Вёрджинел

 


               
                Приходя в мастерскую, я обычно сразу приступаю к работе. Это в высшей степени запущенное помещение я арендовал на достаточно ясных условиях; я привожу его в порядок и занимаюсь здесь чем захочу. Правда, желательно, чтобы результаты этой работы были известны. Я привел в порядок стены, полы, окна, обзавелся мебелью, забыл только поставить железную дверь. Но, здесь сработали мои принципиальные соображения относительно железных дверей вообще. Вопрос о собственности - это риторика. Пока я владею ключом, я и пользуюсь помещением. Важнее то, чем же я здесь занят, что здесь происходит. Из дорогих удовольствий я бы позволил себе тренажер для бега на месте, но, и этого я делать не стал. Не стал я также заводить бюро, чтобы работать, в любом случае, стоя на ногах. Пишу я, удобно устроившись в кресле, передо мной небольшой стол, на котором иногда бывает коньяк. Иногда заходят приятели, ненадолго. 
                Сделал я все это исключительно для того, чтобы некоторые мои мысли были зафиксированы или на бумаге, или в электронном формате, но, ни в коем случае не были бы просто забыты, как большая часть нашей "умственной работы", которая бог знает куда бы нас завела, кстати, не будь в руках у людей шариковой ручки и карандаша. Самоуважение, определяющее наши поступки и поведение определяет и наше отношение к собственным трудам. В этой связи, совершенно понятно желание быть вполне собранным, и важные письма, важные для нас записи делать, опираясь только кончиками пальцев на край бюро и лист бумаги. Прекрасно! Хорошо бы также иметь в мастерской вёрджинел или фисгармонию... Все это было бы очень хорошо, но, пора раскрыть карты. Дело не в том, даже, что сейчас я работаю вечером, у себя дома, а не в мастерской, а в том, что литература - это не повод развалиться в кресле и заснуть в наивном мечтательном сибаритстве. Она никогда не даст нам такой возможности!
                Все это совершенно очевидные вещи, все это совершенно верно, но, с какой стати я взялся об этом говорить? Зачем? Нет, почему, я считаю, что все это важно для других людей настолько, что повел об этом сейчас разговор?   

                * * *      

                Слушая любой сентиментально - информационный текст о культуре, искусстве, Александре Сергеевиче Пушкине или архитекторе Растрелли, я не раз наблюдал, как чопорность тона, вообще постановка голоса определяет ту меру дистанции, которая прилична с точки зрения докладчика. Это - поведение честного человека, который вовсе не хочет оказаться подобно Хлестакову, "с Пушкиным на дружеской ноге". Правда, эти нормы приличия имеют свой побочный эффект: искусство выглядит настолько авторитетно, что нам кажется будто до него как до планеты Марс или Меркурий. А есть ли жизнь на Марсе, была ли когда-нибудь, кто знает?.. Но, это - проблема общая: русская или советская, это - наша общая проблема, то как мы соотносим себя с культурой. Читатель - меньше писателя, но, это определение масштаба давно настолько определилось как кастовый принцип, что мы, читатели, давно уже не хотим ничего знать о писателях, да и вообще об искусстве лучше бы мы ничего и не знали. Мы им не ровня.
                Деятельность большого художника имеет общее значение, а работа менее значительных мастеров - частное, относительное. Но, участие в общем процессе культуры или искусства обязывает; не так чтобы налагает на человека некие заданные ограничения или запреты, но, требует ответственного отношения к материалу, например, к высказыванию, к тому общему смыслу поступка, каким без сомнения является произведение искусства и творчество в целом.
                При этом у всех нас перед глазами или пред мысленным оком великие предшественники, классики, люди чья работа определила дальнейшее развитие культуры. Есть явления культуры, которые как конденсат или эссенция являют ее смысл, есть явления культуры, которые этот смысл свидетельствуют, удостоверяют, показывают. Судьба этих явлений искусства в тираже и популярном изложении - отдельная тема. Например, им подражают, на них ссылаются, перед ними или привычно заискивают, или комплексуют, иногда их выставляют на смех, снижают. И здесь возникает вопрос о том, зачем, с какой целью это делается. Вообще-то мы не должны рабски  зависеть от достижений предшественников, и никому не охота быть или слыть эпигоном. Но, выглядеть идиотом, который никак не может выучить стихотворение Антона Палыча Пушкина тоже не следует. А что же следует? 
                Уважение к традиции, любовь к русскому языку и культуре должна ли сделать нас ненавистниками древней культуры Шумера и Аккада, бывшей колыбелью еврейской традиции? Нет. Уважение к авторитету должно ли становится идолопоклонством? Повторение азов нажитой морали и нравственности должно ли непременно вести к жестокости и шовинизму? Нет, не должно! И вот, почему: все это происходит с нами, когда мы подчиняемся безответственному, а на деле просто разгильдяйскому отношению к собственной жизни, работе и мышлению. Это происходит, когда мы не деятельны, а мечтательны, когда мы позволяем себе быть со святой Русью запросто. А достаточно ли мы понимаем кириллицу, вполне ли осмыслили опыт создавших ее людей? Не слишком ли мы расчувствовались? Доходит ли до нас тот общий смысл работы предшественников, которая должна быть примером? Или мы полагаем, что одного нашего благоговения и мечтательного отождествления с "родной страной", "русской душой", "христианской русской и дохристианской славянской" традицией достаточно? Нет, не достаточно.
                Никакое, даже и самое дорогое антикварное бюро не выручит публициста, никакое, даже и пушкинское, перо не поможет пииту. Сколько бы мы не повторяли завороженно, о сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух, и опыт, сын ошибок трудных, и гений - парадоксов друг, и случай - бог изобретатель, ничего кроме обложки книги мы еще не открыли, и пока что совсем ничего не поняли...    Аплодисменты.