Необратимость

Ели покачивали лапами, роняя порой тяжелый снег. Он рассыпался мукой, ветром пушился вокруг, как облако, и тихо оседал в сугробах.
Глеб разглядывал дорогу, черные стволы, грязные прожилки земли среди снега. Природа была совершенна в своём несовершенстве, грандиозна и банальна, знакома до боли, до каждой кочки.
Ветер чувствовался даже на опушке, за корявыми стволами ёлок. Он натужно обволакивал их, свистел среди иголок, и ели жутко скрипели под его напором.
- Барс!
Пёс настороженно оглянулся, убедился, что с хозяином всё в порядке и продолжил раскапывать слежавшийся снег.
В глубине леса, за черными ёлками притаилась темнота. В ней ухали неведомые птицы, стонали жалобными голосами, хохотали, то удаляясь, то приближаясь. Глеб передернул плечами и поёжился.
Вскоре они уперлись в тупик. Стена начищенного снега, а за ней грозные мачты сосен и серое небо.
Когда-то, очень-очень давно, отец приводил сюда Глеба  кататься на ватрушках. Горка была длинная, покатая. Глебу казалось, что он мчится не через тучи снега, а через само время, рассекая миллиарды маленьких, холодных, обжигающих звёзд. В конце спуска ребятня за зиму успевала накатать небольшую ямку. После быстрого спуска ватрушка резко в неё проваливалась и взлетала вверх. Сердце в этот момент замирало на секунду, потом, как в лифте, ухало вниз. И следом - поднятая снежная пыль, холодный сугроб и хохот до упаду.
Глеб живо вспомнил этот момент, почувствовал снег за шиворотом, услышал громкий смех отца и его руки, вытаскивающие сына из сугроба.
Сейчас гора была погребена под метровым слоем снега, перечерчена поваленными ёлками. Ехать было некуда. И некому.
- Барс! Домой!
Дорога обратно, как обычно, занимала времени в два раза меньше. Так почему-то всегда бывает, когда возвращаешься домой.
Барс вдруг замер, ощерился и зарычал в темноту за стволами. У Глеба по спине тонкой струйкой пробежал холодок. Он замер на минуту, вглядываясь в глубь леса, потом свистнул пса и ускорил шаг. Казалось, что тьма сгущается у него за спиной, наступает на пятки и вот-вот поглотит и его, и пса, и весь этот мёртвый мир. Но оглядываться Глебу совершенно не хотелось. Он только ускорял шаг и почти перешёл на бег.
Наконец, показалась знакомая дверь. Глеб судорожно дернул ручку, заскочил в тамбур и щелкнул выключателем. Голограмма погасла, обнажив темный длинный коридор за спиной, подсвеченный тусклыми точками светильников. Глеб захлопнул дверь и привалился к стене, тяжело дыша. Потом, сняв рукой наваждение с лица, подключил Барса к зарядке и прошёл в кухню.
- Завтрак? - Жена выжидательно уставилась выпуклыми белесыми глазами. Словно ответ мог быть каким-то другим.
- Да, милая. - Глеб тяжело опустился на стул и уставился в экран окна. Сегодня там был город. Суетливый, хаотичный, наполненный машинами. Сотнями и сотнями машин, словно в напоминание, кто в этом мире главный.
- У Вас назначена встреча в 9.30. Просьба проследовать на совещание.
Он отодвинул полную тарелку и вышел.
В гостиной был мягкий диван. Были подушки. Уютно потрескивающий камин и голограмма рождественской ёлки.  Гостиная годилась для встреч с друзьями или семейных посиделок. А те, с кем Глеб встречался раз в неделю не были ни семьёй, ни друзьями, хотя многие из них уже начали так считать.
Комната гудела бесчисленными проекторами, камерами и кондиционерами. Уют и комфорт, уют и комфорт. Глеб плюхнулся на свое место, неторопясь начали загораться проекции Оставленных. Он приветствовал прибывших ленивым взмахом руки, отмечая попутно, что многие места уже не зажгутся никогда.
