Княжич Олекса. Сказ четвертый. Глава 2

2. ТАЙНА





Воротившись в ханскую ставку, Гамбу-сутай направился к своей юрте, надеясь на долгожданное отдохновение. Чувствовал себя шаман усталым и измотанным и мечтал только о том, чтобы зарыться в теплые меха и там прикорнуть хоть ненадолго. Но не суждено было ему претворить свои надежды в жизнь – возле жилища своего он увидел свиту Боракчин-хатан. Несколько воинов, охранявших старшую жену хана Бату, держали под узду коней, а доверенная рабыня ханши - Ксяокин – неподвижно замерла у полога, охраняя вход в юрту.

- Хатан ждала твоего возвращения, великомудрый шаман! – объявила Ксяокин с поклоном.

И без того тревожно бившееся сердце Гамбу-сутая сжалось от нехорошего предчувствия. Чего хочет от него Боракчин-хатан, с какими намерениями она прибыла? Доселе старшая супруга хана показательно сторонилась шамана, как бы не замечая его существования, но то и понятно – ведь исповедовала она христианскую веру и была ей противна любая иная вера. Так для чего же посетила его юрту лично, а не послала за ним рабыню и не пригласила к себе? Что ожидает его пологом?.. Скрыв старательно свое смятение, шаман спешился с коня и тяжелой походкой вошел в жилище.

Разряженная в шелка изумрудного цвета, хатан повернула к нему свое выбеленное лицо.

- Вот ты и явился, Гамбу-сутай! – произнесла Боракчин холодно.

- Великая госпожа! Лучезарная хатан! – шаман поспешил поклониться первой супруге хана. – Не ведал я, что соизволили вы озарить мою скромную юрту присутствием своим! Долго ли дожидались вы меня? Извольте, я немедля кликну рабыню и прикажу подать угощение…

Ханша тут же подняла ладонь, сверкнув драгоценными перстнями на пальцах:

- Нет, шаман, никого не зови! Никому не должно нарушать таинство нашей беседы.

«Ох, не к добру всё это!» - подумал тот, усаживаясь подле очага и степенно складывая руки на коленях.

Сохраняя почтительное молчание Гамбу-сутай дожидался, когда же Боракчин соизволит первой заговорить с ним о деле, ради которого пришла к нему. Толстый слой белил на гордом лице царственной женщины скрывал малейшие проявления чувств, однако её большие глаза – сумеречные, как ночное небо – взволнованно поблескивали. Что же столь тревожило супругу хана Бату?..

- Ты был на казни подлейшего изменника Ягмыра-аки? – негромко, но высокомерно спросила Боракчин.

- Да, хатан, - склонил голову шаман.

- Много речей я слышала о том, что же свершилось на том пиру… Все вокруг судачат о том, как Тэнгри ниспослал тебе откровение и разоблачил предателя пред лицом Бату-хана! Истинно ли всё было так и говорило с тобой вечное Небо?

Гамбу-сутай с трудом подавил в себе всколыхнувшееся было недоумение – неужто хатан усомнилась в своем боге и заговорила об извечном и всемогущем Тэнгри? Ну что ж, так даже лучше, что усомнилась! Ведь он и правда видел страшную тайну Ягмыра-аки и разве то не является доказательством его шаманского дара?..

- Истинно, владычица моя! - подтвердил тот.

Боракчин-хатан медленно перевела на него свой взор.

- А видел ли ты в откровениях своих сына моего? Узрел ли ты грядущее?

Замешкался Гамбу-сутай, тревожно раздумывая, следует ли поведать ей о том, что еще довелось ему увидеть в тех устрашающих видениях? Не будет ли благоразумнее умолчать и тем самым избежать других расспросов от хатан? Но шаман поспешил возразить самому себе – если он уклонится от ответа сейчас, то вполне может вызвать у Баракчин-хатан подозрение или гнев. А сейчас, когда над его головой в любой миг мог зависнуть ханский меч, Гамбу-сутай как никогда нуждался в добром покровительстве царственной особы! Супруга хана Бату, без сомнений, ждет от него ободряющих слов и разве он погрешит против правды, если расскажет ей о том, что видел он в будущем царевича Сартака?..

