Огнедышащий век. Книга2 Сердце Азии

Книга вторая. СЕРДЦЕ АЗИИ
часть1 - Гарем (4 главы)
часть2 - Исаак (5 глав)
автор Сергей Гурджиянц/Цезарь Кароян

Часть первая. ГАРЕМ

1
Видя, как сильно они увлеклись, Зафар позволил себе незаметно выскользнуть за дверь. Так же бесшумно его на посту сменил киргиз, которому Зафар доверял как себе. Сам он отправился в обход по дворцу, который совершал еженощно с тех пор, как в стране пошатнулись порядок и нравственность. Время было тревожное. Ходили упорные слухи о восстании.
Саблю он снял и отдал киргизам, чтобы не звякать о стены в тишине. Оставил себе только нож, аркан и кинжал на поясе. То же самое сделали двое его сопровождающих.
Перед людьми, впервые попавшими сюда, дворец представал лабиринтом запутанных узких коридоров с твердым глиняным полом и скупо поблескивающими мозаичными стенами. Не счесть было арок, проемов, дверей, помещений. Во всем этом было легко потеряться, что не раз и случалось с его киргизами.
Сам Зафар знал доступную ему часть дворца как свои пять пальцев. Недоступен был лишь запертый гарем, государство в государстве, но служебное рвение побудило его даже эту часть дворца изучить относительно хорошо по расспросам гаремных скопцов.
В случае атаки на хана, он не должен был метаться с киргизами в поисках нужного коридора. Схема грамотной обороны дворца была давно составлена в его голове. Он обследовал все жилые и служебные помещения, знал, какое из них за каким сановником высшего ранга закреплено, когда долг требует их круглосуточного присутствия во дворце. Знал убранство их комнат.
Это было стандартное убранство.
Оно состояло из красивых ковров на полу, россыпи ярких подушек и груд толстых ватных одеял, припасенных на случай холодов. По стенам были развешаны ласкающие глаз легкие газовые занавески и полупрозрачные драпировки преимущественно розового цвета. Домашнюю утварь этих жилищ составляли изящные медные кувшины для омовения и оловянные кружки для воды, расписные подносы, грубый чайный фарфор, струнные музыкальные инструменты и масса красивых безделушек – зеркалец, гребней для волос и тому подобного.
Сейчас почти все сановники отсутствовали, и ничто не нарушало глубокой ночной тишины. Дворец спал или делал вид, что спит. Только в покоях хана не унималась страшная ночная жизнь, полная жгучей обиды на судьбу.
Некоторые боковые коридоры стерегли караулы киргизов. Эти коридоры вели к «золотым клеткам» принцев, то есть к покоям великовозрастных детей Одил-хана, которых он счёл никчемными и держал на всем готовом в почетном заточении, чтобы они не передрались за власть между собой и не развалили государство, потому что наследник был им заранее определен.
На этих печальных перекрестках к стенам были прикреплены медные плошки-светильники с масляными фитилями.
Зафар не особо в них нуждался. Его внимание сосредотачивалось на глубоких зловещих проемах, ведущих в хозяйственные помещения. Он двигался от проема к проему, останавливаясь и чутко прислушиваясь, иногда осторожно приоткрыв для этого нужную дверь. Это отнимало много времени, но ночная охота требует терпения.
И сегодня оно было вознаграждено. Уловив подозрительный шорох за одной из дверей, он сорвал со стены плошку с горящим фитилем, рванул дверь и решительно вошел, высоко поднимая над собой светильник.
Это было просторное кухонное помещение с большими печами, закопченными казанами, кувшинами для воды и прочей посудой. Особенность его заключалась в том, что оно, замыкая длинную петлю основного коридора, имело общую стенку с ханскими покоями как раз в том месте, где стояло ханское ложе.
Тусклый желтый свет выхватил из темноты неподвижную фигуру, склонившуюся над горой кожаных мешочков, сваленных возле той самой стенки. Человек держал над ними свою плошку, поднимая ее высоко вверх. Другая его рука сжимала что-то в кулаке, и это что-то черным песком струилось на пол. Один из мешочков был развязан.

2

Не разгибая спины, человек повернул голову к вошедшему. Замешательства на его лице не было, скорее он выглядел озабоченным. У него были маленькие острые глазки и широкое скуластое лицо, которое дышало суровостью степняка, чью натуру не смягчил даже многолетний дворцовый комфорт. Это был начальник охраны внешнего периметра цитадели, равный по статусу Зафару.
В эту охрану по древнеримскому принципу «разделяй и властвуй» (то есть стравливай всех со всеми, чтобы они против тебя не сговорились, и управляй ими) набирали только сартов, хотя начальником был узбек, подобно тому, как Зафар – сарт – командовал киргизами, а регулярное войско состояло из узбеков. Таджиков к оружию не подпускали, потому что их шиитская вера в Аллаха суннитскому большинству населения казалась сомнительной. Поэтому таджики так любили повторять: «Да мы их палками выгоним», ничего при этом не делая, но продолжая считать узбеков захватчиками.
Все эти разъединяющие сложности в обществе насаждались сознательно для спокойствия верховной власти. Одил-хан уже давно перестал доверять кому бы то ни было, даже своим узбекам.
– Не подходи слишком близко, не то взлетим на воздух, – предупредил начальник внешней охраны, разгибаясь и вытирая руку о стеганый халат.
Предупреждение было не лишним. Светильник Зафара чадил, трещал и стрелял во все стороны раскаленным маслом.
– Что в мешках? – уже догадываясь, резко спросил Зафар.
– Порох. Какой идиот перенес его сюда?
Последнюю фразу они произнесли одновременно слово в слово с восклицательной интонацией, как будто заранее условились. Ни тот ни другой не улыбнулись забавному совпадению. В дверной проем беспокойно заглядывали киргизы. Все понимали, что порох тут оказался неспроста.
– Запрем дверь на замок, а утром разберемся, – миролюбиво предложил начальник внешней охраны дворца.
Зафар кивнул. Он посмотрел себе под ноги и увидел больше, чем мог бы увидеть, если бы не был таким глазастым.
Они вышли.
– Сейчас схожу за замком, – позевывая, сказал начальник внешней охраны. – Слышал новый анекдот? Поймали одного злостного развратника, который держал у себя под видом приказчика бачу. Привели на суд к хану, а он и говорит: «Я владею великой тайной, государь, очень выгодной для тебя. Я тебе покажу, как вырастить из обычных семян золото, только пощади! Не хочу уносить эту тайну с собой в могилу». Хан обрадовался и приказал выращивать. А развратник ему: «Из моего посева ничего не вырастет, нам нужен непорочный человек. Пусть это сделают твои советники». Хан предложил визирям взяться за дело, но они стали всячески увиливать, и выяснилось, что за ними тоже водятся подобные грешки. Стали искать в народе. Долго искали без всякого успеха. Что делать? Хитрый развратник говорит хану: «Посей сам для блага государства». Хан тоже стал пугливо отнекиваться. Так и пришлось отпустить развратника.
Он громко заржал, приглашая Зафара присоединиться, но тот смотрел без улыбки.
– Это не про нашего, – на всякий случай сказал начальник внешней охраны.
– Да хоть про нашего, – ответил Зафар.
– Несправедливо, когда одного наказывают за общие грехи.
Зафар согласился.
Бормоча про острый как бритва язык народа, начальник внешней охраны удалился за замком, стараясь не наступать на узкую черную дорожку, которая незаметно вела от мешка с порохом к двери, потом под дверью и продолжалась в коридоре. Зафар присел над ней на корточки. Выглядела она вполне невинно, да и разглядеть ее было сложно, а вот поджечь пороховой склад на кухне из коридора даже через запертую дверь труда уже не составляло. Для взрыва все было подготовлено.
Зафар приказал своим киргизам шапками разметать дорожку, все подмести, потом лег на пол и тщательно сдул оставшиеся крупинки. Когда замок был принесен, они навесили его на дверь, и каждый из начальников опустил в карман свой ключ от двери. Зафар поставил одного из киргизов караульным и продолжил обход со вторым.
Узкие глазки начальника внешней охраны задумчиво провожали их, пока они не скрылись, потом его мощная кряжистая фигура сдвинулась с места и медленно поплелась в другую сторону. Заметил он или не заметил, что пол был подметен в его отсутствие, осталось неизвестным. Во всяком случае, вида он не подал.

