Пленённый жизнью

В четыре года Мишка остался без матери. Жизнь его превратилась в сплошную пустоту. Нельзя сказать, что у него никого не было. Были и отец, и сёстры, и братья. Но на момент трагической гибели мамы в семье оставались двое братьев старшеклассников, остальные уже отделились и жили своими семьями.

Братья пропадали в школе или помогали в колхозе, им хотелось заработать денег, чтобы поехать учиться и вырваться, наконец, из колхоза. Правда и заработки были весьма условные, потому что работали, как говорили, за палочки или по-иному — за трудодни, но надежда была.

Отец же никогда не отличался лаской и вниманием к детям, он трудился в МТСе, и в основном пропадал в поле, дома появлялся отмыться да отоспаться. Воспитание детей всегда лежало на жене, его любимой Матрёне, которая безропотно несла эту ношу.

И вот теперь Мишка в основном находился дома в одиночестве. Он целыми днями сидел на печи, там спал, играл, и ел. Братья, уходя в школу, ставили миску с кашей рядом с ним — проснётся и поест. Когда они возвращались из школы, Мишка слезал с печи, сверкая голым задом, усаживался с братьями за стол.

Подкрепившись нехитрым обедом, братья убегали в колхоз, а Мишка опять забирался на печь. Он часто донимал братьев вопросами где мамка, когда она придёт, и часто, сидя на печи, плакал, ему было одиноко и страшно. Но все — и отец, и братья — молчали, не объясняя куда делась его любимая мамка.

Похороны скрыли от мальца, отправив его к крёстной в соседнюю деревню. Не хотели травмировать душу ребёнка. А он терялся в догадках и всё ждал, когда же, когда появится мама.

Летом день длиннее и было не так страшно. А с наступлением холодов, в доме рано темнело, и Мишка сидя в темноте, забирался под тулуп, лежавший здесь же на печи, и терпеливо ждал старших, когда они придут да зажгут керосиновую лампу, потому что электричество в колхозе подавали с перебоями. В редкие случаи появления отца Мишка молча сползал с печи и бросался к нему, карабкался на руки и крепко прижимался.

Отец, молчаливый и почерневший от горя, гладил сына по голове, у него ком в горле стоял и мешал говорить. Так они и сидели какое-то время. Мишка, прижавшись к отцу, а отец, поглаживая мальчишку по волосам и пытаясь проглотить этот чёртов комок, который торчал в горле и не отступал.

В его голове тяжело ворочались мысли, он не представлял себе, как будет один растить мальца. Старшие уже не сегодня завтра уедут учиться и что? А отдать ребёнка старшим детям, у которых уже свои семьи? Он не мог и подумать, как это отдать? Ему и в голову такие мысли не забредали.

Матрёна ему бы такое не простила. Его Матрёнушка, как он её любил, какие были сладкие и душевные встречи в моменты его возвращений домой с полей.

Она была ещё совсем юная, когда приехала со старшими братьями в их село. Переселенцы с Украины, они приехали на Дальний Восток после семейной трагедии. Родители погибли в пожаре, только и спаслась Матрёнушка, которая спала в сенях. Братья на тот момент были в отъезде на заработках и ничего не знали о постигшей их семью страшной беде. Теперь же они и растили сиротинушку, любили её и жалели. А чтобы трагическая смерть родителей не травмировала её душу, да не попадалось постоянно на глаза пожарище посреди деревни, они и решили уехать подальше.

Николай сразу в неё влюбился, как только увидел её на зерновом дворе. Видел, что она совсем молоденькая и терпеливо ждал, пока подрастёт. Он никак не реагировал на заигрывания деревенских девушек, и они в конце концов отстали от него.

А как исполнилось Матрёне восемнадцать — заслал сватов. Братья не возражали, они успели понять, что сватается парень спокойный и работящий.

