Черновики забытых дней

                Глава семнадцатая.

«Весной он умер. В одно из наших последних свиданий он говорил мне:
- Знаете ли вы это чудное сказание? Забежала шакалка в пещеру Иоанна Многострадального и разбила его светильник, стоящий у входа. Святой, сидя ночью на полу тёмной пещеры, горько плакал, закрывшись руками, как, мол, совершать теперь чин ночной молитвы чтения? Когда же поднял лицо, упираясь рукавом, то увидел, что озаряет пещеру некий тонкий, неведомо откуда струящийся свет. И так с тех пор светил он ему по ночам до самой его кончины. А при кончине воспринимая его душу, нежно сказал ему Ангел Господень: Это свет твоей скорби светил тебе Иоанн! - прочитал Роман в журнале и какие-то странные почти мистические мысли и образы полезли в голову. Сколько раз он чувствовал себя не собой, а кем-то, телом и мозгом не подвластным самому себе, лишь осязаемость утверждала обратное.
- А если бывает повторение? – Конечно, бывает - отвечал его голос своему в ответ.
Отцы сидели чинно на лавке и гордились позвякиванием колоколов. Их перезвон по-детски баловал их и детей, спящих в колясках. Многоэтажная высь домов не вмещалась в многоэтажное человеческое мироздание. В ночном переулке он встретился с Большой медведицей, которая возвращала его домой. Радушная встреча и милый уют у Кузьмина многое ему дал как личности, его душе, он был благодарен за это и молил бога, чтобы это было чаще.
Машины киносъёмочной стояли у самых стен, группа расположилась на площади, и пока занимались своими делами. Был перерыв. Чей-то зонтик стал совсем близким, он чуть не касался плеча, незнакомка открыла ротик и спросила: «извините, который час?»  «Половина второго» - ответил он и постарался разглядеть даму. Чёрная вуаль спадала со шляпки, и лицо было совсем невидно. «А жаль» - подумал он. Его окрикнул голос: «Посмотри!». Он обернулся и увидел девушку, стоящую поодаль и держащую в руках ветку чёрной рябины. «Этого не может быть» - подумал он и сам себе говорил: разве может быть? «Да может, всё может и всё возможно, если этого захотеть или хотя бы представить…». «Ещё о чём-то спросить или промолчать, лучше промолчать» - подумал он.  - Послушайте:

Бесконечные линии движутся.
На пространство и вверх – до небес…
Красно-чёрное средство,
вот одно из чудес.

Поднимаются выше осколки
и срастаются вдруг,
как остывшие кости –
подружились вдруг…

А вот ещё:

Шеи давятся болью,
кровь шипит нагнетаемая,
к изголовью, к мордобою.
Чешется справа висок…

Красно-чёрное средство
и железная боль
на считалочке детской,
Оступилась – и – вот…

«Сколько вам лет?»
«24, уже» - растеряно  почти невпопад ответил он.
«Это хорошо, пойдёмте со мной».

Они слитно шагали,
А застенчивый берег искал
Красно-чёрное средство
и бутылочный дар.

Пена пенится пенно,
тихо-тихо даль говорит:
«От ушедшего в детство
отлетает душа и молчит».

Переулки переминались с ноги на ногу, словно им не терпелось, что-то сказать. 
Наступало утро, сильная привязанность одного и другого роняла  обоих в запах внутренних осадков. Сколько прошло времени, они не помнили. Он шёл застенчиво, взъерошенные волосы  шевелились, подражая ветру с моря. Солёный воздух, ударившись о стену кирпичных губ, оставлял солёность и прохладу и постепенно становился пресным.
- Пресный воздух, сколько вас? Сколько в вас больших и маленьких? Киносъёмочная группа просыпалась и смотрела в окошко своих вагончиков. Затем они выходили в нижнем белье на улицу из домиков и рукоплескали от всей души, желая счастья. Стало неловко, хотелось спрятаться. Незнакомка взяла его под руку, и они смело приближались к домику совсем рядом. Домик стоял немного поодаль и потому никто это не замечал просто стоял себе и всё. Девушка отворила дверь, и они вошли в тёмное помещение прихожей. Ещё какое-то время рукоплескание было слышно, но постепенно люди умолкали и заходили в свои домики, отдыхать дальше…
Никто не мешал совершать святое начало. Дежурным по части заступал майор с оригинальными мыслями. Он вёл воспитание - педагогику. Роман никогда не забывал урока, когда этот майор вёл занятия. Он всего-то на одном и был. Но! Оно его взбесило немного. Майор не мог своим профессионализмом вести урок так, чтобы никто не мешал ему, и он постоянно отвлекался на «чихи», кашель и прочие нелепости. Он просил его повлиять, как секретаря комсомола.
Роман вставал, говорил, чтобы вели себя тише, садился и ждал очередного раза. Его лекции были до того примитивны по форме и сути, и банальны до безвыходности, но даже это многим доходило хорошо и безболезненно. Он раздавал на ряды открытки с собаками и говорил, чтобы посмотрели на собачек, какие они красивые, раздавал открытки с рыбками, камнями и требовал, чтобы находили в этом прекрасное. Рассказывал о дубе, а в нём торчит осколок, это вражеский снаряд, о чём это говорит? А тут рядом идут молодые, а выше над осколком написано: Вася + Лена = Любовь и т. Д. и т. п. Короче, это так бесило Романа, что хотелось убежать прямо с занятия. Все терпеливо сидели: кто спал за столом, кто читал худ. литературу, все терпеливо ожидали окончания занятий.
- Рота строиться на ужин! Курсанты стояли в строю и о чём-то спорились.
- Так, тихо, все знают, какой дежурный. «Великий Джин догадывался обо всём, он спал на ступеньках разбитого храма».
- Второй взвод песню запевай! И запели песню, а вместо строки из песни: «торпеды наши не проходят мимо» - они пели: «торпеды наши все проходят мимо». В столовой Роман ковырялся вилкой в тарелке и ел медленно мясо, оно походило на тушёнку, но и на тушёнку не походило, одно слово-мясо… Роман перестал ковыряться в мясе, он выпил чай и на этом закончил свой ужин. Ему становилось немного лучше, последнее время запах хлорки прошёл, и тошнота отпустила.

«В прекрасный сентябрьский вечер шёл в Данилов монастырь. Когда проходил, ударил большой колокол. Вот звук! Золотой, глухой, подземный. На могиле Гоголя таинственно и грустно светил огонёк неугасимой лампады и лежали цветы. Возле стоял старик и старушка, старомодные, на редкость. Я спросил, кто это так хорошо содержит могилу, старичок ответил: «Монахи, а вы думаете, что всё погибло? Нет ещё…» - затрясся и заплакал. Старушка взяла его под руку: Пойдём, пойдём ты совсем впал в детство» и повела его плачущего по дорожке к воротам. Сколько он не старался забыть всё то, что случается плохого, никак не мог, оно стояло в голове и коробило память. В глазах стояло фиолетовое чернило, его прозрачность при моргании казалась необыкновенным небом. Рано утром это было необыкновенно прекрасно, к вечеру становилось как всегда обычно и хмуро. Только утро разнообразило слепых и зрячих. Он понимал, что умным труднее, они осознают, страдают, в своей трудно различимой философии думать тупым концом, средним это легче, они одолеваемые слепым рассудком быта, сами себя обрекают на ограниченную серость, своего узкого мышления. Но и это великое творение в своей индивидуальности середнячков природы. Приспособленцы жизни. Узаконенная мафия землекопов масс, некая планета недостроенного блага. Ему хотелось иронизировать до боли в животе и висках, но и это надоедало. И появился он, с рукой просящей достать палитру красок, со дна моря. Пенная волна внимала просьбе и, повинуясь, доставала краски  для неба.

«Они стояли в прихожей комнате. Он 24-х лет, и она незнакомка с чёрной вуалью на лице. Они стояли молча, ни обронив не слова. Одинокий суховей сторожил покой у дверей домика, его работа ему нравилась. После длительного молчания послышалось тяжёлое дыхание, и наступила ясность.
«Пожалуйста, проходите» - приглашала незнакомка. Ему было 24 года, и он верил этому. Комната усаживала его в удобное кресло, горячий кофе появился на столике.
- Может, вы хотите перекусить, не стесняйтесь, я принесу сейчас?..
- Нет, что вы…

Всё было так мило.
Сидели два рядом мира
и кашель попутный, так – мимо….

Стены были расписаны красивыми узорами. Каждый узор был неповторим, как сама жизнь. Камин разгорался и влёк своим теплом. Тело разомлело и расслабленно лежало в мягком кресле. В комнате было тишина .

… - 9 сентября родился Толстой. Ты знаешь сегодня 9 сентября?!
- А зачем мне это нужно?
- А, правда, зачем?
- Строиться на вечернюю проверку!

Роман собирался и шёл на вечернюю проверку, он спустился на 2 этаж и стал напротив умывальника и своего кубрика-комнаты. Как-то в художку зашёл Ионов и поделился рецептом приготовления торта под названием:

«Чёрный принц».
Итак: 2 яйца (желток отделить от белка)
50 грамм сливочного масла,
; творога,
1 столовая  ложка  муки,
; стакан  орехов,
2 столовые  ложки сахара,
лимон, кислота по вкусу,
1 стакан  сметаны,
1 столовой ложки какао,
200 грамм коньяка.



                Глава восемнадцатая.

«Чёрный принц». Торт стоял на столе. Ровно 24 свечи горели на нём, отражаясь в зрачках глаз. Незнакомка вышла из соседней комнаты в прозрачном пеньюаре. Её глаза показались такими знакомыми и робкими. Телевизор работал, но не отвлекал, показывали рекламу нижнего белья. Незнакомка подсела на соседнее кресло и отрезала кусочек торта. Она подала его на тарелочке вместе с чаем. Огромные часы, высотой до потолка били полночь. Она сидела и смотрела ему в глаза. На ней была всё та же шляпка, и чёрная сетка вуали закрывала всё лицо. Как только прозвучал последний бой часов, незнакомка встала с кресла и подошла к нему со спины. Он почувствовал, что к нему прильнул весь мир сразу. Её руки снимали его одежду, он покорно отдался в её руки и старался не нарушить спокойствие её души. Она села ему на колени и стала расстёгивать брюки, когда молния расстегнулась, она проникла рукой вглубь, он почувствовал приток крови и остолбенение, так стало ему хорошо, ему это не снилось. Он в это уже верил, и соглашался со всем, чем угодно, только пусть всё будет дальше, как оно идёт. Ему стало не стыдно за  24 года, он стал старше, года прошли незаметно, почти незаметно. Он подхватил её на руки и уложил на большую кровать в углу комнаты. Постель дышала изумлённым взглядом и нестерпимой нежностью. Он прикоснулся к вуали и медленно её приподнял, на какое-то время, даже миг, он не поверил, в увиденное, на него смотрело волосатое лицо. Покрытое детским пушком лицо было неприятным, но красивые черты боролись с пороком, обезобразившим жизнь. Незнакомка сняла рубашку, и её тело предстало, совсем обнаженным. По всему телу были волосы. Красивое стройное тело дышало испариной жара женской страсти. Привкус торта отдавал ароматом во рту. 24 года постарался забыться и остаться во власти незнакомой души. Она лежала на нём, и её мохнатое тело было покрыто бусинками священного пота, она стонала и погружалась в себя, находясь во власти страсти плоти. Она поправила, то, что в нее упиралось, поближе к своей горячей внутренности, она утопила, его в себе и крик наслаждения проник, в каждый уголок комнаты. Тёплая кровь стекала по ногам на белую постель. Они кувыркались, словно два зверька, уповая на какую-то животную неиссякаемую силу страсти, бесконечную силу бесконечности души. Прошло время, и только шум с улицы говорил о смене суток, но потом всё затихало, и снова наступали сумерки вечера. Они не расставались, находясь в плоти даже передвигаясь по комнате. Подкрепившись кофе и «Чёрным принцем», они направились в душ. Вода освежила тело и успокоила душу. Сознание приходило понемногу в себя. Кажется, самодвижение и бегство от кого-то, только оно не могло понять, почему надо остановиться. Они предавались любви, фантазии и мистике, им это нравилось и поглощало в мир не разумный, мир, где-то бродящий среди ненадуманных тайн и песков. 24 года  читал ей стихи, а она прильнув к нему целовала его.

В поцелуе прятались плечи,
пальцы, вытянув нежное «я»,
нестерпимо сливались, в уздечку,
пьяная тройка летела сквозь время,
С криком, свистом, пугая себя…

Её чёрные волосы, разбросанные на плечах, его дурманили своим запутанным придирчивым увлечением, он находил в этом забаву и ласкал их, до бесконечности. Часы били бой. Была полночь. 24 года провёл у незнакомки ровно 24 часа. Как быстро пробежало время, как жаль, что это время мчится только туда, но не оттуда…
«Тебе уже 25, почти так» - сказала она и пожелала всего хорошего. Он пошел на улицу, дверь отворилась, и он вышел в ночь…»

Сегодня была суббота, по телевизору смотрели фильм: «Иди и смотри», многое не понимали, но смотрели все. Приближался день частичного освобождения. Сегодня был общий инструктаж. Лицо командира школы было без оснований на удовлетворение. Всем не выдали зарплату за ноябрь, нет октябрь, боясь, чтобы никто не повесился, или ещё чего доброго какая оказия. Довольствовались несчастными семи десятью рублями, и будь здоров. Многие не понимали, но что понимать, раз так, то так и будет. Философия казарменного духа не только в быту, но и в сознании, мышлении никого не оставляла в покое, только так и не иначе. Кажется, в армии даже видимого движения не видно, так замашки одиночек, или лёгкое негодование по случаю недопонимания. В ночь перед стажировкой спалось плохо, почти не спалось, а вставать нужно было рано. Заснули около часа ночи, до этого играли в карты, Роман играл с Юрой в шахматы. Проснулись в полшестого, на улице шёл мелкий дождик, было сыро, но это уже не удивляло. Неорганизованно перебежками добрели до столовой, позавтракали и обратно в казарму. Так хотелось, чтобы всё было в последний раз, оно, было, почти было, они все ехали на стажировку, кто куда, но уезжали от этого, прелой военной подкладки. Сначала ехали на дизеле до Калининграда, затем на поезде до Жлобина, а там ещё немного, и Быхов. В Быхове всё было по-другому, снова надо привыкать. Новое место, новые люди.

Роман пошёл на почту, чтобы позвонить жене, она гуляла с дочкой по городу.
На следующий день он снова звонил, теперь жена и дочка сидели на диване и ждали его звонка. Дочурка, что-то щебетала в трубку, слышно было плохо, а время бежало, разговор почти получился, он был доволен.

Пятница. День был озабочен, потому что Романа забрал комсорг Саша, эдакий, капитанишка, каких хоть пруд пруди, он поставил ему задачу –
естественно добровольно, после чего Роман писал на столе в кабинете комсорга, точнее секретаря комсомола. Писал он следующее: «ВЛКСМ - политическая организация советской молодёжи, работающая под руководством партии. Главное для её деятельности, и сегодня ленинские ориентиры: готовить молодёжь стать коммунистами, активно участвовать в проведении в жизнь политики коммунистической партии».

Как-то попались Роману (19 партконференция) слова, сказанные Набоковым, он очень убедительно объяснился на эти 70 лет советской власти, да и не только.

«Я презираю коммунистическую веру, как идею низкого равенства, как скучную страницу в праздничной истории человечества, как отрицание земных и неземных красот, как нечто глупо посягающее на моё свободное я, как поощрительницу невежества тупости и самодовольства».
К 10-ой годовщине октябрьского переворота 1917 года 1927 год. 18 ноября.

Наступила практика и этим всё сказано.
Над головой висела верёвка, натянутая между двумя стенами. На верёвке висело постиранное чистое бельё. В кабинет зашёл подполковник, замполит местной части,  человек, с академическим образованием, но, что Роману страшно в нём не понравилось сразу, как он его увидел, это какой-то пренебрежительный, самоуверенный взгляд начальника, с крестом и положением. И ещё, у него была большая перхоть, на его тужурке всегда был обильный урожай на этот счёт, что было не очень приятно. Замполит зашёл с двумя согнутыми листами бумаги в руке. Роман и Саша, секретарь встали. Замполит пожурил за что-то Сашу, потом спросил Романа: «Вы можете написать это по-другому?
 - Это вероятно вступление, товарищ подполковник, у вас, наверное, предложение есть? - как бы с подвохом, но осторожно спросил Роман.
Замполит осмотрительно посмотрел на него, он становился осторожнее.
Надо написать поздравительную открытку, я знаю, что вы можете!?»
- Надо попробовать, я таких не писал ещё.
- Это срочное дело!
- Если писать, то полчаса, а если рисовать, то все полтора, выходит, два часа сидеть надо, а рабочий день заканчивается…
- А разве завтра нельзя? Замполит явно был внутренне не доволен, но внешне сдержался.
- Вот это смотри, писать надо так, тут отступать, а тут вот так, чтобы лучше смотрелось, понял?  Последнее слово было за ним. Он снова отругал Сашу-секретаря и вышел из кабинета.
«Обиделся замполит, так, я заканчиваю, завтра приду и допишу» - сказал Роман и стал сворачиваться понемногу.
На улице была сырая погода, моросящий дождик только успокоился. Роман пришёл в казарму. Здание казармы походило старый сарай, с колоннами посередине, по всей длине помещения. В полу были большие дыры, в некоторых местах и из них по ночам выбегали крысы и бегали по казарме. Роман собрался в баню и пошёл, никого не ожидая. После бани он зашёл в матросскую чайную, взял бутылку молока и два коржика. Пища не ахти, но впереди ужин, так подумал Роман. После того, как Роман почистил ботинки кремом, он выпил таблетки от расстройства, помыл руки с мылом, теперь день начался, как ему надо было начаться, потому что предыдущая неделя была сплошное безделье. Только вчера они по-настоящему вымазали руки, работая на практике. На выходные он собрался съездить к родственникам в Могилёв.
Переодевшись в гражданку, взяв ее напрокат у товарищей, он разбудил ещё двоих попутчиков, и они инкогнито от начальства поехали по своим родственникам.  На железнодорожной станции купили билеты, подождали поезд, когда он остановился, то пришлось бежать в самый конец состава, к своему общему вагону. Они втроём сидели в вагоне и смотрели в окно. На улице начал моросить дождик, затем он перешёл в хороший осенний дождь.
На построении замполит и командиры утешили в допустимой радиоактивности зоны, в которой они живут, но в это верили, и не верили, люди устали верить тому, во, что верить тяжело. Приближался город, к которому долго, так долго ехали. Показался город, вокзал, вышли и разошлись, кто куда. Роман ориентировался по тому, как рассказала в письме Вита, его троюродная сестра. Он нашёл почти сразу улицу, дом, квартиру. Гость был нежданным и негаданным, а впрочем, вполне нормально. С утра он ничего не завтракал, в животе урчало и скрипело со страшной силой. К часам двум появилась ещё одна тётка, кажется, все были в сборе, ну почти все. Застолье началось. Сначала одна бутылка водки появилась, Роман голодный, старался налегать на еду. Водка пошла вроде хорошо. Он попытался отказаться пить еще, на что был задан сильный вопрос: «Ты, что больной?». Снова водка была, опрокинутая стаканом в рот. Белорусская «бульба», капуста, аджика, вчерашнее мясо, ещё что-то. Впрочем, еда – это хорошо, а водка плохо. Накушался Роман вдоволь. Время надо уезжать потому он ещё был в хорошем, но шатающемся сознании. На автостанцию его пошёл провожать муж тётки. Они уже давно перешли на «ты», и по-свойски говорили обо всех своих делах.
Обратно Роман ехал на «автопилоте», если так можно выразиться. В автобусе он, то засыпал, то просыпался, до казармы дошёл нормально. Пришёл, переоделся, раздал гражданские вещи у кого брал. В общем, всё нормально, а дальше началось самое плохое. Он проснулся, когда ещё мало, кто спал, и его стало рвать. В умывальнике он рвал, со страшной силой, потом смывал свои грешные дела. На следующий день он побежал в туалет и так недели две, если не целый месяц. Очередной навязчивый сон, как и  откровенности  соседа в углу, оглашали, что он, то есть сосед, опять во сне насиловал свою жену. Он это рассказывал всем. Это было достоянием общей гласности.
Роману приснилось ночью, что он на пляже познакомился с красивой смуглой девушкой, она была ласковая хорошая. Песок прерывал шаги, следы уходили всё дальше и дальше. Он её нашёл на пляже в палатке. Она была обнажена каким-то маньяком и горько сожалела об этом. Дальше всё происходило, как в диком истомном крике, он спал. На улице стоял гул, это гоняли двигатели на самолётах.

На него, с конверта посмотрела зебра «Греви», которая из Красной книги. Помоги нам зебра «Греви», пожалуйста!
У Романа было расстройство желудка, он от этого страдал, терпению уже не было силы. Роман пошёл в санчасть, его стали класть в лазарет. Переодели, переобули, закрыли на ключ и оставили одного в изоляторе. Расстояние между стенами было чуть больше метра, как раз помещалась кровать, и был небольшой проход. Он лежал и приготовил ответ, если кто спросит, почему он здесь, он скажет: - А я, как Н. Островский, готовлюсь стать вечным. А почему ему раньше казалось, что ни в кинофильмах, ни в литературе не упоминается почти о том насколько герои и героини человечны, то есть, они живые и должны ходить в туалет, это до какой-то степени, и времени пряталось за суфлёрскую будку, и голос терялся в оркестровой яме, развеянный по полу. Он настойчиво требовал человечного отношения к человеку. Сегодня была среда, подшитый подворотничок  пришёлся кстати. Всю форму санитарочка  спрятала в кладовку и закрыла на ключ, там же, где он и лежал. Круговая перестраховка. Наступил вечер, в коридорах  стало спокойно, тишина просто упиралась о стены высоких коридоров старого здания.
Рождалась притуплённая потребность в общественном общении. Ему до обиды и боли в виске, это давило правдолюбие и реальность, его самого. Да, что об этом говорить.
Сколько лиц и лицедейства в людях. Ночь. Всё, что-то происходит ночью. Роман ещё не спал. Расстройство желудка давило на сознание, той силой тяжести пятой точки.
«Чёрный стул» от угольных таблеток. Не правда ли, название почти детективное - «Чёрный стул». Ночь наступила с нажатием на выключатель света. Безобразница простыня барахталась у ног и сильно вылезала сверху одеяла у головы. С вечера шёл дождик, постепенно он затихал и только, уставшие капли, со вспотевшей крыши капали на подоконник, со стороны улицы.  Было слышно, как они шлёпались и тихо застывали.
В лазарете первый раз в жизни Роман ощутил полную уединённость, похожую на белую, накрахмаленную, выглаженную простыню. Наступила тишина, которая его поглощала в себя. Такой отрешённости от мира он еще не испытывал. Это увлекало, манило: пальцем, рукой, всем  телом белого безмолвия, ты сам казался тишиной.
У него оказалась, как, кстати, книга финской писательницы и это тоже стало открытием.
Ночной сон был страшный. Не хотелось вспоминать. Снилась мафия. Простыня и ночью досаждала своей заносчивостью. Наступило утро. Был четверг, на обед он пошёл в кафе поел очень хорошо, было по-осеннему здорово. С газеты смотрели люди. Осуждённые женщины. Строй людей и вещей. Перед ними дежурная офицерша, почти стройная, с большим бюстом и немного выпяченным задом в обтянутой юбке. Дальше он читал.
В одном из залов парижского городского  музея современного искусства  рядом с полотнами Модильяни, Шагала и Су… (прекрасного художника – выходца из России) висят две огромные картины, на которых запечатлены,  полные грации и величия женщины. Они в элегантных вечерних платьях, белых накидках и головных уборах, с веерами в руках «это не женщины, а соборы!» - когда-то крикнул, глядя на них парижский критик.
Сегодня была пятница – баня. После обеда его подзывали и тыкали конвертом.

Жена писала: «странное, не может быть смешным».

Вчера после ужина он шёл в казарму. Один он направлялся из столовой. Поравнявшись с патрулём Роман, отдал честь, и, сделав два шага, был остановлен голосом старшего патруля, точнее прапорщиком.
- Товарищ курсант, вы, почему расстёгнуты?
- Извиняюсь, я только из столовой, ещё не успел…
- Пройдёмте со  мной… Роман спокойно последовал за этим стражем порядка. Рядом стоял офицер, старший патруля, но этот задёрганный
«кусок», что-то ещё требовал.
- С какой роты вы?
- Я не с роты, мы на стажировке, живём на базе казармы. Тут вмешался прапорщик, стоявший возле казармы, той части, в которой они были прикомандированы на время стажировки.
- Чего ты прицепился к нему, он же такой прапорщик, как и ты, тебе, что матросов мало, что ли?
- План выполнять надо - промычал прапорщик.
-Ладно, иди – сказал прапорщик и пошёл в свою сторону. Роман пошёл к себе в казарму. Плановая система и тут, чуть-чуть не сработала. Он рассказал эти вещи ребятам. «Ментовские штучки»  - сказал кто-то. Как говорил Саша-очкарик, когда-то: «Самый лучший в мире кент, это наш советский мент» …


                Глава девятнадцатая.

«Я бельгийский ему подарю пистолет и портрет моего Государя».
И. Одоевцева «Встречи с Гумилёвым».
Тщеславный отчаянно храбрый мальчишка, который хотел быть всегда и всегда первым. Конечно он никакой ни политик, никакой ни конспиратор, он был, прежде всего, поэтом.
В любом случае расстрел – страшная непоправимая ошибка. Я думаю, если бы и среди них быть первым, но, когда они к нему так, то, как вызов, он читает на вечере у матросов:
«Я бельгийский ему подарил пистолет и портрет моего Государя. Любой из тех, кто сидел в зале, мог тут же безнаказанно пустить пулю ему в лоб, но он скрестил руки и ждал, это была победа, зал ему аплодировал».

«Этот мир придуман не нами» - пела певица песню. Должен же кто-то отвечать за всё.
Вроде: доктор у меня – это, ну – это!..

Праздничный беспорядок
Вчерашнему лету назло
И листья  летят, словно клочья тетрадок
И запах дымка так ладанно сладок
Всё влажно сухо и светло.
И первыми в танец вступают берёзы,
Накинув вуаль и убор на себя,
Стряхнув второпях мимолётные слёзы,
Они торопятся найти в том себя.
Но это бывает чуть начата повесть
Секунда, минута - и вот.
Приходит вторая, бесстрашная как совесть,
Мрачная, как воздушный полёт.
Все кажутся сразу бледнее и старше
Разграблен летний уют
И труб золотых отдалённые марши
В пахучем тумане плывут.
И в водах холодных, его фимиана
Закрыта высокая твердь,
Но ветер рванул, распахнулась и прямо
Всем стало понятно: кончается драма
И это не третья осень, а смерть.

По радио играла мелодия «Огни большого города». Роман долго пытался вспомнить, где же он слышал это, и вспомнил, потом пела Сандра.
Ему почудилось: «рядом шагают века».

Жена писала: «В тебе кажется, что-то изменилось, как будто теплее стал и в разговоре, и в письме».

В июне 1926 года Дзержинский писал: «У меня полная уверенность, что мы со всеми врагом справимся, если найдём, и возьмём правильную линию, в управлении на практике страной и хозяйством.  Если не найдём этой линии и темпа, оппозиция будет расти и страна тогда найдёт своего диктатора - похоронщика революции, какие бы красные перья не были на его костюме».
Что же было величие  Ленин или Сталин? Роман хотел своим сгустком мозгов понять пренебрежительность истории в выборе страны для ответов.

«Пока сволочь есть в жизни, я её в художественном произведении не амнистирую».

В. Маяковский.

Угрюмо и беспардонно  палец ковырял, то в носу, то лез чесать зад.
- Конрат, тебе дать палку? Конрат не обращал внимания. И сколько таких угрюмых плевались сгустками своей зелёной культуры рядом с урной.
«Полковнику» надоела его баба, она не даёт, а держаться за «женскую грудь» надоело. Пошёл снимать другую женщину. Вчера другой кабель готовился на свидание, как прибежал посыльный и сказал, что к нему приехала жена, быстро нашли товарища, кого надо, и направили в семейный очаг. Всё обошлось. Честь и честное слово, что лучше, наверное, ни то, ни другое, оно погрязло в свинстве душ и лиц. Толпа прапорщиков, будущих прапорщиков умышленно вознеслась ввысь. Так хотелось бузить и куролесить. Пьянство, пиво, сигареты, карты мешали думать серьёзно.

Стихи, романсы, философия всё это было слишком давно, не в наши исторические дни кружков, свистящих сквозняков глупости. Прапорщики веселились, им было весело. Глаза блестели и дым, дым. Ах, этот дым, дурман леденящий взгляд…

«Никто  не хочет  любить в нас обыкновенных людей. А это скверно…»

Приближался октябрь, и та близость, от которой полегчает, это уж точно. Мужики считали дни, и дни проглатывались  с каждым днём всё, с большим сожалением, их становилось так мало в жизни этой. Был понедельник.  С утра оделись в красивую форму на построение возле казармы, постояли, покурили до обеда, была политическая подготовка, после построения пошли к себе в казарму спать. Роман заступал в наряд дневальным, ему это от этого становилось спокойнее.
Ему уже грезился собственный дом, сад, деревья разные и прекрасные, в своей неповторимостью извилин  каждой ветки. Роман сходил в туалет, возле туалета была большая мусорная куча. Старый дед рылся в ней, находя для себя то, что ему надо было. Люди подобно животным рыскали по свалке в надежде найти каждый своё маленькое счастье…




                Глава двадцатая.