3

К середине ночи небо полностью очистилось от туч, и луна безраздельно утвердилась на нем, залив дворец потоками яркого белого света. Уединенный дворик гарема, окруженный колоннадой, теперь во всех подробностях просматривался с квадратной башни, на которую по узкой каменной лестнице поднялся Зафар. Киргиз остался внизу.
Выглядел при луне этот дворик очень романтично, особенно серебристая гладь искусственного пруда, занимавшего добрую его половину. В воде пруда, словно зачарованные, медленно кружились два белых рыбьих тела, поднявшихся из таинственных глубин, – раскормленные до огромных размеров сомы-людоеды. Несмотря на осенние холода, они еще не впали в спячку и тосковали по прежним временам.
До ханской болезни каждый четверг под колоннадой собирались все женщины гарема, чтобы с хохотом, визгом и шутками насладиться их кормлением. Евнухи приводили к пруду какого-нибудь приговоренного к казни, но помилованного на особых условиях преступника. Хан во всеуслышание торжественно обещал сохранить ему жизнь, если он переплывет пруд от края до края со связанными ногами, используя только силу рук, после чего преступника сталкивали в воду.
Дальше выныривали сомы и старались утянуть пловца на дно, хватая его острыми как ножи зубами. За отчаянной борьбой и расплывающимися по поверхности воды пятнами крови наблюдали с восторгом и нервами, пока дело не заканчивалось – всегда победой рыб, более опытных и находящихся в родной стихии.
В связи с болезнью хана эту потеху пришлось отложить, и кормление сомов происходило теперь верблюжьим мясом и без всякой помпы. Гарем стал искать новую возможность пощекотать себе нервы. Но искательницы запретных приключений были не осторожны. Однажды ночью с этой башни Зафар кое-что заметил и решил позже вернуться сюда, чтобы разобраться.
Время пришло.
В течение часа он неподвижно стоял, прислушиваясь к доносящемуся до него говорку часовых со сторожевой башни. Тишина была такой глубокой, что любой даже самый тихий звук далеко разносился в пространстве. Сияли звезды, вился парок из ртов говорящих, обнаруживая их местонахождение.
Вдруг в глубине двора под портиком промелькнула быстрая женская фигура и исчезла за колоннами. Тотчас в другом конце двора, словно сигнализируя кому-то, осветилось неверным светом свечи одно узкое как щель оконце, прорубленное для проветривания помещения высоко под потолком.
Зафар спустился по лестнице. Вместе с киргизом они быстро направились вглубь запутанного дворцового лабиринта. Женская фигура, мелькнувшая во дворе гарема, двигалась параллельно им по другому коридору, в этом Зафар не сомневался. Ему чудились почти невесомые шаги за стеной, виделось, как ступают на цыпочках легкие женские ножки в мягких ичигах. Два коридора должны были в конце концов сойтись в один, разгороженный прочной двустворчатой дверью, запертой на огромный висячий замок. Возле двери никогда не дежурил караул. Это был запасной выход из гарема.
Но они опоздали. Кто-то уже вошел внутрь или вышел из гарема и бесшумно исчез в боковом коридорном ответвлении. Одна из двух створок была аккуратно снята с расшатанных петель и слегка приоткрыта, все так же пристегнутая большим амбарным замком к другой створке. В открывшийся проход можно было протиснуться. Впереди, в непроглядном чернильном безмолвии не было слышно никаких предательских шорохов.
Дальше они двигались с максимальной осторожностью, потому что охота началась и велась она в той части дворца, за проникновение в которую не сносить им было головы, чем бы они ни руководствовались. Это была новая для Зафара территория, и первую бесценную информацию принесло им обоняние. Запахло гашишем.
Дальше больше: слух поразил тихий звук голосов, смеющихся самым беззаботным образом, хоть и несколько сдержанно. Дверей было много, угадать, откуда доносится звук, не прикладывая ухо к каждой двери и одновременно не принюхиваясь, было невозможно. Только сопоставляя  наркотический запах с тихим смехом можно было рассчитывать на хороший результат. Вскоре нужная дверь была найдена и в нее тихо поскреблись, в надежде на женское любопытство.
Голоса внутри смолкли, и наступила мертвая тишина. Длилась она долго. Положив руку на кинжал, Зафар терпеливо ждал ответной реакции. Расчет оправдался, и милый женский голос неуверенно прощебетал что-то из-за двери.
– Оман (мир вам), – прошептал в дверь Зафар.
– Оман? Оман?
Раздался взрыв дружного, почти не сдерживаемого смеха, и запоры были сняты. Дверь распахнулась. В коридор вплыли клубы наркотического дыма, окрашенные в желтый цвет множеством зажженных в комнате свечей.
На пороге стояла прелестная девушка в просвечивающих газовых шароварах. Розовая блузка с прозрачными рукавами, облегающая темно-синяя безрукавка, застегнутая на высокой груди огромной брошью с переливающимся в золоте рубином, довершали ее наряд. Маленькие ступни были босы. Одна рука держалась за боковой дверной брус, другая поднимала над головой мерцающий светильник. Она слегка пошатывалась. У девушки были бессмысленные черные глаза, которые пристально вглядывались в Зафара, мучительно пытаясь сфокусироваться.
Это была дерзкая и своевольная Зухра, одна из младших дочерей хана, запертая в золотой клетке вместе с другими женщинами без всякой надежды на свободу. Она молча посторонилась, приглашая Зафара войти, чтобы принять участие в веселье или объяснить свое странное появление в гареме.
Он вошел.

