Черновики забытых дней

                Глава двадцать первая.

«В сентябре 1919 года в одну из комнат «всемирной литературы»  вошёл, сутулясь, сильнее обычного Горький и глухо сказал, что из Финляндии  ему сейчас сообщили о смерти А.Андреева. И не справившись со слезами умолк. Потом пошёл к выходу, но повернулся и проговорил с удивлением: - Как это ни странно, это был мой единственный друг. Единственный.
Потом подошёл к Блоку:
- Вы знали его? Напишите о нём.
Да и вы всё напишите, что вспомните - обратился он к нам. Роману тоже захотелось написать о нём.

Милый друг, и в этом тихом доме
Лихорадка бьёт меня.
Не найти мне места в тихом омуте.
Возле мирного огня…

Утром, выйдя на улицу, он увидел моросящий дождь – балтийский дождик. Быховский гарнизон считают воротами в Балтийское море  или флот, потому что очень далеко от моря и поэтому так  шутили, а может и вправду. Это было немного удивительно –  проходило, приходило понимание. Значит и тут сырость, болотная влага, что-то  вроде тяни-толкай из Айболита. А почему тяни-толкай? Доктор был прав.

У Саши – комсомольца, Роман читал «Литературную газету». Одна статья оказалась очень интересной. 

«Скажу более: я считаю себя всюду еретиком. В моих политических взглядах, вероятно найдётся немало противоречий  примерить которые не могу и не хочу, ибо чувствую, что для гармонии в душе моей, для моего духовного покоя и уюта, я должен смертных убить, именно ту часть моей души, которая наиболее страстно и мучительно любит живого, грешного и простите жалкенького русского человека… .Люди которые деревенеют и каменеют под давлением веры исповедуемой ими, не пользовались моими симпатиями. Я могу теоретически любоваться их строгой выдержанностью, но я не умею любить их. Великое счастье свободы не должно быть омрачено преступлениями против личности, иначе мы убьём свободу своими же руками. Если не способны, если не можем отказаться от грубейших насилий над человеком - у нас нет свободы. Я издавна чувствую себя живущим в стране, где огромное большинство населения - болтуны  и бездельники, и вся работа моей жизни сводится по смыслу её, к возбуждению в людях дееспособности. Всем мало-мальски трудоспособным людям необходимо взяться за черновую будничную работу, строительства новой жизни …»

«Вниманию Рабочих. Революционер на время, для сего дня – человек, с болезненной остротой чувствующих социальные обиды и оскорбления – страдания, наносимые людьми. Принимая в разум внушаемые временам революционные идеи, он, по всему строю  чувствований своих остаётся консерватором, являя собой печальное часто трагическое зрелище существа пришедшего в люди, как бы нарочно для того чтобы исказить, опорочить, извести до смешного, пошлого и нелепого культурное, гуманитарное общечеловеческое содержание революционных идей.
Он, прежде всего, обижен за себя, за то, что не талантлив, не силён, за то, что его оскорбляли, даже за то, что некогда он сидел в тюрьме, был в ссылке, волочил тягостное существование эмигранта… Люди для него – материал, тем более удобный, чем менее он одухотворён. Если же степень личного и социального самосознания человека возвышается до протеста, против чисто внешней формальной революционности сего дня, не стесняясь угрожает протестантам.  Это делали и делают многие представители очередного типа.
«Вожди народа» не скрывают своего намерения  зажечь, из сырых русских поленьев огонь, который осветил бы западный мир, тот мир, где огни социального творчества горят более ярко и разумно, чем у нас на Руси.
А западный мир суров и недоверчив. Он совершенно лишён сентиментализма. В этом мире дело оценки человека стоит очень просто: вы человек необходимый миру, вы именно тот человек, силою которого творится всё ценное и прекрасное. А так, как россияне работать не любят и не умеют  и западноевропейский мир, это их свойство знает очень хорошо, то нам будет очень худо, хуже, чем мы ожидали».

«Блажен, кто посетил сей мир
в его минуты роковые!»
Эти речи у Горького он прочёл Тютчева.

- По-моему ты слишком неосторожно берёшь иные ноты. Помни, тебе не простят никогда. Будь мудр: соединяй с отвагой осторожность.
Человек ходил в углу комнаты и тосковал. Со стороны стены сквозняк холодной рукой проводит вверх и вниз, было холодно. В углу висела гамаком паутина здешнего паука с его семьёй. Впрочем, он никогда не видел семьи паука. Паук всегда живёт один. День катился в яркой луне, которая светила и днём. Этот день был не как все.

С утра Роман работал у фотографа, затем помыл пол у него. Потом подождал, сам не зная, чего пошёл в книжный магазин. Он не зря пошёл в магазин, там было, что купить сегодня.

« - Нет человека, который был бы, как остров – сам по себе. Каждый человек есть часть материка, часть суши, и если волной снесёт в море береговой утёс, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса, или разрушит замок, твой или друга твоего: смерть каждого человека умоляет и меня, ибо я един во всём человеческом, а потому не спрашивай никогда, по ком звони колокол: он звонит по тебе». 

Джон Донн.