«Почему-то в 1898 году он и обратился, к гибнущему Николаю, с этим суровым письмом, которое и теперь может служить, как бы курсом практической этики  для многих, нравственно шатких людей. Воспитанные люди, по моему мнению, должны удовлетворять следующим условиям: и перечисляется восемь пунктов Чеховского письма. Конечно, что-то устарело и может далеко от настоящей действительности, но хотя бы те, которые действуют, не в обход, а напрямую воспринимались людьми. Какая, в самом деле, нужна была сила духа, чтобы среди нетерпимых, узколобых людей, воображающих себя либералами развернуть своё знамя, на котором написано крупными буквами: «Моё святое святых - человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютная свобода - свобода от силы и лжи…

Роман вышел из казармы - (конюшни, кто-то сказал, что когда-то здесь находилась конюшня), ему захотелось пройтись. Лампочка горела, как настоящая звезда, сливаясь в единый небосвод. А может это и была звезда? Роман поднял голову и увидел полногрудую луну, от неё, кажется,  исходили живые лучи, с их живым светом и теплом. Вокруг луны кружились птицы, они походили на мошек, но это были не мошки, а птицы, он отчётливо видел их, они кружились вокруг луны. Так ему предстала  великая страна «Лунных птиц» и лунного света, этот мир был незапятнанным и чистым, он в вышине был чист и свеж.
Время 3.00 Роман проснулся задолго до того как его время  подошло сменить предшественника. Он не спал до этого, а только успевал ворочаться и дремать. Приходили всё новые «Гуляки» (эта такая порода собак), они будили снова и снова, спать всё время не хотелось…
Приехал Макс, он сидел с Ионовым у дневального и курил снова и снова, спящая казарма всё больше наполнялась сигаретным дымом свинства и честного эгоизма. Пришли ещё два взрослых человека, они натаскались по беседкам и подъездам, теперь вот тут в казарме решили посуетиться, если уж свинство, то это достояние общее, всё общее, ничего индивидуального – всё на всех …
     «А впрочем, зачем этот свист воздуха в системе отопления, если надо хорошо слить воду».
Роман долго собирался вставать, спросил, сколько времени, было без четверти три. Пора. Роман разогнал курильщиков, уложил дневального спать. Он уселся за стол и стал читать  книгу. Так наступило его время, и он этим дорожил.
Время 3.37, пела Пугачёва.
К этому времени он нагрел чай, съел котлету и коржик, чему был очень рад. Он готов был простить  всё и всем. Они все спали и не думали  уже, не о нём, не о чём другом.
Он помнил, обо всех и о каждом, и был сыт этим по горло. Неужели они так нужны ему, что он сидит и сторожит этих людей, и себя тоже? От кого? Может государство, он сторожит, которое многим до лампочки? Вкус приятного напитка, с примесью цикория, мёда, заварки и ещё каких-то осколков напитка остались во рту.
Зубной пасты в посёлке не было, к сожалению. Его четвёртое, или пятое книжное совпадение ему доставляло радость. Надо же, так случиться, чтобы то, что не по-родственному в книге, то же происходило, с ним, почти так же. Он успокоился на долю секунды,  затормозился мысленно и окончательно успокоился…

Он любил большое пространство. В огромном кабинете, на огромном письменном столе стояла у него огромная чернильница. Но в чернильнице не было чернил. Напрасно вы совали туда огромное перо. Чернила высохли.
- Уже три месяца ничего не пишу – говорил Леонид Андреев. - Кроме «Пулевого» ничего не читаю.

Инструкция дневальному по роте. Дневальный назначается из курсантов. Он отвечает за сохранность  имущества и личных вещей курсантов и сержантов. Дневальный по роте подчиняется дежурному по роте. Дневальный по роте становится  внутри казарменного помещения у входной двери.

Время 4.00 Часы били время. Маленький приёмник оглашал бой кремлёвских курантов.
«Ночь. Четыре часа. Вы сидите на диване и слушаете, а он ходит и говорит монологи. Он всегда говорит монологи. Речь его ритмична и текуча, иногда он останавливается,  наливает себе стакан чая, выпивает его залпом как рюмку водки. Говорит о боге, о смерти, о том, что все моряки верят в бога…
- Мне хотелось бы поговорить с тобой, голубушка моя…
С приходом к власти Горбачёва политика стала более навязчивой, она безусловно стала целенаправленней, ожили ленинские принципы, экономический хаос, стало штормить и серые пенистые волны напоминали хаос в голове, когда не знаешь, что делается вокруг
и как его обозвать…
- Ты, что против Советской власти? - спрашивал себя Роман. Он явно немного предвкушал, то состояние, когда с окна посмотришь, и оказывается всё сделано твоими руками. Великие прорабы фундаментов и надстроек, основ, теорий, складок и кладок…