- Всемогущий Тэнгри и это дозволил мне узнать! Я видел царевича Сартака подле великого отца своего, сиятельного хана Бату! Видел роскошные дворцы и неведомые земли, завоеванные монголами! Путь царевича усыпан золотом и покрыт величайшей славой!

Мимолетная улыбка коснулась уст Боракчин-хатан, а глаза её зажглись торжеством.

- Речи твои – услада для материнского сердца моего, - промолвила она мягко. – Воистину, ты всевидящий, о шаман!

Гамбу-сутай, довольный восхвалениями, напустил на себя одухотворенный вид.

- Желаю я так же знать еще вот что, о всевидящий, - заговорила меж тем хатан вновь. – Все, кто был на пиру, твердят, будто глянул на тебя юный иноземец, названный брат сына моего - отчего упал ты наземь как подкошенный и вскричал так, как если бы пронзили тебя кинжалом. Скажи же, правдива ли людская молва?

Как же Гамбу-сутай надеялся избежать этих вопросов! Случившееся с шаманом на пиру стало для него позором, никак иначе! Кто бы предугадать такой поворот, ведь отравить Неврюя – казалось бы, чего уж проще? Еще совсем мальчишка, иноземец, лишенный друзей и могущий полагаться лишь на зыбкое покровительство царевича Сартака! И не заступись потусторонние силы за руасса – был бы тот сейчас уже мертв! Но колесо судьбы не пожелало раздавить своей тяжестью Неврюя и покатиться дальше, как это бывало прежде, оно развернулось и направилось на Ягмыра-аки и самого Гамбу-сутая… И теперь все, кому довелось лицезреть низвержение Гамбу-сутая на землю, под ноги Неврюю, задавались вопросом – а не обладает ли мальчишка силой большею, чем потомственный монгольский шаман?

Не хотел шаман вспоминать сей постыдный для него момент, но лукавить он не осмелился:

- Всё так, хатан! Не лжет молва, - вынужден был признаться он.

Боракчин-хатан, как видно, надеялась получить иной ответ на вопрос. Она нахмурилась так сильно, что белила белой крошкой посыпались с её лба прямо на расшитые золотом одеяния. Взгляд ханши стал колючим и гневным, а губы сжались в тонкую злую полоску. Гамбу-сутай догадался – она видит в руассе опасность. Выходит, матери царевича Сартака тоже не по душе сей руасс!

- Коли так, не зря его за глаза колдуном величают? – таков был её следующий вопрос.

Взгляд Гамбу-сутая стал бегающим, он боялся неосторожным ответом накликать беду на свою голову. Вдруг, если заявит он, что Неврюй несомненно колдун, то не вздумает ли Боракчин-хатан обвинить руасса в злонамеренном колдовстве и потребовать его казни? Великий Чингизхан в своде священных законов «Ясе» повелевал предавать смерти всех заподозренных в лиходейском и опасном чародействе! Однако, если таковое произойдет – не покарают ли Гамбу-сутая высшие силы, чью остроту когтей он успел почувствовать на своем несчастном теле?..

- Его оберегают всевидящие духи, - проговорил он, с тщанием подбирая слова. – Но зла он не сотворил – ни мне, ни кому другому!

Боракчин-хатан глянула на него пронзительно:

- Да ты боишься его, шаман! – заявила она, не скрывая своего презрения.

Она поднялась с ковров и прошествовала мимо него к пологу юрты. Гамбу-сутаю оставалось лишь поклониться ей напоследок, хотя Боракчин и не удостоила его больше ни единым взглядом. Оставшись в юрту в полнейшем одиночестве, шаман еще долго сидел неподвижно, наблюдая за тлеющими углями в очаге. Только когда прислужник решился нарушить его уединение, Гамбу-сутай смог вырваться из власти своих безрадостных дум.

Распорядившись подать ему горячее и жирное питье и, бросив на угли гость сушеной хашеши, Гамбу-сутай начал с наслаждением вдыхать благовонный дым. Согревшись и ощутив, как мягко кружит голову хашешевый дурман, шаман сумел наконец-то вернуть себе утраченное самообладание.

