Пора говорить о социологах III поколения. Очерк 3

В двух предыдущих очерках [1], [2] были намечены общие цели планируемой серии очерков о российских социологах III поколения, или тех, кто родился в интервале 1935-1946. Настоящий материал не только следует сформулированным содержательным и структурным целям работы, но принципиально расширяет границы задуманной работы.


«Ядром» очерка является письмо профессору Якову Ильичу Гилинскому, написанное 9 января 2005 года, фактически, два десятилетия назад, и я благодарен ему за разрешение опубликовать этот документ. Из слов письма: «сегодня мы закончили работу над его интервью» следует, что оно было написано Гилинскому в «исторический» для меня день, сразу после завершения первого интервью с российскими социологами – моим собеседником был Б.М.Фирсов. И тогда невозможно было сказать, что подобных интервью будет более 200 и процесс интервьюирования продлится 16 лет.
В письме Гилинскому приведена значительная часть моего обращения к Борису Максимовичу Фирсову (ниже – БМ), в котором я просил его рассказать о себе и в котором в общих чертах описывается предыстория моего изучения прошлого российской социологии и мотивация этого поиска. Удивительно, но в нем многое из того, что действительно потом состоялось.
В обращении к Гилинскому приведен фрагмент еще одного письма – Владимиру Александровичу Ядову, на долгие годы ставшего моим консультантом. В нем  обнаруживается мое отношение к советской социологии, с которым я начал указанный историко-социологический проект.


Кроме того, в письме есть – конечно, я не помнил этого – ряд суждений о «мое» социологическом поколении. Здесь нет и не может быть указания на поколение III, так все это было написано до того, как была разработана схема поколений корпуса российских социологов. Тогда, на старте погружения в историю отечественной социологии, я писал: «Короче, целое поколение не высказалось, это крайне важный фактор нашей социологии». Теперь, я не столь однозначен в понимании роли нашей когорты в развитии отечественной социологии, и, надеюсь, что работа над очерками будет способствовать формулировке более адекватного вывода.
В начале 2005 года старшим представителям III поколения было в районе 70, самые младшие приближались к 60. Это очень продуктивный в науке возраст, так что за истекшие 20 лет ими многое внесено в разные направления изучения нашего общества и создания науки. Также предстоит решать сложную историко-политическую задачу – попытаться оценить влияние общественной атмосферы прошедших двух десятилетий на развитие социологии в России в целом и на исследовательскую и преподавательскую практику третьей социологической когорты.


В качестве серьезного фактора, затруднившего становление в Ленинграде сильной группы социологов III поколения, указывается «сиговщина-парыговщина», которой обозначается совокупный эффект руководства социологическим отделом Института социально-экономических проблем АН СССР И.И.Сиговым (директор) и Б.Д. Парыгиным (заведующий отделом). В предперестроечные годы ими направленно создавалась социально-психологическая атмосфера, затруднявшая работу научного коллектива, в частности – свободный обмен мнениями и публикацию результатов исследований. В те годы из Института должны были перейти в непрофильные академические институции Б.М. Фирсов и В.А. Ядов, ушел на завод рабочим А.Н.Алексеев, был уволен по надуманным причинам Л.Е.Кесельман, изъяты из редакционного плана уже подготовленные социологами книги. Время показало, что это были и высочайшего уровня специалисты, и образцы гражданского мужества. Все это значительно затрудняло научный рост социологов III поколения, работавших не только в ИСЭП АН СССР, но и в других научных структурах Ленинграда.


