История 2. 1907. Веер из перьев белого павлина

Дождливый день клонился к закату. Черубина, укладываясь спать, взяла почитать томик стихов, но тут же отложила его. Ей было грустно и одиноко, впрочем, как всегда, в ненастную погоду. Она думала о Лиле — подруге детства, родном и близком человеке.

Лиля обладала приятной внешностью, сочетавшейся с удивительной мягкостью манер и природной грацией движений. Её большие глаза редкого фиалкового цвета завораживали, голос был тихим, говорила она неспешно, как бы обдумывая то, что хочет сказать. Она любила стихи, неплохо пела и музицировала на фортепиано. У подруг были схожие художественные вкусы и множество детских воспоминаний — удивительных, радостных и не очень, но бесконечно тёплых и неповторимых. Черубина любила подругу детства…

«…Я знаю, как из чайных роз
в душе сплетаются гирлянды»…



За окном мрачно темнели стены домов. Дождь то усиливался, то затихал. Невольно Черубина предалась воспоминаниям о минувшем лете, когда подруга вновь приехала в Санкт-Петербург.

— Ах, будто все это было только вчера, — вздохнула Черубина, глядя как стекают по стеклу ручейки дождя.

Лиля была замужем за генералом, но тяготилась этим браком, она бесконечно уважала мужа, но страдала от его тяжелого нрава, закаленного боевыми схватками и солдатской муштрой на плацу. Когда летом Лиля приезжала к Черубине в Петербург, они отправлялись на дачу в Павловск, где проводили неделю или две под присмотром Елизаветы Дмитриевны — тётки Черубины, дамы солидной и весьма положительной.

По обыкновению в честь приезда Лили тетушка устраивала пышное застолье. За обедом, ухаживая за гостьей, Елизавета Дмитриевна расспрашивала Лилю о муже. Тётка имела здравый, практический ум, но в вопросах душевных и тонких обнаруживала неосведомленность, непростительную для своего возраста и житейского опыта. Черубина чувствовала, что Лиле неприятны эти расспросы, что она уклоняется от ответов — у подруг были свои темы для разговоров: Лиля привезла Чери в подарок модную шляпку, атласный шарф и новый выпуск Nouv. s;r. «Бюллютеня МОИП».

Сервировка обеденного стола была далека от столичных рестораций, но изобиловала свежими сельскими продуктами, соленьями и копченостями домашнего производства, с сытным видом которых соперничал густой наваристый бульон в большой супнице, украшавшей центр стола и манившей аппетит увесистыми кусками мяса, видневшимися над золотистой плёнкой жира, обильно посыпанной свежей зеленью.

День клонился к закату и всё больше погружал усадьбу в фиолетовый сумрак. Гости, утомленные сытым обедом и застольной беседой обо всем и ни о чем, разошлись по комнатам и вскоре улеглись спать.



Утром Лиля стала торопить подругу на прогулку, ей не терпелось пройтись по Невскому проспекту, увидеть распахнутые объятия Казанского собора, серебристую рябь каналов и ажурные кружева мостов. Погода была чудесной, солнечной, день обещал быть прекрасным.

Черубина никак не могла прийти в себя, всю ночь она читала журнал, особенно ей понравился геологический раздел, в котором шла речь о драгоценных камнях. Закончив завтрак чашкой крепкого кофе, молодые женщины ушли переодеваться и встретились около 10 утра в гостиной. Лиля была в длиннополом английском уличном жакете песочного цвета и темно-коричневом узком платье, купленном в универмаге Harrods. Черубина выбрала синий клетчатый костюм с рукавами до локтя, длинные перчатки и юбку как бы для игры в гольф из такой же ткани, но с голубой ниткой. Отлично подошла подаренная накануне шляпка — с высокой тульей, обвязанной голубой лентой с булавкой в виде золотого жука. В этих нарядах молодые дамы казались сошедшими со страниц модного журнала.

Сопровождать их поехали кузен Черубины — Николай, недавно начавший свою практику молодой доктор, высокий статный брюнет с правильными чертами лица, и его друг Алексей — сероглазый шатен с пышной вьющейся шевелюрой, бездельник и поэт, но из хорошей семьи, в прошлом — страстный поклонник Черубины.

Алексей состоял в отношениях с одной известной в театральных кругах особой, на которой обещал жениться и увезти её в Европу, как только его пожилой родитель даст на то согласие, или как-то по-другому Алексею удастся получить наследство. История тянулась уже год. Алексей, видимо, действительно любил свою певицу и не хотел обманывать её надежд, но полная финансовая зависимость от родителя и нежелание заниматься чем-либо, кроме написания стихов и посещения богемных собраний, уже не раз заставили молодую женщину задуматься о своем будущем. Труппа артистов уезжала в Париж на «Concerts historiques russes», предприятие выглядело многообещающим и, не говоря о том Алексею, Евгения — так звали тайную любовь поэта — подписала своё согласие на участие в гастроли.

Около полудня Алексей отправил ей записку с посыльным из гастрономического магазина, который повёз по указанному адресу корзину с провизией. К Евгении было решено поехать ужинать, то был день её именин.

Лиля и Черубина, нагулявшись по Невскому и насытившись его архитектурными красотами, отправились пить кофе в «Cubat», чуть позже к ним присоединились молодые люди. Они изрядно задержались в «Пассаже» в поисках необычного подарка для Евгении. В одной лавке среди подделок под турецкие и индийские диковины Алексей увидел странный веер из перьев белого павлина. Он живо представил его в руках милой Эжен, как будто бы на ней золотистое шёлковое платье с длинным кружевом, а веер прикрывает лицо, черты которого были обожаемы Алексеем и не раз воспеты в поэтических посланиях своей возлюбленной. Он решил купить веер, но в лавке не оказалось приказчика, только его помощник, который никак не мог найти в книге запись о товаре. Алексей уговорил его взять деньги за веер и ничего не говорить, если не спросят. Покупку завернули в тонкую хрусткую бумагу, молодые люди покинули магазин и вскоре присоединились к Черубине и Лиле, ожидавших в кофейне.

Свёрток привлек внимание Лили. Алексей с удовольствием развернул его, чтобы показать покупку, и попутно рассказал, как из-за отсутствия приказчика в лавке чуть было не остался без такой восхитительной вещицы. Веер действительно был необыкновенно хорош, переливался сливочными оттенками на свету и слегка искрился по краям как снег. Черубина взяла его, внимательно осмотрела и быстрым движением широко раскрыла, ощутив в руке необычную тяжесть. Затем сложила обратно и положила на стол. Подарок бесспорно был дорогой и выглядел подлинно восточным опахалом.



Вскоре друзья уже подъезжали к дому Евгении. Их встретила горничная и проводила в гостиную. В тот вечер долго не зажигали свечи, в восемь часов всё ещё было светло за окнами, одно из которых было открыто. Медленно из розового в бирюзовый сгущались сумерки, сопровождаемые звонким пением птиц, сырой балтийский ветерок приносил ароматы цветущих где-то неподалёку акаций.

