно сгорел (неполадки в проводке), зять Кротова пропал, говорили — уехал в Англию, дочь неожиданно сложила с себя депутатские обязанности и пошла работать кассиром в один из магазинов, принадлежащих её отцу.

Протасов умер в своей сторожке во сне. Ему приснилась жена, с которой он шёл, взявшись за руки по бескрайнему полю с цветущими васильками. Они шли улыбаясь. Протасов не захотел больше просыпаться, — так хорошо ему было в этом его последнем сне. Когда вспомнили о нём и пришли в сторожку, он лежал на спине, на лице его застыла улыбка.

Кротов похоронил Протасова рядом с его женой. Поставил надгробие из мрамора, на котором было выбито: «Здесь покоится хороший человек. Господи, упокой его душу. Ниже со слов Кротова резчик выбил изречение: «Feci quod potuifaciant melilora» (Я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше).