Shalfey северный роман. Глава 24. Чакры

  Глава 24
  Чакры


  12 декабря

  С утра пораньше, то есть, примерно около пополудни, я опять вернулся к поэме, решив раздробить ее на отдельные сюжетные единицы и пронумеровать. «Отбить границу» у меня так и не вышло, пришлось к тексту возвращаться. «Чтобы в школе было удобнее учить», — иронично усмехался я про себя, нумеруя главы. «Плох тот солдат…» Получилось символично: последняя, самая маленькая глава размером в строфу, в то время вышла у меня десятой, в римском исполнении. А это, как известно, Андреевский крест. То есть, получился намек на мученическую смерть на кресте войны. В то время я еще придавал значение подобному символизму, и случайный крест показался мне знаковым.

  — Хорошо, что я прочитала «непричесанный» вариант, — отреагировала на очередную редакцию Ирсен, — мне так нравится больше. А тонкости — это уже разбор для специалистов, которые будут объяснять, что хотел показать автор.

  — Как так? — удивился я. — А что там может нравиться больше? Тебя разделение на части смущает?

  — Нет, не смущает, все хорошо, ты текст упорядочил, просто мне нравился сырой. Тем и нравился, что он был только что рожденный.

  «Сколько людей столько мнений». И мы еще полдня обсуждали поэму, выясняя, все ли моменты замечены и поняты. Печальный опыт с отцом и котятами — «Проза жизни» — заставил меня спрашивать даже об элементарном. Я часто сомневался теперь, понятен ли мой текст даже в самых простых, казалось бы, местах. В целом, у Ирсен случился хороший уровень восприятия текста. Она припоминала Толстого, Андрея и Пьера, сравнивая их небо — с небом моих солдат, вспоминала размышление о дубе. По Болконскому она даже писала сочинение в колледже — и по Толстому у нее у единственной на потоке была высшая оценка, как никак разбиралась.

  — Всем зачитывали мое сочинение и хвалили меня прилюдно! — погордилась она.

  «Хвалили меня прилюдно»! — повторил я с удовольствием, чувствуя в ней влияние Сэлинджера.

  Более широкую дискуссию вызвал вопрос о бронежилетах, которым молились некоторые из солдат, а потому погибали.

  — Кто уповал на свою защищенность, не верил в смерть, шел в бой — погиб, — объяснила строчку Ирсен.

  — Почти так, — дипломатично согласился я. — Но не то, чтобы этот солдат не верил в смерть, он не верил в Бога, в Его силу, а верил лишь в силу человеческую, то есть, только в силу той защиты, которая создана руками людей.

  — Он не верит, он знает, но в душе он не верит, — не совсем понятно объяснила Ирсен. — Ты мне сам видео сбрасывал про девятый и сороковой день.

  — То видео было от человека знающего, — возразил я, — а тут пацаны, которые, в основном, и в Бога-то не веруют, их даже мать в спину украдкою крестит!

  — Ты внимательно видео смотрел?

  — Да, а в чем дело?

  — Он там говорит, что «в этой комнате за год один человек умрет», и каждый думает, что это не он! Вот и тут так же.

  — Да нет же! — удивился я. — Забудь ты про то видео! Пацаны его не смотрели и вообще об этом всем не задумывались! У них другой уровень сознания и осознанности, они еще зародыши в духовном плане, и верят только в бронежилеты, в свою силу и в удачу!

  — Да причем тут видео! — взъерошилась она. — Все всегда думают «со мной это не произойдет»!

  — Это заблуждение. Откуда ты знаешь, что все всегда думают именно так? Я так не думаю, например. И уже одно это опровергает твое утверждение, которое ты почерпнула из чужого видосика.

  — Это всегда внутри! Всегда — на самом подсознательном уровне — всегда есть надежда! Чужой видосик это всего лишь подтвердил! А ты — это вообще другое существо.

  — Надежда — это совсем другое, — возразил я.

  — Это одно из другого! Да ладно, ладно, я не против ведь!

  — Ну вот, два человека так думают: ты и видосик, — заключил я, — но это не значит, что они точно знают, как и о чем думают все остальные!

  — Март! Я останусь при своем мнении и при своих наблюдениях! — заявила Ирсен.

  — Да ладно! — не поверил я. — Ты останешься уверена в том, что точно знаешь, о чем думают все (все!!!) другие люди?! А это, пардон, семь миллиардов…

  — Ты самый замечательный и упертый! — сделала Ирсен самый замечательный и упертый вывод.

  — Взаимно, — я улыбнулся.

  — Когда я писала про защищенность, имела в виду и жилет, и уверенность. Все вместе! Я тебя услышала!!! Но «но» — никуда не делось!

  — Но только я хочу попытаться тебя убедить, что упертость и упертая самоуверенность — это, мягко говоря, не объективно, — обобщил я.

  — Нету самоуверенности! Я говорю то, что чувствую и наблюдаю!

  — Значит, ты будешь продолжать неверно понимать этот фрагмент поэмы.

  — Все, Март!!! Я тебя услышала!!! Все я так понимаю! Чучело ты, — насыпали мне гору восклицательных.

  — Поехали дальше? Тут все понятно? — вопросил я, цитируя строки про «груз 200» и «300».

  — Да!

  — Доказательства?! — Мне уже не очень верилось.

  — Я это знаю! Раненый в твоем понимании — тоже представляю!

  — Про «груз 200» ты еще из котят знаешь, я в курсе, — улыбнулся я.

  — Я и раньше это знала! У меня отец военный!