Матрёна тоже заметила, что парень за ней наблюдает. На вечёрках, когда собирались вечерами у кого-нибудь в хате за работой — кто вяжет, кто прядет, кто вышивает, а по ходу и песни поют, да в шутки-переглядки поигрывают, — изредка появлялся Николай, он стоял в сторонке, привалившись к стенке и взгляда от неё не отводил. И Матрёна первое время сильно смущалась, краснела и сидела, полыхая и не поднимая глаз.

Потом обвыклась, успокоилась и тоже стала к нему присматриваться. Так что сваты были уже ожидаемы.

Расписались в сельсовете и сыграли скромную свадьбу, не захотела Матрёна большой гулянки.

Зажили тихо и счастливо, жалели друг дружку, да работали не покладая рук. А через год появился первый ребёнок, дочка родилась. И посыпались детки один за другим. К 36 годам уже семерых родила.

Николай видел, что Матрёна устаёт с такой оравой, но что он мог сделать, если неделями дома не бывал, сельский труд бесконечный. А когда бывал, то во всём помогал, жалел, миловал свою жёнушку.

Вот и в тот роковой день, уезжая в поля, уговаривал жену не ездить на мельницу:

— Мотя, ну что же ты спешишь? Пусть едут, кому горит, а вот закончится уборочная — сам съезжу, да всё зерно и перемелю, побудь дома. Вон и Михаилу за радость с тобой побыть, а то всё время нас дома нет.

— Так узреют, что я не уехала и на работу вызовут. Да и муки хочется свеженькой, ребятам постряпать ватрушек, соскучились поди. Много брать не буду, мешка три, а то и правда тяжеленько таскать.

Матрёна радовалась, что начали на трудодни давать зерно с нового урожая, и ей очень хотелось побаловать детей стряпней из свежей муки.

Машину председатель дал только одну. И бабы дружно, помогая друг дружке, загрузили полуторку, они спешили выехать пораньше. Собралось десять человек, брали по три-четыре мешка зерна, слегка переругивались, что много получается, а ещё и самим угнездиться как-то надо. Наконец, водитель, ухватив молодайку за руку, потащил её:

— Настя, ты садись в кабину, остальные лезьте наверх, да пошустрее.

Деваха была рада, что повезло ей в кабинке прокатиться. Для порядка по отнекивалась, обмахиваясь косынкой, — упрели все пока загружались, — а потом уселась в кабину и весело прокричала:

— Ну, бабы, пошевеливайся!

Бабы дружно стали карабкаться на машину и усаживаться поудобнее на мешках. Матрёна не отставала, забралась на самый верх.

Старшая из них сказала:

— Запевай, бабы, веселей будет ехать!

Машина тронулась.


Нагруженная полуторка завывала на все лады, перегруз был ощутимый. Но бабы были довольные тем, что удалось и машину у председателя выпросить для поездки на мельницу, и погрузиться своими силами, и двинуться на встречу своим мечтам побаловать своих домашних свежим хлебушком. Потому что прошлогодние запасы уж давно подъели. Они пели одну песню за другой. В перерывах между песнями слышали смех Насти из кабины, улыбались:

— Стёпка ищет приключений на свою голову.

А Стёпка, у которого жена Нюрка постоянно находила за что к нему придраться, рад был вырваться подальше от дома. Горластая и неопрятная, вечно с кем-нибудь скандалящая, мать его двойняшек-дошколят, удивительно похожих на неё, спуску мужу не давала. Она всё время была им не довольна. Короче говоря, спокойная жизнь Стёпке только снилась. И такие поездки были для него праздником, он вдыхал полной грудью, настроение поднималось, появлялась игривость, и в нём просыпался мужик.

Ведя машину, он больше глазел на молодую, привлекательную Настю, которая легко откликалась игривым смехом на его шутки. А дорога пошла под уклон, и впереди небольшая узенькая речушка, и через неё узенький мосток, на котором не только разъехаться невозможно, но и одну машину надо вести очень аккуратно.

И не уследил Стёпка, соскочила машина передним правым колесом с мостика, посыпались с воплями бабы в воду. А горе-водитель в испуге стал дёргать туда-сюда перегружённую машину так, что мосток стал трещать, машина завалилась на бок.

