1. Аля. О ненависти и любви

Автор:    Аля



1.

Ненавижу этот запах – смесь борща, оладушек и жареной картошки. Что-то теплое, душное, по-детски бесстыжее. Сбой ассоциаций. Когда-то давно так пахло от моей бабушки. Я утыкался носом в ее выцветший фартук и вдыхал этот запах. Бабушкин запах. Бабушку я любил.
А ее ненавижу. И ненавижу в том числе за украденный бабушкин запах.
Что еще?
Ненавижу звук ее шаркающих шагов.
Эти тапки без задников. И носки. Толстые такие шерстяные носки на серых опухших ногах. Она сама эти носки вяжет. Тоннами.
Что еще?
Ненавижу ее лицо. Похожее на подошедшее тесто. Бледное, пористое. Страшно прикоснуться – прилипнет влажной массой.

А когда-то я так любил Надино лицо – гладкое, светлое, с выпуклым детским лбом, ямочками на щеках, выгоревшими бровками. Не лицо – лик. Венцом вечно растрепанные светлые волосы, которые она старательно и безрезультатно приглаживала. Я дарил ей охапки сирени, она смущалась, прятала в букет лицо, шумно вдыхая аромат. Потом выбирала и съедала соцветия с пятью лепестками, и мы целовались после каждого съеденного цветка. Помню этот горьковатый вкус на губах. Да-да, тогда от нее пахло сиренью. Пахло всегда, даже осенью, даже зимой, стоило только уткнуться носом в ее волосы, коснуться губами. Тогда это был ее запах.

Тогда - это в другой жизни, когда каждое прикосновение к ней, каждый ее взгляд, звук ее голоса были частью любовной прелюдии. А теперь… Теперь ничего не осталось. Ни прелюдии, ни… Она мне как-то сказала: «Мне теперь достаточно просто держать тебя за руку, просто чувствовать твое тепло, мне не надо продолжения». Большего унижения и представить трудно. А она этого даже не поняла. Какая пропасть между тогда и теперь!

Господи, как же я любил когда-то эту женщину! Но где же она? Где? Ее нет!
 
Тридцать лет я засыпал и просыпался с ней бок о бок, дышал одним воздухом, ел одну пищу, смотрел на мир общими глазами. Она была так близко, что я, в общем-то, не видел, не фокусировал на ней зрение. Она просто была цветовым фоном моей жизни, привычным, как старые обои. Теперь оказалось, что тогдашняя Надя воспользовалась моей доверчивостью, обманула, сбежала. Однажды, придя домой, я вдруг увидел – не просто посмотрел, а увидел – вместо прекрасного белокурого ангела рядом со мной проживает неизвестно откуда взявшаяся чужая толстая баба в тапках и носках, воняющая борщом и котлетами. Когда, когда, скажите вы мне, произошла эта подмена? Как я пропустил, проморгал это чудовищное превращение? Хорошо еще, что я увидел хотя бы теперь.

Теперь я увидел все. Теперь спала эта теплая душная дрема, в которую меня, как в теплое вонючее болото, погрузила бесцветная однообразная жизнь с этой бабой. Теперь я понял – я ненавижу эту свою прошлую семейную жизнь, свою добровольную неволю, свою преждевременную старость.

Я ненавижу главную причину этой постылой жизни. Я ненавижу свою жену.
Ненавижу.


2.

Она называет себя Агния. Хотя по паспорту зовут ее Алевтина. Страшно злится, когда обращаюсь к ней «Аля». Ну а как коротко-то называть, Ага, что ли? Никак, говорит, коротко не называй, что тебе две лишние буквы трудно выговорить. Не трудно, выговариваю. Провожу рукой по ее тугому молодому телу и выговариваю: «Агния моя, агония моя последняя».
«Что ты там бормочешь, Пуся?» Это она специально, назло, дразнит. Ну какой я Пуся, тридцать пять лет разницы. Впрочем, я забываю, сколько мне лет, как только вижу ее. Обо всем забываю.

Как она хороша! Длинные темные волосы, змеиная гибкость упругого тела, загорелые мускулистые ноги танцовщицы на пилоне. Пилон – палка такая в ночном клубе. Когда впервые ее увидел на этой палке, подумал – циркачка. Ноги как ножницы – вверх, вниз, раскрылись, закрылись. Музыка громкая, а то бы было слышно, как лязгают. Тело в блестящей чешуе обвивается вокруг пилона. Змея. Змея! И вдруг - лицо! Смотрит прямо на меня - глаза в черной подводке, вызывающе выпяченные алые губы. Человеческое лицо! Неужели, это человеческая женщина? Неужели бывают такие? Сидел как под гипнозом до самого закрытия. Сама подошла. Неслышно, словно подкралась. А я так и сижу, словно кролик перед удавом. Провела по руке пальцами. Холодные, влажные – словно змейка пробежала. Ну и закрутилось. Теперь моя. Со всеми своими ногами, чешуей, пилонами и губами. Я шалею от сознания, что эта женщина принадлежит мне. Что она вообще женщина.
 