4

Ему молча поднесли чай в зеленой пиале с полустертой позолотой. Чайник тоже был с позолотой, чрезвычайно популярной, потому что стремление к варварской роскоши присуща азиатам, – она притягивает их как магнит.
Отпив глоток, Зафар огляделся. На него с кротким коровьим выражением смотрели пять пар женских глаз, уже понимающих, что они попались и что его появление не сулит им ничего хорошего. Шестая пара – мужских глаз – злобно взирала из-за занавески.
Женщины в томных позах возлежали на коврах. Среди них были и красавицы и дурнушки. У некоторых после употребления гашиша по подбородку бежала слюна. Одетые в свои откровенные наряды, сквозь которые соблазнительно просвечивали щедрые женские прелести, они продолжали лежать и истерично похохатывать, не в силах остановить судорожные конвульсии.
– Салом, – равнодушно сказал Зафар, как всегда скалой возвышаясь над окружающими с соответствующим выражением лица. Все снова дружно рассмеялись, а он, стараясь отводить взгляд от чужого добра, ему не принадлежавшего, принялся рассматривать комнату.
В ней царил величайший беспорядок, хотя она была уютна и по-своему красива. Стены облицованы голубой керамикой и разукрашены примитивными рисунками виноградных лоз. Полки уставлены китайской фаянсовой посудой, различными кубками, цветочными горшками и вазами. Рядом с дешевыми чайниками стояло множество чашек старинного китайского фарфора, некоторые с отколотыми ручками. Было похоже, что между этими различными по ценности предметами никто тут не делал никакой разницы.
Шали, подушки, одеяла и теплые халаты были грудами свалены на ковры среди глиняных кастрюль с едой, медных кувшинов для омовений, светильников и курящихся слабым дымком кальянов. От дыма слезились глаза. Несколько шкатулок с гашишем скромно стояли под занавеской, за которой прятался мужчина.
Зафар приказал ему выйти из-за занавески. Мужчина повиновался, яростно сверкая на всех очами.
Это был ладный красивый юноша с блестящим от пота мускулистым голым торсом, на котором были повсюду запечатлены следы жарких женских поцелуев. Зафар узнал непутевого сына главного ханского министра.
Его отец выгодно отличался от других советников тем, что на официальных приемах, где ему одному дозволялось давать советы, он сидел, скрестив ноги, на отдельном маленьком коврике. Хан располагался на высоком удобном пуфике, а остальные визири дружно теснились на камышовых циновках. Отличие было существенным, поэтому сын его мысленно метил в государи и как никто другой мечтал о скорой смерти правителя. Звали его Баходир или коротко Баха и о нем ходил слушок, что его мать когда-то согрешила с Одил-ханом со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Зафар сказал, что посиделки пора заканчивать. Женщины вскочили и засуетились, подбирая с пола свои халаты. Они понимали, что легко отделались. Их отпускали. Бледные лица затряслись, улыбки сделались стеклянными, а две девушки даже разрыдались. Они готовы были на него молиться. Трудно представить себе преступление более страшное, чем то, что они совершили в гареме этой ночью. Их всех без разбора должны были завтра же посадить на кол и выставить на базарной площади.
Одна Зухра продолжала стоять и гипнотизировать его глубокими темными очами, да еще хорохорился немного Баха, уже осознавший ужас своего положения. Он вяло искал среди женской свою одежду, и пока он возился как курица в навозе, женщины исчезли. Потеряв терпение, Зафар грубо вышвырнул его в коридор, прямо в крепкие объятия киргиза, сопроводив вдобавок хорошим пинком под зад.
– Потуши все светильники, запри дверь и отдай мне ключ, – ровным голосом сказал он Зухре, правильно полагая, что она тут была главной зачинщицей и ключ находится у нее. Она продолжала стоять, не шевелясь, не спуская с него пристального взгляда.
– Я про тебя все знаю, – наконец заявила она с нежным придыханием и с неожиданной жалостью погладила его по щеке.
Он отбросил ее руку.
В коридоре сдержанно переругивались киргиз и Баха.
– Закрой дверь. Быстро! – прошептала она, вся дрожа и расстегивая на груди рубиновую брошь. – Скорей, ну!
Распахивая бархатную безрукавку, она одновременно схватила его большую руку и стала водить ею по упругому круглому бедру.
– Я про тебя все знаю. Я тебя утешу.
Он оттолкнул ее и вышел.
Они повели Баху по коридору, уже мало соблюдая осторожность хотя бы потому, что разъяренный Зафар прихватил с собой светильник. Сзади продолжал предательски мерцать проем, пока коридор не сделал поворот, и все спереди и сзади не погрузилось в темноту. Так они дошли до выхода из гарема, где стояла снятая с петель дверь. Зафар приказал Бахе повесить ее на место, но он так долго возился, что пришлось ему помогать.
Они с трудом справились втроем, видно без помощи женщин с другой стороны дело вначале тут не обошлось. Баха сквозь зубы шипел ругательства, прищемив себе пальцы тяжелой дверью, пока Зафар не взял его за шею и несколько раз не ударил головой о стену.
Они ушли, забрав светильник и предоставив Бахе медленно сползать на пол, оставляя на стене красную полоску.