Роман купил три тетрадки за три копейки. После этого он пошёл в казарму. Время подходило к обеду, и он решил сходить всё же на построение перед обедом. Эти построения, как в тюрьме, настолько угнетали, что хотелось плюнуть и очень сильно. После обеда приводили в порядок территорию  ГСМ, Т4, маленький пятачок из трёх закопанных бочек и ещё одной поменьше. Это заняло, минимум полчаса, ну час, после этого они залезли на них и улеглись на разложенные куртки. Была тишина, бабье лето веселилось, в ярких солнечных лучах. Проходил день вечер приблизился вплотную к его спине и уже прохладный холодок дышал в затылок. Роман зашёл в чайную. Несвежие пирожные, но горячий чай скрадывали однообразие вечеров в казарме. Вечерами некоторые даже  многие уходили проветриться, на прочие плотские утехи, скучного гарнизона. Роман не ставил целью найти себе убежище на время стажировки у тихой груди. Нет, он хладнокровно понимал, что это проще, нежели остаться верным своей совести и человеку, который обязывает блюсти честь семейного очага. Казалось, что вот-вот и сорвался бы, но в нужный момент собрался волей и говорил себе – нет!
«Оленегорцы» очень долго рассказывали достопримечательности своего города, края. Вечер ничем не отличался от других, правда приехал из дому Часов, у него родилась дочь. Он переоделся в «тройку» и пошёл на улицу… 
Нравственно-психологическое оружие народа на данном периоде развития социализма. Кто-то соревновался в количестве поверженных  женщин, гульбищ и других порочных привычек, скрадывающих нашу серую убогую жизнь. Обещают же улучшение к 2020 году. Подождём и мы. Мелкий шрифт не мешал читать или писать. Он вдавливал смысл в сознание  конкретной мысли, они порой расплывались по разным течениям, но постепенно они касались  пологого песчаного берега, мох конспиративно подмигивал одним глазом и выпрямлялся под тяжестью ступни. Большое скопление людей рассаживалось, и смиренно смотрели на сцену: «премьера и так, начало…». Присутствующие увидели руки, занавес был закрыт, руки выдвигали человеческий  зад  мощный и обвислый, с обеих половин ягодицы смотрели на зал глаза, большие ресницы, моргнув, снова безмолвно смотрели на людей в зал. Вверху была большая рекламная вывеска, на ней сочно горели огни неистощённых ламп. Вывеска гласила: «В туалете света нет». К этому все привыкли и были равнодушны. Салон продолжал работать. 
«И где берутся такие пошлости?..

«Если ты считаешь себя идиотом, то они выродки 21 века», которые выродились, чтобы достигнуть кульминации прогресса, и затем от скуки  прокатиться,  в обратную сторону к исходной горе. «Ну что ж хватит, так хватит, я больше не буду».

«Соло» со сцены ушёл. Сцена опустела и стала голой спиной большого человека. Было видно, как спина блестела большими каплями пота, от уставшего репертуара, головоломка наступила позже, впрочем это была сплошная головоломка.
Ухватившись за краешек поручня, держась за руку сцены второй рукой, он, робея, пел песню на непонятном языке, приблизительный перевод:

Сдвинулось зеркало прорезью,
Свет из тени выглядывал.
Мазью сумрачно светилась рана –
Старая мокрая туша.

И гвозди по пальцам считал я,
чесалось в носу отсутствие,
приближённых рыцарей зов –
я утратил присутствие…

Мокрая мазь вся на пол…
зеркало молилось, пудрилось,
Шампунь глаза протирал счастливо,
ухо слушало Моцарта, но кто-то мешал там …

Сцена кружилась балаганом. Спина, большая спина высохла и крепко сбитые доски благородно сменяли живое мясо.
Груда матрацев лежали у стены в две стопы. Наклонившись в бок, они креном отпрянули от холодной стены. Паутина над потолком скрещивала углы, старый забитый стол стоял у стены, вместо зеркал были битые стёкла и пустота за ними, значок «Готов к защите Родины». Лётчики и физики, скорее конструкторы смотрели на своё детище-самолёт. «Астра» - папиросы. Запах домашнего прелого хрипа, картавили губы, он хило дышал в нос. Не хотелось вспоминать репертуар пьесы. Весь этот балаган походил на помойное ведро, где всё вроде есть, что в домашнем быте, как итог прожитого дня. Его вынесли в контейнер – твой день и его больше нет.
«Но почему публика молчит, она слушает, всё продолжается – да?..

Лаяли собаки
лаем по асфальту.
Грюкал  аккомпанемент,
с лыжами скрывались
милые в сарайчик
и сверкала молния
в тихом маяке…
Опа-опа. Срослись деревья
и ветки на вишне.
Поспели яблоки в саду.
Без гроз уныло, скучно, мило
и дождик лил
на деревянный пол…

Свистели задние ряды и стучали  ногами…
«Ещё давай! Ещё!» Приближался финиш.
«Последний раз «салон-купе» только в этом году, только для вас, приходите
посмотрите!» Зазывали, спешили оглашать гласность. «Не издеваются ль над
нами?» Откуда нам такой привет?».

Писала жена: «Вчера спросила у дочки: будет письмо от папы? - она машет «нет».

А во мне что-то происходит, что не знаю, как волна поднялось всё: что-то новое и имя этому новому сама не знаю. Как ожидание новой жизни. Живу как во сне, как в четвёртом измерении,  как по ту сторону. И не знаю, как тебе объяснить эту сказку. Может это от того, что изверилось до конца, а конец-то должен быть. Может теперь всё лучше станет? И конечно, потому что тебя жду и думаю, что всё у нас будет лучше, Знаешь, кажется, что закрыла глаза и уши, а вижу и слышу только своё. И сны радостные»…

Суббота. В казарме с утра тихо. Моросил дождик, через время перестал, но было пасмурно. Погода хмурилась в одиночестве. Осень - это пожилой человек со своими морщинами и сединой. Осень разноцветный бег красок, оттенки цвета и цветов. Человек – жизнь, жизненные случайности и события в складках морщин, травмы и раны, горе и смерть. Ночью Роман проснулся, чёрное небо было чёрным и невидимым. Чёрный стул стоял над ним, и что-то шуршало из его ножек. Роман задумывался даже о без контрольности слов, они выскакивали сами собой, как шарики.
Воскресенье. Он снова разговаривал сам с собой.
- А чего ты боишься?
- Боюсь, что не успею всего сделать и не выполню своего долга.
- А того не боишься, чего тот, другой боялся?
- Плена?
- Нет!
- Холодный ты человек?
- Думаю, что нет
- Голова у тебя холодная.
- Это потому что я думаю много…
- А женщины?..
- Женщин я очень  люблю, но это никогда не было самым главным.
Сколько раз ему приходилось опрашивать самого себя, он всегда не верил своей искренности и откровенности слов, что-то да оставалось, где-то.

