Миф о Петре и Февронии Муромских

МИФ О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ. Единственным источником наших сведений о Петре и Февронии Муромских является «Повесть от жития святых новых чюдотворец Муромских благовернаго и преподобнаго и достохвальнаго князя Петра, нареченнаго во иноческом чину Давида, и супруги его благоверныя и преподобныя княгини Февронии, нареченныя во иноческом чину Евфросинии» (таково ее полное название), или просто «Повесть о Петре и Февронии Муромских». Посмотрим, насколько достоверны те сведения, которые она нам предоставляет.

ПРЕДЫСТОРИЯ. «Повесть о Петре и Февронии Муромских» появилась на свет в середине 16 в. Это было знаковое время в истории нашего народа, когда только-только завершилось объединение Русских земель и княжеств вокруг Москвы и на карте Европы появилось Российское государство, освободившееся из под ига Золотой Орды. Это было время начала формирования национального самосознания. Символическим отражением этих процессов стало принятие московскими правителями в 1547 царского титула: напомню, что до этого «царями» на Руси именовали только золотоордынских ханов или византийских императоров. В этом смысле правители Московского государства (термин Россия тогда не употреблялся) являлись, как бы преемниками золотоордынских ханов в области власти светской, и преемниками византийских императоров в области власти духовной.

Последнее было тем более важно, что после падения в 1453 под ударами турок-османов Византийской империи, Русская Православная Церковь, не спрашивая согласия Константинопольского Патриарха, которому она до тех пор подчинялась, самовольно объявила о своей независимости (автокефалии). Одновременно в Московском государстве стали распространяться писания, в которых утверждалось, что Москва – это «Третий Рим» и центр мирового православия. В связи с этим возникла настоятельная необходимость в прославлении множества известных и почти неизвестных святых русского происхождения (в противовес господствовавшим до этого в святцах «иностранным» святым).

В 1547 и 1549 митрополитом Московским Макарием были созваны поместные церковные соборы, канонизировавшие около 40 общецерковных и местночтимых святых. В числе прочих к лику местночтимых святых были причислены благоверные князья Петр и Феврония Муромские, о которых почти ничего не было известно. Вот в этих то условиях митрополит Макарий и поручает написать «житие» благоверных Петра и Февронии некому попу Ермолаю (оговорюсь, что в термине «поп» нет ничего просторечного. Он происходит от греч. «папас» – «Отец», «Отче» и в дореволюционной России был во всеобщем употреблении).

ОБ АВТОРЕ. Об авторе «Повести о Петре и Февронии Муромских» известно немного, но некоторые особенности его мировоззрения и характера можно реконструировать. Ермолай родился в 1500-х в городе Пскове, где и прошла большая часть его жизни, и принадлежал к духовному сословию.

Уже только эти сведения говорят о многом. Псков в начале 16 в. был одним из крупнейших городов Руси, третьим по величине после Москвы и Новгорода. В городе проживало свыше 30 тыс. чел. Вплоть до 1510 этот город был к тому же центром Псковской феодальной республики, которая одной из последних вошла в состав формирующегося Российского государства. Наконец, Псков был крупным торгово-ремесленным центром, через который шла значительная часть торговли Московского государства с Западной Европой.

Псковская земля, в отличие от большинства других земель Руси, не прошла через ужасы татарского нашествия, и здесь сохранялись свободомыслие и вечевой строй, не были прерваны традиции книжности и грамотности. В то время, как в Москве даже многие бояре не умели читать и писать, а священники, не зная грамоты, заучивали службы наизусть, в Пскове грамотной была значительная часть населения. Более того, здесь можно было найти людей, знавших иностранные языки и знакомых с культурой других народов – ибо в Пскове частенько бывали по торговым делам иностранцы, а псковские купцы посещали с товарами соседние Ливонский Орден и Литву.

Все это надо учитывать, чтобы составить правильное представление о том, кто такой был поп Ермолай, и в какой среде формировалось его мировоззрение. Не удивительно, что на фоне значительной части тогдашних священников (зачастую неграмотных) Ермолай выделялся своей образованностью. Это был человек, по меркам своего времени, не просто хорошо образованный, но мыслящий и не чуждый идеалам того, что позднее назовут «гуманизмом». Начитанность и образованность попа Ермолая обратили на него внимание церковных иерархов из ближайшего окружения Ивана IV, когда будущий царь в 1546 посещал Псков. Известно о знакомстве Ермолая с царским книгочеем Кир-Софронием, по просьбе которого он составил и отослал ему «Зрячую пасхалию».