  — То есть, эти строки никаких поломок мозгов не вызывают? — уточнил я на всякий случай, процитировав строки про двухсотый груз и трехсотый недокомплект и нежелательное возвращение в таком виде домой, к невесте.

  — Нет, не вызывают!

  — То есть, тебе понятно, что молодому парню вернуться к невесте ампутантом — хуже, чем погибнуть, да? — выпытывал я до конца.

  — Март! Я дура?

  — Ты исследуемая часть целевой аудитории, — официально уведомил я. — Я должен быть уверен, что сформулировал доходчиво.

  — Что у тебя за аудитория?

  — Всякая будет, поверь мне. Очень многие не допрут, хоть и не глупы. Просто не будут париться над этим.

  — Тот, кто не допрет, читать закончит после четырех первых строк.

  С этим я не согласился:
  — Там же просто все в основном, только несколько действительно интересных моментов есть и все!

  — Ну и что. Лучше про Бузову… — совсем скиснув, выдала она вдруг. И было не очень понятно, вопрос это или предложение к новой захватывающей теме.

  — Про нее уже поэмы пишут? — удивился я.

  — А хз, я твои читаю, — ответили мне.

  — Ух ты! Как будто пустым ведром в ухо заехала! — описал я магическое воздействие двух волшебных непроизносимых слов, вернее, даже двух букв.

  — Так чего заслужил!

  — Это, знаешь, как… — анализировал я, пытаясь вербализировать свои ощущения, — как будто твоя кошка вдруг с испугу кавказцем гавкнула! Можно от удивления даже на попень жестко присесть!

  — Хватит ржать! — рассмеялась Ирсен. Шутка зашла.

  — Ты меня видишь штоль? — продолжал я смеяться, воображая картинку.

  — Чувствую!

  Чтобы успокоиться, я решил поесть хурмы. Подальше от нее. Хурма ждала меня уже почти два часа. Пора было позавтракать.

  — Вот! Не умеешь четыре дела делать, а я могу! — хвастались мне.

  — Тык и я б мог, если бы с телефоном везде шарахался! — напомнил я. — Я же перед компом сижу и только тобой занимаюсь. Можно сказать, душу в тебя вкладываю… и душу, и душу… — подколол я самого себя.

  — Это есть! — Ирсен опять рассмеялась. — Иди ешь, чучело… Что-то мне не очень, полежу немного, — предупредила она чуть позже, — потом за сыном, с ним на занятия, я тебе потом напишу. Накатывает как-то резко и понимаю: если не лягу и не отключусь — упаду. Голова кружится, тошнит, видимо, давление… — И еще через четверть часа: — Да нормально уже все, сейчас полежу чуток — и поеду.

  Мне нравилось, когда она бывала строптива, но не менее нравилось и спокойное, в некотором смысле даже покорное ее состояние. Люблю контрасты — качели, как она говорит.

  — Ты такая смиренная в этих словах… Это приятно, душевно и глубоко. Мне нравится.

  — У меня нет сил на что-то реагировать, — ответила она, но немногим позже начала потихоньку оживать, вспоминая горнолыжные свои приключения: — А с девочками мы отлично съездили года два назад! Обычно ездили на Аниной машине («Куга» новая, только купили, муж не водит, только Аня), Антоша тоже не водит, я всегда брала права — ибо горные лыжи спорт опасный. Ездили на Мечку — там легкие трассы, девочки так себе катаются. Мечка — это за Новодвинском — там цивилизация присутствует. В тот раз решили поехать за Куртяево — дорога там так себе, ехать около часа по колдобинам, парк в лесу, цивилизации ноль, но трассы сложнее, длиннее и вокруг лес, все в снегу, красота! Погода еще была отличная, мы с обеда поехали, снегопад пошел, трассы мягкие, до позднего вечера катались. А дома Элджей остался — Тимон и Дада болели, я заколебалась с ними сидеть, меня отпустили, температура у обоих под сорок. Они всегда так болеют, всегда сразу высокая температура. А, еще, когда поехали, я в машину села и говорю: «Права забыла, так что, без приключений» (всегда все хорошо было). Еще с нами был Анькин сын Тимур (ему 10 лет). Я на сложной трассе каталась, девочек почти не встречала, тут с Анькой на подъемнике вместе оказались и Тимур еще, я говорю: «Мы с Тимуром переодеваться, ищи Антошу и поехали уже домой», она отвечает: «Да-да, Антоша где-то за мной ехала, я последний раз еще прокачусь». Ну и все, разъехались. Мы с Тимуром переоделись (а это не быстро), попили чаю — этих куриц нет. Тут приезжает Антоха (медик со своим дебильным юмором) и спокойно так говорит: «Ты щас на Аниной машине поедешь». Я: «В смысле? Машина новая, не моя, они с ней трясутся! И где Аня?» — спрашиваю. А она говорит: «Так там. Щас ее на снегоходе привезут со сломанной рукой». Эта дура на трамплине решила подпрыгнуть, ну и приземлилась! Это было что-то. Привезли эту курицу — бледная, тронуть нельзя, рука висит. Парни говорят: «Везите ее в Горбольницу №2, там врачи наши (лыжники) уже вас ждут». Телефоны не работают в парке, цивилизации нет, нам никуда не позвонить с дороги — связи нет. Ну, поехала я, снегопад еще начался, видимости ноль, колдобина на колдобине, навстречу лесовозы, Аня умирает на соседнем сиденье при каждой встряске, Антоха юмор, машина не своя, капец короче. А я без прав. А в городе рейды милиции в этот день по какому-то поводу. Выехали до места, где связь, я говорю: «Антоша, позвони старшему Элджея, пусть права мне привезет, а то Аньку в больнице оставим, а дальше через весь город… Старший сказал «хорошо». Ну, мы до больницы доехали, Аню сдали — с жутким диагнозом: ей пластину потом поставили. Звоню старшему: «Ты где?» Я, говорит, застрял. Я: «В смысле? Где?» А он, оказывается, а это время машину менял, взял какой-то внедорожник, я уже не помню, ну и решил (он же на джипе): «Срежу-ка я по пустырю к больнице, чтоб все не объезжать». А тут снегопад. Короче, ровно посредине пустыря он сел на брюхо! Зашибись. Я звоню Элджею (первый раз), объясняю ситуацию, говорю: «Мы поехали Тимура отвозить домой, там машину оставим и будем тебя ждать». Дождались Элджея, Антоша пошла с детьми Аниными сидеть, Дима (муж) попросил до больницы подкинуть, к жене. Ну, приехали мы опять к больнице, Диму выгрузили, звоним старшему (а дома дети с температурой под сорок), он говорит: «Мы тут уже вдвоем сидим»! — Ирсен дико рассмеялась. — Он позвал друга, тот пытался его вытянуть и сам сел! Приехали мы на пустырь, картина маслом: два идиота. Вытащили друга, он меня домой увез, а Элджей со старшим еще час из сугроба выезжали. Элджей домой приехал и сказал: «Хорошо девочки покатались!» — Ирсен опять рассмеялась. — Это одна из наших историй!