Перешли с 1 октября на чёрные фуражки, с белых на чёрные. Роман ходил и агитировал. «Не составит ли кто компанию бегать по утрам? – нет,
 - Ну, извините, как хотите»…

Вот уже второй день, как Роман бегал по утрам, это приносило удовлетворение и снимало напряжение, почти на целый день. Во время ужина Роман увидел прапорщика, которому стоило позавидовать, его общий объём в талии составлял около 2 метров – Ого! – Да, ого! Прошедший день осчастливил себя тем, что на работе, точнее стажировке поставили ему и ещё одному по пятёрке. За то, что помыли пол в коридоре. Вообще это было престижным занятием в армии: помыть, подмести, копать, лишь бы не заниматься прямым делом на все сто.
Начальник ТЧ давно наблюдал, как Роман, Кеша и «полковник» сидели,
потом лежали возле плиты, давая понять всем, что они, или отдыхают или бездельничают, со страшной силой. Роман читал книгу. Начальник подошёл к ним: «Я за вами уже долго наблюдаю, а вы всё сидите и курите, а ну встаньте». «Полковник « и Кеша встали, у  «полковника» даже фуражка  подскочила, так резко он встал. Роман сидел, держа книгу в руках. Он потихоньку приподнялся и встал, действительно, зачем лишние разговоры.
– Так, давайте я вас запишу - и начальник, по кличке «пионер» достал кусочек бумаги и ручку, чтобы совершить грязное дело. Романа стали одолевать мысли, что это ему совсем не надо, ему ехать в Могилёв, а тут эта мелкая пакость, значит надо выкручиваться. Начальник взял у него книгу Хемингуэя.
- Товарищ подполковник, ну зачем сразу записывать, мы будем работать, работа тяжёлая, сразу их не выкрутить, поэтому отдых затянулся, нам начальник группы поставил объём на день, мы его сделаем.
- Это можно до обеда сделать, потом отнесите это туда, там сложите возле такого же, вы тогда делали.
- Мы знаем, мы всё сделаем, так как надо, книгу дайте, пожалуйста, я больше читать не буду, мы будем работать. Так Роман, вроде «отмазал» всех от ненужной чёрной кляксы, в дневнике книги по стажировке. Правда в ней всё переписывалось в прошлую стажировку, плюс фантазии, и получалось хорошо. Роман хорошо закончил речь и они стали работать дальше.

- Вы знаете, что дураки бывают двух типов?
- Вредные и безвредные.
- Нет, Я говорю о тех двух видах дураков, которые встречаются в России. Карков усмехнулся и начал: первый - это зимний дурак. Зимний дурак подходит к дверям вашего дома и громко стучится. Вы выходите  на стук и видите его впервые в жизни. Зрелище он собой являет внушительное. Это огромный детина в высоких сапогах, меховой шубе и весь он засыпан снегом. Он сначала топает ногами, и снег валится с его сапог. Потом он снимает шубу и встряхивает её и с шубы тоже  валит снег. Потом он снимает шапку и хлопает ею о косяк двери. И с шапки тоже валит снег, потом он ещё топает ногами и входит в комнату. Тут только вам удаётся разглядеть его, и вы видите, что он дурак. А летний дурак ходит по улице размахивает руками, вертит головой и всякий за двести шагов сразу видит, что он дурак.
«- Почему именно так, а не по-другому?»
- А бог его знает.
       Подполковник, начальник ТЧ, кажется, успокоился, они продолжали выкручивать штыри, они сильно были вкручены, да и долго простояли ржавые винтовые железные колья. Рядом лежали интерцептор, это такое маленькое крыло, которое крепится в самом хвосте самолёта. Всё валялось рядом и вокруг.
- Хотите анекдот?
«Сара выходит на улицу и кричит: Авраам! Ты знаешь, сколько
Стоит нейтронная бомба?
- Да! Она стоит несколько миллионов, это очень много денег…
- Ну, так радуйся, она лежит на нашем огороде».

Дело приближалось к празднику. Роман проворачивал «афёру». Он написал рапорт на предоставление ему краткосрочного отпуска на три дня, в связи, со свадьбой сестры. Было всё, кроме свадьбы…
Поездка прошла не плохо, он с сестрой ходил по городу, в кино на «Маленькую Веру» и «Кинг-Конг». Всё вроде не плохо проходило. Расстраивало то, что в семье, да и вообще в этом родстве преобладала выпивка, серое панибратство и прочие бытовые неурядицы нашей действительности. Подробности опускались на дно семейных ниш, а всё остальное словно поплавок торчит у всех и так на виду…

«- Вы  «китайцы» никогда не забываете предъявить счёт?
- Какие  китайцы?
- Китайцами мы называем коммунистов.
- Я уже больше не китаец».

- Вот бы её!.. - это сказал Чудо, он снова говорил то, что нравилось многим, но ему этого и не хотелось говорить.

«- Князь тебе нечего терять! Он долго не мог в этом сухом бреду понять влажности тумана, остроту слуха берёзовых стволов и листьев.
- Понять психологию гомосексуалиста это можно, или нет?
- А как ты думаешь?
- Изысканный труд будет, будем пить молодое вино, или, как это говорят французы «lecadavreexguisboiralevennowea».

- Так или иначе, но это интересно, чёрт подери, и вжиться в мир, этих сумасшедших людей, это да. А почему бы и не поговорить о них, они ведь тоже люди, их зовут людьми и любят, как людей, наравне со всеми. Хотя, конечно, страшное занятие…»

Роман отослал письмо с утра, чтобы целый день быть спокойным. Бабушка ему прислала перевод на двадцать рублей, всё-таки деньги. Романа потянуло в книжный магазин. Он купил книгу, открыл её и прочитал такие стихи:

Цветами приходишь,
пора увядать,
когда ложится туман,
И людям приходит пора умирать,
тогда их в могилу кладут.
Но ведь и люди – те, же цветы,
И они взойдут из земли,
когда наступит весна.
И никто никогда  не будет болеть,
И простится любая вина.

Вчерашний день остался позади вместе с подселившимися к ним партизанами, возвращавшимся с целины домой, в Литву. С утра была политинформация. Майор Михайлов рассказал о состоянии подписки на год, кто больше всех подписался, тот получил в виде поощрения тельняшку. И при этом каждый премированный говорил: «Служу Советскому Союзу!» А за что, никто и не вдумывался. Просто говорили и всё. Придумали сказку о каком-то долге. Зал был полон до отказа. Роман стоял на ногах, хоть и говорят, что в ногах правды нет, но в них все терпимости наши, начиная очередями в туалет и заканчивая очередью в святыню – мавзолей. А впрочем, к чему эти святые места: церковь - для души; мавзолей - для сердца; вино-водка для головы, души, сердца и желудка. Как только возникнет такая щепетильная ситуация, в которой можно было покопаться внутри, то Роман никак не обходил эти вопросы. Его, так и бросало в дрожь, от этих претерпевших  идеализированных сказок, преобразующихся в разные слова, вроде – социализм и прочие. После этого собрания, главный коммунист – замполит части, читал правила выборов в народные депутаты. Его причёска называлась  «Я тебе дам» …
Вечером прапорщики играли в карты под магнитофон, из которого хриплый голос пел: «Поручик Голицын не пейте вина…» В голове урчали мысли, в голодном испуге. Хотелось побеситься.

«Среди этого всего жила жена «Пол». Он давно был на пенсии, но она приезжала на карете, ей шли чёрные чулки и чёрные туфли, стройные ноги и вся стройная, как ствол сосны, она снимала кофточку, юбку, оставшись в трусиках и лифе, она задержалась у зеркала. Это её заставило задержаться у зеркала взгляд молодого прапорщика. Ух, старина моя молодая! Небольшой животик, обвисшие груди, но память есть ещё что, лицо немного дряблое, второй подбородок, но  это не плохо. Она жена «Пол» надела техничку, удобную обувь, тёплую куртку. На собрании её не было.
Запах раздражения успокоился, день своими лучами солнца лечил раны на душе. Роман с утра пробежал три километра. Мысли часто возвращались в детство. Разве он думал, что так всё серьёзно, разве он думал…
Роман заступал дневальным.

Жена в письме писала: «ты извиняешься за своих коллег (мужчин), а наши женщины? Не зря всё это. Мне  повезло, что коллега хорошая на работе. А впрочем, должно же быть что-то для равновесия. Что тебе ещё написать? Что ты мне снишься? Что скучаю? Тоскливо от всеобщей грязи вокруг. Насколько раньше всё было ясно, радостно и всё понятно. И эта реальность убивает всё лучшее в душе. И мне уже хочется быть такой же наивной, как три года назад. Увы! Остаётся только семья – литература, друзья, которых нет. Хочется верить, что всё то, что вижу – исключение, а не всеобщая болезнь. П. Горбачёв у нас теперь председатель президиума. Только не пиши мне ничего об этом. Мне страшно за нашу перестройку, за нас ладно. А в Карабахе опять всё завершилось, боюсь, добром не кончится, куда всё катится? Вот видишь, написала, наплакалась тебе в три короба.

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
а жаль того огня
что просиял над целым мирозданьем
и в ночь идёт и плачет уходя.

А. Фет. Похоже Тютчев.

Почему-то Фет. Совсем не похоже, но учебник утверждает, что он. А больше здесь от Тютчева. До свидания, спокойной ночи, целую. О тебе стараюсь и не думать, как начнёшь мечтать так ещё хуже. Почему не пишешь? А ты всё снишься и снишься, ты и поезда. Каждый день поезда, поезда, гудки, железнодорожное полотно, провода.
Уже четыре, почти пятое, 10.88 года. А ты нас любишь?

Приближался предпоследний ужин в части, где проходили практику. Роман отвлекался по каждому пустяку. Но терпеливость в нём укреплялась с каждым днём всё сильнее, не зря же он пошёл в армию, какое надо иметь терпение, чтобы  всё это вынести. Высокомерие через непонимание, люди восприняли, как что-то непонятное и потом его не любили, невежество было рождено ленью и безразличием, и ещё какими-то фантазиями мечтателей-одиночек. Но не понятно почему, но так получалось, в каждом случае. Разбросанные грамоты по кроватям валялись, как карты.