В 1546 или 1547 Ермолай был вызван в Москву и назначен протоиереем дворцового Спасского собора («Спаса-на-Бору»). Собственно, это был пик карьеры Ермолая: он становится вхож в царскую семью, которая часто бывала на службах в Спасском соборе, его замечает и привлекает к работе над житиями святых митрополит Макарий. Все исследователи отмечают, что Ермолай был хорошо осведомлен о событиях, происходивших при царском дворе и не только обращался к молодому царю Ивану IV с просьбами («Моление к царю»), но и пытался его поучать («Благохотящим царям правительница»).

По-видимому это, в конечном счете, и погубило его карьеру: дело в том, что место «учителя» и «духовного наставника» царя в это время прочно занимал протопоп московского Благовещенского собора Сильвестр и всякие попытки Ермолая в этом направлении были обречены на неудачу. Впоследствии Ермолай упоминается в 1560-х уже в качестве инока Еразма. Исследователи связывают это с крахом его устремлений и надежд. Я думаю дело обстояло проще: к 1560-м у Ермолая умирает жена, и, согласно правилам того времени, запрещавшим служение «вдовым» священникам и прямо предписывавшим им постриг, он и стал монахом. Вот в принципе и все, что на сей день известно о Ермолае-Еразме.

О СОДЕРЖАНИИ. Сразу отмечу, что ни о любви, ни о каких бы то ни было романтических отношениях, в «Повести о Петре и Февронии Муромских» вы не найдете ни слова, несмотря на то, что ее главных героев избрали покровителями семьи, любви и верности. Это произведение представляет собой довольно искусное сочетание и переработку сюжетов двух народных сказок – о летающем огненном змее и мудрой деве, соединенных общим персонажем – князем Петром Муромским.

«Повесть...» начинается с рассказа о временах, когда в Муроме правил князь Павел, к жене которого «на блуд» летает Змей (вообще тема «блуда» проходит красной нитью в произведениях Ермолая, и, по-видимому, сильно его беспокоила). Притом этот Змей является в спальню к княгине в человеческом обличье, принимая личину её законного мужа Павла, так что никто из посторонних ничего не мог заподозрить. Из рассказа неясно, в какой именно момент сама княгиня обнаружила такое скандальное обстоятельство, но упомянуто, что до того, как она рассказала обо всём своему мужу, «много времени преидоша».

Итак, она рассказывает обо всем мужу, и князь Павел призывает свою супругу решительно порвать со Змеем, чтобы она смогла, наконец, «освободиться... от злого его дыхания, и сипения, и прочей мерзости, о которой стыдно сказать». В то же время князь Павел решает, что ему самому такого грозного супостата ни за что не одолеть, и приказывает своей жене продолжить встречи со Змеем, чтобы, усыпив его бдительность, выведать способ, которым можно его убить. Когда Змей после очередных любовных утех с княгиней расслабился, он рассказывает ей на свою беду, что смерть ему суждена «от Петрова плеча, от Агрикова меча».

Брат князя Павла, которого как раз и звали Петр, берет на себя задачу убийства Змея. В церкви Воздвиженского монастыря неизвестный мальчик показывает ему тайник, где хранится чудесный «Агриков меч», и с его помощью Петр убивает Змея прямо в спальне у княгини. Причем перед смертью Змей принимает свое истинное обличье и забрызгивает князя Петра своей кровью. Из-за этой своей оплошности Пётр вскоре покрывается струпьями и язвами.

Змей – один из популярных героев русских сказок и былин, с ним сражаются богатыри Добрыня Никитич и Алеша Попович. Правда, Змей из «Повести...» мелочен в своем зле: он не уничтожает города, не наносит видимый вред Мурому, а только «летает на блуд» к жене князя. В целом первая часть «Повести» выглядит довольно скабрезно, если не сказать пошловато. Сюжет имеет параллели как в библейском рассказе о богатыре Самсоне и красавице Далиле, которая примерно таким же образом выведала у своего возлюбленного секрет его сверхъестественной силы, так и в германской «Песне о Нибелунгах», где герой-богатырь Зигфрид купался в крови убитого им дракона.