Бабы со стенаниями выползали на бережок, а Матрёна не могла встать, ушиблась о камни так, что на миг в беспамятство погрузилась, очнулась, а пошевелиться не может и ноги не слушаются. Закричала страшно, бабы кинулись помочь, но тут машина всей своей массой опрокинулась на Матрёну.

Заголосили товарки, да что толку?

Одному Богу ведомо какими силами и как бы доставали Матрёну из-под полуторки и мешков, только шла военная машина с солдатиками на полигон. Увидел молодой лейтенантик в речушке перевёрнутую машину, баб, копошащихся вокруг, и скомандовал организовать помощь.

Он же и привёз Матрёну в военный госпиталь, а потом и доложил командованию части о нарушении приказа. Только вместо наказания получил благодарность за помощь колхозникам.

А Матрёна очнулась, прошептала адрес дочери, которая здесь в гарнизоне с мужем проживала, и опять сознание потеряла.

Алёна, дочка, стояла на коленях перед кроватью, на которой лежала Матрёна, и не могла унять слёз, которые беспрерывно катились и всё застилали. Доктор сказал ей, что мать последние мгновения доживает, такие повреждения никаких шансов не дают ей на жизнь. Всю её бедненькую перемяло, ничего живого не осталось.

Вдруг мать открыла глаза, скосила их на Алёну, прошептала:

— Не плачь, дочка. Лучше принеси мне киселя, так хочется…

Алёна сорвалась и, не помня себя, помчалась домой варить кисель. Бежала, а в голове только одна мысль: «Скорей, надо скорей».

Когда она вернулась в госпиталь, в палату её не пустили. К тому времени душа Матрёны уже простилась с телом. Завыла Алёна, осела на пол, запричитала. Только пришли санитары, подняли её и вывели на улицу.

Вечером Алёна с мужем повезли Матрёну в деревню. Командир части, где служил муж Алёны, дал машину с водителем на два дня, спасибо ему за понимание и помощь.

А у Николая весь день в поле было муторное настроение, все мысли крутились вокруг дома, беспокойство не отпускало, его даже слегка потряхивало. И он решил, что вечером отпросится у бригадира, навестит домочадцев, узнает всё ли там у них в порядке.


А дом как-то сразу осиротел без хозяйки. Все такие незаметные домашние дела при ней вдруг стали просто кричащими и требовали немедленного участия.

В хлеву мычала Маруська с раздутым выменем, беспокоились куры, повизгивал голодный поросёнок.

Но самое главное — Мишка, которого срочно надо было из дома куда-нибудь определить, чтобы не пугать и не отвечать на его вопросы, на которые и у самого Николая не было ещё никаких ответов.

Алёна повезла Мишку в соседнюю деревню к его крёстной матери, пусть побудет там с её детьми, отвлечётся, пока они дома колготятся с похоронами.

А Николай попробовал управиться с хозяйством, пока соседки занимаются Матрёной. Он пытался взять себя в руки, но голова соображала плохо, и он делал всё на автомате.

Всё бы ничего, только Маруська его не подпускала к вымени, она так долбанула копытом по дойнику, что тот выкатился из хлева. Николай постоял, подымил цыгаркой, сходил в хату, принёс Матрёнин платок, повязал на голову и опять попробовал подступиться к Маруське. Но результат тот же, только на этот раз копыто летело в колено, и Николай еле успел увернуться.

Он постоял, покрутил задумчиво ус и опять направился в хату. На этот раз он принёс Матрёнину юбку, нацепил и её, но Маруська косила лиловым глазом, беспокойно переступала ногами, раздувала ноздри и было видно, что сдаваться она не собирается.

Выручила Алёна, которая успела вернуться домой:

— Ну, папка, ты даёшь! Лучше бы меньше свои самокрутки смолил, она же не любит запах махорки.

А в хате на скамье уже установили гроб, и Матрёна, прибранная бабами, лежала спокойная, серьёзная и родная.

Всю ночь Николай просидел около Матрёны, разговаривал с ней, вспоминал, утирал скупые слёзы, гладил её холодные руки и всё не мог смириться с тем, что теперь нет его милой Матрёнушки, что отныне он один, как перст.