- О-о, нет! Не-е-ет! Уходи, Радзинский! Ты как свинья. - Сидящий напротив Свиридов брезгливо сморщился.
Глеб оглянулся. Радзинский в этот раз явился на собрание совершенно голым. Когда-то он был огромного роста толстяком, но после того, как Система посчитала его вес критическим и обновила данные по питанию, он значительно похудел. Кожа теперь висела на нем мешком, как у шарпея. Зрелище было тошнотворным.
Радзинский плюхнулся в кресло рядом с Глебом.
- Я свободный человек в свободной стране! - Провозгласил он и поднял стакан с мутной жидкостью.
- Свободный? - Свиридов расхохотался так, что лампочки на панели за его спиной тревожно запрыгали. - Ты свободный? Да ты свинья в клетке! Ты же домашняя зверюшка, которую выпускают раз в неделю в загон к таким же свиньям, чтоб она не сдохла от тоски! Где ты, кстати, берёшь это пойло каждый раз? И как тебя с ним вообще пропускают?
Радзинский прищурился и хитро подмигнул Свиридову.
Наконец, зажглись все голограммы. Глеб машинально отметил, что их осталось уже меньше трети от первоначального состава. Но в этот раз хотя бы все были на месте. Председатель, как обычно, был хмур и собран, Бурц и Пшистеев шептались на своих местах, Кайманович напротив нервно оглядывался и постоянно одёргивал рукава пиджака.
- С тобой всё в порядке? - Шёпотом спросил его Глеб.
Кайманович судорожно взглянул на него через стол:
- Нет.
-Нет! - Крикнул он вдруг и вскочил со своего места. - Нет! Со мной совсем всё не в порядке! С нами всеми всё не в порядке! Вы что, не видите? Не видите? Мы же в тюрьме! Да что с вами!
Внезапно он выхватил из рукава невесть откуда взявшуюся вилку и со всей силы ткнул себе в глаз. Кровь брызнула через весь стол, Глеб инстинктивно отшатнулся, словно фотонные капли могли его забрызгать, и голограмма Каймановича тут же погасла.
Все оцепенели. Радзинский мигом протрезвел и теперь ошарашенно пялился на то место, где должен был сидеть Кайманович.
- Вашу ж мать…
Председатель оправился первым, буднично кашлянул и сложил руки в замок.
- Вот об этом я и хотел поговорить с вами. Система до сих пор несовершенна, медленно распознаёт суицидальные мысли и предпринимает шаги с некоторым запозданием. Предлагаю аналитическому отделу заняться отработкой связей по отслеживанию…
-Да вы вообще в своём уме? - Свиридов даже приподнялся со своего места. - Он.. Он же себя убил! А вы нам о связях? Это же Система, это она его убивает! А мы будем отлаживать связи, чтоб она делала это ещё быстрее?
Руки его ходили ходуном, а губы тряслись.
Председатель примирительно поднял руки:
- Ну же, ну. Не будем драматизировать. Во-первых, я думаю, Система приведёт его в порядок, вряд ли задет мозг. Во-вторых, он сам решил сделать это с собой, Система совершенно не при чём. Не забывайте, что это она обеспечивает нашу безопасность. Вы забыли, что происходит за Вашими стенами? И наша задача…
- Да пошёл ты знаешь куда? - Заорал Свиридов! - Какая безопасность? Это - твоя безопасность?
Он ткнул пальцем в темнеющие кресла.
- Да мы даже не знаем, что с ними случилось! Да лучше сдохнуть, чем так жить!
- Позвольте, позвольте. А не вы ли лет пять назад жили в тесной клетушке в коммуналке? Не вы ли уверяли меня, что спокойно переживете изоляцию в шикарных апартаментах, когда встал выбор умирать с остальным человечеством или выжить? - Председатель тоже приподнялся и теперь буравил побледневшего Свиридова взглядом.