Последний день практики. В это не верилось, как и во всё остальное. И снова Балтийский берег и школа прапорщиков, а потом, в каждом случае отдельно, кто, где, и кто, куда… 
Солнце переливалось в красках листьев осенних цветов.
Вторник. По телевизору показывали бразильский сериал «Рабыня Изаура». Очередная жевательная резинка для обывателя.
Приближалась последняя глава этой бесконечно нудной истории, потому что всё было в действительности так нудно всё армейское занудство.
Тишина и бунт. Душа чесалась этими словами о грудь изнутри и просилась выплеснуться. Последний день Быхова. В Жлобине был такой же вокзал, как в Краматорске, только не из кирпича, а большими камнями, в стиле тридцатых годов, а может раньше. Это напоминало дом, где жил с семьёй два года.
         Город  был весь изрыт траншеями для водопровода. В железнодорожном вокзале, в зале ожидания стояла тумба, на которой по грудь стояла скульптура Ленина. Бедный Ленин, его ставят и тыкают, куда и икону не ставят, и никогда не поставили бы. Может, и к этому придут скоро, поймут и поубирают Ленина, где вовсе и не нужно ему быть. Роман сидел на скамейке, а Ленин посматривал взглядом подозрительным и цельным. Публика из будущих прапорщиков понемногу пьянела. Поезд прибыл около 12 ночи. Из Быхова Роман прихватил гвоздь 75 мм, на память.
Прошло время, и они уже сидели в лен комнате казармы школы прапорщиков. Многие писали письма домой. Палец ковырялся в мозгу и находил там власть. Дикую власть, непонятую людьми.
А вчера вечером кости ломило, болели суставы. Людям выламывали кости и мысли  о том, что они люди. Люди, но беспрекословные исполнители. Такие мысли очень страшно себя вели. Балтийское море спокойно созерцало происходящее. Разноцветная пора листьев и настроения  – осень. Листьев так много, просто наводнение из разноцветного  водопровода красок…
«Кошмар, в голове, и каша. Тихо струился свет, пронзённый взглядом изнутри. Казалось, кто-то подсматривал происходящее. Шёл тихий снег, было тихо, как в бокале старого вина. Полночь. Что-то рука вяло водила по листу разлинованной бумаги, может, искала,  чей-то забытый, из будущего профиль. Светился экран телевизора.
Смеркалось. Дремал телефон. Через стенку было слышно чихание старой соседки. Пахло селёдкой, казалось, с неё сняли шкуру и медленно не торопясь поджаривали на медленном, лениво дремлющем огне. Вдруг зажглась чья-то не спящая, ещё папироса  и донёсся рокот уносящегося вдаль памяти  мотороллера.
Лиз-бор. Бедный прапорщик расстегнул китель и улёгся, на скрипящую тихо кровать. Падали листья. Падали письма проштампованные печатями слёз. Хотелось домой. Ныло сердце и суставы, в правой пятке левого мозжечка. Домой, только домой. Писали родители, звали домой. Цельным взглядом косил Маркс, на промозглой стене воспоминаний. Душа чесалась о грудь и просила, какой-то чертовщины»

Ирония жены на мои странные каракули, все смеются и кивают - слабость есть у каждого, а у кого её нету. Роман нацарапал ручкой строчки:

Может красная тушь,
так похожа на кровь
и чернила об стол
утирались губой.

И старались напасть
на тарелочку с ядом.
Яд томился стократ,
он рождался и плакал…

Он так близко ощущал близость окончания этой черноты, он старался понять себя, всего до конца, так было интересно в этой черноте себя найти.
В полученном письме Роман прочитал рассказ, о убийце, который он давно написал.
Одинокий он бродил по аллеям, трогал ногами листья, опрокидывал их, листья на краю вселенной. Огоньки разлетались от звёзд, уголками светились красным цветом. Сердце переворачивалось из угла в угол. Все рассказы приводили в ужас реальности мира изнутри и снаружи. Сколько можно этот натурализм испытывать на себе.
- Приготовиться на вечернюю прогулку! Раздалась команда дневального по роте. На первом этаже располагалась вторая рота, там был свой дневальный, который подавал команды такие же. На улице уже было слышно барабанный стук, это матросы пошли в столовую. Надо было идти на вечернюю прогулку. Никто курсантов не спрашивал, хочешь, или не хочешь - надо и всё.
- Первый взвод! - послышалась снизу команда.
Прогулку отменили.  Дежурный по части решил потренировать, как заходить в ленинскую  комнату. И побежали взрослые мужики туда-сюда, туда-сюда. Тренировка, оказалось делом серьёзным. После всего этого они сидели в лен комнате перед телевизором, их ожидала программа: «Время». Перед Романом на столе лежали выдержки из докладов, съездов: - Самое трудное в перестройке - изменить своё сознание, привычку видеть «внизу» только исполнителей,  «вверху» - только чиновников, перестройку в комсомоле начинать с себя. Сама по себе она не придёт.
- Скоро ж революция! Ты знаешь? Вова П. толкнул Романа в плечо. Вова П. снова был рядом, это он пел: «Вихри враждебные…» и ходил по художке, с мятой газетой.
- Все балтийцы ходили в мятых бесках (бескозырках), вот так - и Вова П. показал как.
Ленин ходил так же в фуражке, или носил в руке…