Чтобы лишний раз убедиться, перед сном забираюсь к ней в душевую кабинку. Смотрю, как струйки пенной воды змейками стекают по ее загорелому, упругому телу. Слизываю эти струйки с привкусом геля, прижимаю ее к себе, целую твердые холодные губы и мгновенно возбуждаюсь. О, я еще о-го-го! Я еще без всяких там таблеток о-го-го!

Утром я снова забираюсь к ней в постель (у нас раздельные спальни, я храплю). Она утром сонная, такая безопасная, даже беззащитная. Голенькая, словно кобра, скинувшая старую шкурку. Темный локон прилип к помятой щеке. Щека чуть лоснится от невпитавшегося крема. От нее пахнет чем-то химическим, каким-то сложным парфюмом. Глаза полуприкрыты, белки в сумраке отсвечивают, губы тугие, темные, капризно кривятся от моих жадных поцелуев - «Пусик, я хочу спать, отстань. Иди лучше свари брокколи на завтрак». Но я не отстаю, и она сдается, почти не просыпаясь. Какая удивительная, страстная натура!

 Я чувствую себя молодым, сильным, брутальным. Я любуюсь собой и любуюсь ею, мы прекрасная пара. Стараюсь соответствовать. Я теперь пользуюсь модным одеколоном с запахом подгнившего пня, ношу пиджаки с отливом, перестал надевать носки. Мне нравится, что мы почти не разговариваем – зачем, о чем? Я безо всяких разговоров готов для нее на любые подвиги и любые траты. На все готов!

Теперь по пятницам хожу с ней в ночные клубы. Стараюсь соответствовать. Я не умею танцевать под эту странную музыку без мелодии. Да там этого и не надо. Надо просто сидеть, пить, болтать. Сижу, пью, болтаю. Наблюдаю, как парень напротив беспардонно разглядывает длинную изогнутую ногу Агнии, выглядывающую из разреза платья. Принадлежащую мне ногу! Тихо-тихо-тихо. Ревновать мне не позволяется. Ну разглядывает, нога-то красивая, Агния ее специально выставила. Я же выставляю напоказ свой автомобиль, свой дом. Чем нога Агнии хуже? Престижно спать с такой ногой. Мне приятно, что мои партнеры по бизнесу вскидывают брови и причмокивают, видя, как я достаю Агнию из моего Майбаха. Сначала длинная рука в изломе, потом многократно переплетенные ноги, где-то посередине этих бесконечных конечностей извивается тонкое гибкое тело. Кажется, будто достаю змеиный клубок, запутавшийся в блестках или мехе. Эффектно!
Только подруги ее меня раздражают. Я никак не могу понять, о чем они говорят. Пытался, но теряю нить на середине предложения. Впрочем, какие там предложения, предложениями они не говорят, так – пара слов и паузы. Они будто все время шутят, но не смеются, все время намекают. Двойной смысл в каждом слове.  Но какой? И эти словечки – вайб, кринж, краш. Долго тянут гласную, выворачивая губы до десен. Все время путаю, что есть что в этих стонах, о чем речь. Я быстро устаю разгадывать и перестаю слушать.
В клубах Агния уходит с этими бэсти (я их проще называю – бесами) «попудрить носик» и пропадает иногда на час. За это время можно обваляться в пудре с головы до ног. Приходит совсем пьяная, и мы, наконец, едем домой. А дома душ, струйки, губы… Ради этого можно и потерпеть.

Я так счастлив! Я люблю, безумно, бесконечно люблю свою Агнию! Мою Агонию! Мой краш! Люблю!

3.
Что-то я устал за эти три года. Время сейчас такое, не простое. «А кому сейчас легко» - говорит Эдик, не то родственник, не то приятель моей жены, по паспорту Виталик (это у них, видимо, семейное). Но я устал. Бесконечно от всего этого устал. Агния пожалела - освободила меня от пятничных клубов. За меня отдувается Эдик. Ночует иногда у нас, по-родственному. Предпочитаю не зацикливаться. Всем так лучше. Так что по клубам больше не хожу.  Дома перед ящиком отвожу душу – старые фильмы смотрю, новости слушаю. Я удивляюсь современной молодежи – абсолютно аполитичные, без каких-либо пристрастий, интересов, устремлений. Пытался выведать у Агнии, как она относится, к Путину, например. Фыркнула презрительно и ушла в ванную.  Мылась почти час. Дождался, когда выйдет, спросил, нравятся ли ей импрессионисты. «Это которые рисовать не умеют?» - хмыкнула и всосала в себя зеленую спаржу, чтобы больше не разговаривать. Меня воротит уже от этих спарж, сельдереев, снэков. Я тупо хочу жареной картошки. И не ресторанной, а домашней, чтобы шкварчала на сковородке, чтобы с луком и салом. Вредной такой, с холестерином. Хочется. И утром чтобы сосиски и макароны, а не эта ее брокколи без соли. Не этот чертов морской коктейль из зародышей осьминогов. Тоннами их поглощает, сама от них резиновая на ощупь, как сапог. Надоело. И готовить она не умеет. Совсем. Сварила как-то по моему настоянию макароны. Как она сказала – спагетти. Я ел спагетти в Венеции, тут меня не проведешь. Да и Надя готовила их постоянно. А эти недоваренные непромытые веревки у Агнии вовсе не спагетти, и даже не макароны. Змеиные выкидыши.
 
