Пушкин Онегин и себялюбие

Припомни, милый мстинский фра АИЯ, в заметке «Пушкин. Кодекс, Завет и Завещание в одном томе»  мы в иронично названном разделе «Новый Завет Поэта» на первое место поставили его онегинский завет  ЛЮБИТЕ САМОГО СЕБЯ с таким комментарием:
Читаем проповеди в романе  «Евгений Онегин» (ЕО). Глава IV, строфа XXII
La morale est dans la nature des choses.
Necker
Кого ж любить? Кому же верить?
Кто не изменит нам один?
Кто все дела, все речи мерит
Услужливо на наш аршин?
Кто клеветы про нас не сеет?
Кто нас заботливо лелеет?
Кому порок наш не беда?
Кто не наскучит никогда?
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Предмет достойный: ничего
Любезней, верно, нет его

Завет стал следствием  авторского исследования  длинною в 21 (!) строфу причин и следствий рокового  отказа Евгения Онегина удовлетворить предложенное Татьяны Лариной по схеме « Я — твоя. Вся!» и откровенно изложенные ею в знаменитом французском письме, переведенном автором из элегии поэтессы Марселины Деборд-Вальмор.

Пушкин на этом не остановился: вдоволь порассуждав о беспощадных мерзких людских нравах и обычаях, о страхе молвы и козней светского общества  наконец приходит к детально обоснованной формуле:
Любите самого себя, ибо ничего иного вам просто не остается.

И тогда никаких гвоздей для «Распни!», рисков, писков, грехопадений и топанья к алтарю, венцу и хомуту с брачным контрактом

Конечно, по Ленину истина всегда конкретна. Это означает, что у Жени Онегина была его ситуация и свой вывод о верной ценности само-себя-любия он сделал после того, как понял: Таня, признавшаяся в Письме в потере рассудка от полового  перезревания, угара сексуального влечения и томления страстных желаний созревшей и одуревшей от либидо плоти, умудрилась сохранить к 17 годам мозги 13-летней и наивняк души ребенка в слезах Достоевского

Пушкин, желая сохранить психологическое преимущество Тани над Женей и будучи убежденным, что выше и чище природного желания девы и ее прав на первое признание, ничего на белом свете нет, сделал из Жени эгоиста и самосебялюбца, пораженного русской лень, ее дочкой - скукой и ее внучкой  внучкой – хандрой (с дьявольской разницей от аглицкого благородного сплина деятельного господина)
Но вот я засел за штудии на тему «Образ и жизнь знатного древнего грека» по исследовательской работе (НИР) Вернера Йегера «Пайдейя. Воспитание античного грека» и убедился как позорно я ошибался. Оказывается себялюбие было неотъемлемой чертой знатного древнего грека и даже вершиной его воспитания как аристоса. Но это себялюбие, наоборот,  отражало идеал совершенства духовных и душевных качеств, нравственный идеал -   не низменную, а высшую категорию качеств, составляющих арете грека (наряду с величием души, мужеством, храбростью, дававшим право называться и быть (а не только казаться) знатным
В разделе «Знать и арете» в проводники мысли о превосходной степени арете  Йегер выбрал Аристотеля и дает следующее толкование его «Никомаховой этике» по части величия души, почета  и связанного с ним себялюбия (фрагментарно):

<<<

Признание  величия  души,  или  мегалопсихии,  этической добродетелью  сначала  отпугивает  человека  нашей  эпохи,  и кажется удивительным, что Аристотель, в отличие от других, понимает под этим не самостоятельную добродетель, а такую, для которой  остальные  являются  предпосылками  и  которая «в известной степени присоединяется к ним лишь как их высшее украшение»
Оправдание мегалопсихии как высшего выражения духовной  и нравственной личности для Аристотеля,  как и для  гомеровского  миросозерцания,  основывается на уверенности  в том,  что арете заслуживает почитания: «Ибо награда за арете — почет, и его воздают доблестному»-
Потому  величие  души  здесь  означает  превосходную  степень  арете.  Но  высказывается  также  и то,  что  истинноевеличие души — труднее всего для человека…
Аристотель  учит о  человеческом  стремлении  к совершенству арете как о порождении  высокой и облагороженной любви к самому себе,  ;;;;;;;;  (прим. себялюбие, или наш здоровый эгоизм, или пушкинский «и сам большой). Это не прихоть отвлеченной спекуляции — тогда,  разумеется,  сопоставлять  его с  раннегреческой арете было бы глубочайшим заблуждением; размышляя об оправданном идеальном себялюбии, которое философ защищает в сознательном противопоставлении заурядности суждений своего просвещенного  «альтруистического»  века и к которому он относится с особенной теплотой, фактически он снова открыл  один  из  глубинных  корней  греческой  нравственной мысли. Высокая оценка  себялюбия  вытекает из того же плодотворного  философского  углубления  в  основополагающие принципы  этики  благородного  сословия,  как и  его  положительная оценка честолюбия и величия души. Если правильно понять это «себя-», т. е. возводить его не к физическому Я, а к более высокому представленному  в мысли человеческому образу, стремящемуся  воплотить  в себе  все наиболее  благородное,  —  тогда,  разумеется,  только  высшая  степень  любви  к себе — предъявлять  в первую  очередь  к своей  личности  требования  высшей  арете  «и  вообще  усваивать  себе  прекрасное»