Боракчин-хатан не заблуждалась, обвинив его в страхе перед руассом! Только в высокомерии своем не уразумела она одного – сего мальчишку действительно следовало опасаться! Высшие силы открыли Гамбу-сутаю глаза на будущее Неврюя и увидел тот, какую силу тот обретет. Сам хан Бату решится на убийство Дорогене-хатан, чтобы удовлетворить жажду мести Неврюя!

Не решился Гамбу-сутай сказать Боракчин о том, что еще он узрел в своих устрашающих видениях. Пусть она и старшая жена властителя Улуса Джучи, но не имел шаман твердой уверенности, что та сумеет мудро распорядиться данным знанием и не погубит при том и его, Гамбу-сутая. Нет, требовался тут некто, куда более могущественный и облеченный обширной властью! И потому он расскажет о своем последнем видении лишь тому, у кого отыщется достаточно силы, чтобы превозмочь силу руасса…

«Не здесь, не в Улусе Джучи!.. Скоро хан Бату двинется на восток, в Каракорум, на великий Курултай. А с ханом отправлюсь в Каракорум и я! – так рассуждал шаман. - И там суметь я должен добиться встречи с Дорогене-хатан. Я предостерегу супругу хана Угэдэя о смертельной опасности, исходящей от проклятого руасса! Я поведаю Дорогене-хатан о сокровенном моем видении – и тогда уж участь Неврюя окажется предрешена! Чужими руками я расквитаюсь с тем, кто подверг меня позору, кто заставил моих сородичей усомниться в моей власти над миром духов! Да, воистину это станет достойной местью руассу…»

Обдумав сей план, Гамбу-сутай впервые за последние дни ощутил умиротворение в сердце.

А тем временем Боракчин-хатан, оставив позади юрту шамана, направила коня к своим владениям. Встречавшийся по дороге люд торопливо расступался в стороны и земно кланялся ей, чествуя старшую супруга хана Бату. Сохраняя царственный вид, женщина меж тем с трудом удерживала себя от того, чтобы не заскрежетать зубами от бурных переживаний.

Душу ее терзали одновременно и священный стыд и нежная радость и щекочущий разум гнев. Стыдилась Боракчин того, что нарушила она заветы своей христианской веры, порицающей язычников, и – не устояв перед искушением – явилась к шаману за ответами на волнующие ее вопросы. Радовалась она от того, что – поддавшись соблазну – смогла услышать счастливое предречение для единственного своего сына из уст Гамбу-сутая. А гневилась она из-за руасского мальчишки, коего все звали Неврюем – ибо сумел тот напугать не только Гамбу-сутая, но и вселить суеверный страх в сердца всех обитателей Улуг Тага.

Нет, вовсе не обмануло ее дурное предчувствие, возникшее при первом явлении руасса в Улуг Таге! Иноземец, завоевавший так скоро расположение Сартака, с изначала тревожил Боракчин – не могла она стерпеть, чтобы её сын допустил к себе неизвестно кого и доверил ему свою жизнь. Ну а опосля пира, устроенного ханом в честь Сартака, её материнская тревога переросла в кипящую ярость, поняла тогда Боракчин отчетливо – Неврюй это угроза для сына её!

Ясно видела она, сколь тлетворно влияет юный руасс на её сына! Сартак отдалился от своей матери и даже не соизволил привести к ней на поклон своего названного брата, дабы могла Боракчин лично переговорить с иноземцем. И приметила она, что сын её зачарован Неврюем – только и говорит о сём мальчишке, да с каким воодушевлением! А горше всего было для неё то, что стал Сартак отстраняться от христианского исповедания – впечатлившись, как дитя малое, колдовскими уловками Неврюя и поверив в то, что противно истинному богу! Ежели так пойдет и дальше, то потеряет мать власть над сыном, упустит его из рук своих и мудрые наставления её утратят для Сартака всякое значение!

«Должно мне разрубить узел, повязавший Сартака и Неврюя!» - сказала она сама себе.

Оставалось только решить, как избавиться от опасного иноземца. Проще всего заманить руасса к себе в юрту и из своих рук напоить его отравленным питьем. Так избавлялись от неугодных людей издавна и даже отец великого монгола Темуджина – хана Есугея – не минул этой участи, однажды разделив трапезу с теми, кто желал ему зла. Кары за это Боракчин не боялась, кто ж посмеет обвинить старшую жену хана Бату в дурном деянии?

