Морошка Глава 33

            Лето было в самом разгаре, и четыре успешно оконченных первых класса остались позади.  Тёплый вечер.  Сёмка и его сверстники, друзья-приятели, да и постарше пацаны с девчонками в придачу собрались в общую кучу и стали в прятки играть в одном из дворов посёлка, но мало оказалось одному из них хорониться по лабиринтам дровяных поленниц вокруг сараев, он взял, да и убежал в соседний двор через дорогу прятаться и обнаружил к своему удивлению, что закрытое там на ремонт здание детского сада никем совсем даже и не охраняется.  Тогда этот косолапый бегунок и проныра, школьный троечник, но лучший в ней футболист шустрый перекатыш по поляне Велька Потапов, у которого мячик его ни жизнь в ногах не отобрать просто так. 
            
            Вечно неугомонный сей любитель мяч погонять, как голодный щенок, чего-нибудь да найдёт, и отыщет и как всегда ведь к месту зараза, и в нужный момент, за что и был как капитан школьной команды и дворовый бегунок был щедро награждён ребятами собачьим прозвищем Полканом.  И этот умелец на поле куролесил, выдавая хитроумные финты, и в учёбе выкамаривал, выдавая учителям завидные коленца, и, разумеется, на улице в любую погоду-непогодь.  Никогда не сидел наш Велька на месте, то и дело шныряя по закоулкам оголодавшей псиной, а бешеной то собаке – и сто вёрст не крюк, как утверждает народная мудрость.  Короче говоря, вернувшись к своей галдящей ораве, он сразу подал голос.
            
            - Ребята! – закричал он, айдате в ляпки играть, – там в деском саде, который щас на ремонте, я дырку в заборе нашёл и пролез туда на территорию, а сторожей там никаких не увидел.  Зато вокруг дома леса ремонтные до самой крыши высотой стоят – это ж цэльный карабель, а не детсад вам на ремонте!
            
            В те послевоенные годы детей рожали женщины, наполняя жизнь свою смыслом, и много, и часто, поэтому в каждом дворе армия подрастающих огольцов обоих полов была предостаточна.  Но не знали эти шалые пряталки, что по соседству с ними есть корабль на ремонте, разобранный почти до самого основания, и без всякой охраны.  А корабль то для любых сухопутных вездесущих пролаз головастиков мечта запредельная, которая и пугает их, и манит одновременно, да и море то само они отродясь не видали, но о нём слыхали, а кто-то и читал о нём и на картинках в книжках рассматривал, рассказывая другим об этом.    
            
            - Айда, ребят, – взревела радостная орда и понеслись наперегонки на эту вдруг и ко времени обнаруженную стройку, – кто последний, тот и галит!
            
            Галить, значит, водить в игре.  Так вот, набегавшись вдосталь по крепко сбитым по  всем этажам строительных лесов, чтобы куда то необычно спрятаться, Сёмка, спрыгнул на землю и влез через пустой проём в одно из окон первого этажа внутрь здания и увидел там в углу среди кучи мусора что-то такое большое и аккуратно укрытое в смоле пропитанной бумагой, которая называлась «толь», а из-под этой плотной кровельной бумаги, как будто нарочно, привлекая к себе внимание, выглядывал грязно-серый лоскут грубой мешковины или какой-то особо плотной, прочной ткани.
            
            - Интересно, – подумал, уставший от беготни игрунок, и подошёл к укрытой в углу неожиданной своей находке, – чё ж там за этакое упрятано, – нагнулся он, да и приподнял часто сколотую канцелярскими скрепками крайнюю полосу тонкой смолённой бумаги.  И тряпка, что нагло выпирала из-под неё, оказалась специально скроенным пыльным чехлом для музыкального инструмента, – неужели пианина? – вздрогнули душа и сердце внутри у случайного старателя, и одинокий кладоискатель ещё выше задрал эту пыльную тряпку. 
            
            А под ней то и в самом деле оказался, неутративший блеска покрытый чёрным, как липкая смола глянцевым лаком прекрасный инструмент, который, видимо, из-за габаритов его и неподъёмного веса не стали никуда из здания переносить на время ремонта.  Просто,   накрыли толью, как смогли, и оставили стоять в стороне в углу, чтоб не мешал в работать. Но сквозь плотный чехол несмотря и на тщательное покрытие сверху гидроизоляционным материалом благородный в углу притулившийся инструмент густо покрывал толстый слой слежавшейся ремонтной пыли.  Осторожно, подняв наверх пианино, эти сколотые во одно целое метровой ширины полосы кровельной бумаги и задрал замызганный чехол, накрыв им толь, заинтригованный находкой в предчувствии чего-то необычного, юный следопыт узрел во всей красе этот шедевр инженерной мысли в целом.
            