  — Ничего так история, — оценил я, — думал, будет что-то менее эпическое.

  — Ну, мы можем! А про то, как Аня на трассе чуть не улетела (с Димочкой по телефону тренькала) лучше вообще не вспоминать! Мужик, которого подрезали, наверное, нас проклял!

  При желании Ирсен могла бы, наверное, написать свои «Девять рассказов». Неплохо у нее получалось.

  — А про то, как мы корзиной гребли, рассказывала? — продолжала она зажигать, совсем уж приходя в себя. — И про закрытую машину ночью зимой в лесу, ибо батарейки сели в брелке, тоже не? А про нудистский пляж (Дзен знает), а про грозу? А про драку самокатами? А про льдины? А про то, как я чуть на серпантине в автобус не улетела? — пробило ее на мемуары. — А если еще про Кокси начну рассказывать! Еще было чудесное спасение сандаля, утят и щенка! И воровство слив! Может, еще чего вспомню! Про институт промолчу, но было весело! Идеи мои были, но исполняла чужими руками! Меня без присмотра оставлять нельзя! — перечисляли мне самое важное.

  — Ну вот, рассказов девять уже и набралось, — прикинул я, припомнив еще один из рассказов Сэла: «Для Эсме — с любовью и скверной». — Хочу немного скверны, — заказал я. — Не, хочу много скверны! — поправился я и предложил писать наши книжки — друг для друга.

  — Бартер! — определила Ирсен форму сотрудничества.

  Мне такое определение не очень понравилось, на мой вкус звучало как-то жестковато. «Взаимовдохновение», — нравилось мне больше.

  Ирсен была согласная.

  — Кто знает, может быть, именно твоя книжка и будет значима и получится хороша, а моя роль — тебя на нее вдохновить, — закинул я свежую идею.

  — Нет, ты мой автор, — тут же отвергла Ирсен. — У-у, щас еще чего-нибудь вспомню! — припугнули меня.

  — Можно будет попробовать когда-нибудь поработать твоим литературным негром, — предложил я другой вариант, попроще. — Ты мне весь фактаж выкладываешь, а я облекаю это в форму (если тебе самой лень).

  Правда, не знал я в то время, как со своей-то книгой разобраться, приступить хотя бы, не говоря уже о книге чужой. Хотя, «для кого-то», тем более для Ирсен, дело двинулось бы на порядок быстрее. Да и просто погреть уши на ее историях было бы тоже неплохо.

  — Делай что хочешь! Но нормальные люди от меня бегут, у меня все окружение придурошное! Элджей один в роли стопора! — читал между тем.

  — Ему надо сочувствовать или он доволен? — поинтересовался я, заметив, что если рассматривать объективно — «нормальные люди» всегда куда-то бегут.

  — А я откуда знаю! — пришло в ответ.

  — Кому же это знать, как не тебе?

  — Ну… без моих завихрений всем было бы спокойнее, — признала она.

  И мы опять заговорили о моей деревне, о новогодней ночи и о прочих пустяках. Я, как всегда, толком ничего не знал, знал только, что в ночь новогоднюю обязательно выберусь куда-нибудь на прогулку: либо из города в деревню, либо в направлении обратном. Еще в вероятных планах была поездка в Москву на концерт Аиши, как раз в день рождения Дзена, еще до Нового года. Я предложил съездить и развеяться, как-никак парню исполнялось двадцать — и можно было бы приятно прогуляться, сходить на концерт, снова приятно прогуляться, переночевать в хостеле, который Аиша мне когда-то рекомендовала, еще раз прогуляться и двинуться уже домой. Я предложил взять с собой и Крошку Ри, его подружку. Дзен обещал подумать. Он сомневался насчет поездки, а меня это даже в какой-то степени и радовало, так как сам я не сильно хотел ехать — предложил, только чтобы сделать сыну приятное, а день для него — особенным. В итоге, пришли к тому, что накануне по настроению решим, что к чему, будет видно.

  — Правильно, молодцы, — похвалила Ирсен. — А ты Аише написал?

  Я ответил, что Аиша сама мне писала недавно.

  — А-а, ну хорошо, значит, не забросил.

  — Кто чего не забросил? — не понял я.