Мать царевича уже деловито раздумывала о том, что сегодня же она отправит рабыню к Неврюю, чтобы та передала тому приказ хатан – явиться в её юрту на поклон – как услышала возглас Ксяокин, ехавшей чуть позади нее. Натянув узды, Боракчин-хатан заставила лошадь остановиться и пристально посмотрела туда, куда указала ей рабыня.

Увидела она, как в сторону юрты хана Бату проехал Сартак в сопровождении своего названного брата. Ни царевич, ни руасс не заметили Боракчин-хатан и её свиты и, миновав ханскую охрану, подъехали к ханской юрте. Прищурившись, хатан постаралась издали разглядеть Неврюя. Приметила она и богатую одежду, в которую облачился бывший раб, и добротного коня, и украшенную золотом и драгоценными каменьями перевязь с мечом – как видно, в награду за службу свою руасс получил достаточно даров и теперь ничем не отличается от именитых монголов, населяющих Улуг Таг! И не лгала Ксяокин, рассказывая своей госпоже о личине Неврюя! Лицо мальчишки и правда выделялось удивительной красой – той красой, которая не встречается среди степного народа, а рождается где-то далеко в закатной стороне, в неизведанных северных землях.

Замерев неподвижно, Боракчин наблюдала за тем, как Сартак и Неврюй миновали разожжённые на подступах к ханской юрте священные костры и скрылись за пологом. Женщина, не в силах сдержать чувств, скрипнула зубами и с её лица вновь посыпались белила. Виданое ли это дело? Руасс едва ли не вчера появился в ханской ставке, а уже вхож в юрту властителя Улуса Джучи! Как лихо он вознесся! То ли еще будет?..

- Ксяокин! Разыщи Орабана-зевлеха! – отрывисто проговорила Боракчин, обращаясь к рабыне. – Передай, что я жду его немедля у себя.

- Как прикажешь, сиятельная госпожа! – отозвалась хитаянка и, развернув своего коня, отправилась исполнять приказ.

Младший советник царевича Сартака вскоре явился в юрту старшей жены Бату-хана. Нежданный вызов заставил Орабана разволноваться за свою судьбу, а когда он увидел рассерженное лицо Боракчин, то и вовсе посерел от страха перед гневом ханши. Та, вся пылая от злости, обрушилась на него, обвиняя в том, что тот зря получает из ее рук щедрые подарки – ведь он не удосужился доложить ей о том, для чего же Бату-хан призвал себе не только сына своего Сартака, но и его анду.

Ползая перед Боракчин на коленях, Орабан-зевлех пытался оправдаться:

- Нет в том моей вины, хатан! Клянусь вечным небом, я не виновен! Что я мог поделать, госпожа? Царевич Сартак не доверяет нам, его советникам, держит мысли свои при себе, окутывает тайной намерения свои и только Тэнгри знает, о чем он толкует с ханом Бату в его юрте! Клянусь, хатан, если б знал я хоть толику правды, то непременно бы пришел и доложил обо всем без всякого промедления!

- Бесполезный скот – вот кто ты! На кой ты посажен советником сына моего? Ведь не видишь и не слышишь того, что под твоим носом творится! – продолжала бушевать та. – Я велела тебе зорко следить за царевичем и Неврюем, подмечать каждое оброненное меж ними слово, а ты?.. Никчемный раб, какой мне от тебя прок?!

- Пощадите, госпожа! Нет тут моей вины! - продолжал твердить младший советник царевича. – Не губите гневом своим!

Когда Боракчин удалось немного умерить свое негодование, она отпустила Орабана, пригрозив тому напоследок, что непременно лишит его головы, ежели он впредь не станет более старательно исполнять повеления своей госпожи. Усевшись перед очагом, Боракчин принялась составлять план уничтожения руасса по имени Неврюй. Сегодня, когда Сартак явится на христианское повечерие, потребует она, чтоб тот завтра привел к ней в юрту Неврюя на поклон – так она заполучит руасса в свою власть! Порешив так, сумела Боракчин возвратить себе душевное равновесие.