Эжен приняла подарок снисходительно, едва взглянув на него, отложила в сторону на изящную консоль, подле высокого из стекла с бронзой канделябра. В ожидании ужина разговор зашёл о драгоценных камнях. Евгения как раз надела к ужину сияющие серьги с крупным бразильским аквамарином особого, ледяного оттенка, окруженным россыпью мелких бесцветных алмазов в оправе из чёрного оникса. Она всем говорила, что серьги эти — подарок её отца, но слишком современная их форма говорила о том, что певица, скорее всего, купила их сама, но заплатил за них, если не Алексей, то другой почитатель её красоты и таланта.

Любопытная история случилась накануне с этими серьгами. Эжен их потеряла, но потом нашла. Считала это происшествие потусторонним — ведь пропали они из закрытой на ключ шкатулки и возникли сами собой на её туалетном столике на следующий день. По её словам, серьги претерпели странную метаморфозу — стали намного легче, уже не оттягивали мочку уха, были тёплыми, будто живыми, и даже что-то ей шептали. Всё это очаровательная Евгения рассказывала с таинственным видом, что производило на слушателей должное впечатление.

Темнота за окнами тем временем сгущалась, в комнате становилось прохладно. Позвали прислугу, чтобы затопить камин и зажечь наконец свечи. Горничная стала накрывать на стол. Гости заговорили о таинственных происшествиях, которым были свидетелями. Черубину заинтересовала пропажа и появление сережек Евгении. Она всё расспрашивала Эжен, пытаясь найти этому событию объяснение. Алексей вещал экзальтированно, много жестикулируя и не сводя глаз с прелестной Эжен. Николай, как и подобает медику, склонен был во всем видеть физиологические особенности человека. Его красивое лицо почти не выражало эмоций, удлиненный, немного азиатский разрез глаз притягивал женские взоры. Лиля вспомнила вещий сон, который увидела накануне знакомства с будущим мужем. Её рассказ был полон грустного очарования, которое сопровождало любое упоминание о супруге. Эжен музицировала за роялем в минорных тонах, усиливая мистическую атмосферу происходящего, не забывая при этом об изящном изгибе спины и маленькой ножке, кокетливо обрамленной кружевами юбки.

После ужина, пока накрывали стол для чаепития, Черубина попросила разрешения посмотреть шкатулку, из которой пропали серьги. Эжен охотно согласилась, и они прошли в спальную комнату. На столике, действительно, стояла шкатулка с хитрым замочком. Черубина внимательно оглядела изящную серебряную скважинку, поставила шкатулку обратно и сказала, что замочек был всегда открываем только ключом, поскольку никаких царапин нет. Когда пытаются открыть другим предметом, даже похожим ключом, всегда остаются следы.

— Призракам и вовсе не нужны ключи! — возмутилась Евгения.
— Отчего же Вы думаете, Эжен, что это был призрак? Вспомните, не оставляли ли Вы где-то ключ, и главное, не происходило ли чего-то необычного в последнее время? Евгения молчала, прижав руку к губам и пытаясь что-то вспомнить.

Спальная комната Евгении благоухала её любимыми духами, аромат которых был не столько утонченным и изысканным, сколько чувственным и пряным. Однако он уступал яркому, сильному запаху белых цветов, стоявших на столике в фарфоровой вазе, украшенной золотым арабеском.

— Да, верно! — вдруг воскликнула Евгения взволнованно. — Это началось около месяца назад! Я подумала, что заболела, весной я всегда себя нехорошо чувствую, вся эта сырость и промозглость пробирает меня насквозь, а мне нельзя болеть, я должна беречь свой голос… Так вот я стала замечать, что очень устаю и рано засыпаю, порой даже не могу закончить ужин, потому что чувствую себя обессиленной. Закрываются глаза, ноги тяжелеют, я не могу идти сама и прошу Веру, горничную, меня проводить и помочь раздеться.
— Давно ли Вера служит у Вас, доверяете ли Вы ей? Знает ли она, где хранится ключ от Вашей шкатулки?
— Нет-нет, она не знает, для ключа у меня есть тайник в спинке кровати, а иногда я ношу ключик с собой. Вера перешла ко мне перед самым Рождеством от одной моей знакомой из театра, у которой служила около пяти лет. Когда моя Глаша решила выйти замуж, я не стала держать её у себя, хотя она и просилась остаться. Но мне нужна служанка такая, что может быть со мною день и ночь, я часто поздно возвращаюсь, и кто-то должен меня встречать… Глаша уже нашла себе другую службу, я дала ей наилучшие рекомендации.
— Послушайте, Эжен, даже если Вам покажется этот вопрос странным, ответьте, пожалуйста, как часто присылают Вам вот эти цветы, и знаете ли вы, от кого они? — Черубина указала на вазу с цветами.
— Нет, я не знаю, — Евгения кокетливо улыбнулась, — буду откровенна, Вера сама принимает букеты от посыльных, я не читаю карточек. Она расставляет цветы в комнатах, а в спальне у меня всегда, да-да, всегда должны быть белые цветы.
— Увы, я не советую вам держать именно эти цветы в спальне, милая Эжен. Они губительны для Вашего здоровья. Мне сразу показалось странным, что Ваши серьги шепчут вам всякие глупости, потому что серьги не должны этого делать! — усмехнулась Черубина. — А вот этот букет многое мне объясняет. Вдыхая ночью запах этих лилий, Вы отравляете себя, и ум Ваш начинает играть в странные игры. Вы видите — эти белые цветы необычны. На самом деле это индийский дурман. Если Вы трогали растение руками, и сок его попал на Вашу кожу, Вам начнет казаться, что Вы слышите то, чего нет. Это объясняет странные видения, о которых Вы говорили. Увы… «Я знаю чаши белых лилий и их греховные уста» … Давайте позовем вашу горничную, и она расскажет нам об этом букете, то, что знает.

— Ах, нет, мне неловко… Я сама, сама поставила эти цветы сюда, мне их запах показался таким необычным… Кто-то посылает мне такой букет каждую неделю, но я не знаю кто… Карточки в букетах не было… Я проверяла…
— Странно, — негромко заметила Черубина. Поклонник посылает Вам необычайный дорогой букет, конечно же он хочет, чтобы Вы о нем узнали. Быть может есть кто-то, на кого Вы подумали?
— Ах, нет, я голову сломала, угадывая, кто бы это мог быть, но увы… Быть может, Алексей…
— Возможно, — согласилась Черубина, но я должна всё обдумать. Сейчас немедленно поставим эту вазу на балкон, закроем дверь, а утром внесите её назад. Вера должна видеть, что цветы всё еще здесь. Я думаю, букет лишь часть плана.
— Какого плана, — вскрикнула Евгения, — Чери, милая, цветы действительно чересчур ароматны, и голова у меня от них болит, но это не значит ничего! Искусно подведенные темно-серыми тенями небесно-голубые глаза Эжен выражали полное недоумение и в некоторой степени даже испуг, красивый маленький ротик был приоткрыт, губы слегка вздрагивали.
— Послушайте меня, Эжен, я Вас очень прошу не говорить никому, то есть абсолютно никому, то, что Вы узнали о цветах. А Ваши серьги необходимо показать ювелиру, чтобы понять, что с ними произошло, почему они вдруг стали легче. Я могу это устроить — у меня есть знакомый ювелир.



