Зажигалка

(Из цикла «Необъяснимые аномалии»)
********

Своего деда я не помню, он рано ушёл из жизни. От отца знал, что он доблестно воевал, имел ордена и медали, дважды был ранен и только поэтому не дошёл до Берлина каких-то полсотни километров. После войны раны давали о себе знать, но потомство в виде моего отца он после себя оставил, а когда моему папе исполнилось пятнадцать лет, дед тихо отошёл в мир иной.
Историю, которая произошла с ним во время войны, он любил вспоминать в кругу друзей, держа моего маленького ещё отца на коленях. Наверное, проще, если читателю данный рассказ будет преподнесён от первого лица, минуя поколения.
Итак, рассказ устами моего деда.
********
«Слышал я, что сны никогда не повторятся один в один. И лица, что мы видим в сновидениях – все реальные, которые мы когда-либо встречали в реальной жизни. Сам мозг не способен придумать новый образ, он просто использует нашу память и проецирует всё это на внутренний экран черепной коробки. Все персонажи в наших снах не придуманные, мы их встречали в реальной жизни, так или иначе, они попадались нам где-нибудь на остановках, в подземных переходах, на работе или в очереди магазинов. Увидел – забыл, встретил – прошёл мимо. А мозг тем временем через несколько лет выуживает эти образы из памяти, вставляя в свой внутренний «фильм» в кавычках. Некоторые, как я слышал, даже могут управлять своими сновидениями, заказывая их себе, прежде чем уснуть. Об этом неплохо было бы почитать старика Фрейда.
А вот у меня было совсем по-другому».
В этом месте рассказа, по словам отца, дед всегда доставал из кармана старую трофейную зажигалку, подкуривал папиросу, и оставлял трофей на видном месте, чтобы собеседники могли воочию убедиться правдивостью данной загадочной истории. Круто затянувшись, он затем продолжал:
«…Всё началось, когда меня контуженного и раненого, что называется, бросили в госпиталь едва ли не в двух шагах от Берлина. Мы наступали по всем фронтам, к сожалению, неся потери, и в одно из таких наступлений наша рота попала под немецкий авианалёт, сразу после того, как мы форсировали Одер и освободили Франкфурт. Наша атака развивалась по уже пройденной схеме: вначале артподготовка, затем вперёд шли танки, а за ними территорию подчищали мы – пехота. Я парень бравый, и как всегда бежал одним из первых, горланя во всю глотку незабвенный воинский клич: «Ура-а!!!». Справа и слева от меня вздымались комья земли, вывороченные деревья, ошмётки исковерканной брони вперемежку с человеческими телами. От грохота закладывало уши, вспышки взрывов слепили глаза, земля, казалось, стонала, а тошнотворный запах горелого человеческого мяса преследовал потом меня всю оставшуюся жизнь. Внезапно в небе показались немецкие «юнкерсы». На бреющем полёте они скидывали свои «чемоданы», как мы называли бомбы крупного калибра, довольно гармонично, почти что в шахматном порядке. Доставалось и нашим танкам и нашей роте пехоты. Один из таких «чемоданов» разорвался в каких-нибудь двадцати метрах впереди меня, образовав огромную глубокую воронку, в которую я, облепленный осколками, полуслепой и оглохший, тотчас скатился без сознания. Глубокая яма тут же начала наполняться водой, ручейками вместе с глиной стекая по краям воронки. Контуженый, истекающий кровью, как мне потом рассказывали, я провалялся в этой яме больше суток, пока меня не подобрала спасательная команда из батальона резерва. Само пребывание внутри воронки я помню довольно смутно. То теряя сознание, то поочерёдно приходя в себя, я слышал вверху бушевавший ад. Лязг железа, свист рассекающих воздух пуль, взрывы, грохот моторов и крики нечеловеческой боли – всё это происходило уже без моего участия. Я как бы отделился от себя, наблюдая на это безумие со стороны. Пытался кричать и звать на помощь, но всё безрезультатно: атака моей роты ушла далеко вперёд.
Помню, через какое-то время очередным взрывом в яму закинуло что-то мягкое и тёплое, упавшее прямо на меня. День уже близился к вечеру, и в сумерках я пытался разглядеть бесформенное тело: свой или чужой? Живой или нет? Как определить?
Помню, как перевернул, как ощупывал гимнастёрку в надежде отыскать что-то знакомое. Наткнулся на немецкий наградной крест, очевидно, либо танкиста либо пилота. Собственно, это было уже не тело, а лишь его половина. Нижняя часть туловища отсутствовала напрочь, ошмётками плоти ещё ворочаясь и шевелясь на земле в предсмертной агонии. Ни коленных суставов, ни голеней, ни самих ступней уже не было. Вместо них сплошное месиво кровавых вырванных кусков вперемежку с лохмотьями одежды. Одна нога валялась тут же, а вывороченный фрагмент позвоночника медленно сползал в яму вместе с пропитавшейся кровью глиной. Меня вырвало прямо под себя. Единственный уцелевший глаз по-прежнему продолжал следить за моими действиями, но сам труп был безмолвен, словно его сознание уже навсегда покинуло грешную землю. Голова лежала, откинутая навзничь, и взгляд отходящего в мир иной немца, будто красноречиво говорил: я всё вижу, я за тобой наблюдаю.