  — Значит, общаешься с ней, это хорошо. А то, я себя виноватой перед ней чувствую.

  — Я же говорю, что это она мне написала, а не я ей!

  — Какая разница, ты же ответил, все окей тогда.

  — Ясное дело, ответил. Знаешь, что самое интересное? Она мне написала в тот вечер, когда ты к моим перед отъездом заходила, и когда я набирал текст поэмы…

  — И что в этом такого?

  — Подожди, не гони коней, — предупредил я. — Я тогда набрал текст, скинул его в Контакт — поделился им с тобой. Сижу, жду, когда ты его прочитаешь и отреагируешь, а ты немного неожиданно приплохела и сказала, что прочитаешь на следующий день. И вот, сижу я, значит, любуюсь своей поэмищей, и тут вдруг обозначается Аиша, которая мне месяц, наверное, не писала, и обозначается с такими словами: «Привет, как дела, написал что-нибудь?» (дословно). У нее, наверное, чуйка какая-то! Ну, думаю, не врать же, к тому же, и повода нет говорить неправду, да и хочется хоть какой-то отклик получить о работе, все-таки я нормально так вложился в это дело. Твое стихо я не стал ей показывать, а поэму скинул…

  — И?

  — И дальше она высказала свою мыслю по этому поводу и посоветовала посмотреть кино в тему, и уверяла, что фильм (сериал) мне обязательно понравится.

  — Ну, хорошо тогда, — улыбнулась Ирсен.

  — Я могу тебе процитировать наш диалог, если ты не будешь говорить, что я чего-то там спалил. Ее отзыв мне понравился. Не помню точно, что она написала, но написала она позитивно. — (Я, конечно, помнил, что написала мне тогда Аиша, но для Ирсен так звучало получше.)

  — Ну, это как хочешь, — вежливо разрешила она.

  — А потом, когда я сказал, что фильм «не мой», она в очередной раз продемонстрировала свое катастрофическое непонимание моего восприятия, и на этом все закончилось. Мне вот, даже на ее концерт теперь не хочется идти, чтобы с ней не пересекаться, хотя, песни я бы послушал с удовольствием.

  — Что-то кто-то где-то кого-то не понял, — завернула Ирсен подлиннее, опять улыбнувшись. — А что за фильм?

  Я предложил показать нашу переписку в Вотсапе, чтобы не тратить зря время. С Аишей, в основном, мы переписывались там.

  — Да как хочешь, — Ирсен опять демонстрировала равнодушие.

  — Тебе все равно?

  — Я же не настаиваю, просто, интересно, чем тебе так не понравилось. Ты же все равно не дашь свой Вотсап!

  Я пообещал дать при условии, что она сама не будет начинать со мной разговоры.

  — Я не буду, — пообещала она. — Если очень захочется, в Контакте напишу.

  — Давай свой номер, — тут же сдался я. Долго уговаривать не пришлось. Но оказалось, номер этот уже был в моем гигантском списке контактов из дюжины имен!

  — Я не удивлена, — покачала она головой.

  Мне даже опять послышались нотки сарказма.

  И вот, мы с Ирсен начали дружить в Вотсапе. До того дня я не хотел начинать с ней переписку в телефоне, чтобы не отвлекаться на нее в деревне, да и вообще, везде. Слишком объемно. В своей творческой командировке я хотел думать лишь о работе. Однако отъезд опять откладывался, к мобильному общению я потихоньку привык, понимая, насколько это комфортнее и проще, поэтому первоначальное свое решение изменил и пустил Ирсен в свой смартфон. «Сообщения и звонки в данном чате теперь защищены сквозным шифрованием», — предупредил меня мессенджер. Меня это вполне устраивало. Я согласно кивнул и начал.

  — Связь? — уточнил я. — Тебя как зовут?

  — Имен много! — ответили мне, улыбнувшись. — Хватит фигню нести! Вернись в Контакт!

  Да, это была Ирсен.

  — Ага, узнаю, — удовлетворенно кивнул я. Но, следуя хитроумному плану, предложил для подстраховки скинуть мне еще в подтверждение и ее селфи, гулять так гулять. — В общем, щас завалю тебя перепиской! — пообещал я затем, послал фото собственной босой ноги, почему-то багрово-синюшной в неверном свете настенного светильника справа, и, заметив в результате светлое пятнышко свежей мозоли на снимке, выразил в завершение своего весьма развернутого приветствия признательную благодарность: — Если бы не ты — не заметил бы! — Две недели прогулок в неудобных кроссовках дали о себе знать новой мозолью.

  — А до этого ты молчал! — рассмеялась Ирсен в ответ. — Везде ты чучело! — Мозоль ей понравилась. Дело пошло.

  — Завалю тебя сейчас Аишиной перепиской, — угрожающе уточнил я.

  — Ну, смотри сам, — приготовилась она. — Сестра звонит, я пропала, пока!

  Ну и ладно. Все равно надо было искать, копировать и пересылать, время было.

