Начало жизни. Эпизод 6

                Рутина дней, ночные страсти,
                потребность в преданных друзьях,
                несчастий первые напасти,
                о чём не вспомнить мне нельзя


  Жизнь в садике шла своим чередом. Дни походили один на другой. Запоминающихся событий было мало. Один раз я наотрез отказался идти в сад, уверяя маму, что у меня болит сердце. На её вопрос где оно находится, я показал на шею.
  Помню, как нас вместо прогулки вывели почему-то на улицу. Перед зданием садика стоял большой автобус, за рулём которого сидел папа моего друга Вити Шмеля, нам сказали загружаться в него. Я уселся сзади у окна на колесе. Проехались по городу. Было интересно. Воспитательница во время поездки всё время что-то рассказывала.
  Во дворе садика был неработающий фонтан с двумя медвежатами и одной бочкой мёда посередине. По дну фонтана ползали две черепахи. В них кидали камнями. У одной на панцире была глубокая ссадина со следами крови, чего, в принципе, быть не должно.
  Играя как-то за верандой у поломанного забора, я что-то не поделил с одним мальчиком, и не долго думая, сорвал со своей головы беретку, и выкинув её за забор, сразу пожаловался воспитательнице, что это сделал мальчик. Воспитательница была в возрасте. Она сильно разозлилась, и не разбираясь, стала пропихивать мальчика в щель между пролётом и столбиком, пока он в ней не застрял. Я торжествовал.
  Помню как-то на тихом часе маличик с соседней раскладушки говорил мне указывая на окно, верхний край стекла которого был заляпан красной краской:
- Знаешь что это такое? Это кровь Гитлера. Во время войны он к нам лез в это окно и порезался.
  Ещё запомнилось, как у нас на стене спальни художник рисовал картину: скачущего на коне будёновца с обнажённой саблей. Когда картина была написана, мы фотографировались на её фоне.
  Ещё мы в группе пели песню, в которой были такие слова: "Под крылом самолёта о чём-то поёт зелёное море тайги." Вместо "о чём-то" мне слышалось "ачёнка", я так и пел. И представлял "ачёнку", то маленьким ребёнком, то какой-то нечистью. Ни у кого я не просил объяснить, что означает это слово, пока со временем всё само собой не объяснилось. Вот и все дневные воспоминания. Всё самое интересное происходило ночью.
  Помню, как я ночью рвал зачем-то на себе маечку. Порвал в клочья, а потом рассказывал маме, что на меня из чулана напал дракон, и что я не испугался и дал ему сдачи. Окна спальни выходили в сквер. Там стоял высокий монумент, на котором была изображена голова воина и голова ребёнка. Кто-то сказал, что они там похоронены. Я подумал, значит они великаны, раз им поставили такой большой памятник. И как должно быть неудобно и тесно им находить в нём. Наверно там постоянно приходиться стоять. Однажды поздно вечером у памятника несколько военных устроили салют из ракетниц. Мы уже находились в раскладушках, но не слушая нянечки, собрались у окон и смотрели.
  Однажды я проснулся среди ночи, или это было ранним утром, от того, что в гардеробе ярко горел свет. Моя раскладушка находилась у самого выхода, и я слышал, как нянечка говорила двум милиционерам:
- Слышу наверху страшный грохот. У нас на втором этаже ремонт и стульями перегорожена лестница. Я выхожу, включаю свет и вижу пьяного мужчину с дубинкою. Я ему говорю: что вы здесь делаете, это детский садик, вы разбудите детей. А он мне говорит: снимай трусы.
Нянечка понизила голос, и я не узнал, что было дальше. Утром в гардеробе я увидел дубинку. Она стояла в углу. Она была немного ниже меня. Потом, гуляя во дворе, я видел разбитое окно второго этажа около пожарной лестницы. Недалеко на лавочке сидели две работницы садика, и одна из них рассказывала о произошедшем. Я подошёл ближе и навострил слух. Но на самом интересном: "А он говорит снимай трусы..." меня заметила рассказчица и со словами: чего тебе здесь надо, отогнала прочь. Так что я не знаю чем закончилась это страшная история.
  Укладывались спать мы долго. Шалили, переговаривались. Нянечка каждый раз пугала нас, что поставит на горох. И вот однажды на дежурство она привела свою дочь, подростка лет двенадцати. Вот она и поставила одну девочку коленями на горох. Девочка пожаловалась родителям. В дело вмешалась заведующая. Больше нас горохом не пугали.
  Кроме Вити Шмеля у меня был ещё один друг - Вася Сарычев, будущий известный белорусский журналист, футбольный обозреватель, автор книги об Эдуарде Стрельцове. Мы всегда играли втроём, втроём сидели за столом, и спали всегда рядышком. Однажды нас разъединили. В группе был карантин. Всех, у кого были глисты, определили в спальную комнату, я остался в игровой. Страшная меня тоска взяла. Завидуя друзьям я постоянно приговаривал:
- Вам везёт, у вас глисты.
Не находил я себе места от скуки. Всё же не выдержав, я пробрался к друзьям. У них меня обнаружила нянечка и стала выдворять из спальни, на что я сказал, что у меня тоже глисты. Она спросила с чего я это взял? Я ответил, что у меня какашки чёрные.
  В это время случилось и первое большое несчастье в моей жизни. Как-то зимой, играя во дворе садика, я заметил мамину подругу тётю Нину, которая что-то объясняла воспитательнице. Из услышанного краем уха я понял, что она будет забирать меня из садика, так как моя мама поломала ногу. С головой уйдя в игру, я не сразу отреагировал на новость. Только идя с тётей Ниной к ней домой, я до того ужаснулся случившимся, что даже не мог плакать. Мне представилась кукла с отломанной ногой, с зияющим отверстием на месте соединения ноги и туловища. Мне стало страшно жалко маму. И я подумал, что же с нами теперь будет? Как же я удивился, когда войдя в комнату, увидел маму с двумя ногами, сидящей на кровати. Правда одна была прямая и замотанная во что-то твёрдое. Моё внимание привлекли костыли. Я начал с ними играть, не обращая даже внимания на голубей, которые находились тут же в страшно загаженной клетке. Домой с мамой мы ехали на такси. Это была моя первая поездка на этом виде транспорта. С этого дня я узнал, что такое ходить в сарай за углём и дровами, ходить за водой к колодцу, тащить ведро с водой, пусть даже и не полное. С радостью я помогал маме чем мог. И она быстро поправилась.