А потом в этом мучительном взгляде была такая мольба, такой крик о помощи, словно молящий: вытяни меня отсюда, спаси меня…, что я окончательно провалился в небытие.
Как я уже сказал, меня обнаружили санитары, после каждой атаки отыскивая таких раненых, как, собственно, и я. В госпитале мне потом рассказали, что нашли меня без сознания, едва ли не в обнимку с немецким танкистом.
Начался затяжной процесс моего выздоровления.
В санитарной части батальона я провалялся долго. Победу встретил в лежачем положении, весь в бинтах и повязках. Врачи, можно сказать, собрали меня, что называется, по кусочкам. Спасибо огромное медсёстрам, которые в течение года поставили меня на ноги, так что первую годовщину Победы я встретил уже на костылях, и что самое приятное – одна из медсестёр вскоре стала моей женой.
Но об этом как-нибудь в другой раз.
Сейчас же хочу рассказать о том удивительном сне, который раз за разом, один в один, повторялся в течение всего времени, пока я шёл на поправку, а, следовательно – больше года, изо дня в день, из ночи в ночь.
Сон… как бы это сказать. Был… живой, что ли. Я мог чувствовать всё, к чему прикасался, мог распознавать запахи, ощущать холод или тепло, соизмерять расстояния и контролировать время. Мало того, просматривая одно и то же сновидение в очередную лунную ночь, я научился заказывать себе его продолжение на следующий, своеобразный такой себе, сеанс, будто смотрел какой-нибудь нескончаемый сериал. Со временем я пообвыкся управлять своим подсознанием и подстраивать этот сон под себя. Меня иногда страшила сама реальность этого сна, и мне более всего не хотелось быть объектом той таинственности, что обволакивала сознание, стоило мне погрузиться в очередные грёзы. Я никому об этом не рассказывал, боясь продлить своё лечение уже в совершенно ином заведении, где стены обиты матрасами. Повседневной жизни, когда я каждое утро просыпался на процедуры, я был обыкновенным пациентом, таким же, как и десятки других после окончания войны. Мне чудом оставили ноги и, ковыляя до курилки, я частенько задумывался:
«Отчего этот сон такой реальный? Отчего я в нём всё чувствую, всё осязаю, всё ощущаю как настоящий живой человек, а не виртуальный фантом. И почему это происходит именно со мной»?
А теперь, собственно, и сам сон.
Мне снилось, как я иду по длинной пустынной улице незнакомого мне чужого города. Полуразрушенные дома, дохлые собаки и кучи гниющего мусора. Выбитые окна, обрывки занавесок, распахнутые двери на гуляющем ветру. Лужи с пузырящимся газом, а вместо солнца – огромное окровавленное сердце, пульсирующее в небе, отстукивая громоподобный ритм. Всё как бы наяву, реально, осязаемо. Я всё слышу, чувствую запахи гари и обожжённого человеческого мяса, иду на здоровых ногах и оглядываю улицу в поисках дома №211 по Югендштрассе. Иду уже не один час, медленно пробираясь сквозь вязкий, кисельного вида туман. Наконец вижу руины, внутри которых, привалившись боком, стоит ослепительно белый рояль, чудом сохранившийся после бомбёжки. Подхожу к некогда бывшему парадному входу и читаю надпись на немецком языке. Так и есть: тот адрес, который мне именно нужен. Югендштрассе – 211.
Кругом разруха и ни одной живой души.
Я пробираюсь средь наваленных камней и разбросанного тут и там домашнего скарба. Подхожу к роялю, достаю из кармана гимнастёрки пожелтевшую от времени фотографию, кладу на крышку инструмента и придавливаю её камнем. Поднимая камень, обнаруживаю под ногами немецкую зажигалку, которая входила в комплект обмундирования каждого эсэсовца. Как раз вовремя, поскольку своих спичек я не нахожу. Закуривая, очередной раз вглядываюсь в фотографию как в прежних снах. На ней молодой парень с красивой девушкой, держащей на руках крохотного ребёнка. Я затягиваюсь, чувствуя горький привкус табака и…
Просыпаюсь.
Всё.
Миссия выполнена.
Фотография доставлена по назначению.
…Этот сон преследовал меня на протяжении всего моего выздоровления, заканчиваясь всегда одним и тем же: развалины – рояль – фотография – зажигалка.
Я настолько погрузился в этот таинственный и жутковатый мир грёз, что любое проникновение в него моей повседневной жизни вызывало у меня настоящую панику. Я только о нём и думал. Перестал бриться, питался кое-как, запустил ежедневные прогулки на костылях. День начинался с моего пробуждения, и первой мыслью во время процедур, было: доставил ли я на этот раз фотографию? Придавил ли камнем? Подкурил от зажигалки?