Часть вторая. ИСААК

1

Во дворе с итальянскими фонтанами и серебряными карликовыми карпами, которым скорее всего предстояло замерзнуть зимой вместе с водой бассейна, два гудящих мужских баритона выводили дуэтом негромкую мелодию на чужом варварском языке. Она была прекрасна в своей непередаваемой тоске. Певцы искусно вплетали ее в студеный воздух осени, и она уносилась далеко ввысь, оставаясь на земле лишь легким эхом, бьющимся между колонн маленького портика. Так, наверное, выли бы в ночи пойманные волки, истосковавшиеся по воле и взывающие к луне из клетки, обладай они бархатными человечьими голосами.
Дико было слышать эту варварскую речь и несвойственную музыкальным традициям Азии тягучую гладкую мелодию под небом, осененным зеленым знаменем пророка Мухаммеда, звездой и золотым рожком полумесяца.
Самих певцов видно не было, они сидели за колоннами, но бряцающие у главных ворот оружием стражники внешней охраны государя, хорошо знали их и даже не раз просили исполнить какую-нибудь песню их далекой родины. Особенно нравилась стражникам «Кручинушка», они под нее грустили в карауле.
Двух синеглазых руссов, захваченных много лет назад в разбойничьем набеге на русские поселения по нижней Волге, продали в узбекское рабство кайсаки. Кайсаки – это казахи. У Одил-хана они выполняли все деревянные работы во дворце и пользовались определенным уважением и относительной свободой. На них тут многое держалось.
Но уважение было относительным. Стоило Зафару выйти из дворца, а верному киргизу поймать взгляд Зафара и прочитать его по-своему, он с бешеным визгом: «Молчи, шайтан!» сорвался с места и бросился к певцам, выхватывая на бегу камчу из-за голенища сапога и замахиваясь ею.
Зафар успел поймать его за локоть и остановить, но рабы уже умолкли. Они медленно поднялись с земли и неуклюже заковыляли в свою каморку, вкусно пахнущую струганными досками, одинаково косо ставя стопы на ребро как инвалиды. Смотреть на это было больно. За неудавшийся побег им врезали в подошвы ног конские волосы, нарубленные мелкой щетиной. Когда ступни зажили, волосы острыми иголками вросли в мясо, и наступать на подошвы стало невозможно. С мечтой о побеге пришлось распрощаться. Но работать они могли.
Среди стражей у ворот возникло небольшое замешательство, которое всегда возникало у них при встрече с Зафаром. Они все были сартами и близко к сердцу приняли его историю, но помочь ничем не могли, а он в свою очередь, понимая причину их замешательства, делал вид, что ее не замечает.
Очень высокая плечистая и низенькая квадратная фигуры приблизились к воротам. Луна светила им в спину.
– Пришел соглядатай, – сказал нукер, с тихим поклоном отступая назад и в сторону.
Петли скрипнули. Оставив киргиза в воротах, Зафар вышел и огляделся. В густой тени, привалившись к стене, на корточках сидел человек, закутанный с головой в просторную теплую накидку и оттого похожий на бесформенную кучу глины. Белый парок от дыхания над ним не вился: он дышал под накидкой на зябнущие руки. Услышав, что шаги направляются к нему, он откинул накидку с лица и медленно поднялся. Его теплая шапка из овчины вместо традиционной чалмы на голове указывала на то, что человек этот иноверец.
За право исповедовать свою религию, все иноверцы здесь облагались специальным налогом, как это положено по шариату. Еврею, который приносил государственному чиновнику деньги от общины, отвешивались две звонкие пощечины, считавшиеся символическими.
– Есть новости, Исаак? – подходя почти вплотную, спросил Зафар. Голос его сломался на слове «новости». Он нуждался и одновременно страшился новостей.
– Есть, – коротко ответил Исаак.