  Я нашел и скинул ей фрагмент недавней переписки с Аишей, в которой обсуждалась поэма и рекомендованный мне Аишей фильм Урсуляка «Ненастье», который сразу мне не понравился, так как там про войну — а я не люблю. Тем более, про нашу, более-менее современную войну, совковую, — сразу на меня наваливается депрессия. Но Аиша понимать этого не желала: «Это сериал… — поставил я сразу разочарованное многоточие, посмотрев описание к фильму. — Я русские не смотрю, — тотчас уведомил я. — Кроме классики. Точно стоит попробовать?» — «Да! Однозначно! — резво отвечала Аиша. — Это штучный товар! Ну, по крайней мере, так: я поклонник Урсуляка и от фильма в восторге! С какой глубиной он это сделал и избежал пошлости! Просто, у меня свои ассоциации… И так эту тему не снимал никто! И довольно близко к философским размышлениям в твоей поэме». Звучало сие обнадеживающе. Я поверил, Аиша меня заинтриговала. Да еще размышления мои назвали философскими! Решено было сериал «посмотреть». — «Вот, интересно, что ты скажешь в самом конце, какое родится ощущение у тебя», — продолжала Аиша меня интриговать. — «Обязательно сообщу!» — пообещал я. — «Это радует!» — улыбалась она. — «Не хочется тебя расстраивать, но… — поставил я долгое многоточие целых два дня спустя, начав опять издалека, — начав, только потому что обещал. — Посмотрел я первые две серии и вторую половину последней, и могу сказать, что именно такое я и не могу смотреть в российском кино. Не могу смотреть про советскую, постсоветскую и российскую действительность. Они меня погружают в тоску, уныние и безнадежность. Я всегда хотел убежать от этой серости и упадка. Не могу это смотреть», — повторил я, чтобы сразу было понятно и чтобы закрепить в ее сознании. — «Да блин! Кто так смотрит?! — вскричала в ответ Аиша. — Там нельзя смотреть сразу конец! Да, он четко нарисовал ту картину, как было. И этого никто не хочет повторить! Ну тебя!» — расстроилась она. — «Если бы не ты, я бы и пяти минут не посмотрел, а я мучил себя две с половиной серии! — признался я, пытаясь смягчить и объясниться. — Я же в сознательном возрасте был в 90-е и не хочу даже вспоминать те времена!» — «Ясно», — коротко ответила Аиша и поставила скобку. На том общение наше завершилось.

  — О, Боже! — вздохнула Ирсен. — Мне почему-то тебя сейчас очень жалко!

  Мне почему-то было очень приятно это услышать. Я даже пошел и сложил все вещи, что постирал три недели назад, но лежали они взъерошенной кучей в соседней, родительской комнате и никак не убирались в шкаф.

  — А почему жалко?

  — Потом напишу, сейчас занята, — предупредила Ирсен. — Поставлю твою ногу на аву у себя в Вотсапе!

  — «Извращенка», — подумал я, а подумав, озвучил. — Не подозревал, что когда-нибудь буду думать о тебе так.

  — Я многогранна! — гордо объявила она. — Только когда я буду что-то упорно не понимать, ты говори, пожалуйста, чтобы у тебя не было такого битья о стену. Я посмотрела со стороны, и я так не хочу! — сделала она положительный вывод из моей переписки с Аишей.

  Я почесал макушку, удовлетворился и ответил, что уже привык к этому, и что терпенья у меня достаточно, чтобы попытаться кому-нибудь что-нибудь объяснить. Но если этот «кто-нибудь» по непонятной мне причине совсем уж упорствует — тогда проще просто разговор завершить. «Упрямство — редко лечится», — вывел я, а затем уточнил:
  — А тебе меня правда жаль?

  — Уже нет. Но в момент, когда читала, было именно это чувство.

  Для нас с Ирсен это был день анекдотов: прорвало меня вдруг на сетевой юмор. Ирсен умоляла меня остановиться, но я не мог, продолжая выбирать для нее лучшее. Попадались и смешные. Мы смеялись вместе как полоумные, во всяком случае, я. Было классно и весело.

  — И где ты меня нашла! — восклицал я, смеясь.

  — Так предопределено, — возвещала она в ответ, задорно мне улыбаясь.

  — Ты словно эпопею начала писать, — усмехался я в свою очередь, дожидаясь очередного от нее ответа.

  — Так с кем поведешься!

  — Так какие эпопеи, дорогуша?! — хохмил я. — У меня только попени на уме! — (Анекдоты попадались разные, некоторые смущали мою собеседницу, а ее «попень» в чашке кофе из Гастробара «Мясо» прочно засела в мою душу.)

  «А это ты к чему?» — «А это я съехала плавно». — «И не первый раз, кажется». — «Так, я же та еще лыжница! Иди спать!» — «Да… пора. Сам уже вижу!» — «Спокойной ночи! Завтра тут не появляйся, завтра — ты цветовод!»

  И я снова с ней не спорил. День выдался замечательный!


  13 декабря

  — Прочитала я «Тедди», а ты себя с ним ассоциируешь? — спросила меня Ирсен утром.

  Рассказ был про десятилетнего мальчугана, который помнил прошлые свои жизни и многому мог научить других, взрослых и умных людей, которые стремились с ним пообщаться, скептически его исследуя. В конце он погиб. У меня даже мысли рядом не стояло сравнивать себя с ним.

  — Просто хороший рассказ и полезный, — задумавшись, ответил я. — У Сэлинджера потом все «про это» писалось, а я, в отличие от Тедди, в детстве был балда-балдой! У меня развитие шло с самого-самого низа, из самого дикого и необузданного состояния. Мама тебе рассказывала, наверное.

  — Вообще-то, только хвалила.

  Я в этом даже не сомневался. О моих детских шалостях мама умела рассказать так, словно это были невинные сказки о милом малыше, который если кого и гонял, кусал и обижал, то делал это не из дикого неуправляемого нрава, но повинуясь исключительно естественному природному зову.