Дети? Дети — это совсем другое. Он даже и мысли не допускал, что на месте Матрёны может быть кто-то другой.

Николай плохо помнил, что делалось вокруг него в день похорон, он видел только лицо Матрёны. Когда, наконец, народ разошёлся после поминок, и дети в хате прибирались, он исчез. А на улице уже стемнело, и только Луна заливала светом округу. Сыновья Иван и Анатолий, вышли на улицу и пошли искать отца. Во дворе не нашли.

— Куда он мог деться? — спросил Иван, — ещё бы не надумал чего, с него станется.

— Похоже, я догадываюсь. Пошли.

Вышли со двора, и Анатолий показал рукой на кладбище, которое находилось в деревне совсем недалеко.

— Ты же видел — он во время похорон был, как замороженный. Может теперь даёт выход своему горю, очень любил мамку.

— Пошли проверим.

На подходе к кладбищу они действительно услыхали голос отца, но что он говорил они не могли разобрать.

Пробираясь к могиле матери, парни старались не шуметь и не напугать родителя. В лунном свете они увидели, как отец, лёжа на могиле вниз лицом, что-то причитает.

Долго парни наблюдали молча, отец то затихал, то снова что-то говорил. Наконец Иван пошёл к могиле и на ходу стал выговаривать отцу:

— Вот ты где, батя, что же ты нас пугаешь, всех бросил, мы тебя ищем, ждём, пошли домой.

Отец затих, потом поднялся на колени и было видно, что силы его покинули. Подошёл и Анатолий, вдвоём они подхватили его под руки и повели с кладбища.

Дома дети посоветовались и решили, что Паша, самая старшая из детей, и Алёна, со своими детьми побудут в деревне с отцом, потом отведут девять дней.

На том пока и порешили.


Прошли 9 дней, за ними 40, а боль утраты ни у мальчишек, ни у Николая не проходила. У братьев добавилось обязанностей по дому, теперь на них легла забота о младшем брате, потому что отца никто не освобождал от полевых и ремонтных работ.
 
Николай никак не мог смириться со своей потерей. Казалось, что в груди повис тяжёлый камень, который не давал ни жить спокойно, ни просто дышать. В редкие минуты, которые выпадали на отдых, он заливал свою беду горькой, и сыновья в такие моменты его буквально волоком тащили с кладбища.

— Батя, ты совсем очумел, нельзя же так. Мамка тебя бы очень ругала. Ты подумай головой, нам скоро уезжать, а Мишка с кем будет?

Но отец только мычал что-то и мотал головой. В такие моменты Мишка сидел на печи и боялся спускаться, он не понимал, что происходит с отцом.

С холодами пришло время отъезда парням на учёбу в город. С тяжёлым сердцем покидали они дом, долго настраивали Мишку, как и что делать без них, обещали приезжать, уговаривали ничего не бояться, учили мало-мальским делам по дому и хозяйству.

Мишка кивал вихрастой головой, сглатывал слёзы и утирался рукавом застиранной рубашонки.

В один из дней, когда ремонтные работы в МТСе приостановились из-за отсутствия запчастей, Николай опять напился, и по пьяной привычке ноги его понесли на кладбище. Провалявшись там до вечера, он не заметил, как уснул лёжа головой на могилке.

На улице уже подмерзало, а Николай всё не мог очнуться от тяжёлого сна, ворочался, скрипел зубами, что-то бормотал. Вдруг он затих — перед ним стояла Матрёна. Она протягивала к нему руки и с упрёком говорила:

— Помоги мне, Коленька. Не могу дотянуться к сыночку нашему Мишеньке. Плохо ему без меня, очень плохо, а ко мне его не пускают, и ты не помогаешь. Прошу тебя, помоги мне.

Николай вскинулся и понял, что Матрёнушка ему приснилась, и что он на кладбище. Вокруг стоит темень, и похоже, что времени уже за полночь.