            - Ух ты! - восхищённо забилось мальчишеское сердце.
            
            Затем с опаской, будто это найденное в мусоре детсадовское пианино вдруг сможет его укусить, открыватель припрятанного чуда приподнял его тяжёлую крышку и под ней с восторгом он обнаружил длинный ряд запылённых белых и чёрных клавиш.  Постоял, как бы раздумывая, ударить ему по ним или нет, решаясь, и вдруг поймал себя, как полосатый плутишка, шкодливый котяра на опасной мыслишке.  И не потому что боялся наказанным быть за эту не для него тут оставленную находку, а потому что очень сильно сомневался в своём желании понажимать, не имея представления, как это надо правильно делать, чтобы не поломать дорогостоящую чужую вещь. 
            
            - А если сторож услышит и прибежит? – торкнулось в дерзкую головёнку разумное предупреждение и тут же всплыл другой противоположный довод, подсказав ответ, – был бы сторож, он давно бы уже шуганул отсюда всю эту, шнырявшую по лесам громогласно, топающую и кричавшую шантрапу!   
            
            И здоровое любопытство взяло верх.  Временный обладатель обнаруженного клада робко, как дети малые, которые пытаются постичь что-то для них непонятное, протянул к клавиатуре немытую левую руку и опасливо нажал слегка указательным пальцем на одну из белых клавиш.  Молчавший перед этим немой инструмент откликнулся тут же чистым, без всякой фальши хорошо отстроенным звуком. 

            - Как красиво! – отозвалось в ликующем мозгу, – но надо убрать здесь всю пыль, – осознал музыкант свою ошибку, – иначе и сам станешь грязный, как чёрт. – укорил себя Сёма, потерев ладонями. 

            Не ведал тогда горе-музыкант, что пианино, как и любой музыкальный инструмент  – это живая душа, которую необходимо беречь, лелеять и содержать в чистоте и в полном порядке.  Не знал он этого, но предчувствовал.  Метнувшись засветло в другую комнату в этом же крыле разобранного для капитального ремонта детского сада, пианист нашёл там на сколоченном из неоструганных досок козлике брошенную кем-то относительно чистый кусок ткани, по всей видимости, лоскут от старой детской простынки.  Вернулся тут же на место и протёр, скомкав материю, всю клавиатуру, как слон, неуклюже надавливая на все перламутровые чёрные и белые, узкие и по шире податливые деревянные брусочки.  Но не знал Семён и того, что расстраивать пианино, барабаня по клавиатуре клешнями, очень уж не годиться вовсе.  В городе то таких прелестных штук, полагал шустрый проказник, было раз, два и обчёлся, так как видел он пианино только в школе на утренниках в актовом зале.  А про его настройку и слыхом не слыхивал никогда.

            - Любишь меня? – как бы спрашивало это музыкальное чудо, когда этот уборщик и неумеха очищал от пыли завороживший его душу чёрно-белый ряд податливых планочек.
            
            - А пианино то получше будет, чем их старый учительский баян на уроках пения, – откликнулось юное сердечко на внутреннее совершенство замечательного инструмента.   
            
            - Гораздо лучше! – утвердила догадку творческая натура.
            
            Бывший фронтовик самоучка учитель музыки играл и пел с детьми только песни из военной поры, так как не знал ничего иного.  И ученик Раскатов не жаловал этот урок, как и все дети в их классе.  Его раздражало разноголосое и нестройное блеянье под баян, а тут на тебе, шутка ли в деле – само пианино!  Запело у Сеньки его существо, затрепыхалось, и он окрылённый удачей оставил на время свою, очищенную им замечательную находку, но внимательно обшарил глазами по кругу в серых сумерках уже обжитое им пустующее, да и основательно захламлённое мусором помещение детского сада, надеясь хоть что-нибудь да найти и приспособить себе заместо табурета.  И ведь надо же, борзой первооткрыватель государственной собственности из мира музыки отыскал-таки себе среди беспорядка, что был по всему полу разбросан в навал, какой-то деревянный ящик и небольшой обломок от листа фанеры.
            
            Подобрав это мусорное достояние, будущий осваиватель клавикорда и соорудил из найденных им предметов, почистив их, что-то вроде шаткого табурета, приставил это своё непрочное изделие по середке у найденного инструмента.  А увлечённые игрой друзья его продолжали топтать своими ногами, носясь по ремонтным настилам лесов, и совсем даже не заметили, что давно среди них не хватает уже одного игрока.  Этот их участник по игре отрешённо с расширенными от удивления и восторга обезумевшими глазами тыкал себе и тыкал, как заведённый в надвигающейся тьме бессмысленно пальцами обеих рук для него в непостижимую, но такую притягательную сердцу клавиатуру.  Нажимал, пытаясь всё же что-то, хотя бы внятное воспроизвести на этих чёрно-белых, легко поддающихся нажатию чудных брусочков, но путного у него пока ничего не получалось.
            