25.10.88, время 13.20 на улице град со снегом и дождём. С утра ничего плохого не предвещало, но постепенно всё ухудшалось, и вот пошёл дождь со снегом.
Роман ждал письмо от жены. ОН думал, куда ехать, куда ехать ему по окончанию школы. Пока ещё не поздно. Почти все возвращались домой. Всё суетилось последний месяц в школе. Шла интенсивная, несколько истеричная подготовка к отчётным комсомольским собраниям. Роман, как секретарь  первой роты ещё не готовился, да и серьёзно не думал, как следует. В художке было душновато от тепла и непропорционального  количества людей по отношению к её площади. Шура накрылся листом ватмана и дремал. Чёрные от одежды кочегары исправно топили, нагнетая пар в батареи.
Балтийское море  шумело и штормило, уносясь в ночную мглу чёрного хаоса ночи.
Секретарь комсомольской школы давал ЦУ, как  писать отчётный доклад за прожитый период, за полгода. Вечером не дали посмотреть фильм Абуладзе, затем дежурный по школе попросил выйти, кости ломило, климат 90% влажности местного региона. Командир школы с утра объявил «организационный период». Роман вспомнил о газетах, «за которые он воевал с майором Штей, он доказывал, что полит отдел навязывает по газете на двух матросов «Стража Балтики», газета была неинтересной, на фоне московских издательств, её попросту, даже никто не открывал, она сразу шла по назначению, и по принуждению…
Роман предлагал выписать  «Комсомолку», её и читают больше, и меньше будет в сортире бумаги валяться, ведь «Страж Балтики» сразу идёт в отхожее место. Только настойчивость Романа смогла уговорить командира школы в том, чтобы выписать «Комсомолки» больше.
Замполит школы собирал для инструктажа по поводу отчётных докладов. Снова бюрократическая галочка. Саня в художке вырезал орден красного  знамени на плакате и стал его примерять себе к груди. Шло усиленное оформление лен комнаты и наглядной агитации. Шура или Саня, как его звали попеременно, рисовал лицо в полутонах.
 «Извращение интеллекта», извращение галактики, вселенной, человеческого аналитического мышления. Утроба подпрыгивала, а шершавый зад смотрел на прохожих – «Мойте зад шампунем «Колибри».
Сколько денег тратится на гонку – чего? – запугать?.. Друг друга невиданным оружием, преследуя тем самым эгоистические цели, быть первым или самым-самым, какая-то примитивная философия выживания…
Если потратить деньги на прогресс выхода в космос, то человечество давно бы летало по вселенной, а может, мы не нужны вселенной, поэтому и занимаемся себяистреблением, может мы всего лишь эксперимент,
в большой игре…может нас заранее, так запрограммировали. Много шума из ничего…

26.10.89. День как день. Утром выходили на зарядку, лужи были покрыты тоненькой корочкой льда. «Почему такое небо красивое на Балтике?» - спрашивал Роман себя, почти каждый день.
Художка продолжала дышать своей жизнью. Шура сожалел и оправдывался, от своего откровения. Другой собеседник рассказывал о соседе по стажировке, где были вместе в острове.
Замком взвод долго чертыхался от прошедшей практики. Роман встал со стула посмотреть, что рисует Серый, он рисовал женщину.
- У тебя она не поместится вся тут - сказал Роман - и пальцем показал как.
- До яиц - вставил резко Шура.
- До яиц - повторил Шура.
До яиц - повторил Роман. Значит до яиц, а не до пояса, так они и решили. Всё было ясно. Они все трое улыбнулись уголками губ.

«Везде должен быть слышен беспокойный голос комсомола» и т.д. Не хотелось писать эту глупость Роману. Это была выдержка из выступления М.С. Горбачёва. Серый рисовал женщину. Роман пошёл в ленкомнату. На столе лежала подшивка журнала «Молодой коммунист» он полистал его и остановился на Ленине.


                Глава двадцать вторая.

«В письме к А.А Иоффе Ленин писал: «Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что ЦК - это я. Это можно писать только в состоянии большого нервного переутомления и раздражения…»  И дальше читал Роман: «В траурные дни 1924 года Н.К. Крупская произнесла следующие знаменательные слова: «Большая у меня просьба к вам не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почтение к его личности, не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его памяти - всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим. Помните, как много ещё нищеты, неустройства  в нашей стране, хотите  почтить имя  Владимира Ильича – устраивайте ясли, детские  сады, дома, для инвалидов, а самое главное - давайте во всём проводить в жизнь его заветы. Роман услышал команду на обед. На обед шли организовано с песней запевал второй взвод. Перед обедом Шурик написал на плакате, на котором было нарисовано: земной шар и ракета многоразового использования, он написал, сколько дней осталось до окончания школы прапорщиков. Проводилась некая грань между чертой пуска и чертой выпуска, в чём-то они были очень схожи, даже очень, а дни шли и шли, неумолимо сверлили каждый взгляд пройденного дня. В докладе на отчётном комсомольском собрании надо было отразить положение дел за полугодие, и особо отменить и дать анализ состоянию комсомольской работы, критически подойти к этому вопросу, покритиковать  всех и себя в этом числе. Так направил майор  ЦК, замполит школы прапорщиков. А вообще все эти майоры и прапорщики школы прапорщиков не плохие ребята, если для кого, как Романа раздражало всё, буквально и в мыслях. После стажировки отношение к себе и курсантам стало мягче, а точнее он смирился с этим и «не брал много в голову», как говорят иногда. Многое выболело в душе, но выболело по причине абсурдности  всего происходящего вокруг.
«Куда катится наша армия?» - подумал Роман, а что оставалось думать об этом…

DinMcreferti -87 год. «Nazaret» - этот альбом посоветовал Серый, Роман очень любил «Nazaret».
Кто-то рассказывал пошлости жизни, реальности и боль народная.
Ещё одна народная байка.У мужика баба загуляла, ну он вечером перед сном взял вазелин намазал себе член и посыпал состриженными  с головы волосами. После этого она долго ходила сама не своя. Так он решил проучить свою жену за измену. Через время они всё же разошлись. Много  всякой гадости пришлось слышать за полгода, в школе прапорщиков.
Доклад об отчёте за полугодие Роман написал с горем пополам. На следующий день Роман проявил инициативу и с прапорщиком, с взвода поехал  в Светлодарск  за билетами на самолёт. Город понравился сразу, напоминал Ялту. Авиа касса была в доме отдыха «Янтарный берег». На электричку бежали, нагоняя время. Двери закрылись через минуту и электричка поехала.
Сразу, после приезда его ждало письмо, он не понял от кого, но потом очень быстро и внимательно прочитал следующее.