Наверное, я кончил бы так же, как и некоторые мои соседи по койкам. Безрукие, безногие, иные без глаз – многие из них сходили с ума от безысходности будущего существования. Многих уже попросту забыли и совершенно не ждали дома.
Однако, к моей великой радости, меня спасло само провидение в лице моей будущей супруги. Только ей я мог тогда доверять свои сокровенные мысли. Только она, ухаживая за мной и восстанавливая мою походку, могла часами слушать этот необыкновенный сон, который без изменений снился мне каждую ночь. Наши отношения перерастали уже в настоящую любовь, и всё чаще и чаще после очередного «сеанса» в кавычках, я открывал ей свою душу. Обратиться к врачу – об этом не могло быть и речи. Она приняла меня таким, каким я был в тот момент: полоумным калекой на костылях, твердившим всё время о каком-то рояле, зажигалке и немецкой фотографии. Вместе мы решили, что эти таинственные и жуткие наваждения – результат моей контузии какой-то определённой формы. У разных людей она определяется по-разному. В моём случае, например, в виде вот этого непонятного сна.
А вскоре, к моменту моей выписки, этот сон… внезапно исчез.
Испарился из моей жизни навсегда, как бурлящие клубы пара над кипящим чайником. Почему? Не знаю. Только произошло это, когда мне выдали мою одежду и личные вещи, с которыми меня обнаружили в разверзнувшейся воронке. Гимнастёрка была выстирана и зашита в шести местах от попадания осколков. Брюки выдали новые, поскольку прежние совершенно не подлежали дальнейшей носке. Личные вещи состояли из военной солдатской книжки, кисета с махоркой, писем из дому и прочей мелочи. Часы оставались на руке. Когда я высыпал на койку всё содержимое пакета с моей фамилией, в числе прочих предметов мне попался незнакомый предмет: раньше, насколько я помнил, у меня его не было. Поднеся ближе ещё к не совсем восстановившемся после операции глазам, я узнал в нём немецкую…
зажигалку.
Да-да. Ту самую, которая мне снилась из сна в сон более полутора лет без перерыва. Которой я подкуривал сигарету, находясь в развалинах рядом с белым роялем.
Каким образом она оказалась в моём кармане? И как пролежала в нём полтора года, постоянно напоминая о себе?
Очевидно, ощупывая в той яме немецкого танкиста, я в бреду памяти положил её себе в карман? В беспамятстве крутил её в руках и, возможно, сунул вместе с фотографией себе за пазуху?
Тогда где сам снимок? И кто был на нём изображён? А как же сон?
С роялем всё предельно ясно: это просто абстрактный предмет воображения, вызванный во сне моим собственным подсознанием. С адресом тоже вроде бы всё понятно: конечный пункт назначения. Видимо, то теряя сознание, то приходя в него попеременно, я полуслепыми глазами рассматривал эту семейную память ни один час. Вертел её в руках и думал об этом безымянном враге, а потом просто из патриотических чувств выкинул её в другой конец воронки – подальше от себя. Какая же неприглядная судьба была уготована этому танкисту – заклятому моему врагу. Вот сейчас он мёртвый, очевидно, думал я тогда, а жена с дочуркой где-то ждут его в Германии, считая дни до его возвращения. Скорее всего, я переворачивал фотографию и видел на обратной стороне адрес, написанный по-немецки: «Югендштрассе № 211». И всё. Ни фамилии, ни имени, ни даже города. Вероятно, мой мозг зафиксировал эту скудную информацию и выдавал её по частям в образе сновидений на протяжении всего моего выздоровления, иными словами, почти полтора года!
В момент выписки я впервые прикурил от неведомой мне зажигалки, уже не во сне, а самом реальном времени. Наяву. За полтора года бензин у неё так и не выветрился.
А сны…
Сны тотчас прекратились.
Вскоре я выписался из госпиталя и вместе с женой, с которой мы поженились прямо там, вернулся в свой родной город.
Такая вот история. Кто хочет прикурить»?
…С этими словами мой дед неизменно протягивал необыкновенный трофей всем желающим, кто в данный момент его слушал.
От себя добавлю, что и дед при жизни, и позже мой отец, пытались навести справки об этой загадочной улице Югендштрассе – 211. Однако после войны это было не так-то просто сделать, не попав в поле зрения особого отдела, а после кончины деда отец был ещё молодым пареньком и не до того, собственно, было. А когда он возмужал, повзрослев, и стал интересоваться дедовской военной одиссеей – тогда уже и времена переменились, жизнь настала совершенно иная, люди стали другими. Может, улицу эту давным-давно переименовали, да и сам город-то, собственно, был никому неизвестен. История с фотографией канула в семейный архив.
А вот зажигалка сохранилась.
У моего отца.
Со временем она достанется моей дочке, но уже, к сожалению, без следов той таинственности, что окружали её на протяжении всех прошедших десятилетий.
Надеюсь, что этот загадочный трофей переживёт ещё не одно поколение. Кто его знает.
…Может, она вновь кому-нибудь приснится?
******** КОНЕЦ РАССКАЗА ********