            Изнасиловав в пух и прах сказочную лепоту, незадачливый игрун неожиданно для себя, случайно нажав подряд на несколько белых клавиш, уловил вдруг что-то похожее на обрывок знакомой мелодии.  Ухватился за это и уже совершенно сознательно повторил он запавший ему в голову отрывок мелодии, запомнив порядок нажимания клавиш.  И опять получилось, то что возникло в первый раз. 
            
            - Ура-аа! – снова повторил он запомнившуюся ему последовательность нажатия на эти перламутровые палочки-педальки и понял, что только так ему и можно, зная мелодию, подобрать нужный мотив, ища в нём точный порядок следования, друг за другом идущих звуков.   
            
            Уяснив что к чему, этот неуч композитор с утроенной страстью принялся тыкаться в поисках продолжения знакомого напева в белые и чёрные, короткие и длинные, гладкие реечки-рычажки, которые и издавали звучание, осмысленно подыскивая необходимое для мелодии продолжение, чтобы собрать воедино, зазвучавшую в его голове всем известную песню.  И знаменитый гимн столицы начал, шаг за шагом продираясь сквозь завал пустых и раздражающих его ошибок, обрисовываться в нужный ему, запечатлевшийся в памяти у него музыкальный образ.  Как называлась эта песня Сенька точно не знал, но как молитву отчётливо помнил две самых первых строчки этого произведения. 
            
            - Утро красит нежным светом, – запела его душа, – стены древнего кремля…            
            
            Уже давным-давно на улице стемнело, и вся ребятня, набегавшись, разбежалась по своим домам ночевать.  И только один из них, настырный Сёмка Шишак всё продолжал и продолжал, не взирая на густую темноту, самоотверженно подбирать на ощупь от начала и до конца весь мелодический звукоряд куплета.  И когда ж настырный пианист-самоучка всё-таки добился своего, то на дворе уже давно стояла глубокая ночь.
            
            - Теперь достанется мне от мамки с бабушкой на орехи, – нисколечко не сожалея о своём поступке, подумал осчастливленный и окрылённый успехом игрок на детсадовском чудо-инструменте, запылённом пианино. 

            Очарованный собственным достижением музыкант, укутав тщательно обратно всю свою волшебную находку, так же, как и было до него, двинул, поторапливаясь, прямиком по направлению к дому.  Там, как он и ожидал, никто не спал.  И обе его родные бабушка с мамкой почти на нервном срыве дожидались своего впервые загулявшего их бродягу, не зная даже, что им предпринять.
            
            - И где вы были, дорогой мой сыночек? – тоном, не предвещавшим для него ничего хорошего, спросила, обращаясь тихо на вы, обеспокоенная родительница, – не хотите нам расскажите!?
            
            - На улице, – хмуро последовало в ответ.
            
            - В этом мы не сомневаемся, – продолжился допрос с пристрастием, – я спрашиваю где и на какой такой улице?
            
            - Просто на улице.            
            
            - На какой улице? – не на шутку осерчала мать, – я же всю улицу два раза оббежала туда и обратно.  Все дворы до соседнего посёлка тщательно обшарила.  Половину твоих в проделках закадычных дружков-приятелей опросила, но никто из них не знали, где и куда вы, сына мой, вдруг потерялись!
            
            - Я там же был, где и они, - признался Сёма.
            
            - Где это там?

            - В детском саду!

            - И как ты туда попал? – сузила заводской начальник глаз.

            - Вместе со всеми!
            
            - И чё ты там делал вместе со всеми?
            
            - В начале в прятки играл!
            
            - А потом?
            
            - А потом на пианино играл!
            
            - На каком ещё пианино? – не поверила своим ушам строгая воспитательница.
            
            - Ну там.  В этом детском саду!
            
            - Ты хочешь сказать, што там стоит, специально для тебя брошенное пианино?
            
            - Не специально для меня, но стоит, – ощерился довольный собой игрок.
            
            - Самое настоящее пианино?
            
            -А какое ещё? – вопросом на вопрос отозвался счастливый отрок. 
            
            - Вот так вот стоит оно и тебя дожидается? – усомнилась, обеспокоенная первым в жизни поздним отсутствием милого отрока его своеобразно любящая мама.
            
            - Стоит, но не дожидается, – попытался защищаться полуночный гулёна.
            