Однако вечер принес ей одно лишь разочарование. Сын её Сартак не явился на повечерие и даже не утрудился прислать слугу, чтобы оправдать перед матерью свое отсутствие. Обеспокоенная Боракчин отправила к нему Ксяокин, желая узнать, почему тот задерживается на религиозную церемонию – та вернулась с вестью, что Сартак неотлучно прибывает в юрте Бату-хана и никто не может туда войти.

- А где же тогда руасс? – осведомилась хатан.

- Говорят, что он тоже не покидает юрту, - сообщила рабыня шепотом.

В сердце ханши вновь всколыхнулась гнетущая тревога. Что-то весьма важное происходило за пологом ханской юрты! Но что же замышлял хан Бату? Что за тайные беседы ведет хан с Сартаком и почему он позволяет иноземцу Неврюю быть свидетелем их разговоров? У Боракчин не имелось ответов на эти вопросы!

Она ожидала рассвета следующего дня, надеясь, что утро принесет ей вести.

И так оно и случилось! На рассвете к юрте старшей жены Бату-хана прискакал взволнованный донельзя Орабан-зевлех. Еще не зная, что тот собирается ей поведать, Боракчин уже поняла, что тот принес для нее нерадостные новости. Вся внутренне сжавшись, она заставила себя говорить с горделивым равнодушием:

- Что ты разузнал, зевлех?

- Не обрушивайте на главу мою гром и молнии, госпожа! Клянусь, я бросился со всех ног к вам, как только узнал…

- Говори скорее! – охнула Боракчин-хатан.

- Только теперь стало известно, что этой ночью отряд воинов покинул ханскую ставку и ушел неизвестно куда! Возглавлял отряд царевич Сартак, а руасс отправился вместе с ним в числе его кешиктенов!

Сердце Боракчин тут же затрепыхалось, как попавшая в силки птица.

- Мой сын отправился на охоту? - спросила она, хотя и понимала прекрасно, что такое предположение ошибочно.

- Нет, госпожа! Отряд взял много припасов, запасных лошадей и боевые доспехи.

Боракчин окаменела от избытка чувств, но быстро сумела взять себя в руки. Позабыв об Орабане-зевлехе, она метнулась прочь из юрты, на ходу приказывая как можно скорее подать ей коня. Прискакав к юрте царственного своего супруга, Боракчин увидела подле нее множество советников и нойнов, потерянно переминавшихся с ноги на ногу – все они, как видно, ожидали дозволения пройти в ханские покои.

Не желая топтаться на морозном воздухе подобно прочим, женщина решительно зашагала к юрте, намереваясь пройти за полог. Стражники преградили ей путь и тогда она потребовала доложить хану о том, что его старшая жена Боракчин-хатан желает видеть своего супруга. Кешиктен ушел за полог с докладом, а когда вернулся, то объявил, что высокочтимая госпожа может пройти в юрту.

Бату-хан, как видно, только завершил ритуал омовения и облачения в повседневные одежды и, сидя на возвышении, ожидал, когда слуги принесут утреннюю трапезу. Подле него находились только несколько немых рабов, готовых выполнить любой его приказ. Боракчин-хатан, заглянув в черные со свинцовым отливом глаза хана, подумала о том, что тот мог бы внушить ей всепоглощающую любовь, если бы только захотел того.

- Мой хан! Дозволил ты лицезреть тебя и я благодарю Тэнгри за эту радость, ибо ты – солнце мое, небо мое и дыхание мое! – приветствовала она своего супруга с благоговейным поклоном. – Прости меня, тень твою покорную, за твой нарушенный покой! Не сумела я удержать себя на месте, как только прознала про отъезд сына нашего Сартака! Кто, кроме тебя, супруг мой, сможет утешить мое материнское сердце и открыть мне правду о том, куда и для чего он отправился, даже не простившись со мною?

Её глаза наполнились слезами, похожими на чистейшие алмазы.