Глеб вдруг подумал, что, возможно, Председатель - тоже машина, механизированная часть Системы, настолько глаза его сейчас были мертвы и страшны.
Свиридов растерянно оглянулся, плюхнулся обратно в кресло и уставился в одну точку.
- Итак, господин Семиглазов? Вам ясна ваша задача?
Глеб поднял глаза и растерянно кивнул.
- Считаю собрание закрытым! - Объявил Председатель. - И Радзинский, ещё раз явитесь  в столь непотребном виде, я буду вынужден принять меры.
Голограммы погасли, оставив Глеба наедине с мерцающими панелями и красными глазками камер.

Уже второй час Глеб сидел перед монитором, невидяще буравя зелёною точку на экране. Точка выжидательно смотрела на него. Все эти миллиарды точек, камер, лампочек смотрели на него мёртвыми глазами Председателя, безмолвно и одобрительно кричали ему: «Давай! Ты сможешь! Ты сделаешь нас сильнее и проницательней, чтоб мы смогли ещё глубже проникнуть в твой мозг, чтоб мы могли полностью заполнить твою жизнь, чтоб ты растворился в нас и сам стал частью системы.»
Он знал, какую цифру в коде он должен исправить. Видел её место на карте хаотичных схем. Кожей ощущал каждый электрон, бьющийся в экран. Точка, которая поставит точку на этом мире.
Глеб резко встал, уронив стул, и ушёл в спальню.
Ему снилась Марьяна. Настоящая, живая. Они выехали за город, к реке. Она жмурилась счастливо на солнце и гладила изредка свой круглый живот, а он щекотал былинкой её босые ноги, заставляя её хохотать.
Сон всегда был один и тот же. Потом он сменялся кошмаром. Перед ним мелькал её последний день, как она, утыканная трубками и проводами, заходилась в кровавом кашле, бледнела и замирала наконец. Как врачи пытались спасти хотя бы его так и нерождённого сына. Как защёлкивалась дверь его добровольного заточения.
Глеб просыпался в поту и долго сидел, раскачиваясь на кровати и уткнувшись в ладони.

- У Вас назначена встреча в 9.30. Просьба проследовать на совещание.
Свиридов так и не появился. Радзинский тоже.  Бурц и Пшистеев сидели молча, прямо держа сутулые спины программистов и стараясь не шевелиться лишний раз.
- Как продвигается работа по налаживаю нейронных связей?
Конечно, он тоже машина. Как же раньше ему это в голову не приходило? Мёртвая машина, у которой появляются желания и эмоции. Вот сейчас, например, он испытывает нетерпение и раздражительность. Узнаю работу Бурца, что ни говори, сукин сын довольно талантлив. И сам ведь всё понимает, сидит прямо, будто ему кол в одно место вставили. И до Пшистеева дошло. Какие же они с ними всё-таки придурки, столько лет писать коды и ни разу не подумать, куда это их заведёт.
- Семиглазов?
В глазах Председателя нетерпение сменилось нарастающей угрозой. Она поднималась со дна, как вода в канализационном колодце весной. Глаза от этого становились всё темнее, превращались в дула ружья, глядящие прямо на тебя.
Глеб молча вышел из кабинета.

Когда он проснулся, в ЖК-окне плескался вечерний город. Глеб накинул куртку, отцепил пса и щёлкнул выключателем. Тёмный коридор впереди расцветился голограммой.
Глеб выходил в этот лес уже много-много лет. Система не в состоянии была сама добавлять детали в существующую картинку, но в последнее время что-то страшное начало выглядывать из-за старых ёлок, неуловимо заглядывать в глаза человека, запертого в брюхе машины. Глеб чувствовал Это затылком, но никак не мог уловить сути. Теперь понял. Это не Система. Это он сам притаился в глубине. Всё то, что он так долго прятал от себя самого, в чем так долго боялся признаться, он - настоящий. Он — человек.