Дальнейший рассказ «Повести...» является переработкой сказки о мудрой деве. Страдающий от тяжкой болезни Пётр начинает искать врача, могущего его исцелить, но никто в Муромском княжестве не оказывается на это способен. Тогда герой-змееборец едет в соседнюю Рязанскую землю и начинает поиски врачевателя там. И вот один из его слуг наткнулся в селе Ласково на «зело премудрую» крестьянскую девицу Февронию, знахарку, владевшую даром целительства. Убедившись в её способностях, «отрок» поведал Февронии о беде своего господина, упомянув и о причине его болезненного состояния, т.е. свершённом им убийстве летающего Змея. Феврония ставит циничное условие: она вылечит Петра, только если он возьмёт её в жёны!

Циничность в том, что собственно самого Петра Феврония в глаза не видывала, и даже после его приезда в село Ласково ведет с ним переговоры не лично, а только через слуг. То есть, она возжелала Петра себе в мужья, зная о нём лишь то, что он – брат и наследник соседнего муромского князя.

Пётр, заочно общаясь с Февронией, естественно тоже не мог питать тогда к ней никаких чувств, – кроме разве что чувства негодования на дерзость наглой простолюдинки. Как гласит «Повесть...», он сперва и мысли не допускал о том, чтобы взять в жёны какую-то там деревенщину; однако, мечтая о скорейшем излечении, притворно обещал стать её мужем, если она уврачует его язвы. Предвидевшая обман Феврония обхитрила надменного князя, намеренно не залечила один струп на его теле, из-за чего болезнь возобновилась и Петр, в конечном счете, был вынужден взять Февронию в жены.

В этой части «Повести...» поражает и то, что «благоверная» Феврония выступает в роли знахарки, и то, что она попросту шантажирует князя, вынуждая взять себя в жены, и то, что она не просит никакого благословения на этот брак у своих родителей (а они в «Повести...» упоминаются) и даже не советуется с ними на этот счет. И это в эпоху господства в русских семьях патриархальных отношений! Более того, вся обстановка, в которой Феврония беседует со слугой князя и загадки, которые она ему задает насквозь пропитаны языческой символикой!

Следующая часть «Повести» посвящена жизни Петра и Февронии в браке и почти полностью копирует нравы при дворе царя Ивана IV, с которыми так хорошо был знаком Ермолай, и отношение бояр к первой жене царя, Анастасии Захарьиной.

«В скором времени», после смерти князя Павла, Петр становится «самодержцем» в Муроме. Боярские жёны, понятно, сразу же невзлюбили деревенскую выскочку Февронию, столь наглым образом пролезшую в княгини, и настраивают против неё своих мужей. В итоге муромские бояре «с яростью» приходят к Петру и требуют от него удалить супругу прочь: «Хотим все, княже, праведно служить тебе и самодержцем иметь тебя, – говорят они. – Но княгини Февронии не хотим, чтобы господствовала жёнами нашими. Если хочешь самодержцем быть, то пусть будет у тебя иная княгиня».

«Самодержец», вместо того, чтобы наказать своих бояр, «со смирением» выслушал их требование, предложив им поговорить с самой княгиней. Феврония, столкнувшись с такой резкой оппозицией, соглашается покинуть Муром при одном условии: позволить ей забрать с собой то, что она пожелает. Бояре поспешно обещали Февронии выполнить её условие. Феврония же оказалась не так проста: взяла и потребовала забрать в качестве отступного собственного мужа, Петра! Интересно при этом, что князь и княгиня, «любящие друг друга» почему-то отплыли из Мурома в разных ладьях.

Здесь единственный раз за всю «Повесть...» упоминается о неком испытании, которому подверглась верность Февронии своему супругу. Однако, весь этот случай свёлся к тому, что изгнанная княгиня «осадила» некого женатого молодца из плывущей с нею на ладье свиты, который с вожделением поглядел на нее. Плавание Петра с Февронией по реке Оке продлилось недолго: муромские бояре в их отсутствие почти сразу же перессорились между собой в борьбе за власть и, наконец, послали за Петром звать его на княжение обратно.

О дальнейшей жизни Петра и Февронии в Муроме «Повесть...» говорит совсем кратко, буквально в нескольких стандартных фразах: они много молились, соблюдали заповеди Господни, заботились о своих подданных, помогали странникам и нищим, кормили алчущих и т.д. Детей у Петра и Февронии не было, по крайней мере «Повесть…» абсолютно их не упоминает, даже при описании похорон «благоверных».