«Здравствуй, Роман!
Сегодня я узнал всё, и сразу пишу тебе письмо. Вернулась из Москвы, со съезда СДФ наш председатель. Строительство ДД в Донецкой области откладывается на весну. Пока они выбили  350 тыс. руб. на строительство дома малютки (для отказных грудных детей). Это  тоже дело. Обещают параллельно заниматься и ДД (Детским домом). Готовим публикацию в  «№Комсомольце Донбасса» в надежде разжалобить  ОТК различных предприятий Донецкой области. Может быть, кто-то возьмётся за строительство или окажет помощь (пока материальную). Но…жилищное строительство. Ведь  люди ждут  по 10-15 лет квартиру (и не от этого ли отказные дети). Но…. я тебя жду, нам ещё работы ой как хватит. Есть возможность – черкни. Буду рад. Когда у меня опускаются руки и нужно «подзарядиться» я читаю твои письма.
С уважением Х.М.Г.»
Письмо настолько растрогало, что он выпил кофе, который прислали Серому из дома. Он читал письмо и сожалел.
- У меня будет свой Дисней-Лэнд  – так  заявил Роман коллегам в художке.
 - Ну-ну, всего тебе…

Пятница .28.10.89. года.
Утром прошла политинформация. В конце её, курсант Белый прошёлся по проходу и посмотрел у всех фуражки, у него её кто-то стащил. Прошедшая ночь стала для некоторых новостью и открытием. Кто-то обфонтанивал стены в пылу половой нетерпимости. По крайней мере, эти новости были вполне понятны, но жить с этим было неудобно. Дело становилось на рельсы следственного «кооператива «Промакашкин труд» и продолжало работу по поведению более точных справок  – шутка…

Возобновились операции по введению шаров. Роман поинтересовался,  когда это будет и ушёл перед этим страстным очередным приступом человеческой фантазии. На следующий день, утром был сильный ветер.
- Как ты думаешь, бешеная собака,  когда смотрит тебе в глаза, о чём думает?.. Продолжительный вопрос без задуманного ответа остался в голове блуждать до вечера. Повсюду преследовал шум. Этот шум – море. Всё подразделялось и воссоединялось местоимениями, намёками и метафорами слов.
Но почему так получалось, маленький ребёнок бегал с фотографией и кричал: папа, папа! В ребёнке рождалось  трезвое сознание этого слова, его уверенность в жизни и далёком присутствии, что оно всё-таки есть, ореол кареглазой глазной ямки впивался в фотографию  и говорил резким детским голосом: папа! Стихи успокаивали своей соразмерностью  строк и стука сердца.

«Я помню прежних лет безумную любовь,
И всё чем я страдал, и всё, что сердцу мило:
Желаний и надежд томительный обман,
Шуми, шуми послушное ветрило!
Волнуйся подо мной, угрюмый океан!

В художке Серый читал «Плаху» Ахматовой. В лен комнате смотрели программу «Время». В обязательный распорядок дня входило расписание на стене, где было написано: 21.00 - программа «Время». Никто не  спорил. Все шли безмолвно, понурив головы в лен комнату. Старшина Урю почистил зубы, он всегда чистил перед программой «Время» зубы, чтобы не стоять в очереди после неё.
Компьютер выдавал информацию о каждой корове. Фермер Судзуки  внимательно рассказывал из телевизора, о своих технологиях. Роман смеялся, с того, как он сам спит.
    
      Было первое ноября, месяц отступал в росте дней, числа возрастали, но дней уменьшалось и становилось всё меньше.
В голове кружилась мысль о письме, которое  написала Ла.
«Скоро праздники через неделю, а там, ещё тебя будем ждать. А у меня  всё валится  из рук,  и, кажется, что сознание  моё раздваивалось, и, его меня нет – той, прежней – нет, ужасное осознание, но нет. Полнейшая неуверенность во всём, иногда вздохнуть свободно не могу - сомнение во всём. Какое-то страшное непонимание, как будто вдруг тебя переселили в другой мир, с другими законами и ты озираешься и не можешь понять происходящего. Да, что там раздвоилось. Нет, то есть тень, а вторую половинку не видно – другим не видна, да и была ли она? Или всё придумано – друзья, тепло, общение, рисунки? И будет ли возвращение, к той – иной - настоящей жизни? Или теперь только так? Сыро и безлико? Есть масса и только».

Фильм им недоступен, непонятен. Помнишь в последней сцене - наказания Мариши - когда её возят на осле по деревне. (Причём в действительности женщин раздевали и хлестали кнутом) - в фильме не показывают всей жестокости - музыка нарастает всё остальное: звуки, слова, шум - всё сливается в едином, правильном марше-ритме, ритм – в ногу: все, кто не с нами, тот против нас «это же обобщение до истории 30 годов, толпа на экране. Жестоко и ничем не расплатится кроме сердца и жизни – это путь интеллигенции и путь лучших. Увы! Такая жизнь, сильные побеждают. Это как шаманство скажешь и сбудется. Чтобы сбылось хорошо, его надо заранее умолить, оболгать. Я в это верю. И ещё я верю, что жизнь здорово обламывает крылья. Поздно это поняла, но страшнее всего то, что не хочу как все – связи, блат и прочие  прелести современного удобства.
Как хочется быть красивой! Это второе, что меня волнует…