            - И где оно там стоит?
            
            - На первом этаже в огромной комнате!
            
            - И как ты туда попал в эту огромную комнату?

            - Как обычно, – последовал спокойный ответ.
            
            - Обычно – это через дверь, – вклинилась в допрос тихо сидевшая бабушка.
            
            - А я через окно, – уточнил её внук.
            
            - Через какое окно? – тут же подозрительно насторожилась семейный дознаватель.
            
            - Обычное!
            - Так ты вор у меня!? – опешила честная труженица, – так знай, – окаменела лицом непримиримая судья, – я живо вышибу из тебя эти бандитские твои наклонности!
            
            - Ну какой там вор, мама, – сникло от приговора обиженное чадо.
            
            - Обычный домушник, – последовало жёсткое пояснение.
            
             Да там и окон то вообще нет нигде, одни пустые здоровенные дыры, – не остался без пояснения уязвлённый в чувствах музыкальный отрок.
            
            - Какие дыры?
            
            - Где раньше были окна, – признался полуночник, – вот я и залез туда!
            
            - Куда залез?
            
            - Внутрь этого детского сада!
            
            - Ну залез.  А дальше что?
            
            - Дальше, – честно выложил лазея, – я увидел, как там в углу стоит чё-то большое и хорошо укрытое.  Вот я и рискнул посмотреть чё там такое спрятано!             
            
            - Зачем?
            
            - Интересно же, мама!
            
            - И чё ж ты нашёл там?
            
            - Пианино!
            
            - Пианино, – не поверила сынку мать, – и чё там в нём такого для тебя интересного вдруг оказалось?

            - На нём же играть, мама, можно, – загорелись мальчишеские глазки.
            
            И эта шальная перемена в лице ребёнка не ускользнула, конечно, от родительского взгляда.
            
            - Играть, – слегка улыбнулась уже подобревшая мать.
            
            - Угу, – улыбнулся в ответ ей родной шельмец, – вот я и решил попробовать!
            
            - Чево попробовать?
            
            - Поиграть, получится у меня или нет!

            - Чё получится то, Сеня? – снова начала терять терпение обеспокоенная душа.
            
            - Ну-у…  Поиграть!
            
            - И как?  Получилось? – с лёгким сарказмом восприняла эту свежую новость жена её единственного мужа и музыканта, упредитель будущих правонарушений сына.
            
            - Кажется, да, – удивило её расплывшееся чадо.
            
            И тут обескураженная услышанным взыскательная мамаша, будто резвая лошадка, которая была безжалостно обласкана вожжой, резко взбрыкнула вдруг от неожиданности и понесла во всю прыть, разгоняясь.
            
            - Нет, ты, мам, посмотри на этого стервеца, – обратилась она за поддержкой к пока ещё молчавшей бабушке, – врёт и даже не краснеет!
            
            - А, может, и не врёт, – заступилась та за внука, – кто у него отец то, – агрессивно с порогу взяла она под защиту любимое дитятко, – забыла дочь?
            
            - Ну, мам…  Причём здесь это?
            
            - А притом, дочь, што природу обмануть невозможно!
            
            В доме наметилась серьёзная разборка.
            
          
            Сенька знал со слов бабушки, что отец его был хорошим музыкантом.  На скрипке в оркестре играл, но в самом начале войны его по повестке призвали на фронт. 
            
            - С тех пор, – говорила бабушка, когда безотцовщина, интересуясь, спрашивал её о своём родителе, – как в воду канул.  Ни слуху, ни духу о нём.  Погиб, видать, вскорости в горниле войны после отправки в бою мамки твоей скрипач-солдатик.  Так ни единого она письмеца от него и не получила! 
            
            - Почему? – допытывался внучек.
            
            - Из него вояка, што из тебя попадья, – горестно отвечала ему краткосрочная тёща, – ни гвоздя забить, ни похлебать сварганить.  Неумехи то первыми на войне смерть свою принимают. Так што, был бы жив твой отец, пренепременно вернулся бы.  Любил он тебя и твою команлиршу мамочку ласковый еврейский юноша, твой папанька свет-Аркадик.
            
            - Так ведь, баба, на погибших, как и на деда, всем похоронку домой присылают, – в непонятках не унимался пострел, – ты ведь получила, ба, похоронку?
            
            - Получила, – ответила внуку вдова фронтовика.
            
            - Вот видишь, – торжествовал в правде въедливый шкет.
            