Барс занял свое место на коврике и покорно положил голову на лапы. Глеб нагнулся, чтоб подключить пса к зарядке, но передумал. Вместо этого он снял ошейник, и механизм отключился.
Женщина с лицом его жены хлопотала у плиты. Когда Глеб вошел, она развернулась к нему, вытирая руки о крахмальный передник.
- Ужин?
Глеб не ответил.
- Ужин?
- Отвали.
- Ужин?
Глеб рывком развернул жену спиной, резко разорвал платье. Кожа была бархатной, приятной. Он нажал где-то в области позвоночника, панель откинулась с негромким хлопком. Глеб щелкнул выключателем и жена обмякла, сразу превратившись в неживую куклу. Для надёжности Глеб выдрал пучок проводов.
На плите дымился сгоревший ужин, кухня заполнялась дымом. Система подала предупреждающий сигнал, отключила плиту и включила вытяжку.
Глеб опустился на диван и долго сидел, спрятав лицо в ладонях. Когда вытяжка перестала жужжать, он встал, ещё подумал, глядя в мёртвое окно и решительно двинулся в конец коридора.
Перед дверью он помедлил и развернулся обратно, решив дать Системе ещё один шанс:
- Открыть входную дверь!
- Уровень загрязнения за пределами помещения не соответствует норме. Все попытки выйти ведут за собой мгновенную гибель. Протоколом это запрещено. Повторите свой запрос.
- Дура!
Глеб повернулся к обшарпанной двери справа от входа.
«ВНИМАНИЕ! ПОМЕЩЕНИЕ НЕ ОСНАЩЕНО ДАТЧИКАМИ БЕЗОПАСНОСТИ! ВХОД В НЕГО МОЖЕТ ПРИВЕСТИ К НЕОБРАТИМЫМ ПОСЛЕДСТВИЯМ!»
Глеб невольно усмехнулся горящему табло и толкнул скрипучую дверь.
В кладовой было прохладно, сыро и темно. Глеб это называл «по-человечески».
 Электричество сюда не проводили. Глеб зажег древний керосиновый фонарь и плотно прикрыл дверь. Сразу пропали сотни мигающих ламп, мониторы, глаза камер, услужливые подсказки системы умного дома. Неверный свет выхватил накиданные в хаосе коробки и подгнившие балки.
Глеб глубоко вдохнул сырой воздух и уселся на пол. В коробки было свалено всё, что система распознала бы как хлам и утилизировала за ненадобностью. В коробках таились воспоминания. Записные книжки с истрепанными краями, глупые записки, засохшие цветы между бумажными страницами книг, тяжелых, нерациональных, в толстых картонных обложках.
Усевшись прямо на грязный пол, Глеб выудил на свет маленького грязного медвежонка с круглыми испуганными глазами и стопку фотографий. Самых обычных, глянцевых, распечатанных на плотной фотобумаге. Изображения истерлись, но Глеб наизусть выучил эти снимки и видел в них смеющуюся женщину, лица родных и знакомых, себя самого, молодого, беззаботного, ещё не подозревающего, что однажды он потеряет всех, и себя, в первую очередь.
Как же он ошибался, когда думал, что машины смогут заменить ему тепло родных людей, создать хотя бы декорации счастливой жизни, но только загнал себя в ловушку Системы. Как впрочем, и те немногие, что смогли пережить тот страшный год.
Глеб лег на пол, поджал ноги и долго вглядывался в расплывчатые пятна на фото, нежно вел по глянцу пальцем.
Прошло, наверное, больше часа, потому что за дверью начал нарастать сигнал тревоги. Система решила, что человек отсутствует слишком долго вне поля её видимости, и включила протокол спасения. Глеб тяжело поднялся, далеко за коробками нашёл моток толстой веревки, завязал петлю и перекинул её через балку.
Сигнал тревоги ещё бился за толстыми стенами, а человек в темной кладовке уже затих, тело его дернулось в судороге в последний раз и расслабилось. Из ладони на грязный пол выпал маленький шарик скомканной фотографии.