Червоточина

   Детство – это не про конфеты, улыбки и счастье. Детство – оно про монстров. Какие-то прячутся под кроватью; какие-то стоят ночью под окнами; а какие-то готовят тебе завтрак и за руку ведут в школу. В самом юном возрасте внутри нас зарождаются первые трещины, предвестники будущих переломов. Смею предположить, что существуют люди, не имеющие внутри этих коррозирующих и постепенно расползающихся разломов. Но таких меньшинство. Поэтому во взрослом возрасте мы зачастую называем адекватными поломанных людей. Нормальных же людей мы считаем психами, они нас раздражают и даже пугают. Для них семья - те, кто всегда поддержат. Для нас это те, кто бьют в спину. Для них партнер - тот, кто в любых обстоятельствах будет рядом. Для нас это тот, кто в любой момент уйдет. Для них дети - это их будущее. Для нас дети - то, чего мы не ждем.

   Принято считать, что ребенок очень восприимчив к происходящему вокруг. Я могу сказать, что это далеко не всегда так. Помню, как лет в пять я играла в прятки со Смертью. Вас может удивить сам этот факт, но скажу больше - я выиграла. Я спряталась в малиннике, и пока она скрипела половицами на веранде старого деревянного дома, топтала бабушкины грядки и пытала моих родственников, я с упоением поглощала одну пупырчатую ягоду за другой. Окруженная мнимым спокойствием, я пыталась понять: отличается ли чем-то по вкусу новый сорт малины с желтыми ягодами от старого доброго розового?

   Скорбь не присуща детям. Я её не чувствовала. Зато я ощущала себя лишним человеком на этом празднике смерти. Я прекрасно осознавала, что всем вокруг больно от утраты, но я выбивалась мелкой ниткой из этого блеклого савана скорби. Мозолить всем глаза своей счастливой детской простотой мне не хотелось, поэтому своё отсутствие я сочла более уместным.

   В детстве я в какой-то момент решила, что любые слезы - это слабость, а проявление слабости в присутствии других людей непростительно. Но я нашла замену слезам - злость. Теперь между «показаться слабой» и «показаться агрессивной» я всегда выбираю второе. Выходит, в моем случае агрессия и есть проявление слабости.

   Поговорим о воспоминаниях. Известно, что мозг пытается уберечь нас от излишней боли, стирая из памяти травмирующие моменты и оставляя теплые. Я отчетливо помню, как часто ездила с бабушкой на поезде между городами. Солнце затекало в вагон, липкой ириской приклеиваясь к столу, полкам и кружке с дымящимся чаем в железном подстаканнике. Сам металлический ящер, в брюхе которого я перемещалась, убаюкивал меня мерным стуком своих колес и изредка тяжело вздыхал. Также я хорошо помню, как в пионерском лагере впервые сорвала голос. Мне безумно нравилось, как слова выливались из меня хриплым потоком, с легким шуршанием. Так ветер ласкает опавшую осеннюю листву, а она ему отвечает.

   Зато я почти не помню ночи, заполненные монстрами и кошмарами. Знаю, что не спала до утра и порой приходила в комнату к родителям, когда сил находиться в одиночестве не оставалось. Там я садилась на пол и под их тихое ровное дыхание отключалась сама. Под утро отец относил меня на руках в мою кровать, где я досыпала остаток ночи под блеклым светом тлеющего рассвета. Восход солнца означал, что я в безопасности. Пока. Все эти бездонные ночи слились в одну – чернильно-темную, бесконечную, полную страха и отчаяния. Тогда я боялась засыпать. Сейчас я боюсь просыпаться.