Вернувшись в гостиную, они заговорили о пустяках, горничная уже разливала в тюльпановидные фарфоровые чашки ароматный чай с мятой, к которому подали румяные, ещё теплые плюшки, щедро посыпанные белоснежной сахарной пудрой. Лампа низко опущенного абажура с затейными шелковыми кистями мягко осветила стол, накрытый полотняной скатертью, по углам которой были вышиты затейливые вензеля. В уютном тепле продолжилась беседа, но сразу после чаю гости собрались уходить. Алексей порывался остаться, но Евгения деликатно взяла его под руку и, неожиданно для себя, он оказался на улице перед закрытой дверью. Ему пришлось поспешить за друзьями, которые уже усаживались в коляску извозчика, чтобы ехать домой.



На следующее утро Черубина не стала дожидаться завтрака, надела костюм для велосипедных прогулок и уехала одна кататься в парке неподалеку. Но уже очень скоро её велосипед увидели жители соседнего квартала, где находилась мастерская ювелирных украшений и «минеральных горок». Её хозяин Иоганн Альберт и его сын Альфред жили в том же здании на втором этаже. С Альфредом Черубина была хорошо знакома и дружна. Её подкупали в нем не только знание и преданность своему ремеслу, умение увлекательно рассказывать о нем, но и приятные манеры, бывшие в некотором противоречии с неуклюжей внешностью. Альфред был невысоким, плотного сложения. Крупная голова его имела тяжелый подбородок, но глаза выдавали человека одухотворенного, добросердечного. Спустившись с велосипеда, Черубина прислонила его к ограде, поднялась на крыльцо, нажала на кнопку звонка. Служанка отперла дверь, Черубина подала заранее написанную записку и монету на чай, дверь закрылась. Через некоторое время появился Альфред, поздоровавшись, он ушёл за дом и вскоре вернулся, уже сидя на своем велосипеде. Вдвоем они выехали на бульвар и направились в сторону дома Евгении.

Прохожих было много. В этот час уже кухарки встречают у дверей молочниц с ещё тёплым парным молоком в жестяных бидонах, прислуга спешит со всевозможными поручениями от своих господ, мелкие чиновники направляются в департаменты.

Возле дома, в котором жила Евгения, Черубина и Альфред увидели странную картину. У подъезда стоял пароконный экипаж общества Красного креста, рядом с ним санитары и городовой. Альфред, спустившись с велосипеда, подошёл к городовому и начал разговор, стараясь заглянуть внутрь кареты. Чери осталась наблюдать. Но вскоре санитары забрались в карету, и экипаж уехал, городовой зашел в парадное, перекрыв своей особой вход на лестницу. Альфред заглянул в дворницкую, но там никого не было. Он поспешил к следующему парадному, возе него, наконец, увидел дворника и стал расспрашивать его о случившемся.

Вернувшись к Черубине, он рассказал, что под утро в квартиру Евгении пробрались двое грабителей, столкнулись там с горничной и ударили её по голове, обшарили дом и ушли, не прихватив с собой ничего ценного. Когда Евгения проснулась, позвала служанку, но та не появилась, хозяйка пошла её искать и обнаружила лежащей без чувств на ковре в гостиной. Слугу Григория нашли связанным в чулане.

Что же было нужно этим грабителям, что они искали, но не нашли? Кто эти двое? Чери смотрела на Альфреда, он смотрел на неё, и оба они терялись в догадках, как вдруг увидели на крыльце парадного Евгению.

— Боже мой, Эжен! — воскликнула Черубина и поспешила к ней. Городового на лестнице уже не было. Солнце ярко светило в высокие окна с витражами, и разноцветные пятна раскрашивали мрамор лестницы в арлекин. Евгения дождалась Чери и Альфреда, но было видно, что она гостям не рада и приглашать их к себе не собирается.
— Простите нас, Эжен, кажется, мы не вовремя. Я и Альфред совершали велосипедную прогулку. Подъезжая к Вашему дому, мы заметили городового и экипаж общества Красного креста с санитарами. — Чери начала оживленный разговор и стала подниматься по ступеням, вынуждая остальных двинуться следом. На втором этаже все трое остановились перед дверью в квартиру, хозяйке не осталось ничего другого, как пригласить их войти.

В прихожей был небольшой беспорядок, такой обычно случается, когда люди уходят в спешке. Евгения прошла в гостиную, не снимая ни шляпы, ни перчаток. Гости последовали за ней.

Черубина представила наконец Альфреда, как «того самого ювелира», о котором говорила вчера. Евгения села на край дивана, всем видом выражая неудовольствие. Разговор не получался. Она была беспокойна и без конца меняла позу. Рука её непроизвольно потянулась к столику-консоли, где лежал подаренный ей вчера веер, все еще завернутый в упаковочную бумагу. Что-то привлекло её внимание, но она тотчас отложила веер и стала отвечать на вопросы Черубины.
— Боже мой, Вера так сильно была напугана… у неё вся голова забинтована… Не знаю, как я сама останусь в этом доме… Слуга мой, Григорий, не в себе, боюсь, запьёт. Его ночью связали, сонного… он ничего не помнит, чтобы рассказать дознавателю. Вера увидела только, что грабителей было двое, и одеты они в какие-то тряпки, должно быть нищие… Не знаю… Как оставаться здесь, не знаю…
— Поедемте же к нам! Мы будем рады, Эжен, если Вы погостите у нас с тётушкой, и Лиля будет очень рада, она ещё поживёт у нас неделю или дольше!
— Но это вовсе не удобно, дорогая Чери! — несколько жеманно возразила Евгения.
Это очень удобно, очень! — Черубина так искренне хотела помочь, что Евгения согласилась. Она вдруг разом успокоилась и попросила подождать, поскольку хочет собрать вещи, взять самое необходимое.

С чрезвычайной озабоченностью Черубина воскликнула:
— Пожалуйста, Эжен, возьмите шкатулку с украшениями, не нужно оставлять здесь ничего ценного, что, если воры вернутся… Неужели они совсем ничего не взяли?
— Нет, но перерыли всю мою одежду, порвали шляпные коробки, я не могу понять, чего они хотели. А может быть, им заплатили, чтобы они испортили мои сценические платья? Ах, если это интриганы из театра?! Завистники! Ужасно, это всё ужасно…

Евгения ушла собирать вещи, когда вернулась, выяснилось, что придётся позвать дворника, поскольку багажа набралось на несколько саквояжей и небольшой дорожный сундук. Уже уходя из гостиной Черубина после некоторого колебания забрала оставленный Евгенией на диване веер. Хозяйка выходила из квартиры последней, в руках она держала несессер. Подъехал извозчик, Евгения уселась в коляску на переднее сидение, спиной к дороге. С ней рядом села Черубина, напротив — Альфред, придерживающий багаж. Велосипеды были вверены заботам дворника.

