Прекрасная Эрикназ, отрывки 2. 13

В стороне, прислонившись к дереву, одиноко стояла Мариам, рядом с ней весело подпрыгивала очень похожая на нее девчушка лет десяти. Встав за их спиной и делая вид, что пишет, Гайк негромко произнес:
– Ханум Мариам, Эрикназ Давоян имеет к тебе просьбу.
Плечи девушки вздрогнули, она обняла за плечи непоседливую младшую сестру, пригладила ее выбившиеся из-под платочка кудряшки, ласково попросила:
– Меври, подойди к матушке, спроси, можно ли нам с тобой подойти поближе, по-смотреть, как солдаты с ружьем управляются.
Обрадованная Мавра тотчас же вприпрыжку побежала к мачехе.
– Эрикназ просила передать письмо ее гостье, – торопясь успеть высказаться до возвращения девочки, проговорил Гайк, – та сейчас живет здесь, в ее доме.
Мариам кивнула, оглянулась, и убедившись, что никто на них не смотрит, быстро протянула руку. Гайк вложил в нее письмо, и оно мгновенно исчезло под плотной широ-кой накидкой…
…От письма Батыр-Нисан, написанного изящным французским слогом, исходил тонкий аромат дорогих благовоний. Читая, Эрикназ ощущала все большую растерян-ность.
«…Письмо первой жены шаха, переданное мне Мариам, заставило меня изменить свои планы. К тому времени, как ты получишь это послание, я уже вернусь домой. К чему мне развод, найдется ли для меня муж, более достойный, чем Эхсан-хан? Шахзаде обе-щал, что на мою жизнь больше никто не посягнет, а Эхсан не посмеет более уклоняться от исполнения супружеского долга, ибо во власти шахзаде лишить его не только Нахиче-вани, но и жизни. В гареме моего мужа больше не будет наложниц, а подлую Зухру, смевшую унижать и оскорблять меня в моем собственном доме, засекут до смерти на го-родской площади. Так я пожелала, и шахзаде поклялся исполнить мое желание…»
В ужасе выронив письмо, Эрикназ набросила на голову платок и крикнула старой Сатэ, чтобы та следовала за ней. Спустя десять минут они приблизились ко дворцу Эхсан-хана.
– Проведи меня к ханум, – повелительно сказала Эрикназ хорошо знакомому ей евнуху Мураду.
Он заколебался, однако Эрикназ уже отодвинула его и направилась в покои Батыр-Нисан. Мурад семенил за ней, повторяя:
– Ханум не велела никого впускать к ней, ханум не велела…
– Здравствуй, Эрикназ, – Батыр-Нисан стояла посреди комнаты, величественная, как королева, – ты можешь идти, Мурад.
Евнух торопливо попятился и шмыгнул в дверь, лицо его было испуганным. Эрик-наз стояла перед подругой, глядя ей прямо в глаза.
– Нисан, подумай, что ты делаешь, – тихо сказала она.
– Я подумала, – резко возразила Батыр-Нисан, – мне предложили то, что принад-лежит мне по праву. И я хочу это взять. Ты была мне хорошей подругой, спасибо. Но те-перь я буду поступать так, как хочу.
Тяжело вздохнув, Эрикназ покачала головой.
– Что ж, это твоя жизнь. Только я не поняла того, что ты написала об этой бедной женщине – Зухре. Что ты в действительности собираешься с ней сделать?
Лицо Батыр-Нисан исказилось так, что у Эрикназ мелькнула мысль: нет, это не Нисан, ее близкая и любимая подруга стоит перед ней.
 – Бедной?! Тебе легко говорить! Не над тобой она насмехалась, не у тебя так дол-го отнимала мужа, не по ее милости на твою жизнь покушались!
Отведя взгляд, чтобы не видеть изуродованного ненавистью лица стоявшей перед ней женщины, Эрикназ холодно пожала плечами.
– Сейчас ты у себя дома, имеешь все, положенное тебе по закону, и твоей жизни ничто не угрожает. Отошли эту женщину, но не делай того, что отяготит твою совесть. Не забывай: у нее ребенок.
Батыр-Нисан подошла к окну, раздвинула шторы и посмотрела на тусклое зимнее солнце.
– Казнь сейчас начнется, – спокойно проговорила она.
Резко повернувшись, Эрикназ бросилась прочь. Сатэ, ожидавшая у входа, поначалу пыталась ее догнать, но потом махнула рукой – старые ноги не поспевали, не хватало ды-хания. Она прислонилась к стене, держась за сердце.
– Ханум Сатэ, что случилось?
Перед ней стоял Гайк. Она махнула, указывая вслед умчавшейся Эрикназ, отчаян-ной хваткой вцепилась в его руку.
– Скорее… помоги дойти, сынок… Моя маленькая ханум… она убежала… сама не своя. Быть беде.
Любопытные плотно обступили высокий помост, к которому была привязана женщина. Палач поднял кнут, и пронзительный вопль разнесся над толпой. Люди загомо-нили, стоявшие позади пытались пробраться вперед, чтобы лучше видеть. Крик боли, в котором уже не было ничего человеческого, вновь разорвал воздух, закрыв лицо руками, Эрикназ упала на колени и стала молиться. Платок сполз с ее головы, ледяной ветер тре-пал волосы, но она не замечала холода и молила Бога, чтобы женщина на помосте поско-рей перестала страдать. И, словно в ответ на ее молитвы, крики стихли, Зухра потеряла сознание, слышны были лишь удары бича, разрывавшего человеческую плоть.
Из толпы послышались недовольные возгласы – людям хотелось видеть страдания жертвы, а не безжизненно обвисшее на веревках тело. Палач остановил экзекуцию, на ис-терзанную женщину вылили два ведра ледяной воды, но она не пошевелилась. Помощник палача вздернул ей голову. С залитого кровью лица равнодушно смотрели мертвые глаза – неосторожный удар, пришедшийся по тонкой шее, убил несчастную. Стали развязывать веревки, чтобы снять тело со столба, разочарованные зрители роптали, выкрикивая руга-тельства в адрес палача, своей неловкостью лишившего их развлечения, но Эрикназ ниче-го не слышала и не замечала, продолжая молиться…