  Задумавшись о Тедди, я вдруг понял, что именно имела в виду Ирсен, о чем спрашивала меня! Дошло до меня наконец, что спрашивала она, не общаюсь ли и я с людьми так же, как тот малыш, герой сэлинджеровского рассказа! И в целом, была, пожалуй, права. Можно бы даже наверно сказать: сильно права. Ты пытаешься что-то до людей донести, но они настолько непробиваемы, что ты даже уже и не удивляешься этому, не расстраиваешься, не принимаешь близко к сердцу и уже даже не пытаешься — потому что такова данность, стучать бесполезно и бессмысленно.

  — Не, логика не твое, — улыбнулась Ирсен. — Да и не нужна она, логика.

  Накануне я лег в два — и до пяти мне никак не спалось, ворочалось, думалось разное, мысли мыслились — в основном те, что обычно не дают спать нормальным мужикам. Поэтому с логикой действительно могли быть сегодня проблемы. Уже под утро я пришел к тому, что тоже подсел на Ирсен, и чувствовал я, что в деревне будет не хватать мне ее, и будет у меня без нее ломка.

  — Будет, — поддержала она. — Наркоманы, блин. Все твои цветочки! Пересадил?

  Тут я был еще в процессе: подготовил, обрезал, снял с окна; окна помыл и вычистил. И так как занимался я этим в лучшем случае раз в год, мусора на подоконнике набиралось прилично. Теперь пришла очередь приступить к посадкам и пересадкам, работы предстояло еще много — и работы грязной. И зашел я в чат на пару минут, только чтобы Ирсен предупредить, что возиться я буду долго и освобожусь поздно. Еще надо было не забыть записать вчерашние свои мысли. В общем, весь в делах.

  Но прочитав ответ Ирсен, я опять призадумался.

  — Тебя это все не смущает? — спросил я, имея в виду все то, что между нами двоими в последнее время происходило, взаимные наши «симпатии» и соответствующие им разговоры.

  — Ну, что делать… — философски вздохнула она.

  — Но ты же хотела, да? — почти утвердил я. Поскольку не покидало меня чувство, что Ирсен целенаправленно шла к этому. Но зачем ей? Ей же и так неплохо жилось…

  — Хватит! Я когда «Тедди» читала, ощущение было, наверное, как у кошки, когда шерсть на хребтине подниматься начинает.

  — Почему у тебя так? — удивился я. У себя я такого не замечал.

  — Не знаю, может, я кошка.

  — Значит, хотела, — улыбнулся я.

  — Уйди! Ужас какой! Март!

  — Ладно, ушел. Обожаю! — кинул я на прощанье.

  — Тебе пора в деревню! Там снег и холодно!

  Но мне и на городской крыше тоже было неплохо. Холод — он и в Африке холод, везде освежает и приводит голову в порядок.

  — Слушай, а мама тебе разве не рассказывала, каким я в детстве был агрессивным, и как кусал ей ноги, а она дома по табуреткам ходила?

  — А! Было! — припомнила Ирсен. — Это ты, просто, собственник! Причем, маниакальный!

  — А в яслях всех детей выпускали играть в зале, а меня в вольер сажали, а потом всех спать укладывали, а меня выпускали поиграть, — углубился я в воспоминания, — чтобы не обижал никого.

  — Маленький маньяк! Да и большой тоже!

  — Вообще-то, в саду и в школе я уже защищал тех, кто послабее, от других бандитов.

  Ирсен знала и это.

  — Но мысли вчера — более-менее возвышенные мыслились, — вставил я. — Ты там сильно не мечтай, я же это… кремень я.

  — Иди, чучело! И не пиши больше всякую фигню! Уйди!!! — осыпали меня восклицательными.

  — Угу… В книжку, все в книжку.

  — Э-э! Ты чего! — спохватилась она. — Мне на другую планету тогда нужно сваливать! Или я что-то упустила?

  — Ничего ты не упустила, это у тебя тараканы забегали.

  — Тараканы вообще тихие, но подвох в книге жду: заранее морально готовлюсь.

  — Ага! — просиял я. — Следите за базарчиком, мадам! Но тема интересная, для книжки в самый раз будет!

  — Хватит!!! — подсыпали мне еще восклицаний. — Писатель, блин! А вот когда ты Аише стих писал, тоже с ума сходил? Ой, зря я это! Язык мой враг мой! — распереживалась она. Вернее, сделала вид.

  — Не-е-е… Там был «строгий взгляд и гордый в сумраке профиль», — иронически процитировал я. — Она мне эмоционально помогла, и мне захотелось ей приятное сделать. И в итоге, из-за стиха я тебе написал зачем-то.

  — Она, думаю, довольна, — улыбнулась Ирсен. — Может, ты уже пойдешь?!

  — Ну, ясное дело! — согласился я. — Я бы тоже доволен был на ее месте! Правда, я, дописав продолжение подгорчил пилюлю, но себе она может и полуфабрикат оставить, он тоже очень неплох (как мы с тобой и порешили в те дале-е-екие времена).

  — Это называется «обломать без сожаления», — определила Ирсен.

  Однако в моем понимании, это был суперкомплимент, который Аишей оказался просто не понят. Я делал этот комплимент, думая, что сделаю стих для нее на порядок глубже, а значит, и лучше, думал, что она это оценит, это ведь была Аиша! Но оказалось, ей вполне хватило первоначального, короткого варианта. Тем не менее, в то время я еще надеялся, что она сможет… раскрыться, что ли. И все понять.

  — Может, и смогла, время покажет, — допустила Ирсен.

  Я в этом сильно сомневался.

  — Короче, — перешел я наконец к нашему делу, которое не давало мне покоя, — из-за моих вчерашних мыслей у меня к тебе теперь есть дело на миллиард-миллиардов! Но об этом позже, — предупредил я. — (Если не передумаю.) А если передумаю — ты меня всегда сможешь уломать. — Мне хотелось дать вылежаться этой идее и пока ее не озвучивать, но и не хотелось хоронить ее.