Всю дорогу Эжен то и дело вздыхала и мученически поднимала к небесам затуманенный взор, не забывая при этом поглядывать на Альфреда, чтобы убедиться, производит ли это на него должное впечатление. Альфред не отрывал глаз от Евгении, но взгляд его выражал отнюдь не мужской интерес. Это был взгляд художника, восхищенного творением природы и привыкшего поклоняться всему прекрасному.



Наконец экипаж приехал к усадьбе Елизаветы Дмитриевны. Прислуга перенесла багаж в дом, где гостеприимная хозяйка тотчас стала хлопотать о скором обеде для гостей, что было в ее характере, и в чем проявлялась её щедрая натура.

Евгения расположилась в гостевой спальне, она не стала разбирать вещей, а прилегла на кровать и, вздохнув, бессмысленно уставилась в потолок. Дверь приоткрылась одновременно с деликатным стуком, и в комнату заглянула уже переодетая в домашнее чайное платье Черубина. Она подошла и присела на краешек кровати. Взяла Евгению за руку, та не шевельнулась, только прикрыла глаза.
— Эжен, дорогая, Вы здесь в безопасности, у нас полный дом народу, не бойтесь ничего.
Евгения не ответила.
— Мне кажется, вокруг Вас, действительно, идёт какая-то нехорошая игра. Вы сказали про завистниц из театра, кто они? Вы кого-то подозреваете? Может быть, кто-то угрожал Вам?
— Ах, нет, Чери, мне просто это пришло в голову, потому что я не знаю, что ещё подумать! У меня в Петербурге не так много знакомых, почти не бывает гостей, и я вовсе не богата! Кому же нужно меня преследовать, сводить с ума, проникать ночью в дом?
— Сводить с ума… как верно Вы сказали! Я думала о тех цветах, что присылал неизвестный поклонник… Ведь он знал, что у Вас всегда должны быть в спальне белые цветы! Как Вы думаете, кто мог это знать? Только будьте со мной откровенны, это очень важно!
— Служанки знали, Вера, до нее — Глафира, а из мужчин бывал разве только Алексей… Но не его же мне подозревать? К чему бы это ему? Послать букет он может, но ядовитые цветы? Да где бы он их взял, ведь их не продают в цветочном магазине…

— «… И лик бесстыжих орхидей я ненавижу в светских лицах», — задумчиво произнесла Черубина. — Мне кажется, Эжен, во всём этом чувствуется женский ум. Но женщин Вы назвали только двух, они обе не могли покупать дорогих букетов, да и зачем им Вас отравлять? Возможно ограбление совсем не связано с попытками Вас отравить, размышляла вслух Черубина, — быть может это простое стечение обстоятельств… Позвольте же, наконец, взглянуть на Ваши мистические аквамарины — здесь все ещё Альфред, он ювелир и разбирается в камнях.

— Не мучьте меня, капризно простонала Эжен, — возьмите сами в шкатулке, вот ключ. Я хотела бы немного отдохнуть.

Черубина аккуратно открыла шкатулку и среди нарядных цветочных брошей, сияющих перстней и прочих украшений увидела пару аквамариновых серег, похожих на нетающие льдинки. Она подняла их, посмотрела, как красиво они раскачиваются, поблескивая алмазами и черной оправой, положила их на ладонь и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Наконец таинственные серьги были в руках у Черубины, и она могла показать их Альфреду. Его профессиональный взгляд был очень необходим. Через минуту, вооружившись увеличительным стеклом, Альфред уже рассматривал серьги и неспешно констатировал:

— Во-первых, Чери, клейма мастера нет, что означает одно — серьги поддельные. Во-вторых, для такого дорогого бразильского, как нам сказали, аквамарина по меньшей мере странно использовать оправу из крымского гагата. Ведь это всего лишь древний уголь.

— О, я знаю, — воскликнула Черубина, — он очень лёгок и нагревается, соприкасаясь с кожей… Поэтому Эжен сказала, что серьги стали легкие и тёплые, как бы живые… Конечно!

— В-третьих, боюсь, это вовсе не аквамарины, поскольку алмазы вокруг них — поддельные… Да, у меня нет сомнений, серьги полностью подделка.

— Однако, Альфред, на изготовление копии требуется время, а серьги никуда не пропадали, точнее, они пропадали, но лишь на короткий срок, за это время не успеть сдать копию. Как это можно объяснить? — недоумевала Черубина.

— Наверняка, ты знаешь, Чери, что есть уважаемые дома, такие как Mellerio, например, или Garrard, они каждый год публикуют каталоги с фотографиями и рисунками своих новых изделий, которые можно у них заказать. А если такое фото или чертеж показать ювелиру и указать точные размеры, то можно довольно быстро получить подделку из недорогого материала, но, разумеется, без клейма мастера.

Именно это, Альфред, я и хотела узнать сегодня утром, поэтому и пригласила тебя с собой на велосипедную прогулку, но, увы, это ужасное ночное происшествие…

Друзья договорились ничего никому не говорить о подмене. В кармане у Альфреда лежал листок бумаги с тщательно перерисованными серьгами. Он твердо решил найти мастера подделок. Душа честного ювелира требовала справедливости.



Утром следующего дня Черубина и Альфред продолжили свое расследование. Стало очевидным, что теперь нужно выяснить, кто и зачем подменил серьги Евгении.

Первое подозрение пало, естественно, на Веру, но поговорить с ней сейчас не представлялось возможным, она еще находилась в больнице. Необходимо было как-то разузнать про окружение Эжен в Мариинском театре. Ведь она упоминала каких-то завистников. Нужно встретиться с кем-нибудь, кто хорошо знает закулисную жизнь Мариинского.

Альфред предложил свою помощь.

— У нас с отцом был большой заказ от Мариинского театра на бутафорские украшения для оперы Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Я хорошо знаком с художником костюмов — Авериным Аполлинарием Яковлевичем и могу позвонить ему, в доме его есть телефон. Встречу можно назначить у театра или же там, где ему будет удобно.

С Авериным Черубина и Альфред встретились в кофейне «Англия». Аполлинарий Яковлевич жил неподалеку и был рад приглашению. Это был уже не молодой, но явно молодящийся мужчина, одетый, как и подобает костюмеру, весьма продуманно, с большим вкусом. Черты лица его были приятны и выдавали в нем дамского любимца в прошлом, а, возможно, и в настоящем. Он давно служил в Мариинском и считал себя знатоком всех закулисных тайн. Словоохотливость его не оставляла сомнения в том, что Черубине удастся узнать то, ради чего она пришла.