Говорит мне – брюзжишь как старик, всем не доволен. И морду от меня воротит – старик же.

Конечно, я для нее старик. Тридцать пять лет, куда их денешь. Заметил, как она брезгливо губы вытирает после моих поцелуев. Даже не скрывает отвращение. В душ к себе больше не пускает. Это после осечек. А что я могу, чай не мальчик. Таблетки выручают, но Агния злится, не нравится ей, что я прерываюсь, на кухню бегаю их пить. Говорит, секс у нас искусственный. А у самой губы силиконовые. И попа. Кукла резиновая. Да мне давно уже ничего от нее не надо. Но должен соответствовать. Почему-то должен все время доказывать свою состоятельность. И почему я это должен? Кому? Ну если ей все равно не нравится – зачем? Не стал пыжиться, просто взял ее за руку. Простого человеческого тепла захотелось. Рука холодная, костистая, ногти нарощенные в ладонь впиваются. Ничего не почувствовал, ни тепла, ни удовольствия. Агния посмотрела с недоумением, выдернула руку, оцарапав. Скривилась – вряд ли ее это удовлетворит. Поплелся таблетки пить. Вот такой секс.  Не нравится ей. Мне, что ли, нравится?  А денежки мои по-прежнему любит! Тут она не брезгует, это ей нравится. Сука! 
Ненавижу!

4.
Был сегодня у Нади.
Дочка сказала – приболела она.
Привез пей лекарства, деньжат немного.  От денег отказалась. Гордая.

На столе в вазе огромный букет сирени. Откуда? Говорит купила у метро. Знала, что я приду. Смутилась, отвернулась. А волосы все такие же растрепанные. Кудрявые. Все так же их назад приглаживает. Все так же безуспешно. Как тогда.

Посидели, чай попили. С крыжовенным вареньем. Она его варит по рецепту моей бабушки. Очень сложный рецепт, что-то там протыкается, в сиропе замачивается. Очень вкусное получается. Только две женщины умели варить такое варенье – бабушка и Надя. Ложку облизываю от удовольствия, давно мне так вкусно не было.

«Может, ты есть хочешь? Хочешь, картошки нажарю?» - спрашивает, брови белесые домиком. Как тогда. Еще бы я отказался!

О, этот запах!

О, эта картошка!

Довольный, сытый, сижу - ноги вытянул. Надя посмотрела на мои голые щиколотки, головой покачала и носки мне протягивает. Теплые, вязанные. А то, говорит, сквозняки тут, не заболел бы. Сразу и надел. Так тепло. В тапочки ноги сунул. Хорошо. 

Поговорили. Про Путина, про ковид, про импрессионистов. Она у меня во всем разбирается. Вообще про жизнь поговорили. Оказывается, она совсем не сердится на меня. Говорит, что все понимает. Может, затаилась, показывать не хочет? Смотрел ей в глаза, чтобы понять. Ну не может она меня не ненавидеть. Глаза у нее серые, спокойные, такие огромные, потому что в очках с минусом. Такие же, как раньше глаза. Как тогда, в молодости. Нет в них ненависти. Добрые глаза.  Родные.

Когда уходить собрался, на прощание поцеловал ее в щечку. Мягкая такая, теплая, не резиновая. И пахнет так по родному - оладушками. И сиренью. Неужели по-прежнему пятилистники ела? Как тогда? Чувствую – к горлу ком подкатил, дышать не могу. Прижал я ее к себе, уткнулся в пушистую макушку. Слезы так и льются ручьем. Дурак я, дурак! Старый дурак! Прошептал ей в ухо: «Прости меня, Наденька».

А она по голове меня гладит, как когда-то бабушка. Руку ее поймал, сжал бережно.  Теплая рука, мягкая. И так мне хорошо стало, так спокойно! Только бы она руку не отняла, ничего больше не надо. Что это со мной? Сердце стучит, стучит, стучит все одно: «Домой хочу, к Наде хочу! Домой!» Как же я соскучился по этому дому, этому родному запаху, этой спокойной размеренной жизни, по этим носкам и картошке, по нашему общему миру, меняющемуся и стареющему вместе с нами. Как мне нужна эта теплая мягкая рука в моей ладони!

«Прости меня, Наденька!»

«Простила давно.»

«Можно мне вернуться?»

Ее рука чуть дрогнула. Мое сердце екнуло и замерло.

Вдох. Выдох. Вдох.

 «Я всегда тебя жду. Всегда.»

Выдох…

Сердце качнулось в невесомости и застучало:

Люблю! Люблю! Люблю!..