  — Что это?! — насторожилась Ирсен. — Психушка нам на старость лет обеспечена! — предрекла она.

  К слову о психушках, припомнился мне толстовский отец Сергий.

  — Возможно, — осторожно согласилась Ирсен.

  Я же вернулся к своим растениям.


  14 декабря

  Вечером я освободился пораньше, около двух, поскольку закончилась у меня для растений земля. А взять было негде. Ночь вообще-то. Днем я планировал дело завершить, землицы прикупив. Дзен предложил открыть лыжный сезон. Погода в перспективе предрасполагала. День обещал быть.

  Про «нормальных мужиков» я вчера, конечно, немного загнул, чтобы Ирсен опять повеселить. На самом деле, до нормальных мне было еще далеко, что я и не скрывал:
  — У меня последние годы немного по-другому фантазия работает, — объяснялся я среди ночи, полагая, что Ирсен давно и крепко спит. Так оно, собственно, и было. — Но, все же, очень странные дела у нас тут творятся, — подметил я весьма наблюдательно.

  — Да развлекайся сколько угодно! Я спокойна! Я кремень! — бодро бормотала она тоже посреди ночи, как обычно проснувшись и сообщая мне удивительную новость, что приснилось ей сейчас целых два кошмара. — Напомни мне рассказать, — попросила она. Но чуть позже, безуспешно пытаясь снова уснуть, не удержалась: — Первый кошмар — я и не поняла, что уснула. Ложусь спать в свою кровать и как ни в чем не бывало разговариваю с бабушкой — она лежит рядом! Не помню, что было «до», но потом, помню, спрашиваю, что же там плохого, после смерти? «А что же хорошего?» — отвечает она. А меня так и затягивает туда! Я ее обняла, а она такая усохшая, как перед смертью, и тут до меня все дошло, и я проснулась! Она мне первый раз приснилась! Март, мне страшно… Второй сон не лучше: мы на кладбище ездили, а там почему-то темно было, потом пожарные приехали, тушили что-то, потом кого-то искали, у меня почему-то в банке был гашиш! Дальше, я на машине еду с кладбища, вроде не одна и почему-то лежу. А в районе «Арктики» оцепление милиции, они ищут кого-то, все наготове с пистолетами, машины все остановили, ждем… и я тебе стала звонить по Вотсапу. Ты трубку взял, а я молчу. Ты говоришь: — «Слушаю! — пауза. — Что с братом? — пауза. — Спасибо, до свидания!» А я в этот момент думаю: «Странно, ты же видишь, что это я звоню». Март, позвони Хелу, странно это все, я спать теперь боюсь!

  Брата своего после возвращения с севера я еще ни разу не видел и как раз вчера, по пути с крыши, зашел к нему, благо квартиры наши были рядом, а он был дома. В квартире этой он все равно не жил, работал только, а жил у своей подружки, которая на тысячу лет старше его.

  — И все у него было нормально, — успокоил я Ирсен, а утром дал знать, что передумал задавать ей свой вопрос на «миллиард-миллиардов». Утро-вечера, как говорится.

  — Ну дак ладно, мне спокойнее, — равнодушно улыбнулись в ответ.

  — Что, даже не попытаешься уломать?

  — Не, ну мне интересно, конечно, очень, но твоя игра — твои правила, — дразнилась она.

  — Окей, уломала! — тут же капитулировал я, был уже вечер. — Сейчас попытаюсь изложить суть вопроса.

  — Ну да-а-ай! — протянула она по-детски, мне подыгрывая. — У меня тут вторая бабушка пришла, я не пропала!

  Я попытался собрать мысли свои в кулак, но они разлетались у меня почему-то, словно непослушные пальцы дворового хулигана. Я подождал еще немного, и приступил.