На белоснежной скатерти светились тонким фарфором чашки, кофейник был обжигающе горяч, на блюде подтаивали шоколадные эклеры, в вазочке томилась розовая пастила. Беседа текла весьма оживленно к явному и взаимному удовольствию. Улучшив момент, Черубина спросила:

— Аполлинарий Яковлевич, знаете ли Вы, какое несчастье случилось с Эжен? Ужасно, её могли убить!

— Нет, откуда же мне знать, знакомых в полиции у меня, слава Богу, нет. А что произошло?

Черубина коротко рассказала о ночном происшествии и, выражая глубокое сочувствие к пострадавшей, спросила:

— Скажите, Аполлинарий Яковлевич, дружит ли Эжен с кем-нибудь в театре, она в Петербурге не так давно. Наверное, нетрудно завести приятельниц, но есть ли у неё подруга, которая поможет ей советом и поддержит в трудное время?

— Подруга у Евгении есть, она же — злейший враг, как часто водится у красивых женщин, оспаривающих свое первенство, — усмехнулся художник. Они сдружились сразу, но в последнее время Мария Александровна терпеть не может Евгению и досаждает ей, чем может. Всё дело в том, но муж Марии, известный врач, степенный и уважаемый человек, стал уделять подруге жены внимание чуть большее, чем позволяют приличия. Случился адюльтер или нет, никто не знает точно, но многие склонны верить тому, что Евгения могла увлечься фон Путреном, встречаться с ним и принимать от него подарки.

Как только имя подруги было названо, Черубина перевела разговор на недавнюю премьеру «Града Китежа», особенно её интересовало мнение Аполлинария Яковлевича о декорациях Константина Коровина. Она уже видела иллюстрации в «Ежегоднике Императорских театров». Аверин принял эффектную позу, несколько откинувшись назад, на мизинце его левой руки сверкнул необычной формы перстень. С явным удовольствием и несколько снисходительно он отвечал:

— Не все ценители прекрасного понимают и принимают манеру письма Коровина. Многие считают ее небрежной и даже неряшливой. Но это всего лишь предрассудки. Коровин высочайший мастер театральной декорации, он превосходно чувствует ритм, движение музыкальной мысли и претворяет их в музыку красок. Его декорации совершенно отвечают музыкальным образам града Китежа! И более того, вне всяких сомнений Константин Алексеевич произвёл некий переворот в понимании возможностей театрального художника и поднял театральную декорацию на уровень высокого искусства!

Окончательно запутав художника, который так и не понял, зачем его пригласили эти милые молодые люди, Черубина и Альфред быстро с ним распрощались и вышли на улицу.



— Я знаю, кто эта Мария, мы были как-то представлены друг другу. Она живет на Кронштадтской, и у нас есть приличный повод нанести ей визит: рассказать о ночном происшествии с Эжен! Мы возьмем извозчика и немедленно отправимся туда, — взволнованно говорила Черубина.

Увы, Марию они не застали, дверь открыла служанка, лицо которой показалась Черубине знакомым.

— Глафира! — воскликнула она, — ты служишь здесь, но как? Я слышала, ты вышла замуж и уехала!

— Ох, нет, не так всё было. Да, я замуж вышла… за Николая, который служит здесь, у Михайлы Дмитровича, и Марья Аликсандна сразу предложила мне перейти к ним в горничные! Она меня у барыни моей выменяла на свою Веру. Вера ушла к Евгении Ивановне, а я — сюда.

— Но если всем от этого хорошо, то всё очень славно устроилось, сказала Черубина. — А что, Вера вовсе сюда больше не приходит?

— Приходит, как не приходить, ей Марья Аликсандна до сих пор жалованье выплачивает, такой у них уговор…

Простившись с Глашей, Черубина и Альфред медленно шли по тротуару, пыталась понять, в чём суть обмена горничными. Скорее всего Вера перешла к Эжен не просто так и получает жалованье от Марии за какие-то услуги. А что, если она просто шпионит за Эжен и за это получает деньги?

— Именно так, — согласился Альфред. Если допустить, что муж Марии встречается с Евгенией, то тут уж у неё прямой интерес.

— Я думаю, — продолжала Черубина, — что рассказ Эжен о том, что серьги ей подарил отец, — ложь. Разумеется, она скрывает свои отношения с фон Путреном! Очевидно, он подарил ей серьги, а его жена как-то об этом узнала, пришла в ярость и вознамерилась любым способом забрать их у соперницы? А кто как не горничная, имеет возможность подменить серьги? Немного наблюдательности — и Вера нашла тайник с ключом от шкатулки… Немного снотворного в вечерний чай — и вот уже Евгения засыпает глубоким сном. У Веры была такая возможность!

Друзья еще долго бродили по бульвару, обсуждая всё то новое, что принесли сегодняшние встречи. Дневной зной сменился вечерней прохладой, легкий ветерок крепчал и вынуждал вернуться домой.

После ужина, когда все разошлись по комнатам, Черубина плотно закрыла шторы на окне, села за письменный стол, зажгла настольную лампу и разложила перед собой веер. Она решила исследовать строение этого загадочного предмета. В раскрытом веере не было ничего необычного, но в сложенном виде на ручке прощупывалось какое-то механическое устройство. К тому же веер был необыкновенно тяжел для женской руки.

Черубина попробовала нажать на ручку веера — результата не последовало. Она надавила сильнее и продолжительнее. С замечательным металлическим звоном ручка отделилась от веера и стала видна основа, на которую крепились перья. Аккуратно подрезанные снизу они были полые внутри. Черубина чуть приподняла веер, и из пустот выскользнули тонкие металлические спицы. Она подхватила их, чтоб они не зазвенели, ударившись о поверхность стола, и осторожно положила перед собой. Увеличительное стекло лежало тут же, и Черубина принялась разглядывать спицы. Их всего было десять, меньше, чем перьев. На них можно было видеть выгравированные буквы и цифры, кружки и палочки. Что если это был какой-то шифр, какое-то странное послание неизвестно кому и от кого?! Ещё не понимая зачем, Черубина решила наведаться завтра в лавку, где был куплен веер.



Утром Черубина не могла усидеть дома, торопилась продолжать свое расследование и уговорила Лилю с Эжен отправиться в «Пассаж» за обновками к летнему гардеробу. Оставив подруг в галантерейном магазине, она стала обходить этаж за этажом в поисках той турецкой лавки, где позавчера был куплен загадочный веер. Она не спросила про лавку Алексея, понимая, что его роль в этой странной истории не совсем ясна. Он бывал у Евгении дома, он мог посылать ей цветы и даже мог подсыпать снотворное. Черубина решила пока скрывать от Алексея то, что ей и Альфреду было известно.

И вот она стояла перед приказчиком в турецкой лавке, намереваясь завести с ним разговор и как-то выведать у него происхождение веера.