9 января 2005 г.       
Яша,
... даже в России праздники завершаются и все с больными головами и пустыми карманАми идут на работу... как ты провел эти дни? В России все вспомнили Маркса о том, что свободное время – главное достояние (?) нации...
Ладно, хочу потолковать о другом...
Сначала приведу многое из моего письма БМ (от 21 августа прошлого года):


«Дорогой БМ, я чувствую, что я безумно измотан работой над статьей о Борисе Грушине (я еще перевел на русский текст Стивена Граната, который будет с твоим, Шляп [БД: Владимир Эммануилович Шляпентох] и моим). Но все же хочу еще выговориться. Знаешь, многое осталось за текстом, хотя и в нем более двух листов. <…> Но ты и так знаешь, что я все пытаюсь вспоминать прошлое.
Так вот, все соединилось, и я начал писать про Грушина. Но опыт анализа судеб Гэллапа, Роупера, Кроссли и других «отцов» [БД: изучения общественного мнения в США] уже не давал мне возможности, начинать, скажем, с «Мнения о мире…». Надо было идти вглубь. Тем более, что я сказал Борису [БД: Грушину], что я не провожу полной аналогии «Грушин – русский Гэллап», так как  он (Грушин) философ и аналитик феноменологии общественного мнения, а Гэллап – был психологом и полстером.
Ты знаешь, что я здорово против задуманного уже нарушил мой же план работы над книгой о Гэллапе, и я говорил тебе, что во многом это связано с тем, что я начал общаться с детьми «отцов-основателей» и теми, кто работал с ними, знал их. Это дико давит на меня в смысле ответственности. Я чувствую свою обязанность не врать. 
Здесь еще труднее. Писать о действующем социологе, тем более – о Грушине, здесь не может быть никаких слюней и ласкательных прилагательных. 
Видимо, это и определило то, что ты написал: «Так мы друг о друге еще не писали». Теперь, анализируя сделанное и твои слова, которые мне приятны и с которыми я не спорю, я думаю, что просто пришло время так писать. Книга Гены Батыгина [БД: Геннадий Семенович Батыгин] и твоя работа по истории советской социологии уже многое задали, некие координаты. Чтобы написать по истории советской и текущей российской социологии полнее того, что ты нарисовал, нужны новые специальные поиски и какая-то новая методология. Вот я и пытаюсь ее изобрести.
Я исхожу из того, что кровь и пот (горячий и холодный) ряда поколений советских социологов, отразился в их работах. И нельзя все это так запросто забыть. Я не считаю верным забыть сиговщину-парыгиновщину.


Я недавно написал Роману Могилевскому про «первых», тебя я к ним безусловно отношу, что они («первые») так или иначе смогли найти способ высказаться: «Человек и его работа», «Человек после работы», «Таганрогский проект», Шубкин [БД: Владимир Николаевич Шубкин], твои замеры телеаудитории, сибирское село Заславской [БД: Татьяна Ивановна Заславская]. Мое поколение «провалилось», не высказало своего понимания времени. Причин много, не о них речь, но – это факт.


Ты смотри наш институт: целое поколение – мои ровесники или чуть моложе – не смогло даже подойти к кандидатским, хотя все – абсолютные  профессионалы и опубликовали многое:  Божков, Кесельман, Протасенко, Кауприянов, Воронков, недавно умерший Эдик Фомин, Лиля Бозрикова, а кто докторские сделал? Все – математики: Галина Саганенко, Никита Серов (он чуть постарше), я. Но мы не анализировали социальные процессы, занимались методами. Те же, кто занимался анализом социальной яви, даже не пытались писать докторских: Голофаст, Травин, Баранов, Борис Максимов. Все это явно не случайно. Один из факторов – «сиговщина-парыгиновщина».
Короче, целое поколение не высказалось, это крайне важный фактор нашей социологии.


Помнишь, когда ты собирал мнения профи о плане твоей книги по истории советской социологии, я предлагал, вообще сконцентрироваться на анализе ряда принципиальных работ. Мне и сейчас это кажется интересным, знаешь, бывают выставки одной картины, так можно проанализировать одну книгу.  Ты сейчас начинаешь новый курс по истории: что-то включаешь новое?
Я понимаю, что статьей о Грушине я загнал себя в угол, иначе писать я уже не смогу, а в таком ключе – очень трудно.


Мне отчасти помогает то, что я как-то отодвинулся от повседневности и постоянных тусовок. Своего рода взгляд со стороны. Но в этой позиции есть и минусы.
Да, Миша Илле [Михаил Евгеньевич Илле] предложил мне вести отдел в журнале, мы назвали его «Современная история российской социологии». Вот попытаюсь в нем ряд соображений и опубликовать. <…>.
Может и ты выскажешься? По любой теме: от общих соображений, есть ведь что-то, что не сказано в книге, о чем будешь говорить на лекциях, до любой конкретики. Ты, например, не рассказывал мне, как отнеслось телевизионное начальство и идеологи города к твоим замерам телеаудитории. Было бы интересно почитать. Поверили они тебе?
Ладно. Итак получилось много».


Я <…> выделил предложение Миши Илле о рубрике, она началась публикацией очерка о Грушине. БМ откликнулся на мою просьбу, и сегодня мы закончили работу над его интервью. Более 70 тысяч знаков. Оно будет опубликовано в ближайшем [БД: номере журнала] «Телескоп».
Яша, я определяю жанр интервью с коллегами как нечто промежуточное между мемуарной литературой и историей социологии. На мемуары это не тянет, ибо они еще более личностны (иначе зачем их писать?), чем интервью, но это и не «голая» история. Ибо историк имеет право комментировать события как хочет, тогда как в интервью он – лицо второго плана.
Помнишь, незабвенную пару в танцах на льду: Людмила Пахомова и Александр Горшков? Там Горшков всегда был на высоте, но старался высветить Людмилу. В этом смысле я вижу вторичность роли интервьюера. 
Яша, хотел бы я и с тобою поговорить. Найдешь ли время? Найди время. Хватит ли энергетики? Отыщи. Моя точка зрения, что это надо.
Многое из моего понимания обозначенного предмета ты прочел в приведенном письме БМ. А вот что в конце года я писал Ядову:


«… год назад я был в Тюмени, там была защита кандидатской диссертации по «заводской социологии» (защищал замгенерального директора крупной нефтяной компании), я оказался на защите случайно,  но прочел быстро автореферат и даже пролистал «кирпич». Ссылки на ленинградскую школу: Ядов, Кузьмин, Свенцицкий, Чугунова, я выступил и сказал, что значение диссертации и в том, что она показывает жизненность тех принципов, которым уже много десятилетий, там присутствовали Тощенко, Голенкова, Валерий Мансуров, Галя Татарова, она потом сказала: «Борис, самый советский социолог…».
Я исхожу из того, что советская теоретико-эмпирическая – ясна условность этого термина, но как-то надо отделиться от социологии в широкой интерпретации и, скажем, научного коммунизма – была сильной и самобытной ветвью большого древа социологии. Развал СССР привел, в частности, к тому, что нарушился процесс развития социологической науки. Пока я не говорю, что в этом разрушении положительного, но, ясно, что далеко не все. Почти вмиг было перечеркнуто то, что делалось первым поколением».

 
Короче, я не планирую заниматься только американскими отцами-основателями исследований общественного мнения. О них написано много статей, сейчас я работаю с московским редактором над первой небольшой книгой, потом, если все нормально, будут и другие книги. Но со временем мне хотелось бы написать что-то оригинальное по истории – современной – российской социологии. Не так, как ее излагают студентам, но так, как ее видели и ее переживали мы сами. На мой взгляд, историю социологии всюду читают как бы по инерции, без попытки ввести новых героев, без попытки рассмотреть реальный процесс формирования социологического знания и социологических методов. И как-то странно, вообще говоря, когда историю российской социологии читают с упоминанием пяти-десяти имен. Это исторически неверно, это ошибочно в нравственном отношении.
Давай, Яша, поработем..
Обнимаю,  Боря

Ответ Гилинского был положительным, и наше интервью было опубликовано через четыре месяца («Телескоп», 2005, №2).

1. Докторов Б. Пора говорить о социологах III поколения. Очерк 1. http://proza.ru/2024/02/06/309
2. Докторов Б. Пора говорить о социологах III поколения. Очерк 2. http://proza.ru/2024/02/15/199