8. Проводы

Сегодня воскресенье. Варьке и Мишке снова не нужно идти в садик. А, значит, можно подольше поваляться в кровати. Что Варька, проснувшаяся по привычке в свое время, с превеликим удовольствием и делала: лежала в обнимку со своей любимой куклой Марьей и тихонько на ушко шептала о своих планах на день.

Рядом тихо посапывал раскрасневшийся от сна Мишка. Он причмокивал губенками, и тонкая струйка удовольствия слюнявым ручейком стекала со щеки на подушку.

В комнате было странно тихо. Все соседи загадочным образом куда-то запропастились.

Надоело Варюхе бока отлеживать. Она спустила ножонки с кровати и начала ими радостно побалтывать. Потом легко соскочила на пол и зашлепала босиком в сторону окошка. Проходя мимо часов, обнаружила, что маленькая стрелка замерла на цифре 12, а большая пробежала от нее лишь на пол оборота. Варька остановилась и задумчиво почесала макушку. “Интересно”, - подумала она. - “сейчас пол до полудня, пол после полудня или просто пол?...”

Варькины размышления были прерваны стуком входной двери и разговором нескольких приглушенных голосов. Голоса звучали не так, как обычно, - как-то глухо, тревожно, сбивчиво. Варька, будучи особой весьма любопытной, подкралась к комнатной двери и приложила к ней ухо. Но дверь была добротная и довольно толстая. Потому до девочки доносились только отдельные слова, смысла которых она не понимала: война, эвакуация, беженцы, фронт, мобилизация…

А на следующий день был понедельник. Варька помнила, что вечер накануне был не такой, как обычно. Отец все больше молчал, говорил тихо и неохотно и не гонял их с Мишкой, чтобы зубы чистили, игрушки убирали и ели манную кашу. Впрочем, и манную кашу на ужин мама сварила как-то наспех, с комочками. А комочки в манной каше были настоящим проклятьем для Варьки и Мишки. Но только маму их бурчание сегодня очень раздражало. Значительно больше, чем обычно. Она порыкивала в ответ, а в промежутках почему-то утирала платочком глаза. И то и дело подходила к отцу. Чтобы обнять. И замирали так оба. И текло мимо них время, разбиваясь, как о каменные пороги течение.

И сегодня они вот не пошли, как обычно в детский садик. А пошли куда-то. С папой-мамой. Папа забросил за плечи мешок на веревках, взял их за руки - Варьку за правую, Мишку за левую, и повел возле себя. Мишка вцепился маленькими ручонками в большую ладонь отца и сначала радостно подпрыгивал и повизгивал, заглядывая ему в лицо. Но потом вдруг притих, почуяв недоброе, прижался к штанине и, замолчав, потащился возле. Мать шагала рядом и все смотрела, смотрела на отца…

Шли не очень долго, но Мишке казалось, что целую вечность, а Варьке - чуть меньше той самой вечности. Когда подошли к невысокому зданию, Варька смогла, сильно задрав голову, прочитать по складам: “Во-ен-ный ко-мис-са-ри-ат Пет-ро-град-ско-го рай-о-на”.

-Мам, а мам! А что такое “военный комиссариат”? - спросила она мать, но та так на нее посмотрела полными слез глазами, что допытываться ответа у девочки язык не повернулся.

Варька стала оглядываться вокруг: к зданию шли и шли люди - мужчины все были, как и отец, с вещмешками. Женщины тихо плакали и украдкой вытирали слезы. Некоторые не могли себя сдерживать, висли на мужьях и сыновьях и в голос рыдали. Варьке стало страшно! Она уткнулась носом в отцовскую кофту. Мишка стоял, вцепившись ручонками в отцовские штаны, кричал, а из глаз катились градом горькие слезы. Мать стряла бледная, как мел, и тоже плакала. Отец что-то говорил, но что именно, потом Варюха вспомнить не могла. А потом мать оторвала их с братишкой от отца. Тот поцеловал их, подняв высоко-высоко, снова поставил на землю возле матери. Поцеловал в ее щеку, резко повернулся и быстрым шагом ушел в зияющую черноту распахнутой двери военкомата.

Очнулась Варька уже по дороге к дому. Мама была весь день неразговорчива, то и дело принималась плакать. Но старалась делать так, чтобы не видели дети. Варьке очень было жаль маму. И она очень скучала по отцу. В доме все будто поменялось - светлая и уютная комнаты девочке казалось теперь мрачной и совсем пустой. Что-то тяжелое, большое, злое навалилось на всех и исподволь стало душить и грызть…Всем было тоскливо и горько. Липкий страх все плотнее закутывал их в свой жуткий кокон…