Помятование о моей собаке

Вилька… Мой карликовый пинчер с некупированным хвостом и в светлых гольфиках, - до колена на одной лапке и в съехавшем на другой, - лучше бы ты не попался мне тогда!.. А, впрочем, нет. Ты открыл… ты оставил мне целый мир любви, радости и непроходящей боли.

На безлюдной остановке он сидел под лавкой и по его маленькому тельцу пробегала дрожь.
- Ну что, заблудился или выгнали?  - спросила, нагнувшись.
Взглянул большими черными глазами, под которыми наметились следы от слез.
- Плачешь. Обидно тебе… Конечно, будет обидно, если никому не нужен.
И мой собеседник, по-прежнему не отрывая глаз, жалко улыбнулся хвостом.
Ну как было оставить этот жалкий одинокий комочек и уехать? Вот и сидела, пропуская свои троллейбусы, раздумывая: как ему будет житься на моем пятом, и как мне – с ним? А когда и в третий раз подъехал мой «номер», то почти машинально схватила его под брюхо и вошла в троллейбус еще не осознавая, что бесплатно обрела столько благости!

Ведь столько лет прошло, как его нет рядом, а я…
А я всё еще «вижу» его во дворе, когда летом носится по траве меж кустов, вынюхивая что-то, или зимой, когда тонет по брюхо в снегу, а я подзываю его и сую за пазуху, чтобы отогрел лапы, или опять же летом, бегущим впереди меня по тропинке к даче, а вечером, радостно тявкающим и носящимся кругами возле веранды, когда собираемся уходить.
 
В троллейбусе он тихо сидел на коленях и смотрел в окно, провожая взглядом встречные машины, и не было ни одной попытки вырваться, убежать. А когда впустила его в коридор, сразу же пробежал на кухню и нырнул под диванчик, - словно знал об этом уютном уголке - и поселился там на целых три года. Когда вечером пришел муж, то мой беспризорник выскочил из своего укрытия и облаял… да нет, не облаял, а поприветствовал его на своём собачьем языке, говоря «ав-ав-ав». Конечно, муж удивился новоявленному, но тут же предложил, поглядывая на его неугомонно виляющий хвост:
- Вот и будем звать его Вилькой.

Казалось бы, ведь всего лишь пёс, а оставил такое наполненное и будоражащее памятование! И оно не угасает, не меркнет, не становится менее зримым, ассоциативно, неожиданно проявляя его живой обаятельный образ. Вот он лежит под стулом в своём гнездышке, что как раз напротив моего дивана и не отрываясь, смотрит на меня, ожидая мгновения, когда хлопну по колену, чтобы тут же с неудержимой радостью ринуться ко мне и лизнуть в щеку. А вот идем с ним к даче через поселок, и сельские собаки эстафетным лаем передают его от дома к дому, а я, боясь, что вдруг какая-нибудь выскочит и набросится на него, беру моего пинчера на руки, и он послушно кладет лапы на плечо. Или, когда ложусь на травяной ковер у дачной веранды, и он пристраивается рядом, вытянув шею и положив голову мне на живот.

Сколько подобных, еще не забытых картинок мелькает в памяти! И каждая тревожит, волнует, ибо в маленьком тельце Вильке тоже ютилась душа, и её отражение я всегда могла считать в его чуть выпуклых глазах, - чувство радости, грусти, благодарности и даже угрызения совести.

Только раз случилось: пришла с работы и у порога увидела небольшую лужицу, над которой стоял мой пёс и в его позе, - опушенная голова, повисший хвост, короткие взгляды черных глаз, - было проявление столь искренней и глубокой вины, что я рассмеялась:
- Виль, ну что ты… Бывает. Не огорчайся, я сейчас… - и пошла за тряпкой.
И он понял! Желая помочь, застучал коготками по полу, крутясь вокруг и его хвостик заулыбался.

Как же хотим мы сочувствия, если заболеем! А вот собаки переносят боль молча, не жалуясь, лишь благодаря, если протянем к ним добрую руку. И в отличии от людей, есть в этой их особенности некое возвышающее благородство, которому хотелось бы причаститься.
 
Я забрала внучку из садика и по пути свернули с ней в чужой ухоженный двор, в котором вокруг аттракционов резвились дети. Внучка побежала к качелям, я присела на лавочку, отпустила Вильку с поводка, он тут же бросился вынюхивать что-то под кустами и вдруг… Толстый пес словно выкатился из подъезда и тут же со злобным рыканьем ринулся к Вильке, раздался отчаянный визг… Бросилась, подхватила своего пинчера на руки, а он весь дрожал и под глазом расплывалась кровь. Бедный Вилька, каким же несчастным ты казался! Но когда шли домой, молча бежал рядом, лишь сжавшись и прихрамывая.

Не сомневаюсь, что собаки обладают неведомым нам чутьём, - на расстоянии улавливать некие импульсы, исходящие от своего друга-человека. Ведь как иначе объяснить то, что он, в ожидании моего прихода, минут за десять непременно подбегал к двери и сидел, ждал. А как мог узнать, что мне муторно и, подойдя, положить голову на колени, заглянуть в глаза: «Тебе грустно? Не печалься! Всё пройдет!»
Воистину, часто люди много говорят, не понимая, а собаки всё понимают, но не могут высказать.

И всё же чаще «вижу» Вильку, когда лежит напротив, в своём гнездышке под стулом, и с благоговением смотрит меня. Ведь именно в одну из таких минут мелькнуло: ну как стать тем, кем видит меня пес?

В тот год я довольно часто уходила к дочке, чтобы помочь в её заботах о недавно родившемся сыне, а когда возвращалась, то Вилька, бурно проявив свою радость, начинал тщательно обнюхивать мою обувь, а потом тихо уходил в другую комнату. Думалось, наверное, чует, что снова была там, где есть другой пес, дочкин спаниель, и ревнует. Потом стал тосковать, иногда и подвывая, и однажды пришла домой, а он меня не встретил.
- А где Вилька? – спросила мужа.
- Сбежал, - ответил он, выходя из своей комнаты. – Я его отпустил с поводка, а он не вернулся.

Несколько недель вечерами ходила по улицам и тихо звала: Вилька, Вилька! И метались мысли: что же с ним случилось?.. и почему подвывал?.. или просто заблудился, попал в яму и не смог выбраться?.. а, может, кто-то поймал моего доверчивого пса? И всё ждала, ждала, выбегая на балкон и заглядывала вниз: а вдруг стоит возле входной двери?
Когда кто-то любимый уходит от нас, непременно поселяется ощущение, что осталось то, чего не успели ему сказать, вот и Вильке могла бы…
Милый пёс, ты только однажды сделал мне больно, когда покинул меня, но даже за эту горесть благодарю тебя!