2

За два с лишним месяца до описываемой ночи случилось восстание в городском районе, населенном преимущественно узбеками-арабакешами и мардакерами (носильщиками и поденщиками). Это был не социальный взрыв обездоленных, возмущенных несправедливым и жестоким правлением Одил-хана и его приспешников, а бунт против таких же бедных таджиков из другого городского района, с которыми у них случилась крупная драка на базаре. Пока войска унимали бунтовщиков, разгоняли дерущиеся толпы и хватали зачинщиков смуты, сгорело несколько городских кварталов, населенных богатыми сартами, которые внезапно оказались между молотом и наковальней. Сарты дали нападавшим решительный отпор, но убитых, а также сгоревших в огне женщин, детей, стариков было уже не вернуть. Так погибли жена и сын Зафара, а девятилетняя дочь бесследно исчезла, растворившись в запутанных улицах и переулках большого города как кусочек сахара в горячем чае. Зафар окаменел.
Волнения вскоре утихли, виновные были осуждены и прилюдно зарезаны кривыми бухарскими ножами на площади, но в живых осталось немало тех, кто успел поживиться в богатых кварталах, пока они горели. Легко доставшись, большие деньги жгли им руки. Разбогатевшие в одночасье арабакеши мечтали пожить богато, ощутить вкус этой жизни наяву, а не во сне. Им хотелось сорить деньгами. Сорить красиво.
Недостаток в азиатском обществе свободных женщин, с детских лет принуждаемых к домашнему затворничеству родителями, затем мужем, направил в одно русло вожделение всего мужского населения страны. Мужчины жаждали гулящих женщин.
Через несколько веков кафыры с севера захватят эту местность и присоединят к Российской империи. После этого многие женщины бросят своих мужей, откроют лица и станут вести себя фривольно. Перестанет действовать правило: «Место женщины дома или в могиле» и появится масса публичных женщин. Но мужчины окажутся находчивыми, и даже опасаясь открыто нападать на женщин в присутствии руссов, они станут издали забрасывать их на улицах комками жирной грязи и в итоге добьются своего. Женщины снова наденут паранджу и вернутся к своим обязанностям.
Все это еще произойдет в далеком будущем, а сейчас гулякам нужно было спешить, подыскивая продажных женщин, пока они окончательно не растратили награбленное. Продавец живого товара вскоре нашелся. Было выбрано место и время, оговорены условия сохранения секретности.
Гости собрались в одном добропорядочном доме, на который никто бы не подумал. Блестели нарядные полосатые халаты из парчи и китайского шелка. Бывшие голодранцы важничали, соревнуясь друг с другом нарядами. Руководил праздничным действом богатый толстый сарт в роскошной белой бухарской чалме.
В одной из комнат дома помощники сарта уже наряжали хорошенького мальчика-танцора, превращая его в девочку. Сплетали длинные волосы в тощие как крысиные хвостики косички, подводили по-женски глаза и брови, обвешивали фальшивыми золотыми и серебряными монетами оригинальный женский костюм, в котором бача должен был выступать перед мужской публикой.
Наконец все расселись; его вывели и усадили на ковер в центре комнаты. Рядом поставили чайник и чашку. Собравшиеся смотрели на ребенка жадно горящими глазами. В чашку церемонно налили китайский чай. Бача взял чашку, гибко поднялся и стал обходить круг, плавно взмахивая руками, раздавая направо и налево улыбки и нежные взгляды присутствующим. Большие красивые черные глаза его под нарисованными бровями глядели ласково и многообещающе.
Звали его Бобур. Любители детской красоты таяли от удовольствия, поддерживая похотливыми криками этот безнравственный театр. Кто-то нетерпеливо ударил в бубен, но тут уже толстый сарт возмутился и сделал ему суровое внушение, мысленно проклиная неотесанную чернь, с которой его угораздило связаться. Представление только началось, и он не хотел, чтобы его испортили.
Все вокруг послушно зашикали, призывая друг друга к сдержанности.
Мальчик выбрал одного из зрителей, краше остальных и преподнес ему в танце свою чашку с чаем. Высокий, плечистый молодой арабакеш, которого по внешности можно было принять за богатого бека, вскочил, от волнения красный как рак, снова сел и почтительно принял из рук бачи чашку. Залпом выпил и всыпал в нее горсть монет, которую выгреб, не глядя, из халата.
– Будь счастлив! – закричали зрители, а мальчик нагнулся и поцеловал ему руки.
Пока он поил чаем остальных гостей и собирал свою жатву, принесли гашиш и по комнате поплыли клубы дыма. Глаза остекленели. Вновь, уже с полным правом ударил бубен, и заиграла флейта. Бача закружился по комнате легкими прыжками, иногда останавливаясь возле какого-нибудь гостя и кокетливо ему гримасничая. Его хватали, чтобы поцеловать полы одежды, совали в руки монеты, умильно улыбались. Ситуация начала выходить из-под контроля. С приклеившейся к лицу отчаянной улыбкой он вырывался и упрямо продолжал свои пляски.
В этот критический момент из дыма выплыла похожая на скалу фигура, на которую он налетел в центре комнаты. Безжалостная жесткая рука схватила его за загривок, подняла как щенка и швырнула за дверь, где ему вдобавок кто-то наподдал под зад коленом.
Не привыкший к такому обращению бача покатился по полу, визжа от обиды и ужаса, разметав по плечам все свои косички. За его спиной захлопнулась дверь, из которой он только что вылетел и кто-то припер ее снаружи корявым поленом.
Еще через несколько минут в запертой комнате раздались вопли боли и энергичный звон стали о сталь.
Эти несколько минут понадобились любителям красивой жизни, чтобы в мозгах рассеялся туман, и серое облачко гашиша превратилось в воина с саблей наголо, занявшего центр их круга, где только что скакал прелестный бача. Наконец им все стало ясно. Дальнейшее напрашивалось само собой.
Все эти мардакеры и арабакеши были людьми не робкого десятка и один за другим стали с кряхтением подниматься с ковров, отбрасывая к стенам подушки, на которых сидели, чтобы они не путались в драке под ногами. Воин ждал с каменным выражением лица. С зубовным скрежетом из ножен на свет стали появляться длинные кинжалы, которыми любители красивой жизни успели обзавестись вместе с праздничной одеждой. Воин продолжал стоять, поводя острым кончиком сабли из стороны в сторону.
Они одновременно кинулись на него со всех сторон, надеясь диким визгом сломить моральный дух противника и взвинтить себя, настроив на боевой лад. Сталь сверкнула у них перед глазами плавной восьмеркой по всем правилам фехтовального искусства, легкие как две птицы ноги заплясали перед лицами падающих на пол короткими шажками – назад, вперед, в сторону. Кинжалы тех, кто каким-то чудом сумел прорваться сквозь это сокрушительное сабельное сверкание, залязгали о латы воина. Началась свирепая свалка.
Бой продлился недолго. Когда внутри стихло, дверь открыли и из нее с воем выпал толстый сарт с перерубленной ногой, которая волочилась за ним, разливая по полу фонтаны крови. Остальных нашли внутри. Воин стоял на четвереньках посреди комнаты со сломанной пополам саблей в руке, в разодранной одежде и растерзанных латах. Половина металлических пластин из лат рассыпалась по полу вместе с лоскутами изрезанной кожаной безрукавки, к которой они прежде крепились. Вокруг громоздились трупы, кровь текла рекой.
Те, кто вошел, придерживаясь строгого нейтралитета, подняли воина на ноги и с трудом разжали его сведенные судорогой пальцы, чтобы вынуть ставший негодным сабельный клинок. Воин, несмотря на плачевное состояние одежды, почти не пострадал, но беззвучные спазмы горьких безудержных рыданий все еще сотрясали его плечи. Это был Зафар. Устроенная бойня не принесла ему никакого облегчения.
Случилось все это, как уже было сказано, за два с лишним месяца до описываемой ночи.
 