            - Похоронку родителям или близким родственникам посылают, – отвечала грустно скорбная душа, – а мамка твоя хоть и была расписана с твоим отцом, но не признали брак его отец с матерью, поэтому то и хранились все документы и адрес прописки их сына у его родителей, которые наотрез отвергли свою невестку – мамку твою.  На своей, на такой же, как и сами еврейке они хотели сына своего оженить.  Так што был он, батюшка твой, и родимый мой дружочек Сенечка, иноверцем среди нас, – как на духу доложила любящая с нежностью внучка своего его бессменная нянька, – вот почему они и жили, мирно сойдясь по любви, как все по закону в зарегистрированными браке, но не получил они, молодые то супруги с мужниной стороны на брак родительского благословления.  Вот в чём загвоздка то, паря!  Смекаешь? 

            - А какой он был мой отец? – не сдавался дотошный любознайка.
            
            - Отец твой был высокий да худой, как стожар и хилый еврейский молодой человек из иудейской веры семьи.  Чернявый, с мелкими и очень выразительными чертами лица, с очень длинными, как у девчонки ресницами.  Баскущий и умненький был паренёк он, твой тятя, который перед матерью твоей устоять не смог.  Полностью ей и по собственной воле он подчинялся, поэтому и выбрала она его себе сама по натуре командирша, будучи ещё в институте студенткой первого курса.  Прибрала она его, любя, к рукам сама, как дорогую и желанную вещицу, своего скрипача и оберегала его от родительских посягательств на их личное семейное счастье.  Вот, ведь, как дело то было, внучек, – подвела итог сказанному и смахнула незаметно слезу растрогавшаяся бабуля.
            
            - Как это прибрала, – не понял смысла дуралей малолетний.
            
            - А так, – улыбнулись глаза добрые кормилицы, – пришла как-то маманя твоя, как и вся молодёжь в те годы с подружками весной на городской праздник, после демонстрации первого мая и увидела там твоего будущего папаню.  Он играл там в оркестре на площади танцевальные мелодии.  Все вокруг веселились, пели и танцевали, и мамка твоя, танцуя, в паре со своей однокурсницей подрулила к длинному скрипачу и заявила ему, мол, хочет с ним познакомиться.  Уж больно он хорошо играл, – призналась внуку бабушка, – зацепил он твою мать за самое сердце.  И они быстро в ЗАГСе расписались, и стали жить вместе, а на втором курсе, сдав все экзамены досрочно, она разрешилась в зимние каникулы тобой, мой милый егоза, Семён Аркадьевич.  А я уволилась с работы и приехала на жительство к вам, то есть к тебе и твоим родителям.  Мы сняли комнату в своём доме в центре города и я стала присматривать за тобой, пока мамулька твоя с утра до вечера сидела на лекциях да грызла после гранит науки в библиотеке своего института!
            
            - А где был отец? – удивилась наивная душа.
            
            - А он работал, – доложила внуку хозяйка дома, – с утра репетировал, а по вечерам в клубе на концертах играл или на танцах.  Он был постарше твоей мамки на целых шесть лет, но обожал её пуще воли, даже с родителями своими рассорился из-за неё, вот ведь как всё на самом то деле было, – вспомнив, видимо, светлое прошлое, улыбнулась с радостной грустью на лице родная бабуся, – так мы и жили в съёмной комнатушке, ютясь вчетвером.  Вы трое спали в своей боковушке, а я на хозяйской кухне, но в сорок первом году в конце августа взял твой батюшка с собой свою разлюбезную скрипочку, поцеловал тебя мальца, сынка своего и супругу, мамку твою и отбыл с военным эшелоном безвозвратно на фронт, оставив тебя и свою ненаглядную Александру одну с тобой на руках!    
            
            - А почему, баба, мамка не сходила к родителям отца и не узнала у них, чё же с ним случилось и где он есть, и как он себя чувствует?
            
            - Ходила, – вздохнула мать единственной дочери.
            
            - И чё?
            
            - Ничево!
            
            - Так, может, он жив ещё?
            
            - Был бы жив, – я тебе говорю, – давно бы к матери возвернулся!            
            
            И на этом скупые сведения о непознанном отце и завершались.  А в ту памятную за фортепианную провинность ночь, когда мать отчитывала запозднившегося гулёну, всё же скандала в доме не произошло.  И бабушка была тому причиной.
            
            - Так, чё ж мне, по-твоему, мама, сходить с ним туда, в детский сад да проверить? – уточнила уязвлённая в чувствах дочь её и родительница. 
            
            - А почему бы и нет, – не уступала старшая в семье хозяйка.
            
            - Так ведь, поздно уже.  Ночь на дворе!
            
            - А не верить собственному сыну – не поздно?
            
            - Хо-ро-шо, – нехотя, но согласилась начальница и подчинённая одновременно, – а если он наврал, боясь наказания то, паршивец?
            