Вот уже второй день рота кричит: ура! Громкое или нет, но кричит. Вчера поздравляли с окончанием занятий, а сегодня  с началом экзаменов. К художке подошёл замполит Блю…
- Товарищ капитан, мы у вас завтра уставы сдаём, это всю ночь не спать?!..
- Почему, сдаёте, как и обычно нормально без всякого.
- А если ничего не ответил?
- Значит три, - быстро и убедительно ответил капитан Блю…
- Знаешь в бане лицо Сталина, большая голова  и берёзовый веник хлещет по лицу, он хлещет с наслаждением и так, и эдак, хорошая штука веник из берёзовых веток.
Шура рисовал, точнее, дорисовывал свою картину. Роман понёс доклад об отмене бюро комсомола замполиту, тот через время вызвал Романа и сказал, что это совсем не то. Роман расстроился и пошёл в казарму, походив немного по этажам, он пошёл и лёг спать. Проснувшись, он почувствовал спокойствие  и лёгкость, он понемногу приходил  к  нормальной мысли, что не стоит так расстраиваться.
Две монахини или точнее женщины, наряд их напоминал  больше обычное мирское платье, чем благостное одеяние монашек. Два золочённых купола в ночной мгле, молния озаряла их позолоченный покров. Старый забор белел от света молнии. Люди шли, приближаясь к воротам протоптанной тропой. В руках женщин были яркие зонтики, они, словно крылья бабочек, подмаргивали, с куполов растянутого материала, на  крепких тонких связях. Золотистые  листья летели со старого дерева, расположившегося рядом с церквушкой. В окнах светился свет, молебен по упокоенному продолжался уже, как три часа. В глазах стояла дымка. Кто называл её церковью, кто скитом, каждый выбирал, то название, которым хотелось открыть тайное души своей и снять тягость мирского наслоения чувств. История старательно потёртая дождями старалась донести, тот первозданный  образ духа людей, живших в былые времена.
Чёрно е вороньё попуганное  раскатом грома и молнии кружило над поляной, чёрные тени, словно гнилые листья, отсвечивали на мокрой земле распростёртыми крыльями. Мокрые птицы прятались от дождя на ветках большого дерева, стараясь укрыться, как можно лучше.
На комсомольское собрание взвода приходили поспать, тем более что никто не контролировал к чему все эти хлопоты, вокруг ослабленного членства формально определённого для идейного руководства молодыми людьми. Вечером в кубрике было жарко, батареи были раскалены, горячим паром. В туалете второй роты, на втором этаже было накурено и потому, в часто открывающуюся дверь кубрика доносился  запах сигаретного дыма, мочи и хлорки. От такого букета запахов тошнило, от вечерней проголодавшейся  глыбы недоразумений и всего жизненного устоя.
Роман лежал в постели, отвернувшись к стене, уткнулся в подушку, стараясь уснуть.

Среда 2.11.88 года. Учебный аэродром. Учебный класс. Сдача экзаменов по специальной подготовке. Старший лейтенант Баба… быстро принял у Романа экзамен, не задавая  лишних вопросов.
- Ну, сколько тебе поставить? - мнительно и чувствуя неудобство спросил Баба…
- Три мне хватит - ответил Роман, а самому хотелось и «четвёрку». Так закончился для него первый экзамен в школе прапорщиков. Вечером в кубрике храпел Вова Коков, он так красиво носом напевал мелодии, что скоро это надоело. Роман перевернулся на правый бок и уснул. На следующий день пришлось идти в наряд да ещё дневальным по роте. Роман пошёл в туалет, а Чен остался стоять на тумбочке. Роман подумал про себя: «Нет, мне почему-то не хочется стоять на тумбочке, даже просто стоять. Почему так приходится думать? Ведь я тоже не отказываюсь, если поставят. Вот именно, если  поставят или попросят, или будет в этом экстренная необходимость, но тут не было ничего похожего. Тем более Чен  по дороге сам вызвался стать и постоять на тумбочке».

Шумело море эхом по деревьям.
Дома робели, слушая прилив.
Услышав шум, прибрежный ветер
Он торопился быть утехой…

Толпа и облако прошли,
чуть свет брезжит на небе
и веток трепетная дрожь,
и голос, уходящий – недотрога…

А руки морщась, холодели
и листья липкие летят.
К щеке  все капли прикасаются,
то дождь проплакал и сбежал…

Так робко, чуть остыв идти,
он так хотел тебя увидеть. Тебя понять.
и он увидел и спросил : - Так вот вы где?..
И снова смолк, и стал невидим …

Шура нарисовал хороший стенд в столовую. Пришёл замполит роты капитан Блю и сказал:
- Нам не надо хлеба, нам надо война!..
Он это сказал просто, даже не подумав, или же осмыслив все слова и их последовательность в предложении, но он сказал эти слова. Пришёл командир роты майор Ники  и тоже сказал: - Допрыгаетесь  вы со своей перестройкой! – он ещё жалостней выглядел в своих же словах.
      …Ветер. Балтийский ветер ты шуми своей водой, ты шуми своими волосами, твоя голова уже сединой покрылась, одинокие волосёнки странно покачиваются и развиваются вихрем морской стихии. Ты шуми дружище, братец и всё понятно почему, все мы сердимся однажды и клянём свою судьбу…
Строй матросов ушёл из столовой, к столовой направился строй курсантов школы прапорщиков второй роты. Вот именно! Вторую роту школы прапорщиков было слышно сразу, их строевая песня очень всем нравилась во всём отряде, её даже пели матросы школы техников. И всё-таки пели здорово. Первой роте оставалось только сожалеть, что эта песня не им досталась.