3

Почти бегом Зафар с Исааком спустились с холма, на котором возвышалась крепость, и быстрым шагом углубились в тихие спящие кварталы. Они спешили. Шли молча, хрустя снежной крупой под ногами, шумно вдыхая морозный воздух и выдыхая белый пар, пока Исаак не нарушил молчание. Он был осведомителем, и у него имелась важная информация, которая просто рвалась наружу, хотя он прекрасно понимал, что в данный момент «новости» для Зафара были гораздо важнее «информации». Но человек слаб, и он не устоял. Информация стоила денег.
– У базара казы открыл тайный дом терпимости, – сказал он.
Казы – это городской судья, важное официальное лицо. Зафар промолчал.
– Ширали-бек подкупил палача, – снова начал Исаак, но тут Зафар недоверчиво посмотрел на него и переспросил «Казы?» По этой задержке стало ясно, как далеко витают его мысли. Исаак решил подступиться к нему в третий раз.
– Раджан, индиец, гонит спирт и продает его мусульманам.
– Ты можешь идти быстрее?! – дрожа, воскликнул Зафар.
Он хорошо понимал моральный посыл его информации: мусульмане должны блюсти нравственную чистоту, а не посещать (тем более не открывать) дома терпимости или, пользуясь случаем, растлевать гарем хана. И палач и казы сами напрашивались на дыбу. Но он также знал, что палач подкупается с большой охотой, уже давно и без всяких угрызений совести. Это стало негласной традицией. Все знали, что казнить человека можно милосердно, одним движением перерезав все важные артерии на шее, а можно оставить умирать медленно и мучительно, надрезав только кадык – и все это на глазах у плачущих родственников. Милосердие обменивалось на взятку.
А еще Зафар знал, что не только индийцы продают вино мусульманам и те пьянствуют вопреки наставлениям Пророка Мухаммада. В этом была замешана и вся местная еврейская община, Исаак не мог этого не знать. Почти в каждом дворе у них была устроена подпольная винокурня: в укромном месте вкопан в землю медный котел, а под ним устроен скрытный очаг с хитроумным дымоходом. Перегонка зелья принимала все большие и большие масштабы.
Но сейчас он просто не мог об этом думать.
Они достигли цели и вошли в дом Исаака.
Дом был черен. В смежной комнате кто-то тихо посапывал как ребенок и громко всхрапывал по-стариковски, а еще иногда протяжно вскрикивала женщина. Исаак, приложив палец к губам, втолкнул туда Зафара и зажег в первой комнате лампадку. В ней почти не было мебели, кроме нескольких полок с посудой и расстеленных по всему полу ковров.
Во дворе тявкнула собака, в дверь поскреблись. Они едва успели! На пороге стоял цветущий крупный мужчина, держа на руках девочку лет десяти, укутанную в большой рваный халат, из дыр которого торчали грязные клочки необработанного хлопка. Девочка обнимала его за шею, устало преклонив кудрявую головку на широкое мужское плечо.
Исаак молча посторонился, впустил их в обволакивающее тепло, а сам встал так, чтобы не загораживать гостей от Зафара. Но черный проем пока помалкивал.
Девочка оказалась прехорошенькая. На ней была надетая на голое тело короткая рубаха до колен из полупрозрачной индийской кисеи. Сотканная из крапивы кисея была слишком легкой одеждой для такого холодного сезона; к тому же девочка оказалась босоногой. Ноги у нее были в цыпках. Пальцы она боязливо поджимала. Когда рваный халат был картинно распахнут, снят с нее и переброшен через руку, контраст между сытой дородной фигурой гостя и голодной фигуркой девочки показался Исааку пронзительным.
– Кто это? – спросил он попятившись.
– Дочь одной бедной вдовы. Вдова задолжала мне десять монет, таких денег ей в жизни не собрать – вчера я пошел и отобрал у нее дочь, – объяснил гость, нимало не смущаясь. – Ты ведь сказал, что тебе нужна девчонка.
– Я сказал… –  раздраженно крикнул Исаак, топая ногой, но внезапно умолк.
Рослый гость уже стаскивал с нее рубаху. Это ему не сразу удалось: ворот был застегнут на булавку, о которой он забыл. Ткань треснула, и мужчина свирепо засопел. На рубаху он потратился сегодня на базаре.
– Стой смирно! – гневно рявкнул он и ударил бедняжку кулаком в лоб. Она упала навзничь, закрываясь острыми локтями и, похоже, отключилась.
Исаак всплеснул руками и беспомощно оглянулся на дверной проем. Ему показалось, что на него в упор глядят два красных уголька – волчьи глаза, приближающиеся к нему из смежной комнаты и леденящие его сердце.
Ему стало жутковато.
– Ты убьешь ее так! – сказал он с упреком и взял кувшин, чтобы плеснуть водой в лицо распростертой на полу девочки.
Порывисто вздохнув, она очнулась, открыла глубокие черные глаза и, увидев, что голову ее держит чужой мужчина, с причитанием кинулась к своему хозяину, крепко обняла его за бычью шею, дико оглядываясь через плечо.
– Аллах покарает тебя за убийство, – предупредил раздосадованный Исаак, поднимаясь с колен и отряхиваясь. – Она еще слишком мала, чтобы предлагать ее мужчинам.
– Если она и умрет, то как раз по воле Аллаха, – флегматично возразил гость, уже вполне миролюбиво. – Я не делаю ничего противозаконного. Она моя; ей уже десять лет, а еще через два года ее можно будет выдать замуж нормально. Лучше посмотри на эти прелестные женские росточки, – он повернул оголенную девочку к хозяину дома и стал водить большой пухлой лапой по ее плоской грудной клетке, на которой ребра можно было пересчитать издали. – Выглядят вполне многообещающе. Возьми ее хотя бы на неделю, это недорого тебе встанет. И не стыди меня. Я не хочу, чтобы меня стыдил еврей, который сушит уже испитый чай и продает его чайханщикам!
– Мне нужно посоветоваться, – буркнул в ответ Исаак. – Это не совсем то, что я искал.
Он вошел в темную комнату и его там схватили железными пальцами за запястье.
– Что мне делать? – прошептал Исаак. – Он меня не так понял. И ты видел: она явно не твоя дочь.
Ответа не последовало. В темноте что-то звякнуло. Он почувствовал в воздухе какое-то движение и представил себе, что еще чуть-чуть – здесь начнется смертоубийство. Ему придется куда-то прятать искромсанный саблей труп, объясняться с домашними, а они между тем уже посапывают ненатурально, словно не спят, а играют роль спящих.
Сердце его сжалось, колени задрожали.
– Только не дома, умоляю, – промолвил он, – Пусть он выйдет на улицу, тогда делай с ним что угодно.
Но ему уже всунули в руку несколько теплых шершавых монет.
– Соглашайся, – шепнул Зафар.
Исаак, пошатываясь, вышел. Щекастый гость встретил его понимающей улыбкой. Было ясно, что настоящего покупателя ему не показали. Минуту спустя они сторговались на неделю, и гость танцующей походкой направился к выходу. В дверях обернулся.
– Покорми ее хорошенько. За еду она стерпит что угодно.
Подмигнул и вышел.
Дверь осталась открытой.