Трудно перевести на немецкий язык это выражение, — в нем так много чисто греческого! Воплотить в себе прекрасное (для грека оно одновременно означает благородное и возвышенное), усвоить его себе — это значит: не упускать ни единого случая побороться за награду высшей арете.

Собственные  слова Аристотеля  недвусмысленно  утверждают,  что  он,  напротив, рассматривал под этим названием прежде всего подвиги высшего нравственного  героизма: любящий самого себя  должен неустанно вступаться за своих друзей, жертвовать своей жизнью за отечество, не щадить ни денег, ни имущества, ни почестей,  когда он  «усваивает себе  прекрасное»

Здесь  повторяется  удивительное  выражение,  и  теперь  понятно,  почему  в идеале высшее самопожертвование для Аристотеля как раз и является высшим доказательством любви к себе. «Ведь тот, кто исполнен  такой любви  к себе,  предпочтет  прожить  краткое время в высшем наслаждении,  нежели долгое — в покое и вялости. Он скорее проживет год ради высшей цели, чем истратит целую жизнь на пустяки. Он лучше совершит  один-единственный  великий  и  превосходный  подвиг,  чем  множество малых дел».

В  этих  словах  заключен  глубочайший  смысл  греческого жизнеощущения,  которое  мы ощущаем  близким  по  форме  и по существу, — героизма. Это ключ к сути греческой истории, к психологическому  пониманию  этой  краткой,  но  такой  несравненной в своем великолепии аристейи.
 
В формуле «усваивать себе прекрасное»  с полной ясностью выражен внутренний мотив эллинской арете. Это то, что уже во времена гомеровской  знати  отличает  греческое  геройство  от  простого презрения к смерти в его дикой ярости: подчинение физического более высокому «прекрасному». Когда человек платит за это прекрасное жизнью, его естественное стремление к самоутверждению  именно  в акте  самопожертвования  обретает свое  высшее  воплощение.
 
>>>

Что делают истинно знатные греки в трагедиях Гомера Илиада и Одиссей? Они доказывают свое арете и приносят дань богини Арете («добродетель», «воинская доблесть», «совершенство», героизм, «достоинство» или «превосходство») и неиссякаемое стремление к победе в благородном поединке с соперником,  противником и врагом. И в этом поединке с врагом и самим собой важно даже не победить, не просто победить, а стать героем. Таковы Ахиллес и Одиссей

***

А не таков ли и Евгений Онегин?

Его устами Пушкин изложил свое понимание арете аристократа (каким он себя считал) и свое «правильное« понимание себялюбия

Вспомним, о признании Пушкина той поры, когда писалась 4-я глава романа о стихах:
«П. А. ВЯЗЕМСКОМУ . 27 мая 1826 г. Из Пскова в Петербург.
Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь. Мы живем в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и <бордели> — то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство. В 4-ой песне «Онегина» я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтешь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? в нем дарование приметно — услышишь, милая, в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится — ай да умница.
Незабавно умереть в Опоческом уезде.»

Изобразил СВОЮ жизнь … И поведал нам о своем себялюбии, которое он понимал как необходимую и неизбежную часть арете аристоса!

Один сексопатолог К. обосновал отказ Жени воспользоваться услугами Тани в классе «Я – твоя» его здоровым либидо: Женю не возбуждают нимфетки – здоровому мужику нужна здоровая, опытная, умелая и ебабельная (по..) самка.

Однако, хочется и надо думать, что Пушкин заботится об арете своих героини и героя и потому себялюбие Жени и жертвенность Тани для нас могут быть примерами аристии

И неважно, что у Пушкина много сарказма, иронии и пародийности во всем романе о нестыковке любовей Эросов разной природы

Конечно, мы не должны забывать, что Пушкин строит из образа Тани свой Идеал и скоро ему самому потребуется идеал верности женщины и супруги … 
А потому Онегин увлек Таню на шаткую скамью … склонил голову к ее  шее и … вошел Ленской с его Олей.  Таня уцелела.

***
Вывод выводка мыслей о завете пушкина=онегина ЛЮБИТЕ САМОГО СЕБЯ:
Это завет не несет в себе отрицательного смысла
Арете требует любви к себе, стремящемуся к победе добродетели и героическим поступкам