            - Наврал – накажем, – подвела итог семейная кормилица.
            
            - Пошли, музыкант, – резко приказала недовольно проверяющая.
            
            Из чего напрямую следовало, что, если он, Сенька наврал, то быть ему, паршивцу, уж точно поротым и поротым обманщику нещадно.  Не терпела его мать лжи и подлости.  И никому не прощала подобное.  И вот уже вдвоём, родная парочка, ходко направились в разрушенное в прах перед началом капитального ремонта бывшее здание детского садика.  Выйдя из дома на слабо освещённую улицу, испытуемый покорно посмотрел на своего во всех проявлениях расстроенного, недоверчивого экзаменатора.
            
            - Мама, – тихо, чтобы не злить её окончательно, сказал он, – там темно.  Как же ты проверять меня будешь?
            
            Та остановилась и призадумалась, но быстро приняв возникшее у неё в голове, как всегда скорое решение, экзаменатор спокойно ответила сыну.
            
            - Щас.  Чё-нибудь придумаем.  Пошли!
            
            - Куда? – несколько напугался ночной музыкант.
            
            - Увидишь, – взяла крепко за руку сына заводской прораб, – пошли, музыкант!


            Несколько минут спустя, сей ночной поход за правдой упёрся в дом, где проживали на втором этаже закадычный Сенькин друг Вовка Глушков с родителями, и мать глухо, но коротко, как беспрекословный приказ бросила в темноту, чтобы он, её полуночник стоял и дожидался её у подъезда, а сама живо вошла в дверной проём знакомого ей барака.  Сёмка же один остался ночью торчать на улице.  Задрал голову, посмотрел вверх, как бы ища там у далёких звёзд помощи и защиты, а там высоко в чернеющем небе густо рассыпались, как по ковру на стенке мелкие блёстки в туманной пелене млечного пути.  Блестят, куражатся, заигрывая, будто бы специально издеваясь над горе-музыкантом, дескать, смотри пианист, будет тебе белка, будет и свисток.  Огуляет твою тощую задницу вдоль и поперёк мамкин кожаный ремешок от её модной юбки. 
            
            - Любуешься, – услышал звездочёт сзади спокойный голос родного инспектора.

            - Ага, – вздрогнул он. 

            - Тогда трогаемся, композитор, – зажегся в руках матери тонкий лучик света.
          
            - Фонарик! – удивился мамкин ожидалец, – откуда?
            
            - Здорово! – обрадовался полуночный путешественник.
            
            Андрей Егорович – мастер одного из строительных участков, Вовкин отец работал вместе с Сенькиной матерью у неё непосредственно в подчинении.  Правда, на каком там ответственном участке ночной испытуемый не знал, но хорошо помнил, что приходил он, Егорыч, как все величали его на посёлке люди, к ним домой частенько и с матерью о чём-то по долгу разговаривали.  Крепкий на вид лет пятидесяти, но с небольшим довеском, как пожарная каланча худощавого телосложения мужчина и отец многочисленного семейства, он тепло и по доброму относился к Семёну, не потому, что он был сыном его начальницы, а потому, что и он учился в одном классе, и дружил с его младшим отпрыском Володькой.  А Вовка – его хитромудрый поскрёбыш был парнем не промах.  Кудрявый то ли шатен, то ли уж выгоравший за лето блондин, не понятно, рано начал осваивать отцовскую гармонь и на девчонок посимпатичней заглядываться.  И те, незаметно было, чтобы роптали от его, как бы не совсем целомудренных притязаний. 
            
            Будучи друзьями, эти два одноклассника не редко попадали в разные, щекотливые ситуации, но никогда и ни при каких обстоятельствах они не выдавали друг друга.  За это дядя Андрей, как звали его вся дворовая шпана, и любил более степенного и умного Сёму, поощряя их, сына и друга, одобрительной улыбкой за преданность и дружбу между собой.  Пока вот так на ходу доморощенный ночной философ молча шлёпал по дороге, рассуждая о крепких семейных и профессиональных взаимоотношениях с их соседом и его нудно, но неустанно пилящем на гармошке младшеньком оглоеде, в свете фонарика из темноты уже возникла высокая, в полтора метра деревянная стена детсадовского забора.
            
            - Ну и дальше куда? – притормозил осторожно блуждающий лучик света.
            
            - Вот сюда, – показал рукой проводник, – тут дырка, мам, есть!
            
            Протиснувшись сквозь узкую щель в заборе семейный дуэт оказался на территории бывшего дошкольного учреждения.  Почти невидимый, тёмный силуэт двухэтажного и во всю высоту обнесённый обширной сетью строительных лесов сколоченных из толстого и прочного горбыля в конец разобранного дощатого здания казался в самом деле большим и могучим, как бы в док поставленным на ремонт морским исполином – военным кораблём.
            - А теперь куда прикажешь? – слегка оторопела отважная экзаменаторша. 