- Я строго запретил сыну прощаться с тобою и тем самым нарушать тайну. Так было необходимо! Никому не должно было узнать прежде времени об отъезде Сартака из Улуг Тага, - холодно проговорил Бату, нисколько не тронутый её жалобными слезами. – Не печалься, избранная супруга моя, а гордись своим сыном! Он истинный чингизид, ибо без всяких колебаний готов рискнуть жизнью во имя воинской доблести. Гордись им и усердно возноси молитвы своему богу, дабы ниспослал он удачи Сартаку на его пути! – небрежным жестом хан дал понять, что не желает более терпеть её подле себя и велит удалиться.

Хотела Боракчин запротестовать, хотела требовательно возвысить свой голос, но вовремя сумела подавить свой неразумный порыв. Коли станет она перечить супругу своему, то может тот впасть в гнев и вовсе отстранить от себя! Не могла она рискнуть благорасположением супруга во имя короткого взрыва своих чувств! Ясно одно – хан отправил их сына с каким-то тайным поручением и о сути этого поручения нельзя пока что знать никому.

Опустив взор, Боракчин-хатан смиренно попятилась назад к пологу.

Она не чувствовала собственного дыхания, покуда скакала к своей юрте. Только спрыгнув на землю, Боракчин поняла, что мутится у неё всё перед глазами от того, что грудь ей передавили едва сдерживаемые рыдания. Боясь упасть и совсем лишиться чувств, хатан заставила себя набрать полную грудь воздуху. Верная рабыня Ксяокин попыталась заговорить с нею, но Боракчин оттолкнула её и на подкашивающихся ногах ушла в юрту. Там, рухнув на роскошные меха и парчовые подушки, она наконец-то дала волю слезам.

«О бог милостивый мой! Что же такого задумал хан, раз для того понадобилось окутывать секретностью срочный отъезд Сартака? И как мне пережить неизвестность? Как перетерпеть душевную муку, не ведая, где мой сын и что же с ним? Только господь знает, каким угрозам будет подвергаться жизнь Сартака! – думала Боракчин с горестной потерянностью, готовая от гложущего её страха вырвать свои длинные черные косы. В следующий миг она вспомнила о столь ненавистном ей Неврюе. Вспомнила, что отправился тот вместе с царевичем и, нежданно для самой себя, ощутила облегчение: - Руасс будет оберегать Сартака! Он уже спасал ему жизнь и спасет снова, ежели будет угрожать Сартаку беда! Верю я в это – хоть и не пойму, почему…»

Боракчин и правда не могла до конца уразуметь, откуда взялась в ней эта незыблемая убежденность. Ведь совсем еще недавно она опасалась руасса и даже намеревалась отравить его. До чего же стремительно переменились её мысли в отношении Неврюя! Может ли такое быть, что и она тоже – сама того не ведая! – подпала под неведомые чары иноземца?..

Меж тем, хан Бату трапезничал в окружении своих подданных.

Хватая с подноса из блеклого золота жирные куски мяса и отправляя их один за другим в рот, хан не забывал пытливо поглядывать в сторону советников и нойонов. Те сидели, поджав ноги под себя и пребывали в церемонном безмолвии, ожидая, когда их владыка первым заговорит. Явственно примечал Бату малейшие перемены в чертах их лиц, свидетельствующие о неспокойных мыслях, блуждающих в их головах. И не без некоторого труда сохранял бесстрастность своего облика, пряча злорадную усмешку.

Несомненно, всем уже доподлинно известно о поспешном отъезде царевича! Но пусть не рассчитывают они разведать о причинах сего внезапного исчезновения из Улуг Тага! Неизвестно, сколько еще лазутчиков и предателей затаилось среди ближайших соратников Бату, оттого никому нельзя доверять! Никто не узнает, для чего и в какую сторону света отправился Сартак. Никто не проникнет за полог тайны, ибо посвящены в нее только трое: хан, царевич и руасс.

«Хитроумный Чагатай сумел найти пособника своим коварным замыслом среди моих слуг. Сие едва не стоило жизни моему сыну, а мне стяжаний на владычество в Улусе Джучи… Но больше я такого не допущу! Настал черед мне проявить коварство. И если руасс сумеет сделать то, о чем мы сговорились, то сумею я выбить из-под ног Чагатая землю и лишить его былой мощи в глазах Великого хана Угэдея!»