  — В общем, — начал я издалека и осторожно, — дело, вот в чем. — (Мысли мои потихоньку начали собираться.) — Уже несколько лет меня не покидает ощущение, что мне не хватает женской энергии и отсюда все мои нестроения… — Я сделал паузу. Ирсен меня не перебивала. Я продолжил: — Но вот как ее получать без классического взаимодействия мужского и женского начал? Я стал размышлять об этом и искать… Сначала я нашел эту энергию в церкви, — продолжал я, припомнив образ Богородицы в одной из старейших церквей Смоленска, из которой словно бы устремился в меня однажды, после йоги, поток. — Но позднее этого мне перестало хватать, да и жизнь моя потом повернулась так, что в церковь я стал ходить не часто. И вот, появилась у меня непонятная уверенность, что энергию эту можно получить следующим образом: я должен сидеть на чем-то более-менее высоком, например, на стуле или диване, а женское начало должно сидеть на мне, обхватив меня ногами, и ее чакра Муладхара должна состыковаться с моей Муладхарой. И мы должны пропускать свои энергии через этот канал. Сначала нисходящий поток должен идти через женщину, переходить в меня, а затем, выходить через меня уже потоком восходящим. В другой раз это должно происходить в обратном направлении… — (Представив это, я опять почувствовал тепло в нижних чакрах, которое пошло выше, и я понял, что говорю верно.) — И получится, — продолжал я, — что сначала я получу не хватающую мне женскую энергию, а затем отдам лишнюю и (возможно) переполняющую меня мужскую. И это будет не односторонняя подпитка, а взаимонаполняющий процесс. И все это время меня не покидает ощущение, что именно через это я смогу прийти к внутренней гармонии и равновесию, не теряя при этом целомудрия, которым дорожу, и которое терять нельзя категорически, ибо тогда все будет напрасно, и я просто откачусь на начальную позицию с ощущением горечи и разочарования. — (После этих слов я продолжил излагать оставшееся уже одним махом и не оглядываясь.) — И вот, несколько раз за эти годы я встречал женщин, которые, как мне сначала казалось, могли бы претендовать на то, чтобы стать моим «женским», но очень быстро выяснялось, что я ошибался. Обычно хватало даже меньше одного разговора, чтобы это выяснить. Два раза пришлось пообщаться подольше, но результат был тот же. Я даже ни разу не озвучивал этой моей мысли. А вчера я вспомнил, что даже и тебя когда-то рассматривал в качестве своего женского начала. Но это было такое легкое и нереальное мечтание, которое было неосуществимо в принципе, так как по понятным причинам ты для меня всегда была табу, и рассматривал я тебя только потому, что ты всегда на меня как-то по-особенному смотрела, как-то… любя что ли. Да, пожалуй, это самое точное определение. И этот твой взгляд меня всегда озадачивал, так как, по моему убеждению, у тебя должна была быть гармония и самодостаточность в браке и в семье. Но сейчас что-то изменилось, и в результате, позавчера мне опять представилось, что ты могла бы мне помочь, и это представление ночью переросло чуть ли не в уверенность. Но тут есть тонкий момент. Это должно быть по возможности чистое энергетическое взаимодействие без влияния сексуальных энергий. Хотя, я очень сомневаюсь, что эти энергии можно совершенно исключить, особенно на первых порах. Да и взаимодействие должно происходить без одежды — так мне кажется. Но это может быть заблуждение, вызванное, опять же, сексуальным бессознательным, так как одежда, по идее, не должна мешать энергетическому взаимодействию. И вот, лежал я, значит, думал обо всем этом — думал, что даже если бы ты с пониманием восприняла эту идею, то как ее осуществить? Как проверить мое ощущение? Мы же так далеко друг от друга! Я даже хотел тебя позвать к себе, если ты в Москву поедешь. Но потом я подумал, что расстояние в этом деле вообще не должно иметь значения, и мы могли бы попробовать сделать это виртуально, сделать в мыслях. Просто надо сделать это одновременно. Но меня смущает все же, что ты замужем. С одной стороны, это хорошо: тебе есть куда реализовывать и тратить свою сексуальность, и мне не нужно об этом беспокоиться. С другой стороны, меня беспокоит аспект нравственный: не будешь ли ты чувствовать себя виноватой перед мужем, и не возникнет ли и у меня чувство вины перед ним… Это серьезный вопрос, так как чувство вины все испортит, и все будет зря. С другой стороны, если рассматривать этот вопрос с точки зрения «человечества», с той позиции, о которой я тебе не так давно говорил, то есть, увеличить масштаб восприятия себя в этом мире с масштаба семьи и индивидуальности до масштаба Вселенной, то вопрос о вине и о какой-то негативной составляющей отпадет и растает, как примитивный социальный атавизм. Но это только теория, и как оно все будет на самом деле — неизвестно… Какие у тебя возникают мысли на сей счет? И еще, чтобы снизить важность этой темы и немного повеселиться, скажу, что после всех этих размышлений — труселя у меня были мокрые, — завершил я свой монолог дурацкими скобками.

  Все по-честному. И было мне интересно, сработает ли это на расстоянии. Да и в принципе, сработает ли? Это был бы волнующий и необычный опыт. Для нас обоих. И так уж вышло, что Ирсен — наша Ирсен — оказалась той единственной, кому я смог обо всем этом рассказать! Никогда бы не подумал. Последнее время я говорил, конечно, всякую чепуху, наблюдая, как она реагирует. Она смущалась, но не обижалась на меня и не останавливала, и мне это нравилось, было легко. Иной раз даже сама провоцировала меня на что-нибудь пикантное — и это тоже было весело, жизнь преображалась, эмоции… Мне необходимы были женские эмоции! И Ирсен давала мне необходимое, а я давал ей что-то взамен. И взаимная наша симпатия, казалось мне, перерастала в нечто большее. И я рискнул… И предложил ей невероятное. И теперь ждал, точно приговора, скрестив непослушные пальцы, не думая ни о чем и ни на что не надеясь. Ответ был для меня почти очевиден. Я сам дал все поводы и причины отказать мне, хотя мог бы многое, наверное, не говорить, и не так откровенно. Но я был честен. Прежде всего. Я не хотел отказа, но понимал, что для нее — все это, вся эта моя затея — опасна и может сломать ей жизнь, да и не только ей — сломать, уничтожить, а взамен… взамен я мог предложить лишь немногое, в сравнении с тем, что у нее было. Да я был и не готов к этому. И уж точно я не мог предложить ей стабильности, к которой она привыкла. Она бы потеряла все.

  — То, что тебе не хватает женской энергии, это видно конечно, — поразмыслив, ответила она. — Но такое я не предполагала… Я сейчас три раза перечитала и пока в легком стопоре. А вот про труселя это ты зря сейчас, дурень!

  — Знаю, — согласился я. — Но так лучше, чтобы ступор у тебя был покороче. Я, конечно, не совсем нормальный мужик, но хоть что-то, — улыбнувшись, не пожалел я опять дурацких скобок.

  — Так, мне надо переспать с этой мыслью. Завтра, все завтра! — отложила Ирсен до утра.

  «Завтра» случилось у нее через минуту.

  — Да-а… ты в своем репертуаре, — похвалила она.

  Какой уж тут сон.

  Мне не спалось тоже.