4

Исаак помог девочке натянуть через голову цветную кисейную рубаху и, стыдливо отводя глаза, подал халат, затем налил девочке теплый калмыцкий чай с молоком, салом и солью, густой, сытный, похожий на мутный белый суп. Накрошил в него ломоть лепешки. Положил в пиалу немного вареной чечевицы.
– Ешь!
Со всей непосредственностью голодного ребенка, она жадно набросилась на еду. «За еду она стерпит что угодно» всплыло в его голове. Он был до сих пор оглушен этой фразой. В ушах у него словно медленно угасало шипение большой медной оркестровой тарелки после удара войлочной колотушки.
Зафар стоял рядом, привалившись плечом к косяку, и молча наблюдал за ним пронзительными почерневшими глазами. Прочесть этот взгляд Исаак боялся.
– Хорошо, что решение ее судьбы теперь зависит от нас, а не от него. Постарайся завтра же вернуть девочку матери. С ним я дело как-нибудь улажу.
– Лучше бы ты его убил, – подавленно сказал Исаак.
– За что?
Исаак промолчал.
– У тебя есть еще новости для меня?
Новость была. На взгляд Исаака она мало что стоила, но время шло, поиски все больше казались ему делом безнадежным, и он хватался за соломинку.
– Мне через третьи руки передали детский амулет на запястье: две сплетенные веревочки, черная и белая, с нанизанными на них сердоликовыми бусинками. У нас такие вещи не в ходу, но они очень популярны у туркмен. Там не найдешь детей, которые не носят их от сглаза. Вряд ли это имеет отношение к твоим поискам.
– Покажи, – ровным голосом сказал Зафар, выпрямляясь.
Исаак поднес к раскрытой ладони лампадку. Две бусинки отразили свет тусклыми сердоликовыми бликами и волнистыми белыми разводами на желто-красном фоне камня. Третья, самая крупная, прозрачно вспыхнула желтым пламенем совсем не так, как две другие. Все дело было в ней – она была не из сердолика. Теплая слёзка янтаря. Трудно было представить себе, сколько она вынесла, добираясь сюда с берегов северного моря, чтобы украсить тонкое запястье маленькой девочки, исчезнувшей дочери Зафара.
Зафар посмотрел ее на свет. Сомнений не было: мошка в янтаре знакомо глядела на него.
– Может быть, девочка была туркменкой.
– Она не была туркменкой, – прервал он Исаака. – Мать моей жены провела несколько лет в туркменском рабстве, пока ее не выкупили. У нее там родился ребенок, мальчик, его не отдали. Она так и не смогла его забыть. В память о нем, по туркменской традиции она сплела внучке этот талисман. Другой такой бусины в мире нет, Исаак. Ты нашел мою дочь. Где она?
Онемев от изумления, Исаак молча смотрел на него. Зафар схватил его за грудки, поднял и повторил свой вопрос глаза в глаза. Исаак тряпичной куклой болтался в воздухе.
– Аллах сжалился над ней. Она стала прекрасной пэри, – наконец выдавил он.
Пэри – это крылатая сказочная фея неземной красоты.
Его ноги вернулись на ковер. Зафар перестал его трясти. Он силился что-то сказать, но захлебывался.
Рот беззвучно кривился.
– Это точно? – разобрал слова Исаак и утвердительно кивнул. – Как это случилось?
– Она утонула. Спрыгнула с лодки в воду, когда ее и еще нескольких детей тайно вывозили отсюда для продажи. Если бы ее амулет на руке не был таким приметным, может, его бы не отняли, и пэри воды побоялась забрать ее жизнь. Говорят, похитители потом клялись, что пытались ее спасти.
Зафар дернул головой, но не возразил.
– Кому суждено утонуть, тот в огне не сгорит. Они вытащили твою дочь из горящего дома, который сами же подожгли, а вот от воды не уберегли. Их потащило вперед течение. Была ночь. Когда они вернулись за ней, спасать уже было некого.
– Где она?
– Ее тело унесла река. Остался один этот амулет. Он несколько раз менял хозяев, пока я его не выкупил, чтобы показать тебе.
– Где они? – Зафар сглотнул.
– Похитители? Их больше нет. Это им ты устроил побоище. Аллах направил твою саблю в нужном направлении.
Лицо его посерело, как будто он действительно сделался скалой. Говорить было больше не о чем.
– Сколько я тебе должен за работу?
Исаак сказал. После выплаты в карманах у Зафара остались одни дыры, даже хлеб стало не на что купить. Слишком щедро в последнее время он, погорелец, раскидывался остатками средств, хотя это его уже не волновало.
Сжав в кулаке талисман дочери, он пошел к дверям.
– И за амулет, – напомнил Исаак.
– Завтра, Исаак, – приостановился Зафар.
Оба, не сговариваясь, посмотрели на девочку, сонно клевавшую носом на ковре среди хлебных крошек и опустошенных ею чашек уже ничего не боясь и не обращая внимания на взрослых.
– Поскорее найди ее мать. Остальное мое дело.
Он нерешительно протянул вперед руку, чтобы толкнуть дверь. Что-то еще удерживало его здесь, без чего просто немыслимо было уйти.
– Исаак, это правда? Ошибка невозможна?
Ответ был очевиден. Он вышел, как всегда прямой, твердый, и осторожно, без стука прикрыл за собой дверь.