            - Иди за мной, мама, – позвал её шёпотом заговорщик.
            
            Светя фонариком под ноги вниз, чтобы не дай Бог, не переломать в нагромождении мусорных куч в темноте ноги и руки, родственная парочка и в самом деле проникла через окно в большой, видимо, в прошлом актовый зал на первом этаже разобранного до нельзя опустевшего здания для воспитания сумасбродных дошколят. 
            
            - Ну и где ж тут твоё пианино? – с сомнением в голосе шёпотом спросила уже и не мать, а законопослушная гражданка.
            
            - Не бойся, мам, – нарочито громко ответило шустрое чадо, – тут нет никаво!
            
            Хотя, и в самом деле здесь кроме них не было никого, но матери, как гражданке, не совсем по закону проникшей на охраняемую территорию, было как-то не совсем неуютно ощущать себя в этой, на её взгляд, постыдно-вороватой ситуации.  Сын же смело, подойдя к укутанному пианино, уверенным движением рук заголил инструмент и сказал.
            
            - Вот оно, мама, смотри!
            
            И точно.  Посветив в один из углов фонариком, та увидела и сам этот музыкальный инструмент, и его уже открытую клавиатуру, и шаткий ящик с куском фанерки на нём, что стоял подле фортепиано, дожидаясь виртуоза седока.

            - Да ты никак и сиденье себе соорудил, предусмотрительный ты наш композитор? – ударил луч света детсадовскому лазее прямо в лицо. -

            - Так, стоя то, играть неудобно, – признался честно скороспелый музыкант.
            
            - Ну и чё тогда стоишь, коли стоя неудобно музицировать?  Садись и сыграй, ежели умеешь, – подтолкнула неуверенно мать к дальнейшему действию свою, чего-то ждущую, свою кровинушку.
            
            Но Сенька не стал садиться, а указательным пальцем правой руки точно и уверенно повторил всю тщательно подобранную им мелодию не более часа тому назад.
            
            - И кто тебя этому научил? – удивилась приятно, поверившая сыну, родительница.
            
            - Никто!  Я сам, – гордо признался упёртый самоучка.

            - Ой, Сеньша, врёшь… – усомнилась домашний следователь.

            - Честное слово, мама, я сам!

            - Так ты, выходит, раньше уже попробовал где-то это сыграть?

            - Нет, – пожал плечами игрок на чужом фортепиано.

            - Тогда, как ты мог подобрать мелодию, если не знал, куда и в какой момент тебе в темноте тут нужно было нажимать да ещё и в определённой последовательности?  Это же надо чё то понимать, штобы правильно тыкать пальцем на положенную гармозу?

            Сама же с рождения, не обладавшая музыкальным слухом, Сенькина маманя даже не представляла себе, как можно вот так вот взять и запросто подобрать мелодию, не зная при этом ни музыкальной грамоты, ни самого инструмента и, не умея на нём вообще, в её понятии что-то делать.  Музыка для неё была чем-то таким, что мешало ей во всей красоте воспринимать окружающий мир, и в тоже время непостижимой, но жутко притягательной тайной за семью, если не сказать больше, сургучовыми печатями.   

            - Ну сам, так сам, – согласилась на слово проверяльщица, – но ей было и приятно, и
радостно осознавать наличие музыкального слуха у сына, – но как, Сеня? – не унималась в душе она.  Как сына? – не могла она поверить в его талант окончательно.
            
            Невдомёк ей было постоянно занятой на производств женщине, что неожиданность – это всего лишь осознанная необходимость.   И будучи ещё студенткой и молодой женой, любила она иногда по вечерам, наслаждаясь, смотреть и слушать, как играет лишь для неё одной на своей бессловесно-нежной скрипочке обожаемый ею оченно талантливый Кадик.  Но вот о чём так искренне и чувственно повествовали ей эти незнакомые и сладкозвучные музыкальные произведения она не понимала, но её восхищало, как он, утончённая натура страстно водил своим изящным смычком по тонким струнам маленькой скрипки, сам при этом, как тростинка на ветру раскачивался в такт исполняемой им музыки, завораживая её душу и сердце.  И открывшиеся вдруг музыкальные способности у них, с её Кадиком сына взбудоражило мать и жену, сладко напомнив о любимом и самом дорогом для оставшейся одинокой женщины желанном ею возлюбленном мужчине. 