Он не помнил, как добежал до своей хаты. Протрезвевшим взглядом окинул своё осиротевшее подворье, опять засаднило за грудиной, и мысль о сынишке его подхлестнула:
 
— Матрёнушка не может до Мишани дотянуться, видимо решила, что ему с ней лучше будет, если просит помочь ей. Что же я делаю?

А Мишка уже и плакать перестал, голодный и холодный забрался под тулуп и уснул беспокойным сном, иногда вздрагивая и всхлипывая во сне.

Проснулся парнишка от того, что тепло разлилось по хате и пахло едой. Он свесил голову с печи — на столе стояла крынка с молоком, картошка в чашке ещё парком исходила, хлеб, нарезанный ломтями, горкой возвышался рядышком.
 
За столом сидел отец, положив голову на сомкнутые руки. И не понятно было, то ли он спал, то ли думал о чём-то. Только с этого момента Николай перестал заливать горе водкой. Мишка и домашние хлопоты его свободное от работы время теперь занимали полностью.
 
Постепенно у отца с сыном сложился определённый образ жизни. В свой внутренний мир никого из посторонних они не пускали. Только, если старшие дети со своими семьями навещали их, тогда у них царило какое-то оживление. Уезжали, и опять наступала тишина.
 
Николай и раньше не очень был разговорчив, только для жены у него находились слова. С детьми же, если только кто из них закарабкается на руки, то приголубит, погладит по головке молча и всё на этом.

Теперь же они с подросшим Михаилом занимались каждый своими обязанностями по дому без слов, понимали друг друга и так.

Мальчишка рос молчаливым, со сверстниками побегать, похулиганить у него желания не возникало. В школе тоже особой дружбы не водил.
 
Прошло несколько лет. Когда Михаил закончил семь классов, Алёна с мужем настояли на том, чтобы отец с Михаилом переехали к ним в город. К тому времени они свой дом построили, места хватало.
 
Отец сильно сдал, здоровье стало подводить, а Михаилу надо было учиться дальше.
Долго в городе отец не прожил, не прошло и трёх лет, как он отправился к своей Матрёне, которой оставался верен до конца своих дней. И не понятно — то ли непривычная среда на него повлияла, то ли здоровье так подрастерял, хоть к врачам он никогда и не обращался.

Михаил к тому времени учился в речном училище. Он совсем не помнил мать, и жизнь с отцом наложила на его характер свой отпечаток.  Был Михаил довольно привлекательной внешности, но молчун.

Разговорить его было невозможно, если его не занимали какие-либо дела — сидел где-нибудь в укромном уголке с книжкой.

На похоронах отца сильно рыдал, уткнувшись в ладони. Почти ни с кем не разговаривал и после кладбища сразу уехал в училище.

По окончании учёбы ходил по рекам Сибири. Всю жизнь прожил бобылём, ни одна женщина не покорила его сердца.

Изредка навещал семьи сестер и братьев. Одарив племянников и племянниц подарками, погостив пару дней, уезжал.

Алёна как-то попыталась его разговорить по поводу женитьбы:
— Миша, ты уже мужик зрелый, когда женишься? Сколько же можно быть одному, детишек пора иметь, а ты всё один.

— Сестрёнка, ещё не родилась та женщина, которая смогла бы стать моей женой. Трудный я человек, со мной тяжело ужиться. Да и привык я один. Никто мне не нужен, понимаешь — никто. И давай больше не будем на эту тему.

Вот и весь сказ. Похоже, что жизнь не только его не баловала любовью, лаской и вниманием, но и не научила любить и находить чему радоваться. Жил себе и жил по инерции.

А, как только списался на берег, так и закончился его жизненный ресурс. Умер в одночасье у себя в холостяцкой квартире. И лежал бы, гнил, если бы сердобольная старушка соседка не заглянула в открытые двери квартиры и не позвонила в пароходство.

Пароходство его и хоронило. Родные ничего не знали о его смерти, а коллеги не знали о том, что у Михаила столько братьев и сестёр. Он никогда никому не рассказывал об этом.

Так и прожил человек, как в плену — без радости и просвета.