— Мой жених купил это у Вас, — сказала Черубина капризным тоном и раскрыла веер — но мне не нравится, что он белого цвета. Я слышала, что перья белого павлина приносят несчастья. Поменяйте мне этот веер на другой!

— Но, мадемуазель, Вы что-то путаете, Вы никак не могли купить этот веер здесь, потому что у нас такого товара никогда не было! — услужливо и весьма предупредительно заявил приказчик.

— Я никогда ничего не путаю, — продолжала наступать на него Черубина. — Быть может Ваш помощник осведомлен более, чем Вы?

Из-за занавески показалось перепуганное лицо помощника. Его голова была обвязана как при зубной боли. Еле слышно он произнёс:

— Не видел… не знаю… никак не наш товар!

— Извольте, я могу и гроссбух показать, у нас все записывается, копеечка к копеечке, — ласково произнес приказчик и подал знак помощнику. Тот быстро представил большую книгу. Приказчик раскрыл ее на прилавке, стал водить пухлым пальцем и читать про себя записи, шевеля губами и поблёскивая лысиной.

Неведение приказчика было очевидно, но его помощник явно что-то знал… Черубина показала ему зажатую в руке солидную купюру и указала глазами на дверь, потом на веер, потом на приказчика, склонившегося над книгой, потом снова показала деньги и вопросительно подняла брови. Глаза у помощника стали круглыми от недоумения.

— Простите, я, видимо, действительно ошиблась, — совершенно спокойным голосом сказала Черубина и быстро вышла из лавки.

Остановившись у витрины соседнего магазина, она сделала вид, что рассматривает выставленный товар, и стала ожидать помощника, надеясь на его понятливость.



Через некоторое время за её спиной кто-то появился, она повернулась и увидела высокого смуглого человека. Он вдруг замахнулся ножом и попытался выхватить веер из рук Черубины, но тут неожиданно был сбит с ног налетевшим на него торговцем. Черубина закричала, из магазина выскочили посетители, поднялся шум, и тотчас прибежали городовые, громыхая сапогами и нещадно дуя в свистки. Однако, злодей ловко вскочил и бросился бежать, послышался звон разбитого стекла, свист и крики на улице. Черубина стала приходить в себя, кто-то махал над ней платком, кто-то брызгал водой. Её проводили внутрь магазина и усадили на банкетку. Рядом она увидела человека, спасшего её. Это был помощник приказчика из турецкой лавки.

— Как мне Вас называть и как мне Вас благодарить, — спросила она голосом, полным благодарности.

— Зовут меня Михей, а благодарить меня Вам не за что, я со всех сторон виноват. Должен был всё рассказать, да побоялся приказчика, деньги-то за веер я себе забрал… Про то, откуда этот чертов веер взялся, я не знаю. Но думаю, что нам его подбросил один посетитель. Он долго что-то выбирал, а когда ушёл, веер-то и обнаружился. Господин был одет прилично, по заграничному, с золотой цепочкой, видно, что при деньгах. Тот, который напал на вас, тогда тоже был, но пришел позднее, когда я веер-то уже продал. Он мне чуть ухо за это не отрезал, пригрозил мне и велел показать, кому я продал веер. А я видел, что Ваш кавалер-то пошел в кофейню, там и Вы с ним тогда были, кофей с друзьями пили. Показал я кавалера-то и ушёл, а он, незнакомец-то, остался, значит, караулить. Вот и всё, что знаю.

— Благодарю, Михей! Вы мне помогли, Вы мне может быть спасли жизнь! Теперь, главное, никому не рассказывайте то, что Вам известно про веер и злодея. Это опасно для Вас! Лучше делайте вид, что ничего не знаете. А теперь прощайте, я должна незаметно уйти. Она подала Михею обещанные деньги и вышла из дверей, потупив взор, легко проскользнула мимо полицмейстера, который сердито опрашивал свидетелей.

Черубина увидела подруг всё в том же галантерейном магазине. Они спорили, какого цвета чулки лучше надевать под платья от Поля Пуаре с узкой юбкой до лодыжки. Чери пожаловалась на головную боль, и они все вместе поехали домой, поспев как раз к обеду.



На обед Елизавета Дмитриевна распорядилась приготовить суп, который подали в круглом, специально выпеченном пшеничном хлебе. Затем был сладкий пирог с морошкой и чай с душистыми травами, беседы о прекрасной погоде, о новинках дамского журнала… После тётушка продолжила хлопоты по хозяйству, а молодые женщины отправились отдыхать.

Лиля взяла книгу модных стихов и уютно устроилась на кушетке в гостиной. Евгения подсела к роялю и принялась разбирать партитуры, что-то напевая и любуясь своим отражением в зеркалах, коих в гостиной было три. Черубина ушла в свою комнату и возобновила исследование загадочных спиц. Она чуть было кровью не заплатила за эту находку и до сих пор пребывала в душевном волнении. Теперь она просто обязана разгадать, что же всё это значит?

Черубина тщательно скопировала на бумагу бывшие на спицах значки. На каждой из них первой сверху стояла маленькая латинская буква, а под ней — другая буква — заглавная, или цифра. Как ни перекладывай спицы, никакие слова не складывались, и было непонятно, как их читать — сверху вниз, слева-направо, справа-налево… Никакой закономерности.

Тогда девушка выписала все десять прописных букв и, подчиняясь интуиции, расположила спицы по порядку латинского алфавита: a, b, c, d, e, f, g, h, i, j. Тогда она скопировала заглавные буквы и цифры со спиц, и вдруг получилась читаемая надпись: WINTER1884. В переводе с немецкого языка WINTER — зима. Так может быть разгадку следует искать в событиях зимы 1884 года? Перьев в веере было 12, означает ли это, что искать нужно события декабря? Но кого об этом расспрашивать? Елизавету Дмитриевну? Вспомнит ли она, что случилось в городе больше 20 лет назад? А что, если это вообще не связано с Петербургом? Что же делать? — Черубина поняла, что дальше ей не сдвинуться в своих догадках.

Весь вечер она не могла ни о чём другом думать. За ужином собрались все, но не начинали трапезу, ждали Николая — кузена Черубины. Наконец он вернулся со службы, поздоровался со всеми, поцеловал Евгении руку, а Лилю и Чери как подруг детства поцеловал в щёки. Подошёл к матери, но та вместо объятий пристыдила сына за опоздание. Оправдываясь, Николай достал часы, откинул крышку и с грустью признал свою невольную вину. Однако, он не мог оставить больных, следовало принять их всех! Maman расчувствовалась от этих слов и уже с умилением взирала на сына. Черубина же увидела на часах Николая надпись «Фридрихъ Винтер», и её вдруг осенило: часы! Часы фирмы «Фридрих Винтер», — лихорадочно думала она, — но ведь это сотни и сотни часов, маленьких, больших, огромных, по всему Петербургу есть часы Винтера!

Черубине нужен был помощник! А лучше всех её понимал и всегда поддерживал в её затеях Альфред.