            - Всё просто, мама, – попыталось объяснять ей родимое чадо. – вначале то и у меня совсем ничево не получалось.  Я, просто, тыкал да тыкал пальцем наугад куда попало, сам не зная чё я хочу, но продолжал таки тыкать!   

            - Ну тыкал ты и тыкал…  А дальше то чё?

            - А дальше совсем, случайно сама собой получилась у меня какая-то знакомая мне часть всем известной музыки!

            - Какой такой известной музыки?

            - Ну-у не помню я как называется эта песни, но я точно помнил её слова и начало!

            - И чё?

            - Как это чё? – удивился малец, – я тут же и вспомнил всю эту песню от начала и до конца и стал поочерёдно тыкать уже по всем, подбирая мелодию!

            - И как ты это подбирал? – попыталась понять заинтересовавшийся следопыт.

            - Наугад, как получится!

            - Ну откуда ты мог знать, когда и какая должна быть надавлена тут гармоза?

            - Не знал я, мама, ничево, где што да как нажимать, – признался слухач, – я, просто, слышал звук, вот и подыскивал, чтоб этот звук в моей голове совпадал со звуком, который я слышал при нажиме на эти перламутровые, чёрно-белые брусочки у пианино!

            - Понятно, – ничего не понимая, согласилась с доводом чистая производственница, – и давай ка ты, игрун, закрывай своё пианино, – удовлетворённая своим результатом тихо объявила доморощенный экзаменатор, – и почапали домой, тыкалка ты моя непутёвая, – с радостью в голосе обняла сына подобревшая мать, – удивил, так удивил.  Молодчина!
            
            Дома бабушка спросила вошедших не без ехидства.
            
            - Ну и как там наш экзамен?
            
            - Ты знаешь, мама, он ведь, и, вправду, выдержал проверку, – взрыхлила волосёнки у своего композитора не без удовольствия взрослая дочь.
            
            - Учиться ему надо, Саня, – констатировала старая потатчица внуковых проказ.
            
            - Да где мы возьмём ему пианино.  Их в городе-то пересчитать по пальцам можно.  И стоят они, сама знаешь, недёшево!      
            
            - Дело не в цене, – прервала монолог своей дочери бабуля, – нам многого не надо, а одного за глаза ему инструмента хватит!            

            - И куда мы его поставим?
            
            - Найдём куда, – резонно заявила хозяйка дома.
            
            - Ты хочешь учиться? – приняла вдруг решение заводской и семейный прораб.

            - Хочу! – последовал твёрдый ответ.            
            - Что ж, – согласилась главный добытчик благополучия в семье, – если примут тебя в музыкальную школу, и будут у тебя, Сёма, и там, и там, – имея в виду как обычную, так и музыкальную школы, напомнила сыну мать, – хорошие успехи, так и быть куплю я тебе тогда твоё пианино, – твёрдо пообещала она, – но, только не сразу, потому что у нас кроме пианино с бабушкой и другие затраты по дому намечены!
            
            - Какие, мам? – не уловил смысла будущий ученик Эвтерпы.
            
            - Тебе об этом знать пока не обязательно!
            
            - Почему?
            
            - Это касается только нас, женской части в нашей семье.  Понял? 
            
            - Да, – коротко выдохнул послушный отрок.
               
            - Вот и договорились, – подвела итог командирша на работе и дома, – а когда время придёт, мы тебе всё скажем, – пошли ка лучше спать, дорогие вы мои полуночники!
            
            И в самом деле не было тогда ещё такого бума на обязательное присутствие в доме как показатель достатка и причастности к высокой культуре означенной игрушки пианино – это уже потом, под конец хрущёвской оттепели появилось в стране и, Урал в стороне не остался, всенародная, повальная тяга затащить к себе в квартиру тяжеленную громоздкую бандуру на любой этаж.  И совсем не важно было для большинства людей как звучит оно это их дорогое чудо из досок и струн на чугунной раме.  Главное, чтобы оно было и чтобы могли долбасить по нему все без разбора, для кого музыка была всего-то-навсего забавной возможностью пошалить и подурачиться, разбивая хрупкую клавиатуру.  Короче говоря, в доме имеющееся пианино возвышало статус его обладателя в общественном сознании как благополучно сложившаяся жизнь.  Но позднее материальная состоятельность в семье уже определялась не наличием в квартире совсем ненужного пианино, а присутствием своего в кооперативе кирпичного гаража и в нём стоящего собственного легкового автомобиля под названием «Жигули», «Москвич» или на худой конец горбатый «Запорожец».  Обладание же мотоциклом с коляской «Урал» или «ИЖ» так же сообщало соседям, что данная семья не из нищих, а имеет какой-никакой, но собственный капитал, который и требует от них к себе всяческого уважения.