Чем питает себя земля...

   Ласточка сидит под проливным дождём, провожает взглядом каждую каплю, запоминает которая уронила себя куда, чтобы после поднять, встряхнуть, дабы опомнилась, пришла в чувство... Вот она, забота! И ведь почти до манишки ласточка мокра.

   Неужто всё эдак, как представляется? От того и чудится, что чудеса...

   Впрочем, птица сидит не просто так на грани стыди, как на краю осени. Дитя вприглядку блюдёт, но под локоток удерживать не станет, само упадёт - само и поднимется. Милый, пухлый, раскормленный на родительской заботе птенец, сбережённый и от чужого кота, и от соседского пса-недоумка, которому, что щенок, что его мамка - всё едино, не други, а недруги.

   Птенец ласточки, поперек себя шире, сидит на верной жёрдочке, держится крепко, глазки щурит, не моргает почти, старается не глядеть за тем, как небо поливает водой землю, ибо коли не видно струй, так, может, их и нет! Ан - есть! В оттопырку промежду пушком и новыми блестящими пёрышками просачивается понемногу та водица, и зябко делается от того.
   Вздохнул птенец, как вздрогнул, да несмотря на то, что ещё каплю тому назад по привычке раззевал не растерявший ещё позолоты клюв, сообразил дёрнуть последний пушок из-под перьев, из-за чего и приосанился враз, и даже, кажется, повзрослел.

   Ласточка наблюдает хотя со стороны, но рядком, как быстро растёт её единственное дитя. Оба с головы до хвоста мокры из-за дождя, будто в слезах. Вместе с каплями ливня падёт к ногам утра краткое наваждение беззаботности и наивности...

   Так вот чем питает себя земля, - временем нашей жизни, утраченными надеждами, обретённой опытностью, что стает в свой срок, а без следа или с ним, - то зависимо не от нас, а от бремени вод, льющихся с небес. Впрочем, как и всегда.