На другое утро едва рассвело, Черубина отправила служанку с запиской к ювелиру. Потом стала ходить по гостиной из угла в угол, пока не подали завтрак. Сразу после она ушла к себе в комнату, завернула спицы в шелковую салфетку, прихватила свои записи и спустилась в сад.

Вовсю благоухали цветы, жужжали пчелы, звенели птицы, прохладный ветерок колыхал кусты и ветви деревьев, травы блистали золотыми кружевами, которые обыкновенно образуются между тенью, бросаемой листвой деревьев в яркий солнечный день. Черубина устроилась на садовой скамейке и стала ждать.

Альфред спешил и выглядел возбужденным, ему тоже было, чем поделиться! Невозможно в это поверить, но тайна поддельных аквамаринов раскрылась ещё вчера и самым неожиданным образом! Он показал рисунок отцу, и тот рассказал, что сам изготовил такие серьги — в качестве реквизита для спектакля! Ему среди других дали рисунок-образец за подписью художника костюмов, с описанием украшения. Действительно использовался черный гагат и горный хрусталь, а сам аквамарин был в буквальном смысле сотворен руками ювелира! Недорогой уральский самоцвет гелиодор был нагрет мастером в обжиговой печи и превращен в голубой аквамарин! Так просто!

— Но кто же тот художник костюмов, кто заказчик? — взволнованно спросила Черубина.

— Назови сама, Чери! Ты ведь догадалась!

— Аверин? Аполлинарий Яковлевич? Неужели? Но как он со всем этим связан?

— Очень просто, — усмехнулся Альфред, — известно, что он давний поклонник Марии Александровны и вхож в дом фон Путренов. Мария, конечно, решила этим воспользоваться и наверняка пожаловалась ему на бессовестный поступок мужа. Актерское мастерство предполагает манипулирование сердцами и чувствами зрителей, но оно не ограничивается только сценой. Можно не сомневаться, что Мария так искусно разыграла оскорбленную невинность, что Аверин тотчас вызвался забрать у Евгении то, что должно было по праву принадлежать его музе.

— Идея хитроумного плана подмены серег, конечно же, принадлежит самой Марии Александровне, — убежденно заключила Черубина, — Но вот ядовитые цветы, они-то здесь причем? Разве была необходимость травить Эжен не только снотворным, но и ядом? Мне кажется, что мы чего-то не знаем или что-то упускаем из вида, кроме того, не так просто найти в Петербурге ядовитый индийский паслен, а ведь букетов было несколько! Не замешан ли здесь супруг Марии фон Путрен, уж не в его ли больничной оранжерее выращивают эту отраву?

— Чери, подумаем об этом позже, а сейчас я хочу узнать, что там у тебя за новая таинственная игра, какие-то шарады, буквы, цифры? — спросил Альфред, улыбаясь той мягкой, немного детской улыбкой, которая так нравилась Черубине и вызывала в ней ответное чувство особого доверия и нежной привязанности к своему другу.

— Веер из перьев белого павлина, подаренный Алексеем своей Эжен, оказался весьма непростым, — начала Чери. — Внутри его перьев спрятаны спицы с выгравированными на них цифрами и латинскими буквами. Когда я сложила спицы в определенном порядке, то получилась надпись «WINTER1884». Есть два предположения. Первое — на спицах веера выбит шифр, который как-то связан с событиями декабря 1884 года. Но что это за события, как это разузнать? Второе — шифр как-то связан с известным часовщиком Фридрихом Винтером, либо с одним из хронометров его производства 1884 года — но таковых было изготовлено не меньше, а то и больше сотни в том году. Всё это ставит меня в тупик…

Альфред задумался и, казалось, надолго переместился в неведомые дали своих размышлений. Наконец он неспешно заговорил:

— Начинать нужно с того, что более очевидно и значимо. Я знаю точно, что этой фирмой были установлены часы на Адмиралтействе (раз), на башне Николаевского вокзала (два), а самые знаменитые находятся на башне Городской думы (три)! Часы были установлены в разное время: на вокзале — в 1967 году, на Адмиралтействе — в 1869 году и только часы на Думской башне были запущены именно в 1884 году! Вполне возможно, что шифр, выгравированный на спицах веера, является ключом к тому или иному событию, связанному с этими часами… Или же… сами спицы — ключи к часовому механизму башни, в котором было спрятано нечто очень ценное. Башня используется как пожарная каланча. Но туда можно пройти по коридору из Зала общих собраний, где часто выступают музыканты и поэты.

— Да, да и, как раз, завтра вечером там должен состояться концерт студентов Петербургской консерватории, в организации которого принял участие сам Николай Андреевич Римский-Корсаков, — подхватила Чери, — нужно немедленно купить билеты на вечер. Во время концерта мы с тобой под каки-либо предлогом выйдем из Зала собраний, незаметно проберёмся в башню, осмотрим часы, а дальше… будем действовать, согласно обстоятельствам.

Они простились. Альфред должен был теперь же ехать за билетами. Договорились, что Чери будет на вечере с Николаем, Альфред придет с отцом, благо тот был большим почитателем музыки и пения.



Оставшийся день Черубина провела в необычайном волнении. За обедом она невпопад отвечала на тётушкины вопросы, с трудом понимала, о чем оживленно болтают Лиля и Эжен и, наконец, сославшись на плохое самочувствие, ушла в свою комнату. Необходимо было продумать свой завтрашний наряд, предусмотреть все возможные препятствия к осуществлению задуманного плана.

Черубина вновь разложила перед собой спицы, вооружилась лупой и на сей раз занялась изучением прорезей на них. Оказалось, что если сложить спицы парами, то они образуют своеобразные ключи! Следовательно, в механизме башенных часов надо искать отверстия, куда бы эти ключи подошли и открыли тайник, скрытый внутри!

Предчувствие невероятно приключения захватило Черубину. Выбирая платье и шляпку, она представляла себя восхитительной кладоискательницей, которой оказывала свое покровительство сама Фортуна! Решено было идти завтра в темно-бордовом платье и шляпе фасона «Весёлая вдова», украшенной кремовыми розами и перьями райских птиц, к которой очень подходил расшитый цветами и жемчугом модный ридикюль — в нем будут спрятаны спицы.

Концерт начинался в шесть часов. По обыкновению в Петербурге в это время года царили белые ночи, что было очень кстати, ведь башня с часами имела только одно небольшое округлое окно. Тем не менее, Альфред захватил с собой ручной электрический фонарь фирмы «Эвереди» — диковинный презент от одного из заказчиков, подаренный Альфреду в знак особой благодарности.

Черубина и Николай расположились в самом дальнем ряду от импровизированной сцены, так, чтобы оказаться недалеко от Альфреда и его отца.