5

По спящим улицам Зафар шел, зажимая рукой рот.
В необъятной вышине над ним как в перевернутой вверх дном глубокой черной чаше вился редкий рой точек-снежинок. Отдельные храбрые снежинки сверху вниз выстреливали в него и стремительно приближаясь, секли кожу на щеках, таяли на ресницах.
Огромный белый пес вышел ему навстречу, поглядеть, что за захлебывающиеся звуки примешиваются к шагам. Они уставились друг на друга, словно до этой встречи считали себя единственными обитателями мира и теперь не верили собственным глазам. Медленно, очень медленно Зафар отнял от лица застывшую судорожно руку и опустил ее вниз. Размял пальцы, с силой сжимая и разжимая их, чтобы в случае чего отразить нападение, но пес не двигался и не нападал.
Тишина царила вокруг.
Исаак, который крался за ним по городу, стараясь, чтобы их шаги совпадали, затаил дыхание, издали наблюдая за этим противостоянием. Он приготовил на всякий случай нож, потихоньку вытянув его из-за кушака и колеблясь, чью сторону принять, но тут пес сдался и попятился.
Больше Исаак не сделал ни единого шага вперед. Поплелся домой. Неизвестно, какие мысли его одолевали, он явно вел себя странно, а о мыслях судят по поступкам.
Дома все спали. Может они и просыпались во время разговоров, но опять заснули. Он сел на пол и стал угрюмо разглядывать спящую девочку. В комнате было жарко, и она разметалась по ковру. Халат распахнулся, тонкая полупрозрачная рубаха вся перекрутилась и влажно прилипла к худенькому тельцу, обрисовывая его изгибы и туго натягиваясь на округлостях.
Сейчас девочка казалась Исааку старше своих лет и довольно рослой. Ему вспомнилась пухлая грубая рука с короткими толстыми пальцами, что елозила по ее юной груди, вспомнилось, как ночной гость назвал эти почти не поднявшиеся конусы, от которых он не мог оторвать глаз, «прелестными женскими росточками». Никогда он не слышал, чтобы так волнующе называли женские груди, и эти забавные слова отчего-то ужасно его взвинтили. «Выглядят многообещающе» еще сказал тот. Теперь Исаак это очень хорошо понимал.
Он неслышно придвинулся к девочке и протянул руку, чтобы поправить ее халат.
– Хочешь стать многоженцем? – едко спросил его внутренний голос, и он вздрогнул от этого внезапного вопроса.
– Ты хоть видишь, что она еще ребенок? – поинтересовался ехидный голос.
Исаак видел.
– Тебе не стыдно? Как ты будешь потом глядеть в глаза своей матери? Что ты скажешь ее матери?
Исаак не ответил, но и не отодвинулся.
– Хоть бы свет погасил!
Это был уже интересный поворот. Звучало как совет. Если это был его внутренний голос, спросил себя оробевший Исаак, почему он звучит как голос змея-искусителя? Неужели вновь суждено повториться вечной библейской истории, – искушению, за которым последовало изгнание из Рая?
Он не хотел быть изгнанным из своего Рая.
– А зачем было красться за Зафаром? Что с тобой, Исаак?! Ты вообще в своем уме?
Тут уже Исаак не мог за себя твердо поручиться. Но ведь это было временное умопомрачение!
– Хочешь стать как они? Те, что чураются еврея, но равняют продажу живого человека с мелкой чайной коммерцией, которая никому даже не вредит, тем более что никто здесь не разбирается в хорошем чае, ни чайханщики, ни жители, – горячился внутренний голос. – Богачам такой чай не предлагают, а бедняки пьют его кто с молоком, кто с бараньим жиром и солью, заедая хлебом. Они и простую траву в чае не заметят!
Это было настоящее, подлинное возмущение без всякой подделки. Оно излечило Исаака, как бы смешно это не звучало, и он поднялся с пола. Пора было идти спать. Приближался рассвет, и луна на небосводе все больше тускнела, теряя силу. Послюнявив подушечки пальцев, он поймал и придушил насмерть мечущийся в лампадке огонек. Гордость медленно ширила ему грудь. Он себя победил. Кто бы знал, сколько таких побед в жизни он, еврей, уже совершил, а сколько еще совершит!
Пока он себя побеждал, укрощая бунтующую плоть, Зафар поднимался к воротам крепости. Путь его почему-то затянулся, хотя он не помнил почему. Он помнил свою встречу с лохматым псом и как ждал нападения, твердо решив задавить его голыми руками, а дальше провал. Колени и локти его одежды были испачканы известкой, словно он где-то падал.
Верный киргиз встретил его у ворот с белым лицом, совсем закоченевший. На коротких ресницах сверкал пушистый иней. Сарты в воротах молча расступились и переглянулись. Ему хотелось кричать им в лицо: ее больше нет! Ее больше нет. Почему вы еще живы?
Бесконечный дворцовый лабиринт, одинокие светильники на перекрестках и стражники, с легким смущением отступающие в темноту; обволакивающее тепло жилых помещений, жизнь, люди – удивительно, почему все это еще существовало, никак не изменившись?
Ответа не было. Пора было возвращаться в ханскую обитель, на свое место у стены. Интересно, глух, нем и предан, это все еще о нем?
Чтобы доказать себе, что он кремень, Зафар повел киргиза сначала к дверям кухни, на которую они два часа назад навесили замок и поделили ключи с начальником внешней охраны. Навстречу им лязгнуло оружие, из темноты вынырнуло раскосое плоское лицо, перекошенное свирепой гримасой. Караульный. Узнав, вытянулся.
– Кто-нибудь приходил? – спросил Зафар. Глаза почему-то невольно наполнились слезами.
– Начальник внешней охраны, – ответил караульный. – Посмотрел издали, спросил «Все стоишь?» и ушел.
– Утром пришлю тебе на смену Балтабая.
Караульный благодарно склонил голову и приложил руку к сердцу. Звали его Байдылда, но по-настоящему его следовало называть Верность. Всех своих киргизов Зафар мог называть Верность. Верность-один, Верность-два, Верность-три и так далее. Он достал ключ, вставил в замок и повернул. Мысль проверить замок возникла внезапно, и он подчинился ее порыву. Ключ в замке не повернулся, как он ни старался. Его пронзила нервная дрожь. Начальник внешней охраны всучил ему обманом или по ошибке ключ от другого, похожего замка.
Зафар нахмурился.
– Сейчас пришлю тебе в помощь Балтабая, – сказал он после короткого раздумья. – Утром, пожалуй, будет поздно. Оба умрите на пороге, но никого внутрь не допустите. Ясно?
Караульный снова приложил руку к сердцу. На него можно было положиться. Такой не предаст.

Продолжить чтение (3 книгу):

http://proza.ru/2024/03/09/1460