Дожив до преклонных лет и чувствуя приближение смерти, Пётр с Февронией постриглись в монахи: он под именем Давида, а она – Евфросинии. Они молили Бога, чтобы им умереть вместе и скончались в один день и час. Здесь мы опять сталкиваемся с прямой параллелью со средневековым западноевропейским романом о Тристане и Изольде, с которым, весьма вероятно, Ермолай был знаком.

Перед смертью Петр и Феврония завещали положить их тела в одном гробу, заранее приготовив гробницу из одного камня, с тонкой перегородкой. Но муромцы были настолько смущены этой их просьбой, что похоронили Февронию в загородном Воздвиженском монастыре, а Петра – в соборной церкви Мурома. Однако после похорон трупы Петра и Февронии, якобы, чудесным образом покинули эти свои отдельные могилы, и наутро оказались вместе в том общем каменном гробу, который они сами ещё при жизни для себя приготовили. Изумлённые муромцы вытащили их оттуда и снова переложили в отдельные гробы, но на следующий день снова нашли тела умерших в одной могиле. В итоге муромчане решили оставить все как есть.

Ни содержание, ни композиция «Повести...» настолько не соответствовали церковным житийным канонам, что сам заказчик, митрополит Макарий, «забраковал» ее: он не включил «Повесть о Петре и Февронии Муромских» в свои знаменитые Минеи-Четьи – сборник житий святых для домашнего чтения на каждый день года.

Фактически «Повесть...» превратилась в апокриф, но апокриф чрезвычайно популярный: она переписывалась множество раз и уцелела в десятках списков. Секрет успеха «Повести...» отчасти был в ее сюжете: ничего подобного древнерусская литература раньше не знала. Одним из читателей «Повести...» был, несомненно, и первый царь Иван IV Грозный: такой вывод напрашивается из того факта, что во время похода на Казань в 1552 он не преминул заехать в Муром и поклониться гробу «благочестивых князей Петра и Февронии Муромских».

ИСТОЧНИКИ. Очень часто можно прочитать, что источником при написании «Повести..» для Ермолая послужили «муромские народные легенды и предания». Но это неправда. Высказавшие такое мнение видят в Ермолае эдакого современного ученого-этнографа, посетившего Муром и собравшего «предания старины глубокой». Между тем, хорошо известно, что книжники Древней Руси создавали свои творения в тиши келий, а не по результатам этнографических экспедиций. Самое большее, что использовалось – показания «самовидцев», то есть свидетелей, участников событий.

Что касается Ермолая, то нет никаких сведений о том, что он выезжал в Муром. К тому же возникают вопросы: мог ли он оставить на длительное время службу в дворцовом Спасском соборе? И на какие средства он предпринял свое путешествие, по тем временам чрезвычайно затратное (в своем «Молении» он, наоборот, жалуется царю на недостаток денежных средств)?

К тому же весь анализ текста «Повести», ее сюжета, «сшитого» из сказок о летающем змее и мудрой деве, личных наблюдений Ермолая за жизнью царского двора и сдобренного параллелями из библейских рассказов и западноевропейских литературных произведений, не содержит никакой муромской специфики. Замените названия Мурома, села Ласково, реки Оки и муромских церквей на аналогичные названия любого другого русского города 16 в. и ровно ничего в повествовании не изменится! Оригинальными, не имеющими никаких параллелей, являются лишь 1. рассказ о маленьком чуде, сотворенном Февронией на берегу Оки, где она возродила срубленные княжескими слугами деревца, и 2. сюжет о захоронении Петра и Февронии в одном гробу. Этого крайне мало, но ведь митрополит Макарий и поручил Ермолаю написать «житие» святых именно потому, что о них практически ничего не было известно!

Кто же мог рассказать попу Ермолаю эти немногие сведения о муромском князе Петре и его жене, простой крестьянской девушке из села Ласково, об их захоронении в общем гробу, о мощах святых угодников и существующем их почитании? Ответ ясен: тот, кто представил их кандидатуры на канонизацию – владыка Иона, епископ Муромский и Рязанский. И для того, чтобы встретиться с Ионой попу Ермолаю не было необходимости ездить в Муром. Епископ Иона был в Москве частым гостем, а в феврале 1547 присутствовал на поместном церковном соборе, канонизировавшем благоверных Петра и Февронию Муромских. По-видимому, именно Иона стал источником сведений о Петре и Февронии для начавшего писать их «житие» Ермолая.