В середине концерта Чери, извинившись, поднялась со своего места и вышла в коридор. Там никого не было, и она быстро прошла в сторону башни. По ночам в башне дежурили пожарные, но они приходили только к девяти часам. Свет на лестничной площадке был потушен, и Черубина остановилась у первой ступени, не решаясь начать подъем наверх по крутой лестнице. Вскоре к ней присоединился Альфред, в руках которого был металлический цилиндр вытянутой формы — электрический фонарь. Они молча стали подниматься по ступеням, стараясь ступать осторожно. Черубина считала ступени, на 132 лестница закончилась, и взгляду открылась ровная площадка, посреди которой возвышалась конструкция из шестерён, счётных колес и соединительных механизмов, закрепленная над шахтой, казавшейся бездонной. Туда опускались цепи с тремя гирями, каждая из которых весила не меньше 5 или 6 пудов, и толстая веревка, назначение которой было неясно.

Черубина стала осматривать механизмы. Все детали вращались, слышны были размеренные щелчки и металлический перезвон, отлично виднелась надпись «Ф. Винтеръ. 1884»! В центре одного счетного колеса она обнаружила небольшие отверстия, их было пять, столько было и ключей — сложенных попарно спиц. Черубина попробовала вставить один из ключей в первое отверстие — неожиданно он подошел и стал медленно вращаться. Друг за другом она вставила ещё четыре ключа, и вдруг случилось всё и сразу. Альфред оказался на полу, чьи-то сильные руки схватили Черубину и отбросили к лестнице, как тряпичную куклу, часы начали бить половину восьмого, пришла в движение странная толстая веревка и стала наматываться на металлический валик. Черубина увидела привязанный к веревке мешок. В этот же момент на площадке появился запыхавшийся Николай, который отправился на поиски Чери. Мгновенно оценив ситуацию, он бросился на незнакомца и придавил его к полу, преступник перестал сопротивляться. Это был тот самый человек, который напал на Черубину возле турецкой лавки.

— Немедленно рассказывайте всё, или сейчас же Альфред пойдет за городовым! — приказала Черубина. Она хитрила, поскольку понимала, что полиции придется объяснять, как они сами оказались поздним вечером в башне, где посторонних быть не должно.

— Хорошо, — неожиданно быстро согласился незнакомец, — я всё объясню. Лицо его выражало и отчаяние, и недоумение. — Я родственник Отто Хефели, управляющего фирмой Винтера, его двоюродный племянник. Клад был спрятан самим Винтером, — это лучшие образцы хронометров, которые он создал, своего рода эталоны. Они очень нужны Отто для того, чтобы продолжать производство. Он пытался найти их много лет, но безуспешно до тех пор, пока не выкупил у вдовы Винтера этот чертов веер. Его доставили из Дрездена в Петербург, и я должен был встретиться с курьером в турецкой лавке. Но в пути случилась оказия, задержавшая меня. Курьер, видимо, не мог ждать долго и решил положиться на провидение — оставил веер в лавке в надежде, что судьба вручит его в нужные руки. Когда я пришёл, веер был уже продан. Мне пришлось приложить немалые усилия, чтобы найти того, кто купил веер, и место, куда он был доставлен. Затем я нанял взломщика замков, мы ночью пробрались в дом и попытались забрать веер, но не нашли его. Таким образом мне пришлось следить за вами, пока вы сами не привели меня к кладу.

— Но к чему такие сложности, зачем вся эта таинственность? — воскликнула Черубина.

— Отто Хефели не имеет прав на наследство Винтера, но ценность эти часы представляют именно для него. Он хочет узнать секреты мастера, тем самым улучшить положение своей фирмы, — закончил рассказ незнакомец.

Давайте же наконец взглянем на сокровища! — предложил Николай. Мешок был вскрыт, и взорам открылись золотые полусферы часов. Посовещавшись некоторое время, все трое решили отпустить родственника Хефели вместе с находкой. Тронутый до слез благородством молодых людей, он горячо благодарил их, попутно испрашивая прощения за невольно причиненный вред. Наконец он ушёл.



Слышно было, что зрители начали разъезжаться, на улице звучали их голоса, стучали копытами лошади извозчиков. Пора было спешить домой. Предчувствие невероятного приключения не обмануло Черубину. Она вполне насладилась таинственностью и напряженностью событий, их неожиданной благополучной развязкой…

На следующий день разом собрались уезжать и Евгения, которую ждали репетиции в театре, и Лиля, получившая письмо от мужа с требованием вернуться домой.

С Евгенией у Черубины состоялся тайная беседа. Она рассказала о том, за чем охотились воры, и отдала по праву принадлежавший Эжен веер. Та сперва неохотно приняла его, а затем вернула Чери, объяснив, что он вызывает слишком много неприятных воспоминаний, и попросила передать её извинения Алексею — всё-таки это был его подарок!



Черубину по-прежнему беспокоили ядовитые букеты, однако и эта тайна была разгадана. После обеда ненадолго заехал Алексей и рассказал, что неожиданно заболел его отец. Алексей просидел с ним весь день и всю ночь, вечером даже приходил священник, которому пожилой граф исповедовался в присутствии сына. Держась за сердце и тяжело дыша, старый граф признался в том, что был против связи Алексея с оперной певицей и нанял аптекаря, который поставлял ей ядовитые цветы, храня в секрете имя дарителя. Раскаявшись в содеянном, граф признал, что был несправедлив к сыну и его чувствам, обещал дать свое благословение на брак, если сын будет настаивать.

Отец был настолько плох, что Алексей уже приготовился к худшему исходу, как вдруг утром граф сам спустился к завтраку и ел с большим аппетитом, что, несомненно, указывало на поправку его здоровья. Однако, к разговору о возможном браке сына с оперной певицей он вернуться не пожелал, выпил кофею и удалился к себе в спальню. Алексей по-прежнему терзался сомнениями относительно своего будущего.

Черубина попыталась утешить и развеселить друга, видя, как несчастный расстроен и болезнью отца, и его отказом принять и благословить выбор сына, и отъездом милой Эжен. Но всё безуспешно. Алексей отдался своим чувствам весь без остатка, и было ясно, что уже нынешней ночью будут написаны проникновенные стихи о жестоких несправедливостях жизни, больно ранящих нежную душу поэта…


Капли дождя отчаянно бились о стекла окон. Черубина проснулась… В предрассветном полумраке комната казалась неуютной и какой-то чужой… Черубина встала, подошла к окошку. Было зябко и отчего-то тоскливо… Занимался обыкновенный ненастный петербургский день. На мгновенье ей показалось, что она здесь во сне, а не там, где было яркое лето, её друзья и захватывающая история с веером из перьев белого павлина… Настенные часы наперебой с дождём отмеряли время… Черубина затаилась и прислушалась: в душе зарождались поэтические строки о странной зыбкости бытия.

…И сон один припомнился мне вдруг:
я бабочкой летала над цветами;
Я помню ясно: был зелёный луг,
и чашечки цветов горели, словно пламя.
Смотрю теперь на мир открытыми глазами,
но может быть, сама я стала сном
Для бабочки, летящей над цветком…