…При тусклом мерцании свечей человек в окровавленной одежде пересчитал зо-лотые монеты. Толстые губы расползлись в довольной улыбке.
– Все правильно, ага, пятьдесят туманов. Я сделал все, как приказал благородный ага, после второго удара сломал ей шею. Мне приказано закопать труп так, чтобы нигде и следа могилы не было видно.
– Здесь еще десять туманов, – прикрывая лицо плащом, мужчина вытащил из кар-мана кисет и швырнул палачу, – отдай тело армянам, они похоронят ее на своем кладби-ще, – он указал на две маячившие у двери фигуры, – а шахзаде скажешь, что исполнил приказ.
Палач заколебался, но жадность пересилила страх, он кивнул:
 – Да, благородный ага, пусть забирают тело.
Мужчина сделал знак, и армяне приблизились, один из них держал в руках боль-шой холщевый мешок. Бросив последний взгляд на то, что еще недавно было прекрасной молодой женщиной, матерью его сына, Эхсан-хан повернулся и вышел. Порыв ветра за-хлопнул дверь за его спиной, он побрел по пустынной ночной улице, скользя в месиве из снега и грязи, украдкой, как вор, проскользнул в боковую калитку собственного дворца. Слуга поджидавший его у входа, чтобы открыть дверь, вздрогнул – ему никогда прежде не случалось видеть у своего господина подобного взгляда.
«Я должен был убить ее, – угрюмо и равнодушно думал Эхсан, – не следовало ко-лебаться. Немного крысиного яда в кофе, кто бы догадался? Много народу в Тебризе уми-рает от холеры. Зухра отговорила. Зря. Теперь Зухра мертва, а эта женщина…»
Сбросив япынджу (верхняя одежда без рукавов, то же самое, что епанча) и обувь, он прошел на женскую половину, открыл дверь в спальню Батыр-Нисан и переступил порог. Она вскочила и склонилась в низком поклоне, каким послушной жене подобает привет-ствовать мужа. Потом выпрямилась и застыла, уронив руки вдоль тела. Весь облик ее был воплощением покорности, но взгляд, затаившийся под опущенными ресницами, сиял торжеством – Батыр-Нисан знала, что шахзаде велел ее мужу нынешней ночью исполнить супружеский долг. Он мог осыпать ее упреками, мог даже побить, к этому она была гото-ва. Но свой долг он выполнит в любом случае, цена его послушания – Нахичевань.
Однако Эхсан-хан смотрел на нее, не говоря ни слова. Перед его помутневшим взглядом пробегали видения – Зухра, нежная и озорная, скачущая рядом с ним во время охоты, Зухра, тающая в его объятиях, Зухра, баюкающая маленького Измаила, их сына. Единственная женщина на свете, которую он знал и хотел. Потом в память ворвался ее истошный крик, свист кнута в руке палача. Покачнувшись, Эхсан шагнул вперед, одним движением сорвал с Батыр-Нисан легкую одежду и повалил ее на пол.
Не ожидая этого, она коротко ахнула, но уже в следующее мгновение закричала от пронзившей тело боли. Не обращая внимания на вопли бившейся под ним жены, Эхсан продолжал исполнять супружеский долг, грубо и жестоко. Наконец он поднялся, пнул ногой распростертую на ковре женщину и вышел, не произнеся ни слова.
«Аббас-Мирза принес радость всей моей жизни в жертву своей политике. У меня нет выбора, я должен был подчиниться его приказу. Но придет время, и шахзаде мне за это заплатит».

Спустя три с половиной года Эхсан-хан осуществит свою месть, перейдя на служ-бу к русским и сдав им крепость Аббас-Абад. За это он будет награжден императором Николаем Первым и назначен им наибом (наместником) Нахичеванского ханства.
Измаил, его сын от Зухры, прославится во время русско-турецкой войны 1877-1878 своей храбростью.
Батыр-Нисан родит Эхсану двоих детей. Сын Келб-Али, как и старший брат, будет служить в русской армии, дочь Гонча-Бейим станет известной поэтессой.