ПРАВДА И МИФ. Прежде всего отмечу, что «Повесть о Петре и Февронии Муромских» никогда и никем не рассматривалась в качестве исторического источника. Это прежде всего ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ. Но и литературное произведение, зачастую имеет под собой какую-то фактологическую основу. Итак, что можно считать фактом в нагромождении мифов, созданных талантом попа Ермолая?

1. В соборном храме Мурома к середине 16 в. находилась гробница с мощами неких Петра и Февронии; 2. Эта гробница, а точнее мощи, пользовались почитанием у местных жителей, то есть существовал их культ (не будь в наличии этих двух условий владыка Иона никогда не решился бы представить Петра и Февронию к канонизации); 3. Петра и Февронию называли князем и княгинею, и считали что они были супругами; 4. Рассказывали, что Феврония имела простонародное происхождение и родилась в селе Ласково в Рязанской земле.

Я не случайно упомянул термин «неких» по отношению к Петру и Февронии. Дело в том, что совсем не обязательно, что они действительно княжили в Муроме. «Князем» и «княгинею» называли, например, всяких новобрачных в величальных свадебных русских народных песнях. А если предположить, что смерть этих новобрачных была трагической, необычной и наступила одновременно, да еще и похоронили их в одном гробу… это весьма вероятно могло стать причиной возникновения культа их мощей.

Это всего лишь одно из предположений. Обратимся к документам. Русские летописи свидетельствуют: никакого князя Петра и княгини Февронии в Муроме никогда не существовало! Этот факт обратил на себя внимание уже первых исследователей «Повести…» в 19 в. Тогда же церковь начала поиски кандидата на роль Петра и по простому созвучию имен выбрала им муромского князя Давыда Юрьевича (+1228). В церковных монографиях стали разъяснять, что Петр – было имя князя Давыда-Давида в иночестве, сохранившееся в памяти народной и дошедшее в виде предания, которое все перепутало: сделало мирским именем князя Петр, а в иноках Давид. К тому же у князя Давыда Юрьевича был старший брат Владимир, также княживший в Муроме и весьма подходящий на роль князя Павла, к жене которого будто бы и летал Змей.

Можно эту версию считать гипотезой, однако она имеет ряд серьезных возражений.

Во-первых, удивительно, что народное предание сохранило иноческое имя князя Давыда: практически все князья постригались в иноки перед смертью, но кто помнит монашеские имена князей Александра Невского, Даниила Московского, Ивана Калиты, Ивана Великого или того же Ивана Грозного?

Во-вторых, муромских князей «Юрьевичей» было трое – Владимир, Игорь и Давыд; почему предание не сохранило этого факта, а говорит только о двух братьях?

В-третьих, муромский князь Давыд Юрьевич умер 2 апреля, а память благоверного князя Петра Муромского отмечается 25 июня (8 июля). Церковь объясняет этот казус тем, что дата смерти князя Давыда была забыта, и в качестве дня его памяти был выбран день перенесения мощей в новый собор (когда и в какой?)

Ну и, в-четвертых, женитьба на крестьянке для любого князя, даже более могущественного, чем муромский, была экстраординарным событием с далеко идущими последствиями; так, дети от такого брака считались незаконнорожденными и лишались всяких прав на престол. Если бы такое событие имело место – оно обязательно отразилось бы в летописях, но по поводу брака Давыда Юрьевича летописи молчат.

Приведу пример: когда могущественный галицкий князь Ярослав Осмомысл вздумал взять в жены «поповну» (не крестьянку!) Анастасию, галицкое боярство не только добилось расторжения этого брака, но и сожгло девушку на костре, как колдунью, а после смерти Ярослава Осмомысла его сын Олег, которому дали презрительное отчество-кличку «Настасьич» был объявлен незаконнорожденным и лишен всех прав на престол.

Практика показывает, что если гипотеза все объясняет путаницей и забывчивостью – грош ей цена. Окончательную точку в вопросе о том, чьи кости покоятся в раке «благоверных князей Петра и Февронии Муромских» могла бы поставить генетическая экспертиза (генотип Рюриковичей давно известен), но в обозримом будущем церковь вряд ли согласиться на это