-Ты что против Советской власти? Шарманщик крутил рулетку старинного ящика он безудержно гнал, загонял патрон в патронник, затвор, щёлкнув, стал в позу готовности, и полилась музыка щелчков и шороха осенних листьев…
     Время 4.29. Все ещё боятся и молчат. Молчат и боятся. Гений Ленина и не думал, что его творение зайдёт так далеко, в контраст социалистического строя. Время напоминало скорбящую, плачущую осень – Алёнушку, и слёзы её было видны, с далёкой звезды «Слёз».
        - Так мы действительно против чего или кого? Ленин был не в угоду себе возвеличен, в культ вождя и прочие словосочетания. Но в природе всё просто, зачем усложнять  и думать о рамке на стене. Сталин стал вождём №2. Он тоже хотел это попробовать. Его примитивный ум дошёл до этого, с завидной изворотливостью совести души. Приятно, когда на тебя смотрят снизу вверх. Может он тоже хотел ходить по Красной площади, и чтобы было попросить у него прикурить, ездить в общественном транспорте со всеми, но он это не понял. Зачем эти великие буквы-лозунги, мысли на площади, гектары масштабов исписанных книг…
Ленин просил, чтобы его именем не идолопоклонничали, не ставили вровень с иконой. Но люди хотели другого – царя хорошего. Они не поняли, кого хотели, а другие чего хотели, а третьи,  какой ценой и т. д.
Все это было написано давно, в другой книге «Евангелие»…
Я бы возобновил дуэли. Ряды стали бы чище, а совесть весомей.
Слово честь приобрело бы ощутимый привкус губ и души…

«Чёрный автомобиль и чёрный цилиндр».
Как-то  ему  перед сном в дремоте показалось, как он садится в автомобиль, в смокинге и чёрном цилиндре, с тростью, наверное, это возможно.

Время 5.28. Ему хотелось написать о чуде. Это такая порода людей всё сказано одним словом, кто пожелает подробности они вокруг нас, пожалуйста, идите и смотрите…

Время 6.05.
Шёл дождь, или это с крыши капало, но так казалось, что было в действительности так.            

Время 6.20 по радио играл блюз, мелкий свист клавишей фортепиано щёлкал по ушам, затем были «Криденс Клироутер Ривайвл». На улице светало. Красивая синева, мягкая похожая на шубу. Всё чётче на фоне этой синевы вырисовывались лица деревьев. Уже были слышны голоса проснувшихся матросов на улице. Они ходили мочиться за казарму. Секундная стрелка, словно поезд, бежала, тикая слева направо. Она приближала перестройку и день насущный. В каждом дне было что-то – вновь придуманный, кем-то день. Этим жили, это ещё один гвоздь в их аккуратный ящик повседневной жизни…

(Тягучий словно кисель рок-н-рол, с час играет тот самый рок-н-рол, или, если не «ты» рок-н-рол…)

«- Мне не надо рубль. Андреев прибавил полтинник и через несколько дней в «Повести о семи повешенных» появился  мутноглазый Янсон, упрямо повторяющий судьям: - Меня не надо вешать…меня не надо вешать…».
Ночь подходила к окончанию. Уже стали потихоньку вставать курсанты. Просыпались целые стаи воронья, они совершали круг почёта, как когда-то в армии, на срочной службе, ещё после утреннего построения  все делали круг мимо трибуны, на которую обязательно выходили командир, начальник штаба и ещё кто-то,  кто любил это удовольствие. Или просто по какой-то привычке тех повелителей, которые сами это делали и других приучали. Роман приготовился сдавать наряд, то есть вахту другому дневальному, а сам уставший и удовлетворённый ночью ложился в постель, ещё тёплую с ночи.

Часы показывали время 6.50. Приближался октябрь.

Наступила осень.
Отцвела капуста.
У меня остыли
половые чувства…

Иногда напевал Вова такие куплеты и вообще эти белорусы  были весёлые, и простые парни.
А чувства действительно остыли за пять месяцев пребывания, в какой-то школе, да ещё прапорщиков, где скукотища хоть вой. Роман уже улёгся в кровать и смотрел в окно, которое было почти напротив его кровати. Последние дни сентября солнышко так ласкалось, что было жалко это потерять. Вышина неба была огромной – синевой бесконечности. Роман думал, что ему надо ехать к родичам, но почему-то не хотелось. Он обманул командование, написал рапорт, что сестра выходит замуж и просил отпустить на три дня, ну и плюс, ещё день, до утра понедельника выходило четыре дня с хвостиком. А впрочем, кто кого обманывал…он вправе предоставить требования на качество подготовки стажировки и уровень преподавания предметов в школе, это было далеко, даже от среднего уровня. Приближался праздник, а это длинные выходные, с шумной мужской компанией, не совсем трезвой, а этого он точно не желал.